"Карнавал страха" - читать интересную книгу автора (Кинг Джордж Роберт)

Глава 16

Деревянная лопата со скрипом вгрызлась в песок. Откинувшись от стены, арлекин Антон кидал песок в сторону. На мгновение он остановился, оперся о лопату, стер пот с посеревшего от усталости лица и оглядел темную арену.

Там было столько же мертвых, сколько живых, а то и больше.

Живые весь день и всю ночь трудились, закапывая тела, которые рядком лежали на полу. Некоторые трупы под жарким полуденным солнцем уже начали разлагаться. Несмотря на слабость, усталость и отчаяние, уроды старательно копали могилы, собираясь с честью похоронить всех до одного. Их души согревала и надежда, что так же похоронят их самих, когда придет час смерти. Впрочем, это была единственная надежда, которую они еще питали.

Лопаты превратили песчаный пол арены в кладбище. Антон понаблюдал за тем, как исхудалые артисты опускают в только что приготовленную яму очередное тело.

– Слишком глубоко копаешь, – неожиданно раздался за спиной Антона громкий голос.

Тот развернулся и нервно облизнул губы. Это был Гермос – великан, друг Марии. Арлекин тут же успокоился.

– Слишком глубоко?

– Мало времени, – пояснил Гермос, поправляя простыню, накинутую на плечи. – Слишком много умерших.

У Антона защемило сердце.

Не говоря больше ни слова, Гермос пошел прочь. Самодельные, из простыни, одежды развевались на ветру, придавая его высокой худой фигуре что-то нереальное. Теперь он стал священником Карнавала, который возносил молитвы богам за каждого погибшего артиста. В тощей руке он нес факел, освещая дорогу к следующей готовой могиле. Свет упал на ноги двух могильщиков. В другой руке Гермос держал небольшое ведерко и кисть из конского волоса, которую он нашел в конюшнях. Ведро было наполнено алой жидкостью – кровью овцы, которую они закололи, чтобы поужинать.

Голос Гермоса высоко вздымался в ночное небо, великан пел полузабытый гимн Кин-са, потом он встал на одно колено, воткнув факел в песок, склонил голову и пробормотал импровизированную молитву, а потом погрузил кисть в ведро, вынул ее, обагренную кровью, и спросил хрипло:

– Имя?

Один из могильщиков ответил великану, и тот наклонился, чтобы написать его кровью на известковой плитке. Вознеся молитву Тидхэру и остальным богам, Гермос снова обмакнул кисть в ведерко, окропил могилу и встал.

– Эй, дорогой друг, – раздался тоненький голос, карлик дернул великана за руку.

– Вэлор, – отозвался Гермос. – Есть еще могилы, нужны еще молитвы.

– Можешь подойти на минутку? – спросил Вэлор, указывая на песок неподалеку. Когда Гермос опустился на колени, карлик вскарабкался на горку. Вэлор сделал ему жест наклониться поближе.

– Солдаты Совета не появлялись здесь целый день, Гермос, – серьезно сказал он, показывая на стену Карнавала. – Они собираются держать нас, пока мы все не умрем от голода.

– Мария вернется, – ответил Гермос дрожащим голосом. – Она вернется.

Лицо карлика потемнело и, прямо глядя великану в глаза, он покачал головой и взволнованно сказал:

– Гермос, ты должен понять, – возможно, она уже умерла. Они не оставят ей жизнь. Им нужен был человек, которого могли бы обвинить во всем, и это наверняка она.

Черты великана были твердыми, как камень.

Склоняя голову на плечо, Вэлор продолжал:

– Ты понимаешь, о чем я тебе говорю?

– Да, – едва слышно ответил Гермос.

– Хорошо, – кивнул Вэлор, бледнея. – Значит, нам надо отсюда выбираться. Если мы останемся, то умрем голодной смертью. Понимаешь?

Снова последовал почти беззвучный ответ.

– Я говорил всем, что нам надо пробиваться, но мне не верят. Они слишком устали от войны и рытья могил, чтобы представить новое сражение. Они не видят дальше своих могил.

– Надо бежать, – эхом ответил Гермос. На мгновение у него в голове мелькнуло воспоминание о вагончике Марии, где он когда-то произнес ту же фразу.

– Но никто никуда не пойдет, если мы не скажем, куда мы идем, куда ведем людей, что их ждет, – продолжал Вэлор. – И они правы. Мы не можем повести три сотни уродов через бой, по болотам к смерти. Солдаты будут преследовать нас, в нас будут стрелять.

Великан ничего не ответил, глаза его блестели от слез.

– И тут нам понадобишься ты, – продолжал Вэлор, голос его дрожал от возбуждения. – Длинные ноги унесут тебя скорее, чем стражников. Это самое важное. А потом, потом, естественно, ты вернешься к нам.

– Что я должен сделать? – спросил Гермос.

– Ты должен найти для нас тропу через болото и безопасное убежище, которое было бы далеко от Л'Мораи, – произнес Вэлор. – Это надо сделать как можно скорее, в ближайшие два дня. Потом мы займемся подготовкой. Если ты найдешь путь, то я подниму уродов на борьбу с солдатами.

– А как я пройду сквозь них? – спросил великан задумчиво, подпирая подбородок костлявой рукой.

– На противоположной стороне арены группа карликов. Они ниже травы и нападут на стражников. Пока будет идти бой ты перекинешь веревку и спустишься. А оттуда дуй по болотам, ищи нам новую родину.

Великан сидел, молча перебирая песок, потом вздохнул, посмотрел на угасающие факелы на стенах и нескольких уродов, которые там толпились.

– А что, если Мария вернется? – спросил он наконец.

Вэлор только покачал головой.

Гермос уже встал и, стягивая простыню с плеча, велел:

– Готовьте отряд карликов.

Великан пересек арену, прошел мимо арлекина Антона, который по-прежнему копал ту же могилу, и сказал ему, не останавливаясь:

– Начинай другую.

– Сам начинай, – раздраженно ответил Антон. Он стер пот со лба, вытер мокрую шею, потом сбросил рубашку, которая ему мешала, и подналег на лопату. Вдруг та ударила обо что-то твердое. Прикусив губу, он повторил усилие, но лопата отказывалась рыть землю.

– Что такое? – спросил он вслух, положил лопату на горку песка и полез в яму. Рука в некогда белой, а теперь грязной перчатке извлекла кость – чистую, твердую, совершенно лишенную плоти.

– Видно, копал слишком близко к другой могиле, – раздался слабый голос другого арлекина, который наклонился над могилой и ударил Антона по спине.

– Нет, – ответил Антон, оглядывая арену. – Слишком глубокое захоронение, к тому же тут уже не осталось ни кожи, ни мяса. – Он помолчал, а потом добавил:

– Если только эта арена раньше не была кладбищем.

Стражник отвел, почти отнес Марию в камеру и положил на деревянную кровать. Тут же жесткие перекрытья впились в ее израненную спину. Глаза, уже закатившиеся в близящейся агонии, снова открылись, она попыталась подняться. Посмотрев на ее обнаженное избитое тело, стражник снова толкнул ее на кровать. Несколько раз оглядев полутемную камеру, он нашел и принес обрывки одежды, которые валялись в темном углу, и укрыл женщину.

– Отойди! – раздался хриплый голос Кукольника.

Солдат отскочил назад, освобождая влиятельному лорду проход к несчастной слепой. Единственный здоровый глаз Кукольника удовлетворенно блеснул, когда он осмотрел ее, заметив, что дыхание все еще вздымает ей грудь. Потом Кукольник обернулся, оттолкнул ближайшего солдата костлявой рукой и крикнул:

– Убирайтесь! Все прочь!

Не говоря ни слова, все стражники развернулись и бросились вон, и их шаги громко зазвучали под темными сводами тюрьмы. Кукольник прислушался к тому, как стукнули железные ворота, а потом приблизился к почти безжизненной фигуре, сорвал тряпки, которые прикрывали наготу, и долго смотрел на лилейно-белое тело. Да, Мария была красивой.

Не ускользнула от его единственного глаза и кровь, которая струилась по ее плечам и рукам. Он перевернул женщину. Ее спина превратилась в кровавое месиво.

– Она не переживет ночь, – заметил Кукольник хриплым шепотом. Он снова прикрыл женщину тряпьем, отступил и встал в стороне, наблюдая за ней, лицо владельца Карнавала было, как всегда, закрыто капюшоном. В конце концов он пробормотал:

– Нет, так не пойдет.

Кукольник развернулся, быстро вышел и запер за собой дверь. Ключ в замке зловеще клацнул.

Этот звук привел Марию в чувство, хотя по-настоящему она и не теряла сознания. Она знала, что обнажена, знала, что тысячи мужчин поедают ее глазами, ближе всех были стражники и палач – человек, который пах смертью. Но она не двигалась, боясь, что любое ее движение заставит их продлить пытку.

После шестнадцатого или семнадцатого удара ее мозг погрузился в какое-то странное состояние, в котором она почти не чувствовала боли. Она больше не ощущала бич, а только слышала его свист, как будто он опускался на чью-то чужую спину. И крики боли, казалось, издавал кто-то другой. Сквозь болезненную одурь пробивались какие-то иные звуки, иные образы – ржание лошади на улице, холодный камень пола, запах свежеиспеченного хлеба. Потом она вдруг услыхала шепот:

– Она не переживет ночь.

Мария знала, что это правда.

Ей было страшно. Слепая вдруг поняла, что не хочет умирать, клацанье замка и металлический стук ворот тюрьмы лишили ее праведного гнева, бич снова сделал ее уродом, не генералом, революционеркой, сильной личностью, а уродом. Ее удивило это чувство, страх холодной рукой сжал сердце, она дрожала с головы до пят, она не хотела умирать. Большего ужаса она не могла почувствовать, больших жестокостей не могла испытать, не было пыток, которые могли бы причинить ей большую боль. В некотором роде она уже была мертва.

Она умерла тогда, когда предала отца, когда отдала его в руки Совета. Она умерла, когда попыталась освободить его, но ему пришлось защищать ее, спасти ценой своей жизни. В третий раз она умерла, когда они ослепили ее… Неужели эта последняя смерть могла так мучить ее?

Но все было именно так. Перед глазами возник темный призрак смерти, неизбежный и угрожающий. Его не могли остановить никакие слова. Не было больше надежд. Его горячий презрительный смех проникал под мужественную маску сильной личности, которую она носила, открывая под ним испуганное лицо слепой девушки. Но и этот лик таял, а из-под него лезла перекошенная личина урода, который отчаянно хотел жить.

Мария знала, что может сделать все что угодно, чтобы выжить.

Она попыталась двинуться, но слабое, покрытое холодным потом тело отказывалось повиноваться. Из невидящих глаз хлынули горячие слезы беспомощности.

И тут она почувствовала, как кто-то тронул ее за плечо. Это были мягкие и нежные руки женщины. Холодный воздух прорезали далекие тихие слова:

– Я Бетел. Я здесь, чтобы перевязать твои раны.

Мария попыталась что-то пробормотать в ответ, но запекшиеся испуганные губы исторгали только стоны.

– Ну, ну, – ласково продолжала врачевательница, переворачивая Марию. – Я не дам тебе умереть.

– П-пожалуйста, – простонала Мария. – Помогите мне…, помогите мне бежать.

Женщина поджала губы и нежно занялась ее спиной, ее руки приносили облегчение, на израненную кожу пролился целительный бальзам, и огонь слегка утих.

– Я занимаюсь лечением, – наконец, сказала женщина, – а не изменой.

– В-вы же знаете, – прохрипела Мария, – что лечите…, меня только для завтрашней казни…

Мягкая рука взяла ее за руку.

– Знаю.

Гермос остановился, чтобы передохнуть, он весь вспотел, карабкаясь вверх по каменной скале. План Вэлора удался без сучка и задоринки: карлики отвлекли большинство солдат, так что только вдалеке осталась небольшая группа резерва, остальные ринулись в бой с уродами. Великан спустился по веревке вниз, прошел через разрушенный Карнавал, не встретив ни одного охранника, скрылся в высокой траве и добежал до ближайшего леса.

Потом всю долгую черную ночь он шел по темным зарослям, болотам и опушкам. Он почти не разбирал дороги, зная только то, что двигается на юг, пока наконец не добрался до дикой, заросшей незнакомыми деревьями земли. Расставив метки, Гермос по узкой тропинке поднялся на гору, взобравшись к самому розоватому предрассветному небу. Он еще не успел достигнуть вершины, когда из-за горизонта выкатился раскаленный добела шар солнца, заставив все предметы отбрасывать на землю таинственные, ни на что не похожие тени. Теперь великан уже был на самой вершине.

Он ужасно устал, и все вокруг было таким непривычным, что Гермос упал на колени, тяжело хватая воздух открытым ртом.

Перед ним расстилалась зеленая радостная земля, с двух сторон ограниченная поблескивающим морем. Скала рядом с горой, на которую он взобрался, выдавалась на пару миль в океан, и ее основание лизали белые клокочущие волны. В миле или около того за той скалой начиналась полоска земли, скрытой дымкой утренних облаков. Там, на земле внизу, он заметил нечто движущееся, несколько мгновений Гермос еще не был уверен в своем предположении, но когда нечто подняло голову, он понял, что это белая лошадь.

– Кин-са, – пробормотал великан. – Мост к свободе.

Сердце учащенно забилось в груди, и великан упал на камень, неспособный двинуться с места. Потом медленно-медленно, как будто боясь потревожить начинающийся день и образ, явившийся к нему из безнадежного рассвета, Гермос поднялся и повернул назад – к Карнавалу. Но едва он спустился с холма, шаги длинных ног стали быстрее и быстрее и вскоре снова превратились в бег.

Мария проснулась, потому что ей показалось, что она услышала свое имя, прозвучавшее звонким колокольчиком в холодном воздухе. Она села на деревянном ложе и прислушалась, но ей ответило только биение сердца. С трудом опускаясь назад, Мария попробовала понять, где она находится. Тяжелая кровать, ткань, которая покрывала ее грудь и спину, запах лекарств и плесени, навязчивый стук воды где-то в отдалении. С внутренней дрожью она наконец поняла, что находится в тюрьме и что пришло утро ее казни.

– Мария, – снова раздался чей-то голос.

Теперь она была уверена, что ей не показалось.

– Кто это? – прошептала она, сразу испугавшись, так как ее вопрос эхом повторили каменные своды.

– Это я, – ответил страстный и низкий шепот. Она подумала, что у говорившего сломан нос. – Помнишь меня? Я Каррик – человек ножей.

Мария вздрогнула и снова села, стараясь не замечать страшной боли в спине.

– Каррик? – Она крепко держалась за кровать, чтобы не упасть, слишком кружилась голова. – Чего…, чего ты хочешь?

– Они ведь больше не будут меня мучить, правда? Я боюсь… Я боюсь, – бормотал человек. – Что они собираются со мной сделать, а, Мария?… Я хочу бежать.

– Где ты? – спросила она с ужасом.

– В соседней камере, – раздался шепот. – Меня схватили еще до войны, после того как случился пожар. Меня судили. Они собираются убить меня. Я боюсь.

– Мне очень жаль, – ответила Мария. – Правда, жаль.

– Помоги мне. Меня убьют, я знаю, – прошептал Каррик.

Мария уселась поудобнее, обхватив колени руками.

– А ты можешь взять один из своих ножей, для того чтобы вскрыть замок или убить стражника?

– Они вытащили все ножи, – ответил Каррик, чуть не рыдая. – Они вытащили их прямо из костей и побросали на пол. После суда их все продали.

«Часть урода», – подумала Мария, дрожа.

– Мне очень жаль.

– Помоги мне, – повторил человек. – Я не хочу, чтобы меня убили… Я думал, мы друзья.

– Скажи, уже рассвело?

Каррик задумался, а потом ответил:

– Я вижу на улице факелы, – он помолчал. Марии казалось, что сквозь каменные стены она чувствует его взгляд. – Они здесь, чтобы убить меня. Ночь еще не кончилась, а они уже тут. Гробовой голос Каррика лишил Марию последних остатков сна, но вместе с ней проснулась и боль, а она обострила воспоминания.

– Я не хочу больше разговаривать, – сказала она бывшему мяснику. Потом сделала над собой усилие, встала и с трудом поковыляла к противоположной стене камеры, будто там могла скрыться от его испуганного голоса.

– Помоги мне, помоги мне… – снова заныл он, – помоги… – Слова тонули в белой боли.

Мария ничего не ответила, она лишь заткнула уши. Ей было действительно жаль Каррика, но она сейчас не могла ему помочь, она ничего не могла сделать ни для Каррика, ни для себя, ни для своего отца.

Теперь мясник стал кричать, и его крики достигали ее заткнутых ушей:

– Помоги мне! Помоги мне!

Мария добралась до стены, которая вела в коридор, схватилась за толстые прутья решетки и крикнула:

– Меня тоже казнят, Каррик! Они просто подлечили меня, чтобы продлить пытку, чтобы я прошла сквозь строй до гильотины!

Ответом была мгновенная тишина, а потом мясник заплакал, в его всхлипываниях явственно звучал стыд.

Мария села, снова заткнув уши. Голос Каррика был громким, но она больше не слышала его, она вспомнила странную мелодию, которой не слыхала много лет. Ее когда-то пел отец, тогда она еще была Иветтой.

Стащив седло с его спины, я стала плакать. Да, он был мертв, о мой Кин-са, мой милый, славный.

Не сабля острая ему пронзила грудь, не сталь – От непосильного пути он навсегда устал…

Баллада ее слегка успокоила, она подумала об отце, о его седых усах, о проницательных ласковых глазах. Ноющее тело Марии слегка расслабилось, боль стала уходить. Она ясно представляла, как отец сидит на дворе, посасывает трубку и что-то вырезает из куска кожи. Ей казалось, что она рядом с ним, заглядывает ему в глаза, ей тепло, спокойно и уютно в их маленьком дворике. Неужели в этом жестоком, бесчеловечном городе еще остался островок покоя?

И тут в ее сон вторглось нечто отвратительное, оно пахло гнилью, болью и смертью. Это был Кукольник. Он приближался. Он шел долгим каменным коридором, чтобы отвести ее на улицу, где выстроились горожане, мечтающие убить ее.

Каррик перестал плакать и метаться по камере, его шаги замерли, и Мария прекрасно слышала Кукольника, под его шагами тюрьма представала огромным барабаном, который бил в набат, возвещая ее последнее утро. Ритмичные удары сопровождались шумом и криками уличной толпы.

К Марии вернулся почти животный уродливый ужас, и она метнулась прочь от железной решетки. Не сметь просить его, уговаривала она себя, пытаясь отогнать страх, не моли его сохранить жизнь. Она мечтала возродить в душе ненависть и праведный гнев, которые жили там прежде, но они ушли, ушли безвозвратно, исчезли, как ее собственные глаза, отец, детство…, надежды.

Ключ Кукольника клацнул в древнем замке, и он вошел в камеру. Два тяжелых шага, и он внутри, стук двери, хозяин Карнавала запер за собой решетку.

– Не подходи ко мне, – пробормотала она скорее от страха, чем от ненависти. – Пожалуйста, отойди.

Кукольник довольно ухмыльнулся, рассматривая слепую своим единственным здоровым глазом. Его отвратительный запах уже заполнил всю камеру. Мария сжала зубы и попятилась к дальней стене камеры подальше от Кукольника.

– Я смотрю, врачевательница хорошо поработала, – заметил он.

Мария дрожала, слепые глаза были широко открыты.

– Но ее волшебство небезгранично, – продолжал хозяин Карнавала. Голос был похож на царапанье камня по камню. Он присел на пропитанную кровью кровать. – Хотя она искусна в травах, бальзамах и порошках.

– Если ты собираешься убить меня, – заявила Мария, чувствуя прилив сил, – убивай. Я не боюсь смерти.

– Тогда ты еще большая дура, чем я думал, – бросил Кукольник. – Впрочем, я не собираюсь убивать тебя. Вот горожане – те собираются. Ведь это всегда доставляет им удовольствие.

Мария хотела спросить, что он имеет в виду, но промолчала, она не хотела попасться на удочку его душевных разговоров.

– Да и вся эта история началась с убийства, – продолжал Кукольник, выстукивая на кровавом дереве кровати какую-то простенькую мелодию. – Ты и твои друзья-идеалисты целый месяц гонялись за убийцей, но не смогли найти его, потому что искали одиночку. – Он помолчал, вытирая запачкавшуюся руку о темную ткань плаща. Он хотел произвести этими словами особенное впечатление.

– И теперь мы его нашли, – ответила Мария, стараясь говорить спокойно. – Это целый проклятый город.

– Я предупреждал тебя об этом, Мария. Это общая вина, – Кукольник подошел к Марии, схватил ее за волосы и поднял лицо так, что ее слепые глаза были обращены прямо на его гниющее лицо. – Да, Иветта, целый проклятый город. Это для них вроде спорта – необходимого для жизни спорта. Вот потому-то у ворот и собралась толпа, они мечтают об убийстве. Вот почему тебе самой нравилось работать в Совете моей помощницей. Мы – раса убийц, которая строит свои дома на могилах отцов. Если горожане не убьют тебя, то они станут убивать друг друга. В Л'Мораи начнутся беспорядки, вспыхнет гражданская война…

Не обращая внимания на боль, Мария вырвалась из его костлявых рук, и бросилась прочь. Поскользнувшись на влажном каменном полу, она упала и теперь стояла, как животное на четырех лапах, готовая бежать или вцепиться ему в горло.

– Как ты замечательно смотришься, дорогая. Мы превратили тебя в урода, а ты довела себя до того, что стала животным – недочеловеком, крысой, заразной тварью, детоубийцей. В глазах горожан Л'Мораи ты хуже чумы, ты несешь с собой заразу убийства. Даже ребенок с радостью вонзит кинжал тебе в сердце.

– Это не правда, – прорычала Мария. – Мой отец не был таким.

– Твой отец был отступником, выродком, он был уродом, – заявил Кукольник, снова приближаясь к ней. – Если бы ты не поймала его, то он бы развалил всю систему правосудия, подорвал бы устои Л'Мораи. Впрочем, его схватили с твоей помощью, судили и приговорили, он превратился бы в безвредного урода, простого артиста, скорее всего в жонглера, как ты.

Мария задрожала. Она так ясно представляла себе эту картину.

– Мы, уроды, тоже когда-то были горожанами, мы были соседями, друзьями судей и палачей.

– Да, – согласился Кукольник. – Но потом все изменилось. Вы то, что горожане больше всего ненавидят в самих себе, в вас воплощены все слабости и уродства, которые горожане боятся обнаружить в себе.

Мария снова попятилась от отвратительного Кукольника, но теперь ей некуда было бежать – она оказалась в углу камеры.

– Но зачем тогда они создали нас, если мы то, что они презирают и ненавидят?

Кукольник вздохнул, в его единственном глазу промелькнуло что-то похожее на жалость или сожаление.

– Потому что им был необходим кто-то, кого они могли бы ненавидеть. Кого они могли бы убивать. Иначе они бы возненавидели и стали бы убивать друг друга.

– Он вернулся к кровати и снова сел. – Я не стану гонять тебя по клетке. Мария покраснела от стыда.

– Если мы нужны им, то зачем они нас убивают?

– Вы отвратительны, – просто объяснил Кукольник. – Как мерзких тварей вас надо изолировать и уничтожать, также как убийц надо казнить. Если бы на вас не было татуировок, не было бы законов, запрещающих убийство уродов, горожане уничтожили бы Карнавал много лет назад.

Мария совершенно побледнела, горло ее конвульсивно дернулось.

– Я слушала достаточно.

– Нет, – сухо отозвался Кукольник. – Ты только начала слушать. Иди сюда, маленький Тидхэр, пришла пора развязать тебе уши.

Стрела ударила в каменную стену арены, когда Гермос карабкался вверх. Отскочив от камня, стрела впилась в руку великана. Он только прикусил губу и покрепче ухватился за веревку. К счастью, кругом толпились карлики, которые готовы были помочь ему взобраться, иначе великан мог упасть вниз прямо в руки к солдатам Л'Мораи. Следующая стрела миновала его. Он нашел новую опору для ноги, теперь Гермос был в нескольких дюймах от вершины стены, он изо всех сил подтянулся, выдохнул и почти перебросил свое длинное тело через ограду, но тут еще одна стрела успела впиться ему в бедро.

Великан вскрикнул и закачался на самой вершине, карлики затаили дыхание, но тут же, сообразив, что делать, потянули веревку, затягивая великана внутрь арены. Он упал спиной на каменный пол и громко выдохнул воздух.

Несколько мгновений он молчал, а все артисты толпились вокруг, осматривая его раненую ногу. Гермос привстал, ему не хватало дыхания, не хватало свежего воздуха. Кто-то осторожно вытащил стрелу, великан охнул от боли, но перед тем, как потерять сознание, успел прошептать:

– Я видел…, я видел мост, ведущий к свободе.

Кукольник шел по коридору, ведя на одной цепи Марию, а на другой Каррика. Человек тысячи ножей выглядывал в каждое окно, выходившее на улицу, и глаза его становились все больше и больше от ужаса. Небо было яростно голубым, наступило яркое ясное утро. В окно задувал холодный ветерок, и к Марии понемногу возвращалось сознание.

Кукольник кивнул стражникам, которые стояли в конце у выхода из тюремного коридора. Солдат растворил тяжелую металлическую дверь, по другую сторону ворот стояли еще солдаты, они сняли деревянный засов с ворот, и Кукольник широко распахнул их.

Каррик упал на колени.

Перед воротами толпилось огромное количество горожан, и у каждого из них в руках было оружие – сабли, пики, ножи, лопаты, топоры. Тысячи металлических лезвий блестели в лучах восходящего солнца.

– Ур-р-а-а! – пробежал по толпе восторженно-голодный вопль. Лица собравшихся горели гневом и ненавистью.

В конце дороги на холме, где пересекались две дороги, стояла гильотина, ее силуэт отчетливо выделялся на фоне сине-серебряного неба. Рядом с ней ждал человек в черном плаще, выразительно опершись о рычаг смертоносной машины.

– Приветствую вас этим ясным утром, люди Л'Мораи, – выкрикнул Кукольник. – Вы готовы казнить этих двух врагов мирных и честных граждан?

Толпа ответила криками приветствия и бряцанием оружия.

Каррик вцепился в ногу Кукольника и начал слезливо умолять об освобождении. Не обращая на него внимания, хозяин Карнавала склонился к Марии:

– Теперь видишь, как они любят убивать?

Стараясь подавить страх, Мария ответила:

– Ты можешь видеть это. Я – нет.

Вдруг глаза Марии пронзила боль. Свет! Она несколько раз моргнула. Она снова могла видеть. И первой картиной, которую она увидела, была озверелая толпа, здания, которые высились за спинами людей, ухмыляющиеся лица и холодная гильотина, которая ждала ее. Она задрожала и схватила Кукольника за руку.

Почти ласковым голосом Кукольник проговорил:

– В моей власти простить твои грехи, дорогая. Уроды дали мне много полномочий – охранять, править, убивать и возвращать из мертвых.

Мария не могла переносить его слов, но ее глаза, которые так долго были слепыми, отказывались закрываться. Она помнила эту улицу с детства: тут было множество лавочек – кондитерских, булочных, овощных, кафе, где играли музыканты. Она вспомнила, как однажды шла с отцом из сыроварни и легкий ветерок играл его седыми волосами. Она вспомнила и другой день: тогда она стояла плечом к плечу с другими горожанами, и все они с нетерпеливым голодным любопытством ждали убийства. У нее закружилась голова.

Тут образы померкли, Кукольник загремел цепью, освобождая Каррика и толкая его к разъяренной толпе.