"Братья по оружию или Возвращение из крестовых походов" - читать интересную книгу автора (Джемс Джордж Рейнсфорд)

ГЛАВА I

Семь столетий тому назад, в одно прекрасное майское утро, группа путешественников медленно поднималась на Овернскую гору Мон-Дор с южной стороны. Дорога вела через лес, раскинувшийся у подножия воры, и взорам путников то представлялись, то вдруг снова скрывались из виду голубые вершины елей, освещенные ярким солнцем. Иногда, там, где деревья расступались, образуя просеку, можно было увидеть самые отдаленности, вплоть до поворота к Ашье. Дорога то убегала вверх, открывая взорам долины, холмы и равнины, то погружалась в глубочайшие ущелья, где посреди обломков базальта, отторгнутых от скал, возвышающихся со всех сторон, лишь редкий солнечный луч, пробившийся сквозь густую листву, да чистая лазурь неба над головами путешественников напоминали о лете, которому нет места в этом краю вечных теней. Вид гор был восхитителен, и группа всадников удачно вписывалась в ландшафт, придавая ему своеобразную законченность: нарушив привычное спокойствие этой горной страны, люди своим присутствием оживили ее, пусть всего лишь на краткий миг.

Впереди, шагах в ста от остальных, на сильной лошади ехал оруженосец. Это был смуглый человек, высокий и бодрый. Черные и быстрые глаза его пристально всматривались в окрестности, стараясь не пропустить ни одного предмета. На нем были стальные латы и шлем, меч и кинжал – у пояса; но несовершенство форм и грубая отделка оружия указывали на различие между ним и рыцарями, за ним следовавшими. Оба рыцаря были молоды, а вооружение и одежда доказывали их знатное происхождение: на шее у каждого было по большому кресту и по пальмовой ветви – на шляпе.

Тот, что ехал справа, был буквально увешан оружием с золотой насечкою, исключая разве что голову да руки. Отсутствие латной перчатки и нарукавника позволяло разглядеть рукава фуфайки, род шелкового полукафтанья, и лосиные перчатки, покрывавшие его руки. На голове вместо шлема была черная шляпа, заканчивающаяся длинной кистью, доходившей почти до спины лошади. У него была прекрасная фигура; в выражении лица – благородство и достоинство, смешанные с оттенком меланхолии. Мужчина был силен и статен, но вооружение, покрывавшее его с головы до пят, не позволяло более точно определить его пропорции. Орлиный профиль и черты лица представляли, казалось, собрание внезапных и сильных страстей – предположение, которому противоречило меланхолическое спокойствие его больших темных глаз. Черный, как Германский агат, жеребец, на котором ехал рыцарь, казался не столь силен, как другой, которого вел позади оруженосец, но все же был в состоянии выдержать всадника, вооруженного подобным образом.

Второй крестоносец – ибо крест и пальмовая ветвь указывали на то, что они возвращаются из Святой земли – был полным контрастом первому. Это был человек лет двадцати пяти, с правильными чертами лица: высоким благородным лбом, волевым подбородком, большими серыми глазами, опушенными длинными ресницами, и пухлым насмешливым ртом. Казалось, этим широко распахнутым светлым глазам как нельзя более соответствовало бы выражение нежной истомы, но нет, взгляд его был серьезен и проницателен в противоположность губам, раскрывавшимся только для шуток и смеха. Костюм рыцаря был изящен для того времени. На голове – зеленая бархатная шапочка. Кольчуга из стальных звеньев, падающих одно на другое, отполированных, как кристаллы, и сверкающих в лучах солнца, как алмазы, надежно закрывала плечи и грудь. Под нее, чтобы кольца не натирали шею, была поддета тонкая шелковая рубашка. Наброшенная сверху зеленая суконная епанча с вышитым на плече красным крестом указывала на то, кем он был – французским крестоносцем.

Арабская лошадь, на которой он ехал, была белой, как снег, легкой, как ветер. Глядя на нее, с трудом можно было поверить, что это грациозное, нежное животное в состоянии нести на себе столь высокого и тяжело вооруженного воина. Но гордость, с которой она вскидывала голову, и неистребимый огонь, пылавший и глазах ее, доказывали силу и горячность неистощимую. Позади каждого рыцаря щитоносец вел боевого коня, дальше следовали пажи, которые везли разное оружие своих господ, за ними несколько арабов вели лошадей. И вся кавалькада завершалась небольшим числом стрелков. Можно было заметить, что первому рыцарю принадлежит значительно больше людей, нежели второму.

Долгое время воины ехали молча – то рядом, то друг за другом, в зависимости от ширины дороги. Тот, которого мы назовем старшим, хотя они и были почти одних лет, казался задумчивым и ехал, опустив глаза и не обращая внимания на своего товарища. Другой время от времени поглядывал на своего брата по оружию, словно хотел сказать ему что-то. Но отчужденность и холодность первого рыцаря заставляли его молчать, и он вновь отводил глаза и продолжал восхищаться живописным ландшафтом, окружавшим его со всех сторон.

Наконец, не в силах более сдерживаться, он остановил на минуту свою лошадь и воскликнул:

– Возможно ли, Оверн, чтобы вид этой дивной страны, вашей родины, не смог исторгнуть у вас ни одного взгляда, ни единого слова?!

Сказав это, он обвел рукою вокруг, словно приглашая разделить его восхищение чудесной картиной. Граф Овернский поднял глаза и посмотрел в направлении, указанном ему другом. Потом отвечал спокойно:

– Если бы хоть кто-нибудь сказал мне пять лет назад, что это случится, Гюи де Кюсси, я бы назвал его обманщиком.

Вместо ответа Гюи де Кюсси лишь пропел отрывок из баллады:

– Ваша баллада справедлива, Кюсси. Но с тех пор, как мы знакомы, я видел вас всегда веселым и счастливым; так стоит ли возмущать ваш покой горестями, вас не касающимися?

– Не хотите ли вы сказать, – отвечал его друг, смеясь, – что всегда считали меня скорее шутником, нежели мудрецом, лучшим другом удовольствий, а не погребальной церемонии? Вы имеете на это право, и я вынужден.согласиться с этим. Но разве то, что я, ненавидя скуку, готов разделить с вами все печали, – разве это но величайшее доказательство дружбы!

– Тяжесть моих разочарований такова, что я не хочу перекладывать ее ни на чьи плечи. Сегодня же я особенно печален: вид моей прекрасной страны пробудил воспоминания об удовольствиях и счастье, которые потеряны для меня и не возвратятся более.

– Можно во всем найти утешение, – возразил де Кюсси. – Если вы потеряли в сражении друга, то благодарите Бога: он умер как храбрый воин. Если ваш сокол не возвратился на зов – радуйтесь и скажите: эта птица плохо выучена. Если дама вашего сердца уничтожила вас своей холодностью, если она вам изменила – найдите другую, которая будет казаться верной, что, впрочем, не помешает ей обмануть вас тоже.

При последних словах щеки графа Овернского сначала побледнели, затем покраснели, а глаза загорелись недобрым светом. Но, заглянув в простодушное и открытое лицо своего товарища, вовсе не желавшего растравлять его ран, он закусил губу и сохранил молчание.

– Вы, Оверн, – продолжал Кюсси серьезно, – вы, преклонявший колена пред гробницею Спасителя, неужели не можете найти ни надежды в вере, ни утешения в страданиях Того, за крест Которого вы сражались.

– Ах, Кюсси! – заговорил Оверн с грустною улыбкою, – ваше сердце не изведало любви. И пусть никогда ее не узнает!

– Право, вы несправедливы по отношению ко мне, абсолютно несправедливы. Во всем списке европейской кавалерии едва ли найдется еще один рыцарь, способный так же часто влюбляться, как я, и так же страстно.

Пока они так разговаривали, оруженосец, ехавший впереди, вдруг остановился и закричал, обращаясь к друзьям:

– Здесь нет пути: мост сломан, дальше нам не проехать. Путешественники остановились, растерянно глядя на разрушенный мост и дорогу, которая убегала вдаль на другой стороне пропасти. Они сохраняли молчание, которое обычно предшествует решимости уступить неприятной необходимости, но минуту спустя Кюсси позвал своего оруженосца и велел подать шлем и меч.

– Во имя неба! – вскричал граф Овернский, увидев, что его товарищ надевает каску и пристегивает меч, – какая новая глупость пришла в вашу голову, Гюи?

– Я слышал голос в этом ущелье в хочу попросить показать дорогу.

– Вы безумец, Кюсси! Ваша храбрость – ничто иное, как дерзость: ни один человек, ни одна лошадь не перепрыгнет эту пропасть.

– Но вы же не знаете, на что Зербилен способен! – возразил Кюсси, ласково трепля гриву лошади.

– А вы не видите, как берег крут? На нем невозможно удержаться. К тому же ваша лошадь устала.

– Устала? Совсем нет. Дайте-ка мне место. Подвиньтесь!

Несмотря на возражения, он отъехал назад и, воткнув шпоры в бока лошади, пустил ее и галоп, понуждая к опасному прыжку. Послушное животное в минуту перескочило ров, но не найдя на крутом берегу под ногами твердой опоры, поскользнулось и покатилось вниз, на дно пропасти, увлекая всадника за собой.

– Де Кюсси! – Подбежав к краю обрыва, граф Овернский склонился над темной бездной. – Вы живы? Отвечайте же мне!

– Зербилен не ранен, – донесся слабый голос из глубины оврага.

– А вы, де Кюсси?.. Скажите мне о себе!

Горький стон был единственным ответом, который он получил.