"Дочь обмана" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

Несчастный случай

«Графиня Мауд» прочно утвердилась в репертуаре, став еще одним успехом Дезире.

Это случилось недели через три после премьеры, в четверг, после дневного спектакля. Мама уехала в театр, а я сказала, что мне нужно сделать кое-какие покупки, а потом я зайду в театр, и Томас нас вместе отвезет домой. Я так часто делала. Благодаря этому мы с мамой могли побыть немного вместе, прежде чем она стремглав бросится на вечерний спектакль.

Выйдя из дома, я увидела идущего по улице Родерика Клеверхема.

— Здравствуйте, — сказал он, и какое-то время мы молча стояли, улыбаясь друг другу.

— Значит, вы все еще в Лондоне, — первой заговорила я.

— Я побывал дома и опять вернулся.

— Ну, как там римские развалины?

— Новых находок пока не обнаружено. Я надеялся, что, может быть, встречу вас. Поэтому я даже прошел возле вашего дома несколько раз. И, наконец, мне повезло.

Я была польщена — он признает, что искал встречи со мной.

— Вы собирались зайти к нам? — спросила я.

— Я думаю, учитывая некоторые обстоятельства, вряд ли это было бы правильным, не так ли?

— В то время как случайная встреча…

— Это, конечно, совсем другое дело.

— Вы куда-то собрались идти?

— Да, за покупками.

— Могу я пойти с вами?

— Сомневаюсь, что вам это будет интересно.

— А я не сомневаюсь.

— Вообще-то в этих покупках нет большой необходимости. На самом деле я собиралась зайти в театр и вернуться домой вместе с мамой.

— Может быть, вы позволите мне проводить вас до театра?

— Но до окончания спектакля еще два часа.

— Ну, тогда мы могли бы немного прогуляться. Вы бы показали мне эту часть Лондона. Может быть, зайдем куда-нибудь выпить чаю. Вам это не покажется слишком скучным?

— Нет, совсем наоборот.

— Тогда пойдемте?

— Вас, конечно, больше интересует старина, — сказала я, когда мы шли по улице. — Здесь у нас, пожалуй, нет таких древностей, как ваши римские развалины. Но моей гувернантке этот район очень нравится. Дело в том, что здесь очень много театров, а она просто бредит ими.

— Возможно, это потому, что она живет в театральной семье.

— Ну, конечно. Но, честно говоря, Мэтти не очень высокого мнения о маминых успехах. Так бывает. Когда некоторые люди встречают человека, достигшего вершины в своем деле, они считают это не столь уж выдающимся по сравнению с тем, к чему они сами стремятся. Особенно, если они не сделали еще и первых шагов к достижению своей цели. Мэтти, видите ли, вообразила себя великой актрисой и считает, что теряет зря время, работая гувернанткой.

— Я думаю, она должна была бы гордиться своей теперешней воспитанницей.

— Мы с ней прекрасно ладим. Но по-настоящему ее интересует только театр. Мне кажется, в глубине души она понимает, что все это для нее недостижимо. Но, согласитесь, иногда люди получают удовольствие от бесплодных мечтаний.

— Очень может быть.

— Это так просто. Мэтти в своих мечтах может переживать счастливые моменты, представляя, будто она играет в прекрасном спектакле роль леди Макбет, ее встречают аплодисментами, засыпают цветами, пишут о ее таланте в утренних газетах. И ей не надо испытывать все эти волнения, нервные срывы, мучительные сомнения, кошмарные дни перед премьерой, как это бывает с моей мамой.

— А мне казалось, ваша мама была абсолютно уверена в успехе.

— Это как раз потому, что она не была уверена… Как вам объяснить? Она считает, что если артист не находится в состоянии нервного напряжения, он не сможет полностью выложиться. Во всяком случае, могу вас уверить, что быть актрисой, достигшей успеха, совсем не легко, и иногда мне кажется, что грезить наяву, как это делает Мэтти, гораздо приятнее. Эти мечты приводят ее в сентиментальное настроение, она обожает бывать в театральной среде. Ей очень нравится прогуливаться здесь со мной.

— Мне тоже.

— Мы обычно много разговариваем о старых временах. Какое это было волнующее событие, когда театры вновь открыли! Мэтти любит пространно рассуждать о пуританах и Кромвеле, закрывшем все театры. Они считали, что театры греховны. Мэтти так бранит их.

— Я с ней согласен. Мне не внушают симпатии святоши, которые наслаждаются, отнимая у людей их радости под предлогом, что делают это для их же блага, в то время, как сами не отказывают себе в удовольствии созерцать собственные добродетели.

— Я того же мнения. Но как замечательно, что театр к нам вернулся. Мы ведь чуть не лишились его! Мэтти очень интересуется драматургами эпохи Реставрации и даже сделала это темой наших занятий. Она считает, что это пойдет мне на пользу. Я тоже довольна, что она так сделала.

— Я бы сказал, она учит не только вас, но и одновременно учится сама.

— Я в этом уверена. Мы с ней ходили в библиотеку, откалывали там разную информацию. Вы, конечно, можете понять, как это интересно, у вас тоже есть увлечение — ваши древнеримские находки.

— Да-да, я понимаю. И когда вы идете по этим улицам, вы представляете себе, какими они были много лет назад.

— Да. Мужчины прогуливались в великолепных камзолах и шляпах с перьями. Нелл Гвинн, конечно, продавала апельсины на улице Друэри Лейн. А потом стала актрисой и обворожила короля Карла. Все это так романтично.

— А вам не хочется тоже появиться на сцене в огнях рампы рядом со своей мамой?

— Я слишком уважаю ее талант, чтобы вообразить, что могут быть на сцене рядом с ней. Я не умею петь, а у моей мамы замечательный голос; кроме того, она прекрасно танцует.

— И, в отличие от Мэтти, не вздыхает по классическим ролям.

— Да, «Графиня Мауд» и тому подобные вещи достаточно хороши для нее.

— И она очень хороша для них.

— Я видела вас в зале.

— Я тоже вас видел.

— Вы не остались. Наверное, спешили.

— Я не мог решиться. В таких случаях, когда не знаешь, как поступить, лучше ничего не делать.

— Пожалуй, вы правы. Кстати, вот это Виэр-стрит.

Мы обнаружили одну очень интересную историю о театре, который когда-то находился здесь. Он был открыт Килигрю и Дэвенентом, известными театралами того времени. Им так хотелось, чтобы театры опять возродились, что они открыли один из них здесь уже через несколько месяцев после Реставрации. Мэтти сказала, что их энтузиазм достоин восхищения. Они добились указа о том, чтобы женщины могли играть на сцене. До этого все женские роли исполняли юноши. Даже трудно представить себе такое! Вообще, веками с женщинами обращались ужасно. По-моему, настало время с этим что-то делать. Вы согласны?

— Боюсь, если я скажу нет, то потеряю всякое ваше расположение, поэтому я немедленно соглашаюсь.

— Мне вовсе не нужно, чтобы вы соглашались со мной только по этой причине, — засмеялась я.

— Забудьте о том, что я сказал. Это была просто глупая шутка, неуместная в серьезном разговоре. Да, я в самом деле с вами согласен. Но, думаю, когда есть такие женщины, как вы, это положение скоро исправится.

— Я хочу вам рассказать историю об одной одаренной женщине. Одной из первых она начала играть на сцене. Она играла в театре на Виэр-стрит и исполняла роль Роксаны в пьесе «Осада Родоса». Граф Оксфордский Обри де Виэр пришел на спектакль и страстно влюбился в нее. Но потомок рода де Виэр не мог жениться на актрисе, а она не хотела уступить ему без женитьбы. Тогда этот негодяй нанял какого-то бродягу, переодетого священником, и устроил фальшивую свадьбу, а она узнала об этом обмане только, когда уже было слишком поздно.

— Надо полагать, она была не первой, кто попался на эту удочку.

— Мэтти очень нравится собирать истории о разных людях. Она могла бы рассказать вам о тщеславной Колли Сиббер и добродетельной Анне Брейсгердл.

— Расскажите мне про ту, что была добродетельной.

— Она была актрисой, умерла в середине восемнадцатого века. Тогда жило много интересных людей. Она придерживалась очень строгих моральных правил, что не часто встречалось среди актрис. Анна всегда помогала бедным. Этим она напоминает мне маму. Она получает сотни писем от просителей. Ее постоянно поджидают у выхода из театра, рассказывают жалостливые истории.

— У вашей мамы очаровательное лицо. В нем есть какая-то мягкость, нежность. Она, конечно, очень красива, но, кроме того, в ней есть и внутренняя красота. Я убежден, что такое лицо может быть только у очень доброго человека.

— Как вы это хорошо сказали. Я непременно передам это маме, ей будет приятно. Она вовсе не считает себя добродетельной, наоборот, она причисляет себя к грешницам. Но на самом деле — вы правы. Она очень хорошая. Я часто думаю, какое счастье для меня — быть ее дочерью.

Он сжал мою руку и какое-то время мы молчали. Потом он спросил:

— А что же случилось с Роксаной?

— Мы вычитали, что существовал ребенок по имени Обри де Виэр, он называл себя графом Оксфордским. Он был сыном актрисы. Говорили, что граф заключил с его матерью фиктивный брак.

— Должно быть, это та самая актриса, если только заключать фиктивные браки не вошло у него в привычку.

— Можно предположить, что он делал это не раз. Вот в этом-то и досада, в таких историях никогда не знаешь, как же все было на самом деле.

— Тогда нужно дать волю воображению. Я надеюсь, Роксана стала великой актрисой, а графа Оксфордского настигло справедливое возмездие.

— Мэтти обнаружила, что он был крайне безнравственным, но очень ловким и остроумным, за что пользовался милостью при дворе, так что, полагаю, он не был наказан за свои злодеяния.

— А жаль! Посмотрите, вот кафе. Может быть зайдем, посидим немного, а потом как раз успеем в театр к концу спектакля.

— С удовольствием.

Кафе оказалось маленьким и уютным, и мы нашли в углу столик на двоих.

Пока я наливала чай, Родерик говорил о том, что он в каникулы собирается съездить в Египет.

— Это мечта любого археолога, — сказал он. — Долина фараонов! Пирамиды! Такое множество древних реликвий, вы только представьте.

— Именно это я и делаю в данный момент. Вот если бы удалось попасть внутрь одной из гробниц фараонов, это было бы потрясающе! Хотя и страшновато, конечно.

— Вот именно. Я думаю, грабители могил были бесстрашными людьми. Когда вспоминаешь обо всех мифах и легендах, не перестаешь удивляться, чего только люди не делали ради богатства.

— Это будет увлекательнейшее путешествие!

— Вам бы оно тоже понравилось, я уверен.

— Еще бы!

Он внимательно посмотрел на меня и принялся медленно помешивать ложечкой чай, будто в глубокой задумчивости.

— Мой отец и ваша мама уже многие годы хорошие друзья, не так ли?

— О, да. Мама не раз говорила, что доверяет ему, как никому другому. Робер Бушер тоже ее давний друг. Но, я думаю, ваш отец всегда для нее на первом месте.

Он задумчиво кивнул.

— Расскажите мне о своем доме, — попросила я.

— Он называется Леверсон Мейнор. Леверсон — это фамилия одного из наших предков, она каким-то образом затерялась, когда одна из его дочерей, унаследовавшая поместье, вышла замуж за кого-то из рода Клеверхемов.

— А ваша мать?

— Она, конечно, стала Клеверхем только после замужества. Ее семья владеет поместьем на севере. Это очень древний род, их родословная уходит в глубь веков. Они считают себя не менее знатными, чем род Невиллов или Перси, охранявших северные земли от скоттов. Они хранят портреты воинов, принимавших участие в войнах Алой и Белой розы, и даже еще более древние, когда шли войны с пиктами и скоттами. Мой отец, как вы знаете, добрый и мягкий человек. Все в имении его очень любят. А к маме они относятся с почтительным страхом, и ее это вполне устраивает. Своим поведением она как бы показывает, что этот брак был для нее мезальянсом, и она понимает это. Если строго подходить к социальной иерархии, так оно и было. Но в душе она глубоко любит и моего отца, и меня, своего единственного сына.

— Теперь я хорошо ее себе представляю. Довольно грозная леди.

— Она нам желает добра. Но дело все в том, что наши взгляды на то, что есть добро, не всегда совпадают. И тогда возникают конфликты. Если бы только она могла отказаться от убеждения, что ее кровь чуточку голубее, чем кровь моего отца, если бы только она сумела понять, что иногда мы должны делать то, что мы хотим, а не то, что она за нас решает… Она была бы замечательным человеком.

— Я вижу, вы любящий сын, и, конечно, вам передалась ее «голубая» кровь, которая облагородила кровь более низкого происхождения.

— Знаете, я ее понимаю. Она действительно благородный человек, и очень часто оказывается так, что во, многих вопросах она права.

— Полагаю, я получила довольно точное описание леди Констанс и жизни в поместье Леверсон Мейнор.

Как мне тогда хотелось побывать там! Хотя я вовсе не предполагала, что это когда-нибудь произойдет. В одном я была уверена: леди Констанс никогда бы не одобрила дружбы ее мужа с актрисой, пусть даже и знаменитой.

Поэтому я и не рассматривала нашу прогулку как нечто большее, чем встреча случайных знакомых.

Мы не могли долго засиживаться за чаем, хотя у меня создалось впечатление, что он был бы не против.

Я взглянула на часы и сказала:

— Спектакль скоро заканчивается.

Мы вышли из кафе и дошли до расположенного неподалеку театра. При расставании у входа в театр он взял меня за руку и испытующе посмотрел в глаза.

— Мы должны еще с вами встретиться, — сказал он. — Я получил истинное наслаждение. И мне еще так много нужно узнать об истории театра.

— А мне бы хотелось еще услышать о древнеримских развалинах.

— Тогда давайте еще как-нибудь встретимся, хорошо?

— Да.

— Когда следующий дневной спектакль?

— В субботу.

— Может быть тогда и встретимся?

— С удовольствием.

С легким сердцем поднималась я к маме в гримерную. Марта была там.

— Не очень-то хороший зал, — сказала она. — Дезире всегда не любила дневные спектакли. Вечером совсем другое дело. И не все билеты распроданы. Ей это не понравится. Уж чего она терпеть не может, так это играть в полупустом зале.

— А что, зал на самом деле полупустой?

— Нет, всего лишь не совсем полный. Но она, конечно, это заметила — глаз наметанный. Она чувствует публику, как никто другой.

Вопреки ожиданиям Марты, мама была в хорошем настроении.

— Джефри поскользнулся, когда обнял меня и запел «Я б все так же любил тебя». Чтобы не упасть, он схватился за меня и, представьте, Марта, оторвал пуговицу сзади.

— Вот неуклюжий, этот Джефри, — проворчала Марта. — Ну и вид у него, наверное, был — глупее не бывает.

— Нет, зрители его любят. Эти золотистые волосы, щегольские усы. Женщины без ума от него. Подумаешь, слегка поскользнулся! Это всего лишь подчеркнуло, что в чем-то он такой же человек, как все. И у него не меньше почитателей, чем у меня.

— Глупости. Весь спектакль только на вас и держится, не забывайте об этом. Я не для того все пальцы себе исколола, чтобы вы ставили себя ниже Джефри Коллинза.

— Джефри считает, что это именно он собирает публику.

— Ну и пусть себе считает, кроме него самого никто так не думает. Ну-ка, давайте сюда эту пуговицу. Надо ее поскорее пришить к вечернему спектаклю.

— Ох, еще и вечером. Опять начнется все сначала. Ненавижу дневные спектакли.

— Пришла Ноэль, чтобы вместе поехать домой.

— Как мило, дорогая! Хорошо провела день?

— О, да. Замечательно.

— Я рада, что ты здесь.

— И пора бы ехать, — сказала Марта. — Не забывайте, сегодня у вас еще спектакль.

— Ах, не напоминайте мне, — вздохнула мама.

У выхода нас ожидало несколько человек, желавших хоть мельком увидеть Дезире. Она лучезарно улыбалась и даже обменялась несколькими словами со своими поклонниками.

Томас помог ей сесть в экипаж, Марта и я последовали за ней и сели рядом. Она весело помахала небольшой толпе у выхода и, когда экипаж отъехал, откинулась на спинку сидения, полуприкрыв глаза.

— Ну, что, купила что-нибудь хорошенькое? — спросила она меня.

— Нет, совсем ничего не купила.

Я уже собиралась рассказать ей о своей встрече с Родериком Клеверхемом, но потом остановила себя. Я не знала, как она на самом деле отнеслась к тому, что в прошлый раз я привела его к нам. Тогда она перевела все в шутку, но, думаю, ситуация была довольно щекотливой.

Всю свою жизнь она презирала условности и так много добра делала людям, предпочитая жить так, как ей хочется. Я не раз слышала от нее: если ты живешь, не причиняя никому зла, какой может быть в этом вред?

До тех пор, пока леди Констанс не знала об этой довольно необычной дружбе между ее мужем и знаменитой актрисой, имело ли это какое-то значение? Для строгих блюстителей нравственности — да, но Дезире никогда к ним не принадлежала «Живи и не мешай жить другим — вот мой девиз», — частенько говаривала она. Но, когда тайная жизнь Чарли соприкоснулась с явной, обычной жизнью, может быть настал момент остановиться и подумать.

Я не была уверена, поэтому ничего не сказала ей о своей встрече с Родериком.

Я постаралась перевести разговор на другую тему, о только что закончившемся спектакле. Это она всегда готова была обсуждать. Наконец мы выехали на дорогу и лошадь, как обычно, навострив уши, что нас всегда забавляло, уже готова была понестись галопом, если бы Томас вовремя не придержал ее.

Мама сказала:

— Ну, что за прелесть. Чувствует, что там ее дом. Как это трогательно.

Экипаж уже притормаживал, когда это случилось. Девушка, должно быть, перебегала дорогу как раз перед носом лошади. Я не сразу поняла, что же все-таки произошло. По-моему, Томас круто свернул, чтобы не сбить ее, а потом оказалось, что она лежит навзничь на дороге.

Томас резко остановил лошадь и спрыгнул на землю. За ним последовали мама, Марта и я.

— О, боже! — вскричала мама. — Она ранена.

— Она кинулась прямо Рейнджеру под копыта, — сказал Томас.

Он поднял девушку на руки.

— Ну, как она, сильно пострадала? — взволнованно спросила мама.

— Не знаю, мадам. Думаю, нет.

— Я считаю, ее надо внести в дом, — сказала мама. — А потом мы вызовем доктора.

Томас внес девушку в дом и положил ее на кровать в одной из двух свободных спален.

Миссис Кримп и Кэрри вбежали в комнату.

— Что это? — тяжело дыша проговорила миссис Кримп. — Несчастный случай, ее сбила лошадь? О, Господи, помилуй! Куда же катится мир?

— Миссис Кримп, нам необходим доктор, — сказала мама. — Томас, вам нужно поторопиться. Поезжайте за доктором Грином и привезите его сюда. Бедняжка, она так бледна.

— Такую и перышком можно сбить, не то что лошадью с экипажем. Вон какая тощая, — заметила миссис Кримп.

— Бедняжка, — повторила мама. Она провела ладонью по лбу девушки, отбрасывая назад пряди волос, упавшие на ее лицо.

— Такая молодая, — добавила она.

— Я думаю, ей нужно дать выпить горячего чаю, — предложила я, — с сахаром, и побольше.

Девушка открыла глаза и посмотрела на маму. Я заметила на ее лице выражение, которое уже видела раньше много раз у маминых поклонников и почувствовала гордость, что даже в такой момент она поняла, что перед ней знаменитая Дезире.

И тут я узнала ее. Это была та самая девушка, что стояла у дома, когда мы вернулись из театра после премьеры.

Значит, она уже приходила сюда раньше, чтобы увидеть Дезире. Скорее всего, она действительно одна из этих помешанных на театре девиц, которые обожают знаменитых актрис и мечтают быть похожими на них.

— По-моему, она одна из твоих поклонниц, — сказала я маме. — Я видела ее раньше около нашего дома, она ждала, чтобы увидеть тебя.

Даже сейчас маме было приятно получить подтверждение своей популярности.

Вскоре принесли горячий чай, и мама сама держала чашку, пока девушка пила.

— Ну, вот, — сказала мама. — Уже лучше, правда? Скоро придет доктор. Он посмотрит, нет ли каких-нибудь повреждений.

Девушка попыталась присесть на кровати, и мама успокаивающе сказала ей:

— Лежите-лежите. Вы отдохнете здесь, пока не почувствуете себя достаточно хорошо, чтобы идти. У вас может быть слабость.

— Я… со мной все в порядке, — проговорила девушка.

— Нет, не все. Во всяком случае, не настолько, чтобы встать и идти. Вы останетесь здесь до тех пор, пока мы вам не скажем, что вы можете идти. Может быть, вы хотели бы известить родных или друзей? Они будут беспокоиться о вас?

Она покачала головой и бесцветным голосом, выдававшим ее состояние, произнесла:

— Нет. У меня никого нет.

Губы ее начали подрагивать, и я увидела искреннее сострадание в глазах мамы.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Лайза Феннел.

— Так вот, Лайза Феннел, ты останешься здесь, по крайней мере, до утра, — сказала мама. — Но сначала мы должны дождаться доктора.

— Не думаю, что с ней что-то серьезное, — сказала Марта. — Это просто шок, вот и все. А у вас сегодня еще спектакль. Вы ведь знаете, какая бывает перегрузка в эти дни с дневными спектаклями. Если хотите знать мое мнение, я бы их вообще отменила.

— Вашего мнения никто не спрашивает, Марта. Вы ведь и сами прекрасно знаете, что нам необходимо выжимать из публики все, до последнего пенса, если мы не хотим разориться.

— Думается мне, и без дневных спектаклей мы бы неплохо прожили, — настаивала на своем Марта.

— Подумайте обо всех этих людях, которые могут позволить себе сходить куда-нибудь только днем и всего лишь раз в неделю.

— Я думаю о нас, несчастных.

— Наш долг — думать о других. Особенно в театре.

— Не сказать, чтобы все так делали.

Лежащая на кровати девушка внимательно слушала. Глядя на нее, я подумала, что она не очень пострадала. Приехавший доктор подтвердил мои предположения.

— У нее всего лишь несколько синяков, — сказал он нам потом. — Ну и, разумеется, шок. Но через день-два все будет в порядке.

— Я предлагаю оставить ее до утра у нас, — сказала мама.

— Хорошая мысль. А как на это посмотрит ее семья?

— По-видимому, у нее никого нет.

— Ну, в таком случае для нее, конечно, лучше остаться. Я дам ей легкого успокоительного, и она хорошо выспится. Пусть она его выпьет на ночь, перед сном. А до этого пусть просто отдыхает.

— А теперь, — сказала Марта, — давайте-ка займемся своими собственными делами, а то вы разочаруете своих поклонников. Они ведь придут ради мадам Дезире, а не ради ее дублерши Дженет Дэар.

— Бедная Дженет, — сказала мама, — Она была бы счастлива показать, на что способна.

— Мы все и так знаем, на что она способна, и это совсем не то, что нужно.

Когда мама уехала в театр, я пошла в комнату нашей гостьи и встала у ее кровати.

— Вы были так добры ко мне, — сказала она.

— Это самое меньшее, что мы могли сделать. Как это случилось?

— Я сама виновата — не заметила, что экипаж еще движется. Мне хотелось взглянуть на Дезире, я так восхищаюсь ей. Я три раза ходила на «Графиню Мауд», сидела там наверху, на галерке — лучших билетов я не могу себе позволить. Самое ужасное, когда впереди усаживается какой-нибудь толстяк и ничего не видно. Она великолепна.

— Многие так считают.

— Я знаю. Она сейчас на вершине успеха, правда? А вы — ее дочь. Как вам повезло!

— Расскажите мне о себе. Чем вы занимаетесь?

— В данный момент ничем.

— Вы хотите стать актрисой? — предположила я.

— Вы угадали.

— Этого многие хотят. Вы понимаете, люди видят маму на сцене и думают, какая замечательная у нее жизнь. Но на самом деле это огромный тяжкий труд. Это совсем не легко, поймите.

— Я прекрасно это понимаю. Я не такая, как те люди. Мне всегда хотелось быть на сцене.

Я грустно посмотрела на нее.

— Но я умею играть, умею петь, умею танцевать, — с жаром проговорила она. — Уверяю вас, я умею все это.

— Вы уже пытались где-то выступать?

— Да, я участвовала в спектаклях, пела и танцевала.

— Где?

— В любительских спектаклях. Я была ведущей актрисой нашей труппы.

— Но это совсем другое, — мягко сказала я. — Для профессиональной актрисы все это не так уж много значит. Сколько вам лет? Впрочем, извините, я не должна была спрашивать, я вижу себя как театральный агент по найму.

— Я и хочу, чтобы вы вели себя со мной как агент по найму. Вы ведь, конечно, хорошо разбираетесь в этом благодаря своей маме. Мне уже семнадцать, и я чувствую, что не могу больше ждать.

— Вы давно в Лондоне?

— Три месяца.

— И чем вы занимались все это время?

— Пыталась найти агента.

— И безуспешно?

— Я их не интересовала — нет опыта выступлений на сцене. Они даже не хотели посмотреть, что я умею делать.

— Откуда вы приехали?

— Есть такое местечко — Уоддингтон, небольшой поселок. О нем никто не знает, кроме его обитателей. Это недалеко от Херефорда. Там у меня, конечно, не было никакой перспективы. Единственное, что я могла делать, это петь в церковном хоре, да на концертах — там мои выступления всегда шли на «бис».

— Я понимаю.

— А когда я увидела вашу маму в «Графине Мауд», мне захотелось быть как она. Она так великолепна! Весь спектакль зрители следят за ней, затаив дыхание.

— Итак, вы уехали из этого местечка около Херефорда. А как же ваша семья?

— У меня сейчас нет семьи, и дома тоже нет. Мой отец снимал небольшой домик, и мы неплохо жили там, пока он не умер. А мама умерла еще раньше, когда мне было пять лет; я даже плохо помню ее. Я управлялась по дому и немного работала на ферме.

— Понятно. И все это время вы хотели стать актрисой. Ваш отец знал об этом?

— Да, конечно. Но он считал, что это всего лишь мечты. Он очень гордился мной, когда я пела на концертах, садился, бывало, в первый ряд и не сводил с меня глаз. Отец понимал меня, но он был из тех людей, которые обычно говорят: «Ну, что же, раз это невозможно — смирись». А я не такая. Я должна попытаться сделать все, чтобы моя мечта исполнилась.

— Конечно, только так и можно чего-то добиться. Моей маме сначала тоже пришлось нелегко.

— Я так и думала. Такое совершенное мастерство легко не дается. Когда отец умер, я решила попытать счастья. Я бы никогда не простила себе, если бы не сделала этого. С отцом случился удар. Я полтора месяца ухаживала за ним, потом он умер. Тогда я распродала все, что у нас было, и уехала в Лондон.

— Вы пробыли здесь уже три месяца и ничего не добились. Сейчас вы там же, с чего начали.

— Да, только стала намного беднее.

— Боюсь, ваша история не оригинальна. Так много встречаешь людей с честолюбивыми устремлениями, и так мало тех, кто добивается успеха.

— Знаю. Но я хочу попробовать. Ведь ваша мама, например, как она добилась успеха? Она боролась за него. Вот и я собираюсь делать то же самое.

— Мне понятны ваши чувства, — сказала я, — но сейчас вам следует отдохнуть. Думаю, вы должны принять успокоительное, которое оставил доктор, и заснуть. Но сначала что-нибудь поешьте. Я уверена, это именно то, что вам нужно. Тогда, может быть, сон сам придет к вам.

— Вы так добры.

Я оставила ее и спустилась на кухню. Всем не терпелось узнать, что же произошло, и они жадно слушали мой рассказ.

— Мисс Дейзи Рей так добра, — сказала миссис Кримп. — От одной мысли, что ее экипаж сбил эту бедную девушку, она сама так разволновалась.

— Можете не сомневаться, она сделает все, что в ее силах, чтобы помочь этой девушке, — сказала я. — Не могли бы вы послать ей наверх чего-нибудь из еды?

— Например, куриную ножку. И, может быть, тарелку супа, а?

— Да, это подойдет, миссис Кримп.

— Я позабочусь об этом.

— А я отнесу это наверх, — сказала Джейн.

Я опять поднялась к Лайзе Феннел, чтобы сказать, что еду скоро подадут. Джейн внесла тарелки. Она с интересом разглядывала Лайзу Феннел. Ей хотелось поболтать. У них было много общего — обе хотели добиться славы Дезире.

— Все здесь так добры ко мне, — сказала Лайза Феннел.

— Это все мисс Дейзи Рей, — сказала Джейн. — Она всегда такая.

Джейн ушла, а Лайза Феннел с большим аппетитом принялась за еду. Не принести ли ей еще, подумала я. Мне представилось, как она перебивается на те гроши, что у нее остались — я была уверена, что денег у нее немного, наверное, все время считает, насколько их еще хватит; то на что-то надеется, то впадает в отчаяние. Бедняжка!

Я дала ей успокоительное.

— Это поможет заснуть, — объяснила я. — Доктор сказал, сон вам сейчас необходим. И тогда утром вы почувствуете себя лучше.

Я посидела с ней еще немного, пока не заметила, что она начинает впадать в дрему. Тогда я тихонько вышла из комнаты.

Я не ложилась спать, поджидая маму из театра, потому что знала, что она будет спрашивать, как себя чувствует Лайза Феннел. Приезжая поздно вечером, она всегда сначала шла посидеть полчасика в гостиной — «отойти после спектакля», так называла это она. Марта часто шла на кухню за каким-нибудь питьем для нее — стаканом горячего молока или эля — смотря что ей придет в голову. Мама говорила, это помогает ей расслабиться.

По ее настроению я всегда могла догадаться, как прошел спектакль. В тот вечер я видела, что он прошел хорошо.

— Ну, а как эта девушка? — спросила она. — Как, она сказала, ее зовут?

— Лайза Феннел. Она сейчас спит. Она прекрасно поужинала, а потом я дала ей успокоительное. Вскоре после этого она заснула. Я к ней заглядывала с час назад — она крепко спала. С ней все будет в порядке.

— Я очень надеюсь, что она не сильно пострадала.

— Конечно, не сильно, — сказала Марта.

— Все может быть. В таких случаях бывает, что болезнь проявляется не сразу. А ведь это был наш экипаж.

— Она сама бросилась под ноги лошади, — настаивала Марта.

— Слава Богу, мы ехали медленно.

— Я разговаривала с ней, — сказала я. — Она хочет стать актрисой.

Марта зацокала языком и возвела глаза к потолку.

— Бедная девочка, — сказала мама. — Она уже где-нибудь играла?

— В любительских спектаклях.

— Боже, нас упаси! — проворчала Марта. — И, небось, думает, что после этого она уже вторая Дезире.

— Не совсем так. Она считает, что Дезире — великолепная актриса. И ей просто хочется попытаться сделать что-либо подобное.

И я пересказала им все, что услышала от нее.

— Самое лучшее, что она может сделать, — заявила Марта, — это собрать вещи и вернуться в свою деревню. Найдет там себе мужа, какого-нибудь фермера, и будет доить коров.

— Откуда вам знать? — возразила мама. — Может быть, у нее талант. Ведь хватило же ей решимости приехать в Лондон.

— Решимость — это еще не талант, как вам известно.

— Но это необходимая составная часть успеха.

— Когда нет таланта, это что тесто без закваски — все равно не подымется.

— С каких это пор вы стали знатоком кулинарии?

— Я уже слишком давно в театре и разбираюсь, что к чему. На каждого, кто добирается до вершины, приходится десять тысяч таких, кто пытается это сделать.

— Но ведь кому-то это удается. Почему бы не ей? Я считаю, она должна хотя бы получить возможность показать себя. Она ведь выступала в своей деревне.

— Ну, лондонский зритель — это вам не то, что в деревне.

— Разумеется, не то. Однако, я не думаю, что эту девушку нужно выставить вон, даже не дав ей шанс показать, на что она способна.

— Так значит, вы собираетесь представить ей этот шанс. Вспомните, скольким вы уже пытались помочь. И какую благодарность за все это получали. У некоторых даже хватало нахальства еще и ругать вас за то, что вы не преподнесли им успех на блюдечке с голубой каемочкой, как они того ожидали. Когда у них что-то не получалось, они вас же в этом и обвиняли, называли завистницей. Упаси нас, Господь, от этих дрязг!

— Я считаю, у каждого должен быть свой шанс, — настаивала мама.

— Но ведь она приехала в Лондон, — вставила я. — У нее есть сила воли, целеустремленность. Вы сами не раз говорили, что в конечном счете это играет не последнюю роль.

— По крайней мере, мы могли бы посмотреть, что она умеет, — сказала мама.

— Прежде, чем заниматься благотворительностью, вспомните, что у вас занято шесть вечеров в неделю, да еще плюс к тому дневные спектакли.

— Я помню об этом, — сказала мама. — Но я твердо убеждена, что каждому должен быть дан шанс.

Она зевнула.

— Спектакль сегодня удался. Столько раз вызывали, что я думала до утра не отпустят. Приятно, когда аплодируют стоя. Кажется, что «Мауд» уже так давно на сцене.

— И еще кажется, что вам давно пора в постель, — сухо заметила Марта.

— Знаю, — ответила мама. — Завтра, наверное, не смогу подняться.

Какая она хорошая, какая добрая, подумала я. Она так заботится об этой девушке. Несмотря на сегодняшний триумф, ее первые мысли были о ней, и я знала, что мама сделает все возможное, чтобы помочь ей.

Наивысшая добродетель, подумала я, — это любовь к людям. Подчиняясь внезапному порыву, я подошла к ней и расцеловала.

Лайза Феннел пробыла у нас уже больше недели. Мама прослушала ее и пришла к выводу, что у нее очень неплохой голос и ей хватило бы нескольких уроков, чтобы исправить небольшие погрешности. Танцевала она тоже вполне прилично. Мама договорилась, что Лайза будет брать уроки у одного ее знакомого учителя пения.

Когда Дезире овладевала подобная идея, она становилась неудержимой. По словам Марты, в своей благотворительности она не знала никакой меры и нередко делала глупости, пытаясь помочь этим неудачницам. Но ведь это ее экипаж замешан во всей этой истории, настаивала мама, и она должна попытаться хоть как-то загладить эту вину перед бедной девушкой, перенесшей такой удар. Ведь ей и без того приходится трудно — нужда, неустроенность. Поэтому мама считала вполне естественным, что она берет Лайзу под свое крыло. Предполагалось, что она некоторое время поживет у нас, пока не сможет «прилично устроиться».

Ее немногочисленные пожитки были перевезены из каморки, которую она снимала. Бедность этого жилья потрясла меня не меньше, чем маму. Я вполне разделяла мамины чувства по отношению к этой девушке и так же, как она, всей душой стремилась помочь Лайзе. Нам обеим было ее ужасно жаль.

После того, как Лайза отзанималась три раза с учителем пения, мама объявила Марте и мне:

— Не понимаю, почему бы Долли не взять ее хористкой. Мне всегда казалось, что хор у нас несколько жидковат.

— Жидковат! — вскричала Марта. — О чем это вы?

— В том номере, когда девушки кладут руки на плечи друг другу и делают большой батман, они должны стоять ближе друг к другу. Некоторые дотягиваются с трудом, и это портит всю картину.

— Глупости, — отрезала Марта. — Это одна из лучших танцевальных вставок.

— Она могла бы быть еще лучше. Тебе так не кажется, Ноэль?

Я не замечала, чтобы девушкам было трудно дотягиваться, но мне пришлось согласиться с мамой.

— Да, — сказала я, — не мешало бы взять еще одну танцовщицу.

— Я поговорю с Долли, — сказала мама.

Я присутствовала при этом разговоре с Долли.

— Я не хочу, чтобы это происходило при Марте, — сказала мама. — Она, конечно, примет его сторону, а ты, Ноэль, останься. Ты — его слабость и, вообще, он уважает молодость. При тебе он не станет так кипятиться.

И я осталась.

— Долли, — сказала она. — По-моему, хор у нас жидковат.

— Жидковат? — воскликнул Долли.

— Мне так кажется.

— Это всего лишь еще одно из твоих «кажется».

— Эта девушка, — продолжала мама, — она совсем недурна. Для нее это стало бы прекрасным началом и, к тому же, экипаж был все-таки мой. Я подумала, если бы нам удалось протолкнуть ее в хор, это был бы выход для меня и именно то, что ей нужно.

— Ты полагаешь, мне больше нечего делать, кроме как проталкивать хористок в наш кордебалет только из-за того, что они бросаются под ноги твоей лошади?

— Эта девушка так несчастна. Долли, пожалуйста, выслушай меня.

— При условии, что ты не будешь говорить о проталкивании твоей протеже в мой кордебалет.

— Твой кордебалет! Кто сделал спектакль таким, каким он есть? Я.

— Не без моей помощи и еще многих других. У артистов всегда раздутое самомнение.

— Долли, ты ведь не так глуп, каким хочешь казаться. Мы могли бы себе позволить взять еще одну девушку в кордебалет. Ты сам знаешь, что могли бы.

— Нет, — твердо заявил Долли.

— Долли, я прошу тебя.

— Я это прекрасно понимаю. У тебя голова полна бредовыми идеями о помощи всем этим субъектам, которые лезут к тебе с жалостливыми историями. Вполне в твоем духе. Это уже не в первый раз. Дашь работу этой девчонке, а назавтра сотни таких же будут поджидать тебя у двери. Они пачками начнут бросаться тебе под колеса. Вся сцена будет заполнена хористками. Для солистов просто места не останется.

— Долли, я прошу тебя только об одной.

— Послушай, я уже по горло сыт твоей благотворительностью. Занимайся ею сама, если ты без этого не можешь, но только не вмешивай меня в это дело.

— Иногда я тебя ненавижу, Долли. Ты такой самодовольный. Неужели ты не видишь, что расстраиваешь меня? Ты мне сегодня испортишь спектакль.

Долли встал в одну из своих театральных поз, поднес руку ко лбу, на лице появилось выражение отчаяния.

— О, какие муки! Боже всемогущий, желающий наказать меня, чем я провинился, что должен терпеть эту женщину? Как мне вынести эти мучения? Она решила меня разорить, пустить по миру. Она хочет уничтожить спектакль, в который я вложил все, что имею. Она хочет заполнить мою сцену сотнями глупых жеманных хористок!

— Замолчи! — выкрикнула мама. — Кто здесь сказал хоть слово о сотнях? Повторяю, речь идет только об одной. А если вы действительно разоритесь, мистер Доллингтон, вы сами будете в этом виноваты. Из-за вас я чувствую себя совершенно разбитой. Нет, я не смогу сегодня играть. Вам придется пригласить Дженет Дэар. Увидите, как это понравится зрителям. Уж она-то не станет возражать против такого кордебалета, из-за того, что мистер Доллингтон, воображающий себя Гарриком и Кином в одном лице, боится потратить на спектакль несколько лишних пенсов в то время, как другие работают до упаду ради этого самого спектакля. Пойдем, Ноэль, ты поможешь мне поставить компресс с одеколоном на лоб. Я чувствую, что приближается ужасающий приступ мигрени.

Она взяла меня за руку и направилась к двери.

— Ну, ладно, — сказал Долли. — Учти, я ничего тебе не обещаю, но согласен посмотреть девушку.

Мама просияла и заулыбалась. Мигрени как ни бывало.

— Долли, милый! — воскликнула она. — Я знала, что ты согласишься.

В результате Лайза Феннел пела перед Долли в сопровождении Джорджа Гарленда, маминого аккомпаниатора. Марта и я тоже присутствовали при этом.

— Это вполне может понравиться слушателям, — сказала мама.

Лайза спела «Мадам, что вам угодно», довольно точно копируя маму.

Долли что-то проворчал и попросил ее показать какой-нибудь танец, что она и сделала.

Долли опять что-то проворчал, но своего решения сразу не огласил.

— Он просто хочет сохранить лицо, — прошептала мне мама. — Не станем ему в этом мешать. Все будет хорошо.

В тот же день Долли известил нас, что Лайза Феннел может приступить к работе в кордебалете со следующего понедельника. А до этого она должна отрепетировать танцы.

Лайза была на вершине блаженства.

— Я не могу в это поверить, просто не могу поверить, — без конца повторяла она. — Подумать только, что я буду выступать в одном спектакле с великой Дезире!

Не меньшую радость испытывала и мама.

— Я знаю, тебя ждет успех. В тебе есть воля к победе, а это именно то, что нужно.

— Подумать только, что если бы меня не сбила лошадь и я чуть не умерла…

— Такова жизнь, дорогая моя. Случается что-то ужасное, а потам оно оборачивается для тебя добром.

Лайзу приняли в кордебалет, и было совершенно оче видно, что она просто боготворит маму.

— Она подражает твоему голосу, ходит твоей походкой, с этим особым покачиванием. Ты для нее — образец, ее идеал, — сказала я.

— Она помешана на театре, и этим все сказано. Я уже добилась успеха, а она еще только стремится к нему.

— Она так благодарна тебе. Ты ей подарила ее шанс.

— Да, теперь уже никто не скажет, что у нее совсем нет опыта.

Однажды Лайза сказала мне:

— Я искала себе комнату. Мне хотелось найти что-нибудь поближе к театру. Однако, это почти безнадежно. Все так ужасно дорого. Но, думаю, я сумею кое-как наскрести денег. Твоя мама такая замечательная. Но я чувствую, что не могу больше злоупотреблять ее гостеприимством.

Я передала ее слова маме.

— Наверное, ей хочется быть независимой. Люди всегда стремятся иметь свой угол. Долли просто старый скряга. Он говорит, что не может выплачивать баснословные суммы девушкам из кордебалета и если то, что они получают, их не устраивает, пусть отправляются на все четыре стороны.

— Еще она упоминала о том, как дорого сейчас снять комнату.

— Она ведь не мешает здесь, правда?

— По-моему, нет. Она спокойная, всем рада помочь, со всеми ладит.

— Отлично. Тогда скажи ей, если она хочет, пусть остается. Наверху есть одна комната. Скажи, пусть не сомневается, мы все равно ею не пользуемся, и там ей никто не будет мешать.

Когда я сказала об этом Лайзе, радость осветила ее лицо.

— Для меня это не только освобождение от непосильных расходов. Это еще означает быть здесь, рядом с твоей мамой, в самом центре событий.

— Мама говорит, ты можешь жить там, наверху, совершенно независимо.

— У меня просто нет слов. Никто еще не был так добр ко мне. Дезире — настоящий ангел.

— Она замечательный человек. Думаю, многие смогли в этом убедиться.

Когда Лайза пришла благодарить Дезире, та сказала ей:

— Если захочешь, ты найдешь, чем отплатить мне. Не подумай, что я требую с тебя платы. Повторяю, мне не менее чем тебе приятно знать, что ты занимаешься тем, к чему стремилась. Ты многого добьешься, и тогда я первая поздравлю тебя.

— Я знаю, если бы не вы, этого бы никогда не произошло.

— Ах, в жизни все бывает, дорогая.

Потекли дни, заполненные обычной, будничной суетой. Я не часто виделась с Лайзой Феннел. Думаю, она не хотела вмешиваться в нашу жизнь. В ее распоряжении теперь была большая комната в мансарде, со скошенным с обеих сторон потолком. Там она и жила в мире и довольстве. Случалось, она пела куплеты из «Графини Мауд», и я часто думала, что это поет мама.

Прошло уже три месяца после премьеры «Графини Мауд», а зрители все еще валом валили в театр. Некоторые ходили по нескольку раз. Это означало полный триумф.

Лайза обычно приезжала домой вместе с мамой и Мартой. Не думаю, что Марта была в восторге от такого нововведения. Она очень ревниво относилась к маме, и я была уверена, что ее возмущает мамино участие в судьбе Лайзы.

Лайза догадывалась об этом и изо всех сил старалась не вызывать ее раздражения. Вообще, мне казалось, что Лайза многое понимает и ведет себя крайне осмотрительно, боясь настроить против себя кого бы то ни было.

Я как-то поделилась этими мыслями с мамой, и она сказала:

— Да, возможно. Бедняжка так боится потерять свою работу. Она не хочет никого огорчать. Я ее прекрасно понимаю. Мы должны постараться сделать так, чтобы она чувствовала себя увереннее.

А потом случилось нечто, имевшее немаловажные последствия. Однажды днем Дженет Дэар пошла за покупками на Роджент-стрит, поскользнулась на мостовой и сломала ногу в двух местах. После такой травмы нечего было и думать, что она скоро вернется в театр.

Дженет участвовала в хоре и кордебалете, а, кроме того, была дублершей. Без нее кордебалет стал таким же, каким был до прихода Лайзы. И если с этим еще можно было смириться, то дублерша, хотя в ее помощи нуждались очень редко, все же была необходима.

Я видела, как засветились надеждой глаза Лайзы.

Прежде всего она подошла к маме.

— Я знаю все куплеты, все танцы. Я видела все ваши спектакли.

— Мне это известно, — сказала мама. — Думаю, ты бы подошла на это место, но я не могу решать за Долли. Если я предложу ему тебя, он непременно станет возражать.

— Но я в самом деле знаю эту роль… Я буду работать, репетировать…

— Все знаю, дорогая. Ты — именно то, что нужно. Положись на меня. Я подумаю, что тут можно сделать.

Вопреки ожиданиям, Долли был на удивление сговорчив. Думаю, он и сам понял, что Лайза Феннел — это наилучший выход. Она стремилась быть точной маминой копией, знала все куплеты. Итак, он не выдвинул никаких возражений, и вопрос был решен.

Лайза Феннел теперь была не только артисткой хора и кордебалета, но и дублершей Дезире.