"Серебряное пламя" - читать интересную книгу автора (Джонсон Сьюзен)

Глава 5

— Мне нужны мои седельные сумки, — спокойно сказала Импрес Хэзэрду, и слуга немедленно отправился за ними.

Все, что ей понадобилось, кроме этого, — горячая вода, чистые бинты, фаянсовая посуда для приготовления снадобий, дюжина яиц, взбитых со сливками и ванилью, — появилось в комнате Трея спустя считанные минуты. Сбросив с себя промокшие куртку и башмаки, Импрес как можно вежливее попросила удалиться толпу родственников, друзей и слуг.

— Я предпочитаю работать одна, — сказала она. На лицах присутствующих поочередно отразились удивление и недоумение. Но Хэзэрд и Блэйз, стоявшие у изголовья умирающего сына, не задали никаких вопросов. Дыхание у Трея практически не было заметно. Только очень внимательный взгляд мог различить, что грудная клетка чуть шевелилась. Но с ужасающе длинными перерывами. Казалось, что затуманенное сознание еще приказывало легким дышать. И только когда приказ едва пробивался через израненное тело, организм начинал с трудом следовать инструкциям.

Хэзэрд сжал руку Блэйз. Она посмотрела на мужа, лицо у нее было мокрым от слез, и это заставило Хэзэрда собрать все силы, чтобы его голос не дрожал. Он всегда был для нее как каменная стена. Он не может позволить ей упасть духом сейчас, хотя его сердце было готово выпрыгнуть из груди.

— Она позаботится о Трее, — сказал Хэзэрд, взяв жену за руку.

— Он не может умереть, Джон. Скажи мне, что он не умрет. — Ее слова были отчаянным криком о помощи.

Хэзэрд смотрел на их единственного выжившего ребенка. Их первенец, плод любви — сын, которого могли убить в Лакоте, но не убили, сильный и отважный, который перенес все то, что не сумели перенести остальные четверо детей. Единственный ребенок, которого они не заворачивали в белый саван и не опускали в маленький гроб, предварительно положив туда любимые куклы и игрушки, а также теплое одеяло. Аскетическое воспитание, которое Хэзэрд получил в индейском племени, иногда заставляло его спрашивать себя, так ли нужно его богатство.

У них слишком много всего, иногда думал он. Роскошная жизнь, огромная любовь. Пятеро прекрасных детей, власть, земля, богатство. Затем дети, один за другим, покинули мир. Один сын умер от дифтерии. Другой через два года от той же страшной, задушившей его болезни, хотя они боролись за его жизнь, разыскивая все возможные лекарства, молились за него, привозили докторов из Чикаго. Затем через пять лет, Хло и Ева умерли одна за одной с интервалом в несколько часов, перенеся пневмонию и будучи, казалось, на пути к выздоровлению. Тогда Хэзэрд испугался за рассудок Блэйз. Он сидел около нее два дня и боялся потерять ее, пораженный ужасающей пустотой в ее глазах. Он говорил с ней, успокаивал, обхаживал, уговаривал.

И только Трей прошел через все испытания. Его тогда не было, он был в школе, куда его отправили, когда Хло и Ева заболели. Когда он вошел в комнату, Блэйз посмотрела на него, и по ее щекам потекли слезы. Это были первые признаки эмоций, которые Хэзэрд заметил за два дня.

— Я дома, мама, — сказал Трей и протянул к ней руки.

Если существовала некая справедливость в естественном порядке событий, если большие доходы требовали потерь, Хэзэрд и Блэйз заплатили за свое богатство. И если Трей этим стылым зимним вечером умрет из-за того, что враги захотели его крови, то месть Хэзэрда будет ужасна. Джейк Полтрейн не переживет этого дня.

Гнев смягчал острое чувство беспомощности. Хэзэрд, повидавший на своем веку, как умирают люди, и умевший различать облик смерти, понимал, почему доктор слишком долго подбирает ответы на его вопросы. Он знал, как мало шансов у Трея. Вероятность того, что сын выживет, была бесконечно малой.

Хэзэрд повел Блэйз к двери, надеясь, что случится невероятное и его единственный сын выживет.

— Если вам что-нибудь понадобится, мы будем здесь, за дверью, — сказал он Импрес.

— Я не хочу уходить, — резко воскликнула Блэйз, не желая пассивно подчиняться необходимости. Повернувшись, она коротко глянула на Импрес и затем посмотрела наТрея. — Я могу помочь. Вы не сможете делать все сама.

Голос у нее был неожиданно твердый, хотя глаза сверкали от слез.

Импрес мгновенно все обдумала. Красивая женщина с огненно-рыжими волосами, одетая в модное платье, выглядела на первый взгляд легкомысленной, как бабочка. Большие сапфиры сияли в ушах и на шее. Ее роскошное, голубое, как летнее небо, бархатное платье было, несомненно, от Ворта и стоило уйму денег. Ждала ли она гостей или одевалась так каждый день перед обедом? Импрес показалось, что прошла целая вечность с той поры, как ее мать носила платья от лучшего парижского кутюрье. Но она знала, что у матери под ее внешними изяществом и кротостью таился сильный характер, и могла допустить, что в этом мать Трея похожа на ее собственную.

— Может быть, вам будет страшно смотреть, — предупредила она осторожно.

— Четверо моих детей умерли у меня на глазах. Страшнее этого ничего нет. Скажите, что я должна делать, — сказала Блэйз, приподняв подбородок. — Что мы должны делать, — поправилась она, глянув на Хэзэрда.

Пальцы Хэзэрда сжали маленькую руку жены, и он сказал с извиняющейся улыбкой Импрес:

— Он все, что у нас есть.

— Если я смогу сделать что-нибудь для Трея, — объяснила Блэйз, — это будет… — Ее глаза наполнились слезами, и она закончила дрожащим шепотом: — Он будет знать, что мы здесь, и не умрет.

Импрес поняла. Медицина лечит своими средствами, но, как она научилась от матери и бабушки, знавших наизусть все лечебные травы, одни выживают, не имея никаких шансов на выздоровление, а другие, которые могли бы жить, умирают. Разница заключалась или в желании жить, или в воздействии на больного воли другого человека, или же в том, что кому-то удавалось зажечь таинственную искру энергии, существующей между людьми.

— Первое, — сказала Импрес, — сделаем так, чтобы он чувствовал себя более комфортно, устраним боль, чтобы организм начал бороться. Возьмите лед и держите взбитый желток охлажденным. Придется давать его всю ночь.

Импрес размешала небольшую порцию сухих трав со взбитым яйцом. Затем они по очереди стали через небольшую воронку и полую тростинку, помещенную в рот Трея, давать эту смесь. Глотательный рефлекс Трея должен был довершить процесс приема лекарства.

Через час одна чашка опустела.

— Надо поставить компресс на раны, чтобы он успокоился, — объяснила Импрес. — Доктор удалил пули, по крайней мере, те, что нашел, но операция сильно ослабила раненого. Трей потерял много крови.

Импрес взяла сухой тысячелистник из своей седельной сумки и добавила немного горячей воды, приготовив таким образом густую пасту. Хэзэрд помог перевернуть Трея так, чтобы раны на его спине стали доступны. Импрес аккуратно смазала пастой ужасную сукровицу, выступившую на ране, а затем забинтовала.

— Теперь пора дать ему отвар тысячелистника, — сказала она, и Блэйз помогла приготовить снадобье. Хэзэрд, Блэйз и Импрес опять по очереди, наклонившись над бессознательным Треем, стали давать ему через воронку и тростинку маленькие порции отвара. Это нужно было делать очень медленно, чтобы Трей не задохнулся и, чтобы жидкость не попала в легкие.

Всю ночь они не отходили от раненого, отпаивая его отваром из лепестков роз, возвращающим силу, да приготовленным Импрес из своих трав напитком против лихорадки, который необходимо было давать в очень малых дозах из-за его ядовитости. По-прежнему Трею давали взбитые яйца.

— Не спрашивайте меня, как действует это снадобье, — сказала Импрес Хэзэрду и Блэйз, — но моя мать однажды спасла им человека, у которого была гангрена. Оно очищает ткани и лечит от старости.

Затем через полчаса Трею дали отвар тысячелистника, который останавливает кровотечение, успокаивает нервы и оказывает анестезирующее действие. Раны Импрес смазала особым растительным маслом. Еще один отвар, который ему дали, был предназначен для уменьшения опухоли и вероятности инфекции.

И так продолжалось всю ночь.

Усталые, они сменяли друг друга, почти не разговаривали, связанные одним стремлением — не дать Трею провалиться в забытьи.

Хэзэрд часто заговаривал с сыном низким шепотом, иногда переходящим в тихое скандирование, похожее на чтение стихов, дважды вызывавшее легкое движение закрытых век Трея.

Все заметили эту почти незаметную реакцию: знак, что он в сознании. Хэзэрд оба раза посмотрел на Блэйз.

— Это его любимое, — сказал он в первый раз с горькой улыбкой.

А когда это случилось под утро во второй раз, он прошептал:

— Они смотрят на него. Я чувствую.

Хэзэрд поднялся и отошел в дальний темный угол комнаты, сел на пол, закрыл глаза и оставался неподвижным, словно впав в транс.

— Он молился духам, — объяснила Блэйз. — Он видит и слышит их. Я хотела бы иметь его веру. Она дает силы. Он говорит с ними с почтением, и они отвечают ему. Он всегда говорит, что только ум дает человеку власть, а не физическая сила тела.

Когда Хэзэрд вернулся к постели Трея, он снял с шеи золотую цепь, в которую был вделан неотшлифованный, грубый камень, и осторожно положил ее рядом с Треем. Это был его главный амулет, защищавший его жизнь. И сейчас, когда Трей оказался на краю смерти, он отдавал свой талисман, чтобы спасти сына.

— Он в твоих руках, — прошептал Хэзэрд, добавив несколько слов по-индейски, что означало: «В руках того, кто создал все».

Импрес и Блэйз, изможденные до предела, по настоянию Хэзэрда, прилегли на принесенные походные кровати рядом с Треем. Сам Хэзэрд не спал, сидя в глубоком кресле и наблюдая за слабым дыханием Трея. Он уже дал все обещания духам и теперь молчал, надеясь, что сын будет жить.

Импрес проснулась первая, сон у нее был беспокойным, подсознательно мозг перебирал возможные средства и снадобья, напрягая память, для того чтобы вспомнить, что еще может помочь Трею выжить.

«Он должен жить!» — мысленно говорила она. Эмоциональный порыв был столь силен, что она села на кровати, натянутая как стрела, и открыла глаза, моментально избавясь от остатков сна. Ее глаза неожиданно остановились на электрической лампе, которая стояла на столе. Электричество! Удивительно было увидеть такое в прериях. Хотя, почему бы нет?

В Елене гордились техническим прогрессом, первые уличные фонари появились здесь в 1882 году, а рудники имели электрическое освещение еще раньше. У Брэддок-Блэков было все. Почему бы им не иметь электрического освещения? Но в голове у Импрес по-прежнему господствовала одна мысль, что Трей должен жить, и это заставило забыть последнее чудо техники.

Серебристые глаза Трея продолжали преследовать Импрес, несмотря на то что она не могла видеть сейчас ни малейшего движения его плотно закрытых век. Она помнила их мерцающую теплоту и излучаемые ими попеременно юмор и горячую страсть. Сложные чувства обуревали Импрес, когда она боролась за жизнь Трея. Это были эмоции, к которым примешивались воспоминания о мужской нежности, причудливом изгибе рта, когда Трей улыбался, высокомерной уверенности, что он найдет фиалки в эту зимнюю, снежную пору.

Хэзэрд поднялся, когда Импрес проснулась, и подошел к окну, выходившему на восток. Он поднял тяжелую штору. Первые тусклые лучи рассвета, поднимавшегося над снежным гористым ландшафтом, окрасили темное небо бледной полосой.

— Уже утро, — спокойно сказал он, опуская тяжелую ткань.

Его Голос разбудил Блэйз, и она молча подошла к нему и опустила голову на его плечо. Спокойно произнесенные слова прозвучали в ее сознании символом надежды.

Рассвет для них означал победу.

Трей Брэддок-Блэк не умер ночью.

Рано утром, когда Импрес, Блэйз и Хэзэрд ненадолго покинули Трея, чтобы умыться и переодеться, их заменили Блю и Фокс.

Импрес отвели в спальню, из окон которой были видны горы. Свет проникал и в примыкающую к спальне ванную комнату, где стояла роскошная ванна, такая большая, что в ней можно было вытянуться во весь рост. Но она только окинула комнату одним быстрым взглядом, потому что торопилась помыться и переодеться.

Вещи Импрес были принесены и разложены, еще одни брюки, рубашка и шелковый халат висели в платяном шкафу. Все три предмета одежды выглядели сиротливо в пустоте шкафа, сделанного из красного дерева. Она порылась в ящиках и обнаружила перемену белья. Импрес оделась в считанные минуты, натянув старые удобные башмаки, которые были вычищены до зеркального блеска.

Только что вымытые волосы будут долго сохнуть, поэтому она вытерла их насухо и расчесала гребнем из слоновой кости, лежавшим в шкафу вместе с такой же щеткой и небольшим туалетным зеркалом. После этого она взяла лежащие на туалетном столике черепаховые заколки и попробовала заколоть у висков свои прекрасные длинные волосы. Золотой орнамент на заколках внезапно пробудил в ней ностальгию по прежней жизни, но она решительно отбросила эти мысли, вспомнив об оставшихся дома братьях и сестрах, нуждающихся в ней, и положила заколки на место. Больше ни разу не взглянув в зеркало, она вышла из комнаты.

Борясь за жизнь Трея, она как-то потеряла из виду причины ее приезда в Елену. Он должен жить не только потому, что Импрес испытывает удовлетворение от спасенной жизни, но и потому, что банковский чек должен быть оплачен, чтобы ее семья могла выжить. Отец Трея сказал прошлой ночью: «Все, что у меня есть, ваше, если он будет жить».

Воспоминание об этом не было следствием ее алчности. Того золота, которое она должна получить по чеку, для нее более чем достаточно. А теперь следует позаботиться, чтобы Трей Брэддок-Блэк дышал следующий день. А затем следующую ночь. Конечно, если не будет инфекции, не разовьется гангрена, не поднимется температура — все что угодно может еще появиться. Он прожил ночь, но битва за его жизнь отнюдь не закончена. Но все же, подумала Импрес, проходя через холл и позволив себе легкую улыбку, начало было обнадеживающим.

К вечеру Трей мог глотать с ложки, в полночь он первый раз открыл глаза и, увидев стоявшую рядом с ним Блэйз, слабо прошептал:

— Мама… — Потом скосил глаза на отца и произнес: — Папа.

Его губы чуть искривила улыбка. Затем он увидел Импрес и, пораженный, широко открыл глаза. Он, кажется, находится в своей комнате, в собственной постели? Память услужливо напомнила ему искаженное лицо Фло, и он понял, что то, что он открыл глаза, воообще большая удача.

— Эта очаровательная девушка спасла тебе жизнь. — Мать Трея сияла.

— Я думаю, — с чувством заявил Хэзэрд, — бутылка клико будет очень к месту.

Через несколько минут, выдержав для приличия небольшой интервал, Импрес потребовала, чтобы все удалились, хотя ее вежливо сказанное по-французски: «Очень прошу», смягчило приказ. Трей пока еще был в опасности, и она боялась рецидива. Порядок кормления взбитыми яйцами, прием снадобий и компрессы продолжались вторую ночь, и к утру Импрес поняла, что опасность инфекции миновала. Раны были чистые и не гноились, лоб холодный, и Трей уже в сознании пил взбитые яйца. Затем он надолго забылся и, проснувшись уже на рассвете, пробормотал, что ему хочется нормальной пищи.

— Только завтра, — ответила Импрес, но попросила приготовить бульон и пудинг на ленч.

На третий день все было уже спокойнее. Хэзэрд и Блэйз помогали, когда она об этом просила, Блю и Фокс были всегда под рукой.

Каждый слуга на ранчо хотел зайти и навестить Трея. Были и визитеры, которые приходили с утешениями, но их не пускали к раненому по настоянию Импрес.

— Только через несколько дней, — заявила она, — когда он окрепнет.

Импрес по-прежнему ежеминутно была рядом с Треем, и даже ночи она проводила в этой же комнате. На четвертый день Трей заявил:

— Хочу встать с постели. — Он чувствовал себя намного лучше после двух дней нормальной пищи: бифштекса, картофеля и любимого им пирога. — Со мной все в порядке.

Вначале Импрес хотела возразить, но, посмотрев ему в глаза, переменила свое мнение.

— Разве я не выполнял послушно все твои распоряжения в эти дни? — В его словах прозвучала нотка упрека, хотя улыбка ее перечеркивала.

Она помогла Трею перебраться в кресло у окна и удержалась от слов «А что я говорила», увидев, как рот у него скривился от приступа боли, когда он медленно стал опускаться в кресло.

— Ты умница, — пробормотал Трей через минуту, его лицо побледнело, на лбу появились капельки пота.

Брови Импрес воспросительно поднялись.

— Ты не сказала: «А что я говорила».

— Я знаю тебя не так давно, — доброжелательно ответила она, удовлетворенная тем, что он признал ее правоту, — но вполне достаточно, чтобы найти лучшее занятие, чем спорить с тобой.

Улыбнувшись, Трей осторожно расслабился в кресле, на лице вновь появился чуть заметный румянец:

— А ты проницательная женщина! Импрес улыбнулась в ответ:

— Я довольна, что ты так думаешь.

Может быть, по контрасту с бледно-голубыми полосами его пижамы, темная кожа, черные волосы и резко выраженные мускулы на шее под открытым воротником придавали ему удивительно мужественный облик. Бронзового цвета руки, лежащие на ручках кресла, были большими и сильными. На секунду ей показалось, что он совершенно здоров.

Его внутренняя покоряющая энергия беспокоила Импрес, поэтому она отошла к окну и прислонилась к подоконнику, опершись на него руками. Может, в этом виновата его улыбка, подумала она внезапно, которая была одновременно покоряющей и волнующей.

Учил ли его кто-нибудь этому поражающему обаянию или это было естественным следствием его существования, богатой и необременительной жизни? Богатой сверх всякой меры, если, конечно, были справедливы слухи о семье Брэддок-Блэк. Богатство и красота как бы защищали Трея, отделяя от окружающей повседневности. Но только не от врагов, вспомнила она. В каждом раю есть свой змей.

— И очень одаренная, — сказал он. — Тон у него был двусмысленный, и на какой-то момент она потеряла уверенность, что он имеет в виду. Собственные мысли смущали ее. Глаза Трея были серьезными, заметила она, когда ее вопросительный взгляд остановился на нем. — Я обязан тебе жизнью, так мне сказали?

Объяснение было вполне однозначным.

— А я тебе, — искренне ответила Импрес.

— Это только деньги, — заметил он, пожав плечами.

— Но ты проявил великодушие, чего могло бы и не случиться, — спокойно подчеркнула она.

Глаза Трея внезапно сверкнули. У него было врожденное отвращение к торжественности и патетике.

— Следует ли мне уменьшить плату? — спросил он, усмехнувшись.

Ей понравилась его усмешка даже больше, чем улыбка. Теперь, после шести последних месяцев своей борьбы за существование, после пережитого отчаяния Импрес была неравнодушна к юмору.

— Можешь попытаться, — ответила она, ухмыльнувшись в свою очередь, похлопывая рукой чек, который она держала в нагрудном кармане своей рубашки.

— Очень соблазнительно, — пробормотал он, разглядывая ее полные груди, отчетливо выделявшиеся под мягкой фланелью рубашки. — Очень соблазнительно…

Кровь прилила к лицу от его пристального взгляда, и, застигнутая врасплох, Импрес вспомнила суть их договора.

— Какой сегодня день? — спросил Трей спокойно, и она угадала его мысли, которые были близки и понятны ей.

Импрес поперхнулась, прежде чем выпалила:

— Пятый.

Она не отдавала себе отчета в том, что произнесла. Ей бы надо было сказать четверг, или двадцать пятое января, или что-нибудь еще, но слишком крепко сидело в памяти трехнедельное соглашение.

— Ты так и не получила платьев.

— Мне они не нужны, — ответила Импрес, в то время как он окинул взглядом ее блестевшие башмаки, ношеные брюки, выгоревшую рубашку и густую гриву рыжеватых волос. — Правда.

— У мамы есть кое-что.

— Не нужно беспокоиться.

— Почему бы, мне не поговорить с ней? — продолжал Трей, не обращая внимания на ее отрицательную реакцию.

— Мне нравится моя собственная одежда.

— Ты когда-нибудь носила платья? — Вопрос прозвучал небрежно, но в нем была попытка узнать о ней побольше.

— Иногда. — Импрес не решилась сказать ему, что выросла из своего последнего платья год назад, и у нее не лежало сердце переделывать что-нибудь из платьев матери.

— Может быть, кое-что можно одолжить. — Импрес запротестовала в ответ на это предложение, и Трей торопливо закончил: — Это только для гостей. Мама сказала, что они просятся навестить меня, и неприлично, когда чудодейственная целительница, которая спасла мне жизнь, одета кое-как.

Нижняя губа Импрес задрожала, и она отвернулась, чтобы Трей не видел, как ее глаза заблестели от слез. Неужели он думает, что ей нравится носить лохмотья? Дело было в том, что Гай, Эмили, Женевьева и Эдуард нуждались в одежде, а денег совсем не хватало.

— Боже мой, я порю чушь, — сказал Трей примирительно. Он коснулся ее талии и притянул к себе ближе. Взяв ее руку, он погладил тонкие пальцы. — Ты прекрасно выглядишь. Только… ну, ты знаешь, каковы женщины в провинции. Ты спасла меня, и я очень признателен тебе. Но еще больше признательны мои родители, ты для них — ангел. Что скажешь, если мама даст тебе несколько платьев, чтобы поменьше было сплетен?

Глаза Импрес натолкнулись на его внимательный и властный взгляд.

— Ты будешь, — спокойно заявил Трей, — представлена как сиделка, которая спасла мою жизнь. Никто не осмелится спросить больше.

— Как много знают люди? — спросила она, умышленно подчеркнув вопрос.

Он не стал отвечать тотчас же, пытаясь понять смысл ее реплики.

— Ты жила далеко от Елены, не так ли? Импрес кивнула, подтверждая его догадку.

— Я бы вспомнил тебя, если бы видел раньше, — спокойно сказал Трей, обращаясь больше к себе, чем к ней. — Тут все знают друг друга.

Ее зеленые глаза ничего не выражали.

— Понимаешь, у Лили было много друзей и знакомых отца, и моих тоже. — Чуть вздохнув, он продолжил: — Пятьдесят тысяч, конечно, необычная сумма для Чу. В общем, это привлекло внимание…

То есть практически каждый в Елене знает о тебе, обо мне и о пятидесяти тысячах долларов, — прямо закончила Импрес и отдернула руку.

— Я боюсь утверждать, что каждый.

Импрес посмотрела на него с вызовом. Он твердо встретил ее взгляд.

— А какого черта ты ожидала? Если ты такая смелая, — продолжил он с легкой улыбкой, — то должна понимать, что есть кое-что, что не назовешь обычным бизнесом.

Она не обратила внимания на его объяснение.

— Тогда почему я вообще должна с кем-то встречаться?

Трей не стал говорить, что она оказалась в центре внимания всей этой истории со стрельбой, в которой его роль выглядела, по меньшей мере, непонятной. Он не сказал, что у него нет намерения отпускать Импрес, прежде чем истекут три недели. Он не сказал, что думает о том, чтобы не отпускать ее вовсе. Последнее, однако, было трудно устроить до той поры, пока он не выздоровеет окончательно и не выберется из-под пристальной опеки родителей.