"Серебряное пламя" - читать интересную книгу автора (Джонсон Сьюзен)

Глава 20

Он появился на следующее утро.

Трей катался по полу комнаты, где дети обычно завтракали, вместе с Эдуардом, в то время как Гай, Женевьева и Эмили дергали его и громко кричали, требуя, чтобы он, наконец, обратил и на них внимание. Цветная бумага, ленты, порванные и смятые, были разбросаны на дорогом тебризском ковре вперемешку со щедрыми подарками-драгоценностями и одеждой, игрушками и куклами, коробками и красками, книгами, седлом от Герме, которое, видимо, предназначалось для Гая, — обычная для Трея щедрость по отношению к детям. Светлые кудри Эмили были убраны под дорогой дамской шляпой, а на тонкой шее Женевьевы висели три нитки изумительного светло-розового жемчуга, прекрасно подобранного и ровного. Гай дергал Трея за рукав и настаивал, чтобы он немедленно отправился с ним на конюшню.

— Ты должен, Трей. Оставь Эдуарда, сейчас моя очередь.

— Он может взглянуть на твою старую клячу позже, — решительно заявила Эмили, фиалки на ее шелковой шляпке дрожали от негодования. — Он должен посмотреть мое новое бальное платье. Это мое первое, Трей, — сказала она, таща его за руку, — с блестящим газом по белому шелку, и я в нем выгляжу…

— Как сказочная принцесса, — ответил, улыбаясь Трей, сидя среди детей со счастливым Эдуардом, устроившимся у него на коленях.

— В самом деле! Это действительно так! — согласилась Эмили счастливо, и ее ответная улыбка напомнила ему Импрес. Должно быть, так она выглядела в двенадцать лет — светловолосая, с румяными щеками и танцующими огоньками в глазах. — И Пресси говорила, что я могу сделать прическу, потому что будет семейное торжество.

Раздался стук захлопываемой двери, все повернулись и увидели Импрес, замершую в ухода в комнату.

Она была одета в утреннее платье из бледно-желтого шелка, и Трею вновь бросилось в глаза, насколько полнее стали у нее груди. Возможно, подумал он, это ухищрения портного, чтобы добавить привлекательности в образ куртизанки. И очень эффектные, решил он, почувствовав, как зажглось желание.

— Посмотри, кто пришел, Пресси! — воскликнул Гай.

— Разве это не прекрасно! Трей на каникулах и приехал навестить нас! — Глаза Женевьевы были широко раскрыты от восторга.

— Посмотри на мою новую шляпку, Пресси! Трей говорит, что она очень идет мне! — сказала Эмили совершенно по-взрослому, но, в конце концов, захихикала, как подросток.

Возбужденные улыбки светились на лицах детей, голоса были полны восторга, все окружили Трея, но что задело Импрес больше всего, так это Эдуард, обвивший руками шею Трея. Он прилип к нему просто со свирепой решимостью, его большие детские глаза смотрели на Импрес с осторожностью. Она почувствовала, как на ее глазах появились слезы.

— Доброе утро. В Париже ты долго спишь, — сказал Трей вежливо, его рука с длинными пальцами обнимала Эдуарда.

— О, Пресси, теперь никогда не встает рано, не так ли? — вставил замечание Гай, пытаясь сгладить впечатление от каменного выражения лица сестры, голос у него был просительный.

— Полагаю, что ты очень устала вечером, — заметил мягко Трей, увидев слезы на глазах Импрес.

Импрес не собиралась отчитываться за свое расписание перед человеком, который постоянно жил вне условностей. Она долго спала по утрам, потому что часто ставала ночью к Максу и перепеленовывала его, прежде чем положить обратно в колыбель.

— А ты что-то рано, — ответила она, обиженная и раздраженная. — Неужели в Париже трудно найти развлечения?

— Вовсе нет, — ответил Трей миролюбиво, — я совсем не ложился в постель, чтобы поспать. — И слегка улыбнулся.

Горячее негодование затопило Импрес, когда она увидела следы бессонной ночи на его прекрасно вылепленном лице и, конечно, его вечерний костюм, который, как она только что заметила, не был сменен. Черт бы побрал его распутную душу, подумала она возмущенно, и, понизив голос до шепота, даже не осознавая этого, сказала:

— Надеюсь, ты развлекся соответствующим образом?

— Благодарю, очень хорошо.

В его серебристых, мерцающих глазах сверкнула неконтролируемая ярость. Подбородок Трея мирно покоился на темноволосой взлохмаченной головке Эдуарда, его поза была расслаблена и спокойна, но острый взгляд вызвал дрожь в спине Импрес, дрожь, которая причудливо переросла в странное растекающееся тепло, и она невольно прикоснулась открытой ладонью к двери за своей спиной, словно гладкая поверхность красного дерева могла остановить отклик ее тела на исходившую от Трея опасность.

— Трей должен увидеть мое вечернее платье — вмешалась Эмили, не понимавшая горячего обмена взглядами и репликами, и оба взрослых заставили себя обратить внимание на девочку.

С уверенностью, происходившей от большого светского опыта Трея, он ответил раньше, чем нашлась Импрес.

— Замечательно, принцесса, пойди, надень его и покажи мне, а я, если ты мне скажешь, какие твои любимые драгоценности, куплю ожерелье к твоему великому празднеству. Каждая юная леди нуждается в драгоценностях для своего первого взрослого вечера.

Когда он улыбнулся, Импрес оценила его обаяние в полной степени и на короткий момент вспомнила зимний вечер в Монтане. Тогда он спросил ее, какие цветы она любит.

— О, Трей! Правда? Ты купишь мне бриллианты? — спрашивала Эмили в экстазе и, наклонившись вперед так, что ее глаза оказались на одном уровне с Треем, спросила с исступленным пристрастием: — Правда?

— Эмили, вспомни о своих манерах! — резко сказала Импрес, видя, что улыбающийся Трей согласно кивнул. — Конечно, он не купит тебе бриллианты! — взорвалась она раздраженно, почти не владея собой при виде столь очевидной щедрости и столь явного детского обожания. Черт бы его побрал! Все любили его.

— Трей сказал, что купит, — вызывающе сказала Эмили, — и я хочу бриллианты.

— Беги быстрей, принцесса, и приходи в платье, — предложил Трей спокойно, тон у него был примирительный. — Твоя сестра и я обсудим ожерелье. — При этом он бросил заговорщический взгляд на Эмили.

— Даже не собираюсь, — заявила Импрес враждебно, после того как Эмили, одарив сияющей улыбкой Трея, с разлетающимися юбками выбежала из комнаты. На секунду Импрес захотелось проявить твердость и закончить этот спор раз и навсегда.

— Только не здесь, — сказал Трей спокойно, с безмятежной улыбкой поглядывая на Гая и Женевьеву, в то время как его пальцы гладили шелковистые волосы Эдуарда. Словно он прочитал ее мысли и спешил опередить ее-Теперь, если вы считаете, что Эдуарда можно взять на прогулку, — обратился он к Гаю и Женевьеве, — то мой экипаж готов повезти нас в зоопарк.

Прежде чем Импрес запротестовала, Эдуард соскочил с коленей Трея и завопил:

— Слоны, слоны, слоны! — голосом, который зазвенел по всей комнате.

— Ты же знаешь, кто больше всех любит прогулки в экипаже, Пресси, — сказал Гай возбужденно, неприкрытая радость слышалась в его голосе. — Мы возьмем с собой…

— Быстро отправляйся, если ты собираешься ехать, — сказала Импрес, обрывая Гая прежде, чем он упомянет Макса и тот факт, что прогулки в экипаже его любимое развлечение. Взволнованная, она быстро повернулась к Трею и сказала: — Я помогу им собраться… ты знаешь, пальто и все такое прочее, — добавила она торопливо и прогнала их из комнаты.

В душе Трея зародилось подозрение от внезапной уступчивости Импрес и проявленной заботы, но он только пожал плечами, видя, что дети собираются.

Спустившись на десять ступенек из холла, Импрес поймала Гая за руку, остановив его, и прошипела:

— Ни слова о Максе! — Она повернулась к Женевьеве, которая увидела гримасу боли на лице Гая. — Не спорь, делай, как я сказала. И скажи Эмили. Я позже объясню.

Они уставились на нее, изумленные странным приказом, но тон потряс их так же, как и несколько месяцев назад, когда она потребовала, чтобы они не упоминали имени Трея вообще, и они знали, что лучше не спорить.

— Эдуард… — начал, было, Гай, но Импрес покачала головой.

— Что бы он ни сказал, ничего не будет ясно, но ради Бога, не обращайте внимания, если он что-то скажет о Максе.

— Не беспокойся, Пресси, если ты не хочешь, мы не будем, — быстро ответил Гай, намереваясь защитить ее и Макса, если она считает это необходимым. Но хотя его лояльность была на стороне Импрес, он преклонялся перед Треем и надеялся, что разлад между взрослыми не отразится на его дружбе с Треем. — Я скажу Эмили, — пообещал он, пытаясь успокоить сестру. — Не беспокойся Пресси, никто ничего не скажет о Максе.

— Ты поняла, Женевьева? — спросила Импрес немногословно.

Большие, как блюдца, голубые глаза девочки недоумевающее смотрели на Импрес; так и не поняв в итоге ни почему запрещено говорить о Максе, ни почему Импрес всегда обрывала упоминание о Трее, она молча кивнула в знак согласия.

— Тогда поторопись и надень свое пальто.

Вдруг это не сработает? — подумала Импрес со страхом, когда они спускались по лестнице. Имя Макса может случайно выскользнуть… Боже, что ей делать? Вчера она думала, что Трей ушел из ее жизни, а сегодня Трей Брэддок-Блэк снова устанавливал свои собственные правила.

Нервно пригладив волосы она отметила, что не все пуговицы на ее платье застегнуты после кормления Макса и, пожав плечами, отправилась встретиться лицом к лицу с мужчиной, который разрушил ее жизнь или почти сделал это. Импрес вернулась в залитую солнцем комнату и нашла Трея, все еще комфортно расположившегося на полу. Как ему нравится, подумала она горячо, не беспокоиться ни о чем в мире. Его не касается, что в комнате наверху у него сын, не волнует, что он ворвался в ее жизнь, пытаясь разрушить тот хрупкий мир, который она построила, он абсолютно не испытывает никакой неловкости, явившись в дом так рано.

Тебе не следует покупать бриллианты Эмили, — коротко сказала Импрес, вместо того чтобы сказать ему то, что она в действительности чувствовала — что он раздражает ее и еще сильнее раздражения оставляет ее странно тревожной. — И, — она рукой обвела подарки, разбросанные по полу, — все это.

Темные ресницы Трея шевельнулись небрежно — единственное движение в расслабленной позе. Ему был знаком этот тон в женщинах.

— Почему бы нет? Мне они нравятся. — Его голос был умиротворяющий. Было слишком рано начинать сражение, или, может быть, он слишком устал, или, сосредоточившись на детях, просто не беспокоился, о чем она думает. Пожав плечами от ее враждебности, он подумал внезапно, что ему следовало бы приехать в Париж раньше, по крайней мере, из-за детей.

Простая реплика Трея поставила ее в тупик и вместе с тем рассердила своей небрежностью.

Черт бы побрал его внезапный приход в ее дом, подумала Импрес, и его огромное влияние на детей, хотя беспокоила ее не забота Трея о детях, не дорогие подарки в эти утренние часы, а растрепанный вечерний костюм и темные круги под глазами… как будто ему пришлось впопыхах одеваться. Воротник рубашки Трея был измят, белый галстук ослаблен, накрахмаленная рубашка полурасстегнута, часть драгоценных пуговиц потеряна, и от него исходил хмельной запах мускуса — последний крик моды в Париже. Вдохнув, она подумала, что этот пряный и возбуждающий запах Трей, несомненно, оценил. Скользнув по нему взглядом, Импрес обратила внимание на блестки на носках его американских ботинок, что указывало на недавнюю близость к женскому платью, которые в последнее время сверх меры украшались блестящей мишурой. Конечно, чем он занимался, было ясно из его оскорбительного заявления о том, что он провел бессонную ночь; Трей не ложился спать, потому что был с женщиной. Как он осмелился прийти к ней прямо со своей… оргии?

— Ты и в Париже носишь ковбойские башмаки? — спросила она резко, чем вызвала удивленный взгляд Трея.

— Я всегда надеваю башмаки или мокасины, — ответил он спокойно, не обращая внимания на внезапное изменение предмета разговора и ее раздраженный тон, — вне зависимости от того, Париж это или другое место. — Он не стал добавлять, что то, что он носит, никак ее не касается.

— Она хорошо развлекла тебя? — выпалила Импрес, не в состоянии подавить ощущение, что даже с кругами под глазами он выглядит великолепно. Подойдя к нему, она кивком указала на носки его башмаков.

Трей только сейчас заметил серебристый блеск, ярко выделяющийся на черной коже, и вспомнил обстоятельства, при которых он оказался на его обуви.

Герцогиня де Суансон, узнав каким-то образом, что Трей в Париже, возможно, от одного из посетителей салона Импрес, позвала его к себе на вечер. Вначале Трей вежливо отклонил приглашение, расстроенный тем, что Импрес выгнала его. Пожалуй, не просто расстроенный — разъяренный ее популярностью среди поклонников. Трей был не в том настроении, чтобы подвергнуться атаке со стороны гостей Эсти.

— Дорогой, мы просто не можем жить без вашей экзотики, — настаивала Эсти, характерным, чуть хрипловатым голосом.

— Я не очень расположен к развлечениям сегодня, — проворчал Трей, который был в самом дурном расположении духа.

— Мы соскучились по вашему обаянию, — уговаривала она, поняв его настроение. — К тому же вы сможете опробовать мой новый рояль — настоящий Бесендорфер. Я скажу, чтобы его передвинули в библиотеку. Там вы будете предаваться размышлениям в одиночестве и играть Листа на лучшем инструменте принцессы Евгении. Если кто-нибудь осмелится побеспокоить вас — я оторву ему голову.

Трей рассмеялся.

. — Вы всегда были поразительно гостеприимны, Эсти. Но хочу предупредить, что сегодня я не лучшая компания.

Хорошо зная Трея, герцогиня сомневалась, что какие-либо обстоятельства могут сделать Трея плохой компанией, но решила не спорить. Она обладала безукоризненным тактом и поэтому имела множество друзей.

Трей явился попозже и постарался быстро пройти через заполненные гостями комнаты в библиотеку.

Прекрасный рояль с золочеными, украшенными изумительной резьбой ножками и четырнадцатью видами инкрустаций оказался подлинным шедевром. Приглушенный свет газовых светильников делал его еще заметнее на фоне темных панелей стен библиотеки и рядов книжных полок. С обычной для Эсти предусмотрительностью на столике рядом с роялем стоял его любимый бренди.

Трей подошел к роялю, пробежался пальцами по клавишам, потом налил себе бренди и сел за инструмент. Трей знал, что Эсти найдет его позднее, и понимал, что она приведет с собой друзей. Но то время, которое она обещала, принадлежит ему. Через секунду он забыл обо всем, кроме щемящей печали музыки Листа. Его длинные пальцы бегали по клавишам изящно, без усилий, музыка звучала со сдержанной силой; Трей ощущал ее проникновенную силу кончиками пальцев, каждым нервным окончанием и всей душой.

Много позже он оторвался от рояля и увидел, что комната заполнена улыбающимися женщинами, в их глазах таилось восхищение и заманчивое предложение. Прославившийся своей наружностью и почитаемый за первобытную экзотичность, Трей в глазах флиртующих с ним женщин был желанным призом, и в прошлом он бы не отказался получить удовольствие, приняв многообещающие предложения. Однако после Импрес острое чувственное желание как-то пропало, остались только слова, полные намеков и оттенков, знаменитое обаяние действовало автоматически, без усилий с его стороны. Как привычное упражнение, которое доведено до автоматизма постоянной практикой. Поэтому он улыбался и флиртовал со своим обычным соблазнительным бесстыдством, в то же время грациозно отказывая им всем.

В тот момент, когда он допивал с Эсти и ее мужем последний бокал, собираясь уходить, в комнату ворвалась молодая графиня Треви, стройная, восточного типа женщина, с пылающими глазами и оливковой кожей, и, проследовав среди гостей словно некая ночная нимфа в черном платье и блеске бриллиантов, подсела к Трею и призывно улыбнулась ему. Вежливо улыбнувшись в ответ, он продолжил разговор с герцогом де Суансон. Секундой позже она коснулась его рукой и стала шептать ему на ухо.

Трей отрицательно покачал головой. Графиня наклонилась ниже и продолжала неистово нашептывать. Она, оказывается, недавно вышла замуж, это возбудило его на секунду, поэтому он отставил бокал и предложил отвезти ее домой, но потом, в ее будуаре, целуя ее, в то время как она лихорадочно расстегивала его рубашку, внезапно поразился тому, что она слишком высокая, что у нее другой цвет волос и что он не получает удовольствия от ее мягких губ.

Трею потребовалась вся его дипломатия, чтобы отделаться от графини, потому что она, в отличие от своего мужа, была молода и умна, но, хотя он и успокоил ее, как мог, она осталась безутешной.

Это было необычайно грубо для него. Надо послать ей что-нибудь дорогое от Шаме, и с извинением, подумал Трей, стоя на улице, у ее дверей в холодном, сером рассвете.

Импульсивно он решил пойти к Импрес, что было всем недалеко, потому что старые аристократические семьи жили в одном районе Парижа. Он наслаждался зрелищем рассвета в Париже, такого же кораллового цвета солнечные лучи были ранним утром на Медвежьей горе в Монтане, и он находил умиротворение в уединении, глядя на спящий город. Отправившись к дому семейства Жордан, повинуясь неосознанному, нарушающему правила приличий призыву, он сделал крюк, чтобы купить подарки детям. Подремав немного в кэбе, он дождался, когда откроются магазины, и нагрузил доверху экипаж, пройдя по нескольким магазинам. Нагруженный подарками, с легким сердцем, радостный, он говорил себе, что только навестит детей… это просто вежливость. Импрес больше для него не представляет интереса.

Так как их разговор в это утро не носил дружеского характера, Трей лениво ответил на вырвавшийся вопрос Импрес:

— Леди была настолько восхитительна, что сумела задержать меня на всю ночь. А как ты объясняешь своих мужчин детям? — спросил он без промедления. Каждый из них наносил удары, ревновал и негодовал, хотел мстительной компенсации за месяцы страданий.

— Я вернулась в полночь из театра. — А… дети спали уже?

— Очень хитро, — сказала она, подошла к окну и выглянула из него, словно его присутствие не имело никакого значения.

Итак, веселая вдова развлекалась с мужчинами допоздна, подумал он, разглядывая ее стройную фигуру, четко выделяющуюся на фоне окна. Почему это для него такой сюрприз? Если кто-нибудь и понимал ее развратную натуру, так это он. Как могла она выглядеть, такой свежей и невинной, словно весенний цветок, этим утром в своем бледно-желтом платье, со своими светлыми волосами, как у ребенка, и быть куртизанкой? Он почувствовал желание обнять ее тонкую талию, притянуть Импрес к себе, почувствовать тепло ее тела и зарыться лицом в пахнущие фиалками волосы. Он не мог обманывать себя больше, что дети единственная причина появления его, и, полный ревности ко всем мужчинам в ее жизни, сказал хозяйским тоном, которым никогда до этого не разговаривал с женщинами:

— Я больше не буду ждать так долго.

Обернувшись, Импрес не стала притворяться, что не поняла его, и, смерив взглядом Трея, прокляла в душе его невыносимую уверенность.

— Ты не можешь заставить меня.

Он улыбнулся.

— И не должен.

Его самонадеянность, внезапное будоражащее появление, чувственность — все раздражало ее. Но она знала, что если быть честной с собой, Трей прав. И это раздражало больше всего. Как мог он-с ленивым мерцающим взглядом этих серебристых глаз — заставить ее испытывать желание к нему, вызывать внутренний трепет, когда все мужчины, ухаживающие за ней с таким пылом, не вызывали никакого волнения? Он не предлагал ничего, кроме мимолетного удовольствия с последующей потом сердечной болью, и за это Импрес ненавидела его.

— Я была бы признательна, если бы ты не появлялся здесь больше, — сказала Импрес, приходя в ярость от его самообладания, рассерженная собственной реакцией.

— Мы должны проголосовать за это, — сказал Трей, — думаю, следует спросить детей.

Краска бросилась в лицо Импрес.

— Черт бы тебя побрал, Трей, — сказала она, испытывая желание кричать, надавать ему пощечин, лишь бы согнать выражение самонадеянности с его лица, — не смей возвращаться в их жизнь!

Он наградил ее теплой снисходительной улыбкой.

— Будь осторожна со мной, — произнес он без злобы и поднялся с пола одним стремительным скользящим движением.