"Пламя страсти" - читать интересную книгу автора (Джонсон Сьюзен)

1

Бостон, февраль 1861 года

В пустынном коридоре пятна света и тени танцевали загадочный танец. От хрупкой женщины исходил аромат летних роз. Сильные темные руки неторопливо ласкали упругую податливую спину…

Мужчина прислонился к отполированной панели из орехового дерева; под его пальцами шелестел лионский шелк, нежный, нагретый теплом ее тела, доставляя ему истинное наслаждение. Его ладони скользнули вверх и оказались на обнаженных надушенных плечах. От женщины пахло еще и фиалками, и, когда он незаметно повернул голову, чтобы убедиться, что полутемный коридор пуст, его подбородок коснулся белокурых кудрей, нежных, словно пух.

— Я надеюсь, вы не сердитесь на меня за то, что я заманила вас сюда? — Это была обычная преамбула, произнесенная жеманным шепотом.

— Я не сержусь, — прозвучал в ответ хриплый мужской голос.

— Вы самый потрясающий мужчина, которого мне доводилось встречать, — снова зажурчал голос с южным акцентом, ласковый, словно шелест прибоя.

Мужчина пробормотал что-то неразборчивое, охотно принимая банальный комплимент, а его глаза, темные, как безлунная полночь, рассматривали женщину, которую он держал в своих объятиях. На ней был экстравагантный маскарадный костюм придворной дамы времен короля Людовика XV. Сам же высокий загорелый молодой человек с безупречными чертами лица, напоминавшего древние изваяния, был одет, как подобает индейцу. Он не забыл ни кожаную рубаху из шкуры лося, украшенную мехом горностая и вышивкой; ни кожаные штаны с бахромой; ни мокасины с узором из золотых, красных и черных бусинок. На его полуобнаженной груди лежало драгоценное ожерелье из клыков медведя.

Именно эта обнаженная грудь и стала предметом пристального внимания белокурой пышнотелой красавицы. Она ласкала бронзовую кожу длинными, тонкими пальцами, не скрывая охватившего ее желания. Ему тоже не удалось скрыть свое явное возбуждение. В полумраке коридора две фигуры прильнули друг к другу — высокая и мощная фигура мужчины и элегантная, благоухающая фигура женщины. Они полушепотом вели вполне светский разговор, хотя их тела и жадные руки отказывались подчиняться правилам этикета.

— Откуда вы приехали? — поинтересовалась женщина, расстегнув ремень кожаных штанов.

— Из Монтаны, — ответил он, тяжело дыша.

— И какое же племя носит такой наряд? — Пока ее грудной низкий голос задавал этот вполне невинный вопрос, рука женщины обхватила его напряженную, твердую, тяжелую плоть.

Мужчина тяжело сглотнул, прежде чем ответить:

— Абсароки. Или Горные Вороны — так называют это индейское племя белые.

Крошечная ручка тут же прекратила свою игру: женщина внезапно поняла, что перед ней самый настоящий индеец. Но длилось это недолго. Проворные пальчики задвигались снова, вернувшись к его обнаженной груди. Женщина наслаждалась ощущением скульптурно вылепленных мускулов и чувствовала, что все ее тело охватил жар; оно плавилось в пламени первобытной силы, скрывающейся под темной кожей. Теперь она знала, почему этот совершенный мужчина стал таким: ей казалось, что она ощущает исходящий от него аромат прерий и гор. Индеец был на несколько дюймов выше остальных мужчин и казался сильным, спокойным — подлинным воплощением величественной природы и свободного духа!

Но почему он ее до сих пор так и не поцеловал? Эта мысль вдруг вызвала у нее раздражение. Лиллебет Равенкур не привыкла к такому самообладанию: с тех пор как ей исполнилось шестнадцать, мужчины буквально падали к ее ногам. Зашуршал переливчатый шелк, женщина потерлась о гибкое тело мужчины, отлично сознавая, к чему может привести подобная игра. Лиллебет никто бы не отказал в чувстве меры. Только нюанс отделял откровенное предложение от шутливого заигрывания. Она почувствовала, как напрягся этот загадочный индеец, хотя с губ его не сорвалось ни единого звука. Вот теперь-то он ее точно поцелует! Лиллебет в ожидании подняла хорошенькое личико в обрамлении пшеничных локонов…

Но этот красавец так и не поцеловал ее. Вместо этого сильные руки одним движением подхватили Лиллебет, положив конец всем этим китайским церемониям. Мужчина быстро понес свою добычу в ближайшую спальню; лимонно-желтый шлейф платья свесился до пола и поплыл за ними по коврам коридора, переливающимся в свете свечей потоком.

И несколько мгновений спустя бронзовый индеец все-таки поцеловал Лиллебет Равенкур. Он покрывал поцелуями ее тело, снимая с нее одежду. Его рот, губы, язык ласкали каждый изгиб, каждую выпуклость, каждую складочку, не оставляя без внимания ни выступающие пики, ни роскошные долины. Когда его теплое дыхание обожгло ее там, где она еще ни разу не ощущала прикосновения мужских губ, ей даже показалось, что она умрет сию же секунду. Но, разумеется, Лиллебет не умерла и тогда, когда его язык последовал за губами. Он ласкал и дразнил ее, и никогда еще женщина не достигала таких вершин блаженства!

На какое-то мгновение благоразумие вернулось к ней. Это случилось в ту минуту, когда смуглый мужчина поднялся, скинул мокасины и одним движением освободился от кожаной рубахи.

— А что, если кто-нибудь войдет? — негромко спросила Лиллебет, когда ожерелье из клыков медведя полетело на прикроватную тумбочку, а кожаные штаны с бахромой оказались на полу рядом с воздушной нижней юбкой, над которой полгода трудился десяток монахинь.

Высокий, широкоплечий, состоящий, казалось, из одних только мускулов, мужчина в два шага преодолел расстояние до кровати. Лиллебет не сводила с него глаз; при виде его мощного оснащения она почувствовала, что у нее между ног разгорелся огонь.

— Не волнуйся, — прозвучал спокойный голос, и крепкое тело накрыло ее.

Его плоть сразу скользнула во влажное тепло ее лона, а глаза, опушенные длинными ресницами, не отрывались от лица Лиллебет. Ее веки опустились, рот приоткрылся, она прерывисто дышала, чуть постанывая от наслаждения.

Судя по всему, леди получала удовольствие… Хэзард нагнул голову, чтобы поцеловать ее полуоткрытые губы.

А в трех кварталах от них, в доме на вершине холма, откуда открывался великолепный вид на Чарлз-ривер, у окна своей спальни стояла молоденькая девушка с копной непокорных рыжих волос и вглядывалась в пропитанную дождем темноту.

— Снова туман, — со вздохом пожаловалась она, опуская тяжелую кружевную занавеску. — Завтра наверняка пойдет дождь, и я опять не смогу покататься верхом!

Пожилая женщина, разбиравшая ей кровать, не обратила внимания ни на тяжелый вздох, ни на мрачное замечание.

— Садитесь, мисс Венеция, я расчешу вам волосы. Девушка в ночной рубашке прошлепала босыми ногами по плюшевому розовому ковру и с удрученным видом уселась на постель.

— Черт побери, Ханна, я просто умру от скуки, если не смогу ездить верхом!

— Мисс Венеция, — голос бывшей няни, ставшей теперь личной горничной, звучал сурово. — Настоящая леди не должна ругаться! Если ваша мама услышит, вы на неделю останетесь без ужина.

Но это не испугало юную бунтовщицу с глазами, напоминающими горные озера. Она лишь презрительно фыркнула и скроила недовольную гримаску.

— Я вижусь с ней только за чаем, и то не каждый день! То ее нет дома, то у нее болит голова, то еще что-нибудь, так что она вряд ли меня услышит, Ханна. А вот папа не сердится, если я иногда выругаюсь. Он говорит, что человеку просто необходимо выплеснуть свое раздражение. И что у девушек практически нет никакой другой приличной возможности это сделать. Кроме, конечно, похода по магазинам, — ядовито закончила она. — Моя мамочка, кстати, именно этим всю свою жизнь и занимается!

— Ну ладно, моя девочка, успокойтесь, все не так уж плохо, — Ханна привыкла справляться с истериками и капризами своей молодой госпожи; недаром же она была рядом с Венецией со дня ее рождения.

Тоненькая фигурка раскинулась на постели, рыжие волосы в беспорядке рассыпались по розовой подушке. Мать всегда выбирала для нее постельное белье именно такого цвета, никак не желая смириться с необычным оттенком волос своей дочери. Мисс Венеция закинула руки за голову и вздохнула:

— Ах, Ханна, ты не понимаешь. Все очень и очень плохо. Просто ужасно! У меня в жизни есть единственное удовольствие — верховая езда. А я уже неделю не сидела в седле. Дождь, слякоть, туман, дождь, холод — и так каждый день… — В богато обставленной спальне раздался уже третий — глубокий и несколько театральный — вздох.

На самом деле в Бостоне выдалась обычная зимняя ночь, сырая и промозглая. Газовые уличные фонари, окутанные клубами плотного тумана, струили какой-то нереальный, таинственный свет.

Совсем рядом с домом, где тосковала и жаловалась на холод юная девушка, лишенная единственной радости в жизни, на Бикон-стрит стоял особняк в готическом стиле. И там атмосферу можно было назвать скорее тропической. Покрытое бисеринками пота смуглое стройное тело мужчины, который доставлял наслаждение горящей от возбуждения белокожей женщине в одной из роскошных гостевых спален на втором этаже, служило тому доказательством.

Индеец набросился на нее с такой страстью, что она показалась Лиллебет почти первобытной, а его великолепное тело и искусные руки очень скоро заставили ее забыть, на каком свете она находится. Ей казалось, что этот мужчина полностью завладел ею, намеренно разжигая пожирающее ее пламя страсти. Лиллебет стонала все громче при каждом движении стройных мускулистых бедер. Ей хотелось раствориться в нем. Она вцепилась в его плечи унизанными кольцами пальцами и расцарапала их до крови.

Не обращая внимания на острые ногти, рвущие ему кожу, мужчина бормотал что-то, уткнувшись в нежную впадинку у основания ее шеи. Лиллебет надеялась, что это были слова любви, слова ласки и ободрения, но он произносил их на незнакомом, странном языке. Однако это еще сильнее возбуждало Лиллебет, возносило на самый пик наслаждения, как и ритм его мощных толчков. Он слегка укусил нежную кожу у ее ключицы, и Лиллебет задохнулась, накрытая волной страсти. Ее чувства были обострены до предела, она вся трепетала. Влажные губы приоткрылись, с них срывался неразборчивый шепот, неумолкавший, как дробь дождя по оконному стеклу.

Наконец ее тело содрогнулось в экстазе. Мужчина быстро оглянулся на дверь, накрыл губы Лиллебет своими, чтобы приглушить крик недозволенной любви, и только тогда позволил себе излиться, наполняя ее жидким пламенем.

Потом он лежал на спине и нежно обнимал распростертую рядом женщину, гадая, станет ли она тоже спрашивать, сколько скальпов на его счету. Он появился в высшем свете Бостона четыре года назад благодаря довольно приличному состоянию, открывшему перед ним все двери, и сразу же понял, что богатые и утонченные дамы воспринимают его по-разному. Одни обращались с ним как с конюхом, случайно забредшим в гостиную, и поэтому не скрывали своего пренебрежения и даже презрения. Зато другие испытывали к нему непреодолимое вожделение. Однако и преисполненные страсти женщины вели себя неодинаково. Некоторые относились с нежным сочувствием к коренному американцу, но встречались и такие, кого больше всего интересовало, со скольких человек ему удалось снять скальп. Бледная рука порхнула по его груди, прерывая размышления. Роскошная блондинка пропела своим музыкальным, мурлыкающим голоском:

— Скажи, ты в своей жизни убил много… врагов? — Последнее слово она произнесла с особенным придыханием. К тому же ее вопрос прозвучал так, словно она обращалась к умственно отсталому ребенку.

Какое-то мгновение мужчина лежал неподвижно, но затем на его губах появилась улыбка, он притянул женщину себе на грудь, внимательно посмотрел в красивое лицо, оказавшееся совсем близко, и очень спокойно ответил:

— Видишь ли, в этом году в Бостоне у меня было так мало врагов, что убивать оказалось практически некого.

Лиллебет еле слышно ахнула при звуке бархатного голоса, принадлежавшего несомненно человеку образованному, потом надула губки и капризно произнесла:

— Почему же ты мне… раньше ничего не сказал?

— Потому что ты не спрашивала… раньше, — с широкой улыбкой парировал он.

— Ты ввел меня в искушение! — Лиллебет Равенкур, истинная дочь Юга, не могла упустить возможность пококетничать.

— Я боюсь противоречить леди, — с мягким смехом заметил индеец, — но все-таки это весьма спорное утверждение.

Его замечание было встречено медленной, чувственной улыбкой, Лиллебет теснее прижалась к нему.

— А что ты делаешь в Бостоне… — деликатная пауза была наполнена очаровательной недосказанностью, — в другое время?

— Когда я не занимаюсь любовью, ты хотела сказать? — Его тело охотно отозвалось на движение нежного женского тела. — Учусь.

Он решил не пускаться в долгие объяснения — иначе ему пришлось бы начинать свой рассказ с калифорнийской золотой лихорадки и договора, который американское правительство заключило с племенами равнинных индейцев в 1851 году. Отец Хэзарда понял, к чему неминуемо приведет огромная миграция на Запад, и поэтому послал своего единственного сына, как только тот достаточно подрос, в школу на Восток. Хэзард подумал, что время и место не слишком подходит для такой длинной истории, и потому, не вдаваясь в детали, ограничился только одной фразой:

— Мой отец настоял на том, чтобы я получил такое же образование, как и белые.

Лиллебет опустила голову и игриво провела кончиком языка по его нижней губе.

— Ты, пожалуй, и сам мог бы давать уроки, — выдохнула она.

В его глазах заплясали веселые огоньки, но голос был мягче бархата:

— Благодарю вас, мэм.

Нежные женские руки касались его мускулистых плеч, спускались вниз по груди, потом возвращались обратно.

— Как тебя зовут? — Ее пальцы зарылись в густые черные волосы, лежащие на его плечах.

Хэзард не услышал в ее голосе высокомерия и потому вполне миролюбиво ответил:

— Ты хочешь узнать мое индейское имя или как меня называют белые?

— Оба. — Она откинула ему волосы со лба.

— Здесь меня все знают как Джона Хэзарда Блэка. А абсароки называют меня Удачливым Черным Кугуаром.

Женщина снова надула пухлые губки, и Хэзард решил, что это ей очень идет.

— Но ты не спросил моего имени!

Надо сказать, ему это просто не пришло в голову.

— Прошу прощения, — вежливо извинился Хэзард. — Ты меня все время отвлекала… и отвлекаешь. Скажи же мне, как тебя зовут!

Его пальцы нежно очертили контуры ее ягодиц, но как только женщина задышала прерывисто и ответила на его ласку, Хэзард немедленно вспомнил, что хозяйка дома вот-вот хватится их обоих. Он слегка отодвинулся, однако его собственная плоть бунтовала против подобного благоразумия. И, разумеется, эта белокурая Лиллебет с бархатной кожей, которая, как он только что выяснил, приходилась золовкой хозяйке дома, моментально заметила его возбуждение.

— Снова? — удивилась она. — Так быстро?

— Как видишь, — последовал исчерпывающий ответ, и на его губах появилась очаровательная улыбка: Хэзард достаточно натренировался с предшественницами Лиллебет. — Это все из-за тебя! — хрипло прошептал он, и его бронзовые пальцы погрузились во влажное тепло ее лона. — Ты сводишь меня с ума…

В Бостоне Хэзард научился не только потягивать херес и непринужденно беседовать на самые разные темы, он выучил все новоанглийские вариации языка любви. Он перецеловал по одному все ее пальцы, в то время как его собственный гибкий палец продолжал свою работу внутри ее. Артистичности исполнения позавидовал бы любой мужчина.

— Прошу тебя, Хэзард… — прошептала Лиллебет.

— Потерпи немного.

— Нет, прошу тебя, сейчас! О господи…

— Тсс!

Хэзард легко поцеловал ее, его ладонь легла на пышную грудь, ждавшую его прикосновения. И когда его указательный и большой пальцы сомкнулись на твердой горошине соска и чуть сжали ее, женщина застонала — хрипло, страстно.

Хезард резко сел на постели, увлекая ее за собой, и только сейчас почувствовал, что разорвался кожаный шнурок, который стягивал его волосы. Впрочем, он немедленно забыл о нем. Легко приподняв золотоволосую женщину с томными, умоляющими глазами, Хезард опустил ее на свой гордо вздымающийся, твердый, как мрамор, жезл. Когда он чуть нажал на податливые бедра, Лиллебет запрокинула голову и негромко вскрикнула. Ее крошечные ручки порхали по мощной груди Хэзарда, и ему казалось, что это бабочка прикасается к нему крылом. Он приподнял ее еще пару раз, устанавливая чувственный ритм, а потом Лиллебет задвигалась сама — медленно, сладострастно. Хэзард откинулся на подушки и закрыл глаза, ощущая ни с чем не сравнимое наслаждение…

И тут его слух, натренированный жизнью в прериях, уловил звук открывшейся двери — кто-то заглянул в комнату чуть дальше по коридору. Благоразумие подсказывало ему, что необходимо прекратить это рискованное ублажение собственной плоти… или, по крайней мере, погасить свет. Но наслаждение было слишком острым, и какой-то другой голос услужливо твердил, что в Бостоне нет ни человека, ни зверя, которого ему следовало бы опасаться. Поэтому Хэзард даже не пошевелился. К тому же он уже мало что соображал, ощущая приближение разрядки.

Когда дверь спальни открылась, Хэзард поднял затуманенные страстью глаза и встретился взглядом с хозяйкой дома. Ее лицо вспыхнуло от гнева, и она быстро закрыла дверь. Хэзард подумал, что теперь от него потребуется исполненное такта объяснение и вежливое извинение… Но в это мгновение женщина у него на коленях рухнула ему на грудь, и их тела долго и неистово содрогались, пока семя Хэзарда изливалось в нее.

Спустя полчаса Хэзард спустился вниз один. Как всегда невозмутимый, он прислонился к одному из декоративных пилястров бальной залы с бокалом бренди в руке. Его черные глаза внимательно разглядывали представителей высшего света Бостона, кружившихся в маскарадных костюмах. Драгоценности женщин поражали воображение.

Правда, одна из дам отсутствовала. Ее прическа оказалась в полном беспорядке, и Хэзард был так любезен, что послал к ней горничную, чтобы миссис Теодор Равенкур смогла снова появиться на балу во всем блеске своего наряда мадам де Помпадур.

Джон Хэзард Блэк привлекал всеобщее внимание своим экзотическим костюмом, и только самый внимательный из гостей мог бы заметить, что вместо кожаного шнурка его волосы теперь украшает какая-то голубая полоска шелка. Кожаный шнурок остался лежать среди смятых простыней, и Хэзард от всей души надеялся, хотя не слишком в это верил, что его найдет служанка, а не те, кто останется ночевать в той спальне…

Хэзард пробыл внизу не больше пяти минут, когда хозяйка вечера Корнелия Дженнингс, улыбаясь и мило беседуя с гостями, грациозно пошла по залу без всякой видимой цели. Хэзард отлично понял, куда направляется эта леди, и настороженно следил за ней. Не прошло и нескольких минут, как она оказалась рядом с ним. Понизив голос до едва слышного шепота, Корнелия принялась его отчитывать:

— Как ты мог, Джон?! — прошипела она. — Господи, ведь она же моя золовка! Неужели ты совсем меня не любишь? — В ее глазах вдруг появилось отчаяние.

Глядя на прелестное, взволнованное лицо, Хэзард попытался успокоить женщину:

— Конечно, я люблю тебя. Я обожаю тебя, Корнелия! Ты, дорогая, самая красивая… хозяйка дома в Бостоне.

Покоренная его цветистым комплиментом, светская дама мгновенно преобразилась. В ее светло-серых глазах вспыхнула страсть, прогоняя минутный гнев. И это чувство было хорошо знакомо высокому смуглому мужчине в национальном индейском костюме.

— Ах, Хэзард, — вздохнула Корнелия, и ее рука под прикрытием пышной юбки скользнула в ладонь Хэзарда, — на тебя невозможно долго сердиться. Мы не виделись целых четыре дня, мне тебя так не хватало…

Хэзард кивнул, в его темных глазах светилось понимание и сочувствие.

— Я знаю, любовь моя. Но у меня экзамены, и мой преподаватель едва ли проявит ко мне снисхождение.

Внезапно тонкие пальчики Корнелиии зашевелились в его руке.

— Твой любимый бренди наверху. — Она смело встретила смеющийся взгляд Хезарда и повела его за собой по направлению к лестнице.

«Раз надо, значит, надо», — размышлял Хэзард, пробираясь сквозь толпу. Что же делать, если он молод и полон сил, а охваченные желанием дамы Бостона не дают ему передышки! Хэзард глубоко вздохнул, допил бренди из своего бокала и позволил Корнелии отвести его наверх. Во второй раз за последние несколько часов он оказался на шелковых простынях и превзошел самого себя!