"Леди и лорд" - читать интересную книгу автора (Джонсон Сьюзен)

23

Элизабет очнулась на полу кареты. Кровавый образ, тут же всплывший в ее сознании, вызвал новый приступ тошноты. Ее терзало чувство вины за пытку, которую пережил Джонни, жертвуя собой ради нее и их ребенка. Она винила себя абсолютно во всем, даже в том, что ее родной отец проявил жестокость зверя. В какой-то момент силы и надежда полностью покинули ее.

Долгие скитания до предела измотали ее физически и духовно. У нее больше не было воли противостоять злобной силе, исходившей от отца. С болью в сердце она думала о том, какая участь ожидает ее мужа.

Элизабет лежала, покачиваясь из стороны в сторону, когда карета подпрыгивала па замерзших комьях грязи, катясь по дороге, изрытой глубокой колеей. От пронзительной жалости к самой себе хотелось разрыдаться, и все же несгибаемый дух, который не раз помогал ей выжить прежде, снова пришел на помощь. Ее посетила мысль, трезвая и жестокая: «А какое право раскиснуть имела ты? Ведь это не твоя спина украшена кровавыми лоскутами».

Нет, так никуда не годится. Если она хочет сохранить мужу жизнь, если хочет отомстить за него, то должна немедленно подняться и найти в себе силы говорить с отцом. Настала ее очередь действовать.

Увидев перед собой четкую цель, Элизабет немедленно почувствовала себя лучше. Теперь для нее стало вполне очевидным то, что власть ее отца над их судьбой является лишь временной. И она окончательно воспрянула духом, вспомнив, что основная часть ее состояния по-прежнему остается в неприкосновенности в «Трех королях» под надежным присмотром Редмонда. Сколь ни грандиозны были планы отца поживиться за счет богатств Джонни, от нее не укрылось, как он на секунду дрогнул, когда ночью на постоялом дворе она предложила ему свое состояние в обмен на свободу для Джонни.

С трудом встав с пола, Элизабет села на мягкое сиденье и деловито отряхнула запачкавшуюся пелерину, а затем тщательно поправила волосы, как если бы ее одежда и прическа имели сейчас какое-то значение. Совершив эту процедуру, она стащила с ноги сапожок и принялась колотить кованым каблуком в переднюю стенку кареты.

До нее донеслось, как кучер обеспокоенно окликнул ее отца, и теперь она ждала, какими будут ответные действия противника. У нее уже не оставалось ни капли сомнения в том, что она способна реально помочь Джонни, во всяком случае сейчас.

Отец приблизился к карете, и Элизабет отодвинула занавеску.

— У меня к тебе дело! — крикнула она против ветра, который жег лицо.

— Ему не видать свободы как своих ушей.

— Речь идет не о свободе, а всего лишь о враче. К тому же учти, что твоя любезность будет оплачена. Если бы ты сел сюда, ко мне, то мы могли бы обсудить условия. — По лицу Годфри можно было с уверенностью заключить, что он что-то прикидывает в уме. — Я дам любую цену, — подзадорила она его. — Ты не пожалеешь.

Он бросил на дочь пронзительный взгляд, пытаясь разгадать, что у нее на уме.

— Ты же неглупый человек и понимаешь, что львиная доля достанется Куинсберри. Зная его, ты не можешь быть уверенным в том, много ли перепадет тебе, — напомнила Элизабет отцу. Стоял сильный мороз, и во время этого необычного разговора на ветру изо рта у нее вырывались клубы пара. — Но ты мог бы компенсировать недостачу за счет моих средств.

При этих словах его широкая ладонь в перчатке, ранее спокойно лежавшая на бедре, возбужденно сжалась в кулак. Ему нечего было возразить дочери, и это вызывало у него крайнюю досаду.

— Ладно, выслушаю тебя, — недовольно буркнул Годфри.

После короткой остановки, связанной с его пересадкой с коня в карету, кавалькада снова тронулась в путь. Отец важно уселся напротив, и то, что ей приходится быть так близко от него, вызвало у Элизабет новый приступ ненависти. Его внушительная фигура и холодное презрение олицетворяли ту зловещую и упрямую силу, противостоять которой ей приходилось всю свою сознательную жизнь.

— Если Джонни оставят без помощи лекаря, — медленно произнесла она, заставляя себя держаться с холодной отрешенностью, поскольку знала, что любой всплеск эмоций будет не в ее пользу, — то он может и не продержаться до Эдинбурга. А судить мертвеца всегда труднее, чем живого. Если Джонни умрет, мне не будет никакого смысла помогать следствию. Даже если тебе удастся подобрать ручного судью, послушных присяжных и угодливых свидетелей, показания, которые дам я как лицо, состоявшее в особенно близких отношениях с обвиняемым, могут опрокинуть все, во всяком случае, вызвать крупный скандал в обществе. Куинсберри больше года и носу не показывает в Шотландию. Джонни Кэрр, напротив, пользуется в Эдинбурге такой популярностью, что люди готовы его на руках носить, когда он появляется на улице, приезжая на очередное парламентское заседание. Толпу лучше не злить — она быстро теряет добродушие. Помнится, минувшим летом разгневанные горожане забросали камнями Бойля и подожгли дом Сифилда, а Тарбот, так тот еле унес ноги. Так что не исключено, что вы с Куинсберри просто не доживете до конца процесса. Тебе следует всерьез учесть и такую возможность.

Элизабет знала своего отца настолько хорошо, что, стоило тому только открыть рот, как она тут же перебила его, предугадав его слова.

— Ребенок родится не раньше чем через два месяца, — заявила она, намеренно прибавив несколько недель. — Так что не надейся: ты не сможешь вынудить меня к лжесвидетельству, угрожая жизни своего внука. А мои показания, смею напомнить тебе, будут иметь решающее значение. Если Джонни умрет, а ты будешь ждать два месяца, пока родится ребенок, чтобы навредить ему, Робби успеет беспрепятственно унаследовать титул и заручиться поддержкой всех своих влиятельных друзей и родственников. В таком случае все, что достанется вам с Куинсберри, — это мертвый подсудимый, обвиненный в изнасиловании.

— И в измене.

— Вполне возможно. Только я на твоем месте не очень-то радовалась бы этому. Когда речь идет о подобном обвинении, тем более в твоих интересах сохранить подсудимому жизнь. Ведь наследник Равенсби отличается редким безразличием к политике. Подумай, насколько все будут заинтересованы в том, чтобы наследство получил именно восемнадцатилетний юнец, не имеющий политических врагов… — Она холодно улыбнулась. — Должно быть, в подобной ситуации ты окажешься единственным исключением.

— Сколько ты мне заплатишь? — спросил ее отец без обиняков.

Элизабет поняла, что попала в цель, и внутренне возликовала, однако не подала виду.

— Сейчас — только за доктора. Он должен осмотреть Джонни в течение следующего часа. Чем дольше будешь тянуть и упрямиться, тем меньше я тебе заплачу. Если мой муж умрет, не получишь ничего. Если же лечение пойдет на пользу, то заплачу тебе не скупясь. Золотом. Тебе останется лишь отправить за ним в «Три короля» посыльного. Редмонд подчинится моему распоряжению, если оно будет доставлено ему надлежащим образом. Слово — за тобой.

— Двадцать тысяч гиней.

— Пять тысяч. Путь до Эдинбурга долог. У тебя еще будет возможность заработать.

— Пятнадцать.

— Восемь.

— Двенадцать.

— Хорошо, пусть будет двенадцать, но только в том случае, если лекарь будет сопровождать больного до самого Эдинбурга.

— По рукам. Через десять минут мы будем в Норт-Бервике.

— Кстати, не забудь, если Джонни умрет, Редмонд из-под земли тебя достанет, чтобы перерезать тебе глотку.

— Редмонд ни о чем не узнает.

— Такие люди, как Равенсби, не умирают незаметно. Запомни это, отец. Не забудь еще и о том, что к порядкам, заведенным Хотчейном, я добавила кое-что от себя. Редмонд получил соответствующие распоряжения, а он человек основательный. Он не сразу перережет тебе глотку, а начнет с пальцев рук и ног. Говорят, это очень мучительная смерть. — Ей доставило истинное удовольствие видеть, как побледнел ее отец, лицо которого при любых обстоятельствах оставалось, как правило, кирпично-красным. — Однако, надеюсь, тебе все-таки удастся разыскать искусного лекаря.

Годфри настоял на том, чтобы послание было отправлено Редмонду еще до того, как Джонни сняли с повозки. За небольшим письменным столом в кабинете доктора Элизабет торопливо черкнула несколько строк, уполномочив своего поверенного выдать деньги подателю сей бумаги. Это была обыкновенная деловая записка, однако Годфри с подозрительностью опытного цензора читал каждое слово, выходящее из-под пера дочери.

Наконец она вывела подпись: «Леди Элизабет». Это был условный знак тревоги. В этих двух словах Редмонд должен был увидеть призыв о помощи. Часть вассалов клана Кэрр отправились искать зашиты в «Трех королях», и от них Редмонд мог знать о бегстве Джонни и Элизабет. Однако он вряд ли знал, что им так и не удалось покинуть пределы Шотландии. Впрочем, приказ выдать деньги приспешнику Годфри должен был прямо указать на того, кто был сейчас источником смертельной опасности для Элизабет.

К счастью, Джонни не успел прийти в сознание, когда врач обрабатывал ужасные раны, которыми была сплошь покрыта спина пленника. Это был долгий и изнуряющий процесс. В какой-то момент боль, судя по всему, стала столь нестерпимой, что Джонни начал стонать даже в забытьи. Этот стон был скорее похож на низкий звериный вой.

Элизабет запретили с ним разговаривать, однако она положила ладонь на его стиснутый кулак, и рука Джонни дрогнула. Очевидно, тихое прикосновение любимой все же отозвалось где-то в темных глубинах помутившегося сознания… Его пальцы разомкнулись. Элизабет вложила свои пальцы в руку мужа, и он слегка пожал их. Ей хотелось разрыдаться, но она не посмела, поскольку это могло вызвать непредсказуемую реакцию со стороны отца. Сейчас она находилась полностью во власти его прихотей, а потому просто накрыла свою ладонь, которую не отпускал Джонни, пелериной и молча потупилась.

Элизабет не позволила лекарю сделать Джонни кровопускание. Он и так потерял слишком много крови — его лицо было серым, как у мертвеца. В конце концов доктор глубокомысленно согласился, что если отворение крови однозначно считать процедурой, способствующей поправке здоровья, то после уже полученной дозы «лечения» пациент наверняка станет здоровее раз в сто. На рубцы и открытые раны была тщательно наложена мазь, а ложе больного сделали более удобным, бросив в повозку несколько охапок сена и попону.

И когда врач наконец произнес: «Выпейте маковый сок, милорд», Джонни, кажется, услышал его, потому что послушно принял лекарство.

Настойка опия и в самом деле помогла. Дыхание Джонни стало более ровным, боль несколько утихла. Воспользовавшись этим, Элизабет распорядилась, чтобы его перенесли на мягкую подстилку, приготовленную в открытой повозке.

На зимнем воздухе раны не так кровоточили, и благодаря этому на протяжении всех десяти часов нелегкого путешествия в Эдинбург состояние Джонни не ухудшилось. За дополнительную плату в шесть тысяч гиней Элизабет добыла себе место в повозке рядом с мужем, согласившись на то, чтобы при них неотлучно находился охранник. Она обещала и не выходить в разговоре за рамки самых общих тем. Она готова была согласиться на все что угодно, лишь бы находиться возле мужа.

На протяжении всего пути Джонни почти ни разу не шевельнулся, и Элизабет только радовалась этому. Настойка опия одурманила его, истерзанное тело освободилось от оков боли хотя бы на время. Однако, едва они прибыли в Эдинбург, их разлучили.

Джонни тут же бросили в подземелье Эдинбургской крепости, Элизабет повезло больше: местом ее заточения стала скудно обставленная, зато чисто прибранная комнатка в одном из особняков Куинсберри с окнами на улицу Кэнонгейт. Роль надсмотрщицы выпало исполнять Кристиане Данбар, племяннице Куинсберри. От нее Элизабет узнала, что ей не велено ни с кем разговаривать до тех пор, пока не наступит ее черед давать показания на суде.

Для окружающих она оставалась невидимкой, чего никак нельзя было сказать о Джонни, дело которого имело ярко выраженную политическую окраску. О нем знали повсеместно, хотя в подземные казематы вход был заказан всем, кроме стражи. Эти ямы, расположенные глубоко под старым фундаментом крепостных башен, находились под неусыпной охраной, и никому не удавалось бежать. Большие сомнения вызывало то, доживет ли пленник до суда в этих сырых и темных стенах.

Поздно ночью, едва весть о прибытии беглецов достигла ушей Куинсберри, Гарольд Годфри был приглашен в личные покои своего покровителя. Там ему в полной мере довелось испытать на своей шкуре гнев герцога, взбешенного тем, что его клеврет дал волю чувству мести в отношении Джонни Кэрра. Подобная мстительность была для Годфри непозволительной роскошью, поскольку могла стоить им богатейших поместий в Шотландии.

— Запомните на будущее, — наставительно произнес Куинсберри, нервно расхаживая по кабинету, чтобы хоть как-то утихомирить рвавшееся наружу бешенство, — можете сколько угодно сечь плетьми вашу солдатню. Можете даже убивать. Но только, ради Бога, умерьте свой пыл с арестованными, которые представляют столь огромную важность. И молитесь, чтобы Равенсби не умер до того, как ему по всей форме будет вынесен приговор. Иначе вам придется дорого заплатить за собственную глупость. Господи, не хватало мне еще выпустить из рук такие имения в Приграничье! Кстати, до меня дошли слухи о том, что в случае, если милорд Кэрр отдаст Богу душу, ваша своевольная дочка не станет давать показаний. Вы хоть понимаете, что это для нас означает, старый вы идиот?! Хотя, возможно, ее показания могут и не пригодиться, я бы предпочел, чтобы они все-таки понадобились!

В том, что касается манипуляций и интриг, Куинсберри слыл непревзойденным мастером. Всяческая жестокость ему претила — она лишь затрудняла тонкие дипломатические маневры. Он предпочитал иметь дело со взяточниками, а взяточники не переносят и запаха крови.

— Не надо истерик. Он выживет, — решительно оборвал собеседника эрл Брюсиссон, уверенный в своем умении определять, до какой степени можно истязать человека, не опасаясь за его жизнь. — Я знаю, когда заканчивать порку.

— Очень хотелось бы, чтобы ваш опыт вас не подвел.

— Да бросьте вы брюзжать, Джеймс. Вспомните, что, если бы не моя настойчивость, ему сейчас не сидеть бы в подземелье, — напомнил Гарольд Годфри, который в течение всего разговора и не подумал встать с мягкого кресла. Его светлые глаза насмешливо следили за герцогом Куинсберри, который продолжал беспокойно мерить шагами комнату. — Не лишайте меня маленьких развлечений.

— Хорошенькое будет развлеченьице, если наш пленник сдохнет. — Несмотря на то что он позаботился о подкупе судьи и присяжных, Куинсберри вовсе не хотел опозориться, представив им мертвого подсудимого. Нет, столь грубая работа была ему совершенно не нужна. — Я не хочу, чтобы возникли какие-либо сложности с обвинением. И не хочу, чтобы все тыкали в нас пальцем, говоря, что это мы убили его. Его собственность должна перейти ко мне вполне легальным путем, чисто, без всяких темных пятен, из-за которых в будущем могут возникнуть новые судебные тяжбы. Подумайте, одна только библиотека Равенсби стоит целое состояние!

— Ну и берите ее себе на здоровье! Что касается меня, то я больше интересуюсь чистокровными жеребцами его конюшни.

Голова Куинсберри нервно дернулась. Он и сам имел виды на эту конюшню. И все же герцог заставил себя улыбнуться, решив пока не обнаруживать свой интерес к лошадям. Терпение, прежде всего терпение. У них еще будет время, чтобы разделить состояние Равенсби по справедливости… Так, чтобы он не остался внакладе.

— Нам придется несколько отсрочить начало процесса, — произнес Куинсберри оживленно. Их диалог все больше походил на разговор двух воров-карманников, обсуждающих, как лучше облапошить очередную жертву, и это его несколько коробило. — Надо подождать, пока подсудимый перестанет вызывать столь живое сочувствие. Ваши извращенные развлечения обернутся для нас потерей по меньшей мере двух недель.

— Если вам доставляет такое удовольствие винить во всем других, — проговорил эрл Брюсиссон усталым тоном, — то окажите милость, браните меня и дальше. Забавляйтесь на свой лад. Но позвольте еще раз напомнить вашей милости, что именно я приволок этого мерзавца сюда для вас. И дело тут не в ваших хитроумных планах или манипуляциях с судьями и нищими дворянчиками, а в моем упрямстве, в моей решимости идти до конца! — Он поднялся, давая понять, что после изнурительной дороги ему позволительно не обременять себя излишней вежливостью. — Вам бы лучше поблагодарить меня, милорд, со всей щедростью, — сказал напоследок Годфри с еле заметным кивком, вложив в свои слова весь сарказм, на который был только способен. — Полагаю, это еще не поздно сделать — в форме пожалованных мне земельных угодий. Надеюсь, что когда-нибудь мы сможем более подробно обсудить вопрос о том, какой именно будет ваша благодарность.

И, язвительно ухмыльнувшись, вышел из кабинета.

Куинсберри остался один — хмурый и раздосадованный задержкой в осуществлении своего проекта. Что делать, Гарольд Годфри никогда не жаловал тех, кто не желал марать руки кровью своих жертв. С его точки зрения, это было излишним благородством — качеством, которое всегда ему претило. Тем не менее оба союзника были исполнены решимости и дальше действовать рука об руку, идя к заветной цели — имениям Равенсби.