"Леди и лорд" - читать интересную книгу автора (Джонсон Сьюзен)

19

Пока весь Голдихаус купался в блаженстве, Гарольд Годфри в Лондоне не покладая рук трудился над тем, чтобы как можно скорее разрушить счастье, только что обретенное лэйрдом и леди Равенсби.

— Все бумаги можно составить здесь, в Лондоне, — басовито убеждал грузный Годфри своего работодателя — герцога Куинсберри, человека средних лет, тощего и темного лицом.

Оба прогуливались по Сент-Джеймс-парку, опасаясь, как бы их разговор, весьма деликатный и конфиденциальный, не оказался подслушан кем-нибудь из прислуги. Ведь отличить верного слугу от предателя не так легко, как может показаться на первый взгляд.

— Легче всего в суде будет доказать то, что имело место изнасилование, — задумчиво произнес Куинсберри, — хотя и обвинение в измене отнюдь не помешает.

— Беда в том, что она уже носит в себе ребенка, — с горечью напомнил эрл. — Впрочем, даже если он и женился на ней, мы будем стоять на своем, утверждая, что этот брак был насильственным.

— За свидетелями дело не станет, мы сможем подкупить их в два счета, — согласился Куинсберри.

— Или устроить так, чтобы неудобные свидетели бесследно исчезли.

— С вами трудно не согласиться, — ухмыльнулся герцог. — А теперь напомните-ка мне, какой собственностью владеет этот Равенсби. И какая документация, с вашей точки зрения, может оказаться для нас полезной. — Обходительность Куинсберри была отчасти напускной, отчасти искренней. Как и любой ловкий придворный, герцог отличался двуличием. В светской беседе он был сама любезность, но, едва дело касалось его интересов, тут уж пощады от него ждать не приходилось. Этот человек был алчен и в то же время, как утверждала молва, мог сорить деньгами направо-налево. Имения Джонни Кэрра, которые остались бы без хозяина в случае обвинения его в изнасиловании, должны были стать желанным довеском к богатствам герцога.

— Если бы вам удалось получить от королевы специальное разрешение, мы уже сейчас могли бы возбудить судебный процесс. А предстанет он перед судом или нет, не так уж существенно для тех, кто будет выносить приговор.

— Но не отрицайте, вам определенно хотелось бы, чтобы его доставили в зал суда в кандалах, — заметил Куинсберри, хорошо осведомленный о том, какую ненависть его собеседник испытывает к этому человеку.

— Один должок он мне выплатил, но за ним все еще остается второй. Или даже третий, если не сбрасывать со счетов первое похищение моей дочери. Поэтому не скрою, мне было бы приятно увидеть этого мерзавца закованным в цепи.

— Этот молодой человек слишком горяч. Его трудно удержать в узде. Хотя, впрочем, вам лучше судить о том, насколько он безрассуден. — Ходили упорные слухи о том, что Гарольд Годфри был непосредственно причастен к смерти старого эрла Грейдена. Джонни Кэрр, которому в ту пору исполнилось всего семнадцать, едва вернувшись из Франции, чтобы унаследовать титул, поскакал прямиком в Харботтл. Там у ворот замка он вызвал Гарольда Годфри на поединок.

Будучи искусным фехтовальщиком, Годфри с радостью принял вызов, брошенный зеленым юношей, и в самом деле едва не убил его. Однако бой затянулся на целый час, и в конце концов сила взяла верх над изощренностью. Годфри так и не смог нанести смертельный удар, хотя опыт и ловкость были на его стороне. И когда в конце концов Джонни Кэрр приставил острие своего клинка к горлу эрла Брюсисона, тот с пеной на устах принялся отрицать собственную причастность к кончине отца молодого дворянина, безутешного в своем горе. Семнадцатилетний идеалист не нашел в себе сил убить человека, вопиющего о своей невиновности. Он просто ушел.

— Он — проклятие моей жизни, — произнес отец Элизабет ледяным голосом, — как и его отец до него. Для меня было бы высшим наслаждением лишить этого гаденыша его богатства.

— И сколько же у него поместий? — будто невзначай поинтересовался Куинсберри. — У него, кажется, есть и корабли. Сколько всего?

— Около дюжины его поместий разбросаны по всей равнинной Шотландии. Плюс четырнадцать кораблей… Еще два новых строятся в Голландии.

— Что ж, вы неплохо все разузнали, — удовлетворенно пробормотал герцог. — А не лучше ли будет, если часть его собственности не будет зафиксирована в документах? — бросил он на компаньона взгляд исподлобья. — Во всяком случае, пока…

— Чтобы не делиться какой-то частью…

Куинсберри хитро улыбнулся.

— Хотел бы надеяться, что нам вообще ничем не придется делиться, — сказал он, четко выговаривая каждое слово. — Тем более сейчас, когда все буквально кипят гневом при одном лишь упоминании о Шотландии. Хейвершэм в палате лордов потребовал созвать всех пэров, чтобы принять заявление о той угрозе, которую представляет Акт о безопасности Шотландии. Совершенно очевидно то, что мы вполне можем использовать к собственной выгоде нынешний разгул страстей и жажду мщения. У лэйрда Равенсби есть знакомства во Франции. Его родственники и управляющие сидят в нескольких шотландских и французских портах. А это наводит на мысль, что он вполне может поддерживать сношения с Сент-Жерменским двором. Нам нужны письма — хотя бы одно или два, — но с соответствующими подписями. Вы можете это устроить?

— На это может потребоваться некоторое время. После прошлогоднего случая с Саймоном Фрейзером любой сто раз подумает, прежде чем прибегнуть к помощи любителя в качестве «переписчика».

— Я мог бы свести вас с кое-какими полезными людьми на континенте. А мы тем временем, не мешкая, приступили бы к делу об изнасиловании. Во всяком случае, ни у кого не возникнет и тени сомнения в том, что он похитил вашу дочь. Что же касается его связей с приверженцами короля Якова, то с этим делом будем продвигаться медленнее, зато наверняка. У него слишком много друзей в шотландском парламенте, так что обвинить его в измене будет не так уж легко.

— Но даже самые верные друзья не смогут защитить его от обвинений в изнасиловании. Этот человек — грязный сластолюбец.

— Вот и кстати, что у него появилось нечто вроде нежности к вашей дочери.

— Никаким романтизмом здесь и не пахнет, — раздраженно отрезал Годфри. — Этот мерзавец просто срывает цветы удовольствия везде, где только может.

— Так как же насчет вашей дочери? Она подпишет жалобу?

Гарольд Годфри на несколько секунд задумался над тем, какую шутку может сыграть с ним на сей раз независимый нрав его чада.

— Об этом не беспокойтесь. Я заставлю ее поставить свою подпись, — твердо произнес он в конце концов.

В ноябре палаты лордов и общин заседали в Вестминстере в воинственном настроении. Парламентарии были исполнены решимости потребовать самых суровых кар в отношении Шотландии за принятие ею Акта о безопасности. Англия восприняла этот шаг как угрозу и оскорбление, а вооружение шотландской милиции приводилось в качестве доказательства враждебных намерений.

О всеобщем волнении, вызванном принятием Шотландией Акта о безопасности, можно было судить по тому факту, что, когда пэры собрались на заключительное заседание 20 ноября, в палате лордов яблоку негде было упасть — столько было желающих выслушать громоподобную речь Хейвершэма. Главной темой его выступления были тревожные настроения в среде мятежных шотландцев.

7 декабря лорды заседали в специальной комиссии, обсуждая, как наилучшим образом поставить Шотландию на колени. И было решено, что возмездие ускорит решение проблемы престолонаследия, имеющей первостепенную важность для Англии в условиях, когда во Франции обретался претендент на трон. Была поддержана резолюция лорда Галифакса о том, что все шотландцы, за исключением поселившихся в Англии, Ирландии и колониях, а также тех, кто состоит на службе в армии и на флоте, должны быть объявлены иностранцами до оформления унии или решения вопроса о престолонаследии. Лорды уполномочили комиссаров Адмиралтейства отрядить английские быстроходные корабли для перехвата всех шотландских судов, торгующих с противником. И призвали королеву принять незамедлительные меры для проведения оборонительных мероприятий на границе.

Итак, английский парламент повел открытое наступление на Шотландию, осмелившуюся заикнуться о независимости.

А когда эта новость распространилась к северу от границы, шотландцы все как один выразили готовность противостоять английской тирании.

В это время вдали от вестминстерских политических бурь, не ведая о кознях Гарольда Годфри, Грэмы из Ридсдейла лелеяли собственные планы прибрать к рукам наследство Элизабет. Несколько дней спустя после возвращения из Хекшема они созвали судейских крючкотворов и приступили к юридическим маневрам, необходимым для того, чтобы обвинить Элизабет в колдовстве, которое якобы и привело к безвременной кончине их отца. Свидетели, естественно, нуждались в подробных наставлениях о том, какими должны быть их показания. Их петициям предстояло лечь на стол местного судьи, которому надлежало допросить обвиняемую. Одним словом, каждый документ должен был, пройдя собственный извилистый путь, занять свое место. Тогда и можно было принять решение о том, когда выносить дело на суд присяжных. Подготовка сцены, выплата жалованья актерам, а главное, неустанные репетиции, чтобы каждый из них знал свою роль назубок, — все это требовало времени.

Первые дни после свадьбы молодые проводили в путешествиях между «Тремя королями» и Равенсби. Они находили особое удовольствие в хлопотах со строительством, причем каждый считал себя непревзойденным инженером и зодчим. Постоянно беседуя и споря, муж и жена словно растворялись друг в друге, открывая новые, доселе неизведанные глубины любви. Благодаря часто наведывавшимся к нему посыльным Джонни был в курсе дел Вестминстера, хотя и без донесений знал, что от английского парламента вряд ли можно ожидать сочувствия к бедам шотландцев.

В один из коротких дней, когда стоял уже поздний октябрь, возвращаясь к дому, Джонни и Элизабет заметили возле крыльца экипаж. Утро они провели вместе с Монро на рытье котлована: новое озеро должно было соединить цепь прудов в один гигантский водоем. Осенний день выдался солнечным и теплым, тронутая багрянцем листва парка играла непередаваемыми красками.

— А вот и гости пожаловали, — заметила Элизабет. — Узнаешь карету?

— Не совсем, — уклончиво ответил Джонни, хотя и прекрасно знал, кому принадлежит этот экипаж. — Полагаю, соседи сочли, что со времени нашей свадьбы прошло уже достаточно времени, чтобы начать наносить нам визиты.

Столкнувшись в прихожей с Данкейлом Вилли, он с облегчением узнал, что эрл Лотиан на сей раз нашел-таки возможность сопровождать собственную жену. На присутствие эрла указывали также его удочки, прислоненные к стене.

— Они в салоне Юпитера, милорд, — сообщил официальным тоном Вилли, — поджидают вас с графиней.

— Кто это — они? — поинтересовалась Элизабет.

От нее не укрылся быстрый взгляд, который Вилли метнул в сторону хозяина, а потому она с нетерпением ожидала ответа на свой вопрос.

— К нам приехали Калросс и Джанет Линдсей, — с непроницаемым лицом сообщил Джонни.

— На рыбалку? — Великолепные длинные удилища невозможно было не заметить, и все же ей трудно было представить элегантную Джанет Линдсей слоняющейся с удочкой в руках по речным отмелям.

— Полагаю, и ради того, чтобы повидаться с тобой. — Продолжая разговаривать с ней ровным, без малейшего намека на эмоции, голосом, он, не выпуская руки жены, вел ее к южной анфиладе.

Воспоминания о последней встрече с графиней были не из числа самых приятных, и в какой-то момент Элизабет захотелось упереться, однако, передумав, она ограничилась лишь ядовитым вопросом:

— И насколько же любезной я должна быть с твоей… Как бы ее поприличнее назвать?

— Тогда я не был женат.

— Зато она была замужем, — вкрадчиво напомнила Элизабет. — Интересно, как тебе удается ладить с ее мужем?

— Мы с Калроссом старые друзья.

— Ваша дружба, должно быть, не знает границ, — вставила она очередную шпильку, — раз он столь великодушно закрывает глаза на то, что ты наставлял ему рога.

— Он женился на ней не по любви.

— И она, вероятно, выходила за него замуж вовсе не из-за большого чувства.

— Не столь уж редкий брак в среде аристократов… Тебе не кажется?

— Они надолго к нам?

— Надеюсь, что нет. — Вздохнув, Джонни замедлил шаг, и они ненадолго остановились перед портретом его бабушки, принадлежавшим кисти Ван Дейка. — Извини, дорогая, — мягко проговорил он, — если бы я мог, то и близко не подпустил бы ее к себе. Но что делать, если в Роксбурге все только и занимаются тем, что наносят друг другу визиты? Боюсь, что эрл и графиня Лотиан не являются в этом исключением.

И голосом, и позой он выражал такую неловкость, что Элизабет даже прониклась к нему сочувствием. Более того, его извиняющийся тон пришелся ей по душе.

— Не беспокойся, милый, я вовсе не собираюсь вцепиться ей в волосы или разукрасить ее напомаженную физиономию, — успокоила она своего супруга. — Поскольку в конечном счете ты достался мне, а не ей, — добавила добрая жена, многозначительно подняв бровь, — я вполне могу позволить себе светское благодушие.

Джонни улыбнулся с видимым облегчением.

— И все же держись на всякий случай поближе ко мне, — предупредил он. — Я не могу гарантировать, что она будет настроена столь же благодушно.

— Ты это серьезно говоришь?

— Она непредсказуема, — ответил он с сокрушенным видом.

Ее задело то, насколько хорошо он знал нюансы поведения этой женщины. Так можно знать только того, с кем тебя связывают интимные отношения. Поэтому Элизабет не смогла отказать себе в удовольствии мстительно заметить:

— Во гневе Джанет Линдсей, должно быть, все-таки менее опасна, чем Хотчейн.

— Я не был женат на ней, — угрюмо проговорил он.

— Так ведь и я была выдана за него замуж не по своей воле. Может быть, скажешь, что тебя тоже насильно толкнули к ней в объятия?

Ему нечего было ответить. Действительно, никто не принуждал его к амурным похождениям, и сама мысль о том, что ему приходилось пускаться в разгул не по своей воле, звучала едкой насмешкой. Набрав полные легкие воздуху, Джонни, так и не сообразив, что сказать, медленно выдохнул.

— Надеюсь, они уедут еще до ужина, — нашелся он наконец.

Конечно же, его надежде не суждено было сбыться. Уже в тот момент, когда он робко высказал ее, Элизабет могла с уверенностью предсказать, что они не уедут. Она хорошо знала женщин, подобных Джанет Линдсей. Для этих дам покинуть поле брани без завершающей смертельной битвы было все равно, что появиться на людях, не подведя глаза и не нарумянив щеки.

День прошел достаточно спокойно. В какой-то мере его можно было назвать даже приятным. Элизабет сопровождала мужчин в походе на рыбную ловлю. Что же касается Джанет, то она предпочла остаться дома, опасаясь, как бы не обгореть на солнце. Свою нежную кожу она берегла как зеницу ока. Прихватив с собой корзинку, которую госпожа Рейд заботливо наполнила съестным, небольшая компания отправилась по южному лугу в сторону, где земли Равенсби на десятки миль тянулись вдоль извилистых берегов Твида. Пока мужчины бродили по берегу, проверяя удочки и забрасывая леску в воды величавой реки, Элизабет сидела, любуясь безмятежным пейзажем.

Так продолжалось до самого вечера. Даже начало ужина не предвещало никаких неприятностей, и Элизабет в душе уже радовалась тому, что с честью вышла из непростой ситуации.

Первое было съедено, оставались две перемены блюд, и тема разговора была самой что ни на есть прозаической. Деревенские хозяева толковали о погоде, уборочной страде и обнадеживающем состоянии экономики, когда вслед за голодным годом последовали сразу два года рекордных урожаев. Не остались без внимания и политические проблемы, обсуждавшиеся парламентариями в Вестминстере.

Элизабет была почти убаюкана размеренной беседой, и тут, как удар хлыста, со стороны Джанет Линдсей прозвучала неожиданно злая реплика.

— Какая, должно быть, мука производить на свет потомство! — воскликнула ни с того ни с сего томная брюнетка, бросив на Элизабет пронзительный взгляд поверх бокала с вином. — Толстеешь, дурнеешь… И к тому же постоянно тошнит.

Элизабет положила вилку на тарелку, поняв, насколько самонадеянной была ее мечта пережить этот вечер без скандала. И все же, собрав волю в кулак, она заставила себя миролюбиво улыбнуться.

— Честно говоря, я никогда еще не чувствовала себя настолько здоровой.

— Вот уж ни за что не подумала бы, что тебя могут заинтересовать дети. — Следующая ядовитая стрела была адресована Джонни. Эти слова были произнесены самым интимным тоном, а потому не могли не взбесить Элизабет.

Нагнувшись к жене, Джонни успокаивающе накрыл ее ладонь своей.

— Мы оба очень хотим этого ребенка, — сказал он и бросил на супругу один из тех нежных взглядов, о которых мадам Ламье неустанно рассказывала всем в Келсо на протяжении двух последних недель.

— Действительно, я очень долго мечтала о маленьком, — согласилась Элизабет, подняв взгляд на Джанет, лицо которой напоминало сейчас злобную маску.

— Смотри, как бы он не родился недоношенным, — язвительно проворковала графиня Лотиан.

— Довольно, Джанет! — одернул ее муж. — Тебе не следует больше пить.

На секунду графиня замолкла, видимо решая, как ответить супругу. Ее темные брови сошлись у переносицы, красный рот сжался в тонкую линию. Однако эрл Лотиан, державшийся, несмотря на годы, осанисто и с достоинством, все еще мог поставить на место кого угодно.

Откинувшись на спинку стула, Джанет театральным жестом подняла свой бокал и с подчеркнутым подобострастием протянула мужу, словно желала выпить с ним в знак примирения.

В разговоре она больше не участвовала, однако до конца ужина осушала один бокал за другим, что было верным признаком надвигающейся бури. Сегодня вечером гроза была неминуема. Джонни хорошо знал: в подпитии Джанет Линдсей превращалась в бомбу с тлеющим фитилем.

Как только ужин закончился и вся компания переместилась в гостиную, чтобы немного передохнуть после обильного стола, Джонни, сославшись на состояние Элизабет, извинился перед гостями за ранний уход. Супруги Линдсей остались ночевать, как это водилось между соседями в те времена, когда бездорожье делало путь от одного поместья к другому, и без того неблизкий, еще более значительным с наступлением темноты. Поскольку друзья Джонни уже не первый раз оставались в его доме на ночлег, слуги привычно проводили их в специально отведенные покои.

— Надеюсь, нам не слишком часто придется развлекать твоих старых любовниц, — взвинченно заметила Элизабет, когда они с мужем остались наедине в своей спальне. — После десятого бокала вина они становятся на редкость неприятными.

Замечание явно требовало ответа, и Джонни перебрал в уме с десяток вариантов, отчаянно пытаясь найти такой, который не спровоцировал бы взрыва. Печальная правда заключалась в том, что в сопредельных поместьях действительно проживали несколько дам, которых вполне можно было отнести к этой категории. И в ближайшее время они наверняка собирались наведаться к бывшему поклоннику, естественно, в сопровождении мужей.

— Извини, милая, — выбрал он наконец из всех ответов самый простой. — Как-то нескладно все это получается.

— Так как же мне быть, как защищаться? — продолжала вопрошать Элизабет, давая выход раздражению, накопившемуся за вечер. — Эта пьяная сучка кругом права, и ты прекрасно знаешь это! Да, я скоро растолстею и подурнею, и мне останется только по очереди принимать за чаем или ужином всех потаскушек Роксбурга, бессильно наблюдая, как каждая из них похваляется тем, что когда-то зналась с тобою весьма близко.

Стоя перед зеркалом в подвижной раме, она скорчила себе гримасу. Теперь, когда на ней не было бордового бархатного платья с кружевами цвета слоновой кости, стало особенно заметно, как раздалась ее талия, а располневшие груди еще больше утяжеляют се тело.

Подойдя к ней сзади, Джонни тихо проговорил:

— Да разве хоть одна из них сравнится с тобой? Ведь я так тебя люблю — именно сейчас, когда ты беременна.

— Все это только слова! — Бросая ему этот упрек, она в глубине души осознавала, что ведет себя как капризный ребенок. Однако после нескольких мучительных часов, проведенных в компании Джанет Линдсей, красивой, как фарфоровая статуэтка, и соблазнительной, как фея, Элизабет просто не могла вести себя иначе. — А она просто наглая шлюха! — подытожила возмущенная жена.

«Чем и привлекательна», — закончил про себя ее фразу Джонни, хотя о его влечении к Джанет можно было теперь говорить только в прошедшем времени.

— Я позабочусь о том, чтобы утром они уехали, — попытался он успокоить расходившуюся супругу, опасливо прикоснувшись к ее руке. Передряги с гостями заставляли его усомниться в том, что этот жест будет воспринят достаточно благосклонно. И он оказался прав.

Крутанувшись на месте, как волчок, Элизабет зло произнесла:

— А вот я сомневаюсь, что графиня соблаговолит завтра убраться восвояси!

Долгий опыт научил Джонни не отвечать криком на раздраженные женские упреки.

— Тогда, может быть, мне стоит поговорить с Калроссом еще сегодня? — произнес он как можно спокойнее. — Чтобы быть уверенным заранее…

— Ты снова хочешь встретиться с ней!

— Да нет же! О Господи, как такое могло прийти тебе в голову? Надо же, принесла их нелегкая… — Он обеспокоенно посмотрел на часы. — Ничего, еще не поздно. Калросс сейчас наверняка играет в бильярд.

— А что же, интересно, делает она? — язвительно осведомилась Элизабет. — Или, вернее, что она делала, в то время как Калросс играл в бильярд? Наверное, поджидала тебя в своей комнате?

Ее интуиция была просто поразительной. Сделав это печальное открытие, Джонни тут же почувствовал раскаяние перед пожилым человеком, который ни разу не позволил себе укорить его за беспутство.

— Все это дела давно минувших дней, — произнес он, все еще сохраняя выдержку. — Отчего бы тебе не послать вместе со мной Хелен в качестве провожатой, которая следила бы за каждым моим шагом? Клянусь тебе, единственное, чего я сейчас желаю, — это поговорить с Калроссом. Он все поймет.

— Что твоя жена — ревнивая зануда… Ты это имеешь в виду?

— Нет, что в следующий раз им лучше приезжать вместе с другими людьми.

— Или не приезжать вовсе! — отрубила Элизабет.

— Я не могу поступить так с Калроссом. — Голос Джонни был несколько растерян, но в то же время тверд. — Он был другом моего отца.

— Так, может, он разведется с ней? — Чувства окончательно взяли верх над ее рассудком.

— Не исключено. — Разговаривая с ней, он взвешивал каждое слово.

— Но не могут же все мужчины, с женами которых ты в разное время переспал, подать на развод! Или я ошибаюсь?

«Наверное, в эту минуту они сделали бы это без колебаний», — хотел было сказать Джонни, но вовремя сдержался. То, что мужчина сам решал, как ему вести себя, было непреложным фактом жизни, и Джонни был не единственным, кто путался с замужними женщинами.

— Тогда я не знал тебя, а сейчас такого просто не случится, — объяснил он жене без околичностей. — Так ответь же: ты хочешь, чтобы Хелен пошла со мной?

— Да… Нет… Да, черт возьми! Я на всю жизнь останусь ревнивой женой, заруби это себе на носу!

— Что ж, в таком случае зови ее. — Джонни хорошо знал, что такое ревность. Он сам ревновал ее даже к покойному мужу.

Как он и ожидал, Калросс гонял шары в бильярдной вместе с Адамом и Кинмонтом. Монро в тот день уехал в Эдинбург, чтобы вызвать инженера для устройства перемычки между прудами и рекой. А Джанет, насколько можно было судить, осталась в своей комнате. Она не слишком любила наблюдать за мужскими играми.

Хозяин и гость расположились в креслах у огня, наполнив бокалы коньяком, недавно доставленным из Ла-Рошели. Хелен скромно стояла в сторонке, не до конца уверенная в том, что имеет право присматривать за лэйрдом, который всегда отличался своеволием. Однако леди Элизабет дала ей ясный наказ, а лэйрд только стоял как паинька и молча слушал, что говорит его жена. Так что делать было нечего — оставалось только во все глаза таращиться на хозяина. Поговорив несколько минут о достоинствах бренди и любимых виноградников, мужчины замолчали. И тогда Калросс сказал:

— Джанет нужна мне. Она согревает мою старость.

— Понимаю, — ответил Джонни. — На твоем месте я тоже выбрал бы ее. — Хотя на самом деле не сделал бы этого. Ни за что! Он был не из тех мужчин, которые безучастно взирают на то, как их жены проводят время с другими. — Беда лишь в том, что беременность сделала Элизабет более эмоциональной, — осторожно добавил он. — Вот видишь, сегодня вечером я пришел к тебе с дуэньей.

Калросс удивленно поднял бровь.

— Ты слишком потакаешь своей супруге. Вот что значит большая любовь. Это и непосвященному видно, хотя, признаюсь, весь Роксбург гудит от слухов о твоих необычных ухаживаниях. К тому же я знаю, как ведет себя женщина… женщина enceinte[17], — заметил он. — Все девять месяцев моя Джонетта была напряжена, как струна. — Калросс грустно улыбнулся при воспоминании о покойной первой жене. Она подарила ему шесть детей, у которых уже росли собственные дети.

— Я хочу, чтобы счастье Элизабет ничем не было омрачено, — задумчиво произнес Джонни, вертя в пальцах бокал с бренди.

— Мог ли ты, мой мальчик, предаваясь земным усладам, предположить, что такое когда-нибудь случится? Мог ли предвидеть, что и твое сердце познает любовь? — Эрл Лотиан пристально смотрел на своего молодого соседа.

Джонни густо покраснел — так, что даже бронзовый загар не смог скрыть румянец, заливший его щеки.

— До какого-то времени никто не ведает, что такое чувство существует… Или знает, но не придает этому значения…

— До тех пор, пока оно не отнимет у тебя рассудок, — Да, — невесело ухмыльнулся Джонни и перевел взгляд с коньяка, плескавшегося в бокале, на Калросса. — Однако, как ни странно, я не жалею об этой утрате.

— Утром я увезу Джанет домой, так что твоя жена может спать спокойно, — тихо произнес старый эрл.

— Я очень благодарен тебе за это. Заранее прошу простить Элизабет, если утром она не выйдет проводить вас. Она обычно спит долго.

— Ничего, ничего… Ей вовсе нет нужды подниматься из-за нас чуть свет, — поспешно ответил Калросс, заглаживая неловкость, поскольку в их разговор явно вкралась фальшь. — Некоторое время Джанет может продолжать доставлять нам кое-какие хлопоты, — продолжил он с удивительным спокойствием. — Она не из тех женщин, которые легко смиряются с поражением, к тому же ей неведомо, что такое настоящая любовь. И твой брак не будет для нее препятствием.

— Спасибо за предупреждение, — поблагодарил Джонни старого друга. Так впервые они косвенно признались друг другу в том, что пользовались благосклонностью одной женщины.

Пока мужчины наслаждались бренди, в дверь спальни раздался громкий стук. Открыв дверь, Элизабет оказалась носом к носу с Джанет Линдсей.

— Мне надо поговорить с Джонни, — выпалила с порога графиня Лотиан, у которой в руке был зажат бокал вина. В белом атласном платье с воротом, отороченным густой оборкой, она выглядела неотразимо.

— Его здесь нет, — пролепетала Элизабет, от неожиданности едва не лишившись чувств.

— Так где же он?

— Не здесь, — произнесла Элизабет уже тверже, намереваясь захлопнуть дверь перед носом непрошеной гостьи.

— Врешь! — презрительно бросила Джанет, плавно переступив через порог и направившись прямиком к туалетной комнате с уверенностью, красноречиво говорившей о том, что она здесь далеко не впервые. Открыв узкую дверь, графиня недоверчиво заглянула внутрь, а затем подошла к соседней небольшой гостиной, которая также была подвергнута осмотру.

Никого там не найдя, она лениво обернулась.

— И часто он тебя оставляет ночью одну?

— Не понимаю, почему это должно тебя интересовать. — Элизабет не отходила от входной двери, едва удерживаясь от того, чтобы не наброситься на бывшую любовницу Джонни, с наглой уверенностью расхаживавшую по ее спальне.

— Он никогда не будет тебе верен, — продолжала Джанет.

— Не думаю, что он был верен и тебе. — Ответив резкостью на резкость, Элизабет почувствовала неизъяснимое удовольствие.

— Не будь дурочкой, милая. Ты заблуждаешься, если полагаешь, что именно тебе удастся стать исключением из правила.

— Верен мне мой муж или нет, тебя совершенно не касается.

Джанет Линдсей залилась торжествующим смехом.

— Верность Джонни Кэрра… Хорошо сказано! Все равно что милосердие Англии или дети папы римского. Ах, милое мое дитя, — проворковала она, — даю тебе месяц, не больше. Твоя фигура еще не испорчена окончательно, но скоро… Он никогда не хотел детей. Ты знаешь об этом?

— Может быть, он не хотел их от тебя? — И все же самоуверенность графини заставила Элизабет внутренне содрогнуться от недоброго предчувствия.

— Вот тут ничего не могу тебе возразить. Но все же подумай: можешь ли ты хоть на секунду вообразить его с орущим сопляком на руках? Он даже пальцем боялся притронуться к младенцу.

— Откуда ты знаешь? — Едва вымолвив эти слова, Элизабет захотела взять их обратно.

— Запомни, моя девочка, я знала его задолго до того, как он стал лэйрдом. Я действительно знаю его, а ты — нет!

— Вот ведь как интересно! Отчего же он тогда на тебе не женился?

Вспышка гнева была внезапной и яростной. Утонченное злорадство, которое разыгрывала до этого Джанет Линдсей, мгновенно сменилось откровенным бешенством. Ее белая кожа неожиданно стала бурой.

— Ах ты, белобрысая сучка, — злобно зашипела она. — Не пройдет и двух недель, как я получу его обратно…

— Ты случайно не заблудилась, Джанет? — неожиданно прозвучал из темного коридора холодный голос Джонни.

Обе женщины испуганно обернулись, подняв глаза на высокую фигуру, вдруг возникшую из тьмы. Джонни неподвижно стоял в дверном проеме, и свет из спальни переливался на бархате его камзола терракотового цвета. Его легкая усмешка свидетельствовала о чем угодно, но только не о добродушии.

— Я говорил о тебе с Калроссом, — спокойно сообщил он Джанет, — и он проявил полное понимание. Ведь когда-то у него была жена, которую он по-настоящему любил. — В его голосе зазвучала сталь. — Так что лучше тебе побыстрее убраться отсюда.

Не дожидаясь ответа, Джонни подошел к Элизабет.

— Еще раз прости меня, — прошептал он, не решаясь, впрочем, притронуться к ней.

— Провались ты ко всем чертям! — завопила графиня Лотиан, запустив в них своим стаканом. — Да что ты знаешь о любви?!

Джонни быстро дернул Элизабет за руку, и она качнулась в сторону. Этой доли секунды было достаточно, чтобы спасти ее от прямого попадания. Разбившись о стену, бокал разлетелся на мелкие осколки. В следующее мгновение Джонни заслонил собой жену, поскольку Джанет сама ринулась в атаку.

В тот вечер она слишком много выпила, чтобы смиренно воспринять собственное поражение. Впрочем, смирение никогда не входило в число ее добродетелей. Джонни перехватил ее занесенную руку.

— Уж не думаешь ли ты, что сможешь остановить меня? Ты, мерзкий… — Джанет извивалась, как змея, пытаясь освободиться от его железной хватки. Но ему все-таки удалось вытолкать ее за порог. Захлопнув дверь, он тут же повернул ключ в замке.

— Что ж, теперь твоя очередь. — Прижавшись затылком к запертой двери, Джонни не мог отдышаться. — Давай же, визжи, набрасывайся на меня с кулаками — любая жена поступила бы так на твоем месте после подобного визита. Я бы извинился перед тобой, но у меня просто нет слов для извинений за выходку Джанет. Хотя тебе вряд ли доведется увидеть ее вновь. Лучше я сам как-нибудь навещу Калросса.

— Ни за что в жизни! — решительно выпалила Элизабет.

Его брови удивленно поползли вверх.

— Она тоже будет там. Теперь-то я не сомневаюсь в этом. Но я дьявольски ревнива, а потому не допущу никакого свидания между вами. Уж лучше пусть он сам приезжает сюда. Один.

Черная бровь Джонни оставалась по-прежнему вопросительно изогнутой.

— Значит, ты становишься моим тюремщиком?

— Ты совершенно прав, черт возьми! И думаю, тебе лучше сразу предупредить своих бывших любовниц, что, если они вздумают сунуться сюда, никто не гарантирует их безопасность.

Джонни весело рассмеялся.

— Кажется, меня сажают на короткий поводок.

— Было бы правильнее назвать это намордником.

Улыбка не сходила с его лица:

— Звучит достаточно непристойно. Может быть, нам стоит, не откладывая, испытать кое-что из задуманного тобой уже сегодня ночью?

Элизабет презрительно скривила губы.

— Не думай, что сможешь своей болтовней сбить меня с толку. Я разговариваю с тобой совершенно серьезно. Ты принадлежишь только мне, Джонни Кэрр, запомни это, и я ни с кем не собираюсь тебя делить.

— Но разве это не восхитительно? — зашептал он, направляясь к жене. — Я сгораю от нетерпения стать твоей собственностью. Ведь это предполагает… определенную близость между нами. — Теперь Джонни стоял почти вплотную к ней. Его фигура возвышалась над ней, как утес, — мрачный и прекрасный одновременно. — С каждым днем я люблю тебя все больше. — Ирония в его словах сменилась подлинной теплотой, и чем проще были эти слова, тем больше чувств выражали. — Я так жалею о годах, растраченных впустую без тебя. Владей же мной — я буду только рад.

— Я знаю, — ответила она с такой же прямотой. Гнев ушел куда-то сам собой, а особы из прошлой жизни ее мужа, подобные Джанет Линдсей, отодвинулись на задний план, где им и надлежало пребывать. Лишенная любви на протяжении многих лет, Элизабет сейчас гораздо острее, чем большинство женщин, испытывала блаженный прилив этого чудесного чувства.

— А ты действительно уверена? — шутливо спросил он.

— Абсолютно.

— Кто знает? — задумчиво улыбнулся он, склонившись над ней так низко, что его дыхание коснулось се губ. — Быть может, мы становимся законодателями новой моды… моды на супружескую верность?

Свирепые зимние штормы, ставшие в ноябре полновластными хозяевами Северного моря, означали полный штиль в торговом судоходстве. Редкий корабль осмеливался выйти в плавание в такую погоду. А потому Джонни и Элизабет под Рождество окончательно осели в Голдихаусе. Незадолго до праздников они с распростертыми объятиями встретили Робби, который вернулся из поездки в Роттердам. Праздничные торжества отличались особой пышностью, несмотря на то что Керк пытался возражать против бурных церемоний, считая их пережитком «папства и язычества». Но Кэрры издавна отмечали Рождество с размахом. Эта традиция велась еще с тех пор, когда в этих местах не было монастырей.

В каждый из двенадцати рождественских вечеров Джонни дарил своей очаровательной супруге какую-нибудь драгоценность, хотя уже на третий вечер она начала протестовать против подобного расточительства, утверждая, что муж вконец избаловал ее.

— К чему эти излишества, дорогой? — нежно бормотала она, доставая из шкатулки серьги с жемчужинами огромных размеров. В их спальне было очень тихо, и эту необычную, уютную тишину не могли нарушить даже пьяные выкрики, доносившиеся снизу, из большого зала, где в разгаре была праздничная пирушка. Комната была наполнена ароматом ветвей сосны и остролиста. Элизабет нежно улыбнулась мужу, лежавшему рядом на кровати. — Ведь они стоят целую кучу денег…

— Это шотландский жемчуг, — пояснил он, — к тому же никто не может мне запретить покупать моей жене подарки по собственному выбору. — Его улыбка была поистине ангельской. — Примерь их, я хочу посмотреть, идут ли тебе эти побрякушки, когда ты раздета.

— Распутник, — прошептала она.

— Какой уж есть… — Черная бровь едва заметно дрогнула. — Но признайся, разве не прекрасно мы ладим между собой?

Она тихонько засмеялась.

— Ты развращаешь меня.

Его глаза светились добротой и нежностью.

— Но разве не в этом заключаются мои супружеские обязанности?

— Не слишком ли многого я требую от тебя?

Теперь уже он не смог удержаться от смеха.

— Не беспокойся, дорогая. Кажется, я пока еще в силах исполнить все твои требования.

В этот морозный день Элизабет нежилась в постели. Казалось, весь Голдихаус поеживается от холода, и ее неумолимо клонило в дрему. Джонни был в отъезде — вместе со слугами он отправился в Келсо на скачки. Два его берберских жеребца участвовали в праздничном заезде.

Когда Элизабет проснулась, солнце уже село. Она лежала на подушках и мягких перинах, задумчиво вглядываясь в сумерки, сгущавшиеся за окном. Элизабет было скучно без Джонни — со времени свадьбы они были практически неразлучны, и каждый из его редких отъездов превращался для нее в невыносимое испытание.

Зарывшись поглубже в мягкую перину, она принялась мечтать о том, как хорошо было бы, если бы Джонни был сейчас возле или, вернее, внутри ее. Бесстыдные мечты розовым туманом обволакивали ее полусонное сознание. Ее чувства, тело, кожа, нервы, казалось, пребывали в вечной готовности к наслаждению. И она не могла не спрашивать себя, все ли беременные женщины столь же безраздельно сосредоточены на собственной чувственности, почти полностью забывая об остальном, что их окружает. К сожалению, ей некого было спросить об этом — уж, во всяком случае, не Хелен или госпожу Рейд. А Джонни эта проблема вряд ли могла беспокоить — ее сексуальный аппетит был для него просто источником наслаждения.

Сладко потянувшись в постели, Элизабет с удовольствием ощутила прикосновение теплых гладких простыней к своему обнаженному телу. Переведя взгляд на каминную полку, она увидела, что тонкие золотые стрелки часов показывают половину пятого. Было уже совсем темно. Скачки должны были вот-вот закончиться. Нетерпеливая жена беспокойно заворочалась под одеялом.

Еще пять минут она следила за тем, как минутная стрелка лениво ползет по затейливо расписанному циферблату. Что же делать? Может, позвонить в колокольчик, чтобы Хелен зажгла свечи, принесла поесть или помогла одеться? Интересно, запланировал ли Джонни что-нибудь на вечер? Ждать ли гостей? В бешеной кутерьме рождественских праздников она совершенно забыла о том, в какой день какое увеселение их ожидает. Впрочем, вряд ли нашелся бы человек, которому было бы под силу запомнить столь насыщенное «праздничное расписание». Ей не хотелось ни есть, ни пить, ни просто видеть Хелен. Сейчас ею владели беспокойство, раздражение, странное возбуждение.

Ей нужен был Джонни.

И тут на се губах появилась улыбка. На этом роскошном ложе ей пришла неплохая идея, как скоротать время в ожидании мужа. А заодно доставить удовольствие и ему, и себе.

Решительно откинув одеяло, она быстро поднялась с пуховиков, затем сама, чтобы обойтись без помощи Хелен, зажгла несколько свечей и подбросила угля в камин. Нужно было хорошенько натопить спальню.

Холод ей был вовсе ни к чему. Он мог только все испортить.

При свете свечей Элизабет собрала все драгоценности, которые подарил ей Джонни на протяжении последних дней, и вышла в туалетную комнату.

Запалив вощеный фитиль от жарко пылавшей в углу небольшой шведской печки, обложенной изразцами, она зажгла две свечи, стоявшие по обе стороны от венецианского зеркала, и лукаво улыбнулась собственному отражению. Ее кожа была до сих пор розовой от сладкого сна, а над растрепанными волосами предстояло как следует потрудиться, чтобы соорудить из них нечто похожее на прическу. «Ничего, успею еще», — лениво подумала красавица, отвернувшись от зеркала и направившись к массивному узорчатому канделябру, стоявшему на туалетном столике. От стоявших в нем пяти свечей и еще двух — в хрустальных бра по обе стороны двери — в небольшом помещении стало светло как днем.

Элизабет прикрыла дверь, но не плотно, оставив небольшую щель, чтобы услышать, когда вернется Джонни. Бросив в печку остатки фитиля, она приступила к осуществлению созревшего у нее плана. Развернув зеркало так, чтобы видеть в нем себя у туалетного столика, она вытащила из возвышавшейся на его поверхности груды сокровищ жемчужные серьги.

Однако крупные жемчужины не были видны под пышными локонами, ниспадавшими на плечи. Поэтому в конце концов ей все-таки пришлось заняться своей прической, прибегнув к помощи яшмовых заколок, подаренных любящим супругом предыдущей ночью. Великолепные вещицы, покрытые цветочным орнаментом и принадлежавшие в давние времена одной из принцесс китайской династии Тан, были гладкими на ощупь, как атлас. Одно лишь прикосновение к ним доставляло наслаждение.

«Ну вот, так лучше», — с удовлетворением подытожила Элизабет, разглядывая в зеркале результаты своего труда. Теперь шотландский жемчуг был на виду — словно две гигантские слезинки свисали с зажимов, украшенных бриллиантами. Она несколько раз повернулась перед зеркалом, и прекрасные жемчужины засияли в мягком свете свечей.

Затем Элизабет повесила на шею небольшой медальон — первый рождественский подарок Джонни. Одна его сторона была усыпана бриллиантами, а другая представляла собой увенчанное короной сердце в обрамлении инициалов «Э» и «Д». По краю золотого сердечка была выгравирована французская надпись: «Fidel jusqu a la moil» — «Верность до гроба». Она задумчиво провела пальцем по этим шершавым буквам, заключавшим в себе нежную клятву ее Джонни — того самого, который совсем недавно скорее предпочел бы такому обещанию немедленную смерть. В следующую секунду медальон занял свое место между обнаженными грудями.

На пальцы Элизабет надела два перстня: один — с редким золотым бриллиантом, другой — с еще более редким сиамским рубином. В той стране, где был добыт этот кроваво-красный камень, носить подобную драгоценность имели право лишь короли. Во всяком случае так сказал ей Джонни.

Покопавшись в горке драгоценных камней, мерцавших ча столе, она выбрала пояс из балтийского янтаря. Эти ярко-желтые камешки обладали магнетической силой. При их прикосновении к коже Элизабет почувствовала легкое покалывание. И ей сразу же пришел в голову вопрос о том, какой выдержкой должны были обладать те женщины, которые носили этот великолепный пояс до нее. Пряжка, выполненная из золота и бирюзы, была египетского происхождения. Ее поверхность украшал тонкий орнамент, стилизованный под пальмовую ветвь.

Налюбовавшись вдоволь античной красотой полупрозрачного пояса, она обернула им свои бедра, а на запястья нанизала по браслету. Один из них, золотой, был покрыт эмалью, другой — фиолетовыми сапфирами. Третий браслет, представлявший собой массивную золотую цепь на застежке в виде сердца, был предназначен для лодыжки. Повернув ногу, Элизабет увидела, как вспыхнуло в зеркале золото тусклым огнем. В этой цепи, неумолимо давившей своей тяжестью на нежную щиколотку, заключалась какая-то особая, варварская красота, заставлявшая сердце учащенно биться, а душу — изнывать от желания.

Теперь наступила очередь нити жемчуга, подаренной ей Джонни на восьмую ночь. Это украшение было словно специально создано для белой шеи пышнотелой красавицы. Затем по очереди были надеты все остальные ожерелья. Крупные матовые жемчужины южных морей каскадами спускались на грудь Элизабет, делая ее похожей на восточную богиню. Она свила сверкающие гирлянды двойными кольцами и расположила их так, чтобы они поддерживали ее тяжелые груди.

При каждом движении все тело Элизабет переливалось жемчужным блеском. «Более красивого рождественского подарка не придумаешь», — подумала она, разглядывая себя в зеркало. Груди с розовыми сосками ослепляли своим сладострастным великолепием; янтарь, ставший горячим от прикосновения к ее бедрам, пленял своей первобытной мистической красотой. А обет верности, который принес ей Джонни, хранился меж двух прекрасных холмов. Но и цепь, сковавшая ее ногу, напоминала о том, что Элизабет должна быть верна своему суженому.

Огонек, тлевший в ее груди, становился все жарче. Он жег требовательно, неумолимо. Желание стало неотвязным, сосредоточенным. Элизабет нетерпеливо обернулась, чтобы посмотреть на часы, но тут дверь спальни тихонько заскрипела.

В следующую секунду она уже стояла во всем великолепии на пороге туалетной комнаты.

— С Рождеством, милорд.

Подняв глаза, Джонни застыл в немом изумлении. Черная кожаная перчатка так и осталась лишь до половины снятой с его правой руки.

По мере того как взгляд изумленного супруга постепенно охватывал пышную красоту нагого тела Элизабет, богато убранного драгоценностями, его улыбка становилась все шире, а глаза наполнялись благодарностью за подобный сюрприз.

— Если бы я знал заранее, что ты задумала, милая, — медленно произнес он, — то мои кони участвовали бы сегодня в скачках без меня.

— Ты вернулся как раз вовремя, — проворковала она, — и ничего не пропустил. — Элизабет приняла позу молодой Клеопатры, и в ее глазах мелькнул огонек — лукавый и чувственный одновременно.

Весело улыбнувшись, Джонни наконец продолжил стаскивать перчатки.

— Мне крупно повезло! Но в таком случае томиться ожиданием пришлось тебе.

— Ты и так слишком балуешь меня, — успокоила Мужа Элизабет, выходя из туалетной комнаты и грациозной походкой приближаясь к нему. Ее полные груди покачивались в такт жемчужинам, свисавшим с мочек ушей. — Пришла пора и мне побаловать тебя.

Его пальцы лихорадочно побежали по накидке, расстегивая пуговицы.

— Я полностью к твоим услугам, — галантно поклонился он, небрежно отшвырнув верхнюю одежду в сторону. — Правда, тебе придется подождать буквально минуту, пока не нагреются мои руки, иначе твоя нежная кожа может пострадать.

— Пусть они будут холодными, — прошептала она, и в ее шепоте прозвучала мольба.

Эти слова — один лишь выдох — пробудили в нем нестерпимое желание. Очарованный ее телом, красивым, как зрелый плод, и чувствуя, как возбуждение в буквальном смысле растет у него между ног, Джонни с нетерпением ждал ее приближения. Он смотрел ей прямо в глаза, в которых жарко тлела страсть. И когда она была уже рядом, он наклонился и подхватил Элизабет обеими руками, так что его сплетенные ладони почувствовали влажный зной ее плоти.

Она тихонько охнула. Холод его рук одновременно сковывал и возбуждал, ее соски затвердели, словно к ним приложили по кусочку льда. Но в следующее мгновение ощущение зимнего мороза сменилось жаром пламени, вспыхнувшего в самом низу живота, и все ее чувства увлек водоворот безумного желания, от которого захватило дух. Она в изнеможении положила голову ему на плечо, пытаясь справиться с нахлынувшим на нее ощущением, от которого впору было лишиться рассудка. Низкий, почти неслышный стон вырвался из ее трепещущего рта. Его пальцы неспешно открывали ее. Длинные и холодные, они погружались в Элизабет, сгоравшую от страсти.

Ее гортанный, почти животный вопль потряс Джонни. Она всем своим весом опустилась на его ладонь. Ноги уже не держали ее. Он слегка приподнял Элизабет, отчего пульс разгоряченной плоти стал еще резче и нетерпеливее. Его пальцы продолжали раздвигать ее лоно. Податливое тело само открывалось перед ними — их восхитительный напор заставлял Элизабет погружаться в глубочайшие пучины наслаждения, и стоны ее становились все тоньше, едва не переходя в восторженные рыдания.

— Обними меня, — прошептал Джонни, подхватывая ее на руки. С готовностью выполняя просьбу мужа, она крепко обвила руками его шею и прижалась к широкой груди.

Поднеся Элизабет к кушетке, он осторожно положил ее на мягкие подушки и поцеловал в трепещущие губы, упиваясь их сладостью. Нежно проведя пальцем по подбородку своей обольстительной супруги, Джонни устремил пристальный взор в ее глаза, затуманенные от наслаждения.

— Это лучший из всех рождественских подарков за всю мою жизнь.

Запах Элизабет, исходящий от его пальцев, щекотал ноздри, вызывая первобытное, неудержимое возбуждение.

— Поцелуй меня еще раз, — томно выдохнула она, вся подавшись ему навстречу, желая почувствовать его силу.

Губы Джонни заскользили по ее рту — неспешно, нежно. Ему всегда удавалось быть более терпеливым и сдержанным. Ожидание в любви позже воздается сторицей — он отлично знал эту закономерность.

— Ты хотела бы получить подарок и на одиннадцатый день Рождества? — пробормотал Джонни, целуя жену в порозовевшую щеку.

— Да, если этим подарком будешь ты. — Ее пальцы блуждали в его шелковистых волосах.

Он коротко хохотнул, и его дыхание теплым ветерком повеяло ей на щеку.

— Легко же тебе угодить.

— Может быть, ты просто лучше других знаешь, что мне требуется.

Джонни, сидевший на краешке кушетки, выпрямился и чуть-чуть отстранился, чтобы получше видеть все великолепие драгоценностей, в изобилии украшавших жену. Его взгляд был иронично-весел.

— Пока ты беременна, милая, предугадать твои желания не так уж сложно. Так позволь же преподнести тебе еще один подарок. — Он улыбнулся, поскольку Элизабет снова взяла мужа за руку и направила его пальцы туда же, где они только что побывали. — У меня для тебя есть еще один орнамент.

— Который придаст моему бесстыдству еще больший блеск… — Последовавший за этими словами отрывистый вздох свидетельствовал о том, что Джонни был подлинным мастером в том, что касалось искусства нежных прикосновений, и его умение по достоинству оценено.

После короткой паузы он согласился:

— Да, и это не будет лишним.

— Сегодня в тебе чувствуется особая сила, — прошептала она, лениво потершись о его мускулистую руку.

— А в тебе — желание, — ответил он, одарив ее смеющимся взором голубых глаз.

— И что же? — Эта фраза, произнесенная тихим шепотом, прозвучала как команда.

— То, что через минуту я вернусь к тебе, — прошептал Джонни в ответ и, высвободив пальцы из сладкого плена, поднялся с кушетки.

Она проводила его взглядом. Остановившись перед большим гардеробом с богато инкрустированными дверцами, ее муж нагнулся и выдвинул нижний ящик. Сегодня Джонни был одет просто: его туалет составляли сюртук темно-фиолетового цвета, бриджи и сапоги. Темные волосы, на сей раз не завязанные на затылке, рассыпались по плечам. И все же именно сегодня вечером он казался ей самым совершенным творением Господа — высоким, изящным и настолько красивым, что она не в силах была оторвать взгляда от его утонченных черт, хотя знала каждую из них наизусть.

Быстро перевернув кипу шейных платков, Джонни достал с самого дна небольшую шкатулочку, обтянутую голубым бархатом. Оставив ящик незадвинутым — будучи с детства окруженным целой армией слуг, он так и не научился аккуратности, — человек-полубог вернулся и с нежной улыбкой протянул ей этот маленький футляр.

— Поздравляю тебя с одиннадцатым днем праздника, любимая.

Сев у нее в ногах, он принялся стаскивать сапоги.

Заметив на крышке шкатулки отчеканенный в золоте геральдический значок, который обычно украшал гербовый щит Валуа[18], Элизабет испытала жгучее любопытство. Нетерпеливо откинув крышку, она изумленно распахнула глаза — темно-багровый, почти черный камень буквально ослепил ее своим блеском. Овальный кулон, в центре которого сиял крупный рубин, лежал на подушечке из белого атласа. Гравюра на камне представляла собой вдохновенное изображение Леды и лебедя, обрамленное двумя рядами Драгоценных камней помельче. Первый ряд состоял из бриллиантов, второй — из прекрасно подобранного жемчуга. Три жемчужины неправильной формы, подвешенные снизу, завершали это произведение искусства.

— Просто неподражаемо! — восторженно воскликнула Элизабет, бережно прикоснувшись к темному рубину, мерцающему загадочным светом. Ее пальцы заскользили по контурам запечатленной на камне пылкой мифической сцены.

— Впервые этот подарок был преподнесен Карлом VII[19] Агнессе Сорель. Эту вещицу подыскал мне Робби в Амстердаме, — пояснил Джонни, поворачиваясь к ней лицом. К этому времени он уже успел разуться. — Теперь у тебя есть с чем носить жемчужные серьги.

— Замечательно… — протянула она, мысленно представив себя в столь ослепительном гарнитуре. — Подумать только, его носила Агнесс Сорель… До чего романтично!

— Дарю тебе это в знак любви, — несколько напыщенно произнес Джонни, — прошлой и настоящей. — Вынув кулон из шкатулки, он забрал у нее футляр из-под драгоценности и положил его на пол. — Все зависит от того, как ты захочешь носить эту вещицу, — продолжил щедрый супруг. — Нам может понадобиться золотая цепочка… — Его голос стал вкрадчивым. — Или…

— Или? — Это словечко заинтриговало ее.

Джонни осторожно положил кулон на подушку. Казалось, он не расслышал вопроса — его задумчивый взгляд был прикован к грудям красавицы жены.

— Одно из твоих ожерелий сползло вниз, — озабоченно пробормотал он, наклоняясь к ней. Приподняв на ладони ее правую грудь, Джонни потянул вверх нитку жемчуга, поправляя украшения, дополняющие роскошь обнаженного женского тела. Затем его ладонь коснулась левой груди. Осторожно погладив выступающую из-под жемчуга розовую плоть, которая сама по себе была прекраснее любых сокровищ, он тихонько опустил ее на жемчужное ложе.

— От твоих грудей можно сойти с ума, — признался Джонни, в то время как его палец продолжал описывать круги вокруг вздыбившегося соска.

Ее груди немедленно отреагировали на дразнящее прикосновение. Соски набрякли, став твердыми как камень. Ощутив, как горячая волна окатила все ее тело сверху донизу, Элизабет выгнула спину в предвкушении экстаза.

— Зрелище, что и говорить, впечатляющее, — зашептал Джонни, и подушечки его пальцев еще раз бережно обвели восхитительные полукружья, обрамленные жемчугом. Беременность сделала ее груди еще полнее и соблазнительнее.

— Я знала, что тебе понравится, — блаженно выдохнула она. Тепло, зарождавшееся под его пальцами, растекалось волнами по всему телу, доходя до самого сердца. — Но угождаю тебе только в собственных интересах…

На пестрых вышитых подушках Элизабет лежала перед ним во всей своей бесстыдной красе. На ее теле, казавшемся в скупом освещении ослепительно белым, переливались всеми цветами радуги драгоценные камни. Сейчас она казалась Шехерезадой, созданной для любви.

Джонни, сбросивший сюртук и ощущающий жгучее желание, действовал тем не менее все так же неспешно. Он слегка раздвинул ее ноги, несколько изменил позицию, поскольку бриджи вдруг стали ему тесны, и потянулся за рубиновым кулоном, который нелегко было различить на фоне цветастой вышивки, сплошь покрывающей подушки.

— С этим камнем связана довольно любопытная история, — неторопливо начал он повествование, раздвигая тем временем ее ноги и сгибая их в коленях. Его пальцы, поглаживающие бедра Элизабет с внутренней стороны, постепенно все ближе подбирались к цели жгучего желания.

Буквально впитывая кожей каждое из этих прикосновений, легких и плавных, как полет бабочки, Элизабет зажмурилась от наслаждения. Это ощущение полностью парализовало ее сознание, и она лишилась способности вести диалог.

— Однажды вечером король велел Агнесс Сорель надеть этот рубин на бал… Кстати, тебе не холодно? — заботливо осведомился Джонни, в то время как его пальцы, добравшись наконец до двух пухлых валиков, раздвинули их и обнажили трепетную перламутровую плоть. Затем он осторожно поместил рубин внутрь этих влажных складок. Гладкий овальный камень плотно вошел в ее тело, словно был предназначен для этой цели. Жемчужный ободок нежно щекотал сочную мякоть, ждущую новых услад.

Любуясь завораживающим зрелищем, Джонни кончиком пальца слегка качнул три жемчужины, подвешенные к рубину.

— Время от времени король сам удостоверялся, свободно ли они свешиваются, — пробормотал он. — Ты чувствуешь их? — Этот вопрос был излишним. Ее кожа пламенела от страсти, дыхание участилось, а глаза видели только то, что услужливо рисовало ей разыгравшееся воображение.

Казалось, каждый нерв Элизабет вибрирует от возбуждения, словно это рубин, спрятанный внутри ее, посылает волшебные импульсы. Дикая жажда, казалось, и без того вот-вот испепелит ее, а потому жемчужины, покачивающиеся снаружи, делали это желание почти невыносимым.

— Придворные заключали пари о том, сколько сможет продержаться дама, носящая подобную драгоценность. Прикоснись к нему сама, попробуй, — тихо предложил Джонни и направил ее руку туда, где жарко тлел ярко-красный огонек желания. — Только не очень сильно, — предупредил он, — чтобы камень не погрузился слишком глубоко. — Одной рукой он подводил робкие пальцы Элизабет к рубину, в то же время ощупывая другой нежную кожу, туго натянувшуюся там, где ее распирал жемчужный ободок украшения. Эти осторожные прикосновения еще больше распалили ее, плоть набухла. Ее пальцы коснулись рубина. Кроваво-красная поверхность камня была покрыта перламутровой жидкостью. Увлажнившаяся плоть пульсировала в ожидании.

— Она была похожа на тебя, — продолжал бормотать Джонни, осторожно сдвигая ее колени. Рука Элизабет осталась лежать на драгоценном изделии.

Камень погрузился глубже. Она тихо застонала.

Откликнувшись на этот звук, Джонни тут же поднял голову. Это был стон не боли, но радости, и умелый любовник, на лице которого отразилось удовлетворение, положил ладони на бедра любимой, а затем слегка качнул их из стороны в сторону. Она была близка к исступлению. Все мысли и желания померкли перед одной потребностью — излить накопившиеся в ней соки любви.

— Ее хватило всего на один танец, — словно издалека прозвучал вкрадчивый голос Джонни.

— Откуда у нее взялось столько терпения?.. — простонала Элизабет, удивляясь, как у нее самой хватает сил говорить. Тело женщины корчилось от импульсов мучительного наслаждения, которые посылал во все стороны рубин, согретый ее жаром. Она почти ощущала эти импульсы собственной рукой, которая по-прежнему лежала на камне.

На лице Джонни расцвела улыбка знатока.

— Она не смогла больше танцевать, потому что король сделал вот это… — Положив свою руку на ладонь Элизабет, он заставил ее пальцы скользнуть по гладкой поверхности камня до самой жемчужной каемки. Бугорок на тыльной части подвески мягко надавил на самое чувствительное место. Пальцы Джонни, лежавшие сверху, совершали круговые движения.

Глухой стон был сигналом первого сладостного спазма. Затем словно раздалась серия взрывов, переросших в ураган, от которого невозможно было не закричать. Ее восторженный вопль быстро растаял в полумраке спальни, и теперь в стенах, где только что умерло эхо, остались только тишина и блаженная расслабленность.

Элизабет лежала, не в силах отдышаться. Драгоценности, вздымавшиеся на ее груди, отражали свет огня в камине. Ничто, кроме ее прерывистого дыхания, не нарушало воцарившегося безмолвия.

— С Рождеством, — шепнул Джонни, склоняясь, чтобы поцеловать жену в раскрасневшуюся щеку.

При прикосновении его губ ресницы Элизабет дрогнули и поднялись.

— Ты нужен мне… постоянно, — откликнулась она, тоже шепотом, и в ее словах прозвучало нечто, похожее на удивление.

— И это делает меня счастливейшим человеком на свете, — сказал он, проведя тыльной стороной пальцев по ее подбородку, обвороженный ее простодушным изумлением.

Элизабет потянулась всем телом, и находящийся внутри камень сразу же дал о себе знать. Его прикосновение к разгоряченной плоти по-прежнему пьянило. Красавица лукаво улыбнулась мужу.

— Но как же быть с тобой? — томно проговорила она. — Ведь я уже удовлетворена.

— Обо мне не беспокойся, — с невозмутимым видом успокоил ее муж.

— А это? — спросила Элизабет, дотронувшись до мощного бугра, выступавшего под тонкой шерстью бриджей.

— Вообще-то, — усмехнулся Джонни, накрывая ее ладонь своею, — я уже подумываю, не заменить мне рубин Агнесс Сорель собой?

— А что, если мне больше не хочется? — Однако, вопреки напускному равнодушию, ее глаза говорили о совершенно обратном. По мере того как столб под ее ладонью продолжал неудержимо наливаться силой, в зрачках Элизабет снова загоралась страсть.

Его же улыбка оставалась все такой же беспечной.

— В таком случае подожду еще минут пять. Авось захочется.

Впрочем, ждать не пришлось и пяти минут.

Драгоценный камень был осторожно извлечен из разгоряченных недр, и эта процедура лишь подхлестнула желание Элизабет. Джонни, который к тому времени уже снял сорочку и бриджи, посадил жену себе на колени, вернее, насадил на столб, который, будучи освобожден от всяких пут, выпрямился во всю длину. Это произошло в одно мгновение и не доставило ни одному из супругов ни малейшего неудобства. Разделенные лишь сверкающими нитями жемчуга, они двигались в едином ритме — свободные, жаждущие друг друга и подчас даже безрассудные в своей всепоглощающей страсти — до тех пор, пока не разразились одновременно торжествующим воплем наслаждения.

Через несколько минут Элизабет шутливо столкнула Джонни на ковер. Ей хотелось лежать с ним на полу, обнимать, целовать его, тереться о него, каждой своей клеточкой ощущая его прекрасное мускулистое тело. Однако, стремясь как можно быстрее прильнуть к нему, она зацепилась бусами за край кушетки. Нити лопнули, и сотни жемчужин раскатились по всему полу.

Сокрушенно вскрикнув, Элизабет принялась собирать их, ползая на четвереньках в поисках разбегавшихся от нее сокровищ. То, что ей удавалось найти, она бросала в невысокую вазу, которую взяла со столика рядом с кушеткой. Разлегшись на ковре вблизи огня, Джонни зачарованно наблюдал за женой. Это зрелище действительно заслуживало внимания: придя в движение, обнаженное женское тело стало еще прекраснее. Его глаза упивались видом зрелых грудей, дразняще подрагивающих, когда Элизабет ползла за очередной жемчужиной, изгибами цветущих ягодиц и полных бедер. Сама ее поза — на четвереньках — была провокационной: жена словно приглашала его внутрь себя.

В погоне за жемчужинами, закатившимися под кушетку, Элизабет наклонилась еще ниже, и Джонни, протянув руку, провел пальцем по густым струйкам, стекавшим по ее бедрам, а затем — медленно — по влажному вместилищу наслаждений и молочно-белым ягодицам. Повинуясь первобытному инстинкту, он бессознательно желал оставить на ней свою метку — знак собственника.

— Оставь, служанка завтра соберет, — остановил Джонни жену, все еще любуясь упругой полнотой ее грудей, атласной кожей ягодиц, блеском драгоценностей и эротическими следами бурной любви на ее теле.

При его прикосновении она замерла, и сердце ее снова учащенно забилось. Одного лишь прикосновения пальцев Джонни было достаточно, чтобы все ее чувства опять обострились до предела. Это было похоже на землетрясение, имевшее, впрочем, свое объяснение. После нескольких недель утонченных любовных утех ее тело пребывало в постоянной готовности, словно тонкий и чуткий сосуд, немедленно отзываясь на малейшее прикосновение любимого, его голос, его настроение…

— Оставь их, — проговорил он громче. Элизабет обернулась и воззрилась на него сквозь пелену белокурых волос. — Приблизься ко мне.

Боевой конь снова был готов к походу. Он на глазах креп, рос, наливался неудержимой энергией. Его размеры становились поистине угрожающими, отчего она невольно содрогнулась. Однако затем ее, как и прежде, начали омывать знакомые теплые волны. Глядя на Джонни, подававшего признаки высшего возбуждения, Элизабет почувствовала ответную жажду. Исходя сладким соком желания, она снова чувствовала себя открытой.

— Иди же! — нетерпеливо повторил муж, и столб вознесся еще выше. Повернувшись на бок, он поймал ее за лодыжку, оплетенную золотой цепью с замочком в виде сердца. Подтянув Элизабет к себе, Джонни отпустил ее ногу, улегся на спину и, поддерживая жену на весу, переместился под нее.

Ее тяжелые груди находились к каких-нибудь нескольких дюймах от его рта. Большие круглые соски нежились в его теплом дыхании, когда он разговаривал с ней.

— Я никак не дотянусь до тебя, — пожаловался Джонни и продемонстрировал это. Его высунутый язык едва касался качавшегося над ним соблазнительно-розового круга.

Содрогнувшись всем телом от еле ощутимого прикосновения, Элизабет повиновалась его негромкому приказу и опустилась ниже. Его губы тут же сомкнулись вокруг соска, который всего секунду назад был для них недоступен, и желание с новой силой пронзило ее тело. Рот Джонни медленно блуждал по кусочку плоти, похожему на готовый раскрыться бутон, выпускал и вновь хватал его: большой младенец был голоден. Как следует исследовав деликатный предмет, сильные губы наконец впились в сосок, который за время беременности стал гораздо больше и чувствительнее. Элизабет, как в ознобе, дрожала мелкой дрожью наслаждения.

А Джонни все играл с великолепными полусферами, приникая к ним ртом и нежно их поглаживая, отчего соски опускались все ниже к его губам. Послушная белая плоть с готовностью отдавала себя во власть цепких темных пальцев.

Томимая жестокой жаждой, которая уже вошла у нее в привычку, ощущая требовательные толчки между ногами, отдававшиеся глухими ударами в мозгу, Элизабет потянулась к живому утесу, который больше уже не устрашал ее своими размерами. Она стиснула пульсирующий столб так сильно, что Джонни от неожиданности даже вскрикнул. Однако ее ладонь тут же поползла вниз, и он забылся в блаженном упоении. В отсвете бившегося в камине пламени показалась пурпурно-красная вершина утеса. Элизабет повела ладонью вверх, закрыв едва распустившийся цветок, и сразу же почувствовала, как губы мужа отпустили ее грудь. Из его уст вырвался стон наслаждения.

— Я хочу почувствовать тебя, — вымолвила она умоляющим шепотом. Внутренний огонь испепелял ее. Элизабет попыталась опуститься, чтобы оседлать его. Однако Джонни не терял бдительности. Его зубы немедленно снова впились в ее сосок, а цепкие пальцы завладели обеими грудями.

Изнывая от нестерпимого желания, она взмолилась:

— Джонни…

И опять качнулась вниз, стремясь слиться с ним воедино.

Но его пальцы сжались еще крепче, и боль, на мгновение пересилившая наслаждение, заставила ее остановиться.

В ту же секунду он по очереди нежно поцеловал ее в оба соска, словно извиняясь за причиненные страдания.

— Чуть помедленнее, милая, — тихо пробормотал Джонни, проведя пальцем по глубокой расселине между ее грудей, а затем снова водрузил ее на себя и с улыбкой взглянул в прекрасные зеленые глаза, в которых зрела буря.

— А может, я вовсе не хочу медлить. — Злая, раздраженная, страстная, она впилась в него напряженным взглядом.

Он слегка усмехнулся:

— Кому-то из нас придется уступить.

— Я хочу, чтобы было по-моему!

Уголок его рта игриво загнулся вверх.

— У тебя вечно одно и то же желание.

— Ты деловой человек… Что ж, попробую подкупить тебя. — Ее голос изменился, став вместо злого вкрадчивым. — Отдаю тебе все свои драгоценности и обязуюсь целую неделю приносить тебе завтрак в постель.

— Не нужны мне твои драгоценности. — В его глазах прыгали озорные чертики. — К тому же как ты сможешь носить мне завтрак в постель, если каждое утро я встаю на несколько часов раньше тебя?

Элизабет обидчиво надула губы.

— Предложи мне что-нибудь другое, — подсказал ей Джонни.

Ее взор взметнулся, их взгляды встретились.

— Мы с тобой имеем в своем распоряжении два часа. Потом приедут гости. Сегодня у нас званый ужин.

— Гости? Ужин?! — Элизабет не смогла удержаться от возгласа удивления.

— Не беспокойся, госпожа Рейд свое дело знает, — со всегдашней невозмутимостью заверил ее Джонни. — А у меня есть к тебе одно предложение. — Голубые глаза изучали ее с бесстыдством, которое тоже можно было с полным основанием считать характерной чертой этого человека.

Беспокойство по поводу предстоящих хлопот с гостями мгновенно улетучилось, поскольку в этом чувственном взгляде Элизабет безошибочно угадала обещание ни с чем не сравнимых плотских наслаждений. Теперь она знала, чего хочет Джонни, и на ее губах расцвела улыбка, исполненная чисто женского лукавства.

— А все-таки получается по-моему, — торжествующе произнесла она, и губы ее потянулись к мощному столбу.

— Значит, наши желания совпадают, — улыбнулся он в ответ. Широко раскинув руки, Джонни самодовольно ухмылялся. — Я весь к вашим услугам, миледи, так что можете безотлагательно удовлетворить свое нетерпение. Выражаясь точнее, мой шалун — в вашем распоряжении. В каком виде вам его подать?

— Ну-у… — задумчиво протянула Элизабет, сползая с Джонни, чтобы оценить его со стороны. — Сразу и не придумаешь…

Его брови встревоженно поползли вверх.

— Но ты же не говорил, что собираешься ограничивать меня, — шутливо напомнила она, усевшись рядом с ним по-турецки.

— О Господи, поскорее бы ты родила. Боюсь, к тому времени от меня останутся кожа да кости! — театрально посетовал он. Конечно же, об истощении в данном случае можно было вовсе не беспокоиться. Джонни был сложен как молодой жеребец. Он весь состоял из мышц и неуемной энергии.

— Думаю, что в предстоящие пять минут твоему здоровью вряд ли будет нанесен непоправимый ущерб, — поддразнила его Элизабет, — так что для начала было бы неплохо прокатиться на тебе верхом…

— К вашим услугам, мадам, — произнес он с комической покорностью, сделав рукой приглашающий жест.

Джонни даже не шелохнулся, когда она с бесподобной медлительностью опустилась на мощный утес, непокорно устремленный вверх. Из-под полуопущенных темных ресниц он с усмешкой наблюдал за ее размеренными движениями. И когда Элизабет окончательно «села на кол», его руки умело подхватили ее, с жаром взявшись за дело. Муж так быстро довел ее до оргазма, что она охнула не столько от удовольствия, сколько от удивления.

Однако не успели утихнуть последние судороги наслаждения, как он с ловкостью подлинного виртуоза снова вверг Элизабет в пучину сладостного исступления. Джонни удовлетворял ее с поразительной скоростью. Серия восхитительных толчков превратилась в продолжительное землетрясение, от которого хотелось смеяться и плакать одновременно. При этом ему каким-то необъяснимым образом удавалось удерживаться от вулканического извержения. В конце концов он поцеловал ее в онемевший рот и оставил лежать распластавшись на полу, а сам уютно пристроился на кушетке.

Через несколько секунд ее глаза открылись и тревожно забегали по сторонам в поисках волшебника, которому удалось то, что ранее казалось абсолютно невозможным. Наконец заметив его, Элизабет довольно улыбнулась.

— Спасибо, спасибо, спасибо… — обессиленно. — Ах, Джонни, ты само совершенство.

— Которое в нетерпении ждет, когда же и ему перепадет причитающаяся частичка удовольствия.

— М-м-м… — потянулась она. — Может быть, позже? Мне что-то больше не хочется…

— Ты уверена? — Его голос прозвучал самодовольно.

Элизабет кивнула и повернулась на бок, лицом к нему.

— Ты не обижаешься?

Он с улыбкой покачал головой. А его пальцы между тем тихонько массировали твердый столб, который никак не хотел опускаться. Ритм движения руки был деловит и размерен. Он занимался этим легко, естественно, без малейшего стеснения.

— Не вздумай… — испуганно произнесла она.

Отвлекшись на секунду от своего занятия, он взглянул на нее, и его брови недоуменно дрогнули.

— Он мой, — твердо произнесла Элизабет.

Джонни ухмыльнулся:

— Но ведь ты сама сказала, что тебе больше не хочется, значит, сейчас ты не можешь им распоряжаться.

— Я распоряжусь им позже.

— Вот позже его и получишь. — От интенсивной ласки столб затвердел, как скала.

— Джонни… — Она быстро поднялась с пола. Голос ее был столь же отрывист, как и движения.

— Милая, только за последние минуты ты кончила четыре раза, а я остался ни с чем, — мягко напомнил он. — До сих пор я держался, как подобает джентльмену. Но нельзя же, чтобы все удовольствие доставалось тебе одной.

— Почему бы и нет? — спросила Элизабет невинным тоном.

— Потому что, — ухмыльнулся Джонни, — не такой уж я джентльмен, как могло тебе показаться.

— Разреши мне помочь тебе.

— Не утруждай себя. Ты и так устала… Это не займет много времени.

— Но я хочу, — капризно настояла она на своем. Ее голос задрожал от проснувшегося вожделения.

Движения его руки замедлились, и он лениво посмотрел на нее из-под полуопущенных век.

— Неужто так сильно хочешь? — поинтересовался Джонни и провел пальцами вниз по живой колонне, которая красотой не уступала античной. Его тон снова стал небрежен и властен.

— Сильнее, чем этого хочешь ты. — В хрипловатом шепоте Элизабет звучали просьба, желание и неугасимая страсть, которая вторглась в ее прежде безмятежную жизнь одновременно с человеком по имени Джонни Кэрр.

— Что ж, тогда возьми его, — прошептал он в ответ и, легко скользнув на край кушетки, раздвинул ноги, устремив на Элизабет объект ее желания.

Она быстро подползла к нему и села на корточки, опершись руками на разведенные в стороны бедра Джонни.

— Я страшная собственница, — объявила жена тоном, не терпящим возражений.

— Знаю, — откликнулся муж. — Я и сам такой. — Крепкая ладонь, скользнув по волосам Элизабет, остановилась у нее на затылке. С нарочитой медлительностью он притягивал ее голову к себе. — Я хочу почувствовать твои язык, — пояснил Джонни внезапно севшим голосом.

В то же мгновение ее губы коснулись атласной кожи, и язык торопливо побежал вокруг живого утеса. Круг за кругом, круг за кругом…

— Нет… только вершину, — тихо приказал Джонни. — Не отпускай меня. — Он вернул ее ладони на свои бедра. — Вот так, хорошо… А теперь возьми его в рот. Очень хорошо… — Его глаза блаженно сузились.

Стоя перед ним на коленях и держа в губах разбухшую твердую плоть, Элизабет почувствовала внутреннее покалывание. Его отрывистые приказы будили в ней похоть. Все это было ново для нее и крайне необычно.

— Возьми его целиком, — пробормотал Джонни и осторожно подался вперед. Его член наполнил собой рот Элизабет. Какое-то мгновение ее супруг оставался неподвижен, отдаваясь во власть ощущения, уносившего его к заоблачным вершинам счастья. Вернувшись наконец на землю, он нежно провел кончиками пальцев по ее щекам, чувствуя, как распирает их изнутри его же плоть. Затем погладил ее лоб, повторяя очертания бровей. И она подняла на него глаза. Поддерживая ее голову обеими руками, Джонни начал медленно покачиваться взад-вперед. Мягкое трение се языка и губ, прикосновения к гортани доставляли ему ни с чем не сравнимое наслаждение.

— Посмотри, — призвал он жену, заметив их отражение в зеркале у кровати, — ты выглядишь очень заманчиво. — Они оба отражались в зеркале в профиль. Элизабет, склонившая перед мужем колени, действительно выглядела в высшей мере соблазнительно. Изгибы белой плоти заключали в себе призыв, длинные светлые волосы волнами рассыпались по ее спине и ногам ее мужа.

Джонни завел непослушные пряди ей за уши, и теперь в зеркале стали отчетливо видны черты ее лица, а также его размеренные движения. Живой столб то исчезал в ее устах, то появлялся снова.

Скосив глаза, она увидела собственные губы, с готовностью принимающие любовный инструмент ошеломляющих размеров, и от этого зрелища жаркий уголек, тлевший где-то глубоко внутри ее, распалился еще сильнее.

— Такое впечатление, будто кто-то подглядывает за нами, — поделился своим наблюдением Джонни. Продолжая поглаживать шелковистые щеки Элизабет, он не отрывал взгляда от ее рта. — А что, если бы сейчас кто-нибудь и в самом деле следил за тобой? — Он медленно, с наслаждением отстранился от нее. — Следил с нетерпением, ожидая своей очереди? Ведь ты так хорошо делаешь это… — Джонни осторожно провел пальцем по ее верхней губе, изогнувшейся полукругом. — Тебе захотелось бы отведать другого мужчины?

Элизабет покачала головой, и глаза ее округлились. Ей стало стыдно, потому что от предположения, произнесенного мужем вполголоса, ее изнутри словно ошпарило, а между ногами опять забился требовательный пульс.

— Ты точно знаешь? — продолжал шепотом допытываться он. От него не укрылось то, как ее лицо залила краска желания и нервно дрогнула щека. — Признайся, ведь тебе это могло бы понравиться…

Пытаясь добиться ответа, Джонни нетерпеливо потряс ее голову, но нежное трение при этом усилилось, едва не лишив его чувств. Пытаясь справиться с захлестнувшей его волной возбуждения, он закрыл глаза.

Пальцы Джонни конвульсивно вцепились ей в волосы. Несколько секунд он сидел, крепко зажмурившись. Когда же темные ресницы разомкнулись, взгляд его голубых глаз был необычно холоден. Ему внезапно подумалось, какая жажда, страсть, ненасытность гнездится в этой женщине. Циничный взгляд заправского повесы никогда не упускал даже малейшего признака подобных качеств. Он и теперь безошибочно подметил, сколь взволнованно Элизабет отреагировала на его слова.

— Только попробуй лечь с другим мужчиной, и я убью тебя, — злобно выдохнул Джонни, опять погружаясь в ее рот. — Нет, вернее, я убью его, — тут же поправился он, — а тебя до конца твоих дней продержу взаперти!

Он снова был в ней, его руки обхватили ее голову, а между черными бровями пролегла грозная морщина.

— Я не допущу, чтобы ты вела себя как какая-нибудь женщина из тех, которые постоянно вертятся на скачках, — мрачно пробурчал Джонни. Впрочем, за несколько месяцев, прошедших со дня его свадьбы, он уже изрядно подзабыл, каковы они — подобные женщины, хотя они по старой памяти и теперь роями вились вокруг него, наперебой предлагая себя.

Выражение глаз Элизабет мгновенно изменилось, она отдернула голову. Однако уже в следующее мгновение оскорбленная жена ринулась вперед и изо всех сил укусила супруга, нанесшего ей непозволительную обиду.

— Какие еще женщины? — зловеще спросила она, напрягшись, как пантера, готовая к прыжку. Ее глаза еще больше позеленели от гнева.

— Больно!.. — вскрикнул Джонни.

— Вот и хорошо. А ну-ка, говори, о каких женщинах ты ведешь речь? — допрашивала Элизабет неосторожного мужа, уперев руки в бока.

— Нет никаких женщин, — пошел он на попятную. — Просто с языка сорвалась глупость какая-то. Но если ты еще хоть раз укусишь меня…

— Что-то я не припомню, чтобы ты говорил мне, что собираешься наведаться на скачках к старым знакомым. Теперь-то я, кажется, понимаю, почему ты не взял меня с собой. — Да, теперь она видела его насквозь — с его наглостью, похотью, блудливостью и еще Бог знает чем! — Значит, ты там катался не только на лошадях?

— О Господи, Элизабет, я ездил на скачки. Понимаешь? Скачки, и больше ничего! Да и сама подумай, откуда, черт возьми, у меня возьмутся силы, если мне приходится ублажать тебя по десять раз на дню? — Джонни все еще злился на нее за этот укус. Его пенис, на раздувшейся верхушке которого отчетливо виднелись следы острых зубов, нервно пульсировал. А поскольку накануне он решительно отверг все соблазнительные предложения дам легкого поведения, повергнув в шок всех, кто знал его беспечный нрав до брака, обвинения жены звучали для него сейчас особенно обидно.

— Если заниматься любовью со мной тебе в тягость, то можешь считать себя освобожденным от этой непосильной обязанности, — выпалила она, сама не своя от бешенства.

— Когда мне станет это не под силу, то, можешь быть уверена, Элизабет, я перестану утруждать себя, и не спрашивая твоего разрешения.

— Естественно, ведь у тебя всегда будет выбор. Все эти женщины всегда будут с готовностью ждать тебя — на скачках, охоте или даже за одним столом со мной, черт бы их всех побрал! — взорвалась Элизабет, снедаемая дикой ревностью.

— Да, будут, — вызывающе ответил Джонни, потому что сам был взбешен. — Но это не имеет никакого значения, потому что мне нужна только ты. Твое нежное тело. Твое, и ничье больше! — Объявив это с видом мрачным и решительным, он совершенно не по-джентльменски положил растопыренную пятерню на ее роскошный обнаженный бюст. И тут же получил болезненный шлепок.

— Не смей прикасаться ко мне, после того как прошлялся целый день с этими низкими тварями!

Получивший неожиданный отпор, муж ошеломленно замер на месте.

— Что это значит — «не смей прикасаться»? — зарычал он вдруг низким басом.

— То, что слышал! — отрезала она грубо.

— И все это из-за какой-то идиотской ревности, для которой нет никаких оснований? — Внезапно его голос стал тихим и мягким.

Однако Элизабет была настроена по-прежнему воинственно.

— Твои объяснения не кажутся мне заслуживающими доверия.

— Но мне вовсе не нравится допрос, который ты здесь мне учинила. И помни, Элизабет, я прикоснусь к тебе, если пожелаю этого.

Она было двинулась прочь, но, к ее несчастью, Джонни был гораздо проворнее. В считанные мгновения строптивая жена оказалась поверженной на кушетку лицом вниз. Ее зад вызывающе задрался вверх, и супруг некоторое время изучающе разглядывал эту часть тела.

— Ну вот, — удовлетворенно пробурчал Джонни, чувствуя какую-то нездоровую, злую радость, — а теперь решим, как бы получше прикоснуться к тебе. — И направил свой возбужденный столб так, чтобы он только касался обнажившейся розовой кожи, но не входил внутрь. Небрежно покачиваясь, он лишь слегка терся о двойной холм, дразня ее плоть, будто обращался не с женщиной, а с кобылой, которую готовят к случке. Так продолжалось, пока она не начала извиваться от желания. И тогда он вошел в нее, но сделал это так, чтобы только еще больше раззадорить ее. Джонни действовал медленно. Войдя на небольшую глубину, он замер в ожидании, когда ее желание перерастет в отчаяние.

Элизабет пыталась не шевелиться, подавляя в себе волны изнуряющего жара. Ее плоть непроизвольно пульсировала, реагируя на сладостное вторжение. Она изо всех сил старалась оживить в себе гнев и презрение, которое только что испытывала к этому вероломному человеку, однако он вошел в нее еще на сантиметр, и ее тело само по себе двинулось ему навстречу, томимое жаждой новых наслаждений. А он все дразнил ее, продвигаясь вперед как можно медленнее, заставляя признать, что именно она жаждет телесной близости. Едва Элизабет учащала ритм, Джонни выходил из нее и входил снова, когда чувствовал, что она немного успокаивается под его властной рукой. Прошло немало времени, прежде чем он наконец глубоко погрузился в ее разгоряченную плоть. И вот теперь, когда она покорно лежала перед ним на узком ложе любви, забыв о своей обиде, о других чувствах, обо всем на свете, Джонни, крепко ухватившись за янтарный пояс, облегающий ее бедра, изо всех сил потянул жену на себя, проникнув в нее еще глубже.

Элизабет издала восторженный вопль.

Это было сигналом для Джонни. Поджарое, мускулистое тело пришло в движение, повинуясь волшебному ритму, чередуя напор и отступление. И каждый его приход пышное тело Элизабет встречало приливом медовой влаги. Вскоре ее дыхание стало прерывистым, а его разум был не в состоянии контролировать плоть. В этот момент любовный шторм стал настолько необузданным и диким, что оба застонали от первобытного, почти животного наслаждения.

Элизабет дрожала, как в лихорадке. Из ее горла вылетал придушенный стон всякий раз, когда стремительный выпад Джонни достигал цели. Их жажда теперь была обоюдной. И когда наслаждение стало невыносимым, оба содрогнулись в судороге экстаза, одновременно выплеснув горячий заряд любви. Это было подобно агонии, катастрофе, когда в глазах меркнет свет, а легкие лишаются воздуха.

— Вот так, — не успев еще отдышаться, объявил Джонни, рука которого продолжала ласкать обнаженные ягодицы жены. В его тоне явно чувствовалось самодовольство. — Кажется, ты не особенно возражала, когда я слегка притронулся к тебе… — Он начал постепенно отстраняться от Элизабет, и тут она совершила то, чего он никак не ожидал.

Джонни уже поднялся с колен, но еще не распрямился, оставаясь сидеть на корточках, когда она вдруг резко обернулась и, взмахнув руками, как мельница крыльями, изо всех сил вцепилась ему в глотку, лишив возможности сопротивляться. Последовавший за этим удар ее полного бедра повалил его навзничь.

Едва лопатки захваченного врасплох Джонни коснулись пола, Элизабет навалилась на него сверху, и ее пальцы безжалостно стиснули его мужское достоинство.

— Вот так, — зловеще проговорила она, в свою очередь, пронзив его жестким взглядом своих глаз, — а теперь ты расскажешь мне все о женщинах на скачках.

Несмотря на крепкую хватку ревнивой супруги, Джонни мог бы одним движением сбросить ее с себя. Однако он хорошо понимал ее чувства, поскольку зачастую сам находился в плену столь же необузданных страстей. К тому же ему было стыдно за то, что он свел с женой счеты столь низким способом.

— Прими мои извинения, — просипел кающийся муж, — я обошелся с тобой крайне грубо и невоспитанно…

— Повторяю, рассказывай о женщинах! — оборвала она его на полуслове. У нее не было ни капли раскаяния за собственную грубость, а также ни малейшего желания мириться с мужем после того, как он осуществил сексуальный акт мщения. Элизабет была вне себя от ярости из-за того, что ему удалось обвести ее вокруг пальца, но особенно потому, что он продолжал увиливать от ответа на ее вопрос о женщинах. — Хватит юлить, Джонни! Мне нужен прямой ответ. Мне нужно знать все о женщинах, с которыми ты виделся сегодня днем на скачках. О тех самых, на которых ты намекал, когда говорил, что убьешь меня, если я стану похожа на одну из них. — Ее пальцы сжались еще крепче, так, что он сморщился от боли.

— А ведь я поддаюсь тебе. Ты знаешь об этом? — натужно прохрипел он. В его голубых глазах зажегся злой огонек.

— Скажите, пожалуйста, какое рыцарство, — саркастически протянула Элизабет, даже не думая ослаблять хватку. — Напоминаю тебе, что все еще жду от тебя ответа.

Он поднял руку, давая ей знак разжать пальцы.

— Эй, полегче. Не так-то легко соображать, когда тебя, того и гляди, задушат.

— Но ты по существу не сказал мне еще ни слова.

Джонни сокрушенно вздохнул.

— Ладно, твоя взяла… Слушай, коли хочешь, — приступил он к повествованию с болезненной гримасой. — Там все друг друга знают. И все напиваются вдрызг, в том числе и женщины. Настроение у всех веселое, особенно теперь, в праздничный сезон. Ну и, конечно, ко мне подходили некоторые, делали предложения. Вот, собственно, и все. — Из отчета о прошедшем дне, естественно, были изъяты самые красочные подробности о том, сколь многочисленными и откровенными были предложения веселых дам. — Знаешь, меня это даже удивило. Я, признаться, совсем забыл, какие свободные нравы царят в этой компании.

— Свободные нравы! — презрительно фыркнула Элизабет. — Это еще мягко сказано.

— Но ведь всем известно, как сильно я тебя люблю. Эти люди совершенно безобидны.

— А что, если им нет никакого дела до того, любишь ты меня или нет?

— Но я же в самом деле люблю тебя! И они знают об этом. — Его голос снова стал спокойным, а голубые глаза чистыми, как у младенца. — Ради Бога, прости меня за дурацкое высказывание о том, что я убью тебя, если ты станешь такой же, как они. Но, право, даже не знаю, как я поступил бы в такой ситуации. Ведь я не просто люблю тебя, — произнес он с прерывистым вздохом, — а люблю всем сердцем, всеми потрохами и уж в последнюю очередь — умом.

В то время как он говорил, ее пальцы постепенно разжимались, а в глазах навернулись слезы.

— Даже не знаю, что произошло со мной, — продолжал Джонни, — но так уж случилось, что я не могу без тебя. Знаешь, ведь весь честной народ до сих пор бражничает у Уота Хардена. И только я уехал — да будет тебе известно — под аккомпанемент издевательств и насмешек по поводу брачных оков. Но главным для меня было то, что ты ждала меня, — прошептал он, поправляя выбившийся белокурый локон возле ее уха, — вот я и приехал… — Притянув жену к себе, Джонни принялся осушать поцелуями слезы на ее щеках.

— Я страшно ревнива, — призналась Элизабет, прильнув к нему всем телом. — И хочу, чтобы ты вечно был со мной, во мне, около меня, — шептала она горячо, исступленно..

— Я знаю, — проговорил он успокаивающим тоном. — И мне хочется того же. Именно поэтому я здесь, рядом с тобой. — Его руки кольцом сомкнулись вокруг нее.

Так, обнявшись, они лежали в пляшущих отсветах огня. Ее тело рядом с ним казалось маленьким даже теперь. А он казался невероятно большим. Такой большой и спокойной бывает бухта, с готовностью дающая приют суденышку, спасающемуся от жестоких бурь.

— Ты — самая большая моя драгоценность, — прошептал он ей в висок. — И я никогда не покину тебя.

В последующие дни, как повелось со дня свадьбы, ничто не вторгалось извне в уединенный уютный мирок их жизни и любви. Муж как только мог баловал жену, подстраиваясь к ее привычкам и наклонностям. Они превратились в старомодную парочку, довольно типичную для шотландского захолустья: сельский сквайр с супругой, которых не интересует ничто, кроме дел и делишек собственного поместья, и которые чувствуют себя достаточно непринужденно только в обществе друг друга.

Им не нужен был никто, кроме них самих.

И в этом сонном уединении их редко посещало желание увидеть новые лица.

Им вполне хватало их любви. Она означала для них все.

После Рождества ребенок стал все более решительно заявлять о своем скором появлении на свет. Округлость живота Элизабет теперь уже невозможно было скрыть. Счастливые супруги строили радужные планы относительно будущего своего дитя. Особенно усердствовал в этом тот, кому предстояло вскоре стать отцом. Счастье мужчины, который ранее даже не помышлял об отцовстве, не поддавалось описанию, и ему иной раз казалось, что он по мановению волшебной палочки перенесся в какую-то сказочную страну, — настолько его нынешняя жизнь отличалась от недавнего прошлого.

Элизабет бездумно нежилась в теплых лучах счастья и довольства. Чуждая философских рассуждений, она считала свое новое положение вполне заслуженным после той постылой жизни, которую вела прежде. А потому у нее даже не возникало мысли о том, насколько благодарной должна она быть судьбе, столь щедро одарившей ее.

— Мне так хорошо… Иногда я не могу избавиться от мысли, что создана специально для того, чтобы рожать детей, — благодушно проворковала Элизабет, лениво потягиваясь в постели, с которой им не хотелось вставать, несмотря на довольно поздний уже час. — С твоей помощью, конечно, — добавила она, поворачиваясь, чтобы покрепче прижаться к теплому боку мужа. Ее слова были вызывающе чувственны.

— Рад был услужить, — медленно прошептал Джонни, обнимая ее и поудобнее пристраивая к себе. — И если мои услуги потребуются снова, — добавил он с озорной улыбкой, — дай только знать…

— Мне все время хочется еще и еще, снова и снова… Не было еще ни одного дня, когда я почувствовала бы себя плохо… И мне нравится то, что я постоянно хочу тебя… Подумай только, скоро мы сможем взять его на руки. Ах, Джонни, — восторженно зашептала она со слезами на глазах, — я так люблю тебя, что мне иногда самой становится страшно.

— Не надо больше слов, — пробормотал он, крепче сжимая ее в объятиях. — Я здесь, навсегда… — Джонни поцеловал жену в нежную, мягкую щеку. — Мы будем вместе… всегда. И не бойся ничего.

— Обещай, что никогда не бросишь меня. — Страх в ее глазах был по-детски всеобъемлющ. Тени прошлого все еще тревожили Элизабет.

— Я никогда не покину тебя, — сказал Джонни с подкупающей простотой.

Ее губы задрожали, и Элизабет осторожно, несмело улыбнулась.

— Прости, — прошептала она. — Я знаю, мужчинам не нравятся женщины, которые слишком… требовательны.

— Не говори мне о других мужчинах, — недовольно заворчал Джонни. Вопреки всякой логике он продолжал ревновать ее к первому мужу, — Для меня невыносимо думать о том, что к тебе прикасался другой.

Элизабет быстро поглядела в окно, словно там крылась причина ее внезапно испортившегося настроения.

— Поговори со мной о чем-нибудь другом, Джонни, — попросила она. — Мне почему-то кажется, что там, на улице, прячется кто-то страшный и злой.

— Прислушайся лучше к себе, моя милая Битси. Не заворочался ли в тебе наш ребеночек? А все исчадия ада пусть останутся на мою долю. Уж как-нибудь я справлюсь с ними… Скажи, он и вправду ворочается? Где же — здесь или здесь?

Джонни принялся за дело, в котором с ним никто не мог сравниться. Этот мужчина хорошо знал, как отвлечь женщину от черных мыслей. И в то январское утро демоны, терзавшие душу Элизабет, потерпели позорное поражение.

А через два дня в Голдихаус прибыл верхом местный судья из Келсо. В контору Монро вошел посыльный с извещением для Джонни Кэрра.

— Я скоро вернусь, дорогая, — сказал Джонни Элизабет, вставая из-за стола, за которым они рассматривали чертежи. — Наверное, это насчет племянника Крофорда. На прошлой неделе на совещании у комиссара возник спор по поводу должности сборщика податей. Как только он уйдет, я сразу же вернусь, а ты и Монро расскажете мне, что ускользнуло от моего внимания.

Все трое целое утро просидели за обсуждением деталей внутреннего убранства. Незадолго до Рождества был составлен дополнительный проект, и рабочие наконец приступили к заключительному этапу затянувшейся внутренней отделки дома.

— Может, он привез вести из Эдинбурга? — подал голос Монро. — Спроси его, не знает ли он, как проходит голосование в палате общин?

— А у тебя есть какие-нибудь сомнения на этот счет? — саркастически спросил Джонни, уже поднявшись из-за стола.

Монро вздохнул.

— Надежда умирает последней.

— Вот потому-то ты и стал архитектором, а не политиком, — произнес Джонни грубовато-наставительно. — Англия хочет поставить Шотландию на колени, угрожая сперва разорить нас, перекрыв пути нашей торговле, а потом и завоевать. И главный вопрос сейчас не в том, сможем ли мы победить в этой схватке, а удастся ли нам сохранить наш парламент.

— Практично рассуждаешь.

— Скорее, реалистично, — возразил Джонни, — если принять во внимание настроения, которые царят нынче в Вестминстере. Не удивлюсь, если они направят свои войска нам на постой. Судя по всему, Ноттингему и Рочестеру вполне удается подливать масла в огонь воинственных настроений англичан.

— Ты думаешь, дело дойдет до войны? — тихо спросила Элизабет. Как явствовало из новостей, поступавших на протяжении последней недели из Лондона, обстановка складывалась явно не в пользу независимости Шотландии.

— Конечно же, нет, — быстро ответил Джонни, не допускавший, чтобы его обожаемой супруги коснулась даже тень беспокойства. — Все это только обычная риторика. Прошу простить меня, мне пора. Пойду посмотрю, какие могут быть у Драммонда ко мне дела.

Несколько минут спустя он поздоровался с Джеком Драммондом, который поджидал его в кабинете, расплывшись в приветливой улыбке.

— Чем обязан вашему визиту? — спросил Джонни молодого судью, которому помог занять эту должность. — должно быть, Крофорд до сих пор хлопочет насчет теплого местечка на таможне для своего племянничка?

— Если бы так, милорд. — Молодой барристер[20] заметно погрустнел. — Боюсь, что привез вам не слишком приятную весть.

— Что ж, выкладывайте. Вся наша страна сейчас только и делает, что ждет дурных вестей.

— Дело касается графини Грейден, милорд.

— Да? — Джонни, хотевший было усесться за письменный стол, остался стоять, неестественно выпрямившись. Его глаза недоуменно смотрели на судью.

— В качестве шерифа Равенсби я получил вчера повестку от Рочестера. — Судорожно сглотнув, Джек Драммонд отер пот, внезапно выступивший на лбу. — Леди Грейден велено предстать перед тамошним судьей, чтобы ответить на обвинения в колдовстве, выдвинутые против нее Грэмами из Ридсдейла. Они обвиняют досточтимую леди в смерти ее первого мужа.

— Я убью их, — с мрачной решимостью произнес Джонни.

Барристер умолк, не зная, что сказать на это.

— Слушания назначены на следующую субботу, — отрывисто проговорил он. — Времени на подготовку защиты остается не так уж много. Но прошу вас, располагайте мною, если я хоть чем-то могу помочь, — Джек Драммонд был обязан лэйрду Равенсби своей карьерой, но горячая готовность прийти на помощь была не только стремлением ответить услугой за услугу. Джонни принимал личное участие в судьбе семейства Драммондов, обеспечивая двух младших братьев судьи средствами для учебы в университете. А потому Джек Драммонд искренне преклонялся перед Джонни Кэрром.

— Я ни за что не дал бы этой повестке ходу, если бы был хоть какой-то способ замять дело, — промямлил он извиняющимся тоном. — Но, с другой стороны, если бы я не поставил вас в известность…

— Я все понимаю, Джек, — произнес лэйрд Равенсби глухим от волнения голосом, погрузившись в глубокие раздумья. — Так сколько же у нас остается времени? — поинтересовался он через несколько секунд, и голос его приобрел уже обычный ровный тон.

— Десять дней, сэр.

— Этого должно хватить.

— Вам следует незамедлительно отправиться в Эдинбург, милорд, чтобы позаботиться об адвокатах. Еще могу порекомендовать вам Холта в Лондоне. На нескольких процессах по делам о ведьмовстве он добился оправдания обвиняемых.

— Адвокаты? Да-да, конечно… — Повернувшись к гостю спиной, Джонни задумчиво смотрел в окно на скованный морозом парк. Его взгляд рассеянно блуждал по ветвям деревьев, покрытым инеем. На несколько минут в комнате повисла тишина. Лэйрд Равенсби застыл на месте. Джек Драммонд тоже молчал, явно сконфуженный. Отойдя от окна, Джонни Кэрр приблизился к письменному столу и, достав из кармана ключ, отпер лаковую дверцу. Он выдвинул два ящика и вынул из них несколько кожаных кошелей, а затем аккуратно разложил их на столе перед Джеком Драммондом.

— Я был бы очень признателен вам, если бы вы доставили это председателю Эдинбургского уголовного суда и попросили его о том, чтобы начало судебных слушаний было отсрочено на две недели. С вами я направлю охранника. Если там председательствует Комин, — добавил Джонни, — то он распорядится об отсрочке и без подношения, поскольку и так обязан мне очень многим.

— Понимаю, милорд, — ответил Джек Драммонд, поднимаясь с кресла, поскольку по тону покровителя угадал, что тот больше его не задерживает. — Могу ли оказать вам какие-либо юридические услуги, сэр?

— Не думаю, Джек, что дело дойдет до этого, — угрюмо ухмыльнулся Джонни Кэрр, — после того как я сам поговорю с Грэмами.

Позже, той же ночью, когда Элизабет уже крепко спала, он пошел в оружейную, где его уже дожидались верные люди. Джонни посвятил их в детали своего плана похода на Грэмов.

— Я хочу, чтобы послезавтра ночью тысяча воинов присоединилась ко мне в Картер-Баре, — начал предводитель, стоя под английским вымпелом, взятым в качестве трофея под Баннокберном одним из его предков. — Добираться туда будете небольшими группами. Встретимся, когда стемнеет. Нам потребуются лестницы и кошки с канатами. — Голос его звучал сухо и бесстрастно, будто им предстояла не кровавая битва, а просто прогулка. — И помните: никому об этом ни слова. Мне вовсе не нужно, чтобы Грэмы заранее проведали о нашей вылазке, и уж тем более об этом не должна узнать моя жена. Будем атаковать их превосходящими силами. Я хочу, чтобы братья Грэмы были убиты. У кого-нибудь есть вопросы?

— А ты наверняка знаешь, что они находятся сейчас в Ридсдейлском лесу?

— К утру узнаю доподлинно.

— Не может ли случиться так, что они засели в своем замке?

— Может. Чтобы выкурить их оттуда, нам могут потребоваться дополнительные силы.

Участники военного совета начали обсуждать техническую сторону дела: как тысяча человек сможет тайно, не вызвав ни малейшего подозрения, преодолеть путь в пятьдесят километров, как доставить к месту сражения штурмовые лестницы, тяжелые ваги и топоры? К тому же потребуются провиант, оружие и боеприпасы, сбруя… У каждого нашлось что сказать по поводу предстоящего похода.

— Чтобы узнать о том, насколько хороша у них оборона, вышлем завтра разведчиков, — объявил Джонни. — Но какой бы сильной она ни была, — жестко добавил он, — мы отправляемся в поход в любом случае. Я не допущу, чтобы Элизабет предстала перед судом.

— Ну и трусы же они, Джонни, коли не погнушались травить женщину.

— Вот мы и поучим их хорошим манерам, — тихо произнес лэйрд Равенсби.

Элизабет он сказал, что ему нужно провести несколько дней в Джедбурге, чтобы помочь двоюродному брату справиться с проблемами имения. Прощаясь с ней, Джонни на секунду задержал руку жены в своей ладони, чтобы получше запомнить ее такой, какой она стояла перед ним в это хмурое утро.

На ней было свободное платье малинового цвета, белокурые локоны завивались тяжелыми кольцами на шее. Элизабет зябко куталась в вышитую шаль, спасаясь от январского холода.

— Вот ты и уезжаешь… Впервые с того дня, как мы поженились. Я буду скучать. — В ее глазах, устремленных на лицо супруга, блестели слезы. — И почему только мне нельзя поехать с тобой?

— Ты же знаешь, милая, что верховая езда сейчас не для тебя. Ребенок… Всякое может случиться.

— Но почему я не могу поехать с тобой в карете? Скажем кучеру, чтобы не слишком погонял…

Джонни горячо сжал обе ее ладони.

— Сейчас холодно, грязь замерзла, а колеи глубокие, и, как бы тихо ты ни ехала, тебя все равно растрясет. А я через пару дней все равно вернусь. Через три — от силы. И каждый день буду писать тебе письма.

— Прости, — горестно вздохнула Элизабет. — Пристала к тебе как репей… — Она виновато улыбнулась. — А все из-за ребенка. Мне кажется, что сейчас, когда он у меня во чреве, я стала намного чувствительнее… И иногда мне так страшно. Ты обещаешь мне беречь себя?

— Не стоит беспокоиться, ведь я еду не за тридевять земель, — уклончиво ответил Джонни. — В Джедбурге мне ничто не грозит. — Он нежно пожал ее пальцы. — А теперь поцелуй меня и иди в дом. Не дай Бог, простудишься, пока стоишь тут со мной.

Невдалеке дюжина безмолвных всадников ждала своего предводителя. Эти люди были полностью вооружены, якобы для того, чтобы охранять его на пути в Джедбург.

— Обними меня, — прошептала Элизабет, и ее глаза, наполненные слезами, показались ему ослепшими от печали.

Джонни заключил ее в объятия и снова, в который уже раз, ощутил, как мала и беззащитна эта женщина рядом с таким великаном, как он. Все в ней — эта шелковая шаль, покрытая затейливой вышивкой, шерстяное платье, мягкость которого ощущала даже рука в перчатке, и печаль в глазах — было настолько родным и близким, что у него защемило сердце.

— Жизнь моя, — только и смог прошептать он, жадно вдыхая непередаваемый аромат ее духов, заставляющий словно наяву увидеть лепестки роз и вспомнить о ночах, проведенных в объятиях друг друга.

— Возьми меня с собой, — в последний раз взмолилась она, прижимаясь к нему и поднимая свои зеленые глаза, в которых читалось отчаяние.

— Не могу.

В его голосе она распознала ту решимость, которая всегда говорила о том, что решение принято окончательно и бесповоротно. А потому ей не оставалось ничего иного, как взять с него обещание:

— Два дня — не больше?

Он кивнул.

— Обещаешь?

— Обещаю, — покорно произнес он, вынужденный ужать сроки своего отсутствия.

— Я не усну без тебя.

— А я — без тебя, — пробормотал мужчина, думавший когда-то, что никому не отдаст своего сердца.

— С тобой действительно ничего не случится? — Ее голос дрожал от тревоги.

Он покачал головой и, склонившись, поцеловал жену в обе щеки, залитые слезами.

— Я буду считать часы до нашей встречи, — прошептал Джонни, напоследок прижимая ее к себе. — Не забывай о нашем ребенке, — добавил он севшим голосом и решительно зашагал прочь.

Уже в седле, перед тем как пустить коня рысью, он помахал Элизабет и позже, когда обернулся, доехав до конца подъездной дороги, увидел маленькую фигурку жены, по-прежнему стоявшую на том же месте. На фоне громады Голдихауса она казалась совсем крохотной.

— Бог даст, вернусь, — горячо прошептал Джонни и поднял руку, прощаясь с женой, своим еще не родившимся ребенком и отчим домом, не одно столетие дававшим кров сменяющим друг друга поколениям Кэрров.

В тот вечер войско Кэрров собралось в Картер-Баре, и он, помня о своем обещании, сел за письмо супруге. Джонни уже проделал немалый путь верхом, ему предстояло провести в седле еще несколько часов, и к тому же неведомо было, какая судьба ожидает его впереди. Но все же, несмотря на тревогу и усталость, он старательно вывел карандашом на клочке бумаги:

«У меня нет времени, чтобы описать все, что я чувствую, думая о тебе. Могу сказать лишь, что люблю тебя больше всего на свете и с нетерпением жду, когда снова смогу обнять. Ты — в моем сердце сейчас, когда я пишу эти строки, и навеки останешься в нем.

Твой любящий муж Джонни».

Отправив это письмо с посыльным, Джонни вместе с остальными Кэррами поскакал дальше в ночь, в направлении Ридсдейлского леса. Достигнув замка Грэм за два часа до рассвета, войско рассредоточилось вокруг цитадели. К стенам из дикого камня, прямо под стражей, ходившей кругами наверху, были неслышно приставлены штурмовые лестницы. До самого последнего момента часовые так и не догадались о том, какая сила скопилась во тьме у них под самым носом. На дороге, по которой ополчение пришло к замку, был оставлен конный отряд, чтобы обеспечить при необходимости путь к отступлению. Все это было быстро и неслышно проделано в предрассветной мгле. И когда настал момент идти на приступ, Джонни Кэрр первым поставил ногу на ступеньку штурмовой лестницы. По сигналу его руки тысяча человек пошли следом.

Лэйрд Равенсби вел своих людей на бой. Темные фигуры его воинов ползли вверх по стенам подобно безмолвному приливу — с мечами в ножнах и кинжалами в руках, готовые биться за жизнь своей леди.

Вначале была снята стража. Часовые повалились с перерезанными глотками, не успев даже вскрикнуть. Хорошо укрепленный замок Грэм, расположенный в самой чаще Ридсдейлского леса, все еще был погружен в мирный сон. Бегавшие внизу собаки, почуявшие запах крови, забеспокоились было, но им тут же бросили заранее припасенную кровавую говядину, и те жадно набросились на еду.

И лишь когда люди клана Кэрр ударили тараном в двери мрачного дворца, поднялась тревога. В замке забили колокола, зовя Грэмов к оружию. После нескольких мощных ударов дверь уже не могла служить преградой, и Джонни первым ворвался в здание. Когда брешь была расширена, следом за ним хлынули остальные. Нанося удары направо-налево, они буквально прорубили себе путь к лестнице, ведущей на второй этаж. В этой ситуации их численный перевес вряд ли мог на деле считаться преимуществом: сгрудившись на крохотном пятачке, нападавшие не могли развернуться, в то время как защитникам был хорошо знаком здесь каждый закуток. Джонни бился ожесточенно, как человек, защищающий нечто самое ценное, что есть у него. Казалось, он хочет размозжить голову всем, кто попадается на его пути. Вождь нападавших сражался словно одержимый, готовый успокоиться только тогда, когда братья Грэм один за другим падут под ударами его меча. Как и многие другие замки Приграничья, это родовое гнездо было построено в расчете на оборону, и Кэррам пришлось сокрушить на своем пути по меньшей мере дюжину мощных дверей, прежде чем они оказались во внутренних покоях, где, по их расчетам, должны были скрываться Грэмы. Однако там, в обширном зале, оказалась лишь толпа жавшихся друг к другу от страха женщин и детей.

Братья Грэм вместе с основными силами, воспользовавшись потайным ходом, выскользнули из замка, ища спасения на болотах к северу от крепостных стен. Там располагалась другая твердыня, путь к которой знали только Грэмы, — Квен-Мосс, где они не раз благополучно спасались на протяжении многих столетий. Трясина там была столь глубока, что, если верить легенде, даже два копья, привязанные друг к другу, не могли достать дна. Забившись в эту нору, Грэмы могли не опасаться никаких врагов, откуда бы те ни пришли — из Англии или Шотландии.

Оставив несколько человек сторожить женщин и детей Грэмов, Джонни бродил по замку, переступая через тела поверженных противников. За ним шел Кинмонт. Оба теперь обозревали кровавый путь, пройденный ими по коридорам и залам, охраняемым теперь воинами клана Кэрр. Так они дошли до неприметных маленьких ворот в северной стене, где их люди поджидали в засаде Грэмов, заранее зная, что те попытаются бежать на свои болота.

За стеной в скупых лучах зимнего солнца, под темными лапами сосен и голыми ветвями буков и боярышника, ежилась кучка плененных Грэмов. По числу убитых и раненых можно было судить, как труден оказался для них путь бегства.

— Четыре брата мертвы, — спокойно доложил Адам, увидев, как Джонни вопросительно мотнул головой в сторону трупов, валявшихся на мерзлой земле.

— Что с пятым? — тут же последовал вопрос.

— Мы упустили Мэттью. Если верить капитану их охранников, он сейчас в Карлайле.

— Чтоб ему пусто было! — выругался в сердцах Джонни.

— Но этот урок, думается, заставит его пересмотреть свой иск.

— Было бы лучше, если бы удалось решить эту проблему наверняка, — процедил сквозь зубы Джонни Кэрр, исполненный решимости до конца биться за жизнь своей жены. В то время, когда за поддержку менее удачливого монарха или ошибочных политических целей дворян без жалости пытали, вешали, бросали на плаху, варили в кипятке и четвертовали, когда жизнь бедняка стоила не больше, чем он мог заработать, а верность легко покупалась и продавалась, когда защита земель и прочей собственности зависела исключительно от того, насколько силен их владелец, Джонни Кэрр был бы доволен больше, если бы братья Грэм все до одного отправились в преисподнюю.

— Нам придется найти его.

— Сейчас?

Отрицательно покачав головой, Джонни с непроницаемым лицом еще раз окинул взглядом сцену бойни.

— Я обещал Элизабет вернуться через два дня. Поэтому первым делом мы вернемся в Голдихаус. Хотя небольшой отряд действительно отправится в Карлайл прямо сейчас. Мэттью Грэм станет в тысячу раз осмотрительнее, едва получит известие о том, что здесь произошло. Может быть, даже попросит у кого-нибудь защиты. Хорошо, хоть из них всех он только один и остался. — Сказав это, Джонни еле заметно улыбнулся.

Через некоторое время Кэрры уже снова оседлали коней. Теперь, когда раны были перевязаны, пора было пускаться в обратный путь. Следовало считать чудом то, что никто из них не погиб. Правда, Грэмы и раньше не славились отвагой, а теперь, когда их вожди открытой битве предпочли бегство, обороняющиеся тем более не смогли оказать достойного сопротивления.

В Картер-Баре войско снова разбилось на небольшие группы, чтобы разными окольными путями добраться до Ра-венсби. Вскоре после наступления темноты Джонни был в Голдихаусе. Неслышно приблизившись к дому с черного хода, он умылся на конюшне, оставив там же свое оружие, чтобы позже очистить от крови. Едва войдя в особняк, Джонни нос к носу столкнулся с сияющим Монро, который уже узнал о его возвращении от Кинмонта. Подняв руку, Джонни дал знак своему кузену молчать.

— Скажи госпоже Рейд, чтобы принесла мне через час что-нибудь поужинать, — велел он Данкейлу Вилли. — А леди Элизабет ничего не говорите. Я к ней сам зайду.

Махнув Монро рукой, чтобы тот следовал за ним в кабинет, Джонни подождал, когда тот зайдет, и плотно закрыл дверь.

— Расскажу тебе обо всем завтра. Сейчас не могу — Элизабет ждет. Кстати, спасибо тебе за то, что ты позаботился тут о ней. Как она себя чувствует?

— Теперь, когда ты вернулся, о ней можно не беспокоиться. Гляди-ка, на тебе нет почти ни одной царапины! — добавил Монро с улыбкой. — И все же тебе не мешало бы перевязать руку.

Опустив глаза, Джонни увидел рассеченный рукав и кровоточащую рану на правой руке.

— Ерунда. Грэмы не стали биться до конца, поскольку братья сбежали. Впрочем, вряд ли стоит этому удивляться. Но ты, наверное, уже слышал, что Мэттью остался в живых. Вот досада-то…

— Кинмонт сказал мне, что он в Карлайле.

— Должно быть, в Карлайле, а может, уже возвращается в Ридсдейлский лес, узнав, что нас там больше нет. Я склоняюсь к мысли о том, что он все же задержится в Карлайле, ведь там стоит английский гарнизон. Наш отряд отправился туда на его поиски. А я обещал Элизабет вернуться через два дня, вот и заехал ненадолго.

— Ты не должен оставлять его в живых. Это ясно как Божий день.

— Не должен… — Джонни до боли стиснул кулаки от ненависти к Мэттью Грэму. Этот человек заслуживал только одного — смерти.

— Но должен ли ты сам ехать туда? Не лучше ли послать кого-нибудь другого?

Искоса взглянув на двоюродного брата, Джонни улыбнулся. Улыбка получилась довольно мрачной — скривившись ненадолго, губы вновь вытянулись в жесткую линию.

— Он мой.

— Не стоит из-за него рисковать своей жизнью.

— А я и не собираюсь, — снова улыбнулся Джонни, на сей раз теплее. — Как бы то ни было, я тронут твоей заботой.

— И когда же ты уезжаешь?

— Как только получу весточку от Адама. Должно быть, дня через три-четыре.

— Что ж, не смею больше утомлять тебя, — проявил великодушие Монро, прекратив расспросы и направившись к двери. — То-то Элизабет обрадуется, когда узнает, что ты вернулся!

— Я преодолел бы любые преграды, чтобы вернуться к ней, — пробормотал Джонни еле слышно.

— Вот и скажи ей об этом, — предложил Монро, обладавший чутким слухом. — А то она извелась вся, только и делает, что плачет.

— Все это из-за ребенка. Капризы и все прочее…

— А может, и из-за дурных предчувствий. Ведь тебя могли убить.

— В таком случае пришлось бы как-то выбираться с того света, чтобы предстать перед ней.

Монро задумчиво глядел на Джонни, не веря своим глазам. Перемены, произошедшие в его двоюродном брате, были поистине поражающими. Кто бы мог подумать, что в этом человеке таятся такие запасы любви?

— Вероятно, ты стал бы единственным человеком, который преодолел бы этот скорбный путь в обратном направлении, — тихо произнес он.

— Ты, как всегда, прав, черт возьми! — добродушно ухмыльнулся Джонни, не утративший, однако, всегдашней самоуверенности. — Впрочем, давай-ка оставим эту мрачную тему. В конце концов я вернулся более или менее целым, и самая прекрасная женщина на свете ждет меня в своей комнате наверху. Не буду терять времени попусту, а то мне нужно еще переодеться. Так что adieu[21], мой друг! — Его темная бровь задорно изогнулась. — Поговорим завтра в полдень.

Элизабет сидела у огня, когда он вошел к ней. Она куталась в широкий халат из темно-синего бархата. Ее волосы вспыхивали золотом, когда огонь в камине бросал на них неровный отсвет. Едва Джонни переступил порог, жена с радостным криком вскочила с места и бросилась к нему. Тяжелый бархат развевался за ее плечами словно крылья.

Ему хотелось казаться сдержанным. И все же, не вытерпев, он бросился ей навстречу. Жадно глядя на нее, Джонни удивлялся, как мог жить до встречи с ней. Она упала в его распростертые объятия, и он закружил ее по комнате, сам не свой от счастья. От радости Элизабет визжала и смеялась, как расшалившийся маленький ребенок.

— Долго же ты пробыл в Джедбурге, — произнесла она капризным тоном, когда Джонни наконец опустил ее на пол. Однако ее улыбка искрилась неподдельной радостью.

— Я заглажу свою вину, — пообещал он. Его улыбка была бесстыдной, а руки блуждали по располневшему стану жены.

— Думаешь, меня так легко задобрить? — все так же задиристо спросила Элизабет.

— Я знаю, как тебя ублажить, — произнес он тихим голосом опытного соблазнителя, притянув ее ближе, так что их тела соприкоснулись. Нужно было только, чтобы она почувствовала его. Дальше все было просто.

— Я стала такой распущенной, с тех пор как узнала тебя, — прошептала она. Ответ ее тела был мгновенным и страстным.

— Очень важное качество для такой очаровательной жены, как ты, — пробормотал Джонни, руки которого медленно скользили вниз по великолепному бархату халата. — Тебе остается только доказать, что твоя распущенность — не просто слова…

Потянувшись вверх, Элизабет положила свои маленькие ладошки на его лицо и, пригнув голову мужа к себе, поцеловала его — медленно, жарко, страстно. А затем прошептала прямо ему в губы:

— Целых два дня я не знала мужской любви…

Напоминание о лишениях, выпавших на долю жены, лишь усилило его возбуждение.

— Может, я могу чем-нибудь помочь? — деликатно осведомился Джонни, играя ее шелковистыми светлыми кудрями.

— Посмотрим, — сдержанно ответила она, отстранившись от него, как если бы ей требовалось время для оценки такого предложения. Между тем руки Элизабет мягко заскользили вниз по его груди, миновали пряжку пояса и наконец остановились на выдающемся во всех отношениях бугре, вздымавшем мягкую замшу его бриджей. — М-м-м… Просто прекрасно…

— Рад услышать от тебя столь лестную оценку, — усмехнулся он. — Не понадобятся ли дополнительные… замеры?

— Нет, я и сейчас вижу, что товар вполне приемлем, — лукаво взглянула на него Элизабет, чувствуя, как инструмент наслаждения быстро растет под ее пальцами, и сама возбуждаясь от этого.

— Вот и хорошо, — сдержанно хмыкнул Джонни, хотя его белозубая улыбка выдавала безудержную радость. Однако в следующую секунду он онемел, с шумом втянув в себя воздух, потому что супруга, набравшаяся за последние дни немало опыта, мягко стиснула чувствительный кончик поднимающегося столба.

Через несколько секунд, восстановив дыхание и открыв глаза, Джонни сгреб ее в охапку — с виду грубо, но на деле очень нежно — и быстро поднес к постели, осторожно опустив на шелковое покрывало.

— Я еще не сказала «да», — вкрадчиво напомнила Элизабет. Ее глаза сияли, как два изумруда, а белая ночная рубашка и темный халат, ниспадая живописными складками, лишь подчеркивали соблазнительные изгибы полного тела.

— Действительно? — притворно изумился он, расстегивая пояс. — И ты всерьез думаешь, что сейчас это способно остановить меня?

— Во всяком случае, я так полагала… — Ее слова были исполнены бессознательного кокетства.

— В таком случае можешь считать, что перед тобой человек с дурными манерами, — объявил он без лишних церемоний, уже справившись с поясом и распутывая шейный платок.

— Значит, ты ожидаешь, что соскучившаяся жена встретит тебя с величайшим смирением? — Ее глаза неотрывно следили за руками мужа, который расстегивал сейчас ворот сорочки.

— Я ожидаю горячей встречи. И желательно повлаж-нее, — ответил он с небрежной улыбкой, стаскивая сорочку через голову, чтобы не тратить времени на остальные пуговицы. — Ты еще способна на это?

Ее пышные бедра еле заметно вздрогнули, как бы отвечая на его слова, а пальцы безжалостно рванули вверх дорогой бархат, обнажая атласную белизну ног. Сев на кровать, чтобы стащить с ног сапоги, Джонни Кэрр замер от этого зрелища. То, что он увидел между ее ног, было подобно заре — золотой, сияющей, ослепительной.

Склонившись над женой, он положил свою ладонь на эти ослепительно золотые завитки. Это был жест собственника, столь же естественный для него, как способность дышать.

— Подожди, — велел супруге муж-властелин, поворачиваясь к ней боком. — Я сейчас…

— Ты ранен! — испуганно вскрикнула она и привстала, только сейчас заметив кровь на его предплечье.

— Ерунда, царапина… Подрался в таверне. Не обращай внимания. А прореху на рубахе зашьешь как-нибудь позже. — И он властным жестом заставил ее лечь снова.

— Ты уверен?.. — Она так и не смогла продолжить расспросы. Его опытная ладонь кругами блуждала по ее телу, спускаясь все ниже, будя желание и заставляя забыть все тревоги. — И когда же в конце концов я смогу насытиться тобой? — тихо простонала Элизабет, вся содрогаясь от вожделения, не в силах оторвать взгляда от мускулистого торса, от мощной руки, от крепкой ладони с длинными пальцами, столь уверенно державшей ее в сладостном плену.

— Никогда, — ответил он просто и без раздумий.

В следующую секунду тяжелые сапоги полетели в сторону, а замшевые бриджи упали на пол. Джонни помог ей сесть, чтобы раздеть ее.

— Поцелуй меня, — потребовала она тоном юной девушки, чертовски соблазнительная в своей напускной невинности. Ее лицо было открытым и простодушным.

И, потянувшись к крючкам шелкового платья, он нежно поцеловал ее.

— Еще, — пробормотала она глухо, путаясь в складках темного бархата.

— Скоро… — прошептал он в ответ.

Быстро расстегнув на платье застежки из витой тесьмы, ч то время как она не оставляла попыток поцеловать его, Джонни освободил ее плечи от тяжелой ткани. Раздевая жену, ему приходилось проявлять особую ловкость, осторожно уворачиваясь от ее объятий. С рубашкой справиться было уже проще, и он перестал избегать ищущих рук Элизабет. Рот Джонни снова стал доступен ее губам — жадным, жестким, стремящимся насладиться его вкусом. Оставив сопротивление, он полностью отдал свое тело во власть ненасытной женщины, и из ее горла вырвался вздох, выражающий одновременно умиротворение и предвкушение еще большего счастья.

Ей, дрожавшей от жадности после долгого ожидания, хотелось целиком завладеть им. Хотелось поглотить его, вобрать в себя, испытав чисто физическое наслаждение, способное прогнать прочь страх и черные мысли минувших дней.

— Прикоснись ко мне везде, везде… — шептала она, задыхаясь от возбуждения.

— Чтобы ты наконец смогла поверить, что я вернулся? — пробормотал он, упиваясь сладостью ее открытых губ.

— Чтобы я смогла удержать тебя… навсегда… — Ее голос был наполнен обольстительной силой, восходящей, должно быть, к праматери Еве.

И он дал ей все, чего она хотела, поскольку сам сгорал от нетерпения. Его руки блуждали по грудям Элизабет — тяжелым, налитым той силой, которую всегда придает женщине беременность. Длинные пальцы трепетно огибали великолепные полукружья, останавливаясь ненадолго только затем, чтобы дотронуться до вздыбившихся сосков, спускались в глубокое ущелье между двумя белыми холмами, неторопливо раздвигая их. Каждое его прикосновение отзывалось сладостной вспышкой в ее мозгу, заставляло трепетать ее плоть, вызывало неистовое покалывание кончиков пальцев.

Джонни убрал свою руку, и ее груди затрепетали, как зрелый плод, готовый сорваться с ветви. Любуясь их подрагиванием, он переместил свои разгоряченные ладони ниже, на округлый живот, потом на пышные бедра и в конце концов опять достиг золотистого лона. Продвинувшись еще ниже, его пальцы вошли в святая святых.

Ощущая трепетное влажное тепло, Джонни прошептал:

— Теперь ты чувствуешь меня?

Впившись взглядом в лицо Элизабет, он прочитал ответ в ее глазах.

— До чего же я рада, что ты наконец дома. — Ее голос дрожал от страсти.

— Могу себе представить. — Его пальцы буквально плавали в густой жидкости. — Лучше ложись поудобнее и раздвинь ноги, — произнес, сладко улыбнувшись, сгорающий от нетерпения муж, — и ты увидишь, насколько я рад тому, что наконец вернулся.

От его долгого поцелуя Элизабет погрузилась в море блаженства.

— Мне кажется, что я ощущаю запах рая, — прошептала она. — Он так близко… словно свежий кокос…

— М-м-м… — промычал он, оставляя языком влажный след там, где смыкались ее чресла. — Мой рай пахнет скорее… — Джонни обмакнул свой палец в вязкую, как мед, жидкость и поднес сперва к своим, а затем и ее губам. — Скорее как креветки…

— Люби меня! — жарко выдохнула Элизабет, до предела возбужденная запахом собственной плоти, оставшимся у нее на губах.

— Как раз этим я и занимаюсь, — ответил он, держа в своих руках и покрывая пламенными поцелуями ее лицо.

— Недостаточно. — Она дотронулась до напружинившегося столба. — Дай мне это!

И Джонни выполнил просьбу жены. Повернув Элизабет на бок, он прижался к ее спине и медленно вошел в нее сзади, наполнив до отказа своей плотью. Она же навалилась на него, чтобы почувствовать каждый дюйм этого наполнения, и блаженно вздохнула. Джонни отстранился и, когда она всхлипнула от нетерпения, снова вошел в нее. Обхватив ее груди ладонями, он притягивал ее к себе, каждой клеткой ощущая близость той, которая была для него самой желанной на свете. Пропустив руку между ног, Элизабет с замиранием сердца прикоснулась к его телу, медленно погружающемуся в нее и выходящему наружу. Ее пальцы трепстно ощупывали бархатистую кожу, туго обтянувшую живой утес, переплетение вен… Почувствовав, как этот нежный массаж придает ему новые, невероятные силы, он задержался внутри ее.

Она застонала от острого прилива наслаждения.

А он, блаженно улыбаясь, по-прежнему притягивал ее к себе.

Так вместе они погружались в мир утонченных наслаждений, вначале медленно, а затем со все нарастающей страстью, переходящей в исступление.

Эти редкие по своей остроте ощущения стали доступны им, потому что за недолгие дни его отсутствия она окончательно поняла, что этот человек составляет с ней одно целое.

А он понял, что нашел ту единственную, которую способен любить. К тому же кровь битвы разжигала в его душе такой огонь, погасить который могла только Элизабет.