Сюзан Джонсон Леди и лорд

1

Шотландия, Равенсби, Голдихаус.

Март 1704 года.

— Ты спишь?

— М-м-м…

Сознание Джонни Кэрра медленно выплывало из полудремы. Сначала он ощутил, как по его телу побежали мурашки удовольствия, и только этого услышал голос девушки. Чтобы окончательно прийти в себя, Джонни потребовалось еще несколько мгновений, и только после этого он сообразил, чем было вызвано то чудесное ощущение, которое вызвало его из забытья: язык девушки медленно поднимался по его груди, оставляя за собой прохладный влажный след…

Джонни слегка пошевелил своим могучим телом, отчего волна наслаждения растеклась еще шире. Легкая улыбка тронула уголки его рта — он подумал, что язык, несомненно, сильное место его партнерши. Через секунду живые синие глаза Джонни широко раскрылись, рука скользнула вниз, и пальцы стали лениво перебирать завитушки волос медового цвета. Слегка охрипшим со сна голосом он спросил:

— Ты что же, так и не засыпала?

Джонни встретил Мэри Холм два дня назад в Келсо, в захудалой деревенской гостинице. Там остановилась труппа гимнастов, в которой она работала. Девушка, ни на секунду не смутившись, выдержала его оценивающий взгляд, а через несколько минут сама подошла к столу, возле которого стоял Джонни, наблюдая за тем, как его люди играют в кости.

— Меня зовут Мэри, — сказала она, призывно глядя на высокого темноволосого лэйрда[1] из Приграничья[2].

А после долгого вечера, в течение которого они потягивали прекрасное французское бренди, что хозяин гостиницы хранил для особых случаев, Джонни позволил своему взгляду свободно скользить по соблазнительному телу девушки. Затем, подняв глаза на ее улыбающееся лицо, он просто спросил:

— Я собираюсь домой. Ты голодна?

И вот, начиная с этого вторника, они почти не вылезали из постели.

— Ах, Джонни, дорогой, если бы в пятницу нам не нужно было уезжать в Бервик, я бы с радостью поспала. — Молодая красотка подняла голову и с очаровательным бесстыдством улыбнулась лэйрду Равенсби. — Но кто знает, попадется ли мне хотя бы еще раз в жизни такой восхитительный жеребец, как ты!

Теперь он уже окончательно проснулся и улыбнулся своей прелестной гимнастке.

— Ну что ж, в таком случае я попытаюсь дотянуть до пятницы и остаться в живых.

— О, ты дотянешь, в этом я не сомневаюсь! И вообще, все, что ты делаешь, получается у тебя выше всяких похвал, — промурлыкала она и, опустив голову, продолжила с того места, на котором остановилась.

Тем же вечером по пыльной лесной дороге, что змеилась с юга к Голдихаусу, скакал усталый всадник, отчаянно нахлестывая и без того взмыленного коня. Каждая секунда промедления отдавалась в его мозгу набатом страха. Как и все жители Приграничья, он прекрасно ориентировался на местности — даже сейчас, в ночное время, когда луна то пугающе выглядывала, то вновь пряталась за рваные грозовые облака. Конь споткнулся, и наездник приглушенно выругался, однако, пожалев лучшего скакуна своего хозяина, все же немного ослабил поводья. Впрочем, причина, выгнавшая его в путь, была настолько весомой, что человек не сомневался: хозяин не накажет его даже в том случае, если он загонит этого чистокровного черного жеребца до смерти.

— А теперь садись-ка на меня, — тихо проговорил Джонни, кончиками пальцев приподняв за подбородок голову Мэри. — Я хочу чувствовать тебя…

По-кошачьи изогнув свое стройное тело, девушка погладила его широкую грудь и ответила:

— А я хочу чувствовать тебя, мой дорогой лэйрд. — Она села верхом на партнера и, улыбнувшись, добавила: — Как приятно убедиться в том, что все истории, которые про тебя рассказывают, чистая правда!

— Ты испытываешь мое терпение, котенок, — улыбнулся в ответ Джонни. Ему было прекрасно известно, что во всем графстве за ним давно закрепилась слава неистощимого жеребца. — Впрочем, я не жалуюсь, — сказал он, снова усмехнувшись, и нежно положил ладони на ее бедра.

Девушка наконец оседлала его и, чувствуя, как его плоть заполняет ее, изогнулась дугой и прошептала:

— Ты и впрямь самый восхитительный из всех жеребцов! — Голубые глаза Мэри непроизвольно закрылись, и она выдохнула: — Какой же ты большой! Ты невероятно громадный! — раздавался ее шепот в полутемной комнате, освещаемой лишь сполохами огня из камина.

Сейчас, проведя в постели сорок восемь часов, они занимались любовью уже не с такой ненасытностью, как оказавшись здесь впервые. Они делали это размеренно и неторопливо, смакуя наслаждение и выпивая его до последней капли. В какой-то момент Джонни проник в нее слишком глубоко, и девушка невольно вскрикнула.

— Прости меня! — проговорил он извиняющимся тоном и нежно прикоснулся пальцами к ее раскрасневшимся щекам. — Я сделал тебе больно?

— Все хорошо, — ответила Мэри, на секунду приоткрыв глаза. Страсть настолько переполняла ее существо, что она едва могла говорить.

Тем не менее Джонни пообещал себе впредь более внимательно следить за собой и не увлекаться. Девушка была слишком хрупкой, и причинить ей боль можно было любым неосторожным движением.

Усталый всадник вновь пришпорил скакуна. До Голдихауса оставалось уже совсем немного, и он перестал думать о том, что конь вконец измучен. До конца этой изматывающей скачки оставалось менее тысячи ярдов[3]. Вскоре он галопом ворвался в ворота поместья и громким криком стал будить его обитателей, поскольку в этот поздний час двор был совершенно безлюден. Соскочив со взмыленного коня, мужчина пробежал мимо обвисших от дождя родовых знамен, и в этот момент дверь старинного особняка отворилась нараспашку. Из-под ее массивного портала выскочили трое клансменов[4] с обнаженными мечами, грохоча, словно кони, каблуками по каменной брусчатке. Без сил распластавшись на мокром дворе, посланец, задыхаясь и вздрагивая, заговорил.

И, услышав его слова, мужчины окаменели, словно статуи.

Джонни не подозревал о переполохе, что в эти минуты уже царил в доме. В свое время он намеренно выбрал себе комнаты с таким расчетом, чтобы они находились подальше от помещений, где с утра до вечера кипела повседневная суета. Кроме того, в данный момент его внимание было сосредоточено совсем на другом.

Руки Мэри Холм были крепко сплетены вокруг шеи Джонни. Размеренно двигая бедрами, она изо всех сил прижималась разгоряченным влажным телом к его груди, и дыхание вырывалось из ее горла резкими толчками. Джонни и сам чувствовал себя словно в лихорадке. Ему казалось, что тяжелые каменные стены дома и кровля куда-то подевались, и теперь его тело жгут немилосердные лучи жаркого тропического солнца. Крепко сжимая ладонями талию девушки, он чувствовал на своей шее ее горячее дыхание, и каждый раз, когда ее бедра прижимались к нему, на долю секунды наступала пауза, и любовники делали новый глоток воздуха. Им хотелось пить свое счастье маленькими глоточками.

— Я умираю, — задыхаясь, прошептала Мэри.

Джонни только и хватило сил, чтобы отрицательно покачать головой, словно говоря: «Ну уж нет!» Если бы он мог, то, наверное, не сдержал бы улыбки.

Неожиданно вцепившись в черные вьющиеся волосы Джонни, девушка запрокинула голову и поцеловала его страстным хмельным поцелуем. Движимая безумным порывом, она будто бы пила из его рта и терзала мягкие губы, словно пытаясь на всю жизнь сохранить для себя их вкус.

Джонни ощутил, как тело ее начали мучить сладостные судороги, и стал извиваться в волнах приближающегося оргазма.

Два человека из клана Кэрра опрометью бежали по коридору первого этажа. Перепрыгивая сразу через три ступеньки, они поднялись на второй этаж и помчались по коридору западного крыла поместья. Их заносило на поворотах, но они продолжали нестись по узким коридорам старинной башни, не сбавляя скорости. Сердца их, словно боевые барабаны, стучали в такт этой бешеной гонки.

Джонни велел, чтобы его не тревожили, но сейчас обстоятельства складывались так, что они были вынуждены нарушить приказ. В той части Голдихауса, что была построена еще в средние века, потолки были низки, а коридоры — так узки, что в них едва бы смогли разойтись двое людей. В свое время такое строительство диктовалось соображениями обороны. И вот один за другим мужчины подбежали к двери маленькой комнаты, расположенной в самом конце узкого прохода.

«Боже мой, что же это за женщина! Настоящий огонь!» — такие мысли лихорадочно проносились в мозгу Джонни, пока на него раз за разом накатывали волны нестерпимого наслаждения. Его тело билось, словно в агонии, и в эти секунды весь огромный мир замкнулся в маленькой хрупкой девушке, дарившей ему подобное блаженство.

Ей просто не было равных!

О том же думала Мэри Холм, когда, лежа рядом с Джонни, без устали ласкала его тело. «Как же он прекрасен! И… уже в который раз!» Мэри лизала его, как ластящаяся к хозяину кошка. Ее теплый язычок оставлял влажные полоски на мускулистом плече мужчины, и она чувствовала, как он напрягается от этих прикосновений любви. На секунду Джонни приподнял голову, и девушка тут же оказалась в его объятиях. Этот неутомимый мужчина был вновь готов к любовным подвигам.

Тут до их слуха донесся наконец дробный топот бегущих ног. Шаги раздавались все ближе. Джонни понял, что их с Мэри уединению пришел конец. Одним быстрым движением он положил девушку на подушку, галантно прикрыл ее смятой простыней, и в тот же момент дверь отворилась нараспашку. Джонни еще не успел повернуть к ней голову и лишь боковым зрением увидел, что в комнату ворвались двое. Один из них грубым голосом прокричал короткую фразу, которая тем не менее ошеломила Джонни не хуже удара по голове:

— Они похитили Робби!

Джонни не было нужды выяснять, кто эти «они». На протяжении последней тысячи лет у Кэрров из Роксбурга был один и тот же враг.

Он спрыгнул с постели и потянулся к оружию, которое предусмотрительно повесил на спинку кровати. С незапамятных времен Приграничье представляло собой театр военных действий, и мужчина тут никогда не расставался с мечом и кинжалом.

Вошедшие торопливо пересказывали подробности того, как был похищен его брат, а Джонни тем временем одевался. Лежавшая в постели женщина была уже забыта. Лишь время от времени он бросал короткие отрывистые вопросы и, слыша ответы, лишь сильнее хмурил свои черные брови. В считанные секунды он натянул кожаные штаны, затем — сапоги, плечи его обтянула рубашка, за ней последовала кожаная куртка. Сунув одному из своих клансменов пояс с мечом, Джонни выскользнул из двери, на ходу застегивая рубашку и короткими, резкими движениями заправляя ее в штаны.

Уже спускаясь на первый этаж, он вспомнил о Мэри Холм, которую оставил в спальне, и коротко бросил:

— Проследите за тем, чтобы девушку отправили в Келсо и дали ей провожатых. — В этот момент он закончил застегивать куртку и протянул руку за перевязью с мечом и кинжалом. Накинув ее на плечо, Джонни приказал: — Дайте ей кошелек с деньгами и скажите, что я ей очень благодарен. Кони оседланы?

Один из мужчин кивнул, и Джонни засунул за пояс кинжал. Затем он наполовину вытащил меч — для того, чтобы проверить, насколько легко тот выходит из ножен, — рывком бросил его обратно и прорычал голосом, хриплым от ненависти:

— Проклятый Годфри! Проклятые англичане! Как же я ненавижу этих подлых червей!

Легкими прыжками спускаясь по лестнице, ведущей с широкой балюстрады, он перешел на бег сразу же, как только спрыгнул с последней ступеньки.

— Как давно это произошло? — не оглядываясь, спросил он у мужчин, которые старались не отстать от своего предводителя.

Услышав ответ, Джонни пробормотал проклятье.