"Ученик пекаря" - читать интересную книгу автора (Джонс Джулия)

Глава 5

Джек чувствовал первые признаки начинающейся лихорадки. Он продрог до крайности, у него не было ни еды, ни сухой одежды, и где-то на бегу он потерял один башмак.

Остаток дня он шел по лесу в надежде найти Мелли. Однажды он услышал вдали звон клинков и благоразумно уклонился в сторону, уходя все глубже в чащу.

Одежда на морозе сохла медленно, и Джек трясся всем телом. Лодыжка все еще болела, и он прихрамывал. Он высматривал ягоды или орехи, но лес на пороге зимы совсем оскудел.

Усталый, голодный и промерзший, Джек устроился на ночлег, свернувшись у подножия большого дуба. Он надеялся, что дерево хоть немного защитит его от ветра. Зарывшись в кучу веток и листьев, он погрузился в беспокойный сон.

Утром он проснулся, чуя в воздухе дождь. Он посмотрел вверх сквозь голую крону дуба, и небо, серое и набухшее влагой, подтвердило его опасения. Джек обратил внимание, что его тело ведет себя не так, как обычно. Голова отяжелела, а все мускулы ныли. Кожа, липкая на ощупь, туго натянулась, и Джек, несмотря на холод, чувствовал сильный жар. Ему и раньше случалось болеть, и он знал, что означает такое состояние. Не знал только, каково хворать в лесу, за много лиг от дома.

В замке как раз выпекается первая порция хлеба, на кухне густо пахнет дрожжами, на завтрак полагается миска свиной похлебки, и целый час можно праздно сидеть у огня. Джек рассмеялся сам над собой. Хорош из него герой, нечего сказать: всего два дня как из дома, а уже умудрился схватить лихорадку и готов пожертвовать своим приключением за сытный завтрак и пропавший башмак!

Смех придал ему сил, и он поднялся на ноги. На пустой желудок его замутило, он пошатнулся и с трудом восстановил равновесие. Случись здесь Фраллит, он подумал бы, что его ученик пьян, и на неделю урезал бы ему порцию эля. Мысль об урезанной порции эля показалась Джеку очень заманчивой — сейчас он охотно вынес бы порицания Фраллита и за кружку тухлой воды.

Джек поплелся дальше. Вспомнив, что прошлой ночью пил из ручья, он направился к нему. Мысли его блуждали: Боджер и Грифт предостерегали его против стоячей воды, а подавальщица Финдра смеялась над тем, что он идет в одном башмаке. Джек уже плохо понимал окружающее: люди из замка казались ему не менее реальными, чем деревья. Он мог бы поклясться, что бредет по лесу целую вечность, — и вдруг снова вышел к дубу, подозрительно похожему на тот, под которым он ночевал.

Все деревья и кусты казались ему теперь похожими друг на друга. Голова кружилась, и он не мог вспомнить, куда и зачем идет. Мучительно тянуло прилечь, заглушить голоса, укоризненно бубнящие в мозгу. Крохотная часть сознания еще упорствовала понимая, что ложиться не следует, но Джек пренебрег ею. Он вот-вот упадет. Ему надо поспать.

Он свалился под деревом. Перед провалом в беспамятство он еще успел заметить, что пошел дождь, и обрадовался. Дождь так приятно холодил горячую кожу.

Еще чьи-то глаза смотрели на дождь — а до того они все утро смотрели на парня, кругами блуждающего по лесу. Обладатель этих глаз решал, как ему поступить. Он знал, что юноша умрет, если оставить его на дожде и холоде. Однако наблюдатель не склонен был сочувствовать другим. Он жил в глухом лесу и прекрасно обходился без людей. Он довольствовался обществом животных и деревьев, а чужие дела его не касались.

Но он не уходил и продолжал наблюдать. Он многое повидал на своем веку: он видел, как людей убивают и грабят, видел, как люди охотятся и как охотятся на людей. Он видел все это из своего зеленого убежища и ни разу не вмешался.

Но бедственное положение юноши тронуло его. Парень был невинной душой, а такие редко встречались в лесу. Мальчик задел в нем какую-то струну — этот паренек был не такой, как все. Лесному жителю виделся вокруг него бледный ореол судьбы. Человек покачал головой, улыбаясь собственной причуде.

Он размышлял, не сводя глаз с неподвижного тела. Вмешательство могло нарушить его собственную безопасность. Могло привлечь к нему нежелательное внимание, чего он старательно избегал уже много лет. Но человек уже знал, как он поступит. Он вышел из-за деревьев и направился к юноше.

Баралис назначил наемникам встречу вне стен замка. День был холодный, и он закутался в плащ. Ему было известно, что они потерпели неудачу, но по некоторым соображениям он делал вид, будто не знает.

— Итак, парень и девушка в указанном месте? — спросил он главного, Траффа.

— Никак нет, ваша милость. Они оба были у нас в руках, но на нас напали люди Мейбора. — Баралис знал, что вожак лжет. Мальчишку они так и не взяли — голубь наблюдал за всеми перипетиями погони. Но лорд не стал изобличать Траффа — в конце концов, эти люди наемники, а не служители церкви.

— И сколько же их было, людей Мейбора? — спросил он с подвохом, зная, что их было меньше десятка.

— Две дюжины.

— Больше, — поправил один из наемников. Остальные согласно заворчали.

— А сколько человек вы потеряли? — Этого Баралис не знал, поскольку направил голубя вслед за мальчишкой и не видел, чем кончилась схватка.

— Двоих — но Мейбор потерял вдвое больше.

— Хм, — скептически хмыкнул Баралис. — Ступайте в указанное место и укройтесь там. Я отправлю вас в погоню за беглецами, как только получу новые сведения о них.

Вожак не тронулся с места.

— Мы драться не нанимались. Вы сказали, что всего-то и надо, что схватить парочку юнцов. Двое моих людей мертвы, а прочие недовольны.

— К чему ты клонишь? — холодно осведомился Баралис, прекрасно понимая, к чему.

— Прибавить надо. Еще по восемь золотых на брата. — Трафф с легкой угрозой положил руку на рукоять меча.

Но Баралиса не так легко было смутить. Он резко распахнул плащ и, убедившись, что завладел общим вниманием, заговорил хриплым шепотом:

— Не будьте глупцами и остерегитесь докучать мне своей жадностью. Я одним пальцем могу погрузить вас в такую бездну забвения, что даже ваши семьи позабудут, что вы когда-либо существовали. — Баралис посмотрел в глаза каждому из наемников, и никто из них не выдержал его взгляда. Удовлетворенный, он произнес уже другим тоном: — Я пришлю за вами или сегодня же, или завтра. Будьте наготове, а теперь ступайте!

Он смотрел, как они садятся на коней и уезжают, с еле заметным проблеском улыбки на мрачном лице. Потом опять запахнулся в плащ и направился обратно в замок. Ему было о чем подумать. Чтобы его планы удались, прелестное личико Меллиандры никогда более не должны видеть при дворе Четырех Королевств.

Его мысли устремились на восток, к герцогству Брен — самой могущественной из северных держав. Герцог становится жадным: ему требуется побольше земли, побольше леса, побольше зерна. Баралис знал, что выполнение того, что задумали они оба, потребует кропотливых трудов. Население Четырех Королевств обеспокоено амбициями Брена, но, как ни странно, это беспокойство, возможно, и поможет скрепить договор. Угрозу всегда легче сгладить, чем уничтожить.

Но в случае с прелестной Меллиандрой он не станет придерживаться этой тактики. Красавица относится к тем угрозам, с которыми требуется покончить раз и навсегда.

Вернувшись к себе, он сидел, попивая горячий сбитень, чтобы унять боль в руках, и думал над тем, что показал ему голубь. Выйдя вчера от королевы, Баралис решил все-таки посмотреть, как возьмут беглецов. Голубь видел, как погоня нашла их, видел, как парень и девушка расстались. Большая часть наемников погналась за девушкой, отправив за парнем только троих. Баралис велел голубю следовать за первой партией: девушка была верхом и могла легче уйти. Он видел приближение людей Мейбора и то, как девушка ускользнула, воспользовавшись стычкой.

Голубь полетел за ней, но потом Баралис, удостоверившись, что дальше она пока не пойдет, направил птицу на розыски парня. И оказалось, что парень исчез бесследно.

Баралис сохранял спокойствие. Ученик пекаря — это всего лишь загадка, требующая решения, в то время как дочь Мейбора — помеха на пути к славе. Он повернул неохотно повинующуюся птицу обратно к девушке. Когда та устроилась на ночлег, Баралис разрешил уснуть и голубю. Тот продрог, обессилел, и Баралис опасался, как бы несчастная птица вскорости не умерла.

Когда боль немного утихла, Баралис стал думать, что предпринять дальше. Мейбор, по всей вероятности, уже понял, что людей на поиски Меллиандры снарядил он, Баралис. И определенно будет мстить — ведь эти чертовы болваны хотели изнасиловать единственную дочь Мейбора! За ним надо будет внимательно следить: оскорбленный отец — опасный противник.

— Нет, Боджер, о том, насколько добротное у мужика хозяйство, нельзя судить по его коленкам.

— А старый мастер Песк говорит, что только по ним, Грифт.

— Потому что у него самого коленные чашечки точно тыквы.

— Они у него и впрямь здоровые, Грифт, тут я не спорю.

— Нет, Боджер, о том, справное ли у мужика хозяйство, можно сказать только по белкам его глаз.

— По белкам?

— Да, Боджер, по белкам. Чем они белее, тем больше пестик. Вернее не бывает.

Оба приятеля поразмыслили над этим, и Боджер втайне дал зарок как-нибудь приглядеться к собственным глазам. Они выпили еще эля, и разговор перешел на другое.

— Не пойму, что творится у нас, Грифт, — около замка ошиваются наемники, и кто-то с кем-то дрался в лесу. А нынче утром я встретил того, кого давненько уже не видал.

— Кого это, Боджер?

— Помнишь Скарла?

— Скарл! — ахнул Грифт. — Это не к добру, Боджер. Не хотел бы я перейти дорогу этому зловредному лису.

— Что верно, то верно, Грифт. Когда Скарл гостил в замке в последний раз, не один человек окончил жизнь с перерезанным горлом.

— Если я правильно помню, Боджер, так окончил тогда жизнь и лорд Глайвин.

— Это он отказывался продать свои грушевые сады Мейбору, верно?

— Да, Боджер. Но его вдова не возражала против сделки. После смерти мужа она мигом продала Мейбору эти сады — можно было подумать, на них тля напала, так она спешила от них избавиться.

Мейбор решил провести эту встречу на свежем воздухе, подальше от любопытных ушей двора. Он намеренно выбрал такое место, где никто не беспокоит: с подветренной стороны от ямы с нечистотами. Лицо он прикрыл платком, чтобы насколько возможно уберечься от смрада, — заодно платок скрывал и его черты.

Убийца шел ему навстречу — сухощавый, жилистый и подвижный. Он считался непревзойденным мастером ножа.

— Рад тебя видеть, приятель, — сказал Мейбор.

— Доброго вам дня, лорд Мейбор. Ну и местечко выбрали вы для встречи!

— Оно не сквернее дельца, которое нам предстоит.

— Кого вам на сей раз желательно убрать с этого света, ваша милость? — Убийца внимательно оглядывал окрестности, следя, чтобы к ним никто не приближался, — Мейбор не любил околичностей.

— Баралиса, королевского советника. — Их глаза встретились, и первым отвел взгляд убийца.

— Вы же знаете, лорд Мейбор, как могуществен Баралис. Он не простой человек: он мастер.

Мейбор не любил думать о подобных вещах и всегда убеждал себя, что слухи о тайной силе Баралиса — чистейший вздор но какая-то тень сомнения все же оставалась. Но оповещать об этом убийцу Мейбор не собирался — тот заломит цену, если поверит, что и впрямь имеет дело с колдуном.

— Полно, Скарл, он вовсе не так могуч и всеведущ, как о нем говорят. Он слаб, как всякий человек. Острый клинок перережет ему горло не хуже, чем любому другому.

— Но его покои защищены от вторжения.

— А это уже дело не мое. Твоя задача — устранить любого, кто преградит тебе дорогу, — ответил Мейбор, намеренно неверно толкуя слова Скарла. Будь он проклят, если даст этому головорезу открыто говорить о колдовстве! Они оба подозревают правду, зачем же усугублять подозрения, высказывая их вслух? — И твоя работа — выбрать такое место и время, где он будет наиболее уязвим. Все, чего я требую, — это чтобы след не привел ко мне.

— Уж не хотите ли вы поучить меня моему делу, Мейбор? — с легким укором произнес убийца.

— Нет, нет. Главное, чтобы оно было сделано. Баралис чересчур долго удерживает власть при дворе. — Мейбор втянул в себя воздух, забыв, где находится, и закашлялся от густого смрада. Умное лицо Скарла приобрело неприязненное выражение.

— Что-то не по душе мне эта затея. Слишком опасно.

— Назови свою цену, — сказал Мейбор, торопясь уйти отсюда.

— Она будет высокой, — вскинул бровь убийца.

— Мне безразлично. Я заплачу столько, сколько ты скажешь.

— Денег мне не надо, Мейбор, сами знаете — мне хорошо платят за услуги. Но когда-нибудь я отойду от дел, и...

— Говори, я слушаю.

— Мне бы клочок земли, Мейбор. Хочу ухаживать за яблонями на старости лет.

Мейбору это не понравилось: земля для него была дороже всего на свете.

— Я дам тебе двести золотых.

— Нет, — сказал, отходя, убийца. — Мне нужна земля — или я предложу свои услуги другому.

Мейбор уступил:

— Хорошо, я дам тебе надел на севере — тридцать акров близ Джессона.

— Яблони лучше растут на востоке.

— Зачем тебе земля на востоке, если там все еще бушует война?

— Войны вспыхивают и гаснут, а земля остается.

— Будь по-твоему. Я выделю тебе двадцать акров в восточных садах.

— На севере вы давали мне тридцать, — заметил Скарл, отходя еще на шаг.

— Хорошо, пусть будет тридцать. Но ты их не увидишь, пока я не увижу результат твоего труда.

— Ладно — я думаю, мы заключили честную сделку. Я берусь за это дело.

— Договорились. Могу я чем-нибудь облегчить тебе задачу?

Скарл, как и надеялся Мейбор, ответил:

— Нет. Я сам изыщу способ. Хорошее убийство зачастую требует вдохновения. Предпочитаю работать в одиночку. — С этими словами убийца покинул Мейбора. Мейбор заставил себя выждать еще несколько минут и тоже устремился прочь, спеша избавиться от вони.

Мелли увидела голубя высоко на дереве, как только проснулась, и обрадовалась, сочтя это знаком надежды.

Ночь она провела на удивление уютно. Она нашла удобную полянку и хорошо закуталась в одеяла. Постелью ей служил мягкий упругий мох, и она проснулась бодрой и отдохнувшей, чувствуя здоровый голод. Лошадь уже нашла себе пропитание и щипала зеленую траву. Мелли пожалела, что у нее самой нет ничего, кроме свинины и сухарей.

Она собралась идти по солнцу, намереваясь, как и прежде, держать путь на восток. Однако солнца не было видно за сплошным серым покровом, и требовалось поскорее найти убежище, ибо тучи предвещали дождь. Мелли нечем было от него прикрыться: одеяло, служившее ей плащом, не было промаслено и сразу бы промокло. Внезапно Мелли осенило: а не использовать ли для защиты от дождя мешок из-под припасов? Он был, правда, матерчатый, но грубый и прочный и казался куда надежнее шерстяного одеяла.

Мелли высыпала провизию из мешка и, орудуя небольшим, но острым ножом для чистки рыбы, которым снабдил ее мастер Траут, прорезала отверстия для головы и рук. Потом обмотала грудь одеялом и надела мешок на себя. Получилась надежная броня, укрывающая ее до самых колен. Мелли расхохоталась — ну и глупый у нее вид, должно быть! Что сказал бы мастер Траут, увидев, как она обошлась с его мешком?

Собственный смех ободрил ее, и она принялась резвиться, приседая в реверансах перед воображаемыми дамами двора.

— Да, госпожа Фиандрелл, в Рорне это последний крик. Ткань я выписала из-за самых Сухих Степей. Но, с вашего позволения будь сказано, расходы себя оправдали. — Мелли так и закатилась, представив себя при дворе одетой в мешок. Старый конь поднял голову, слыша ее смех. — Что ты смотришь? — спросила Мелли. — Зато я не промокну, когда пойдет дождь.

Прикинув, в какой стороне небо кажется светлее, Мелли направилась туда, жуя на ходу сухарик. Пожитки она упаковала в сверток с помощью второго одеяла. Шагая, она придумывала, как назвать коня. Романтические имена, вроде Золотой Стрелы, или боевые, вроде Воителя, ему явно не годились. Тут требовалось что-то попроще. Гнедок, к примеру, но простецкие клички Мелли не нравились.

— Боюсь, тебе так и суждено остаться безымянным, — сказала она, потрепав коня по спине. Одно ей ясно: без седла она больше верхом не сядет. Вчерашний опыт сказался самым печальным образом на внутренней стороне ее ляжек.

Мысли Мелли обратились к ее пропавшему спутнику, Джеку. Она надеялась, что он не попался в руки ее преследователей. Пускай он бросил ее, она не держала на него зла. Ей даже хотелось, чтобы он опять оказался рядом — не очень-то уютно путешествовать одной с одним лишь рыбацким ножом в качестве защиты. За каких-нибудь два дня ее уже обокрали и чуть не изнасиловали. Что же дальше будет? Беды, как известно, любят ходить втроем.

Дождь начался, и Мелли старалась вести лошадь там, где ветви были погуще. Она напевала песенку, чтобы поддержать в себе бодрость духа, и отгоняла от себя мысли о будущем.

Тавалиск наслаждался одним из самых любимых своих блюд: сырыми устрицами. В Рорне настал устричный сезон, и они продавались всюду в изобилии. Но рорнские устрицы Тавалиск есть бы не стал: ему каждый день доставляли свежие из холодных вод Тулея. Расходы его не волновали: они шли за счет церкви. Может же архиепископ получать некоторое удовольствие от жизни.

Он вскрыл очередную раковину опытной рукой и спрыснул уксусом молочно-белую мякоть, с удовлетворением отметив ее легкий трепет — признак здоровой живой устрицы. Потом поднес половинку раковины ко рту и с наслаждением втянул устрицу в рот, стараясь не пронзить ее зубами. Устрицы он любил проглатывать живыми целиком. Стук в дверь вызвал его неудовольствие. И почему этот болван Гамил всегда приходит во время еды?

— Что там еще? — скучающе-снисходительным тоном спросил он.

— Я подумал, что вам интересно будет узнать, что замышляет наш друг рыцарь. — Тавалиск, не обращая на секретаря особого внимания, вскрыл следующую раковину и сразу увидел, что устрица нехорошая: она отливала серым.

— Не хочешь ли устрицу, Гамил? — Тавалиск протянул раковину секретарю. Тот порядком растерялся: архиепископ никогда его ничем не угощал, — но поневоле принял моллюска и тут же проглотил его с неприятным хлюпающим звуком. — Восхитительно, правда? — благосклонно улыбнулся епископ. — Знаешь, мне привозят их из Тулея. — Гамил кивнул в знак того, что знает. — Так что там с рыцарем? — Тавалиск открыл следующую устрицу.

— Ваше преосвященство, вчера он побывал на улице Фронг и купил в «Винограднике» кинжал.

— Прекрасно, Гамил. Он не показывает свои кольца?

— Нет, скрывает их под плащом.

— Правильно делает — в Рорне не любят вальдисских рыцарей. — Тавалиск позволил себе чуть-чуть улыбнуться, едва приоткрыв зубы. — Об этом я, кажется, позаботился. Впрочем, ненависть народа сейчас почти не нуждается в подогреве. Рыцари выставляют себя фанатичными поборниками веры, но сами более пекутся о коммерческой выгоде, нежели о душах паствы.

Тавалиск наполнил чашу прозрачной густой жидкостью.

— Что-нибудь еще?

— Да. Рыцарь спрашивал о Ларне.

Тавалиск, поднесший было чашу к губам, быстро поставил ее на место.

— О Ларне? Зачем ему Ларн?

— Не могу сказать, ваше преосвященство.

— Если я верно помню, этот старый дурак Бевлин Ларна не любит. Пытался даже положить конец тому, что там происходит. И потерпел, конечно, плачевную неудачу. Ларн не то место где станут терпеть чье-либо вмешательство. — Тавалиск помолчал, вертя в руках чашу. — Рыцарь, возможно, нужен Бевлину для второй попытки. Мудрецу следовало бы держаться своих книг и пророчеств — слишком он стар для подвигов во имя человечества. Можешь идти, Гамил. У меня пропал аппетит из-за твоих разговоров о Ларне.

Гамил послушно удалился, а Тавалиск, чуть только за секретарем закрылась дверь, вернулся к устрицам, жадно высматривая самую крупную.

Таул снова вышел в город. Вчера, вернувшись к Меган, он спросил ее о ларнских оракулах, но она никогда не слышала про них. Сегодня он поставил перед собой две цели: во-первых, пройти несколько лиг ради укрепления мускулов, а во-вторых, найти кого-нибудь, кто бы мог рассказать ему о Ларне.

Народ еще толпился на улицах, но куда в меньшем, чем вчера, количестве. Лица у гуляющих были бледные, изнуренные пьянством и прочими излишествами.

Таул чувствовал себя намного лучше. Руки почти перестали болеть, а ноги окрепли. Рыцарская выучка наделила его способностью восстанавливать силы. Эту способность он не утратил и теперь, пять лет спустя. Он умел вызывать приток крови в мускулы и артерии ради оздоровления тканей и повышения готовности тела к действию. Этот прием, который рекомендовалось использовать перед боем, теперь помогал ему вернуть былую мощь измученному телу.

Годы учения казались Таулу бесконечно далекими. Он не узнавал себя в том, полном возвышенных порывов, мальчишке, что явился когда-то к воротам Вальдиса. Тогда у него была надежда, были мечты, и трепет сбывшихся желаний пронизывал его.

В первый год предпочтение отдавалось физическим упражнениям. Новички проходили через множество испытаний, закаляющих их выносливость. Таула послали в горы Большого Хребта с одним лишь ножом у пояса. Ему повезло: многие до него попали в снежную бурю и не вернулись. Два месяца потратил он, чтобы добраться до горной святыни. Он и посейчас помнил страшный холод, смерзшиеся на голове волосы и слюну, стынущую на зубах. Святыня стояла на втором по величине пике Обитаемых Земель. Она была символом, и медитация в ее голых стенах являла собой необходимое условие для получения первого кольца.

Когда он вернулся в Вальдис, донельзя гордый своим успехом, его снова отправили в путь — на сей раз на Молочные Равнины. Гордецов в Вальдисе не терпели.

Равнины, обманчиво именуемые Молочными, располагались к югу от Лейсса. Сложенные из белого пористого камня, они только издали казались ровными, вблизи же представляли собой путаницу балок и ям. Камень был хрупок, как старые кости: неверный шаг, проливной дождь или самый слабый подземный толчок могли привести путника к гибели. Таулу поручили отыскать рыцаря, который ранее отправился на равнины в поисках меча Борка. На голых камнях не существовало никакой жизни. Жестокие дни сменялись жестокими ночами: солнце было беспощадным, а луна — бессердечной. Почти уже обезумев от голода и жажды, Таул нашел тело рыцаря. Тот перерезал себе горло, перед смертью выцарапав на камне: «Эс нил хесрл» — «Я недостоин».

Вальдисский рыцарь стремился в жизни лишь к одному — быть достойным. Этому его учили, к этому вели его искания.

Таул вспоминал годы своего ученичества со смешанными чувствами. Первое кольцо он получил со славой. Его мастерское владение мечом поражало всех, хотя до прихода в Вальдис он ни разу не брал меча в руки. До святыни он добрался за два месяца, а не за три, как большинство других. Он принес на себе с Молочных Равнин тело мертвого рыцаря, чтобы похоронить его по обычаю в стенах Вальдиса.

Но слава не достается безнаказанно, и после первой ступени своего посвящения Таул стал ощущать легкую неприязнь со стороны других. Говорили, что он слишком молод, слишком прост и что ему покровительствуют.

Чтобы заслужить второе кольцо, ему пришлось стерпеть множество насмешек. Ученостью он не мог похвалиться, и единственной книгой, которую он прочел, была Книга Марода. Между тем, получив первое кольцо, он попал в среду людей образованных. Здесь требовалось знать классические тексты, историю, иностранные языки. Ему постоянно напоминали, что он простой мужик, вылезший из болота. Большинство рыцарей происходили из благородных семей; их изящные манеры и изысканная речь не позволяли Таулу забыть, что он к ним не принадлежит.

Таул прошел через тысячу унижений: он не умел ни кланяться, ни одеваться, ни вести беседу со знатными господами. Тем крепче становилась его решимость обучиться всему этому — Не для того, чтобы стать таким, как они, а чтобы доказать им, что рыцарем может сделаться любой человек. Если бы не их насмешки, он не получил бы так скоро второе кольцо — ему оставалось только благодарить их.

Были у него, однако, и друзья — славные ребята, близкие ему, как братья. Когда он приобрел второе кольцо, а с ним и право отправиться в странствия, они собирались все вместе предпринять путешествие через Сухие Степи на поиски священных сокровищ. Но вышло по-другому. Для него все переменилось, когда он съездил домой навестить своих. Жизнь его совершила крутой поворот, и теперь для него существовало одно: его цель.

Таул брел наугад по улицам Рорна, желая отвлечься. Каждый раз, вспоминая о своей семье, он отчаянно стремился направить мысли в другое русло. В этом могли помочь женщины — его тело всегда охотно откликалось на их нежные чары, а за телом следовал и ум. Будь Таул в другом городе, он, возможно, и поискал бы такого утешения, но здесь была Меган. Она так много давала ему и так мало требовала взамен, что он почитал своим долгом по меньшей мере оставаться верным ей.

Он выбирал самые людные, веселые улицы и вскоре увидел, что направляется к гавани. Запахло морем — остро, но приятно, и Таул стал оживать с каждым новым глотком соленого воздуха.

Рорн был самым большим торговым портом на востоке: сюда доставлялись редкостные специи, роскошные шелка, великолепные драгоценные камни и всевозможные дары моря. Рорн жил в основном торговлей. К северу от города лежали голые каменистые земли, поэтому ни земледелием, ни скотоводством народ прокормиться не мог. Ветра удачи, сгонявшие корабли со всех Обитаемых Земель в его безопасную гавань, — вот что обеспечивало Рорну благосостояние.

Большой порт занимал несколько лиг берегового пространства. Таул с наслаждением вдыхал свежий соленый воздух, столь отличный от смрада квартала продажной любви.

Он шел, пока не поравнялся с уютной на вид таверной. На древней облупившейся вывеске значилось «Роза и корона». Таул вошел, чтобы отдохнуть от ветра.

Таверна, как видно, процветала. Посетители горланили вовсю — кто требовал эля, кто провозглашал тост за знаменитых местных Красоток, кто заключал пари о прибытии в порт того или иного корабля. Одни сидели большими компаниями, оживленно беседуя, другие пили в одиночку. Это была морская таверна, и собирались здесь моряки.

К Таулу приблизилась дородная статная женщина.

— Чего изволите, сударь? — спросила она с улыбкой, выставляя напоказ свою пышную грудью. Таул почти помимо воли поддался правилам привычной игры. Обмена улыбками достаточно, чтобы открыть дорогу ко всему остальному. Таула одолевало искушение дойти до конца, испытать наслаждение, хотя бы и животное, слившись с другим существом. Женщина ждала только его знака, уверенная в своей прелести. Таул опустил глаза.

— Кружку эля, с вашего позволения, — более ничего.

Женщина вскинула бровь, удивленная его холодностью, но нисколько не обескураженная.

— Разумеется, сударь, — ответила она, слегка скривив свои полные губы. — Надеюсь, эль немного разогреет вашу кровь. — И отплыла прочь, предоставив Таулу сожалеть об отказе от столь обильных сокровищ.

Вскоре она вернулась, сопровождаемая горящими взглядами посетителей: немногие женщины могли похвалиться подобными формами.

— Вот, сударь. Дайте мне знать, ежели передумаете и захотите чего-нибудь еще. — Таул грустно улыбнулся в ответ, и она отошла, зазывно колыхнув бедрами напоследок.

Таул уселся поудобнее и пригубил эль — отменный, холодный, с обильной пеной и приятным ореховым вкусом.

— Здешний хозяин сам его варит. — Таул поднял глаза и увидел над собой краснолицего старика. — Не возражаете, если присяду с вами?

— Сделайте одолжение — почту за честь.

Учтивые слова Таула доставили старику явное удовольствие.

— Хорошие у вас манеры, молодой человек, а вот выговор странный — не пойму, откуда вы будете.

— Вырос я на Низменных Землях. — Таул не желал вдаваться в дальнейшие подробности, и старик, чувствуя это, довольствовался сказанным.

— Меня кличут Йемом. — Старик ласково улыбнулся. — А ваше имя позволите узнать?

— Я Таул. — Собственное имя показалось ему коротким без обычного продолжения.

— За приятное знакомство, Таул. — Старик допил свой эль и со стуком поставил кружку на стол. Таул предложил угостить его, старик с благодарностью согласился, и вскоре оба блаженно прихлебывали из кружек.

— Чем изволите заниматься, Йем?

— Спросите лучше, чем я занимался прежде. — Старик тяжело вздохнул, глядя в стол. — Я был моряком и лучшие годы своей жизни провел в открытом море. И теперь был бы там, кабы не больная нога, — суша слишком тверда на мой вкус.

— Так вы много мест повидали? — спросил Таул как бы между прочим.

— Как же, повидал — и на том берегу, и на этом.

— А не знаете ли вы места, называемого Ларн?

У старика перехватило дыхание. Он помолчал и сказал изменившимся голосом:

— Почему вы спрашиваете об этом месте?

Таул решил рискнуть.

— Хочу обратиться к тамошним оракулам.

— Не стал бы я этого делать на вашем месте, — покачал головой Йем. — Нет, не стал бы.

— Вы знаете, где это?

— Какой же моряк не знает? — буркнул старик и продолжил уже помягче: — Ларн не так уж далеко отсюда. В паре суток к юго-востоку, если идти на паруснике. Это крохотный остров, до того маленький, что ни на одной карте его нет. Но моряки хорошо его знают, потому что место это гиблое. На много миль вокруг острова простираются мели и рифы. Горе мореходу, который собьется с курса и попадет в эти воды.

— Но есть ведь какой-то способ добраться туда? — Таул, чтобы скрыть свое нетерпение, отхлебнул эля.

— Ни один капитан, дорожащий своим судном, не повезет тебя туда. Лучше всего доплыть до границы опасных вод, а остаток пути проделать на шлюпке.

— Далеко ли придется грести?

— Любой капитан в здравом уме не подойдет к острову ближе чем на двадцать лиг.

— Но ведь ездят же туда люди, чтобы посоветоваться с оракулами?

— Никто, если он не спятил окончательно, не станет советоваться с оракулами Ларна, юноша.

— Что вам известно о них?

Йем, хлебнув эля, оглядел комнату и продолжал шепотом:

— Такое о них рассказывают, что даже такому старику, как я неохота это повторять.

— Давайте я поставлю вам еще эля, а вы расскажете мне все, что знаете.

— Ладно, парень. Это будет честная мена.

Таул заказал еще эля; оба в молчании дождались новой порции, и ни один на сей раз даже не взглянул на прелести подавальщицы.

— Оракулы Ларна существуют испокон веков, — заговорил старик. — О них знали задолго до основания города Рорна. Говорят, они появились на острове сразу после Великой Чистки. Во что они верят и каким богам поклоняются, я тебе сказать не могу. Знаю только, каким страшным способом их создают.

Правители Ларна ищут повсюду малых детей — мальчиков, у которых, по слухам, есть зачатки пророческого дара. Родителям таких детей они платят сотню золотых — и тем никогда уж больше не видать своих сыновей. Мальчиков везут на остров и целый год держат в темной комнате, чтобы очистить их души и умы. Дают им только хлеб и воду — другая пища будто бы мешает развиваться дару прорицания.

После года в темноте рост мальчиков измеряется, и для каждого вытесывается громадный тяжелый камень. Эти камни укладывают в Зале Предсказаний, и каждого мальчика привязывают к своему камню.

Их привязывают самыми крепкими веревками, как можно туже, с широко раскинутыми руками и ногами. Мальчик в таком положении даже пальцем шевельнуть не может. Он только смотрит и дышит, больше ничего. И так, в полной неподвижности, он проводит всю свою жизнь. Через несколько месяцев все его члены отсыхают, превращаясь в бездействующие плети, и тайное зрение оракула становится еще острее. Худшей судьбы я не могу придумать для человека.

Оракулов исправно кормят и обмывают. Правители Ларна утверждают, что оракулы стоят ближе к Богу, чем мы, и ценой своего самопожертвования способны узнать его волю. Они проводят свои дни в размышлениях о смысле жизни — и наконец умирают все на том же камне во власти своих безумных видений.

Старик умолк. Таулу с трудом верилось в то, что он услышал. Он содрогался при мысли о судьбе оракулов и думал, в какой же крайности должна находиться семья, чтобы продать своего сына на такие муки. Не в силах молчать дальше, он сказал:

— Старик, от твоего рассказа у меня кровь застыла в жилах Боюсь, что выпивка — чересчур малая награда за это.

Старик ответил сразу, будто заранее обдумал ответ:

— Ты ничего мне не должен. Обещай только держаться подальше от этого проклятого места.

— Этого я не могу обещать тебе. Боюсь, мне на роду написано там побывать. — Старик встал, и Таул удержал его за руку: — Скажи, какую цену они берут за предсказание?

Старик оглянулся.

— Они сами назначают цену. Смотри, как бы они не потребовали взамен твою душу.

Таул посмотрел Йему вслед. Становилось поздно, и ему захотелось к Меган, в кольцо ее теплых рук.

В самой роскошной опочивальне замка королева наблюдала, как купают короля. Этим вечером он не мог вспомнить, как ее зовут. Баралис прав: королю становится хуже. Весной он еще мог сесть на коня, а теперь почти не встает с постели.

Ее супруг перестал быть мужчиной с того самого случая на охоте. Поначалу его рана не казалась столь уж тяжелой. Она быстро зажила, оставив, правда, уродливый шрам на теле, и лекари не проявляли особой тревоги. Но вскоре началась жестокая горячка, совершенно обессилившая короля. Недели превращались в месяцы, и лекари качали головами, предполагая заразу, воспаление мозга, отравленную стрелу, но помочь ничем не могли.

Сначала они ставили горячие припарки, чтобы вытянуть из тела заразу. Потом — пиявок, чтобы очистить дурную кровь. Пытались избавить короля от злокачественной желчи, проколов ему желудок. Ему обрили голову, вырвали зубы, пускали ему кровь — и все напрасно.

Королева, понаблюдав за этими ужасающими мерами, пришла к заключению, что муж ее только слабеет от них, и в конце концов прогнала прочь всех лекарей. Она решила сама ухаживать за королем и призвала себе в помощь знахарку, умеющую лечить травами.

С изгнанием лекарей королю и вправду сделалось лучше. Знахарка заваривала сбитень с можжевельником, давала дышать парами отваров и втирала в тело лечебные масла. К несчастью, ее лечение лишь задержало болезнь, не искоренив ее окончательно. Годы шли, и король делался все немощнее телом и рассудком. Несчетное число раз королева плакала всю ночь напролет лежа в своей одинокой постели. Она была гордая женщина и никому не показывала своих страданий.

Слуга вытер слюну с подбородка короля, и сердце королевы сжалось от этого привычного жеста. Что сталось с ее мужем? Горделивого некогда короля Лескета кормят с ложечки и нянчат, как младенца. А ведь он еще не старик, другие мужчины в его годы находятся в самом расцвете сил.

Королева думала о Баралисе. Он намекал, что обладает средством, которое может помочь королю. Как ни противен ей советник, придется поговорить с ним еще раз. Она готова на все, лишь бы облегчить состояние мужа. Надо встретиться с Баралисом и выяснить, что он имел в виду и чего он от нее хочет. Она не дура и знает, что даром ничего не дают.