"Да, господин Премьер-министр. Из дневника достопочтенного Джеймса Хэкера" - читать интересную книгу автора (Линн Джонатан, Джей Энтони)

15 Запутанный клубок

(Через день после того, как ПМ, Дороти Уэйнрайт и сэр Хамфри согласились отложить демократию до 22 века, Хэкеру в соответствии с принятой процедурой предстояло отвечать на вопросы в палате общин. Причем спрашивать его можно было практически обо всем, не извещая об этом заранее. Ни в письменном, ни в устном виде. В частности, первым вопросом, скорее всего, будет что-нибудь относительно формальное вроде: «Не сочтет ли господин премьер-министр возможным перечислить деловые встречи, назначенные им на сегодняшний день?» Остальные вопросы могут быть о чем угодно. Например: «Найдется ли у господина премьер-министра время на рассмотрение вопроса о растущих процентных ставках?» Или: «Найдется ли у господина премьер-министра время на рассмотрение шокирующего намерения миссис Агнесс Мурхаус закрыть некоторые районы лондонского Хаундсворта для местных полицейских сил?» Или: «Найдется ли у господина премьер-министра время на рассмотрение скандальной ситуации, когда 25 % государственных почестей достаются менее чем 1 % населения, причем большая часть их получателей по странному стечению обстоятельств находится в правительстве?»

Стратегию и тактику ответов ПМ может выбирать по собственному усмотрению – быть честным или бесчестным, приводить правильную статистику или вываливать на депутатов горы бессмысленных цифр, защищаться или самому атаковать, льстить им или отделываться шутками. Впрочем, последнее наиболее опасно и не очень рекомендуется к употреблению.

Хэкер, подобно всем премьер-министрам, всегда очень тщательно готовился к таким событиям и перед каждым из них обычно встречался с Бернардом Вули и своим специальным парламентским помощником в кабинете ПМ в палате общин, куда они приходили с кучей протоколов заседаний, где фиксировались все вопросы, которые тот или иной депутат устно задавал премьер-министру ранее, и, главное, какие ответы он на них получал.

ПМ также обязан отвечать на любой вопрос, касающийся политики правительства. Впрочем, если подобного рода вопрос требовал фактологического ответа, то таковой мог быть сделан позже, причем в письменной форме.

Кроме того, напряженное состояние ожидания можно в какой-то мере смягчить, «предвосхитив» некоторые из вопросов. Поскольку они по очереди исходят от противоположных сторон Палаты, тот или иной честолюбивый заднескамеечник от правительственной партии, естественно ожидая заслуженного вознаграждения, вполне может либо заранее проинформировать ПМ о своей лояльности – «Всегда к вашим услугам, господин премьер-министр!», – либо даже напрямую предложить свои услуги – «Хотите, я задам вам нужный вопрос, господин премьер-министр?».

И тем не менее, премьер-министру, как правило, приходилось быть готовым к тому, что по меньшей мере две трети вопросов будут носить, мягко говоря, недоброжелательный характер. Причем наиболее неудобные из них чаще всего задавались именно от правительственной стороны – от разочарованных, недовольных и жаждущих отмщения заднескамеечников-ветеранов, о которых либо «забыли», и они не получили долгожданного повышения, либо их по тем или иным причинам просто сместили с должности.

Таким образом, одним из результатов вроде бы невинного «времени запросов» в палате общин вполне могло стать неожиданное появление торнадо на, казалось бы, безоблачном голубом небосклоне. – Ред.)

«Однажды, когда Джиму Хэкеру задали вопрос, не прослушивает ли он телефонные разговоры членов парламента, он ответил следующим образом: „Как бы высоко я ни ценил и ни уважал мнение этой палаты, у меня, должен признаться, нет ни малейшего желания выслушивать словесные потоки ее достопочтенных членов больше, чем это требуется по долгу службы“. Что не могло не вызвать в палате громкий взрыв смеха.

Когда я вернулся в Номер 10, сэр Хамфри задержал меня у самого входа в приемную премьер-министра и поинтересовался, как прошли „вопросы-ответы“ в палате.

– Довольно весело, – ответил я. – Сегодня наш ПМ был явно на коне.

– В самом деле? И кто, интересно, так считает?

– Он сам. – Вообще-то я хотел пошутить. На самом деле его ответ на вопрос о прослушивании телефонов членов парламента произвел на всех неизгладимое впечатление.

Оказалось, на всех, кроме Хамфри. Более того, мои слова его настолько обеспокоили, что я даже начал опасаться, уж не кроется ли за всем этим нечто большее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Прежде всего, он довольно резко отчитал меня за то, что этот вопрос оказался вне сферы его внимания – будучи секретарем Кабинета, сэр Хамфри отвечал за координацию всех служб безопасности. Я ответил, что это было непредвиденное дополнение, однако он тут же возразил, что, с его точки зрения, это было вполне предвиденное непредвиденное дополнение.

Из необычно возбужденного поведения сэра Хамфри стало ясно, что, несмотря на шутливое отрицание ПМ своей причастности к санкционированию официального прослушивания телефонов членов парламента, в его ответе прозвучала далеко не вся правда!

Лично мне глубоко шокирующей казалась сама мысль о том, что премьер-министр способен преднамеренно солгать палате общин. В нее было трудно, если вообще возможно, поверить, однако из под мышки секретаря Кабинета многозначительно торчала толстая папка, в которой, по его заверению, имелось достаточно дискредитирующей информации. Включая записи телефонных разговоров…

Помню, тогда Хамфри потребовал немедленной встречи с Хэкером. Я попробовал было перенести ее на чуть более поздний срок – зачем лишать премьер-министра удовольствия наслаждаться собственным успехом? Однако, по убеждению секретаря Кабинета, у ПМ подобных удовольствий намного больше, чем он того заслуживает, поэтому откладывать разговор с ним было бы и неразумно, и несправедливо. Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться.»

Удачный день! Я был в великолепной форме и прекрасно отвечал на вопросы в палате общин. Поэтому совсем не удивился, когда в середине дня ко мне в кабинет неожиданно зашел секретарь Кабинета.

– Господин премьер-министр, мне хотелось бы поговорить о ваших сегодняшних вопросах и ответах.

– Благодарю вас, – с уместной в данном случае скромностью ответил я. – С удовольствием принимаю ваши поздравления, Хамфри. По-моему, сегодня я был на высоте, разве нет, Бернард?

– Ваши ответы, господин премьер-министр, уверен, будут не скоро забыты, – без малейших колебаний подтвердил мой главный личный секретарь.

Хамфри попытался было заговорить, но я ему не позволил. И зря! Ведь один его хмурый вид не сулил ничего хорошего. Но я не обратил на это внимания и, как дурак, продолжал упиваться своим безусловным триумфом.

– Хамфри, не хотите послушать, как все это было? – Он молча кивнул. – Так вот, вначале меня попросили объяснить палате причины острой нехватки тюремного персонала. Мой ответ, поверьте, был просто бесподобен: «Позвольте мне адресовать достопочтенного члена к выступлению, которое я сделал в этой палате не далее как 26 апреля сего года».

– И он что, вспомнил? – мрачно спросил Хамфри.

– Конечно же нет! Равно как и я сам… Но зато какой восхитительный отвлекающий ход! Поскольку он так и не вспомнил, что я тогда говорил, мы перешли к вопросу о безработице и о том, манипулирует ли министерство занятости статистикой.

Бернард меня поправил:

– Очевидно, вы имеете в виду «периодически реструктурирует базу получения соответствующих статистических данных, не привлекая к этому внимания общественности»!

– Совершенно верно, манипулирует статистикой, – согласился я.

Секретарь Кабинета, как ни странно, тоже проявил к этому заметный интерес.

– Конечно же манипулирует! – заметил он.

Я пожал плечами.

– Да-да, мне это известно. А знаете, что я ответил? Сказал, что не нашел никаких существенных признаков данного факта.

– Наверное, потому что не искали, – пробормотал Бернард.

– Или потому, что мы их вам не показали, – добавил Хамфри.

– Да-да, мне говорили. Спасибо. Отличная работа… Так вот, затем мы сразу же перешли к проблеме утилизации ядерных отходов, в отношении которых наше министерство энергетики лелеет грандиозные планы. Целью вопроса было вынудить меня признать, что мнения членов Кабинета на этот счет разделились.

– Так оно и есть! – подтвердил секретарь Кабинета.

– Я знаю, что так оно и есть, – подтвердил я, – поэтому так и сказал: «Мой Кабинет принял единодушное решение».

Хамфри снисходительно усмехнулся.

– Только потому, что вы пригрозили уволить любого, кто позволит себе не согласиться.

В общем-то, он прав, но зато это заставило их принять единодушное решение! Да и к тому же к этому времени наши заднескамеечники уже дружно аплодировали буквально каждому моему слову.

– Затем последовал вопрос о том, почему, несмотря на огромные затраты, произведенные нами на создание новой противоракетной ракеты, она была снята с производства как устаревшая ровно за день до того, как первая из них сошла с заводских стапелей.

– Ну и как вы вышли из положения? – поинтересовался Хамфри.

– Это был мастерский ход. Никак! Мой ответ был гениален до невероятного: «Избранная нами политика оказалась не такой эффективной, как можно было надеяться, поэтому мы и получили, что получили».

У Хамфри чуть не отвалилась челюсть. Услышать такое признание? Да еще от премьер-министра?! Очевидно, с таким ему встречаться еще не приходилось. Но ведь сам по себе ответ-то, надо признать, был просто блестящим! Он, образно говоря, одним ударом выбил у них почву из-под ног. Благодаря эффекту неожиданности, абсолютно честный ответ всегда дает явное преимущество. Особенно в палате общин, где его редко кто ожидает…

Мой главный личный секретарь тоже внес свою лепту:

– Сэр Хамфри, этот ответ имел и свое продолжение. Господина премьер-министра тут же спросили, когда он намерен потребовать отставки ответственного за это министра.

Ну, с этим все было еще проще. Почти как забить гол в пустые ворота.

– Я потребую его отставки, когда он допустит ошибку, которая будет очевидной в то самое время, а не, так сказать, «задним числом». – Мои сторонники в палате вскочили на ноги, захлопали в ладоши, замахали руками громко закричали, приветствуя меня… Да, это был незабываемый день!

К сожалению, он оказался незабываемым и по другим причинам. Конечно же. Хотя бы по тому, с каким похоронным видом сэр Хамфри столь неожиданно появился в моем кабинете, мне следовало бы самому догадаться: это вызвано не завистью к тому, что я добился этого триумфального успеха без его помощи, а чем-то совсем другим.

– Насколько мне известно, господин премьер-министр, один из вопросов касался прослушивания телефонных разговоров некоего члена парламента, – как бы мимоходом заметил он.

– Глупейший вопрос, – нахмурившись, ответил я. – С чего бы нам, скажите, прослушивать Хью Галифакса? Он же член моей собственной команды! Кому только такая чушь могла прийти в голову?! – Потом до меня, конечно, дошло, что этот ответ прозвучал несколько неубедительно, однако для конкретных подозрений у меня тогда, честно говоря, не было никаких оснований. Правда, Хамфри несколько раз пытался меня прервать, но я ничего не хотел слушать. Да и как я мог знать то, чего, собственно, никогда не знал?

– Ну подумайте сами! – сказал я, отметая все аргументы секретаря Кабинета, выражаясь метафорически. – С какой стати нам прослушивать депутатов? Этих занудливых, невежественных и напыщенных пустозвонов! Будь моя воля, я вообще бы их не слушал! Да и кто такой этот Хью? Всего лишь один из них! Да и что такого ему могло быть известно?

Кстати, в каком-то смысле это мое представление об аде. Именно так Господь Бог наказал бы меня, будь я виновен в самых отвратительных грехах – заставил бы меня сидеть и слушать записи телефонных разговоров членов нашего парламента.

Лично мне, признаюсь, это весьма понравилось, а вот Хамфри, похоже, наоборот.

– Значит, вы отрицали сам факт прослушивания телефона господина Галифакса, так?

– Да, категорически, – подтвердил я. – Единственный вопрос, на который я сегодня смело мог дать предельно простой, четкий, откровенный и… честный ответ.

После чего секретарь Кабинета наконец-то получил возможность разразиться многословными и напыщенными тирадами, смысл большей части которых, как я ни старался, честно говоря, до меня так и не дошел.

(К счастью, сэр Хамфри счел возможным сделать соответствующую запись об этом в своем личном дневнике. – Ред.)

Секретарь Кабинета явно пытался подсластить пилюлю. Сделать ее как бы менее болезненной, более приемлемой или что-то в этом роде. И тем не менее, мне пришлось попросить его перевести это на нормальный английский.

Чтобы ответить, ему почему-то сначала пришлось собраться с духом. Какое-то время он смотрел себе под ноги, затем на потолок, в окно… потом посмотрел мне в глаза.

– Вы солгали, господин премьер-министр.

Я не поверил своим ушам.

– Солгал?

– Да, солгали, – повторил он.

– Что вы хотите этим сказать? – До меня просто не доходило, что он имеет в виду.

– Господин премьер-министр, я хочу сказать… – он запнулся, явно пытаясь найти способ, как бы помягче выразить свою мысль. – Хочу сказать… вы… солгали!

Мне по-прежнему не было ясно, что он, собственно, имеет в виду, поэтому я молча смотрел на него. Тогда он попробовал еще раз.

– Видите ли… э-э-э… Довести до сознания политика это, конечно, трудно, но… Вы не сказали правду, господин премьер-министр.

Неужели он имеет в виду, что мы на самом деле прослушиваем Хью Галифакса? – спросил я сам себя. Но поскольку ответа не знал, то спросил об этом его.

Он кивнул.

– Да, прослушивали.

– Прослушивали? – Я был просто в ужасе. – И когда же мы это прекратили?

Хамфри бросил взгляд на свои наручные часы.

– Ровно семнадцать минут тому назад.

Но ведь это же несправедливо! Подвергать сомнению мою честность таким образом?

– Чем-чем, а ложью это никак не назовешь, – жалобно возразил я.

– Понятно. – Секретарь Кабинета чуть наклонил голову влево и посмотрел мне прямо в глаза. Совсем как умная собака «колли», которой страсть как хочется научиться хоть чему-нибудь новому. – Господин премьер-министр, что же тогда, по-вашему, можно назвать противоположностью правды?

– У меня не было намерения. Я не хотел их обманывать. Поверьте, мне бы и в голову никогда не пришло вводить в заблуждение членов палаты намеренно!

(В порыве благородного негодования Хэкер явно забыл, что совсем недавно он с гордостью заявлял, что в тот самый день несколько раз так или иначе ввел в заблуждение достопочтенных членов палаты, отвечая на их вопросы. Впрочем, можно с большой долей уверенности считать, что из-за страха перед возможными последствиями Хэкер на самом деле никогда не вводил членов палаты в заблуждение. Во всяком случае, преднамеренно. И действительно: по причинам, не вполне понятным современному историку, преднамеренный обман, судя по всему, считался тягчайшим проступком, который палата общин никогда никому не прощала, какими бы тривиальными ни были его последствия по сравнению с куда более серьезным ущербом, постоянно наносимым нашими политиками. – Ред.)

Однако Хамфри не унимался.

– И тем не менее, господин премьер-министр, вы сказали им неправду!

– Но это не моя вина! Откуда мне было знать, что его прослушивают?

Бернард осторожно кашлянул. Видимо, чтобы привлечь мое внимание.

– Простите, господин премьер-министр, – с сочувственным видом начал он, когда я, услышав его призывный кашель, повернул к нему голову. – Сказать, что вы не знали, в данном случае недостаточно. Предполагается, что вы обязаны были знать, поскольку конечная ответственность за все возлагается на вас и только на вас одного.

– Тогда почему, черт побери, никто мне ничего не сказал? – возмущенно воскликнул я.

Бернард бросил отчаянный взгляд на Хамфри. Они оба были явно смущены.

– Потому… потому что министр внутренних дел, возможно, не счел это достаточно необходимым, – не совсем внятно пробормотал, наконец, секретарь Кабинета.

– Почему?

– Наверное, ему подсказали, что вам это знать совсем не обязательно.

Необязательно? Это же смехотворно!

– Ну уж нет, знать такие вещи мне архиобязательно! И как мне прикажете это понимать?

Бернард добросовестно попытался объяснить мне все это на тарабарском языке нашей госслужбы. Боюсь, он слишком много времени проводит в обществе секретаря Кабинета. Поскольку лично я из его абракадабры ровным счетом ничего не понял.

«Тогда я вкратце объяснил следующее: поскольку сам факт, что Хэкеру нужно было это знать, не был известен в то время, когда надо было бы знать то, что все знают сейчас, в силу чего те, кому было доверено советовать и информировать министра внутренних дел, возможно, чувствовали, что информация, необходимая ему, чтобы решить, стоит ли информировать высшее руководство или нет, была на тот момент неизвестна, и поэтому никто не мог знать о необходимости такого информирования.

Лично мне тогда казалось, что это объяснение было предельно ясным и понятным. Увы, мне, но не Хэкеру! Возможно, он был просто не в состоянии воспринять все это из-за состояния крайнего замешательства…»

Поскольку без перевода тут в любом случае было не обойтись, мне, хочешь не хочешь, пришлось обратиться за помощью к Хамфри. Каковую он, не скрывая удовольствия, с готовностью оказал.

– Возможно, министр внутренних дел тоже об этом не знал. Кроме того, мы логически предполагали, что если вам зададут такой вопрос, вы будете уклоняться от прямого ответа, или заявите, что не в курсе дела, или пообещаете в этом более детально разобраться… Мы ведь не знали, и даже не могли знать, что вы, господин премьер-министр, решитесь на такой поистине новаторский шаг, как дать конкретный ответ на заданный вам конкретный вопрос!

Его точка зрения мне была полностью ясна. Но поскольку до этого я четыре раза уклонялся от прямых ответов, заявлял, что не в курсе дела, и обещал разобраться, мне надо было прямо ответить хотя бы на один вопрос. Причем этот казался наиболее безопасным.

– Да, но не могли же мы знать, что вы решите на него ответить, – сочувственно заметил Хамфри. – И что в палате вы будете публично отрицать любые факты прослушивания членов парламента.

– Естественно, будешь, когда не знаешь, а тебя об этом спрашивают.

Секретарь Кабинета пожал плечами.

– Естественно, мы тоже не знали, что вас спросят, раз вы не знали.

Идиотский аргумент, ничего не скажешь. Я, как мог, объяснил, что меня были просто обязаны спросить, раз я не знал, что меня спросят. Похоже, он снова ничего не понял. Иногда старина Хамфри на удивление медленно соображает. Кому-то очень повезло, что он на госслужбе, а не в политике…

Он по-прежнему продолжал оправдывать то, что не имело никакого оправдания. К тому же совершенно недопустимым тоном.

– Господин премьер-министр, предполагалось, что этого вам лучше не знать. Ведь господин Галифакс – член вашей команды, поэтому было решено не сеять ненужных подозрений. В ваших собственных интересах. Мы говорим вам, когда вам необходимо знать.

– Необходимо когда! – не скрывая язвительности, поинтересовался я.

– Когда? Когда… э-э-э… например, прямо сейчас, потому что вы только что не признали существования некоего факта.

– А не лучше ли мне было знать об этом до того, как я не признал существования этого факта?

У секретаря Кабинета на этот счет было иное мнение:

– Наоборот, господин премьер-министр, знай вы об этом до того, как не признали, то никогда бы этого не признали!

– Но мне надо было знать! – сердито воскликнул я.

– Это еще не критерий, господин премьер-министр. – Хамфри, как всегда, упрямо старался доказать, что никогда не бывает неправ. – Мы не говорим вам о прослушке, когда вам надо знать, мы говорим вам, только когда вы знаете, что вам надо знать.

– Или когда вам надо знать, что вам надо знать, – заметил мой главный личный секретарь.

– Или когда мы знаем, что вам надо знать, – уточнил секретарь Кабинета.

– Понимаете, господин премьер-министр, вам надо знать, что иногда вам не надо знать, – добавил Бернард.

– Хватит! – закричал я. Они оба, вздрогнув от неожиданности, с удивлением посмотрели на меня. – Почему? – Я ткнул пальцем в сторону Хамфри. – Почему вы решили, что мне не надо знать?

– Я не решал, – обиженно ответил он.

– Тогда кто?

– Никто, господин премьер-министр.

Господи, сумасшедший дом какой-то!

– Тогда почему я не знал?

– Потому что никто не решил вам сказать, – с готовностью объяснил Хамфри.

– Но это же, черт побери, практически одно и то же!

– Нет-нет, господин премьер-министр, это совсем не одно и то же, – подчеркнуто спокойным голосом, каким психиатры обычно разговаривают с буйными душевнобольными пациентами, поправил меня Хамфри. – Решить сокрыть от вас информацию для любого официального лица означает взвалить на себя тяжелое бремя ответственности, а вот решить не раскрывать вам таковую информацию – это совсем другое дело. Самое обычное дело.

Я категорически заявил Хамфри, что мне надо знать все, абсолютно все.

– Все, господин премьер-министр?

– Все!

– Что ж, все так все. – Он заглянул в какое-то досье. – Итак: расход канцелярских принадлежностей в секретариате Кабинета министров на этой неделе составил четыре полных коробки скрепок второго размера, 600 пачек печатной бумаги стандартного размера, девяносто шесть фломастеров…

Он что, нарочно?

– Важнее этого дел, конечно, нет!

– И кому в таком случае надлежит решать, что важно, а что нет? – с невинным видом поинтересовался Хамфри.

– Мне, – ответил я и тут же понял, что в результате снова получу очередной перечень канцтоваров или что-нибудь в этом роде. – Нет, вам, – поправил я себя и тут же понял, что тем самым опять загоняю себя в ловушку. И поскольку нормального ответа, похоже, не было, я сердито попросил его как можно проще объяснить, чем можно достаточно разумно оправдать эту весьма досадную оплошность.

– Вашими собственными словами в палате общин, господин премьер-министр, – спокойно ответил он. – «Мы получили, что получили».

Хотя подражание можно смело считать высшей формой лести, в данном случае я предпочел бы обойтись без нее. – «Мы получили, что получили» вряд ли можно считать достаточным оправданием того, что премьер-министра публично посадили в лужу!

– Я ведь всего лишь смиренный государственный служащий, рядовой чиновник, – как ни в чем ни бывало, продолжал этот далеко не смиренный служащий и далеко не рядовой чиновник. – Это было решение министра внутренних дел.

Вон оно как! Что ж, мог бы догадаться и сам. Он всегда меня недолюбливал.

– Хамфри, вы можете предложить мне хоть какую-нибудь причину, по которой я мог бы предложить ему подать в отставку?

– При всем уважении к вам, господин премьер-министр, – не без нотки дерзости начал он, – возможно, вам не следовало бы предлагать ему подавать в отставку до тех пор, пока он не допустит ошибку, которая будет очевидной тогда, когда он ее допустил, а не, так сказать, «задним числом». Не говоря уж о проблеме, которая возникла в результате вашей собственной ошибки, когда вы попытались опровергнуть неопровержимое. Причем публично!

Его прямота настолько граничила с откровенным нахальством, что я чуть было не лишился дара речи. А секретарь Кабинета продолжал свои фарисейские нравоучения. Причем с таким видом, будто имел на это моральное право.

– Вам не следовало бы отрицать то, о чем вы не были своевременно информированы.

Я не поверил своим ушам.

– Но ведь это ваша вина! Вы только что сами признались в утаивании от меня важной информации. От премьер-министра!

– Ни в коем случае, господин премьер-министр, – категорически возразил он. – Система работает без сбоев, но только до тех пор, пока премьер-министр говорит государственной службе все, что он собирается сказать, до того, как он это уже сказал. Однако если он опрометчиво говорит что-либо, предварительно не согласовав это со своими помощниками, то винить надо только самого себя. Ни одно публичное заявление не должно делаться без предварительного одобрения компетентных советников. При всем уважении к вам, господин премьер-министр, считаю необходимым напомнить, что осмотрительность и благоразумие пока еще никому и никогда не мешали.

Такого откровенно нравоучительного напоминания мне, честно говоря, слышать еще никогда не приходилось.

– Да, но я ведь не знал. Не знал, что в этом есть что-то, не подлежащее огласке.

– У правительства, господин премьер-министр, всегда есть что-то, не подлежащее огласке.

Внезапно мне в голову пришел необычный, но, кажется, вполне уместный вопрос. И почему только я раньше не подумал о нем?

– Но послушайте, Хамфри, а для чего мы вообще прослушивали Хью Галифакса? Он что, регулярно разговаривал с кем-то из русского посольства?

Секретарь Кабинета пожал плечами.

– Нет, из французского. Что намного серьезнее.

– Как это?

– Русские и без этого знают, чем мы занимаемся, – охотно пояснил Бернард.

Но ведь французы наши союзники, как бы мы о них ни думали… А чем мы занимаемся, в любом случае не секрет!

(Нам представляется уместным напомнить читателю, что британский МИД делит национальные государства на две группы: те, кого они любят, и те, кого ненавидят.

Любимчики:

(а) арабы

(б) немцы

(в) американцы

Те, кого они ненавидят:

(а) русские

(б) израильтяне

(в) французы

Больше всего им не по душе французы, вот почему общение с ними, с точки зрения МИДа, prima facie[63] рассматривается как нечто вроде измены родине. – Ред.)

– Кто это санкционировал? – спросил я. – Кто конкретно санкционировал эту прослушку?

– Наш МИД. Как я только что сказал. – Только что он этого не сказал! К тому же мне никогда даже в голову не приходило, что МИД может санкционировать прослушивание телефонных разговоров. Впрочем, думаю, вполне может, поскольку у него на контроле «МИ-6» [64], но… только неофициально, так как официально «МИ-6» не существует. Наверное, в данном случае официальные официальные лица МИДа неофициально уполномочили на это неофициальных официальных лиц «МИ-6».

Тут Хамфри неожиданно, но однозначно дал понять, что считает разговор на эту тему законченным.

– Господин премьер-министр, чем меньше слов, тем лучше, вы согласны?

– С чем? – смущенно переспросил я.

– Со всем.

(Желанию сэра Хамфри раз и навсегда «закрыть» эту тему, увы, не суждено было сбыться, поскольку вскоре в его адрес поступило письмо от председателя специального подкомитета палаты общин, в котором ему предлагалось явиться на очередное заседание, посвященное обсуждению упомянутого вопроса. Сэр Хамфри переслал это письмо ПМ, сопроводив его запиской, в которой просил его совета в отношении дальнейшей линии поведения. Ниже мы с удовольствием воспроизводим ответ, который Джим Хэкер незамедлительно направил секретарю Кабинета. – Ред.)

«Сэр Хамфри вызвал меня к себе в кабинет и показал ответное письмо премьер-министра, в котором, само собой разумеется, не содержалось никакого ответа. Больше всего секретаря Кабинета беспокоило то, как лояльному государственному служащему надлежит отвечать, если кому-то из членов комитета вдруг придет в голову поинтересоваться – причем вероятность такого вопроса очень высока, – санкционировал ли премьер-министр прослушивание телефонных разговоров какого-либо члена парламента.

Я предложил ему сказать, что это вопрос не к нему, а, скорее, к самому премьер-министру, министру внутренних дел или МИДу…

– Или департаменту технического обслуживания телекоммуникаций, – иронически добавил секретарь Кабинета.

Заметив, что мой вариант его совершенно не удовлетворил, я посоветовал ему прибегнуть к нашей обычной уловке: „в данном случае речь идет о вопросах, связанных с безопасностью, поэтому я не имею возможности что-либо раскрывать, подтверждать или отрицать…“.

Хамфри тяжело вздохнул.

– Бернард, вы полагаете, я всего этого не знаю?

Естественно, знает, кто бы в этом сомневался. Поэтому-то он сразу же от этого и отказался. Объяснил, что тут кроется опасная ловушка: если ему удастся уклониться от ответа на вопрос о том, санкционировал ли премьер-министр прослушивание телефонных разговоров члена парламента, то вдогонку ему практически неизбежно последует что-нибудь вроде: „А почему мы не услышали от вас столь же ясного и прямого ответа, какой нам дал господин премьер-министр вчера?“

Тогда я предложил ему сказать, что ПМ знает обо всем этом больше, чем он.

– Но ведь они сразу же поймут, что я лгу, – возразил Хамфри. Совершенно верно, с этим не поспоришь.

Сейчас мне стыдно в этом признаваться, но в тот момент, искренне желая помочь своему старшему коллеге по государственной службе, я даже предложил секретарю Кабинета просто-напросто отрицать это. Как это сделал Хэкер.

Впрочем, у Хамфри, надо отдать ему должное, мои слова вызвали откровенное возмущение.

– Иначе говоря, Бернард, предлагаете мне солгать!

Я пожал плечами.

– Да! Но… доказать это практически невозможно.

Сэр Хамфри, похоже, даже расстроился.

– Значит, правдой является все, в отношении чего нельзя доказать обратного? – Он осуждающе покачал головой. – Вы рассуждаете совсем как политик, Бернард.

Безусловно. И, тем не менее, при этом должен заметить: будь Хамфри уверен, что его заявление нельзя опровергнуть, он, нисколько не сомневаюсь, тоже рассуждал бы совсем как политик и категорически отвергал бы сам факт телефонной прослушки. Мое предложение оказалось неудачным не потому, что было неудачным, а потому, что было потенциально опасным.

Впрочем, после демонстративно укоризненного взгляда, так сказать. старшего по званию мне уже больше не хотелось делать каких-нибудь предложений.

В этот момент у него на столе неожиданно зазвонил телефон – „Би-би-си“, но не по поводу истории с прослушкой. Оказывается, они хотели взять у старины Хамфри интервью для документальной передачи о структуре правительства на „Радио 3“. Нашли у кого! Но, как ни странно, ему это настолько понравилось, что он, представьте себе, охотно согласился! Теперь настала моя очередь, мягко говоря, изумляться. Глава государственной службы готов дать публичное интервью? Неужели возможно даже такое?

Я счел себя обязанным напомнить ему о возможной опасности подобного шага.

– Они ведь наверняка захотят услышать от вас целый ряд вполне конкретных вещей.

Он слегка усмехнулся.

– Для радио это вполне обычно.

Странный, уклончивый и заведомо неискренний ответ. Кому как не ему знать, что любые публичные интервью, не говоря уж о выступлениях по радио, противоречат всем традициям госслужбы! Ведь можно совершенно случайно оговориться и сказать что-нибудь по настоящему интересное. Или даже противоречивое. Что еще хуже…

Но времена меняются, и госслужащие, похоже, перестают скрывать свои слабости. Как подтвердил сам Хамфри, „вносить требуемые исправления в послужной список – это его долг“. Хотя бы время от времени. Хотя лично мне было не совсем понятно, какие исправления он имел в виду.

– Это не для самого себя! – объяснил Хамфри. – У меня нет ни малейшего желания изображать из себя знаменитость. Мне не свойственно низменное тщеславие. Хотя, с другой стороны, так можно стать слишком уж безликим.

Да, но, как меня всегда учили, включая, кстати, его самого, мы, госслужащие, должны быть безликими, это наша работа и наша обязанность!

– По радио лиц не показывают, Бернард.

Откровенно говоря, эта откровенная буффонада начала меня утомлять. Неужели он может поддаться столь банальному искушению и принять участие в публичной дискуссии по радио? Так или иначе, но я счел своим долгом предостеречь его от столь опрометчивого поступка и напомнил:

– Но вы же сами меня учили: анонимность, служение, благоразумие!

Несколько смутившись, он налил себе бокал хереса (очевидно, было уже после 18.00 – Ред.). – Бернард, они сказали, что если я не соглашусь, это сделает Арнольд.[65]

– Может, так было бы намного лучше, – заметил я. Брови Хамфри стремительно взлетели вверх. Нет-нет, дело было совсем не в желании надерзить старшему. Просто сэр Арнольд был в отставке и многого уже не знал. Особенно в отношении текущих событий. Более того, он являлся президентом движения „За свободу информации“, и, значит, способствовать открытости правительства было его прямой задачей… если, конечно, это не противоречило национальным интересам!

Хамфри так и не смог избавиться от своеобразного чувства ревности к Арнольду, поэтому невольно стремился к публичному признанию самого себя и своих заслуг. Хотя ему, наверное, проще было бы умереть, чем сознаться в этом. Его неудачная попытка оправдаться до сих пор звучит у меня в ушах:

– Видите ли, Бернард, что касается лично меня, то, конечно же, я не хотел давать этого интервью. Но чувство долга, профессионального долга обязывает не допустить, чтобы Арнольда незаслуженно считали образцом высшего государственного служащего!

Я заметил, что для этого интервью ему понадобится разрешение премьер-министра. Он тут же забеспокоился, но я не без явного удовольствия поспешил добавить, что, на мой взгляд, с ПМ особых проблем, скорее всего, не будет, поскольку канал „Радио 3“ все равно никто не слушает».

(В те годы положение постоянных заместителей в каком-то смысле было даже обидным. И не удивительно: элитная группа поистине блестящих людей, занимавших свыше сорока наиболее могущественных и высоко оплачиваемых постов в иерархии британской власти, осыпаемых всеми возможными почестями и наградами, тем не менее, нередко заслуживали самого искреннего сочувствия, поскольку, с одной стороны, в силу сложившейся традиции, а с другой, в интересах их же собственной безопасности, они оставались практически совершенно безвестными. Более того, для большинства британцев «постоянный заместитель» являлся не более чем некой противоположностью «временно исполняющего обязанности», чем-то вроде старшего министерского клерка. Возможно, именно по этой причине сэр Хамфри был не в силах удержаться от соблазна выступить по радио и тем самым хоть как-то ублажить свое безутешное «эго». – Ред.)

Сегодня утром ко мне в кабинет неожиданно и с весьма обеспокоенным видом заскочил Хамфри. Сначала я даже испугался. Случилось что-нибудь ужасное? Но потом вспомнил, что сегодня знаменательный для него день – его публичное интервью на «Радио 3»!

Я от всей души посоветовал Хамфри не волноваться, хотя секретарь Кабинета тут же заявил, что у него нет никаких причин беспокоиться.

– Кому как не мне уметь выходить из сложнейших ситуаций, – уверенно заявил он.

– Да, конечно, – согласился я. – Но когда выступаешь по радио, ни в коем случае нельзя звучать чересчур уклончиво или даже противоречиво. Они тут же все это вырезают из эфира. Им требуется что-нибудь реальное!

– Что-нибудь реальное? – недоуменно переспросил он.

– Да, что-нибудь простое и достаточно интересное.

Кончики его пальцев слегка задрожали.

– Простое и достаточно интересное? – Он нервно облизнул почему-то вдруг пересохшие губы. – Ну, а… э-э-э… если тебе кто-нибудь помогает… если вопросы носят, скажем, агрессивный характер?

Я объяснил, что к агрессивным вопросам вполне применимы правила боулинга: если удар не совсем точен, то можно рассчитывать на собственную инерционную силу шара.

– Учтите, чем агрессивнее вопросы, тем лучше. Тем самым они невольно привлекают слушателей на вашу сторону.

– Но отвечать-то на них все равно приходится!

– Кто это вам сказал? – с искренним удивлением спросил я. – Не отвечали же вы на мои вопросы!

Он досадливо поморщился.

– Это совсем другое дело, господин премьер-министр. Мне могут задать вопрос, который потребует осмысленного ответа.

Я пристально на него посмотрел. Затем задал ему, как мне казалось, риторический вопрос:

– Послушайте, Хамфри, а зачем, собственно, вам это интервью нужно? Очевидно, чтобы разъяснить точку зрения государственной службы. Значит, вам надлежит поступать так же, как я: сами что-нибудь предлагайте, и сами же отвечайте. Просто задайте сами себе любой вопрос, на который вы хотели бы ответить, только и всего.

– Честно и бесстрашно, – добавил мой главный личный секретарь, который явно сделал правильные выводы из уроков, преподанных ему мной несколько месяцев назад.

– Ну а если вы предпочитаете еще более надежный вариант, то сначала скажите: «Вообще-то это два отдельных вопроса», – а затем задайте себе эти два вопроса и ответьте на них. Честно и бесстрашно.

Секретарь Кабинета вытер носовым платком свои вспотевшие ладошки и нервно заметил:

– Их ведущий упомянул, что, судя по предварительным опросам, многим слушателям хотелось бы услышать, почему в моих руках сконцентрировано так много власти.

– Многим слушателям? – Я с трудом попытался удержаться от улыбки. – Мало кто из избирателей вряд ли даже слышал о вас, Хамфри.

Мое совершенно справедливое замечание его явно не вдохновило.

– Может, они имели в виду многих слушателей канала «Радио 3»? – предположил Бернард.

– Нет, Бернард, это терминологическая путаница, – возразил я. – Но если этот вопрос все-таки прозвучит в эфире, то каким, по-вашему, должен быть ответ?

– Назовите хотя бы шесть из них, господин премьер-министр, – не задумываясь, ответил мой главный личный секретарь. Что ж, неплохой, совсем неплохой ученик. Я одобрительно закивал головой.

– Точно! Тут-то вы его и поймали! Потому что больше двух ему никогда не придет в голову.

На лице секретаря Кабинета наконец-то появилось нечто вроде улыбки. Впервые за все это время.

– Понятно, господин премьер-министр, понятно. – Он повернулся к Бернарду. – Интересно, а откуда вам это известно?

– В свое время, после моего… э-э-э… не совсем удачного общения с репортерами (помните, когда я в конце августа неосторожно оговорился, что в вопросах сохранения гостайны наш ПМ «выше закона»?), мне преподали несколько весьма полезных уроков.

– Ах, вон оно как, – глубокомысленно заметил Хамфри и снова повернулся ко мне. – Господин премьер-министр, у вас случайно не найдется парочки полезных советов и для меня?

Я вопросительно посмотрел на своего главного личного секретаря.

– Да-да, конечно же, – с готовностью согласился он. – Для начала придеритесь к любому слову и поставьте его под сомнение. Ну, допустим: «Нередко? И как прикажете понимать это ваше нередки?». Или подвергните сомнению компетентность самого интервьюера: «Судя по всему, вы не очень знакомы с соответствующими материалами Белой книги». Или, что еще проще, ответьте вопросом на вопрос: «А знаете, это очень хороший вопрос. Но позвольте и мне в свою очередь спросить вас: когда лично вы в последний раз бывали в Центре по регистрации автотранспорта в Свонси?». Ну, а уж если дела пойдут совсем плохо, всегда можно сослаться на соображения, связанные с безопасностью, и не отвечать на каверзный вопрос.

– Что ж, неплохо, Бернард, совсем неплохо, – похвалил я его. – Далеко пойдете…

Тут Хамфри в голову пришла еще одна, причем, похоже, совершенно другая мысль.

– Кстати, господин премьер-министр, боюсь, мне скоро придется предстать перед членами комитета палаты, чтобы ответить на их вопросы в отношении предполагаемого прослушивания известного вам депутата Хью Галифакса.

Да, мне это было уже известно. От Бернарда.

– Вам там придется просто подтвердить то, что я тогда сказал в палате.

Он изобразил полное непонимание.

– То есть солгать?

Я пожал плечами.

– Никто все равно не узнает.

– Какую же запутанную паутину мы плетем, о боже!

Как же велеречиво-запутанны его слова! Иногда, чтобы понять, надо сначала все это расплести.

– Да будет вам, Хамфри! – одернул я его. – Не все же так плохо!

На его лице появилось выражение обиженного мальчика из церковного хора: «Почему это я, а не он?»

– Простите, господин премьер-министр, но секретарю Кабинета не пристало лгать.

– Но, Хамфри! – Я с ужасом понял, что в моем тоне превалируют умоляющие нотки. – Поймите, если секретарь Кабинета не подтвердит мои слова, то все будет выглядеть так, будто лжет премьер-министр. То есть я!

Он молча поджал губы. И, похоже, собирался молчать и дальше, поскольку не считал происходящее своей проблемой. Я вышел из себя.

– Хамфри! Не забывайте о чувстве долга!

– О чувстве долга перед истиной, господин премьер-министр, – высокопарно заметил он. – Перед истиной и только перед ней одной!

Я вскочил со стула и раздраженно зашагал по кабинету.

– Но… – Однако нужные слова, как назло, выскочили из головы. – Но… вы не можете вот так просто прийти туда и… и сдать меня всей этой чертовой прессе и оппозиции! Причем в ситуации, когда лично я, собственно, ни в чем не виноват. Хамфри, вы должны быть на моей стороне. Нет-нет, вы просто обязаны!

Он упорно продолжал молчать, всячески избегая смотреть в мою сторону. Затем все-таки не выдержат.

– Господин премьер-министр, надеюсь, вы понимаете, что это далеко не так просто, как может показаться.

Совершенно неприемлемая реакция на серьезнейшую проблему! Ничего не поделаешь, пришлось призвать секретаря Кабинета к порядку.

– Хамфри, вы вынуждаете меня приказать вам официально подтвердить там все то, что я сказал членам палаты.

– Очень хорошо, господин премьер-министр, – не моргнув глазом, вместо ответа дерзко заявил он. – Я официально заявлю им, что вы приказали мне официально подтвердить все то, что сказали членам палаты.

Но ведь это же совсем не то, что я имел в виду!

– Хамфри, я приказываю вам не говорить им, что я вам приказал.

Он был неумолим.

– Тогда мне придется сказать им, что вы приказали мне не говорить им, что вы мне приказали…

Я бросил на него испепеляющий взгляд. Он его будто не заметил. Сохранял свое обычное ледяное величие.

– Простите, господин премьер-министр, но оказаться замешанным в недостойном сокрытии истины мне, как секретарю Кабинета Ее Величества, совсем не к лицу.

Вероломный и подлый мерзавец!

(Из Номера 10 на Даунинг-стрит сэр Хамфри сразу же направился в Дом радиовещания, где дал свое первое в жизни радиоинтервью. Его единственную копию нам посчастливилось найти не в самом «Би-би-си», а в личном архиве сэра Хамфри Эплби. – Ред.)

(Здесь запись полностью заканчивается, но за ней следуют связанные с этим воспоминания сэра Бернарда Вули. – Ред.)

«На следующий день сэр Хамфри попросил меня зайти к нему с кассетным магнитофоном, чтобы вместе прослушать запись, любезно присланную ему режиссером студии „Радио 3“. Он с трудом сдерживал нетерпение, поскольку искренне считал свое интервью глубокомысленным, динамичным, живым и на редкость интересным, хотя и выдержанным в свойственном ему сдержанном, неброском стиле.

Я заблаговременно позаимствовал „бум-бокс“ [66] у девушек из канцелярии Номера 10.

К кассете была приложена сопроводительная записка. (Прилагаем ее ниже. – Ред.)

Эта записка сразу же вызвала у меня определенные подозрения по ряду причин. Во-первых, она показалась мне не совсем искренней. Что он, в частности, имел в виду под „особенно интересной“! И, во-вторых, я всегда испытывал инстинктивное недоверие к людям, которые считают нужным менять свои христианские имена и фамилии местами. Однако, услышав мое удивление по поводу того, что его интервью можно называть „интересным“, сэр Хамфри искренне обиделся, хотя лично мне было не совсем понятно, почему – ведь в его намерения, которых он, кстати, никогда не скрывал, всегда входило толком ничего не говорить вообще!

Если раньше я, честно говоря, сомневался в его способности ничего не сказать, эта записка преподнесла мне безусловный сюрприз. Да еще какой! Ибо когда мы включили „бум-бокс“, оттуда до меня донесся голос, ужасно похожий на голос секретаря Кабинета: „…правду о безработице вам все равно никто не скажет“.

„Интересно, почему?“ – последовал вопрос.

„Потому что, как известно, ее можно буквально за несколько недель сократить чуть ли не на половину“, – снова прозвучал его голос.

Я с ужасом посмотрел на сэра Хамфри. На него было жалко смотреть. Он выглядел, как затравленный зверь.

„И каким же это образом?“ – неумолимо продолжала магнитофонная запись.

„Самым простым. Прекратить социальные выплаты любому заявителю, который отказывается от двух предложенных мест работы“…

Хамфри резко подался вперед к столу, протянул руку, наугад ткнул пальцем в какую-то клавишу. Видимо, хотел выключить магнитофон, но по ошибке надавил на „быструю перемотку вперед“. Его измененный до неузнаваемости голос быстро-быстро заверещал что-то совсем как мультяшный Микки Маус, а когда он, наконец, отпустил клавишу, мы оба к своему ужасу отчетливо услышали те самые роковые слова: „а у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение“.

Я тоже слегка наклонился и выключил этот чертов „бум-бокс“. Долгое время мы молча смотрели друг на друга… Затем, не выдержав, я тихо спросил:

– Сэр Хамфри, это ведь были вы?

– Увы, Бернард, – печально подтвердил он.

– Не Майк Ярвуд?[67]

На его осунувшемся лице появился робкий лучик надежды.

– Думаете, можно попробовать сказать, что это он?

Я мрачно покачал головой.

– Вряд ли. Доказать обратное, полагаю, не составит особого труда.

Хотя мне с трудом верилось, что сэр Хамфри на самом деле мог произнести такую крамолу, я все-таки поинтересовался, следует ли нам ожидать чего-нибудь еще. Он, потупив глаза, кивнул.

– В том же духе?

Он снова молча кивнул. Похоже, вообще не мог говорить. Пришлось терпеливо подождать, пока к нему вернется голос. Голос надломленного человека.

– Даже хуже. Кажется, я что-то сказал о паразитах…

Невероятно! Всякое, конечно, может случиться, но позволить себе такое! Он непривычным для него жалостливым тоном объяснил, что само интервью уже закончилось – во всяком случае, ему так казалось! – и что они просто беседовали. Так сказать, неофициально.

– Возможно… но ваша, так сказать, беседа была записана на пленку, – заметил я.

Внезапно с отчаянным воплем „Боже ты мой!“ сэр Хамфри звонко хлопнул себя ладошкой по лбу и вскочил со стула.

– Господи, до меня только что дошло: это же шантаж! Чистейшей воды шантаж! Вот, смотрите сами. – Он схватил записку и сунул ее в мою руку.

Я снова перечитал этот зловещий документ. Да, это действительно было похоже на шантаж. Судя по всему, мои подозрения оказались не напрасны.

Хамфри тупо глядел куда-то в стену… мимо меня: ввалившиеся глаза, сбившийся в сторону галстук, растрепанные волосы, как будто его в 3.41 утра неожиданно разбудил призрак Стэнли Болдуина.[68]

– Чего им от меня надо? – жалобно простонал он.

А действительно, чего? Интересно, чего „Би-би-си“ может хотеть от секретаря Кабинета? Чего они вообще могут хотеть от кого-либо? Да, похоже, это одна из тех вечных мистерий двадцатого века, которые никогда не находят своего разрешения. Особенно за столь короткий срок и особенно людьми вроде меня.

Я даже попытался посмотреть на проблему глазами политика, что для тех, кто всю свою сознательную жизнь провел в системе государственной службы, всегда трудно, если вообще возможно. Неужели у „Би-би-си“ появились какие-то проблемы с лицензией, которые надо срочно уладить? Или это не более чем личный шантаж радиоканала, чтобы заставить секретаря Кабинета „приструнить“ режиссера программы?

Хамфри „ломался“ прямо у меня на глазах. Он медленно опустился в глубокое кожаное кресло, наклонился вперед, обхватил голову руками – жалкое, надо сказать, зрелище – и, чуть ли не рыдая, прошептал:

– Неужели ему не известно, что богатым меня никак не назовешь?

Очевидно, готовясь к передаче, ее режиссер просто не удосужился прочитать, что сэр Хамфри прозябает в Хейлзмирс в крайней бедности, живя на жалкие 75 тысяч фунтов в год!

– И что мне посоветуете теперь делать? – не скрывая ужаса в голосе, продолжал секретарь Кабинета.

– Для начала, сэр, в будущем почаще держите язык за зубами, – посоветовал я ему.

– Не в будущем, а сейчас! – рявкнул он.

Единственно, что ему можно было бы посоветовать делать сейчас, это ждать и надеяться. Ждать их требований и надеяться, что они еще не успели разослать копии этой злосчастной кассеты во все крупнейшие газеты страны. У меня перед глазами уже стояли жуткие заголовки, от которых сразу же становилось нехорошо: СЕКРЕТАРЬ КАБИНЕТА НАЗЫВАЕТ БЕЗРАБОТНЫХ ПАРАЗИТАМИ или У ПОЛИТИКОВ НЕ ХВАТАЕТ ДУХА, ЗАЯВЛЯЕТ СЭР ХАМРИ.

Когда же я поделился своими умозрительными догадками с Хамфри, он, заметно содрогнувшись, умоляющим тоном попросил меня никому об этом не говорить и даже не намекать. Никому!

Лично мне было совсем не трудно „не распространять эти слухи“ (по крайней мере, в Уайт-холле), и хотя, честно говоря, я мог бы жить с этого не один месяц, однако, поскольку настоятельная просьба Хамфри насчет „никому“ практически наверняка включала в себя и премьер-министра, я был вынужден заметить, что мой долг по отношению к „хозяину“ превыше всего остального.

Хамфри попытался было показать, кто в доме хозяин. Встал со стула, вытянулся как генерал на плацу.

– Бернард, я вам приказываю!

– Очень хорошо, сэр Хамфри, – пожав плечами, согласился я. – Но тогда мне придется сказать ему, что вы приказали мне ничего ему не говорить.

Поняв, что попал в свою собственную ловушку, он неохотно признал поражение, снова сел, откинулся на спинку кресла и, тоскливо глядя в потолок, спросил, что ему теперь делать.

И хотя сэр Хамфри не обращался лично ко мне, я, тем не менее, счел возможным предложить ему единственное, что на тот момент казалось мне достаточно приемлемым – сделать заявление для прессы с выражением искреннего сочувствия положению безработных. Ведь, собственно говоря, теперь он и сам может в любой момент пополнить их неисчислимые ряды…»

Я сидел в собственном кабинете, погруженный в какие-то важные мысли, когда ход моих размышлений вдруг перебил Бернард.

– Простите, господин премьер-министр, но поскольку вы, судя по всему, в данный момент ничем не заняты, мне показалось, мы могли бы кое-что обсудить, тем более что…

– В общем-то, занят, – перебил я, бросив на него неодобрительный взгляд. – Думаю, ставить ли Кабинет в известность о том неприятном инциденте с прослушкой члена парламента. Как вы считаете: сказать им, что я сказал палате, или сказать им правду?

Ответ моего главного личного секретаря последовал практически немедленно и, что самое интересное, без малейших колебаний.

– Господин премьер-министр, позвольте мне предложить вам следующее: почему бы вам не попробовать вести себя по отношению к членам Кабинета точно так же, как вы бы хотели, чтобы они вели себя по отношению к вам?!

– Да-да, вы абсолютно правы, надо сказать им только то, что я сказал палате. И ничего больше, – не скрывая удовольствия, согласился я и, снова склонившись над кипой бумаг на письменном столе, собирался приступить к внимательному чтению 84-страничного документа о возможных заменах нашей противоракетной ракеты другими, более эффективными и, главное, более дешевыми версиями, когда услышал негромкое, но выразительное покашливание моего главного личного секретаря. Оказывается, он по-прежнему стоял рядом, явно горя желанием поведать мне что-то важное.

– У вас ко мне какое-нибудь дело, Бернард?

– Да, господин премьер-министр, дело, о котором вам следует знать.

Я тут же насторожился.

– Следует знать?

Последовавшие за этим объяснения произвели на меня практически такое же впечатление, как если бы их вообще не было. Почему, ну почему, как только речь заходит о деле, которое «следует знать», они оба, и Бернард, и Хамфри, вдруг становятся патологически неспособными сколько-либо ясно выразить свои мысли? Предпочитая вместо этого наводить столько словесного тумана, что невольно создавалось впечатление, будто бывает только туман и ничего больше.

«Естественно, у меня не было ни малейшего намерения выражать свои мысли сколь-либо уклончиво, хотя ситуация, надо признаться, была довольно напряженной. Собственно, все, что я тогда сказал, заключалось в том, что Хэкеру следовало знать, особенно поскольку сэр Хамфри специально попросил меня не особенно распространяться о специфических особенностях данного особого случая. Кроме того, я напомнил Хэкеру, что ему (Хэкеру) должно быть прекрасно известно об особом отношении сэра Хамфри к тому, что ему (Хэкеру) следует знать самому и что ему следовало знать по мнению сэра Хамфри.

Лично мне тогда казалось, я объяснил все это предельно ясно».

Судя по всему, мой главный личный секретарь имел в виду ту самую радиопередачу с участием сэра Хамфри.

– Ну и как она, Бернард? Очень скучная?

– Вначале да, господин премьер-министр, но затем… затем несколько оживилась. По мере того, как сэр Хамфри становился все менее и менее осмотрительным.

Я не поверил своим ушам.

– Хамфри? Менее осмотрительным? В прямом эфире? Не может быть!

– Видите ли, ему показалось, что интервью уже закончилось и они просто беседуют. Так сказать, неофициально. Ну а пленка продолжала крутиться…

У меня появилось неприятное ощущение. А сердце буквально ушло в пятки.

– И он попался на эту старую как мир уловку?

Бернард молча кивнул.

– Господи, неужели он до сих пор не знает, что открытый микрофон всегда работает?

Бернард попытался встать на сторону своего начальника по государственной службе.

– Вряд ли ему достаточно часто приходилось иметь дело с микрофоном, господин премьер-министр. Особенно в радио– или телестудии.

– Вы уверены? А выглядит так, будто он, наоборот, занимался этим слишком часто… Вы слышали эту пленку?

– Да, копию.

– И что он там говорит?

– Что-то о возможности хоть завтра сократить безработицу вдвое, но у политиков на это не хватает духа.

Эта слова повергли меня в такой ужас, что я даже не рассердился. Просто сидел и молча смотрел на своего главного личного секретаря.

Бернард снова попытался оправдать секретаря Кабинета.

– Он ведь не знал, что их разговор, причем совершенно частного характера, тоже записывается.

У меня в голове вихрем проносились возможные чудовищные последствия этой, мягко говоря, глупейшей выходки, иначе не назовешь. Если «Би-би-си» сохранила оригинал пленки – что, по мнению Бернарда, вероятнее всего, поскольку Хамфри получил ее копию, – значит, уже завтра можно ожидать появления этого материала во всех газетах. Хотя сам он особого беспокойства почему-то не проявлял. Заметил только, что сэра Хамфри куда больше волновала угроза шантажа.

Угроза шантажа? Это еще что такое?

– В сопроводительном письме сообщалось, что с получателем скоро свяжутся…

– Бернард! – как можно более решительным тоном заявил я. – Вы должны что-нибудь предпринять.

– Уже, господин премьер-министр… То есть, уже предпринял.

Честно говоря, меня это не очень-то удивило. Все это время он был настолько спокоен, что я практически не сомневался – так или иначе, но у него все под контролем.

– В свое время мы с этим режиссером вместе учились в Оксфорде. Когда я позвонил на «Би-би-си», он напомнил мне об этом. Лично я его не очень-то и помню, но у нас быстро нашлись общие друзья, а у него, кроме того, сохранились достаточно яркие воспоминания об одном из моих выступлений на профсоюзном митинге, где я страстно и красноречиво говорил в защиту незыблемости нашего status quo. Именно он и был тем самым ненавязчивым человечком, который «догадался» записать неофициальную часть интервью секретаря Кабинета. Но поскольку, как выяснилось позже, у него не было никаких намерений использовать эту пленку, мне удалось ее получить без особых уговоров.

И мой главный личный секретарь, слегка улыбнувшись, достал из бокового кармана своего пиджака магнитофонную кассету.

– Это оригинал? – Бернард молча кивнул. – Ну, а как насчет других копий? – Он отрицательно покачал головой. – Скажите, а Хамфри знает, что она у вас? – Бернард снова покачал головой. По моему лицу медленно расползлась довольная улыбка. По его лицу тоже.

– Господин премьер-министр, может, вы считаете, ему нужно сказать? – с невинным видом спросил он.

– А зачем? – не менее невинно поинтересовался я.

– Ну… – Бернард, все еще улыбаясь, пожал плечами. – Наверное, он тоже захочет знать.

– Конечно же захочет. Но… но, как вы считаете, следует ли ему знать?

– Э-э-э… – протянул Бернард, и в его глазах промелькнули искорки. Он немного подумал, затем продолжил (я точно помню это, так как попросил его повторить сказанное еще раз): – Понятно, господин премьер-министр, вы хотите сказать, кому-то следует знать, но если вы уже знаете, то сэру Хамфри уже не следует этого знать, зато вам следует знать, что сэр Хамфри этого не знает, и ему не следует знать, что вы знаете, что ему не следует этого знать?

Я долго и пристально смотрел на своего главного личного секретаря, не переставая удивляться бессмысленности обучения такому важному предмету, как логика. Затем, поблагодарив его, искренне признался:

– А знаете, Бернард, яснее не удалось бы выразить мысль даже мне самому.

Он, слегка поклонившись, спросил, не хочу ли я прослушать эту злосчастную запись. Естественно, хочу, и даже очень! Но… тут у меня появилась идея получше.

– Бернард, по-моему, это интервью заслуживает большего внимания, разве нет? И более широкой аудитории. Включая сэра Хамфри. Кстати, вас не затруднит попросить его присоединиться к нам? Прямо сейчас…

Повторять свою просьбу дважды мне не пришлось, так как он тут же поспешил к интеркому.

– Передайте, пожалуйста, сэру Хамфри, что господин премьер-министр просит его зайти… Срочно!

Бернард положил трубку и с сияющим видом выскочил из кабинета, чтобы принести магнитофон. Вернувшись, он первым делом напомнил, что наш разговор носил, так сказать, доверительный характер. Мог бы и не предупреждать – уж что-что, а доверительность для меня всегда была превыше всего!

Его улыбка почему-то стала еще шире. Иначе говоря, расползлась от уха до уха. Я же, наоборот, попытался придать своему лицу как можно более строгое выражение.

– Бернард, учтите, шутками тут и не пахнет!

– Да, господин премьер-министр, – понимающе подтвердил он, хотя кончики его губ продолжали предательски подрагивать.

Нас перебил стук в дверь, и в ее открывшемся проеме появилась голова сэра Хамфри.

– Вы хотели меня видеть, господин премьер-министр?

– А, это вы… Входите, Хамфри, входите… Что скажете? Как прошло ваше интервью?

В чем, в чем, а в умении не сдаваться ему не откажешь.

– Вы имеете в виду мое радиоинтервью? Прекрасно. Просто прекрасно.

– Прекрасно? Что ж, хорошо, очень хорошо, – по-дружески пробурчал я. – Кстати, вы хорошо помните, о чем вы в нем говорили?

Оказалось, помнит, но весьма смутно и в общих чертах.

– В общем-то, ничего особенного, – неторопливо протянул он. – Кажется, отметил некоторые сложности в распределении ответственности между политиками и государственными служащими, не более того.

– Надеюсь, вы были достаточно сдержанны в выражениях?

Он громко прочистил горло.

– А почему вы спрашиваете об этом?

– Так были или не были?

Последовала легкая пауза, затем короткий ответ:

– Да.

– Да, были или да, не были?

– Да.

– Хамфри!

Он почему-то вспылил.

– Но вы же сами хотели, чтобы я был сдержанным в выражениях, разве нет?

– Да, хотел.

– Так чего же вам еще?

– Так, ясно. Что ж, тогда все в порядке, – многозначительно протянул я и бросил на него один из своих самых пристальных, самых угрожающих взглядов.

– Дело в том, что мне только что прислали из «Би-би-си» пленку с записью вашего интервью! – Секретарь Кабинета заметно вздрогнул. Я многозначительно кивнул головой в сторону магнитофона, стоящего на низеньком столике слева у окна.

Он нахмурился.

– Пленку? Какую пленку?

– Обычную. Самую обычную магнитофонную пленку, Хамфри. С записью вашего интервью. По-моему, вместе нам ее будет слушать куда интереснее. – И я решительно направился к столику.

– Нет! – Он вскочил со стула. – Нет-нет, ни в коем случае!

Я медленно повернулся к нему и, старательно изображая искреннее удивление, спросил:

– Интересно, почему это нет?

– Потому что это… это совсем неинтересно.

Я невольно хихикнул.

– Хамфри, вы не находите, что в своей скромности и самоуничижении вы заходите слишком далеко? Совсем неинтересно? Публичное высказывание секретаря Кабинета министров о правительстве Ее Величества?

Его глаза беспокойно забегали.

– Нет-нет, не совсем интересно.

– Значит, вы хотите сказать, что были даже слишком сдержанны? – предположил я.

Хамфри промолчал. Он знал, что я знаю. И я знал, что он знает, что я знаю. Равно как и Бернард, который знал, что я знаю, что он знает, что я знаю… (Очевидно, Хэкер слишком много времени провел с Бернардом Вули. – Ред.) Поэтому я, несмотря на его возражения, включил запись.

Должен честно признаться, даже меня искренне смутили поистине поразительные высказывания, которые мне пришлось тогда услышать. Сэр Хамфри, публично утверждающий что никто не говорит правду, что безработицу можно хоть завтра сократить по меньшей мере в два раза, что у нас слишком много бездельников и паразитов…

Я выключил магнитофон. И бросил на него выразительный взгляд.

Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть более горестного лица, чем в тот момент у секретаря Кабинета и главы государственной службы. Он молча смотрел на меня, не находя слов оправдания. Даже для самого себя! Пришлось терпеливо подождать. Наконец он нашел в себе силы маловнятно пробормотать:

– Господин премьер-министр, мне ужасно жаль… Я даже понятия не имел… Мне ничего не сказали, не предупредили… Понимаете, мы ведь уже закончили интервью, ну и…

Я не дал ему договорить. Или, вернее сказать, добормотать.

– Хамфри! Это безответственность! Иначе не назовешь.

– Нет, – робко возразил сэр Хамфри.

– Да, – согласился Бернард.

– В таком случае, давайте послушаем дальше, – предложил я.

– Нет, не надо, – уныло попросил Хамфри, но мой главный личный секретарь уже включил магнитофон, и рядом с нами зазвучал бодрый, чуть ли не веселый голос секретаря Кабинета: «В принципе, наша страна может позволить себе иметь столько безработных, скольким она готова оплачивать их социальное обеспечение. А у политиков не хватает духа хотя бы попытаться исправить это положение».

Запись закончилась. В кабинете воцарилась мертвая тишина. Неужели секретарь Кабинета мог быть настолько глупым, чтобы публично делать такие заявления? Невероятно!

– Как вы только могли сказать такое? – наконец спросил я.

– Мы… я… это был Майк Ярвуд, – сдавленным голосом объяснил он.

– На самом деле?

– Нет, – тут же ответил Бернард.

Я медленно отошел от стола к окну, бросил беглый взгляд па ноябрьское небо, плотно обложенное низкими свинцовыми облаками, и как бы размышляя вслух, тихо, но внятно и отчетливо произнес:

– Не знаю. Просто не знаю, что теперь со всем этим делать… Что ж, надо будет посоветоваться…

– Посоветоваться? – обреченно прошептав сэр Хамфри.

– Да, посоветоваться, – повторил я таким тоном, будто по-садистски поворачивал нож в окровавленной ране. – Думаю, эту пленку следует проиграть членам Кабинета. Посмотреть, как они на нее отреагируют. Не сомневаюсь, это будет и поучительно, и интересно.

Он, казалось, был на грани того, чтобы умолять меня, стоя на коленях, но все, на что в конечном итоге оказался способен, это чуть слышно простонать «Ради бога…».

– А может, членам Тайного совета? – не обращая на него внимания, предположил я.

– Не надо, прошу вас…

– Или Ее Величеству? – безжалостно продолжат я.

– О боже, – сморщившись, как от зубной боли, прошептал он и рухнул на стул.

Я склонился над ним.

– Ну а предположим, все это попало в газеты? Представляете, какой урон вы могли бы этим нанести лично мне? А правительству?

Судя по всему, Хамфри до сих пор искренне допускал, что все это на самом деле попадет в прессу.

– Я признаю, что был неправ. Что я уже проверил все цифры и понял, что все совсем не так, – с трудом выдавил он из себя.

– Но все это именно так!

– А я могу заявить, что совсем не так. И никто не сможет доказать обратного. Во всяком случае, до сих пор никто даже не пытался.

Я изобразил на своем лице искреннее негодование.

– Значит, вы готовы отрицать правду? Публично?

– Да, господин премьер-министр. Но только ради вас!

Надо же, ради меня! Но у него нашлись и другие предложения.

– Кроме того, мы могли бы выпустить специальное разъяснение для прессы.

Я многозначительно кивнул в сторону магнитофона.

– По-моему, ваши взгляды предельно ясны и не требуют разъяснений.

– Господин премьер-министр, подобного рода разъяснения предназначены не для разъяснения явлений, а для того, чтобы отвести от вас возможные подозрения.

– Мне кажется, в данном случае даже такой чародей-волшебник, как вы, Хамфри, вряд ли сможет сотворить чудо, – со вздохом сказал я. – Но все равно, мне приятно, что ради меня вы готовы даже пойти на ложь. Я этого не забуду, поверьте… Впрочем, у меня для вас тоже есть кое-что… Бернард, передайте, пожалуйста, секретарю Кабинета кассету. Да-да, ту самую… Хамфри, это оригинал. В единственном экземпляре.

Ему потребовалось долгих несколько секунд, чтобы усвоить сказанное.

– Вы имеете в виду…

– Да, что других экземпляров просто нет в природе. Его изъяли у «Би-би-си».

– Каким образом? Кто?

Бернард бросил на меня отчаянный взгляд. Его широко раскрытые глаза, казалось, предостерегающе молили: «не забывайте, вы же мне обещали!» Напрасно беспокоился.

– Спецслужбами, – вздохнув, ответил я.

Мой главный личный секретарь издал едва заметный вздох облегчения.

– Значит… значит, теперь все в порядке? – с надеждой, но все еще заметно подавленно спросил Хамфри.

Мне совсем не хотелось вот так просто отпускать его с крючка. Не говоря уж о взаимовыгодной сделке, которую я собирался ему предложить.

– Да, в порядке, но все зависит от того, что вы под «все в порядке» имеете в виду.

– И никто ничего никогда не узнает?

Вот, значит, что он имеет в виду! Пока я раздумывал над его вопросом, Хамфри нервно ерзал на стуле.

– Наверное, это прежде всего зависит от того, сочту ли я нужным сказать им об этом, – наконец, ответил я. – Тут возможны два подхода: я мог бы либо просто отдать вам кассету, либо… попридержать ее до выяснения определенных моментов, связанных с соображениями безопасности, дисциплинарной этики, ну и тому подобным. Как вы сами понимаете, премьер-министр ни в коем случае не может использоваться в качестве прикрытия любого действия хоть сколько-нибудь сомнительного свойства.

Он, опустив голову, молчал, видимо, с болезненным нетерпением ожидая решения «высокого суда». В моем лице. Соответственно, выдержав должную паузу, я предложил ему сделку. Как бы нехотя, мимоходом…

– Да, вот еще что, Хамфри. Когда вы должны предстать перед членами комитета палаты?

– Завтра, господин премьер-министр.

– И вы уже приняли окончательное решение о том, что им скажете? О моем якобы официальном санкционировании прослушивания телефонов членов парламента.

– Да-да, конечно же. Я… э-э-э… – Он лихорадочно пытался сообразить, что нужно ответить, поскольку проблема его собственного радиоинтервью на какое-то время, видимо, полностью затмила все остальное.

– Поверьте, я много, очень много над всем этим думал…

– И к каким же выводам пришли?

– Господин премьер-министр, серьезнейшим образом проанализировав все «за» и «против», я пришел к окончательному выводу, что в интересах национальной безопасности у меня нет иного выбора кроме как целиком и полностью поддержать заявление, официально сделанное вами в палате общин.

– То есть официально сообщить уважаемым членам комитета, что телефон Хью Галифакса никогда не ставился на прослушку, так ведь? – подсказал я ему.

– Я скажу им, что у меня нет свидетельств того…

– Нет, нет и нет, Хамфри, – решительно перебил я его. – Вы скажете, что правительство никогда не давало официальной санкции на прослушивание телефона какого-либо члена парламента.

Он даже задержал дыхание. Затем покорно добавил:

– Да, конечно. И, кроме того, добавлю, что правительство вообще никогда не давало официальной санкции на какое-либо прослушивание телефонов членов парламента.

Я довольно улыбнулся, а сэр Хамфри чуть ли не обреченно прошептал:

– Ну а что будет, если рано или поздно правда так или иначе вылезет наружу?

Не знаю, как у секретаря Кабинета, а лично у меня с этим проблем не было.

– Тогда вам придется сказать, что никто вам этого не говорил. Потому что вам и не следовало об этом знать. Согласны?

Сэр Хамфри согласно кивнул. Я передал ему кассету.

– Значит, все решено?

– Да, господин премьер-министр, – невнятно пробурчал он и в искреннем порыве чувств прижал кассету к своему сердцу.