"Восхождение на Эверест" - читать интересную книгу автора (Хант Джон)

Глава XVI ВЕРШИНА (рассказ Эдмунда Хиллари)

Двадцать седьмого мая я проснулся рано утром после плохо проведенной ночи, чувствуя себя продрогшим и несчастным. Мы находились на Южной седловине Эвереста. Мои товарищи по пирамидальной палатке – Лоу, Грегори и Тенсинг – метались и ворочались, тщетно стараясь спастись от пронизывающего холода. Безжалостный ветер с бешенством налетал на палатку, и гулкое хлопанье полотнищ не давало нам уснуть. Неохотно вытащив руку из спального мешка, я взглянул на часы. Было 4 часа утра. На мгновение мерцающий свет спички упал на термометр, лежащий возле противоположной стенки палатки. Он показывал —25°.

Мы надеялись в этот день установить штурмовой лагерь высоко на Юго-Восточном гребне, но из-за ураганного ветра выход был явно невозможен. Однако нам следовало быть готовыми к выступлению, как только стихнет ветер. Подтолкнув локтем безропотного Тенсинга, я шепнул ему несколько слов насчет еды и питья, после чего безо всякого зазрения совести вновь уютно устроился в спальном мешке. Вскоре ворчание примуса и потепление в палатке возвратили нас к жизни. Попивая горячую воду с сахаром и лимонной кислотой и жуя бисквиты, Лоу, Грегори и я стали обсуждать в довольно пессимистических тонах наши планы на этот день.

В 9 час. ветер свирепствовал попрежнему. Надев на себя все свои теплые вещи, я выполз из палатки и перебрался в маленькую палатку „Мид“, где помещались Джон Хант, Чарльз Эванс и Том Бурдиллон. Хант согласился, что в этих условиях выход невозможен. Анг Темба захворал и был явно неспособен нести груз дальше, так что мы решили отправить его вниз с Эвансом и Бурдиллоном, которые собирались около полудня спуститься в лагерь VII. В последний момент, учитывая состояние Бурдиллона, Хант решил пойти с ними. Мы с Джорджем Лоу помогли этой измученной четверке подняться по склону над лагерем и затем стали смотреть, как они начали медленный и утомительный спуск к лагерю VII.

Весь день дул бешеный ветер, и в весьма унылом настроении мы отбирали грузы, которые на следующий день намеревались забросить в штурмовой лагерь. Всякая задержка выхода с Южной седловины могла привести лишь к дальнейшему истощению и ослаблению организма. Сильный ветер не давал нам покоя и следующую ночь, однако мы все пользовались кислородом с подачей одного литра в минуту, и это позволило нам семь или восемь часов провести в беспокойной дремоте.

Ранним утром ветер был еще очень силен, но около 8 час. он стал заметно стихать, и мы решили выходить. Однако судьба приготовила нам новый удар: ночью Пемба чувствовал себя очень плохо и был явно неспособен к выходу. Из нашей первоначальной группы шерпов в три человека остался лишь один – Анг Ньима. Единственным выходом было производить заброску грузов в штурмовой лагерь собственными силами, так как отказаться от штурма было немыслимо. Мы переупаковали груз, исключив все, что не было жизненно необходимым. Из-за недостатка в носильщиках нам оставалось лишь урезать драгоценный запас кислорода.

В 8 час. 45 мин. вышли в путь Лоу, Грегори и Анг Ньима, неся каждый более восемнадцати килограммов и расходуя четыре литра кислорода в минуту. Тенсинг и я должны были выйти несколько позже, чтобы возможно быстрее подняться по сделанным передовой группой ступеням и тем сэкономить силы и кислород. Мы тронулись около 10 час. утра, нагруженные личными вещами, спальными мешками, надувными матрацами и некоторым запасом продуктов, не считая кислородного аппарата. Каждый из нас нес около двадцати трех килограммов.

Мы медленно поднялись по длинному склону, ведущему к подножью большого кулуара, и начали карабкаться по настоящей лестнице, вырубленной Лоу в твердом фирне. Во время медленного подъема мы подвергались беспрерывной бомбардировке осколками льда, летящими сверху, где в это время Лоу и Грегори вырубали ступени, проходя кулуар по направлению к Юго-Восточному гребню. К полудню мы вышли на гребень и присоединились к передовой группе. Невдалеке виднелись лохмотья палатки, поставленной прошлой весной швейцарцами. Они подчеркивали унылый и уединенный характер этого замечательного обзорного пункта. Именно отсюда после ночи, проведенной без спальных мешков, начали Ламбер и Тенсинг свою героическую попытку достичь вершины.

Здесь открывался во все стороны захватывающий вид, и мы предались настоящей оргии фотографирования. Чувствовали мы себя все прекрасно и твердо надеялись установить штурмовой лагерь высоко на Юго-Восточном гребне. Снова взвалив на себя грузы, мы поднялись еще на 45 м. и дошли до промежуточного склада, устроенного Хантом два дня тому назад. Гребень был очень крут, однако слои, падающие нам навстречу, обеспечивали хорошие упоры и делали лазание технически несложным. Правда, рыхлый снег на крутых скалах требовал большой осторожности. Склад помещался на высоте 8336 м, но мы считали эту высоту далеко не достаточной для организации последнего лагеря, так что нам пришлось без особого энтузиазма добавить к нашим и без того уже солидным ношам весь этот дополнительный груз. Грегори взял кислородные баллоны, Лоу – некоторое количество продуктов и горючего, а я привязал к своему грузу палатку. За исключением Анг Ньимы, который нес немного больше восемнадцати килограммов, на каждого из нас приходилось от двадцати трех до двадцати восьми с половиной килограммов. Мы продолжали подъем в несколько более медленном темпе. Несмотря на тяжелый груз, мы шли не останавливаясь, хотя и очень медленно. Дальнейший крутой взлет гребня представлял собой твердый фирновый склон, в котором, на протяжении пятнадцати метров Лоу пришлось вырубать ступени. Около 2 час. дня мы почувствовали усталость и стали приглядывать место для лагеря. Крутизна гребня не менялась, и на всем его протяжении никаких уступов заметно не было. Мы медленно тащились вверх, безуспешно стараясь обнаружить хоть какой-нибудь уступ. Каждый раз с новой надеждой мы упорно стремились к манящей невдалеке площадке лишь для того, чтобы убедиться, что и там тянется 45-градусный склон. Понемногу мы стали приходить в отчаяние, когда Тенсинг, вспомнив по прошлому году характер рельефа, предложил траверсировать крутые склоны влево. Это привело нас, в конце концов, к сравнительно горизонтальной площадке под скальным отвесом.

Было 2 час. 30 мин. дня, и мы решили организовать здесь лагерь. В течение всего дня грандиозный пик Лходзе привлекал к себе наше внимание, но сейчас его вершина была уже ниже нас. Мы считали, что находимся на высоте 8500 м. С облегчением Лоу, Грегори и Анг Ньима сбросили грузы. Они устали, но были весьма удовлетворены достигнутой высотой, и именно им мы в значительной степени обязаны успехом штурма, осуществленного на следующий день. Не теряя времени, они начали спуск на Южную седловину.

С некоторым чувством одиночества наблюдали мы за нашими бодрыми товарищами, медленно спускавшимися по гребню. Однако нам предстояло много дела. Для экономии кислорода мы сняли аппараты и с помощью ледорубов начали расчищать маленькую площадку. Удалив слой снега, мы добрались до скального основания, наклоненного примерно под 30 градусами к горизонту. Камни крепко примерзли к нему, однако после двух часов интенсивной работы нам удалось выворотить достаточно камней, чтобы выровнять две рядом лежащие полосы в 1 м. шириной и 1 м. 80 см длиной. При этом, правда, одна лежала выше другой почти на 30 см. Несмотря на то, что мы обходились без кислорода, мы все же могли достаточно эффективно работать, отдыхая, правда, примерно через каждые десять минут, чтобы восстановить дыхание и собраться с силами. На этой двухъярусной площадке мы установили нашу палатку и натянули ее возможно лучше. Поблизости не было подходящих камней для крепления оттяжек, а снег был слишком мягким, чтобы алюминиевые колышки могли в нем держаться. Нам пришлось погрузить в рыхлый снег несколько кислородных баллонов и к этим ненадежным якорям прикрепить оттяжки палатки. В то время как Тенсинг занимался разогреванием супа, я стал подсчитывать наши ограниченные запасы кислорода. Они были значительно более скудными, чем мы ожидали. Для штурма на долю каждого приходилось лишь по одному и две трети баллона. Было очевидно, что, если мы будем расходовать, согласно плану, по четыре литра в минуту, нам этих запасов не хватит для поддержания наших сил. Однако я думал, что при уменьшении подачи до трех литров в минуту у нас остаются еще шансы на успех. Я подготовил аппаратуру и произвел необходимую регулировку. Хорошо еще было, что Эванс и Бурдиллон в сотне метров выше нашего лагеря оставили два баллона, наполненных на одну треть. Мы надеялись использовать этот кислород на обратном пути к Южной седловине.

После заката мы окончательно заползли в палатку, надели на себя все теплые вещи и залезли в спальные мешки. Выпив огромное количество жидкости, мы из имеющихся в запасе деликатесов устроили неплохой ужин: сардины на галетах, консервированные абрикосы, финики, галеты, джем и мед. Особое удовольствие нам доставили абрикосы, но их пришлось предварительно оттаивать на нашем рычавшем примусе. Несмотря на большую высоту, наше дыхание оставалось почти нормальным, и лишь резкие движения вызывали легкую одышку. Тенсинг расстелил свой надувной матрац на нижнем уступе так, что он наполовину свисал над крутым склоном, и спокойно приготовился ко сну. Я постарался устроиться поудобнее – полусидя и полулежа на верхнем уступе и опираясь ногами на нижний уступ. Такое положение, хотя и не слишком комфортабельное, имело существенные преимущества. Примерно через каждые десять минут налетал сильный порыв ветра. О его приближении я узнавал заранее по пронзительному вою, доносившемуся с верхней части гребня, и, упираясь изо всех сил плечами и ногами, помогал нашим ненадежным якорям сдерживать стенки палатки, время от времени начинавшие сотрясаться и хлопать самым угрожающим образом. Кислорода для сна у нас было лишь на четыре часа из расчета один литр в минуту. Я решил использовать его в два приема по два часа: с 9 до 11 и с часу ночи до 3 час. утра. Пользуясь кислородом, мы чувствовали себя неплохо и могли подремать, но как только поступление его прекратилось, мы начали немедленно замерзать и почувствовали себя скверно. В течение ночи термометр показывал —27°, но, к счастью, ветер почти совсем стих.

В 4 час. уже было совершенно тихо. Открыв вход в палатку, я смотрел вдаль на темные спящие долины Непала. Лежащие ниже нас ледовые вершины ярко сверкали в свете утренней зари. Тенсинг указал мне на монастырь Тхьянгбоче, лежавший на 4900 м. ниже нас и смутно выделявшийся на высоком скальном уступе. Приятно было думать, что даже в этот ранний час ламы в Тхьянгбоче возносят к своим буддийским богам молитвы за нашу безопасность и благополучие.

Мы разожгли примус и с твердым намерением предупредить ослабление организма, обусловленное недостатком влаги, выпили громадное количество лимонного сока с сахаром, после чего доели с галетами последнюю коробку сардин. Я втащил в палатку кислородные аппараты, очистил их ото льда и тщательно проверил всю систему и испытал их. Еще с вечера я снял свои слегка отсыревшие ботинки, и теперь они совершенно замерзли. Пришлось прибегнуть к решительным мерам: несмотря на сильный запах горелой кожи, я отогревал их на сильном пламени примуса, пока они не стали мягкими. Поверх наших пуховых костюмов мы надели штормовые куртки и натянули на руки три пары рукавиц – шелковые, шерстяные и ветронепроницаемые.

В 6 час. 30 мин. мы выползли из палатки на снег, взвалили на плечи наши кислородные аппараты весом 14 кг, надели маски и открыли вентили, чтобы дать доступ живительному кислороду к нашим легким. Несколько хороших, глубоких вдохов – и мы были готовы к выходу. Немного беспокоясь за свои озябшие ноги, я попросил Тенсинга идти первым, и он стал вытаптывать ряд глубоких ступеней, начиная от скалы, защищавшей нашу палатку через крутой, покрытый сыпучим снегом склон, по направлению к левой стороне главного гребня. Последний к этому времени был весь залит солнцем, и далеко над нами виднелась наша ближайшая цель – Южный пик. Тенсинг, двигаясь весьма обдуманно, проделал длинный траверс назад к гребню, и мы вышли на него как раз там, где он образует на высоте около 8550 м. большой, ясно выраженный снежный выступ. Начиная отсюда гребень становился узким, как нож, и так как ноги мои согрелись, я вышел вперед.

Мы двигались медленно, но упорно и не нуждались в остановках для восстановления дыхания. Я чувствовал, что у нас достаточный запас сил. По самому гребню идти было трудно и опасно из-за неустойчивого рыхлого снега, так что мне пришлось опуститься немного влево на крутой склон, где ветер образовал на снегу тонкую корку. Иногда этот наст выдерживал мою тяжесть, но чаще всего он с треском неожиданно проваливался, нарушая наше равновесие и болезненно действуя на нервы. После сотни метров подъема по этому довольно мучительному гребню мы добрались до небольшого углубления и нашли там два баллона, оставленные Эвансом и Бурдиллоном во время предыдущей попытки штурма. Очистив от льда манометры, я с радостью отметил, что в баллонах содержится еще несколько сот литров кислорода. При экономном расходе этого количества должно было хватить на обратный спуск до Южной седловины. С этой приятной мыслью о лежащих позади баллонах я продолжал прокладывать путь вверх по гребню, который становился все круче и круче и вскоре, расширившись, перешел в ужасающий снежный склон, ведущий на протяжении последних 120 м. к Южному пику. Мы понимали, что снежные условия были здесь явно опасны, но, поскольку другого пути не было, мы продолжали изнурительную и напряженную работу по прокладке пути. На этом сложном участке мы часто менялись местами. Неожиданно, в то время как я выбивал в глубоком снегу ступени, подо мной съехал большой участок склона, и я соскользнул на три-четыре шага вниз. Я спросил Тенсинга, как он считает, допустимо ли в этих условиях продолжать восхождение. Тенсинг признался, что ненадежное состояние снега очень его удручает, но, тем не менее, закончил свою речь обычной фразой: „Поступим так, как вы считаете нужным“. Я решил продолжать путь.

Достигнув несколько выше полосы более плотного снега, мы почувствовали большое облегчение. Выбив в последнем участке крутого склона ступени, мы взобрались наконец на Южный пик. Было 9 час. утра. Не без интереса разглядывали мы уходящий вверх не пройденный еще никем участок гребня. Как Бурдиллон, так и Эванс составили себе вполне определенное пессимистическое представление о трудностях этого пути, и мы понимали, что препятствия на гребне окажутся, быть может, неопреодолимыми. На первый взгляд гребень выглядел внушительно и даже несколько устрашающе. Справа, над трехкилометровым обрывом стены Кангшунг, выступали, как скрюченные пальцы, гигантские изогнутые карнизы, нависавшие массы снега и льда. Всякое движение по ним привело бы к катастрофе. От карнизов гребень круто обрывался влево, где снежная поверхность сливалась с громадной скальной стеной, возвышавшейся над Западным цирком. Лишь одно обстоятельство вселяло в нас некоторую надежду: крутой склон между карнизами и скальной стеной был, повидимому, покрыт прочным фирном. Если окажется, что снег мягкий и неустойчивый, наши шансы на подъем вдоль гребня будут очень невелики. Если же мы сможем на этом склоне рубить ступени, мы, во всяком случае, будем продвигаться вперед.

Непосредственно под вершиной мы вырубили углубление, чтобы посидеть, и сняли кислородные маски. Снова я занялся подсчетом кислородных запасов, что было моей главной заботой при подъеме и спуске. Так как наш первый частично наполненный баллон израсходовался, нам оставалось теперь лишь по одному полному баллону – 800 литров кислорода на каждого. Насколько этого хватит при расходе три литра в минуту? Я считал, что этого достаточно на четыре с половиной часа пути. Наши аппараты стали теперь намного легче, всего около девяти килограммов, и в то время, как я вырубал ступени на спуске с Южного пика, у меня было совершенно неожиданное на такой большой высоте прекрасное самочувствие.

После первого же удара ледорубом по крутому склону гребня я понял, что самая большая моя надежда оправдалась: под ногами был твердый кристаллический фирн. Двумя-тремя ритмичными ударами ледоруба вырубалась ступень, вполне достаточная даже для наших огромных высотных ботинок. Что еще важнее, сильным толчком древко ледоруба наполовину вгонялось в фирн, обеспечивая хорошую страховку. Мы двигались попеременно. Я знал, что на этой высоте предел надежности наших движений невысок и что необходимо соблюдать максимальную осторожность. На протяжении двенадцати метров я рубил ступени, в то время как Тенсинг меня страховал. Затем я вгонял ледоруб в склон и, в свою очередь, несколько раз обведя вокруг древка веревку, страховал подходящего ко мне Тенсинга на случай, если под ним обломится ступень. Потом он снова страховал меня, а я рубил ступени. В ряде мест нависающие ледяные карнизы были очень широки, и, чтобы избежать их, мне приходилось прокладывать линию ступенек вниз до стыка снега со скалами, находящимися западнее. С невольным трепетом смотрели мы с этой гигантской скальной стены на крохотные палатки лагеря IV в Западном цирке на 2400 м. ниже нас. Карабкаясь по скалам и вырубая в фирне захваты для рук, мы с трудом преодолевали эти сложные участки.

В один из таких моментов я увидел, что Тенсинг, который до этого шел прекрасно, вдруг резко сбавил темп и, видимо, начал дышать с большим трудом. Шерпы имели слабое представление о механизме действия кислородных аппаратов, и на основании прошлого опыта я немедленно заподозрил какие-то неполадки с подачей кислорода. Я заметил, что из выводного патрубка его маски свисали ледяные сосульки. Тщательный осмотр показал, что этот патрубок, около пяти сантиметров в диаметре, был полностью забит льдом. Мне удалось его прочистить, и Тенсинг сразу почувствовал облегчение. Осмотрев свой аппарат, я обнаружил, что то же самое произошло и с ним, правда в меньшей степени, так что я не успел этого почувствовать. С этого времени я стал более тщательно следить за нашими аппаратами.

Погода для Эвереста была идеальной. Хорошо защищенные пуховой одеждой и штормовыми куртками, мы не страдали от холода и ветра. Однако, когда я снял очки-консервы, чтобы получше рассмотреть трудный участок пути, я тут же был ослеплен мелкой снежной пылью, вздымаемой сильным ветром, и мне пришлось поскорее надеть их вновь. Я опять принялся за рубку ступеней. К моему удивлению, я испытывал от восхождения такое удовольствие, как будто дело происходило где-нибудь в моих родных Новозеландских Альпах.

После часа спокойного подъема мы достигли подножия наиболее сложного препятствия на гребне – отвесной скальной стенки, высотой метров двенадцать. О ее существовании мы знали заранее по аэрофотоснимкам, а также видели ее в бинокль из Тхьянгбоче. Мы понимали, что на такой высоте именно это препятствие могло решить судьбу всего восхождения. Эта гладкая, почти лишенная зацепок скала могла бы составить для квалифицированных скалолазов интересное воскресное развлечение в озерном районе Шотландии. Однако здесь подъем на нее был явно не по нашим слабым силам. Обойти ее с запада по крутому скальному отвесу было невозможно, но, к счастью, оставалась другая возможность решения этой задачи. С востока нависал громадный карниз снега, а между ним и скалой, поднимаясь на все двенадцать метров обрыва, шла узкая расщелина. Поручив Тенсингу страховать меня возможно надежнее, я втиснулся в эту щель. Погружая зубья кошек глубоко в мерзлый снег позади меня, я оторвался от подножия скалы. Я медленно стал подниматься на распорах спиной вперед; используя маленькие зацепки на скале и помогая изо всех сил коленями, руками и плечами, я буквально полз вверх, молясь в душе, чтобы карниз не оторвался от скалы. С невероятной затратой сил я медленно, но верно поднимался шаг за шагом, в то время как Тенсинг постепенно выдавал веревку. Наконец я достиг вершины скалы и вылез из трещины на широкий уступ. Несколько минут я лежал, стараясь восстановить дыхание. В эту минуту я впервые почувствовал твердую уверенность в том, что теперь уже ничто не может помешать нам достичь вершины. Укрепившись на уступе, я подал знак Тенсингу, чтобы он поднимался. Я стал изо всех сил тянуть веревку, а Тенсинг, извиваясь, полз по трещине, пока, наконец, не очутился наверху. Он лежал, задыхаясь, обессиленный, подобно гигантской рыбе, только что вытащенной из моря после ожесточенной борьбы.

Я проверил кислородные аппараты и примерно подсчитал наши запасы. Все как будто шло хорошо. Правда, последнее время Тенсинг шел медленнее обычного, что, очевидно, было вызвано дополнительной затратой сил во время выхода из строя его аппарата. Однако он двигался попрежнему уверенно, что было важнее всего. На мой вопрос о том, как он себя чувствует, он лишь улыбнулся и выразительно указал рукой вверх по гребню. Расходуя три литра кислорода в минуту, мы шли так бодро, что я решил в случае необходимости уменьшить подачу до двух литров.

Попрежнему перед нами вздымался гребень: справа – гигантские карнизы, слева – крутые скальные склоны. Я шел, вырубая в узкой полосе фирна ступени. Гребень начал поворачивать вправо, и мы потеряли представление о том, где же вершина. Стоило мне обогнуть один выступ, как передо мной вырастал следующий, еще больший. Время шло, и гребень казался бесконечным. В одном месте, где крутизна несколько уменьшилась, я попробовал для ускорения идти на кошках, не делая ступеней, однако скоро понял, что на такой большой высоте предел надежности нашего движения по этим крутым склонам слишком мал, и снова вернулся к рубке ступеней. Теперь я начал ощущать некоторую усталость. Уже в течение двух часов я непрерывно работал ледорубом. Тенсинг тоже двигался очень медленно. Прокладывая путь вокруг очередного выступа, я с тупым безразличием думал о том, надолго ли нас еще хватит. Наш первоначальный энтузиазм улетучивался и все более превращался в мрачное ожесточение. И вдруг я заметил, что гребень впереди нас вместо того, чтобы однообразно подниматься, начал круто спускаться. Далеко внизу я увидел Северную седловину и ледник Ронгбук. Я взглянул наверх и увидел узкий снежный гребешок, который вел к вершине. Еще несколько ударов ледорубом по твердому фирну – и мы оказались на вершине Эвереста.

Первым моим чувством было огромное облегчение. Как хорошо, что не нужно больше рубить ступеней, траверсировать гребни и что нет более снежных выступов, дразнящих призрачной надеждой на успех. Я взглянул на Тенсинга. Несмотря на то, что его лицо закрывали капюшон, очки-консервы и кислородная маска, покрытая длинными ледяными сосульками, было видно с какой заразительной и радостной улыбкой он смотрел вокруг себя. Мы обменялись рукопожатием. Тенсинг обнял меня за плечи, и мы хлопали друг друга по спине, пока чуть не задохлись. Было 11 час. 30 мин. Подъем по гребню занял у нас два с половиной часа, но нам они показались вечностью. Я выключил подачу кислорода и снял аппарат. Свою фотокамеру, заряженную цветной пленкой, я нес под штормовкой, чтобы сохранить ее в тепле. Теперь я вытащил ее наружу и заснял на вершине Тенсинга с поднятым вверх ледорубом, к которому были прикреплены на шнурке четыре флажка: Объединенных Наций, английский, непальский и индийский. Затем я обратил внимание на расстилавшуюся под нами во все стороны горную страну.

На востоке высился наш гигантский сосед, никем еще не исследованный и не покоренный Макалу, и даже на вершине Эвереста инстинкт альпиниста был во мне так силен, что я невольно потратил несколько секунд, размышляя о том, неужели не существует никакого пути на эту вершину.[8] Вдали на горизонте сквозь облака маячила громада Кангченджунги. На западе царил наш старый, знакомый еще с 1952 г. противник Чо-Ойю, а за ним убегали вдаль грандиозные неизведанные хребты Непала. Но наиболее ценным я считал вид, снятый с вершины вниз, вдоль северного гребня, на котором видны Северная седловина и старый путь, ставший знаменитым благодаря усилиям славных восходителей двадцатых и тридцатых годов. Я мало надеялся на высокое качество снимков, так как крепко удерживать аппарат в неуклюжих рукавицах было трудно, однако я считал, что, во всяком случае, они представляют фотографии, снятые на рекордной высоте. Минут через десять я почувствовал, что постепенно мои движения становятся замедленными и пальцы плохо повинуются. Поспешно надев маску, я вновь испытал живительное действие кислорода даже при первых нескольких литрах. Тем временем Тенсинг вырыл в снегу небольшую ямку и положил в нее немного продуктов: плитку шоколада, пачку печенья и горсть леденцов. Это были скромные приношения – символический дар богам, обитель которых, по убеждению всех праведных буддистов, находится на этой высочайшей вершине. Двумя днями раньше на Южной седловине Хант вручил мне небольшое распятие с просьбой донести его до вершины. Теперь я также вырыл углубление в снегу и поместил это распятие рядом с дарами Тенсинга.

Фото 48. Тенсинг на вершине Эвереста, 29 мая 1953 г.

Снова я проверил аппаратуру и подсчитал запас кислорода. Нам нужно было двигаться быстро, чтобы добраться до спасительных запасных баллонов под Южным пиком. Краткие поиски каких-либо следов Ирвина и Меллори не дали никаких результатов. Через пятнадцать минут мы начали спуск. Оба мы уже несколько устали, так как наступила реакция, и нужно было возможно быстрее двигаться вниз. Я начал спускаться с вершины к нашим ступеням. Не теряя времени, мы шли на кошках по своему следу, настойчиво подгоняемые уменьшением запаса кислорода. Снежные выступы быстро следовали друг за другом. Со сказочной быстротой мы достигли скальной стенки. На этот раз путь уже был знаком. Недолго думая, мы втиснулись в трещину и, усиленно работая ногами и руками, быстро спустились со скалы. Мы устали, но не настолько, чтобы забывать об опасности. С большой осторожностью мы пересекали скалы, с попеременной страховкой проходили лавиноопасные снежные склоны и, наконец, по старым ступеням вылезли на кошках на Южный пик.

Всего лишь час назад, как мы были на вершине! Освежившись глотком подсахаренного лимонада, мы снова поспешили вниз. Во время восхождения нас не покидала гнетущая мысль о предстоящем спуске по огромному снежному склону. Вступив на него и идя первым, я обрабатывал каждую ступеньку с такой тщательностью, как будто от этого зависела наша жизнь, что было близко к действительности. Вид ледника Кангшунг, лежащего прямо под ногами где-то на 2750 м. ниже, производил поистине устрашающее впечатление. Это заставляло нас двигаться с величайшей осторожностью. Каждая ступень казалась шагом к безопасности. Когда мы, наконец, прошли этот склон и вышли на гребень ниже, мы взглянули друг на друга и поняли без слов, что наконец избавились от чувства страха, которое преследовало нас весь день.

К тому времени мы уже очень устали, но автоматически продолжали спуск к двум запасным баллонам, оставленным на гребне. Так как до лагеря было недалеко и у нас еще оставалось немного кислорода, мы понесли с собой эти баллоны вниз и к двум часам достигли по своим следам нашей палатки, разбитой на столь неудобной площадке. Палатка имела довольно жалкий вид, так как поднявшийся после полудня слабый ветер уже успел оборвать несколько оттяжек. Впереди еще был долгий путь до Южной седловины. Пока Тенсинг разжигал походный примус и готовил сильно подслащенный лимонад, я сменил баллоны на новые – последние и неполные – и уменьшил подачу до двух литров в минуту. В отличие от предыдущего дня, когда мы в этом же лагере успешно работали без кислорода, мы чувствовали себя теперь крайне слабыми и утомленными. Далеко внизу, на Южной седловине, видны были движущиеся фигурки, и мы знали, что это Лоу и Нойс ожидают нашего возвращения. На седловине не было запасных спальных мешков и надувных матрацев, и потому нам с неохотой пришлось привязать поверх кислородной аппаратуры наши спальные принадлежности. Бросив последний взгляд на лагерь, сослуживший нам такую ценную службу, и с трудом передвигая ноги, с максимальной осторожностью мы начали спуск.

Все наши чувства, казалось, притупились, и время шло, как в полусне. В конце концов мы все же добрались до остатков швейцарского лагеря на гребне и свернули на последний участок пути – спуск по большому кулуару. Здесь нас ждал неприятный сюрприз: разыгравшийся за последнее время сильный ветер полностью уничтожил наши следы, и сейчас перед нами лежал гладкий крутой смерзшийся склон. Нам ничего не оставалось, как снова начать рубить ступени. С недовольным ворчанием я принялся за работу и на протяжении шестидесяти метров прокладывал путь. Порывы сильного ветра, дувшего с гребня, старались сбросить нас со ступеней. Меня сменил Тенсинг и, вырубив еще метров тридцать, вышел на более мягкий снег и принялся вытаптывать ступени в более пологом склоне нижней части кулуара. Совершенно измученные мы спускались на кошках по длинному склону к Южной седловине.

Впереди показалась какая-то фигура, встретившая нас в нескольких десятках метров над лагерем. Это был Джордж Лоу, который принес горячий суп и аварийный кислород.

Мы были слишком измучены, чтобы реагировать на тот энтузиазм, с которым Лоу воспринял наше сообщение. Мы кое-как доковыляли до седловины и с трудом преодолели небольшой подъем к лагерю. Как раз около палаток кончился мой кислород. Нам его хватило в обрез на выполнение нашей задачи. Мы заползли в палатку и со вздохом полного удовлетворения завалились в спальные мешки; вечно царивший на Южной седловине ветер трепал и рвал палатки. Эта ночь, наша последняя ночь на Южной седловине, не дала нам отдыха. Снова пронизывающий холод не позволял погрузиться в глубокий сон. К тому же возбуждение после успешного восхождения не проходило и, щелкая зубами от холода, мы проговорили друг с другом половину ночи, вновь переживая все события этого дня. На следующий день рано утром мы все еще чувствовали себя очень слабыми и все же медленно, но решительно начали готовиться к выходу.

Подъем по 60-метровому склону над Южной седловиной явился для нас тяжелым испытанием, и даже когда мы начали длинный траверс, спускаясь к лагерю VII, нам приходилось двигаться очень медленно и часто отдыхать. Верхняя часть ледника Лходзе показалась нам на этот раз исключительно крутой, и когда мы, наконец, спустились по ледовым ступеням над лагерем VII, нашим единственным желанием было поскорее отдохнуть. До лагеря оставалось каких-нибудь тридцать метров, когда наше внимание привлекли веселые крики. Навстречу нам спешили Чарльз Уайли и несколько шерпов. Все выглядели свежими и бодрыми, и один и тот же вопрос был на языке у каждого. Горячее питье, которое нам принесли, и восторженная реакция на наше сообщение явились сами по себе сильным подбадривающим средством, и мы продолжали спуск по леднику Лходзе значительно освеженными, если не физически, то морально.

Приближаясь к лагерю IV, мы увидели, как из палаток выскочили маленькие фигурки и стали медленно подниматься по тропе. Не подавая никаких сигналов, еле передвигая ноги, мы спускались им навстречу. Когда между нами оставалось лишь с полсотни метров, Лоу с присущим ему энтузиазмом поднял вверх большой палец и указал ледорубом на вершину Эвереста. Немедленно сцена оживилась и, позабыв свою слабость, приближающиеся товарищи бросились бежать к нам по снегу. С волнением приветствуя их, я ощутил сильнее, чем когда-либо, то чувство товарищества и дружбы, которое было решающим фактором в течение всей экспедиции.

Трудно передать волнение, которое я переживал, когда сообщал своим друзьям, что их тяжелая работа среди полного опасностей хаоса ледопада, приводившие в уныние походы в снежную преисподню Западного цирка, технически сложная ледовая работа на стене пика Лходзе, ужасный, изматывающий нервы подъем выше Южной седловины – все это не пропало даром, и вершина Эвереста достигнута!

И выражение откровенной радости, озарившее усталое, осунувшееся лицо нашего славного и смелого начальника, явилось для меня лучшей наградой.