"Отклонение от нормы" - читать интересную книгу автора (Уиндем Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис)

Глава 11

Проверка весной на этот раз обнаружила не так уж много отклонений. Во всем районе только два урожая попали в «черный список», и ни отца, ни Мортона в этом списке не было. Два предыдущих года были так ужасны, что те, кто в позапрошлом году сомневался относительно некоторых всходов, в прошлом уничтожали все, что хоть мало-мальски отличалось от НОРМЫ. Может быть, именно поэтому нынешний урожай был почти весь нормальный. Это вселило в людей надежду, и все в округе смотрели друг на друга теперь уже не так враждебно и настороженно, как раньше. В конце мая многие бились об заклад, что процент отклонений в этом году будет неслыханно низким. Даже старый Джейкоб вынужден был признать это.

– Господь милостив, – говорил он, – он дает им последний шанс. Дай Бог, чтобы они там, на востоке, наконец прозрели! Впрочем, и этим летом все может обернуться иначе, помяни мое слово!…

Но никаких зловещих предзнаменований не было. Поздние овощи уродились такими же нормальными, как и ранние злаки. Погода тоже стояла отменная, и люди перестали провожать настороженными взглядами инспектора, который теперь не ходил, повсюду высматривая отклонения, а мирно дремал на крыльце своего дома.

Для нас все было так же спокойно и безмятежно, если бы не Петра.

Однажды в июне, жарким, погожим днем, вдохновившим ее на очередные проказы, она ухитрилась сделать сразу две вещи, которые ей строго-настрого запрещались. Во-первых, она одна выехала на своем маленьком пони за пределы нашей фермы. Во-вторых, ей и этого показалось мало, и она поскакала не по равнине, а в самую чащу леса.

Леса вокруг Вакнука, как я уже говорил, были в общем-то не такие уж страшные. Но осторожность, как известно, еще никому не вредила. Дикие коты редко напали на человека, но все равно ходить в лес без оружия мы остерегались. Можно было наткнуться и на более крупного зверя, забредшего сюда из Джунглей.

Петрин зов возник так же неожиданно и с той же страшной силой, как и в прежний раз. Правда, сейчас в нем не было такого панического ужаса, как прошлым летом, но тревога и отчаяние, возникшие от крика Петры, были очень болезненны. Петра явно не контролировала себя, вообще не отдавала себе отчета в том, что делает. Она просто посылала сгусток эмоций, и эти эмоции охватывали всех, кто был способен ее сигнал воспринять.

Я попытался связаться с остальными и сказать, что уже бегу на помощь, но не смог пробиться даже к Розалинде. Мои сигналы не пропускала какая-то огромная помеха: это трудно объяснить… Ну, как если бы человек пытался реагировать при каком-то страшном шуме или пытался разглядеть что-то сквозь густой туман… А главное, этот сигнал не давал никакого представления о том, что, собственно, произошло. Он походил на нечленораздельный крик о помощи. Я уверен, что она не понимала, что делает, – получалось это чисто инстинктивно…

Я выскочил из кузницы, где работал, забежал домой за ружьем, которое висело у нас рядом с входной дверью, и ринулся к конюшне. Единственное, что было ясно в крике Петры, это направление, и через несколько секунд я уже мчался, сломя голову, на оседланной лошади туда, куда неудержимо влек меня зов сестренки. Выехав в поле, я, не колеблясь, хлестнул коня и устремился к Западному лесу.

Если бы Петра хоть на минуту перестала вопить, я бы успел связаться с остальными и дать им знать, что нет нужды всем спешить на помощь. Тогда, быть может, обстоятельства сложились бы иначе… Но она орала, не переставая, как сирена, и мне не оставалось ничего другого, как побыстрей разыскать и успокоить ее. Как назло, мы наскочили на кочку, я вылетел из седла, и какое-то время ушло у меня на то, чтобы поймать испуганную лошадь. В лесу дорога была более укатанная, и я довольно долго мчался по ней, пока вдруг не понял, что удаляюсь в сторону от Петры. Я повернул назад и стал искать другую тропинку, чтобы ехать прямо по направлению крика. Наконец, я нашел почти заросшую тропку и поскакал по ней, теперь уж точно в правильном направлении, то и дело раздвигая ветки деревьев, цепляющиеся за одежду. Вскоре тропка стала пошире, и примерно через четверть мили я выехал на широкую просеку.

Я не сразу увидел Петру, сперва мне бросился в глаза ее пони. Животное лежало на боку с разорванным горлом. Над ним, жадно вырывая куски кровавого мяса из его глотки, склонился зверь – самый жуткий мутант из всех, которых я до сих пор встречал в нашем лесу. Он был весь рыжий, с двумя отметинами – желтой и темно-коричневой – на боку. Его лапы были покрыты клочковатой шерстью, передние – с огромными когтями – были все в крови. Длинная шерсть свисала у него с хвоста, и это делало хвост похожим на гигантское перо. Морда у него была круглая, а глаза – как осколки желтого стекла. Уши широко расставлены, носа почти не было. Два громадных клыка выпирали из нижней челюсти.

Я осторожно стал снимать с плеча ружье. Это движение привлекло внимание зверя. Он повернул ко мне свою страшную, оскаленную морду и молча уставился на меня. Кровь несчастного пони стекала с его раскрытой пасти на землю… Гигантский хвост стал мотаться из стороны в сторону. Я уже приподнимал ружье, как откуда-то сбоку вылетела стрела и впилась в глотку этого монстра. Он подпрыгнул в воздух и тут же опустился на все четыре лапы, не отрывая от меня желтых, горящих жутким огнем, глаз. Лошадь подо мной испуганно рванулась в сторону, я от неожиданности нажал курок, и выстрел пропал даром. Но прежде чем зверь успел прыгнуть, две новые стрелы вонзились ему в бок и темя. Секунду он стоял неподвижно, а потом рухнул замертво.

Из чащи выехала Розалинда с луком в руке, с другой стороны появился Мишель – тоже с луком наготове. Он не спускал глаз с мертвого зверя. Отчаянный вопль Петры не утихал.

– Где она? – вслух спросила Розалинда.

Мы оглянулись и увидели крошечную фигуру девочки на верхушке молодого деревца, метрах в трех от земли. Она сидела на ветке, обеими руками держась за ствол. Розалинда подъехала к дереву и крикнула ей, что опасность миновала. Но Петра по-прежнему мертвой хваткой держалась за ствол дерева. Видимо, она была так потрясена случившимся, что ничего не соображала. Я слез с лошади, взобрался к Петре наверх и осторожно передал ее на руки Розалинде. Та усадила ее перед собой в седло и стала успокаивать, как могла, но Петра не отрывала глаз от растерзанного пони и, казалось, ничего не слышала. Ее отчаяние, которое все мы чувствовали, как свое собственное, стало еще нестерпимее.

– Мы должны заставить ее замолчать, – сказал я вслух Розалинде. – Иначе она созовет сюда всех остальных.

Убедившись, что зверюга мертва, Мишель подошел к нам. Он с тревогой смотрел на Петру.

– Она просто не понимает, что делает. Все равно как другая кричала бы от испуга во весь голос. Так и она кричит, только мысленно… Лучше уж она кричала бы вслух, – вздохнул он и добавил: – Давайте уведем ее подальше от этого пони.

Мы немного отъехали в сторону, чтобы кусты заслонили тело мертвого пони от глаз Петры. Мишель попробовал тихонько заговорить с Петрой, стараясь успокоить ее, но она, казалось, ничего по-прежнему не слышала, ничего не понимала, и страшный крик ее не ослабевал.

– Может, нам попробовать по-нашему? – предложил я. – Только все вместе. Ну? Готовы?

Мы напряглись одновременно, но это вызвало лишь секундный перерыв в воплях Петры, а потом все началось снова.

– Хватит. Вы же видите, ничего не выходит, – сказала Розалинда и отключилась.

Мы стояли втроем и беспомощно переглядывались, не зная, что предпринять. Характер Петриного крика теперь немного изменился: ощущение страха стало слабее, но горе ее было ужасным. Она начала рыдать вслух. Розалинда обняла ее и прижала к себе.

– Дайте ей выплакаться. Это снимет напряжение, – сказал Мишель, – и может быть, все стихнет.

Мы стояли и молча ждали, пока Петра успокоится, и вот тут случилось то, чего я все время боялся: из-за деревьев показалась Рэйчел – верхом, а через минуту с другой стороны выехал, тоже верхом, парень, которого я прежде никогда не видел, но сразу понял, что это Марк.

До сих пор мы никогда еще не собирались все вместе, зная, что это может навлечь подозрение. Почти наверняка остальные – Салли и Кэтрин – тоже где-то неподалеку. Произошло именно то, чего мы давным-давно условились избегать всеми средствами.

Торопливо, на словах (наши мысли все еще забивала Петра), мы объяснили подъехавшим, что здесь произошло. Мы велели им немедленно уезжать отсюда и как можно быстрее разъехаться в разные стороны, чтобы никто не увидел их вдвоем. Мишель тоже должен был поскорее уехать, а мы с Розалиндой – остаться и успокоить Петру.

Минут через десять в чаще послышался треск, и к нам подъехали Кэтрин и Салли с луками наготове. Мы надеялись, что уже уехавшие Мишель, Марк и Рэйчел встретят их на полпути и повернут назад, но они разминулись.

Девушки подъехали ближе и уставились на Петру. На словах мы объяснили им ситуацию и велели быстро исчезнуть. Они уже развернули лошадей, но в этот самый момент из чащи выехал здоровенный увалень на громадном коне и уставился на всех выпученными от изумления глазами.

– Что тут у вас стряслось?! – спросил он, переводя настороженный взгляд с Петры на нас.

Я никогда не видел его прежде, и поэтому появление его меня не очень встревожило. Я задал ему обычный вопрос, который задают в лесу незнакомцу. Неторопливо он вытащил Метрику с отметиной за нынешний год и помахал ею перед моим носом. Я сделал то же самое, и таким образом стало ясно, что и он, и я вполне нормальны.

– Что тут у вас стряслось? – настойчиво повторил он.

Мне очень хотелось послать его подальше, но я подумал, что сейчас разумнее быть вежливым. Я объяснил, что на пони моей сестренки напал зверь и что, услышав ее крик, мы прискакали сюда ей на помощь. Он выслушал меня с явным недоверием, потом обернулся к Салли и Кэтрин.

– Может, так оно все и было, – протянул он, но вы-то, девушки, как тут оказались?

– Когда слышишь такие вопли, естественно поспешишь на помощь, – ответила Салли, – тем более, если кричит ребенок!

– Да ведь я-то тоже был неподалеку, а не слышал ни звука, – сказал он, и в глазах у него было явное подозрение.

Салли переглянулась с Кэтрин.

– Ну, а мы слышали! – вот и все, что она могла возразить.

Я подумал, что настал мой черед вмешаться и разрядить обстановку.

– Я думал, что крик был слышен миль на десять вокруг, – сказал я. – Да и бедняга пони орал как оглашенный!

Я повел его за кустарник и показал растерзанного пони и мертвого монстра. Он явно удивился, как будто никак не ожидал такого очевидного доказательства наших слов. Но чувствовалось, что он по-прежнему не верит нам до конца. В конце концов он потребовал, чтобы Розалинда и Петра тоже показали свои Метрики.

– Да с какой стати? – спросил я.

– А вы будто не знаете, что здесь полным-полно лазутчиков из Джунглей? – воинственно спросил он.

– Понятия не имею, – холодно отрезал я. – И потом, мы что, по-вашему, похожи на тех, что из Джунглей?

– Их здесь полным-полно, – повторил он, делая вид, что не слышал моего вопроса. – И есть специальная инструкция быть начеку. Беда ходит неподалеку, в лесах нужно быть особенно бдительным.

Он взглянул на Салли, а потом опять на мертвого пони.

– Сдается мне, этот пони сдох полчаса назад. Стало быть, и орать он мог только полчаса назад. Как же вы нашли это место, а?

Салли удивленно вытаращила на него глаза.

– Крики раздавались отсюда, сюда мы и поскакали… А когда подъехали ближе, услышали плач девчушки, – сказала она, пожав плечами.

– И хорошо сделали, что поспешили, – быстро вставил я, – не окажись мы поблизости, кто знает, чем бы все закончилось. К счастью, все обошлось, и с девочкой ничего не случилось. Но она здорово испугалась, и ее надо поскорей отвезти домой. Спасибо за помощь, – добавил я, изобразив на лице вежливую улыбку.

Девушки сыграли свои роли неплохо. Они поздравили нас с благополучным исходом, пожелали, чтобы Петра побыстрее оправилась от шока, и, попрощавшись, ускакали. Незнакомец остался. Он все еще был настороже. Какие-то смутные подозрения одолевали его, но прицепиться было вроде бы не к чему. Несколько минут он потоптался возле нас, что-то бурча себе под нос, но, в конце концов, ворчливо посоветовав нам держаться подальше от леса, ускакал вслед за девушками.

– Кто он такой? – с трудом выдавила из себя Розалинда.

Я мог сказать ей только его имя – Джером Скинер, – которое прочел в его Метрике. Никогда прежде я его тут не видел, и мое имя, видимо, тоже ему ничего не говорило. Я бы спросил у Салли, но Петра все еще держала барьер между всеми, и барьер этот вызывал у меня неприятное чувство отрезанности от остальных… В который раз я подивился Анне – как могла она сама, по своей воле прожить за таким барьером почти полгода!…

Продолжая обнимать Петру, Розалинда потихоньку двинулась к дому. Я снял с мертвого пони седло и упряжь, выдернул стрелы из тела монстра и поехал вслед за ними.

Когда я привез Петру домой, ее сразу же уложили в кроватку. Вплоть до самого вечера отчаяние, исходившее от нее, давало себя знать. Но постепенно оно стало утихать и часам к девяти исчезло совсем.

– Ну наконец-то! Наконец-то она заснула, – сразу услышал я всех наших.

– Кто-нибудь знает, кто был этот Скинер? – спросила Розалинда.

– Он здесь недавно, – ответила Салли. – Отец его знает, у него ферма неподалеку от того места, где мы нашли Петру.

Нам чертовски не повезло, что он застал нас всех вместе…

– Почему он был так подозрителен? – спросила Розалинда, – может, он догадался. Или слышал что-нибудь об этом? А может, он сам?…

– Нет-нет, он не умеет! – сказала Салли. – Я пыталась, но он не из наших.

Неожиданно включился Мишель, не слыхавший начала разговора, и спросил, о чем это мы. Когда мы рассказали ему, он на несколько секунд задумался.

– Вообще кое-кто считает, что такое возможно, – наконец, произнес он.

– Правда, и они плохо себе представляют, что это такое, называют телепатией или как-то еще в этом роде. Но большинство не верит в то, что это бывает.

– Но те, кто верит… Они считают это отклонением? – спросил его я.

– Трудно сказать. Я никогда не слышал, чтобы это обсуждалось всерьез. Строго говоря, по их же логике, если Бог может знать все тайные помыслы человека, то и человек как образ и подобие Господа должен уметь это делать. Можно попытаться доказать, что человек утратил это свойство в наказание за что-то… Ну, что это была, допустим, часть Кары… Но я бы не хотел участвовать в такой дискуссии. В особенности, если она будет происходить в суде, – твердо закончил он.

– Этот человек… Скинер… он словно что-то учуял! Он был, как пес, идущий по следу! – неожиданно с силой произнесла Розалинда. – Вспомните, может и… еще кто-то был так же подозрителен?

На это мы все ответили твердо: «Нет», и Розалинда быстро взяла себя в руки.

– Что ж, ладно, – сказала она. – Мы должны сделать так, чтобы это больше не повторилось. Я имею в виду эту встречу всех нас вместе. Дэви, тебе придется объяснить Петре на словах и попробовать научить ее сдерживаться. Если же эти крики будут повторяться, вы все не должны обращать на них внимания, не отвечать и вообще оставить это Дэвиду и мне. Ну, а если это будет так же… Если вы не сумеете противиться этому, то первый, кто прибежит к ней, должен любым способом заставить ее замолчать, а сам тут же исчезнуть. Мы никогда больше не должны попасться все вместе. Еще один такой эпизод – и нам конец!

Все согласились с ней и один за другим «покинули» нас. Мы же с Розалиндой стали обсуждать, как лучше и понятнее объяснить все Петре.

На следующий день я проснулся ни свет, ни заря, и первое, что почувствовал, – горе, исходящее от Петры. Но теперь оно звучало по-другому. Страха и ужаса уже не было. Была лишь острая жалость к мертвому пони. Не было и той страшной силы чувства, которая вчера создавала между всеми нами непреодолимый барьер. Я попытался войти с ней в контакт, и хотя она и не поняла меня, я отчетливо услышал ее удивление. Я встал и пошел к ней в комнату. Она обрадовалась мне, ощущение горя сразу стало слабее, как только мы начали болтать. Прежде чем уйти, я пообещал взять ее с собой сегодня на рыбную ловлю.

Не так-то просто объяснить на словах, как у нас получался мысленный разговор. Все мы доходили до этого вместе и безо всяких слов. Поначалу это были лишь самые простые фразы, но чем больше мы общались, тем искуснее становилась эта речь. Мы все время инстинктивно помогали друг другу и постепенно так овладели этим, что обычные слова стали для нас бесцветными, невыразительными, почти ненужными… С Петрой у нас обстояло иначе: в свои шесть с половиной лет она обладала такой силой передачи, какая нам и не снилась. Это был какой-то совсем иной уровень. Но обладала она этим, сама того не сознавая и не умея себя сдерживать. Я пытался объяснить ей хотя бы самую суть, но и теперь, когда ей было уже почти восемь лет, необходимость пользоваться только самыми простыми словами создавала, казалось, непреодолимую преграду. Целый час, когда мы сидели у реки, я пытался втолковать ей хоть что-то, но она лишь устала и начала капризничать. Тут нужен был какой-то способ… Нужно было что-то придумать…

– Давай сыграем в такую игру, – предложил я. – Ты закроешь глаза, крепко-крепко закроешь и представишь, что смотришь в такой глубокий-глубокий черный колодец. Глубокий и черный-пречерный – такой, где ничего не видно. Поняла?

– Ага, – сказала она и крепко зажмурилась.

– Теперь смотри, – сказал я. И стал мысленно рисовать ей кролика. Такого маленького крольчишку, трущего лапкой нос. Она хихикнула. Это был хороший знак: значит, она приняла мой сигнал. Я стер кролика и нарисовал щенка, потом несколько цыплят, потом лошадь с повозкой. Минуты через две она открыла глаза и разочарованно огляделась по сторонам.

– Где они? – спросила она.

– Нигде. Я их просто придумал, понимаешь, придумал, – сказал я. – Это… ну, такая игра. Давай теперь я закрою глаза, и мы оба представим, что смотрим в черный колодец, только теперь ты что-нибудь придумаешь там, на дне. Придумаешь так, чтобы я тоже смог увидеть, ладно?

Я закрыл глаза и распахнул свой мозг, чтобы принять ее «картинку». Это была моя ошибка. В мозгу у меня что-то взорвалось с такой силой, как будто в голову ударила молния. Голова кружилась, меня подташнивало, колени дрожали. Никакой «картинки» я не увидел. Тут же послышались громкие жалобы всех наших. Я объяснил, чем мы с Петрой занимаемся.

– Пожалуйста! Действуй осторожнее! Не давай ей повторять это!… Я чуть себе ногу топором не оттяпал! – взмолился Мишель.

– Я ошпарилась кипятком! Из чайника!… – донеслось от Кэтрин.

– Успокой ее! Иначе мы все сойдем с ума! – взмолилась Розалинда.

– Да она совершенно спокойна. С ней-то все в порядке, – сказал я им.

– По-моему, она просто не может иначе…

– Так надо научить ее иначе, – сказал Мишель.

– Я знаю. Но что я могу сделать? Может, вы скажете, как ее научить? – осведомился я у них.

– Хотя бы предупреди нас в следующий раз, когда она начнет! – попросила меня Розалинда.

Я постарался сосредоточиться и обратился к Петре:

– Ты… У тебя получилось слишком сильно, – сказал я. – Теперь попробуй чуть-чуть потише… Нарисуй картинку так, как будто она далеко от тебя. Сделай ее не такой яркой, словно бы она из паутинки… Понимаешь?

Петра кивнула и снова зажмурилась.

– Берегитесь! – предупредил я остальных и сам закрылся.

На этот раз у нее получилось слабее, и мы были готовы к этому, но все равно у меня в мозгу опять словно что-то взорвалось. Однако за вспышкой я все-таки разглядел…

– Рыба! – сказал я, – маленькая рыбка с длинным хвостом!

Петра довольно ухмыльнулась.

– Верно, рыбка! – донеслось от Мишеля. – Здорово у вас получается, ребята! Только если в следующий раз ты не научишь ее пользоваться одной сотой своей силы, она спалит нам мозги, пока не научится говорить.

– Теперь ты рисуй! – потребовала Петра, и урок продолжался.

На следующий день мы занимались тем же. Громадная сила ее передач жутко изнуряла меня, но она явно делала успехи. Постепенно она научилась передавать не только зримые образы, но и мысли. Конечно, очень по-детски, но другого мы и не ждали. Главная трудность по-прежнему заключалась в ее силе, с которой она это делала. Стоило ей чуть-чуть забыться, как она буквально выворачивала наши мозги наизнанку. Все наши жаловались, что ничего не могут делать во время этих упражнений: у всех в головах словно гремел оглушительный барабанный бой. В конце второго урока я объявил Петре:

– А сейчас картинку тебе нарисует Розалинда.

– А где эта Розалинда? – спросила она, оглядываясь по сторонам.

– Здесь ее нет. Она… далеко отсюда. Но для наших картинок это неважно. Давай гляди в черный колодец и ни о чем не думай. А вы все, – обратился я к остальным, – не мешайте. Пусть говорит одна Розалинда. Давай, милая, действуй!

Мы все замолчали.

Розалинда нарисовала пруд с камышами по краям. В пруд она напустила маленьких смешных утят разных цветов. Плавая, они выделывали забавные, но вместе с тем очень ритмичные танцевальные фигуры. Все делали это синхронно, но один утенок, самый маленький, все время отставал от других. Петре все это очень понравилось, она просто заходилась от восторга. Вдруг, совершенно неожиданно она передала свое восхищение. Картинка, нарисованная Розалиндой, мгновенно исчезла, а мы все едва не лишились сознания. Такие всплески ее эмоций были для нас мучительны, но успех был несомненный.

На четвертом уроке она научилась воспринимать «картинки», не зажмуриваясь. Это было еще одним шагом вперед. В конце недели прогресс был очевиден: мысли она передавала самые простые и не всегда на более или менее спокойном уровне (иногда срывалась на полную силу, и это было кошмаром для всех), но принимала нас всех очень хорошо, хотя из тех разговоров, которые мы вели между собой, она улавливала очень немного.

– Вы говорите слишком быстро и слишком много всего сразу, – жаловалась она. – Розалинда и все другие… Вы делаете это так быстро, что все запутывается… Правда, у других еще больше запутано… – добавила она.

– У каких это других? У Кэтрин и у Марка? – спросил я.

– Нет. Этих-то я узнаю. Я про других. Тех, что там, далеко-далеко! – нетерпеливо объяснила она.

Я решил ничем не выдавать своих чувств.

– Наверно, я их просто не знаю, – сказал я спокойно. – А кто они такие?

– Почем я знаю, – ответила она. – А ты разве их не слышишь? Они там,

– она махнула рукой на юго-запад, – но только далеко-далеко…

Я попытался собраться с мыслями.

– А сейчас, сию минуту, ты их слышишь? – спросил я.

– Да. Но не очень… не очень ясно, – ответила она.

Я изо всех сил попытался уловить хоть что-нибудь, но все мои усилия были напрасны.

– Постарайся передать мне то, что ты слышишь от них, – попросил я Петру.

Она постаралась. Что-то там явно было, но на таком уровне, на котором никто из нас ничего понять не мог. Кроме того, это было так расплывчато, что вообще не имело каких-то конкретных очертаний, вероятно, потому, что Петра пыталась схватить и передать нам то, чего сама не понимала. Я ничего не мог разобрать и позвал Розалинду, но и она тоже ничего не поняла. Петре это давалось с трудом, она быстро устала и минут через пять мы решили оставить эти попытки.

Несмотря на то, что Петра все еще частенько забывалась и буквально оглушала нас, все мы гордились ею. У нас было такое чувство, словно мы открыли никому еще пока не известного певца, который в будущем обязательно прославится, станет первым… Только все это было гораздо важнее, чем какое-то там пение…

– Из нее может получиться нечто потрясающее, – выразил общее мнение Мишель. – Только если она не сведет нас всех с ума прежде, чем научится сдерживаться, – добавил он.

Дней десять спустя после истории с пони дядя Аксель за ужином попросил меня помочь ему, пока не стемнело, починить старую повозку. Просьба была самая обычная, но что-то в его взгляде заставило меня насторожиться. Я согласился. Мы закончили ужин, вышли из дому во двор и зашли за сарай, где нас никто не мог подслушать. Он выплюнул изо рта соломинку, которой задумчиво ковырял в зубах, и посмотрел на меня.

– Боюсь, ты где-то напортачил, Дэви… – со вздохом наконец произнес он.

Напортачить я мог где угодно, но только об одной вещи он мог говорить таким тоном.

– Не помню… Вроде бы нет, – неуверенно сказал я.

– Тогда, может, кто из ваших? – спросил он, подумав.

Я опять ответил отрицательно.

– М-да, – протянул он. – Скажи на милость, отчего же тогда Джо Дарлей так тобой интересовался? А?

– Понятия не имею, – искренне сказал я.

Он покачал головой с сомнением.

– Не нравится мне все это, мальчик. Очень не нравится!

– Он спрашивал только обо мне или… о Розалинде тоже?

– О тебе и о Розалинде Мортон, – веско сказал дядя.

– Вот оно что… – запинаясь, протянул я. – Ну, если этот Дарлей… Может, он что-нибудь слышал… И хочет пустить слух, что мы с Розалиндой… Ну, в общем…

– Может и так, – перебил меня дядя, – только дело в том, что этот Дарлей… Словом, раза два инспектор к нему обращался по… разным деликатным вопросам. Когда надо было разузнать кое-что по-тихому… Понимаешь? Вот это-то мне и не нравится.

Мне это понравилось еще меньше, но Дарлей никогда не вертелся возле нас, и я не мог себе представить, как у него могла возникнуть хоть тень подозрения.

– Но слушай, – сказал я Акселю, – если уж на то пошло, нас не так-то просто будет подогнать под официально признанные отклонения.

– Э-э, нет, Дэви, – протянул Аксель, – этот список – список официальных отклонений – в любой момент может и дополниться. Ты пойми, они ведь не могли предугадать, что может произойти в смысле отклонения? Какая может возникнуть новая мутация. И долг инспектора в том и состоит, чтобы внимательно наблюдать за всеми в округе, и если что-то покажется ему подозрительным, он обязан произвести расследование. Это и есть его работа.

– Мы уже обдумали, что нам делать, если нас заподозрят, – сказал я ему. – Ведь тот, кто станет задавать нам вопросы, даже не будет знать, что он ищет. И нам остается лишь «не понимать», о чем, собственно, идет речь. Если Джо или кто-то еще и подозревают нас в чем-то, то они даже не могут никому объяснить, в чем именно.

Кажется, мне не удалось до конца убедить Акселя.

– Ну хорошо, допустим, что так, – сказал он. – А как насчет Рэйчел? Она ведь здорово переживает из-за сестры… Не могла ли она…

– Нет! – твердо сказал я. – Рассказав про всех нас, она не могла бы выгородить себя. Кроме того, если бы она и попыталась что-то скрыть от нас, мы бы все равно это знали! Понимаешь, мне трудно объяснить тебе… Но лгать в этом…

– Ладно, – оборвал он меня. – Ну, а если Петра что-то болтает?

– Как ты узнал?! Про Петру?… – изумленно вымолвил я. – Ведь я никогда… Ни единым словом тебе не…

– Выходит, я угадал, – усмехнулся он. – Она тоже из ваших. Я так и думал…

– Откуда ты узнал? – уже с тревогой спросил я. – Она… сама тебе сказала?

– Нет-нет, – заверил он меня, видя, что я очень испуган. – Узнал я, можно сказать случайно. В каком-то смысле мне тут помогла… Анна. Я ведь говорил тебе, Дэви, что ее свадьба с тем парнем – затея опасная. Есть, знаешь ли, такие женщины, которые не успокоятся, пока не станут тряпкой, о которую мужчина вытирает ноги. Для них весь смысл жизни в том, чтобы был над ними хозяин. Анна была из этой породы.

– Ты… хочешь сказать, что она ему все… о себе? – пробормотал я.

– Будь уверен, – твердо сказал он. – И не только о себе, а о вас всех!

– Быть того не может! – вырвалось у меня.

– Уж будь уверен, мальчик, – вздохнул он. – Зря я бы не стал… Ты пойми меня правильно, Дэви, может, она и не хотела говорить про всех – сказала о себе, а остальное уж он из нее сам вытянул. Но так или иначе, он все знал, можешь мне поверить!

– Даже… Даже если и так, откуда тебе это известно? – спросил я, чувствуя подступающую дурноту.

Он задумался.

– Чтобы объяснить тебе это, придется кое-что рассказать. – Он помолчал, потом глянул на меня исподлобья, словно что-то прикидывая, и наконец решился – Был когда-то в Риго припортовый кабак. Небольшой такой погребок, его держал один человек – Гроуф его звали… Загребал он деньгу будь здоров. Так вот, прислугой у него в этом кабаке были пятеро – двое мужчин и три женщины. И делали эти пятеро все, понимаешь, все, что он скажет!… Ему достаточно было шепнуть одно словечко кому надо, и один из мужчин был бы тут же вздернут на виселице за подстрекательство к бунту на корабле, а двое женщин – за убийство. Уж не знаю, чем он держал остальных, но держал крепко… Заставлял женщин принимать «гостей» – моряков, а все, что они получали, клал себе в карман… Видел я и как он с ними обращался… А главное, как смотрел на них – с каким злорадством!… Да, он крепко их держал, и они это знали! И он знал, что они знают… Ему стоило мигнуть, и они бы в пляс пустились!

Аксель на секунду замолк и усмехнулся.

– Никогда не думал, что увижу когда-нибудь еще такой взгляд! Да еще где?! В нашей церкви, Дэви! Это было написано на его физиономии – его! Как он смотрел на тебя, на Розалинду, а потом и на Петру! Да, еще и на Рэйчел, конечно…

– Но… дядя, только по одному взгляду… Ты ведь мог и ошибиться… – пробормотал я.

– Нет, Дэви! Это ни с чем не спутаешь. Этот взгляд я хорошо запомнил! Когда я увидел Алана там, в церкви, я словно снова очутился в том кабаке, в Риго… А потом, если я ошибся, скажи на милость, как я мог узнать про Петру?

– Что же ты сделал? – машинально спросил я. – Что было дальше?

– Дальше? – переспросил он. – Я вернулся из церкви, подумал, вспомнил, какую расчудесную жизнь устроил себе этот парень – Гроуф – ну, и еще кое о чем, и… Натянул тетиву поновей и покрепче на свой старый лук.

– Так это ты?! – изумленно воскликнул я.

– Другого выхода не было, Дэви. Я, конечно, понимал, что Анна подумает на кого-то из вас, а может, и на всех вместе. Но она ведь не могла выдать вас, не выдав при этом и себя с сестрой. Риск, понятно, был, но… другого выхода не было!

– Если б ты только знал, какой риск! – сказал я, придя в себя после его рассказа, и коротко пересказал ему то, что было в предсмертной записке Анны к инспектору.

– Честно говоря, не думал я, что до этого дойдет, – покачал он головой, – но все равно… Все равно это нужно было сделать. И… быстро. Алан был не дурак, он знал, на что шел. И наверняка оставил бы где-нибудь письменное доказательство, чтобы его вскрыли в случае его смерти. И уж, конечно, дал бы вам знать об этом, так что руки бы у вас были уже связаны. Пойми, тогда вам бы пришлось совсем худо!

Чем дальше я прокручивал в уме всю ситуацию, тем яснее я понимал, к а к худо нам бы пришлось.

– Но ведь ты… сам здорово рисковал… – пробормотал я.

– Да что ты! – он махнул рукой, – разве можно сравнить, чем рисковал я и чем вы?! Ладно, хватит об этом.

– Но теперешние дела, – вернулся я к тому, с чего мы начали, – никак не могут быть связаны с… Аланом. Сколько времени уже прошло с тех пор…

– Да, пожалуй, – согласился со мной Аксель, – да и не такое это дело, чтобы он стал посвящать еще кого-то… Я вот что думаю: вряд ли они знают многое, иначе давно уже началось бы следствие. Но чтобы начать следствие, нужны прямые улики. Инспектор побоится остаться с носом, особенно когда дело касается твоего отца или Мортона. И все же, что-то им в голову запало…

Я подумал об истории с Петрой и с ее пони в лесу. Аксель знал, конечно, что тогда на девчушку напал зверь и растерзал пони, но подробностей мы ему не рассказывали. Мы верили ему во всем, как никому другому, но… все же, чем меньше он знает, тем меньше придется ему скрывать, если, не дай бог, что случится. И потом, дело ведь касалось Петры – совсем еще ребенка… Но теперь он уже знал о ней, и я рассказал ему все. Ему, как и мне, этот эпизод не показался таким уж зловещим, но он все-таки записал себе имя того человека, который нас встретил.

– Джером Скинер, – проговорил он задумчиво, – что же, попробую разузнать о нем получше…

Этой же ночью мы все стали обсуждать создавшееся положение, но так ни к чему и не пришли. В конце концов Мишель сказал:

– Ладно. Если вы с Розалиндой уверены, что в округе не произошло ничего подозрительного, значит, все связано с тем… Скинером (он не произнес имя по буквам, а мгновенно передал его образ). Если все дело действительно в нем, он наверняка должен был поделиться своими подозрениями с инспектором своего округа, а тот, в свою очередь, передать обычный рапорт инспектору вашего. В этом случае несколько человек так или иначе кое-что знают, и вопросы начнут задавать здесь о Кэтрин и Салли. Плохо, что сейчас все начеку из-за этих чертовых слухов о готовящемся набеге из Джунглей… Словом, так, завтра я выясню здесь у себя, что смогу, и сразу дам вам знать.

– Но что нам делать? – спросила Розалинда.

– Сейчас ничего, – твердо сказал Мишель, – если мы верно угадали причину, то по степени подозрительности мы все делимся на три группы. Первая – Кэтрин и Салли, вторая – ты, Дэвид, и Петра, ну, и последняя – мы трое: я, Марк и Рэйчел. Ведите себя, как ни в чем не бывало, чтобы не спровоцировать их на поспешные меры. Если дело дойдет до следствия, будем придуриваться, как решили раньше. Самая большая опасность для нас – Петра. Если они возьмутся за нее как следует, то из ребенка, конечно, все вытянут… Она слишком мала и лгать не сумеет. Тогда дело может кончиться стерилизацией и Джунглями для нас всех… Итак, зарубите себе на носу: главное – Петра. До нее они не должны добраться. Может, ее и никто не подозревает, но она была там в лесу, значит, не исключено, что кому-нибудь придет в голову… Тогда придется плюнуть на все и бежать. Во всяком случае, Дэви, ты ни при каких обстоятельствах не должен допустить, чтобы ее стали допрашивать. Если придется кого-то убить – убей! И не вздумай колебаться! Учти, они колебаться не будут! Имей в виду, если уж все начнется, они нас – сразу или постепенно – уничтожат! И наконец, последнее. Если случится самое худшее, и они доберутся до Петры… Лучше уж убить ее самим, чем дать им стерилизовать ее и бросить где-нибудь в Джунглях… Вы поняли? Если кто-то не согласен…

Все согласились, не дав ему закончить. Мне было больно даже подумать об этом, но когда я представил себе Петру, искалеченную и брошенную в Джунглях, я тоже согласился с Мишелем.

– Ну что ж, тогда вроде все, – сказал он, – на всякий случай вы четверо вместе с Петрой будьте наготове. Может быть, придется бежать.

На этом разговор закончился. К тому, что он сказал, трудно было что-нибудь добавить. Любое неосторожное движение кого-нибудь из нас неминуемо навлекло бы беду на всех. Рассудили мы все верно. Не повезло нам только в одном: узнай мы обо всех этих подозрениях дня на три раньше, все могло повернуться иначе…