"Животная пища" - читать интересную книгу автора (Барлоу Джон Перри)

IV

Бродбэнт мерил шагами коридор. В гостиной лежала его дочь, все еще слабая и перепуганная после случая на ярмарке. Семейный доктор пользовал ее разными солями и темным тоником, подозрительно пахнущим лакрицей и бренди.

Никто не выгонял Бродбэнта в коридор. Нет, он вышел сам, чтобы немного остыть, – внутри у него все кипело, а в таком состоянии он не желал никого видеть. Том проработал у них добрых пять лет, однако Бродбэнт уволил его даже не дома, а прямо на ярмарке. Теперь о бывшем конюхе было известно только то, что он все еще в Дьюсберри, бормочет что-то о коте.

Бродбэнт разозлился. Узнав, как Том поступил с его беззащитной дочерью, он пришел в такую ярость, что был готов запороть его кнутами до смерти. И еще он злился на себя – подумать только, отпустил ребенка на ярмарку с одним полоумным конюхом! Известно, что в подобных местах добродетели не ищут, скорее теряют, и решение Бродбэнта тогда удивило всех без исключения. Он, как и многие, на кого неожиданно свалилось богатство, выработал в себе необычайную тягу к добродетели – такие прекрасные порывы, казалось ему, имеют смутное отношение к родовой знати. В то время похожие предрассудки можно было встретить в домах нуворишей по всей стране; однако их сыновья и дочери неизбежно ломали навязанные представления о приличиях, и тогда родители впадали в отчаяние, не в силах объяснить склонность детей ко всему низкому и дрянному.

Дочь Бродбэнта до сих пор не ломала никаких представлений, и оттого бесчестье ранило еще больнее. На ярмарке, в двух шагах от едва не свершившегося убийства, среди цыган, попрошаек и в опасной близости с уродливой кошкой, ее завалило толпой черни. Она чуть не умерла под ударами грубых мужицких тел, и теперь ему казалось, что само имя Бродбэнтов втоптали в грязь.

Конечно, во всем виноват Том. Однако Бродбэнт был не только сердобольным человеком, но и полагал сердобольность одной из важнейших добродетелей аристократа. И хотя его фабрика укорачивала жизнь всем, кто на ней трудился, а жалованье, которое он платил, вынуждало рабочих селиться в грязных трущобах, так что их кровати круглый год кишели клопами, а дети (те, что выживали) постоянно кашляли и чихали; хотя даже на самых тяжелых стадиях болезни им отказывали в медицинской помощи и они умирали от недугов, начинавшихся легкой простудой и болью в горле, – несмотря на все это, Бродбэнт был сердобольным человеком. Как только выяснилось, что его дочери не причинили серьезных физических травм и отныне ей придется жить лишь со шрамами от травм душевных, он вновь обратил свое внимание на Тома. Бродбэнт вспомнил о его помолвке с судомойкой, которая состоялась всего несколько месяцев назад. Невеста внезапно сошла с ума и попала в психиатрическую лечебницу. Он знал об этом потому, что сам заплатил за лечение девочки, дабы как можно быстрее от нее избавиться.

Том так и не смог прийти в себя после потери невесты, стал раздражительным и замкнутым, почти онемел.

Раз или два Маркхэм рассказывал Бродбэнту, что паренек околачивается возле работного дома и спрашивает всех, куда подевалась Элис, чем ужасно их расстраивает, потому что внезапное безумие девочки никого не оставило равнодушным. Кроме того, никто не знает, куда ее увезли, известно лишь, что в какую-то лечебницу. Иными словами, Том был нежеланным гостем в работном доме, и Маркхэм вскоре положил конец его визитам.

Теперь Бродбэнт слегка поостыл и понял, какое несчастье свалилось на голову его бывшего конюха. Он вполне справедливо рассудил, что если психически неуравновешенного юношу выбросить на улицу, то дело может закончиться трагедией, ведь Том только и умеет, что смотреть за лошадьми. Однако взять его обратно он не мог. Во-первых, по милости Тома вся семья сейчас терпит унижение; во-вторых, ничто не заставило бы Бродбэнта отказаться от своих слов. И он послал за Маркхэмом.

Разумеется, Маркхэм не обрадовался предложению взять Тома на работу, каким бы замечательным конюхом тот ни был. Но перечить столь важному и влиятельному благотворителю было в высшей степени неблагоразумно. И хотя они проговорили обо всех плюсах и минусах сделки больше часа, оба заранее знали, к чему все идет: Том станет помощником смотрителя в работном доме, и его труд тоже будет оплачивать Маркхэм. Здесь следует сделать одно маленькое примечание. Работный дом, как и любое другое учреждение, платил своим работникам жалованье. Управляющему платили не больше, чем он того заслуживал. Иными словами, заработок Маркхэма напрямую зависел от расходов дома, и если последние превышали норму, то первый неизменно падал. Кроме того, благодетели всегда держали допустимый уровень расходов на минимальном уровне. Точнее сказать, Маркхэм так боялся превысить этот уровень, что из последних сил следил затем, как бы его подчиненные не потратили лишний кусок угля или зря не сожгли свечу. По этой причине жизнь каждого служащего была невообразимо скучна и утомительна.

В общем, нравилось это Маркхэму или нет, но ему пришлось изыскивать средства, чтобы нанять Тома, хотя бюджет учреждения и так был урезан настолько, насколько позволяли человеческие логика и изобретательность.

К тому времени беседа взяла необычный курс. Когда судьба Тома была решена, Бродбэнт принялся более подробно описывать досадное происшествие на ярмарке, и постепенно речь зашла о кошке – сущем пустяке в глазах благотворителя по сравнению с цыганами и прочими грязными типами. При упоминании крылатого отродья у Маркхэма волосы встали дыбом, и от одной мысли о том, что тварь жива, его прошиб холодный пот. Однако чуть позже, когда Бродбэнт пустился в разглагольствования о самой ярмарке, Маркхэм испытал то, что называют озарением; идея пришла из ниоткуда, сама но себе, но полностью сложившаяся и выверенная до последней мелочи, такая гениальная, что он как можно скорее распрощался с благотворителем и побежал домой строить планы.

А между тем в Дьюсберри послали человека с запиской от Бродбэнта, где он рассказывал Тому о договоренности с Маркхэмом. Что же до самого конюха, то он так и остался на ярмарке в компании нескольких работников, помогавших убирать останки злополучного шатра. Теперь, четыре часа спустя, они сидели в другой палатке и пили пиво, которое Том заказывал целыми ящиками до тех пор, пока у него не вышли деньги. Пировали без особого воодушевления или радости – должно быть, недавнее происшествие настроило всех на задумчивый лад, потому что такое уж точно случается не каждый день даже на ярмарке.

Шатер, где они пили, был одним из самых больших, с рингом посредине и опилками на полу. Время от времени Том забирался на помост, продирался сквозь толстые канаты и приглашал Педро Рокку на поединок. Педро Рокка-Рокка был профессиональным боксером, но, состарившись (ему исполнилось пятьдесят пять), дрался исключительно с любителями. Днями напролет он разгуливал вокруг своего шатра, более или менее угрожающе ворчал, надеясь таким образом заманить на ринг какого-нибудь горячего юнца, желающего бросить вызов отважному Педро в смешном желтом халате. Впрочем, возраст для такой работы у него был самый подходящий. На легкую поживу клевали десятки молокососов – из тех, что всегда окружены шумной компанией и поклонницами. Иногда Рокка позволял противнику нанести один-единственный скользящий удар. Тогда он немного оживлялся и выстраивал подобающую защиту. Публика ликовала, и в шатер входили все новые платежеспособные смельчаки. Вокруг палатки собиралась толпа, жаждущая крови и славы или, на худой конец, одной крови. Рокка играл с новоиспеченной жертвой, увиливал от забавных предсказуемых ударов и всячески пытался создать впечатление, будто на ринге происходит настоящий бой. Через несколько минут, когда больше никто не входил в палатку, он бил оппонента в висок с таким расчетом, чтобы у того подкосились ноги. После этого никто не хотел продолжать поединок, и Рокка мог спокойно отдохнуть.

Теперь, когда боксер уже настроился на тихий вечер, к нему привязался Том. Педро милостиво терпел его выходки, раз уж юнец покупал всем пиво. Однако алкоголь, по-видимому, лишил конюха остатков здравомыслия: чем больше он пил, тем серьезнее вызывал Педро на поединок. Другие старались не обращать внимания на Тома, полагая, что парень все еще не оклемался после случая в палатке. Может, его напугал сам кот, думали они не без зависти, – если крылатая тварь и в самом деле производила на людей такое впечатление, то Петронелла и два ее компаньона заполучили в свое владение живой летающий мешок с деньгами.

И все-таки Том зашел слишком далеко. Он обозвал Рокку трусом и плаксой и, кажется, упомянул мать боксера (этого никто подтвердить не смог). Отважный Педро поднялся, бережно поставил бутылку на пол и подошел к рингу, где, выставив кулаки, пританцовывал Том. Рокка даже не перешагнул через канаты. Он просто натянул один из них и отпустил, в результате чего Том беззвучно, но с изумлением на лице полетел наземь. Боксер взвалил его на плечо, вынес на улицу и усадил на мокрую траву. Затем вернулся к своему пиву, и на минуту-две все забыли, кто такой Том.


В отличие от остальных кошек у Киски, должно быть, сложилось очень хорошее мнение о полисменах. На протяжении трех недель главный полицейский участок Дьюсберри снабжал ее бесконечной едой и ласками.

Каждое утро для вновь прибывшей собирали гору объедков, а потом весь день подкармливали ее во время полдников, обедов и просто перекусов. Казалось, полицейские силы Дьюсберри заняты исключительно набиванием своих желудков, среди которых попадались весьма вместительные. Каждый час все дружно бросали карандаши и газеты и снова принимались за еду, не забывая при этом угостить кошку. Бедняжка оставляла нетронутыми целые тарелки лакомых кусков, словно намекая, насколько скромны ее нужды в сравнении с нуждами полицейских.

В человеческом внимании тоже недостатка не было. Констеблей, должно быть, выбирали за сентиментальность: за три недели не было раскрыто ни одного преступления, и даже самые несговорчивые полисмены превращались в лопочущих идиотов, играя с крылатой кошкой. Судя по всему, они уже давно нуждались в особом способе выражения чувств и теперь кудахтали и ворковали, сидя на четвереньках перед любимицей, словно то был их собственный ребенок.

Но через три недели кошку забрали.