"Ночные гоцы" - читать интересную книгу автора (Мастерс Джон)

Гл. 6

— Все равно, что выйти в море на легкой лодке. Видите — вон на берегу город, в гавани стоят на якоре рыбацкие шхуны, впереди открытый океан, и солнце сияет на гребнях высоких темных волн.

Джеффри Хаттон-Данн широким жестом обвел оставшуюся позади крепость, маячившие в тумане на полях хижины и поросшие джунглями холмы, расстилавшиеся перед ними. Родни улыбнулся, а леди Изабель воскликнула: «Прелестная мысль!».

Слон, покачиваясь на ходу, уверенно продвигался вперед. На спине у него, скрестив ноги, дремал погонщик. Джеффри дал полную волю своему воображению и его длинное лицо светилось от воодушевления. Его жена и его друг слушали и смеялись, и он даже позабыл, что надо растягивать слова.

— Ну да, черт возьми! Мы вовсе не на легкой лодке. Мы — военные корабли, выстроенные в боевую линию. Поскольку вице-губернатор уже вернулся в Агру, вы не считаете, что долг мистера Делламэна — поднять сигнал «Англия ждет…».[32] Он мог бы прикрепить его к зонтику, который они водрузили на его паланкин, или привесить к хвосту слона — ярды и ярды флажков, представляете?

Подавшись вперед, он размахивал руками; забытый монокль раскачивался на ленте и ударялся о перламутровые пуговицы глянцевито-коричневого сюртука.

— Только флоту тесновато. У нас тут моряки всех сортов. Гляньте-ка: впереди на следующем слоне де Форрест, это несомненно бедняга Франклин, замерзающий где-то в Северо-западном проходе.[33] Кэролайн — ну, это Блай, запугивающий команду «Баунти».[34] Надеюсь, сэр Гектор не заставит ее пройтись по рее, или сделать еще что-нибудь в этом роде. Сэр Гектор — хм, он всегда остается собой. Не мог же Наполеон на борту «Беллерофонта» носить такой цилиндр?[35] Ну ладно, будем считать, что он — изображение на носу, призванное устрашать индусов. Позади нас доблестный моряк полковник Булстрод сплевывает в море через оружейный порт и ковыряет в зубах концом свайки. А что это на самом деле? Черт меня побери, охотничий нож! Миссис Булстрод — она идеально одета для прогулки на слоне, то есть на корабле, великолепным утром и в окружении всех этих романтичных и величавых раджей. Она воткнула в прическу восемь булавок, чтобы не слетела шляпка, опустила вуаль так, что не видит дальше своего носа, и, о черт, она вяжет; вяжет полковнику алый шерстяной кушак! Давайте вообразим, что она маркитантка.

— Джеффри! Это не слишком-то вежливо.

— Ты не права дорогая, как раз очень вежливо. Ну ладно, назовем ее леди Гамильтон,[36] если тебя это больше устраивает. Теперь Виктория. Она захвачена с бою и ее вот-вот изнасилуют. И черт меня побери, если это не пошло бы ей очень на пользу!

— Джеффри!

Они вошли в рощицу, окружавшую Обезьяний колодец, и Родни поискал глазами кобру, но ее нигде не было видно. Думая о своем, он слушал разговор в пол-уха, хотя и прилагал все усилия, чтобы принимать в нем участие. Изабель слишком хорошо его знала — последние два дня она не сводила с него вопросительного взгляда. Он сам не понимал, почему не рассказал ей, в чем дело. Разве что потому что, как ему казалось, рани предпочла бы держать все в секрете, хотя бы до той поры, пока он не примет окончательного решения.

Принять его было чертовски сложно — все дело было в Джоанне. Выгоды предложения были совершенно ясны, и в основном касались его, а вот недостатки не так бросались в глаза и больше затрагивали Джоанну. Может, поговорить с полковником Булстродом? Булстрод прекрасно знал Индию и был способен дать трезвый и взвешенный совет. Придется обратится и к Делламэну, может быть, даже выше. Тут все зависело от того, заинтересованы ли политики на самом деле в том, чтобы кишанпурской армией командовал английский офицер. Если да, тогда он будет откомандирован для выполнения поручения на неопределенный срок, но останется в списках полка. Если им в общем все равно, от него вполне могут потребовать отказаться от патента, прежде чем принять предложение. Это было большим препятствием — он не хотел выходить в отставку.

Леди Изабель заговорила с ним:

— Родни, Джоанна немного… огорчена, что ее не пригласили, когда ты здесь.

Он пожал плечами и пробормотал, что сделал все, что мог, только что не умолял на коленях. Леди Изабель настаивала на своем:

— Конечно, но все-таки рани поступила очень странно. И ведь не скажешь, что она вовсе не знакома с тем, что мы называем хорошим тоном…

К его облегчению, Джеффри обернулся и в блаженном неведении ворвался в разговор.

— Ты что-то осунулся, старина — слишком много работал. Ха, пока ты тут прозябал, мы в Бховани славно проводили время. Звездочка завоевала первый приз на скачках среди упряжных лошадей. Том «Еще бутылочку» наконец допился до белой горячки; Джон МакКардль отнял у него его Библию и обещает, что он скоро поправится. Луиза Белл родила мальчика; миссис Кавершем довольно убедительно разыгрывает любящую бабушку, но не стоит напоминать ей о внуке слишком часто. В мае придет черед рожать Дотти ван Стингаард. Эдди Хедж продолжает обхаживать бедняжку Викторию. Впрочем, ты должен знать обо всем этом от Джоанны. С тех пор, как мы приехали сюда, у нас не было времени перекинуться словечком, разве что в субботу после обеда в этой давке, но тут дорогая кузина Кэролайн принялась изводить тебя вопросами насчет мятежа.

Родни торопливо подхватил, желая, чтобы леди Изабель позабыла о Рани и ее неожиданной грубости.

— Святой Георгий, она устроила мне настоящий перекрестный допрос, верно? Даже де Форрест заинтересовался — или сделал вид. Что это на него нашло? Он действительно ездил вчера в город с мисс Лэнгфорд? Она говорила, что они туда собираются.

Леди Изабель, задумчиво хмурясь, ответила:

— Да, ездили. Из-за этого они даже пропустили восшествие на престол, хотя вполне могли бы съездить до или после…

— Это восшествие, или коронация, или как это еще называется — самое потрясающее зрелище, какое я когда-либо видел, — нетерпеливо вмешался Джеффри.

— И знаете, что мне больше всего запомнилось? Золотые лампасы на брюках вице-губернатора и мистера Далламэна. Раджи, магараджи, навабы, придворные и все прочие были в ослепительных. роскошных, но бесформенных одеяниях. А в первом ряду стояли эти двое в своих строгих синих мундирах, и стоило прикрыть глаза, как лампасы на их брюках — эти широкие золотые полосы — полностью подавляли все окружающее. Они так… дисциплинировали.

Леди Изабель сказала:

— А мне больше всего запомнился малыш. У него был такой трогательный вид во всех этих драгоценностях и с игрушечной саблей. И глаза такие огромные. Ты, конечно, видел рани, Родни? Он похож на нее?

— Да.

Во время коронации Шумитра, подчиняясь индийскому обычаю, наблюдала за происходящим с закрытого балкона. Родни как-то взглянул вверх, но балконы не были освещены, а дымка, поднимавшаяся от свисавших с потолка зарослей хрустальных люстр, делала женщин совсем невидимыми, хотя сами они могли видеть все.

Разговор угас. Тропа свернула к югу и потянулась вдоль берега. Сквозь деревья поблескивала вода. Начался район, столетиями служивший охотничьим заповедником раджам Кишанпура, — типичные сухие джунгли Центральной Индии. Вдали в голубоватом тумане таяли поросшие кустарником холмы, с выпиравшими тут и там шероховатыми глыбами базальта. В дружеском молчании они миновали открытое пространство, потом милю двигались по карликовому тиковому лесу, где под ногами слонов хрустели и обращались в прах огромные засохшие листья, пока не очутились на опушке, покрытой жесткой травой и окаймленной чахлым колючим кустарником.

От крепости их отделяло девять миль — они приближались к Кишанскому водопаду. Леди Изабель подняла глаза и уцепилась за рукав мужа; Родни присвистнул; Джеффри ахнул, и, спохватившись, небрежно поднес к глазу монокль.

На высоком берегу реки раскинулся палаточный городок. Один шаг слона перенес их из тускло-зеленых и бурых джунглей в ослепительное прошлое. Все входы в лагерь охранялись всадниками в лимонно-желтых одеяниях и остроконечных железных шлемах, со старинными копьями в руках. Вдоль широких аллей длинными неровными рядами стояли разноцветные шатры. Некоторые из них были длиной в сто футов, шириной — в сорок, а высотой — в тридцать. Шатры разделялись разноцветными полотнищами, образуя городки внутри города — так что каждый раджа мог удалиться в собственные владения и развлекаться, как ему вздумается. Раджа Пиллоры мог ласкать двадцать грудей десяти девушек, которых он привез с собой и мечтать о еще шестистах сорока четырех грудях, томящихся без ласки в его далеком дворце; раджа Килои — курить опиум и слушать дутар; наваб Пуркхи — пить холодную воду и сочинять изысканные стихи на классическом фарси; а маленький мальчик, правивший Кишанпуром — играть со своей бархатной куклой и тянуть Шумитру за волосы.

В прозрачном воздухе вяло колыхались на небрежно привязанных к опорам шатров шестах знамена и штандарты. Выше всех, как и подобало, развевалось лимонное знамя Кишанпура, рядом висели тускло-пурпурный флаг Джамалпура, такой же степенный и величавый, как само княжество, и испещренный тигровыми полосами штандарт Лалкота, вся история которого представляла собой мрачный список убийств, предательств и насилия. В английском городке порыв ветерка всколыхнул над шатром комиссара самый большой британский флаг, какой Родни когда-либо доводилось видеть. Внезапно он расхохотался и подтолкнул локтем Джеффри — «Юнион Джек» висел вверх ногами. Слон остановился; погонщик окрикнул его и что-то проворчал: слон переступил с ноги на ногу и медленно опустился на колени. Они прибыли.

Позже, когда солнце уже село, Родни вышел из своей палатки и спустился сквозь лагерь к реке. У самого водопада возвышался холм, с которого река была видна на целую милю. Там он и сел под диким лаймом и подставил ветру влажные от пота волосы. Река текла между низких, поросших кустарником берегов: выше по течению она достигала четырехсот ярдов в ширину и казалась мелководной. Оставаясь столь же широкой, она плавно вливалась в разлом в базальтовой скале и спадала со стофутовой вышины шипящей льдисто-зеленой завесой. Внизу берега резко смыкались, заставляя реку мучительно пробивать себе путь через узкое ущелье. Заходящее солнце слепило Родни и золотило висевшую над истоком водопада дымку.

На другом берегу человек склонился с серпом над крохотным полем, примостившимся на склоне утеса. Вдали, ярдах в трехстах от истоков водопада, судя по всему, виднелась принадлежащая ему хижина и от нее к северу относило клочья дыма. Родни увидел, как мимо хижины к реке протащилась запряженная буйволами повозка. До него донеслись слабые крики погонщика, загонявшего буйволов в воду. Там должна была проходить дорога — за повозкой тянулось облако пыли. Он оглядел на берег, на котором сидел: так и есть, другая хижина и стоит прямо напротив первой — верный признак брода. Похоже, им можно пользоваться только в разгар сухого сезона. Интересно, много ли путников пыталось пересечь реку, когда вода уже поднялась? Скольких из них течением унесло к водопаду и сбросило вниз? Родни откусил конец чируты и опустил веки…

… Главнокомандующий армии Его Высочества Раджи Кишанпура. Генерал-майор Родни Сэвидж. Генерал-майор сэр Родни Сэвидж, и может быть, если Королева одобрит его деятельность в Кишанпуре, — кавалер ордена Бани. Четыре тысячи рупий. Четыреста, плюс четыреста, плюс четыреста, плюс — и так до бесконечности. Слишком много денег, слишком большая ответственность. Он не справится.

Черт побери, конечно, справится и справится хорошо! Ему не придется отчитываться перед деваном, этим грязным мудаком — он будет ответственен только перед Шумитрой. Придется наконец признать — поданные ее ненавидят, и чем лучше он будет делать свое дело, тем прочнее будет ее власть над ними. Но подобные мысли — просто глупость. Если уж Компания намерена признать ее правительницей до совершеннолетия сына (а генерал-губернатор устами вице-губернатора только что объявил, что это именно так), то не найдется на земле силы, способной помешать ей править. Он просто будет выполнять свой служебный долг, причем поле деятельности у него окажется во много раз больше, чем он сможет когда-либо достичь на службе Компании. Он разом преодолеет тридцать лет паралитической выслуги, и займется делом, пока у него есть еще к нему интерес. Большое, волнующее, требующее полной отдачи дело: выжечь продажность в самом гнезде продажности. Шумитра, должно быть, понятия не имеет о всех вымогательствах и надругательствах Девана, иначе она давно бы вышвырнула его вон… Превратить несколько тысяч человек в умелых и уверенных в себе солдат, солдат, достойных этого звания, в боевой братство, спаянное, подобно сипаям, дружбой и доверием, в силу, способную противостоять любому врагу.

И тут он осекся, и в недоумении потряс головой. Кишанпуру не угрожали никакие враги. Столетие или больше назад, когда англичане еще не утвердили повсюду свою верховную власть и Индию терзали междоусобицы раджей, — другое дело. Да, в ту пору, видит Бог, ему нашлось бы тут занятие — тогда существовал спрос на джентльменов с размахом и вкусом к приключениям. Французы, итальянцы, португальцы, ирландцы — кто только не вписывал свои имена и имена своих нанимателей в карту Индии. Но теперь армия Кишанпура может понадобится только для парадов — дорогая и бесполезная игрушка, из тех, какими любят забавляться раджи. На рани это не похоже. Он снова потряс головой.

Впрочем, не все ли равно. Он сможет жить в роскоши и уйти в блистательную отставку, весь увешанный пожалованными ею наградами — к которым, быть может, прибавится еще и алая лента от Королевы.[37] Придется ли это по вкусу Джоанне? Каково будет Робину расти вдали от всякого английского общества те несколько лет, что остались до отправки его на родину? Родни мог бы отослать их домой немедленно… Он резко оборвал себя и уставился на воду. Джоанна не хотела возвращаться в Англию и он не имел никакого права решать за нее, ехать ли ей. Ей понравится размер жалованья, но явно не понравится то, что она будет единственной англичанкой в Кишанпуре. Он тревожно нахмурился — рани не станет возражать, если Джоанна вовсе не приедет. И у Робина не будет друзей-англичан. А сам он навсегда расстанется с Тринадцатым стрелковым. Он может многого добиться с кишанпурской армией, но никогда ему не сделать ее Тринадцатым стрелковым. Это решало дело.

— Капитан Сэвидж, мне необходимо с вами поговорить.

Он вздрогнул, поднял глаза и с трудом подавил желание выругаться. Под деревом в рыжеватом платье стояла Кэролайн Лэнгфорд. Он стал приподниматься, но она потрясла головой и присела с ним рядом. Также, как он, она сначала медленно обвела взглядом яркие шатры, зеленый водопад и алое закатное небо.

Она сказала:

— Даже «Поле в Золотом Одеянии»[38] вряд ли было красивее… Но я хотела поговорить вовсе не об этом. Вчера мы с майором де Форрестом, вместо того, чтобы присутствовать на коронации, ездили в город. Мы побывали у Ситапары.

Родни уперся подбородком в колени и обнял их руками. Ситапарой звали женщину, которая заговорила с ним из высокого окна в ночь мятежа; он выяснил ее имя уже на другой день, поскольку она была хорошо известна как хозяйка роскошного борделя. Вечером в субботу, рассказывая о мятеже, он упомянул ее имя, но не род занятий. Все же де Форресту следовало бы сообразить, в какого рода место он повез эту молодую особу.

Мисс Лэнгфорд продолжала:

— Конечно, я слышала о ней, когда гостила здесь в прошлый раз, но никогда не встречала. Мы спросили дорогу и легко нашли ее дом. За нами следом шел какой-то коротышка. Он казался встревоженным, но не делал попыток нам помешать. Ситапара — весьма интересная женщина. Она вовсе не удивилась, увидев нас. Мы поговорили по-французски.

— По-французски!

— Да. Она несколько лет была проституткой в Шандернагоре.[39] Капитан Сэвидж, будьте любезны, перестаньте делать вид, что шокированы. Я — взрослая женщина и проработала два года в госпитале в Скутари. Солдаты поступали из Крыма с ранениями, но половину из них приходилось лечить еще и от венерических болезней, которые они подцепляли в турецких борделях. Я не собираюсь ходить вокруг да около, и я намерена выражаться ясно. Ситапара была любовницей французского губернатораШандернагора и говорит по-французски лучше меня. Я отправилась к ней, потому что надеялась, что у нее есть доказательства того, что это Рани убила старого Раджу.

Родни, глядя на темную воду, думал: «Неужели это все-таки должно случиться?» Через пятьдесят часов после появления приглашенных на охоту англичан убийство уже воспринималось как мерзкое преступление — каковы бы не были его причины, а он в глубине души всегда знал, что Рани совершила это убийство. Он избегал думать об этом, когда решал, принять ли пост главнокомандующего. Он нашел другие поводы для отказа, лишь бы не сталкиваться с убийством, не быть вынужденным извлекать его на поверхность и созерцать его во всем его безобразии. Он пробормотал:

— К чему такие усилия? Зачем рыться в грязи? Всем это безразлично, а Компания собирается ее поддержать.

— Потому что старый раджа был моим другом! Потому что в субботу вы сказали нам, что через три дня после мятежа видели простолюдина с выкаченными глазами, что-то кричавшего вам на площади, висящим на виселице. Потому что деван пытался застрелить Ситапару. Потому что комиссар так и не смог дать удовлетворительного объяснения тому, что сказал Серебряный гуру воронам. А что касается Компании, она не осмелится поддерживать рани, если я сумею доказать, что это убийца.

Он по-прежнему сидел отвернувшись, хотя почти стемнело и другой берег реки уже не просматривался. Она перевела дыхание и продолжала с меньшим ожесточением:

— К несчастью, у Ситапары нет никаких юридических доказательств.

— Почему же она так убеждена в этом?

— Частью потому, что очень хорошо знала старого раджу — он был ее отцом. Я тоже об этом слышала, и Ситапара подтвердила, что это так и есть. Ее мать была знаменитой куртизанкой. Раджа влюбился в нее совсем молодым — а она в него, как утверждает Ситапара. В любом случае, до Ситапары и ее девушек доходит многое. Их у нее дюжина, и все придворные бывают у нее: напиваются, а потом болтают лишнее, чтобы показать, что входят в узкий круг приближенных. Один из них видел, как рани столкнула своего мужа с крепостной стены. Чего никто не понимает, так это зачем она его убила. У нее было достаточно власти и при его жизни. Ее мальчик — единственный наследник, которого соглашалась признать Компания. Ситапара думает, что она распутная женщина, по-настоящему ненасытная, из тех, кому нужны десятки любовников, и что Раджа это обнаружил.

Родни ссутулился и выпалил, не подумав:

— Я в это не верю!

Она продолжала ровным, бесстрастным голосом:

— Ситапара на самом деле тоже. И поэтому убийство, и все последовавшие за ним казни лишаются всякого смысла — разве что у рани настолько безумная жажда власти, что ради нее она готова на все.

Родни сидел, подтянув колени к подбородку и с горечью думал о Шумитре и золотых неделях, проведенных в Кишанпуре. Со скалы тусклым стальным листом падала вода; в воздухе вились летучие мыши, и в темноте внизу, в ущелье ревела вода. Он спросил:

— Что еще вы обнаружили?

— Ситапара не смогла ничего рассказать про Серебряного гуру. Она согласилась со мной, что ему что-то было известно, но настаивала на том, что он действительно святой. Она не представляет, что у него может быть общего с такими людьми как рани и деван. Не тот размах, говорит она. Потом она принялась рассказывать, что, что с тех пор, как начался год, стали происходить странные вещи. Все страшно встревожены. Люди шепчутся о звездах, которые падают с неба, о том, что по улицам бегают безголовые собаки, а стервятники по трое кружатся на фоне луны, и тому подобное. И никто не знают, откуда берутся эти слухи. И, — он понял, что она смотрит прямо на него, — как-то ночью один юноша из дворцовой челяди рассказывал у Ситапары, что кто-то из верховной троицы — либо старый раджа, либо рани, либо деван — дает взятки мистеру Делламэну и делает это уже давно.

Вот в это он мог поверить, особенно с тех пор, как благодаря случайно упавшему лучу ему открылся страх, притаившийся за внушительными манерами комиссара округа. Если он уже давно получает взятки, значит, и убийство было давно задумано и Делламэну платили за поддержку рани в официальных кругах. Все зависело от того, кто именно давал ему взятки. Но опять-таки, зачем вообще было убивать? Кому это принесло бы выгоду? Платить могли и за что-то другое. Существовала соляная монополия, а, значит, и контрабандная торговля солью. Раджи подсовывали английским чиновникам драгоценные камни, чтобы те «позабыли» доложить генерал-губернатору о самых вопиющих их пороках и вымогательствах. Твердо решившись покончить с Шумитрой, девушка разрыла настоящую груду дерьма. Но кто знает, как на самом деле обстояло дело? С чего она так уверена в своей правоте?

Повернувшись к ней лицом, он ядовито заметил:

— До вчерашнего вечера в Кишанпуре был вице-губернатор. Почему вы не поговорили с ним?

Подступившие сумерки смягчили жесткие линии ее лица, и она казалась не такой безжалостно самоуверенной. Она медленно произнесла:

— Я думала об этом. Мой дядя, лорд Клэйгейт, отец леди Изабель, — человек влиятельный. Вице-губернатору пришлось бы во всяком случае меня выслушать, и, если бы у меня были доказательства, он вынужден был бы принять какие-то меры. Но ведь всем известно, что у меня расшатаны нервы! Если у меня не будет доказательств, он пальцем о палец не ударит. И я добуду доказательства! Ситапара настроена также решительно, как я. Она пообещала сразу же известить меня, как только услышит что-нибудь, что позволит нам действовать.

— Нам? Вы имеете в виду себя и майора де Форреста?

— Майора де Форреста? Ах, это — он просто сказал, что проводит меня в город. Я имею в виду всякого, кто станет мне помогать.

Она имела в виду его. Она собиралась вовлечь его в этот крестовый поход за справедливость, в котором сама она исполняла роль Петра Пустынника, хозяйка борделя изображала Вальтера Голяка,[40] а рани и комиссару отводилось место неверных.

Конечно, если бы он стал главнокомандующим кишанпурской армии, он, вероятно, смог бы выяснить правду — и погубил бы Шумитру, которая предложила ему эту должность, потому что он ей нравился. У Джоанны случился бы приступ от одной мысли, что кто-то станет выслеживать Делламэна. Даже если бы ему и удалось устроить грандиозный скандал, все кончилось бы тем, что он прибрел бы репутацию человека, постоянно сующего нос куда не следует. Компания была слишком велика, чтобы знать обо всем, и слишком могущественна, чтобы получать удовольствие от того, что какому-то мелкому чину что-то удалось обнаружить. В любом случае, он не собирался принимать предложение Рани, и если уж мисс Лэнгфорд такого высокого мнения о де Форресте, пусть она его и использует. Черт возьми, пока Ситапара не известит их, действовать все равно нельзя, а когда это случится, он сам оценит факты и решит, в чем состоит его долг.

Внезапно она сказала:

— Сэр, это ваш долг.

Он сжал зубы, и спустя мгновение холодно произнес:

— Я не намерен шпионить за комиссаром или Ее Высочеством. Разрешите проводить вас до лагеря?

Она промолчала. Он поднялся на ноги, помог ей встать и пошел рядом с ней прочь от реки. Через несколько ярдов они чуть не сбили с ног Викторию де Форрест. Должно быть, она была достаточно близко, чтобы слышать звуки разговора и видеть, как они сидели под деревом. Пока он кланялся и извинялся, она смотрела на него со странным блеском в глазах. Господи боже, уж не вообразила ли эта легкомысленная дурочка, что он флиртовал с Кэролайн Лэнгфорд? Если бы было достаточно светло, чтобы она могла видеть выражение его лица, ей это вряд ли пришло бы в голову!