"Бледно-серая шкура виновного" - читать интересную книгу автора (Макдональд Джон Д.)

Глава 14

В девять вечера из офиса шерифа Банни Баргуна пришло сообщение, что он может со мной повидаться.

Его старший помощник Том Уиндхорн, как раньше, сидел на том же стуле у стены. Было видно, что у обоих выдался очень тяжелый день.

— Как я понял из разговоров в приемной, его еще не взяли. Но напали хоть на какой-нибудь след, шериф?

— Результаты не сильно меня вдохновляют, мистер. И от бесконечных воплей каждой газеты, каждой теле — и радиостанции о помощнике шерифа округа Шавана, который оказался мерзавцем, радости никакой. И междугородные звонки Монаха Хаззарда, который уверяет, что я свихнулся ко всем чертям, тоже не помогают. Только когда я ему рассказал о машине номер три, он немножко притих.

— Где она? Я слышал, ее обнаружили.

— Обнаружили, прямо перед заходом солнца. Патрульный вертолет приметил ее в дальнем юго-западном уголке округа, в болоте. Ушла в трясину по крылья. Парни отправились посмотреть и позвонили мне. Там вдоль берега озера разбросаны небольшие усадьбы. Они проверяли дороги и услыхали, как в одном доме кто-то кричит. Чета пенсионеров, связанные, перепуганные, обезумевшие, как вспугнутые совы. Получается, Фредди подъехал и вежливо постучался, днем, в два часа с небольшим. Попросил разрешения войти. Объяснил, будто поступил сигнал насчет нарушения законов о рыбной ловле и охоте. Дал обоим по голове, связал, рты заткнул кляпами из посудного полотенца. Ребята говорят, старик крупный, высокий, так что его одежда как раз впору Фредди. Бросил там форму, надел лучший костюм старика, набил сумку другой одеждой и туалетными принадлежностями, прихватил деньги, какие были, долларов тридцать — сорок, и уехал в полицейской машине. Вернулся пешком, сел в их фургон «плимут» двухлетней давности. Извинился за свое поведение. Похоже, действительно чувствовал себя виноватым. Старик через какое-то время вытолкнул языком изо рта полотенце. Услыхал, как ребята едут по дороге, и начал орать. Мы разослали описание машины и одежды. Оттуда двадцать миль до междуштатной автострады. Если как следует поднажмет, может пересечь границу Джорджии, прежде чем мы подоспеем.

— Как только они успокоятся, — вставил Том, — может, не выдвинут обвинение, если мы им вернем барахло, возместим все порушенное и пропавшее да любезно поговорим.

— Кажется, можно реконструировать случай с Бэнноном, — добавил шериф. — Я бы сказал, Фредди заметил его голосующим на дороге, сообщил, что собственность конфискована, что жена от него ушла, может быть, предложил отвезти назад в город, а Бэннон попросту не поверил и захотел убедиться, так что Фредди повез его домой по его настоянию. Это согласуется с рассказом толстухи, что они грубо между собой разговаривали. Ну, я бы сказал, Бэннон потерял голову, попытался прорваться на свой участок. Это противозаконно, поэтому Фредди старался его образумить, да ведь Бэннон парень здоровенный, может, первый удар не свалил его с ног, может быть, он дал сдачи, и Фредди в возбуждении слишком сильно ударил. Может, череп ему разбил. Фредди знал, что мы с Томом будем шпынять его за чертовски быструю расправу с теми блаженными, и, наверно, совсем уж лишился рассудка. Да еще девушка видела, как он заметает следы, просто чистое невезенье.

— Если б меня нашли в Лодердейле, не он ли должен был за мной приехать и доставить сюда? Шериф встревожился:

— Так и было задумано, мистер.

— Наверно, я должен был открыть дверцу и выскочить из машины, идущей на скорости около восьмидесяти миль. После прыжка на дорогу никто не заметил бы небольшой лишней шишки на голове.

— Ну, это нельзя утверждать с уверенностью.

— Интересно, зачем он вообще кому-то сказал, что слышал от своего дяди Пресса о моем появлении здесь в то утро?

— Затем, — объяснил Том Уиндхорн, — что спешил оказаться первым. Ему было известно, что каждую неделю по воскресеньям я утром играю в гольф в паре с Прессом Ла Франсом, а Пресс знал, что мы вас разыскиваем, а Фредди знал, что никакая причина на всем белом свете не помешает Прессу сообщить мне об этом. И самое смешное во всем этом то, что Пресс вчера на игру не явился. Позвонил, известил о плохом самочувствии. Поздно было искать замену, партнеры притащили какого-то старого дурака, который шляпой в землю не попадет.

— Бедному парню кругом не везло, — посочувствовал я. — Так и не выпало шанса меня убить.

— Он не убийца, — возразил шериф. — Просто немножко потерял голову.

— Хорошо, хоть я свою сохранил. Нашли вещи, которые он забрал из коттеджа? Шериф кивнул:

— У него дома, под чистыми рубашками. Наркотики мы отправили на анализ. Никакого дела заводить нельзя, потому что без Фредди не доказать, чьи они.

Он выдвинул средний ящик стола, протянул мне конверт. Я взял, открыл, начал перебирать четкие яркие цветные фотографии. Они не производили грубого и циничного впечатления, в отличие от режиссированных снимков порнографических студий. Просто сбившиеся в кучу взрослые дети, почти все основательно недокормленные. Несмотря на блаженные, одурманенные улыбки, гримасы, намалеванные на нездоровой коже дикие и крикливые символы любви, вызывающие браслеты на руках и ногах, отшельнические колокольчики, была в этих детях какая-то странная грусть, превращающая цветение цветов в мрачную имитацию взрослых актов, лишенных для всех них какого-либо значения или цели. Застывшие в необычайной яркости вспышки стробоскопа навсегда высветили тоскливо грязные кости, отпечатки тяжелого и тупого труда, родинки, пятна на беспомощных острых ключицах. Это не было бунтом против механизации или обманутых чувств. Это было отрицанием самой жизни, всех эр и культур; не злобой, не яростью, а слабостью и пустотой. Была тут какая-то первобытность, тщетная попытка разогреть кровь, которая начала охлаждаться в ходе некой гигантской полной деградации, увлекающей всех нас назад в геологическом времени, в океан, где зародилась жизнь.

— Правда ведь, вид у этой Арли самый что ни на есть паршивый, ни один мужчина такой не пожелал бы, — прокомментировал Том.

— Незабываемо, — сказал я, кладя конверт на край стола. — Я все жду разрешения покинуть ваш район, шериф. Вот адрес, по которому меня можно найти. Я вернусь, если понадоблюсь. Но сейчас мне хотелось бы съездить в Фростпруф повидаться с Джан Бэннон.

— Вы уладили свои дела с Прессом?

— Да, спасибо.

— Ну… думаю, нечего вас тут задерживать. Спасибо за помощь, мистер Макги.

— Вам спасибо, шериф, за понимание и любезность.

Я предварительно позвонил, и Конни сообщила, что Джанин слышала новости, очень расстроена и озадачена. Я предупредил, что сумею добраться лишь сильно за полночь, а она сказала, что они меня не дождутся слишком трудный и длинный был день. Я признался, что у меня выдался аналогичный день, но пока все идет очень гладко.

Приехал я в десять минут второго, свернул в арку, направившись под сияющими прожекторами к большому дому. Ночь была холодная, звезды казались далекими, маленькими, равнодушными.

Джан стояла в открытых дверях, поджидая меня. На миг приложилась щекой к моей щеке, быстро, мягко коснувшись губами.

— Ты, наверно, совсем без сил, Трев.

— А тебе не следовало дожидаться.

— Не могла заснуть.

Я вошел, опустился на мягкий, глубокий кожаный диван. В камине среди серебристого пепла горели два красно-янтарных огня.

— Конни велела налить тебе добрую дозу бурбона для расслабления.

Я признал эту мысль грандиозной. Джан скрылась из виду, послышалось звяканье кубиков льда, звук льющейся доброй дозы.

— Воды?

— Только лед, спасибо.

Она принесла бокал, положила на диван подушки, велела мне лечь с ногами, подвинула ближе низенькую скамеечку. Комнату освещала лишь лампа позади нее, просвечивая сквозь коротко стриженные черные волосы. Лицо оставалось в тени.

Я хлебнул крепкий напиток, рассказал о полицейском Хаззарде.

— Вот чему я никак не могу поверить, — сказала она. — Он и еще один, постарше, с забавной фамилией… не шериф…

— Уиндхорн?

— Да. Это они… приходили с висячими замками и уведомлениями. И он, такой молоденький, казался робким, милым, очень огорченным. Обвинять их не было никакого смысла. Они получили приказ.

— Он там раньше бывал?

— Бывал, несколько раз. Со всякими бумагами, когда проверяли наши лицензии на плавучие дома. Долговязый мальчишка с длинным лицом, красноватым, бугристым, но симпатичным. Только слишком официально отдавал нам распоряжения. Весь в коже, сплошной скрип и звон.

— Их реконструкция не годится, — сказал я. — Это не похоже на Таша.

— Знаю. Он никогда так не злился. В отличие от меня. Я слетаю с катушек и готова колотить все, что под руку подвернется. А он попросту становился очень-очень спокойным, печальным и медленно уходил прочь. Мне лучше… раз навсегда полностью убедиться, что он не покончил с собой, Трев. Но… смерть от руки этого безобидного с виду юноши кажется… жутко тривиальной.

— Почти все умирают тривиально и скучно, Джан.

— Только с Ташем не должно было это случиться. А каким образом, скажи на милость, Фредди заставил Арлин Денн так ужасно соврать? Я ее всегда считала миролюбивой и туповатой. Никакой злобы, коварства, чего-то подобного. Как, наверно, ей страшно было все это видеть. Я бы подумала, что она… никогда никому не откроется.

Потребовались некоторые объяснения, и в конце концов Джан в определенных пределах сумела понять, однако понимание смешивалось с отвращением.

— А ведь мы столько раз разрешали этой испорченной девушке сидеть с нашими мальчиками! Могла с собой что-нибудь принести… причинить им вред.

— Сомневаюсь.

— Что это за люди? Какого возраста?

— Я бы сказал, Роджер с Арли самые старшие. Другим на вид по девятнадцать — двадцать. А одной девочке пятнадцать или шестнадцать.

— Что они пытаются с собой сделать?

— Убежать от мира. Погрузиться в галлюцинации. Отключиться. Нырнуть в звуки, в цвета, в ощущения. Так или иначе присоединиться к вечности. Знаешь, я их не могу чересчур порицать. В каком-то смысле я сам беглец. Не плачу за проездные билеты, перепрыгиваю через турникет.

— Я, по-моему, тоже как-то отключилась. Навсегда.

— Ну, должен напомнить, что ты молодая женщина, тебе нет еще тридцати, почти вся жизнь впереди.

— Не надо. Пожалуйста.

— Когда-нибудь ты понадобишься какому-нибудь парню.

— Передай, пусть во мне не нуждается по-настоящему. В этом случае я убегаю. Как заяц. — Взяла у меня пустой бокал и спросила:

— Еще?

— Нет. Этот сделал свое дело.

— Я слишком заболталась с тобой. Еще о многом хотела спросить. Но это подождет до утра.

Она поднялась, унесла бокал. Я решил, пока еще способен, лучше встать и дойти до постели. Закрыл на секунду глаза, открыл и увидел сияющий свет высоко поднявшегося солнца и среднего мальчика Джан, который держал блюдце в обеих руках и старался, высунув язык, не расплескать кофе.

— Все давным-давно встали, — укоризненно объявил он. — Мама велела принести вам вот это, сказала, чтоб я постоял, и тогда вас разбудит запах. Пахнет, по-моему, гнусно, погано. Никогда не буду пить эту дрянь. Ой, доброе утро.

Туфли с меня были сняты, ремень распущен, галстук развязан, воротничок расстегнут. Я был накрыт одеялом. Леди одарила меня бурбоном и нежной заботой. Я понадеялся, что пройдет целый год, прежде чем придется снова повязывать галстук. Сел, взял кофе.

— Вон вы сколько пролили, — заметил мальчишка. — А я нет.

— Нравится тебе здесь?

— Нормально. Сегодня учительское собрание, поэтому нам не надо ехать в автобусе. Чарли опять обещал покатать меня на тракторе. Это очень здорово. Я пошел.

И пошел — со всех ног.

В двадцать минут одиннадцатого я набрал номер прямого телефона Пресса Ла Франса. Хотелось дать ему побольше времени для некоторых размышлений. Когда уже собрался положить трубку, он ответил, запыхавшись:

— Кто? Трев? Где вы? Что стряслось?

— В Майами, дружище. Бегаю в поте лица. Возможно, у нас проблемы.

— Как? Боже, я думал, все уже…

— Пресс, я сделаю несколько междугородных звонков. Похоже, вполне может и провалиться. Несколько минут назад виделся с доктором Мейером, который заявил, что намерен дождаться возвращения из-за границы Санто и посмотреть, не лучше ли заключить сделку с ним, то есть более выгодную для Мейера. Я вас предупреждал, что он скользкий.

— Что же нам делать?

— Если мы поведем игру по тем правилам, которые он предложил сначала, Мейер стронется с места. Но это надо сделать сегодня. Он отправился в Броуард-Бич. Знаете там местечко под названием «Аннекс»?

— Да, но…

— Я должен поймать этот шанс, Пресс. Мне надо побыстрей разворачиваться. Я отдал ему свою треть квитанции. Он планировал прийти в бар «Аннекс» к семи сегодня вечером. Я сказал, что там вы с ним встретитесь и отдадите ему те проклятые шестьдесят тысяч наличными, получив от него две трети квитанции.

— Где ж мне взять столько денег до семи часов?

— Как только вернетесь в Саннидейл и войдете в отель, вы получите их обратно, правда?

— Да, но…

— Как-нибудь наскребите. Можно ведь из пятнадцати лишних заплатить кому-то солидный процент!

— Трев, а вдруг он возьмет шестьдесят, а потом нас надует и заключит сделку с Санто? Что мы можем сделать?

— Абсолютно ничего. Однако перестаньте топтаться на месте, как сумасшедший, и слушайте меня. Я рискую. Ясно? Я вложил деньги. Дайте неделю, и я раздобуду наличными три-четыре раза по шестьдесят, но никак не могу сделать это сегодня, черт побери. Если все рухнет, с чем вы останетесь?

— Может… найдется одна возможность.

— Ну, теперь начинаете соображать. Я вам перезвоню. Долго будете искать?

— Буду знать часа в… Перезвоните мне прямо сюда в два часа. Со временем воровство отпечатывается на человеческой физиономии так четко, что начинает читаться. Бесконечная жадность, жестокие сделки и кражи наложили печать на Престона Ла Франса. Согласно старой пословице, рождаешься с лицом, данным Богом и родителями, а умираешь с тем, которое заслужил.

В два часа я вернулся в дом и позвонил, точно зная, каким должен быть ход его рассуждений. Достать шестьдесят тысяч наличными для выкупа квитанции на семьдесят пять тысяч наличными. Прибыль еще никому никогда не вредила. Маленькие городки Флориды кишмя кишат старичками, которых не интересуют лишние подробности о совершаемых сделках и которые предпочитают повсюду собирать скромные средства в денежной форме. Ла Франс должен знать пару таких зорких старых ястребов. Отловил одного, может быть, под гарантию своих пятидесяти акров и опциона Карби и одолжил на несколько часов шестьдесят тысяч наличными, заплатив старику тысячу или пятьсот долларов, а потом, рапортуя мне, поднял процент па максимальную высоту.

— Трев, — начал он, — с ужасом жду звонка, просто жутко не хочется кое о чем вам рассказывать.

— Не сумели достать деньги!

— Нет-нет, достал, они заперты тут у меня в офисе. Занял у парня, который держит на руках наличные. Проблема в том, что ему известно о моих трудностях. Может, я чересчур волновался. Так или иначе, он мне их дал. Но поставил единственное условие — отдать ему за это все пятнадцать тысяч. Мне пришлось согласиться. Клянусь Богом, Трев, когда тебя поджимает, все финансовые источники пересыхают. Больше просто не у кого одолжить.

— Довольно суровый переплет, Пресс.

— Вы же сказали, что дело срочное.

Идеальный пример философии мошенников всех сортов, крупных и мелких: честного человека не проведешь. Я выдал ему медаль за поведение. Медную.

— Когда я вернусь, — продолжал он, — этот тип будет торчать в вестибюле отеля с протянутой рукой и даже разворачивать их не станет, разве что пожелает пересчитать очень медленно и внимательно, а потом потащится домой в своем старом пикапе, улыбаясь, как жаба при лунном свете. Трев, это лучшее, что я мог сделать за такое короткое время, клянусь Богом, правда.

— Ну, ладно. Тащите их в «Аннекс», отдайте доктору Мейеру, да смотрите не потеряйте по дороге. А потом просто будем спокойно сидеть в ожидании чека от корпорации.

— Долго?

— Спросите доктора.

Я положил трубку, зная, что дело сделано. Секрет крупного мошенничества заключается в том, чтобы мало-помалу ввергать жертву во все более неприятное положение. В конце концов, обирая человека дочиста, толкаешь его на столь идиотский поступок, что ему никогда не понять, как он на него решился, почему не раскусил. Ла Франса ослепляет уверенность, что он не потеряет ни цента. А когда осознает обман, не сможет прибегнуть к помощи закона. Ведь придется тогда сообщить о взятке в шестьдесят тысяч долларов, которую он всучил человеку, выдавшему себя за представителя крупной корпорации. Придется сообщить об уплате сорока тысяч долларов за ничего не стоящую долю собственности на бездействующую пристань. Если это откроется, каждый член делового сообщества Саннидейла обхохочется над ним до колик. Поэтому у него нет ни единого шанса. Бедный Ла Франс. Точно в такое же положение он поставил Таша. Полностью раздавил. Начисто обобрал. Никакого снисхождения к Тащу. Никакого снисхождения к Ла Франсу.

Выйдя, я увидел Конни у сарая с оборудованием. Мы отошли и уселись на старую замшелую каменную скамью под огромным баньяновым деревом в боковом дворе.

Я сообщил ей, что рыбка проглотила крючок с наживкой и крючок сидит на редкость крепко. Очень жадная рыбка попалась.

Ее обветренное лицо сморщилось в насмешливом радостном удивлении.

— Может, до того жадная, что вашему другу, Трев, лучше быть поосторожнее, выходя из заведения.

— У него с собой конверт, адресованный самому себе. Прямо из «Аннекса» он пройдет в вестибюль отеля и бросит его в ящик. Марок более чем достаточно, конверт хорошо запечатан, деньги вложены в картонку, скреплены резинкой. Еще раз спасибо, Конни. Мне надо возвращаться.

— Приезжайте в любое время, слышите? Собираетесь сделать нашу девчонку богачкой?

— Скажем, обеспечить разумный комфорт, если все пойдет хорошо.

— Еще кого-нибудь одурачите на шестьдесят?

— Мейеру не понравился бы этот глагол.

— Ах, Макги, все эти гады, бедные и несчастные, еще здорово пожалеют, что у Таша оказался такой друг, как вы. Так или иначе, когда все немножечко утихомирится — если это когда-нибудь произойдет, — дайте мне знать. Думаю, хорошо бы вам позвонить Джан и выманить ее туда под каким-то предлогом, к примеру для подписания каких-нибудь бумаг. Я ее уговорю и оставлю детей здесь, а по приезде вы убедите ее ненадолго остаться. Ей необходимо сменить обстановку. Уехать от детей и подальше отсюда. Она должна долго лежать на солнце, гулять по пляжу, плавать, ловить рыбу, слушать музыку, быть рядом со счастливыми людьми. Идет?

— Идет, Конни. Скоро.

В восемь тридцать в тот вечер прозвеневший сигнал известил, что кто-то перешагнул через цепь на сходнях и поднимается на борт. Я выглянул, увидел Мейера и впустил его.

Ухмылка на его физиономии напоминала клавиатуру рояля. Он упал на желтый диван и попросил:

— Дай мне дело, похожее на тот смертельный труд, когда кто-то, чье имя я позабыл, что-то куда-то затаскивал, а оно снова сваливалось.

— Ты становишься сентиментальным.

— Ну и что?

— Были какие-нибудь проблемы?

— Никаких. Знаешь, мне редко доводилось видеть или касаться столь грязной, замызганной кучи денег. Я даже не знал, что стодолларовую бумажку можно когда-нибудь так замусолить. Похоже, они принадлежали истинному любителю.

— Ла Франс держался спокойно?

— Заикался, потел, глаза из орбит вылезали, разлил свою и мою выпивку. А во всех других отношениях — как огурчик. Сейчас он уже получил открытку. Сейчас он уже знает, как это вышло, понял, что ты подменил квитанции, отвернувшись от него и подходя ко мне. Сейчас уже знает, что ты забрал их через десять минут после передачи на хранение. Может быть, он сейчас через стойку врезает Гарри по зубам. Как жаль, что нельзя посмотреть, как он читает красивую открытку, которую я для него специально купил.

— Ты кое-что увидишь.

— Неужели устроишь?

— Телефон выключен. Он явится сюда утром. Можешь рассчитывать. Приходи пораньше. Немножко поиграем в шахматы.

— Мне надо быть в городе, следить за табло. Сегодня все шло почти чересчур хорошо. Объем продаж достигает пика. Очень близко к двум пунктам. Практически семь кусков для вдовы. Мой приятель на бирже тесно связан с одним парнем, занимающим пост у «Флетчера», и позвонит мне к брокерам, как только дело начнет скисать. Я отдал несколько приказов за счет тех шестидесяти тысяч. У нас останется пять дней до предъявления требования о дополнительном обеспечении в связи с падением курса. Не думаю, чтобы почта из Броуард-Бич шла сюда так долго. По крайней мере, не всегда.

— Мы могли бы немножечко поиграть на верхней палубе. Прогноз обещает тепло и ясно. Пригласим его на борт, чуть-чуть поболтаем. И он уйдет.

— Ну, могу и позвонить на биржу. Сейчас уже не так рискованно, как вначале. Кроме того, есть одна вариация с ферзевой пешкой, которой, по-моему, мне удастся тебя разбить. Знаешь, а ты не очень-то здорово выглядишь.

— Чересчур много думал.

Он допил свой бокал одним огромным глотком, передернулся, встал и добавил:

— Что ж, если выделишь мне ту койку, где меня осенило…