"Полночный воин (Хранительница сокровищ)" - читать интересную книгу автора (Джоансен Айрис)

11

– Раздевайся! – Гейдж был немногословен.

Бринн сняла платье через голову и легла спиной к нему. Прошло четыре ночи, их она уже предвкушала днем. Сможет ли она теперь вообще спать, не чувствуя его рук на своем обнаженном теле?

Его большие и чуткие ладони тотчас же обхватили ее груди. Обладание. Иногда он начинал прикасаться к ним нежно, бережно, никакой дикой чувственности, просто приятное ощущение принадлежать другому.

– Я хочу войти в тебя, – прошептал он ей в ухо. – Ты разрешишь мне?

Его слова стали привычными, вопрос перед бешеной атакой и штурмом. Он пытался завоевать ее согласие.

– Нет.

Его руки невольно сжали ее груди.

– Господи, какая упрямая! Почему ты не… – не договорил он, пытаясь успокоиться. – Так не может дольше продолжаться. Ты хочешь меня, черт возьми!

Она и вправду очень хотела его. Удовольствие от его ласк было странным и необычным, но в них не было того первобытного совокупления, того дикого слияния, только оно может дать ей полное удовлетворение.

– Все останется по-прежнему, – помолчав, сказала она. – Пока ты не решишь остановиться. Воздержание неестественно для мужчины, так что страдаешь ты, а не я.

Он убрал руки с ее грудей и лег на спину, глядя на усыпанное звездами небо.

– Единственное, что правильно и естественно для нас обоих, – то, от чего ты отказываешься.

– Ты берешь все остальное силой, почему же не хочешь взять и это?

– Ты знаешь, почему. Когда ты придешь ко мне, то уже не сможешь снова уйти.

– Тебе известно, что этого не будет.

– Из-за смерти человека, которого ты ненавидела? – Он приподнялся на локте и оглядел ее. – Я не убивал Делмаса.

Она напряглась.

– Ты держал вилы.

– Но ты не видела, как я убивал его, потому что я не делал этого.

Перед ней снова всплыла картина на конюшне, ужаснувшая ее.

– Я видела.

– Ты слышала, чтобы я когда-нибудь соврал?

– Нет. – Надежда родилась в ее душе, но увиденное на конюшне вновь заслонило его слова. – До сих пор – нет. Ты всегда сам твердил мне, что доверяешь только тому, что видишь и можешь потрогать.

– Но ты мыслишь совсем по-другому. Ты веришь в честность и в чудеса. – В его тоне слышалась горькая усмешка. – Так где же теперь твоя честность, Бринн?

Она молчала со слезами на глазах.

Он выругался.

– Может, ты и права, не доверяя мне. Ради тебя я пошел бы и на ложь, и на обман, и на убийство. Только злой рок уберег меня от того, чтобы прирезать твоего мужа, как свинью, которой он был. Я даже пришел в ярость, что не смог испытать этого удовольствия.

Слабая надежда снова зажглась в ней. Его с горечью сказанные слова убедительнее всяких заверений в правоте: «Ради тебя я пошел бы и на ложь, и на обман, и на убийство».

О чем она? Он уже говорил эти слова с ледяной убедительностью, и вообще, он очень умен. Он сладкоголосый искуситель, торговец, способный купить и продать что угодно, не моргнув глазом. Нельзя себе позволить ослепнуть под лучами его слов, которые он выдавал за правду.

– Ты прав, я не могу доверять твоим словам.

Гейдж криво усмехнулся.

– А я и не надеялся. Поэтому в самом начале не настаивал на своей невиновности. Я бы тоже не поверил твоим словам при тех же обстоятельствах. – Он сжал губы. – Но между нами одна существенная разница. Я не брошу тебя. Каким бы ни был твой грех, я повторял бы себе, что грешен я.

– Мы совсем разные.

– Между нами гораздо больше общего, чем ты думаешь. Мы оба честны, целеустремленны и безжалостны, когда нам так надо.

Она испуганно посмотрела на него.

– Я не безжалостна.

– В этом отношении ты более жестока, чем любой солдат в моей армии. Ради спасения чьей-нибудь жизни ты перешагнешь, не задумываясь, полмира.

– Не правда.

– О, ты постаралась бы ступать очень осторожно, чтобы ненароком не наступить на кого-нибудь, но не остановилась бы ни перед чем, сметая все и всех на своем пути ради того, чьим здоровьем ты решила заняться.

– Ты ошибаешься. Существует много других способов.

– Я прав. И ты прекрасно это знаешь. Ты считаешь нужным порвать со мной, потому что веришь, что я виновник гибели измывавшегося над тобой и тобою ненавидимого мужа, но ты слишком дальновидна, чтобы винить себя в смерти Делмаса. – Его голос безжалостно доносил до ее слуха каждое слово. – Ты отказываешь мне в доверии, которое проявляешь к Эдвине и Малику. Почему?

– Я видела… вилы.

– Будь честной сама с собой, Бринн.

Слезы хлынули у нее из глаз.

– Я не могу…

– Тогда тебя останавливает не чувство вины, а что-то другое. Делмас для тебя – просто предлог, чтобы отгородиться от меня. Почему? Ты знаешь, я женюсь на тебе и стану обращаться с тобой с почтением.

– Батшебе…

– Мы одно целое. Почему ты отвергаешь меня?

– Это не так.

– Неужели ты думаешь, я стал бы бороться с тобой и ради тебя, если бы не был в этом уверен? Черт возьми, мне не по душе, когда женщина руководит моей жизнью. Я могу согласиться на такой расклад при условии, если только сам направляю свою жизнь. Мы станем одним целым. Мы уже стали им.

– Я не руковожу твоей жизнью. Делай, что тебе нравится со мной и всеми вокруг тебя.

– А почему я отправился на этот неприступный остров? Неужели ты считаешь, только ради клада, о котором никто никогда не слышал?

– Ты поверил мне.

– Вернее, хочу поверить, хотя я все равно бы отправился в Гвинтал. Ничто не помешает мне теперь дойти до цели.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что ответ кроется там.

– Ответ?

– На вопрос, почему ты не соглашаешься быть со мной всегда. Хотя мы оба признаем, что нам суждено быть вместе.

Она покачала головой.

– Я уже говорила, что ждет тебя в Гвинтале. Клад – и ничего больше.

– В самом деле? Посмотрим.

В ответ на ее вздох он снова лег на спину. Странные мысли и сомнения от его слов будоражили душу. Прежде ей всегда удавалось оставаться честной с собой, не лгать себе и не лукавить. Зачем же тогда ей отталкивать Гейджа, когда она призналась себе, что любит его? Чего же она все-таки хочет и чего она ждет? И что с ней случится в Гвинтале?

Он, конечно, прав, она всегда доверяла Эдвине и Малику, несмотря ни на что.

С Гейджем все сложнее, он – сама яростная жестокость.

– Я никогда больше не заговорю об этом, – сказал Гейдж. – Но клянусь чем угодно, как и всегда, сегодня ты слышала от меня правду. – Бринн молчала. Он невесело рассмеялся. – А ты еще утверждаешь, что у тебя мягкий нрав. Ты считаешь, что от таких отношений страдаю только я. Верно. А ты представляешь себе физическую боль мужчины, когда он хочет, но не должен излить свое желание, освободить свою плоть?

Она, разумеется, не знала, но догадывалась. Однажды она заметила, как в безумной страсти перекосилось его лицо. Временами он отстранялся от нее, мускулы его сжимались в комок, а спина становилась несгибаемо твердой.

– Ты и вообразить не можешь, какие это адовы муки.

– Тогда не доводи себя до такого состояния.

– Отвергая меня, ты наносишь мне боль. Разве это не оскорбляет твои чувства лекаря?

– Нет. – Ложь. Мысль о физических страданиях Гейджа для нее стала невыносимой.

– Нет? А ведь это твоя вина. Все, что от тебя требуется, – подчиниться мне, и боль уйдет. Я выздоровею.

– И слышать не желаю! – в отчаянии вырвалось у нее.

– Но не забудешь. – Он притянул ее к себе. – Будешь помнить, Бринн?

Она не забудет. Даже сейчас тугое напряжение его мускулов отдавалось нежностью в ее теле. Она закрыла глаза и приказала себе спать.

Наступило продолжительное молчание, пока Гейдж снова не позвал ее:

– Бринн!

– Давай лучше спать.

– Кайт.

– О чем это ты? – Она не сразу поняла, что он уже заговорил о другом.

– Когда мы будем в Кайте?

– Завтра или послезавтра. Уже не помню, сколько дней мне пришлось добираться от уэльской границы до Кайта. Она внезапно разозлилась на себя.

– Правда, не помню, как долго мы шли после Кайта. Я тоже не Господь Бог, и не жди этого от меня.

Он задумчиво сказал:

– Нам не следует идти в Кайт. Мы могли бы сразу отправиться к морю.

– Но надо пополнить запасы, а Кайт – единственная деревня поблизости. С какой стати нам не идти туда?

– Из-за твоей матери.

Бринн почувствовала тяжесть в груди, знакомый холодок сковал ее руки.

– Это случилось много лет тому назад.

– Тебя они тоже хотели сжечь, – мрачно напомнил он ей.

Он и об этом подумал, и он, наверное, прав. Может, найдется причина обойти Кайт?

– Думаешь, там нас может подстерегать опасность?

– Не знаю, но мы, без сомнения, отразим любое нападение фермеров и торговцев.

Ее охватило какое-то безумие и… робость.

– Тогда отправляемся в Кайт.

– Ты подумай еще. Не будет ли тебе страшно?

– Я уже сказала, это было давно, и мы спокойно можем ехать в Кайт. – Бринн прикрыла глаза. – А сейчас я устала от этих ненужных разговоров и хочу спать.

***

До деревни Кайт они добрались к концу следующего дня. В тени Кайтского замка притаились домики с соломенной крышей, все, как в любой другой деревне. Обычная мирная деревня. Тишина.

Вопли. Треск пламени. Запах, о Господи, запах!

– Что с тобой? – прошептала Эдвина, взглянув в лицо Бринн. – Ты выглядишь, как…

– Я не могу быть здесь. – Бринн задыхалась.

– Гейдж говорит, что нам надо купить у жителей деревни провиант и пополнить запасы.

– Вот пусть он этим и занимается, а я не могу здесь ни минуты оставаться.

Бринн развернула лошадь и пустила ее галопом.

Она слышала, что Гейдж окликнул ее, но не остановилась, пока не отъехала на несколько миль от деревни. Она едва успела спешиться, как ее вырвало.

Дым. Стоны.

– Господи! – Гейдж обнял ее, поддерживая за талию, пока ее выворачивало буквально наизнанку.

Наконец Бринн, подняв голову, еле произнесла:

– Я не вернусь обратно. Не могу… – Она еле говорила.

– Никто не просит тебя об этом, – с горечью произнес Гейдж. – Не стоило мне слушать тебя, я ведь спрашивал, но ты решила поступить так, будто ничего не случилось, черт возьми!

– Я не была уверена… Я не думала об этом. – Пошатываясь, она добрела до дерева и привалилась к стволу. – С той ночи я не позволяла себе вспоминать об этом кошмаре.

– Ты же знаешь, что я не позволил бы ни одному из деревни подойти к тебе.

– Знаю… – Бринн закрыла глаза, она по-прежнему держалась за дерево. – Они почти забыли обо всем.

– О чем ты?

– Я чувствую. Такое свершилось зло, а они едва помнят о нем. Подскажи им, и они почувствуют злость… удовлетворение и удовольствие. – Она со стоном стала раскачиваться. – Удовольствие!

Его руки обхватили ее, он прижал ее голову к груди.

– Ш-ш-ш!

– Она была доброй. Она хотела помочь, вылечить…

– Хочешь, я их сожгу?

Она в испуге посмотрела на него снизу вверх.

– Что?

– Они сожгли твою мать. Мне тоже спалить деревню дотла?

– Ты не смог бы…

– Посмотри на меня.

Воин. Жесткий. Безжалостный.

– Смог бы.

– Они причинили тебе боль. Месть облегчит страдания. – Холодная, дикая улыбка появилась на его лице. – Дать тебе факел?

Она вздрогнула.

– Нет.

– Точно?

Она уверенно кивнула.

– Даже если бы я захотела им отомстить, мать бы постаралась оттуда остановить меня. Она хотела помочь им.

Он покачал головой.

– Тогда ты дурочка, если повторяешь ее судьбу.

– Может быть. – Бринн судорожно глотнула. Рядом со всем этим ужасом она не могла спорить с ним. Нелегко было вспоминать о матери, когда в глазах вспыхивали картины ее смерти. – Мы можем уйти отсюда?

– Как только Малик вернется с новыми припасами. Я велел ему поторопиться. К ночи нам надо быть далеко отсюда.

– Можешь возвращаться, если надо. Я обойдусь без тебя.

– Оставайся здесь, я принесу воды и тряпку – вытереть тебя.

Бринн не смогла бы и шага сделать, даже если бы захотела. Никогда в жизни не чувствовала она себя такой слабой.

Гейдж быстро вернулся, умыл ее словно малого ребенка, дал воды прополоскать рот.

– Лучше? – спросил он.

– Да. – Ее еще шатало, но тошнота прошла. – Мне просто хочется скорее уйти отсюда. Я не могу выносить… Она была такой доброй, а они обо всем забыли…

– Успокойся. – Он сел и притянул ее на колени, нежно прижав к груди. – Расскажи мне о ней.

– О той ночи? Я не могу…

– Нет. О своей матери. Какая она была, твоя мать?

– Зачем тебе?

– Я тоже хочу помнить ее. Как ее звали?

– Мейрл.

– Как она выглядела? Светлая, как и ты?

– Нет, темнокожая, с красивыми синими глазами. У нее была чудесная улыбка. Она всегда радовалась… пока отец не ушел от нас.

– Она любила тебя?

– Очень. Она говорила, что мы не только мать и дочь, а словно сестры.

– Сестры?

– Ну, как тебе объяснить? Мы были на равных, мы обе занимались знахарством. Мы будто находились внутри круга, куда вход для всех остальных был заказан. Она все время повторяла: «Не беспокойся, Бринн. Они не могут переступить черту и войти в наш круг, но мы можем выйти к ним». – Она сжала его руку. – Но когда она вышла из круга, чтобы помочь им, они сожгли ее. Ей никогда не надо было делать этого. Я предупреждала ее. Я видела, как они обозлились на нее, узнав, что она спала с Роарком.

– Кто такой Роарк?

– Сын булочника. Ему было всего девять лет. Он упал с дерева и страшно разбился. Думаю, у него был перелом позвоночника. Он умирал. Травы действовали только как снотворное. Она знала, что надо лечь с ним, положив на него руки.

– Как ты с Маликом?

– Да, как я… – Она замолчала. О чем она? Слова лились в порыве откровения. Многое стало понятным, пока она лечила Малика, но ей пора замолчать. Разве смерть матери ее ничему не научила? – Нет, травы тоже помогли. Прикосновение просто облегчает страдания, но не…

– Продолжай! – поторопил охрипшим голосом Гейдж. – Тебе надо выговориться. Долгие годы ты все переживала молча. Доверься мне. Разве ты до сих пор не поняла, что я никогда бы не посмел тебя обидеть?

Сущая правда. Воспоминания… Она упорно гнала их от себя, но они пропитали ее горьким ядом, и она не могла…

– Не бойся. Мне больно, когда ты боишься.

Она не хотела причинять ему страдания. Она никогда не желала этого. Он смотрел ей в глаза, и в его взгляде светились искренность, нежность и преданность.

И все же, рассказывая, она не осмеливалась поднять на него глаза. Ее голова лежала у него на груди.

– Травы очень помогают. Но еще важнее – правильно их применять. – Помолчав, она резко добавила:

– Но и прикосновения лечат.

Он ничего не ответил.

– Зачем я тебе все это говорю? Ты ведь веришь только в то, что можешь потрогать.

– Тебе нужно выговориться мне.

Он, несомненно, был прав, и, возможно, его недоверие только подстегивало ее откровенность.

– Никакого чуда нет. Мне кажется, это идет от Бога. Думаю, он выбирает некоторых людей и передает им свой дар, чтобы они им пользовались. – Ее голос внезапно зазвучал твердо и решительно:

– Здесь нет ничего сверхъестественного. Ничего особенного, вроде природного дара красивого голоса, или умения владеть мечом, или грациозных движений. Это просто… необычно.

– Но люди этого не понимают. А когда ты узнала, что у тебя есть дар?

– За год до отъезда из Гвинтала. Я не испугалась. Мать говорила мне, что он передается от матери к старшему ребенку, и, возможно, пришел ко мне, когда я была совсем маленькой. Мать почувствовала прикосновение божественного, когда ей было всего семь лет.

– А почему тебя могло это испугать?

– Потому что я ощутила этот дар, когда пришлось лечить Селбара.

Он напрягся.

– Так могу я, наконец, узнать, кто же этот Селбар?

– Волк. Я нашла его раненным в лесу, его плечо и шея были разорваны. Олень рогами поддел его.

Гейдж широко раскрыл глаза.

– Волк! – Он не смог удержаться от смеха. – Волк?

– Прекрасный зверь. Он умер бы, не приди ко мне дар целительства.

Он перестал смеяться.

– Но ты ведь могла погибнуть, ухаживая за своим прекрасным зверем.

– Мне передали дар, и я должна была его применить.

– Полагаю, мать простила бы тебя, если бы ты не взялась лечить Селбара.

– Но мне бы тогда было стыдно самой, не помоги я волку. Особенно после того, как этот дар пришел ко мне. – Бринн мысленно вернулась к тому дню. – Я очень странно почувствовала себя. Руки покалывало, ладони стали почти горячими, и когда я положила их на рану волка, то почувствовала, что тело Селбара тоже стало теплее. Я пробыла с ним всю ночь, а утром поняла, что волк будет жить.

– Он мог бы выжить и без тебя.

– Конечно, если Господу было бы так угодно. Я не утверждаю, что дар срабатывает каждый раз. Легче лечить детей или таких людей, как Малик, у которых разум ясный. Но иногда больные не возвращаются к нам. Бывает, они погибают, уходят в мир теней…

– Но сын булочника не умер?

– Нет, он остался жив и выздоровел. Через четыре месяца он опять лазил по деревьям. Сначала они назвали это чудом. – Бринн закрыла глаза. – А потом сказали, что здесь кроется что-то другое.

– Колдовство.

При этих словах она вздрогнула.

– Она не была ведьмой. И я тоже. Это дар.

Он молчал, прижимая ее к груди с умиротворяющим спокойствием.

– Ты все еще не доверяешь мне?

– Хотелось бы. Если бы это было в моих силах, я дал бы тебе все, что ты от меня хочешь. – Он встряхнул головой. – Я знаю, ты не ведьма, ты добрая, милая и хочешь только блага для всех. И я не перестану сражаться до конца своих дней во имя твоей защиты и ради того, что ты называешь даром. Довольно с тебя?

Нет, она по-прежнему пребывала одна в своем круге. Ее дар оставался для всех подозрительным. Он услышал ее рассказ и не испытал ни отвращения, ни страха, который она встречала на лицах тех, других, слышавших о ее даре. Для него неважно, чем она занималась, он принимает ее и всегда защитит. Она почувствовала облегчение, словно с ее плеч сняли непосильную ношу.

– Я не могу просить тебя. Дар предназначен мне, так уж получилось.

– Я сам предложил тебе помощь и защиту. – Он прижал ее к груди. – А теперь помолчи. Отдохни и постарайся не думать о прошлом. Скоро мы уйдем отсюда. Мы далеко от деревушки рыбаков?

– До Селкирки? Полный день пути. Сегодня нам надо переночевать здесь.

– Разве теперь ты руководишь моими людьми? Я повторяю, мы отправимся в путь сразу же, как только добудем провиант. Мы будем ехать всю ночь и к рассвету дойдем до деревни, где я смог бы договориться о лодках.

Он никогда не совершал переходов ночью, все знали, как они опасны и для людей, и для лошадей. Он решился на это только ради нее. Бринн закрыла глаза, отдаваясь чувству близости, сердечного родства. Теперь она не одинока. Наверняка они еще не раз столкнутся в споре, но она примирится с его всепоглощающим уютом.

Ночь выдалась пронзительно-холодной. Свирепо завывал ветер, когда к рассвету они добрались до Селкирки. Деревня показалась Бринн совсем маленькой. Она помнила ее многоголосой, шумной, а сейчас в ней оказалось домов двадцать, беспорядочно разбросанных по побережью. В столь ранний час на улицах почти никого не было, но Бринн заметила две небольшие лодки, качавшиеся в море, наготове стояли еще четыре.

– Что такое? Ты чему-то удивлена? – спросил Гейдж. – Разве мы не туда попали?

– Туда. – Бринн не могла ошибиться. – Тогда деревня казалась гораздо больше.

– В детстве все кажется больше. – Гейдж повернулся к Малику. – Не знаю, как долго пробудем здесь, так что поищи, где мы могли бы остановиться. На побережье чертовски холодно.

– А ты чем займешься? – спросил Малик.

– Тем, что умею делать лучше всего – торговаться. – Гейдж пришпорил коня. – Хочу перехватить рыбаков до их выхода в море, иначе придется торчать без дела до заката, пока они не вернутся.

«Торчать без дела? Гейдж понятия не имеет, что это значит», – с грустью подумала Бринн. Такой неугомонный характер всегда будет в вечном движении. За долгие недели ее борьбы за спасение жизни сарацина Гейдж из-за вынужденного добровольного безделья еще больше привязался к другу.

– Поехали, – сказал Малик. – Укроем вас, женщин, от этого дикого ветра. Эдвина просто посинела от холода.

– Очень любезно с вашей стороны, – едко заметила Эдвина, – но мне не так уж плохо. Вы сами, как я заметила, дрожите, словно лист на ветру.

Слова Эдвины задели Малика.

– Ты всегда замечаешь только плохое и не хочешь видеть того, что бросается в глаза. Почему бы тебе не обратить внимание, как великолепно я смотрюсь на своем коне. Или, скажем, оценить мое остроумие. Нет, я, видите ли, чувствителен к холоду. У меня на родине не бывает таких убийственных северных ветров.

Эдвина опустила глаза, прикрыв их длинными пушистыми ресницами.

– Я рада, что вы так понятно объяснили мне свои достоинства, и не стану больше укорять вас за то, что вы неженка.

– Неженка? – повторил Малик, не веря своим ушам. – Разве есть хоть капля слабости в…

– Эдвина, может, и примирилась с холодом, а я так вся дрожу, – вступила в разговор Бринн. Ее забавляли перепалки между ними, так и подмывало послушать дальше, но на этот раз она слишком устала. Пережитое в Кайте, длинный переход утомили ее. – И потом я хочу спать.

– Я мигом! – Малик махнул рукой Лефонту, и они поскакали в деревню.

Жители встретили их с крайним недоверием и неохотно торговались. Битый час Малик пытался уговорить их, прежде чем нашел то, что искал. Недовольный собой он вернулся к ожидавшим его Бринн и Эдвине.

– Гейджу станет не по душе, если здешние мужчины станут торговаться так же яростно, как и их жены. Мне удалось договориться всего о пяти домишках, да и то втридорога. – Малик кивнул на небольшой домик на берегу. – Для Гейджа и для тебя, Бринн, – сказал он и, повернувшись к Эдвине, добавил:

– Вы с Алисой займете вон то жилище, а Лефонту с его людьми придется разместиться в трех остальных.

– А как же ты? – спросила Эдвина.

– Лягу у вашего порога.

– Как это?

– Только так я смогу доказать, что не неженка. – Малик принял героическую позу. – Свернусь у дверей, подставив лицо холоду, всегда готовый отразить любую беду от вас, даже под угрозой схватить жуткую простуду, которая унесет меня из этого бренного мира, – мрачно добавил он.

– Разрешаю тебе пролежать часа два! – усмехнулась Эдвина.

– Увидишь. – Малик завернулся поплотнее в накидку и направился к Лефонту. – Идите в дом и согрейтесь, пока я займусь размещением всех остальных на этом заброшенном побережье. – Он вздохнул. – Кроме себя самого.

– Он что, и вправду решил улечься у дверей? – нахмурилась Эдвина, глядя ему вслед.

– Я бы не удивилась, – ответила Бринн.

– Надо помешать ему, – встревожилась Эдвина. – Он только после болезни, и упрямство не доведет его до добра.

– Он сейчас здоров, как никогда.

– И все же это безумие. Скажи ему, чтобы он не вздумал сделать так, как пообещал.

– А почему ты сама ему не скажешь?

– Потому что только этого он и ждет от меня. Хочет услышать, как он силен. Так вот, я не стану ничего говорить.

– Но почему?

– Потому что он каждый раз… Не стану, и все! – Эдвина окликнула Алису, разговаривавшую с Лефонтом. Рядом стоял Малик. – Нам есть где укрыться, Алиса. – Эдвина с вызовом посмотрела на Малика. – И наверняка там найдется теплый уютный очаг.

– Не сомневаюсь, – мрачно заметил Малик.

Эдвина пробормотала что-то себе под нос и направилась к домику.

– Она сердится? – спросила Алиса, подойдя к Бринн.

– Понятия не имею, – уклонилась от разговора Бринн. Между Маликом и Эдвиной сложились непростые отношения, и порой трудно было понять их взаимные чувства. – Почему бы тебе не спросить у нее самой?

– Мне она вряд ли скажет, – ответила Алиса. – Она не разговаривает со мной о Малике.

На них обрушился сильный порыв ветра. Алиса поежилась и торопливо зашагала к домику.

Алиса полнеет день ото дня, посмотрела ей вслед Бринн. Поездка пошла подневольной любовнице на пользу. И держаться Алиса стала уверенно, с чувством собственного достоинства. Куда и девалась робкая, забитая служанка Эдвины, что боялась собственной тени! Обе женщины вели себя как настоящие подруги, и им обеим такая дружба пошла на пользу.

Бринн бросила взгляд на берег. Там сидел Гейдж на перевернутой рыбацкой лодке, разговаривая с небольшой группой деревенских жителей, собравшихся около него. Он яростно жестикулировал, иногда улыбался, стараясь убедить и перехитрить их. Его волосы отливали густым иссиня-черным цветом. Под серым безрадостным небом ветер безжалостно трепал шевелюру Гейджа. Уж если его ураганные порывы пронизывали Бринн, укрывшуюся возле домика, то у воды он наверняка просто сбивал с ног и резал, как кинжал. Гейдж продрогнет до костей, а если верить Малику, вернется он, похоже, не скоро.

Своим ожиданием на ветру и волнением Гейджу не поможешь, и Бринн быстро зашагала к домику, на который ей показал Малик.

Гейдж вернулся с побережья только с наступлением темноты.

Бринн стояла у очага. Увидев его, заволновалась.

– Ты ужасно выглядишь! Закрывай дверь и иди к огню. – Она поспешила навстречу.

Щеки Гейджа обветрились, а в уголках рта от усталости пролегли глубокие морщины.

– Огонь? А что это такое? – Он пытался улыбнуться, но застывшие губы плохо повиновались. Он потянулся к очагу. Почувствовав тепло, закрыл глаза. – Ага, теперь припоминаю.

Бринн расстегнула его накидку и положила на стул.

– Снимай доспехи.

– Подожди.

– Снимай. Ты просто валишься с ног от усталости. Мне не стащить с тебя эту тяжелую кольчугу.

Он попытался было развязать кожаные ремешки, но пальцы не гнулись.

– Стой спокойно! – Бринн приподнялась на носки и развязала кольчугу на его плечах, а потом расстегнула остальные петли. – Теперь разденься совсем, а я велю принести воды.

– Воды?

– Чтобы ты вымылся. Час назад Лефонт приказал своим солдатам нагреть ее.

Он смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Как мило с его стороны! Я не замечал раньше, чтобы Лефонт так заботился обо мне.

– Разденешься – полезай туда. – Бринн кивнула на неглубокий деревянный бочонок, который ей удалось выпросить в деревне. – Он, правда, попахивает вином, но больше мне ничего не удалось найти. Женщины приняли меня за сумасшедшую, когда я сказала, что буду мыться в нем.

– Уж пусть лучше пахнет вином, чем рыбой, которой от меня несет весь день.

Бринн потянула носом. С ним вместе вошел и рыбный дух.

– Тебе пришлось нелегко, – сказала она и, открыв дверь, вышла.

Вернувшись, Бринн застала Гейджа сидящим в бочонке. Он хмурился от нетерпения.

– Давай скорее! – сказал он. – Я чертовски устал и боюсь, что вообще не выберусь из этого корыта, так я окоченел.

– Ничего, на этот случай у нас есть топоры. – Она показала на двух солдат, внесших вслед за ней котлы с водой – из котлов валил густой пар.

Окунувшись в горячую воду, Гейдж через четверть часа со вздохом облегчения привалился к стенке бочонка.

– Согрелся? – Бринн намылила его широкую спину и окатила водой.

– Да, а то я уже и верить перестал, что вообще согреюсь когда-нибудь. Господи, какой жуткий ветер!

– Ты же привык к холоду. Ведь Норвегия не в теплых же краях?

– Верно, но я давно уехал оттуда. В Византии тепло, а в Нормандии вполне сносно. Интересно, и зачем понадобилось Гевальду забираться так далеко на север в поисках своей земли обетованной?

– В Гвинтале не так холодно. Я говорила тебе, что остров защищен высокими скалами. – Бринн поднялась с колен. – Чище мне тебя не вымыть в этом маленьком бочонке. Вставай, я вытру тебя.

Недовольно ворча, Гейдж вылез из бочонка.

– Еле-еле.

– Что ты сказал? – спокойно спросила Бринн, растирая его полотном.

– Еще чуть-чуть, и тебе пришлось бы звать Лефонта с топором.

Она обернула его в большой сухой кусок полотна.

– Хорошо еще, что вообще удалось найти хоть что-то. Не надо было вырастать таким огромным.

– Это наследственное. Хардраада был выше двух метров ростом.

Она покачала головой.

– Поразительно! Посиди у огня. Сейчас солдаты унесут бочонок, а потом я накормлю тебя похлебкой.

Гейдж устроился поближе к очагу и привалился к теплым камням.

– Могу я узнать, с чего это ты так добра ко мне?

– Я отдохнула и согрелась, а ты нет.

– Раньше ты не очень-то думала о нас обоих.

– Как нелегко быть с тобой! Вечно ты стремишься все дотошно выяснить. Даже заботу о себе воспринимаешь подозрительно. Как трудно тебе предлагать свою помощь! – Бринн открыла дверь, чтобы позвать солдат, и в комнату ворвался резкий ветер. – Не снимай полотна. – И она вышла.

Бочонок солдаты унесли. Бринн вернулась встревоженная.

– Малик сидит на пороге у домика Эдвины.

– Знаю. Я подходил к нему, когда шел мимо, но он ответил, что так надо.

– Какая глупость! На улице ледяной холод. Наверное, Эдвина права, я заставлю его пройти в дом.

– Оставь их в покое. Малику не понравится, что ты вмешиваешься.

«Похоже, он прав», – подумала Бринн. Малик обычно знал, что делает.

– Давай ужинать, – поторопил ее Гейдж. Она наклонилась над огнем, к котлу с кипящей похлебкой.

– Удалось достать лодки?

– Всего четыре. – Гейдж взял у нее из рук деревянную ложку и миску. – И то совсем маленькие. На каждую едва поместится человек восемь, так что придется оставить здесь часть людей Лефонта и всех лошадей.

– В Гвинтале тебе не понадобится армия.

– Надеюсь! – Он доел похлебку, а потом сказал:

– Но все в жизни меняется, и Гвинтал, может, уже не тот спокойный остров, каким ты знала его.

– Там все по-прежнему, – поспешила уверить его Бринн. – Гвинтал никогда не изменится. Еще похлебки?

– Нет! – Он поставил миску на пол. – Мне надо кое о чем рассказать тебе.

У Бринн тревожно забилось сердце.

– Что случилось?

Он снял с себя полотно и встал.

– Мне надо показать тебе кое-что. – Гейдж, не одеваясь, подошел к своей одежде, лежавшей на стуле, и достал кожаный кошелек. – Похоже, мы не первые чужестранцы в этой прибрежной деревне. Неделю назад здесь был некто молодой светловолосый и симпатичный.

– Ричард?

– Он не назвался. – Гейдж открыл кошелек. – Но он хотел попасть на остров к северу отсюда. Взял лодку и молодого мужчину в помощь, а заплатил вот этим.

Взглянув на его ладонь, Бринн увидела свой небольшой рубин.

– Твой? – спросил он.

– Да. Делмас, как я и думала, отдал его Ричарду.

– Ты права. – Он вложил рубин ей в руку. – Этот юноша, Уолтер, оставил камень отцу, чтобы тот сохранил рубин до его возвращения. Он будто предчувствовал, что, отправляясь в путь с Ричардом, не стоит брать с собой ничего ценного.

От камня веяло холодом и враждебностью. Совершенно чужой камень. Она носила рубин с самого детства, но сейчас она не могла избавиться от странного ощущения, будто не имеет к нему никакого отношения: он не принадлежит ей после того, как послужил жаждой наживы Делмасу и хитрому коварству Ричарда.

– Этот Уолтер наверняка повез Ричарда в Гвинтал, но он не сумеет пристать к берегу.

– Если Ричарду все же удастся попасть на остров, то нам, возможно, придется столкнуться с неприятной неожиданностью, когда мы окажемся там.

– Он не сумеет найти дорогу! – уверенно повторила она и, подойдя к своей кожаной сумке в углу, положила туда рубин. Вряд ли она сможет надеть его снова на шею. – Гвинтал находится в безопасном месте от него.

И все же, как она ни старалась успокоить Гейджа, возможное появление Ричарда смутило ее. Он шел не вслед за ними, а опередил их и явно готовился к неожиданной встрече.

Взяв в охапку шерстяные одеяла, сваленные в углу, Бринн поднесла их к камину.

– Это наши собственные. Я вытрясла их сегодня днем. На кровати одеяла грязноватые, боюсь, в них могут оказаться насекомые. – Она расстелила их у огня. – Мы отправляемся завтра?

– Да, рано на рассвете.

– Тогда спать. – Она сняла платье и легла. – Ну, что стоишь? Ты ведь устал.

– Ладно. – Гейдж лег и отвернулся от нее. – Спокойной ночи.

Бринн не понимала, что происходит. Он отказался от нее, не может быть. Она устроилась поудобнее, стараясь не дотрагиваться до него.

– Спокойной ночи.

В комнате сгустилось молчание, и только хруст потрескивавших поленьев нарушал тишину.

– Почему? – тихо спросил он.

Она сама едва не задала ему тот же вопрос, когда он повернулся к ней спиной.

– Почему ты так ласкова со мной сегодня? – снова спросил он.

– А почему ты был так добр ко мне в Кайте?

– Так, значит, в благодарность?

– И да, и нет. Тебе было тяжело, и мне захотелось помочь. – Она помолчала, а потом неуверенно спросила:

– Почему ты не обнимешь меня? Слишком устал?

– Я никогда не видел тебя такой, как в Кайте, тебе было так плохо, и я подумал, что тебе необходимо время, чтобы оправиться.

Снова доброта.

– Когда ты обнимаешь меня… мне приятно. Я чувствую себя очень одинокой и немного испуганной. Если тебя не очень затруднит…

Его руки обвились вокруг нее. Тяжелые, теплые, оберегающие.

– Не затруднит, – хрипло проговорил он.

– Спасибо. – Она крепко прижалась к Гейджу. Волосы на его груди попахивали мылом и травами, которые она добавила в воду. – Я не хочу мешать тебе.

– Напрасные старания. Ты всегда волнуешь меня. – Его руки крепко обняли ее. – Спи. Тебе надо отдохнуть. Завтра нам предстоит неприятное путешествие по этому холодному морю.

– Да… – Она обняла его. Ей хотелось поговорить с ним, но она понимала, что должна лежать спокойно, не мешая ему заснуть. Гейдж вынес весь этот ужасный холод и ветер ради нее. – Нам обоим надо выспаться.

Сквозь сон она слышала могучие удары волн о скалистый берег и мрачное завывание ветра. Разбушевавшаяся стихия только усиливала удовольствие от тепла, исходившего от жаркого очага, и от защищенности, которую она испытывала, тесно прижавшись к Гейджу.

***

Малик изо всех сил удерживал на плечах накидку. Порывы ветра поднимали ее, пытаясь вырвать из рук.

– Этот сумасшедший бросил себя на порог, словно мешок с ячменем! – с отчаянием проговорила Эдвина, выглянув в окно. – Алиса, позови его в дом.

– Сама и скажи. Решайте все сами, – зевнула в ответ Алиса, направляясь к своему лежаку у задней стены комнаты. – Я ложусь спать. Мне и ребенку надо отдохнуть.

Алиса оставалась последней надеждой Эдвины, не желавшей ввязываться в безумную выходку Малика. И Бринн, и Алиса отступили, оставив решение за ней. Раз так, она ничего не скажет ему, решила Эдвина. Прогнать Малика с порога ей не удастся. Для него имели большое значение символы, и позволь она ему переступить порог своего дома… Он придаст ее предложению далеко идущий глубокий смысл, а она больше не хотела знать ни одного мужчину.

Он может просидеть у порога всю ночь. Она не хотела впускать в свою жизнь другого человека, пока не избавится от первого. Теперь она впервые почувствовала свободу, радовалась новому ощущению, какого прежде не знала. Зачем ей шут, ничего всерьез не воспринимающий?

Ветер завыл с новой силой, Малик весь съежился. Ему уже стало совсем не под силу справляться в одиночку с резкими порывами. Он прятал голову в плечи, вжимал ее в шею.

Днем Эдвина на несколько минут выходила из дома и с огромной радостью вернулась обратно. С тех пор ветер усилился и наверняка резко похолодало.

Малик говорил, что у него на родине нет таких холодных, резких ветров.

Вот и пускай отправляется к себе в Византию, ему не место среди чужестранцев. Кроме Гейджа Дюмонта, здесь у него никого нет, Эдвина чувствовала это. Зачем он пришел в страну, где на него смотрят как на дикого варвара, пока не узнают поближе. Она и сама была уверена, что сарацины – невежественный народ. Однако она никогда не признавалась Малику, что его острый ум и глубокие познания поразили ее. Рядом с ним она чувствовала себя полной невеждой. После замужества Эдвина почти все время болела и не покидала свою комнату. В отчаянии она попросила священника обучить ее хоть чему-нибудь из того, что должна знать женщина. К ее величайшему удивлению, Малик опроверг многое из того, чему ее учили, и терпеливо занимался с ней при любой возможности.

Гром.

«Неужели пошел дождь? Нет, просто волна с силой двинула о берег», – с облегчением подумала она. Какая разница! Пускай из-за своего упрямства коченеет до костей, только тогда она, может, и пригласит его в дом.

И в самом деле разразился ливень. Крупные капли дождя стучали о порог, били в дрожащее тело Малика. Мокрая накидка облепила плечи.

– Матерь Божья! – Она быстро приоткрыла дверь. – Заходи!

Малик вскочил на ноги.

– Я думал, что не дождусь, пока ты меня позовешь, – радостно улыбнулся он. – Я уж было думал, что мне придется у твоего порога врасти в землю. Правда, я плохо представляю себе, как что-то здесь может пустить корни при такой неблагодатной погоде. Должно быть…

– Успокойся! – Схватив его за руку, Эдвина потянула его в дом – он позволил себя увести – и захлопнула дверь. – Не шуми, Алиса пытается заснуть! – Она подвела его к огню. – Я ни за что бы не уступила, не пойди такой ливень.

Он согласно кивнул.

– Ко мне с небес сошла благодать. Господь всегда хранит меня в правом деле. – Малик протянул руки к огню и довольно выдохнул:

– … И посылает тебе.

Она хмуро посмотрела на него.

– Ты ел?

– Да, я знал, что должен подкрепить свои силы перед сражением. – Он сел у огня и вытянул ноги. Все его движения отличались грацией и изяществом. До чего же был он гибок и хорош! Эдвина отвела взгляд. – Пусть так и будет.

– Я не собираюсь бороться с тобой. Когда согреешься – уходи.

– Мне придется здесь долго оставаться. Я промерз. Из-за тебя я просидел целую вечность на этом ужасном ветру.

– Я тут ни при чем.

– Я ведь страдал на пороге ради тебя.

– Из-за моего случайного слова «неженка»? Я просто пошутила, мне и в голову не могло такое прийти, что ты решишься на подобное безумие.

– Это не безумие. – Малик, не отрываясь, смотрел на огонь. – Я не очень-то уважаю воинов Вильгельма из-за их кровожадности, но признаю их рыцарский обычай сражаться на турнирах во славу своих дам и посвящать им свои подвиги.

– При чем тут это?

– Я сражался с ветром и холодом и посвящаю битву тебе. – Он повернулся и посмотрел ей в глаза. – Ты окажешь мне свою милость?

Эдвина почувствовала волнение. Он был так прекрасен в отблесках огня! Нет, он был великолепен…

– Я все еще замужем.

– Дамы при дворе Вильгельма не считают это препятствием, – решительно тряхнул он головой. – Но я понимаю, как для тебя это важно. Не беспокойся, я терпелив и думаю, скоро все решится!

Она не могла оторвать от него глаз. Благородство и нежность. Юмор и страсть. Все это скрывается за внешностью небожителя, которой она так боялась.

– Позволь мне прислониться к стене, Эдвина.

– Глупости! – сдавленным голосом сказала она. – Я не награда, за которую стоит бороться. Отдай свои льстивые речи и красивое личико женщине, которая…

– Так вот в чем дело! – перебил он ее. – Тебе противно смотреть на меня?

– Да нет же.

– Если мое лицо не нравится тебе, то с этим надо что-то делать. – Малик нагнулся к огню, осторожно взял полусгоревшую ветку и зажег ее от пламени. – Тебе ненавистно видеть эту красоту. Что ж, мы это исправим. Обгорелая щека, или ожог над бровью…

– Что ты делаешь?

Эдвина с ужасом смотрела, как он подносит горящую ветку к щеке.

– Сражаюсь с шелухой. – Он улыбнулся, едва пламя коснулось его бородатого лица. – Трудно…

– Сумасшедший! – Она вырвала ветку из его рук. – Дурак! Ты и вправду сделал бы это?

– С огромным отвращением. Я терпеть не могу боль. – Он поднял брови. – Мне было бы легче, если бы ты сама это сделала.

– Я? Ты хочешь, чтобы я прижгла тебе лицо?

– Конечно. Раз мое лицо оскорбляет твой взгляд, то нам надо избавиться от этого недостатка.

Он и вправду сделал бы это. Именно потому, что он просидел четыре часа на ледяном холоде.

– Ты ненормальный! Ты… – Слезы хлынули у нее из глаз. – Неужели тебе не жаль… Обещай мне, что не будешь…

– Успокойся… Значит, оно тебе не так уж противно?

– Обещай мне.

Его пальцы дотронулись до ее щеки, проведя по мокрой от слез дорожке.

– Если пообещаешь видеть за лицом человека, если оно не будет тебе заслонять мою персону… – Он шутливо склонил голову. – Тогда я позволю этой ветке сгореть.

Она кивнула.

Малик посерьезнел.

– Ух, еще одно препятствие преодолено без потерь!

О себе она не могла сказать то же самое. Эдвина себя не понимала. Почему ей вдруг стало горько до слез, старая боль дает о себе знать и не пускает в душу уверенность в себе? Она не чувствовала себя по-женски всесильной. Напротив, была растеряна. Ей пришлось отступить, защищаться. Она вытерла слезы тыльной стороной ладони и постаралась заговорить уверенно, с иронией:

– Не совсем без потерь. Ты обжег бороду.

– Завтра я ее вообще соскоблю, – нахмурился он, – но к добру это не приведет.

– Почему?

Его глаза хитро загорелись.

– Без бороды я подобен несравненному Адонису. Мужчины готовы расправиться со мной из зависти, а дамы все хотят стать Афродитами, дабы любить меня. Солнце скрывается в облаках из-за сияния моего…

– Слышать не могу! – Эдвина невольно улыбнулась.

– Хорошо, что ты повеселела.

– Мне очень не понравилось быть женой. Я хочу жить свободно. – Эдвина говорила серьезно.

– Ты ничего не видела хорошего с этим… Уж я постараюсь доказать тебе, что быть женой – счастье. – Он наклонился и взял ее руку. – Я дам тебе радость, Эдвина.

Она едва не поверила ему. От его прикосновения обжигающие волны странного, незнакомого доселе чувства прокатились по телу, наполнив ее смущением. Она отняла руку.

– Алиса рассказывала мне, что среди солдат ходят легенды о твоем умении приносить радость женщинам. Я не стану одной из многих.

– Ты не будешь одной из… – Он осторожно подбирал слова. – Не стоит отрицать, что я был с этими женщинами. Мне хотелось найти свой идеал. Они приносили мне радость. Я люблю женщин. Я считаю, что у них прекрасное тело, они сильнее нас, несчастных мужчин, и ближе к божественному совершенству. – Эдвина собралась ответить, но он жестом остановил ее. – Но когда я увидел тебя, то понял, что ты та женщина, которую я так долго искал. Ты мой идеал. И мы непременно будем вместе. – Он снова протянул к ней руку. – Ты разобьешь мне сердце, если не окажешь милость, Эдвина.

Она не могла прикоснуться к нему. Если она даст ему свою руку, то проиграет все, чего добилась за эту ночь. Она не должна отказываться от своей свободы.

Но она осторожно коснулась его руки.

– Это ничего не значит, – прошептала она. – Не хочу лгать тебе. Я ничего не обещаю. Он сжал ей руку.

– Мне ничего не надо больше. Просто посидим у огня, держась за руки, и станем радоваться, что мы вместе. Ты сольешься со мной, а я – с тобой. Ты увидишь, как это приятно.

Близость. Сладкая истома. На душе птицы поют. Слияние без соединения тел.

– Чувствуешь? – спросил Малик.

– Можно спросить? – как во сне сказала она.

– Все что угодно.

– Ты и вправду вдвое краше без бороды?

– Нет. Я соврал! – Он помолчал. – Вчетверо. Поэтому я и отрастил бороду. Я не вынес бы такой отчаянной ревности между…

Эдвина рассмеялась.

– Ты, наверное, так же уродлив, как и грешен. Не сомневаюсь, что твоя борода скрывает безвольный подбородок и бахвальство…

Она замолчала. Как многому научил он ее за эту ночь! Юмор, и слезы, и эта упоительная близость, когда просто рука в руке – такого она никогда не чувствовала.

Эдвина закрыла глаза и с отчаянием произнесла:

– Я не даю никаких обещаний!

Но она не смогла заставить себя отнять у него свою руку.