"Князь вампиров" - читать интересную книгу автора (Калогридис Джинн)

Глава 11

ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА

7 сентября

Пять ночей подряд я провел, не смыкая глаз, у изголовья постели Люси. Мне не раз приходилось дежурить возле своих пациентов, но никогда еще это занятие не вызывало у меня столько радостных и горестных чувств одновременно. От профессора никаких вестей. Он сейчас в Шропшире[26], в моем небольшом и довольно ветхом доме, доставшемся в наследство от родителей. Каждый день я отправлял туда телеграммы на имя некоего «мистера Уиндема» с кратким отчетом о состоянии Люси. Такой покров секретности представляется мне довольно глупым, но профессору виднее.

В течение четырех дней (и ночей) Люси чувствовала себя достаточно хорошо. Ее здоровье начало заметно восстанавливаться, и я уже поверил в действенность "магии" профессора. Поглощенный заботами о Люси, я начисто забыл о том, что мой организм, каким бы сильным и здоровым он ни был, тоже нуждается в сне. На пятую ночь, едва заняв свой пост, я ощутил невероятную сонливость, и Люси с присущим ей юмором (как я счастлив, что она снова в состоянии шутить!) сказала, что нести "вахту сна" лучше на мягком диване, чем на стуле. Она предложила мне перейти в соседнюю комнату и хорошенько отдохнуть. Я наотрез отказался оставлять Люси одну и в то же время не мог противиться накатившей усталости. Уповая на защитную силу серебряного распятия, которое Ван Хельсинг поместил над окном спальни, я решил немного вздремнуть сидя.

Но из моей затеи ничего не вышло: я заснул как убитый и проспал до позднего утра. Разбудили меня встревоженные голоса служанок:

– Ты только посмотри! Бедная мисс Люси!

– Доктор заснул. Давай, буди его!

Мне очень не хотелось просыпаться, но, когда я понял, что стряслась какая-то беда, вскочил на ноги, как мать, разбуженная плачем младенца. Стоя возле постели Люси, служанки испуганно глядели на свою молодую хозяйку.

Боже мой! Только ее золотистые волосы, разметавшиеся по подушкам, имели прежний вид. Кожа и губы девушки приобрели жуткий землистый оттенок. Дыхание Люси было поверхностным и неровным. Бедняжка едва могла говорить. Я взял ее руку – она была холодной словно лед, а пульс едва прощупывался. Я распорядился немедленно принести Люси бокал портвейна, но ничего не говорить миссис Вестенра. Вторую служанку я отправил на почту с телеграммой "мистеру Уиндему" (я просил профессора незамедлительно вернуться в Хиллингем). Люси порывалась говорить, но, видя, каких усилий стоит ей каждое слово, я "докторским" тоном изрек, что ей сейчас лучше полежать молча.

Затем я подошел к окну и, стараясь не привлекать внимания Люси, проверил, на месте ли серебряное распятие. Я почти не сомневался, что вчера оно вывалилось из щели, а служанка, убиравшая в комнате, вполне могла взять его себе, ничего не сказав молодой госпоже.

Ничего подобного! Распятие оказалось на месте (я заметил его блестящий краешек). Ни вечером, ни ночью никто к нему не притрагивался. Но тогда что же могло произойти, пока я спал? Я был близок к панике. Только я поверил в объяснения Ван Хельсинга, как на тебе! И если он ошибался насчет охранительной силы распятия, может, и все прочие его рассуждения тоже ошибочны?

Пока мне не оставалось ничего другого, как дождаться, пока служанка принесет портвейн, а потом осторожно поднести бокал к губам Люси и помочь ей выпить содержимое. А с каким виноватым, извиняющимся видом она глядела на меня! У меня просто сердце разрывалось. Допив вино, Люси вяло откинулась на подушку и вскоре заснула.

Попросив служанку принести лист бумаги и конверт, я торопливо написал короткое письмо Арту, сообщив о рецидиве болезни его невесты. После чего служанке пришлось вторично прогуляться на почту.

Время тянулось еле-еле. Если Ван Хельсинг получил мою телеграмму и сразу же выехал в Лондон, к вечеру он должен быть здесь. Самое скверное, что сейчас я больше ничем не мог помочь Люси. Отчаяние заставило меня подумать о переливании крови – новшестве, которое сравнительно недавно вошло в медицинскую практику, но до сих пор считалось малоизученным. Но кто бы стал донором Люси? Кандидатуру миссис Вестенра я отмел сразу: здоровье этой женщины оставляло желать лучшего, а сама процедура вызвала бы у нее целую лавину страхов и домыслов. Трое молодых служанок тоже не вызывали у меня особого доверия в качестве доноров (правда, сам не знаю почему). Оставался один я. Но даже если бы у меня имелись необходимые приспособления для переливания (каковых, естественно, не было), провести его я все равно бы не смог. Во-первых, невозможно быть одновременно донором и врачом, наблюдающим за процедурой, а во-вторых, при переливаниях нередки обмороки доноров (что могло бы стоить жизни и Люси, и мне).

Под вечер принесли телеграмму от "мистера Уиндема". Профессор сообщал, что приедет завтра, рано утром. Хотя моя вера в силу распятия значительно пошатнулась, я был рад скорому появлению Ван Хельсинга. В его присутствии я чувствовал себя значительно увереннее.

Слава богу, ночь прошла спокойно. Я не сомкнул глаз. Вина перед Люси (я не могу перестать любить ее) прогнала всякий сон.

Наконец приехал профессор. Он был в мрачном расположении духа. Скорее всего, за эти дни произошли еще какие-то события, не дававшие ему покоя. Поздоровавшись с миссис Вестенра (похоже, она предпочитает не знать об истинном состоянии здоровья дочери), профессор сразу же обратился ко мне:

– Распятие на месте? Кто-нибудь из служанок вполне мог заметить его и убрать.

– Его никто не трогал. Сейчас вы сами убедитесь. Распятие по-прежнему там, где вы его оставляли.

– В таком случае кто-то другой послужил вампиру проводником, – предположил профессор. – Миссис Вестенра исключается.

– Нет, только не она, – согласился я, удивляясь себе. – Она не могла...

При всей серьезности нашего положения Ван Хельсинг не удержался от улыбки.

– А у вас, дружище Джон, прирожденный талант ясновидца. Я вам где-то даже завидую, поскольку те жалкие способности, которыми я обладаю, стоили мне неимоверных усилий.

Улыбка погасла.

– Насчет миссис Вестенра вы абсолютно правы. Те, против кого мы сражаемся, не тронули ее. Даже ничтожные изменения ауры сразу же становятся заметны. А у миссис Вестенра аура чиста. Однако мы должны расспросить всех, кто провел в Хиллингеме ту злополучную ночь. Возможно, накануне кто-то мог заходить в гости к Люси или миссис Вестенра. Нужно поговорить и с этими людьми. Тогда мы отыщем разгадку.

У дверей спальни Ван Хельсинг умолк. Невысокая горничная открыла дверь и слегка поклонилась. Мы попросили ее уйти, сказав, что доктор должен внимательно осмотреть мисс Люси. Девушка неохотно удалилась, и это было весьма кстати, поскольку едва профессор вошел внутрь и увидел спящую Люси, он громко прошептал:

– Боже мой!

Некоторое время мы оба молчали. Спальню наполнял неяркий свет раннего утра. Чувствовалось, что Люси стало еще хуже. Щеки у нее совсем ввалились, землистый цвет лица сменился мертвенной бледностью. Люси находилась на пороге смерти. Когда я это понял, то чуть не заплакал.

Профессор коснулся моего плеча (никогда не предполагал, что у него настолько сильная рука).

– Джон, Люси еще можно спасти, но надо действовать быстро. Есть один способ. Попробуем его. Все объяснения потом.

– Да, конечно, – пробормотал я, с трудом выбираясь из болота горестных мыслей. – Мне это тоже приходило в голову! Переливание...

Он вздохнул и покачал головой.

– Нет. Переливание крови – слишком рискованная процедура. Я знаю, иногда оно творит чудеса, но гораздо чаще оканчивается смертью... Попробую все-таки вкратце объяснить, что я предлагаю. В какой-то степени это тоже можно назвать... переливанием. Но оно происходит не на телесном уровне.

В другое время я затеял бы с ним медицинский спор. Сейчас мне было не до дебатов, я просто моргал и ждал хоть каких-то разъяснений.

– Мне необходима полная конфиденциальность. Скажите миссис Вестенра и служанкам, чтобы и близко не подходили к спальне. Для пользы дела придется солгать: объясните им, что мы будем производить переливание крови и любое постороннее вмешательство может угрожать жизни мисс Люси.

Я уже направился к двери, но заметил, что Ван Хельсинг еще не договорил. Профессор морщил лоб, подыскивая слова. Я остановился.

– Джон... не знаю, вправе ли я просить вас о таком одолжении. Видите ли, задуманная мной процедура тоже требует донора.

– Так в чем же дело? – удивился я. – Я готов.

– Но учтите: я заберу часть силы вашей ауры, и на какое-то время вы станете очень уязвимы.

– Профессор, я готов отдать даже собственную душу.

Он с явным облегчением вздохнул.

– Я бы мог обойтись и своими силами, но тогда действенность была бы намного ниже. Замечательно, я пойду в соседнюю комнату и подготовлюсь. Вас не затруднит принести снизу мой саквояж? С ним наше "переливание крови" будет выглядеть убедительнее.

Я кивнул, и мы оба покинули спальню Люси: профессор направился в комнату, служившую Люси гостиной, а я двинулся по коридору к лестнице. Сделав несколько шагов, мы оба услышали звонок, раздавшийся у входной двери. Следом послышался писклявый голос служанки.

– Подождите, Джон. Кажется, к мисс Люси кто-то пришел, – окликнул меня профессор.

Вместе со мной Ван Хельсинг спустился вниз. В вестибюле стоял Арт Холмвуд. Он сразу же бросился ко мне, сжал мою руку и признался, что мое письмо заставило его все бросить и примчаться сюда.

– А этот джентльмен и есть доктор Ван Хельсинг? – вежливо осведомился Арт, косясь на профессора.

Тот стоял рядом со мной, внимательно разглядывая моего друга. Я молча кивнул Арту.

– Доктор, я очень вам признателен за ваш приезд.

Ван Хельсинг сдержанно поклонился. Я понимал, что профессору сейчас не до обмена любезностями, поскольку он проверял Арта на психическом уровне – не представляет ли тот угрозы для нас или Люси. Я не сомневался в том, что мой друг легко пройдет эту проверку. Так оно и случилось. Лицо профессора просветлело, он поглядел на Арта с уважением и даже некоторым восхищением. Пожав ему руку, Ван Хельсинг вдруг объявил, что нам для переливания крови нужен донор. Разумеется, Арт тут же согласился.

Профессор предупредил слуг, что нам потребуется полная тишина (он говорил нарочито строгим голосом), после чего взял свой черный саквояж. В отличие от обычного саквояжа, с каким ходят врачи, этот был больше и тяжелее (интересно было бы взглянуть на его содержимое!).

Втроем мы поднялись в спальню Люси. Как я и ожидал, Арт был потрясен до глубины души, увидев ее столь бледной и слабой. По доброте сердечной профессор разрешил ему перед "операцией" поцеловать свою невесту. Но зачем ему понадобилось приводить Арта в спальню? Профессор явно не собирался раскрывать моему другу истинный смысл "переливания". Положение усугублялось тем, что Люси успела проснуться (хотя она была крайне слаба и не могла говорить).

Объявив нам, что ему нужно подготовиться к "переливанию", Ван Хельсинг удалился. Отсутствовал он совсем недолго и вернулся со стаканом. В стакане, как он объяснил, находилось снотворное для Люси. Наклонившись, профессор помог ей приподняться и выпить лекарство.

Возможно, в стакане действительно было снотворное. Однако я заметил, как цепко профессор поймал взгляд Люси. Это длилось доли секунды, но, клянусь, я видел, как из его глаз вырвались голубоватые искорки и влетели в зрачки Люси. Вскоре она уснула. После этого Ван Хельсинг направился к Артуру (тот сидел на "моем" стуле). Достав из саквояжа длинную резиновую трубку, профессор сделал вид, будто собирается прикрепить ее к руке Люси. Но прежде он проделал с моим другом то же, что и со своей пациенткой. Вскоре Арт крепко спал.

Затаив от изумления дыхание, я замер на месте и лишь наблюдал за происходящим. Вокруг тел обоих спящих вдруг появилось свечение яйцеобразной формы. У Люси оно было бледно-зеленым и довольно тусклым, у Артура – ярко-оранжевым. Вначале профессор подошел к Холмвуду, голова которого запрокинулась и теперь упиралась в высокую спинку стула. Завороженный аурами Арта и Люси, я не сразу обратил внимание, что самого Ван Хельсинга окружает голубое свечение. Оно было еще мощнее и ярче, чем у Арта.

Протянув руку к сердцу Холмвуда, профессор на мгновение остановился, затем приподнял ее еще на несколько сантиметров, после чего зачерпнул ладонью и извлек наружу крупный оранжевый "шарик". В ауре Арта образовалась темная дыра, которая тут же начала затягиваться сияющей оранжевой материей (наверное, правильнее написать – психической субстанцией). Правда, общая яркость ауры заметно уменьшилась, так бледнеет разбавленное водой вино.

Какое-то время оранжевый "шарик" оставался на раскрытой ладони профессора, но не смешивался с голубой аурой самого Ван Хельсинга. Под его взглядом цвет "шарика" становился все ярче и насыщеннее. Сочтя, что достиг нужного результата, Ван Хельсинг склонился над Люси и осторожно поместил "шарик" ей на сердце.

Слова лишь приблизительно передают то, что я увидел дальше: тусклая зеленая аура Люси набросилась на "шарик", как голодная амеба, и поглотила оранжевое свечение. Вскоре оранжевый цвет полностью исчез. А в результате бледно-зеленая аура Люси вдруг стала ярко-изумрудной, а ее границы заметно расширились.

– Ну вот и все, – довольным голосом сообщил мне Ван Хельсинг.

Голубое свечение вокруг него исчезло. Ауры Холмвуда и Люси тоже погасли. Лицо моего друга заметно побледнело, зато на щеках Люси появились следы румянца. Мне показалось, что профессор разбудил меня, прервав фантастический сон.

Дав Арту выспаться, мы отправили его домой. Профессор рекомендовал ему весь день побольше есть и пораньше лечь спать. (Честно говоря, не знаю, сумеет ли он выполнить эти рекомендации, ведь он оставлял в Хиллингеме больную невесту и возвращался к больному отцу.) Люси проснулась заметно поздоровевшая. Я едва не расплакался при всех, ибо если бы она умерла, вина целиком лежала бы на мне.

Потом профессор отвел меня в сторону и мы немного поговорили о дальнейших действиях. Мы пришли к единому мнению, что для меня будет лучше остаться в Хиллингеме еще на несколько дней и продолжить ночные дежурства у постели Люси. Относительно себя Ван Хельсинг решил так: дневные часы он планировал проводить в "келье", продолжая "исследования" (так он их назвал), которые начал в шропширском доме, а к ночи, окружив себя завесой невидимости, обещал появляться в Хиллингеме, дабы проверить, не сумеют ли вампиры проникнуть в дом, защищенный силой серебряных распятий. Профессор намеревался усилить меры предосторожности, запечатав все окна. Он сообщил мне, что заказал цветы чеснока, которые гораздо лучше отпугивают вампиров, нежели чесночные головки.

10 сентября

Жуткий, ужасный день. Всю ночь на восьмое сентября я провел у постели Люси и к утру был готов повалиться на пол и уснуть. Однако в лечебнице меня ждали кое-какие неотложные дела. К тому же нужно было осмотреть и принять нового пациента. Пока я занимался всем этим, наступил вечер. Вместо отдыха я поспешил в Хиллингем, чтобы провести очередную бессонную ночь, дежуря в спальне Люси.

Я обрадовался, застав ее одетой и в прекрасном настроении. Миссис Вестенра, сияя от счастья, рассказала мне, что к ужину дочь встала, спустилась в столовую и ела с отменным аппетитом. Замечательные новости! Они сняли немалый груз с души, но не могли побороть физического утомления. Люси принялась настаивать, чтобы я не доводил себя до крайности, а отправился спать в ее гостиную. Комната находится рядом и имеет общую дверь со спальней. Люси обещала, что в случае чего сразу же меня позовет.

Усталость поборола бдительность, и я согласился. Я мысленно успокаивал себя рассуждениями о том, каким успешным оказалось предпринятое Ван Хельсингом "переливание" и дополнительные меры защиты. Теперь мы в полной безопасности. И потом, профессор сам незримо присутствует в доме.

Я повалился на старинный диван и мгновенно заснул. Разбудило меня чье-то легкое прикосновение к моему плечу. Открыв глаза, я увидел Ван Хельсинга. Чуть улыбаясь, профессор глядел на меня.

– Думаю, вы хорошенько выспались, – понимающим тоном произнес он.

Я тут же стал извиняться, но профессор приложил палец к губам.

– Не надо корить себя, Джон. Вы очень устали и честно заслужили этот отдых. И потом, я нес дежурство, находясь вблизи комнат служанок и спальни миссис Вестенра. Ночь прошла тихо, никто не пытался проникнуть в дом ни через первый этаж, ни через второй. Не желаете ли пойти взглянуть на нашу подопечную?

Я охотно согласился, и мы отправились в спальню Люси.

Мы оба были уверены, что застанем девушку выспавшейся и отдохнувшей и порадуемся ее здоровому виду. В спальне царил полумрак. Подойдя к окну, я поднял жалюзи, открыв доступ солнечным лучам.

– Боже милостивый! – прошептал Ван Хельсинг.

Правильнее сказать – "с ужасом прошептал". Меня обдало таким страхом, что я закрыл глаза и остался стоять лицом к окну. Я уже знал, какое зрелище меня ожидает.

Однако я не мог навсегда замереть в такой позе. Скрепя сердце, я повернулся... Люси была серой, словно каменные стены Хиллингема, и такой же безжизненной. На мгновение мне подумалось, что она умерла.

К счастью, ее грудь едва заметно поднялась, и Люси с трудом втянула в себя воздух.

– Джон, дружище, теперь я прошу вас стать ее донором. Закройте дверь и сядьте. Я ненадолго отлучусь в соседнюю комнату, и, когда вернусь, мы повторим "переливание".

Я молча подошел и закрыл дверь, выходящую в коридор. Профессор удалился. Я сел и попытался дышать медленно и ровно, дабы успокоить свое бешено колотящееся сердце. Меня охватила невыразимая досада, к ней примешивалась совершенно абсурдная мысль: если Люси умрет, в этом буду повинен только я.

Ван Хельсинг вернулся в спальню, окруженный голубым свечением своей ауры. Я взглянул на Люси: ее изумрудная аура светилась очень тускло. Мне захотелось посмотреть на собственную ауру. Я вытянул руку, но так ничего и не увидел. (Позже Ван Хельсинг сказал, что у меня "очень здоровая" голубая аура с золотистыми островками.)

Каких-либо подробностей "переливания" мне не запомнилось, к тому же все произошло почти мгновенно, после чего профессор сразу отвел меня в гостиную и уложил на знакомый диван. Я выспался, съел более чем обильный завтрак, но все равно чувствовал себя заметно ослабевшим.

Бедняжке Люси полегчало, но не так, как в прошлый раз, когда ее донором был Артур. Меня это удивило, и я не преминул спросить об этом профессора, отдыхавшего в гостиной. Ван Хельсинг признался, что не стал забирать у меня слишком много "жизненной силы" (он употребил модное нынче индийское слово "прана").

– Учтите, что мистеру Холмвуду не надо тратить силы на войну с вампирами, – многозначительно добавил профессор.

Он вздохнул и печально уставился в холодный камин. Сколько страданий и душевной боли было в синих глазах профессора!

– Напрасно я втянул вас в эту битву, Джон. Я-то думал, что хорошо знаю противостоящую нам силу. Оказывается, я напрасно тешил себя иллюзиями. Все мои накопленные за долгие годы знания опрокинуты и опровергнуты. До сих пор у Влада не было возможностей творить зло где угодно и как угодно. Сила распятий всегда надежно отвращала и сдерживала его. Но минувшая ночь доказала обратное: Влад беспрепятственно проник в спальню мисс Люси. И если теперь он обрел возможность приходить и уходить когда пожелает, ни у этой несчастной девушки, ни у других его потенциальных жертв не остается никаких надежд. И у нас с вами – тоже. Больше чем кого-либо я стремился уберечь от Влада именно вас!

Его лицо превратилось в маску нестерпимой боли. Профессор сорвал с носа очки, швырнул их на диван, затем спрятал лицо в ладонях и... заплакал.

До какого же отчаяния довела судьба этого сильного, прекрасно умеющего владеть собой человека, если заставила его горько, безутешно рыдать! Видеть слезы профессора для меня было еще тяжелее, чем смотреть на угасающую Люси. Последние слова Ван Хельсинга не давали мне покоя. Почему я волную его больше, чем мать и жена?

Я растерялся, не зная, как и чем утешить профессора. Тогда я просто положил на его широкое плечо свою руку и тихо сказал:

– Профессор, вы сильно утомились, оттого положение и кажется вам совершенно безнадежным. Но подумайте: вы вновь спасли Люси. Пусть эта мысль вытеснит отчаяние. Вам тоже нужно выспаться и как следует поесть. Какие из нас защитники, если мы сами начнем падать от усталости и голода?

Ван Хельсинг взглянул на меня и упавшим, измученным голосом ответил:

– Не волнуйтесь за меня, Джон. Я обязательно отдохну и не забуду поесть. Сегодня я вместо вас буду дежурить в спальне мисс Люси. Возвращайтесь в Парфлит.

Он поднял руку, пресекая мои возражения.

– Не спорьте со мной. Не забывайте: сегодня вы очень уязвимы. Отдохнете, а завтра вернетесь и смените меня.

– Пусть будет по-вашему, – согласился я и встал, чтобы уйти.

– Постойте, Джон, – вдруг окрикнул меня Ван Хельсинг. – Должен вам признаться, что все эти дни я без конца взывал, умолял о помощи: и там, в вашем шропширском доме, и потом, когда вернулся в лечебницу. Я словно предчувствовал, в каком катастрофически безнадежном положении мы окажемся. Все знания, которые я собирал почти четверть века, вся сила, которую накапливал... ничего не помогло. Нам нужна иная помощь. Если она не подоспеет вовремя, тогда, сын мой, мы оба пропали.

ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН ХЕЛЬСИНГА

18 сентября

Дни мисс Люси сочтены. Вскоре она нас покинет. Я это вижу по ее бледному, хотя все еще миловидному лицу. Мы сделали ей новое "переливание", на сей раз донором был молодой, здоровый американец по имени Квинси Моррис. Внешне все говорит о тяжелейшей форме анемии: ужасающая бледность лица, не менее ужасающие синюшно-серые губы и десны, слабое, учащенное дыхание. Любой студент-медик скажет, что подобное состояние неминуемо приводит к смерти пациента. Но еще ужаснее наблюдать у Люси очевидные признаки перерождения: удлиненные боковые зубы, чувственное, сладострастное выражение лица во время сна и слабое, едва заметное темно-синее мерцание, которое я вижу в ее зеленой ауре.

События минувшей ночи опрокинули все знания, кои до сих пор я привык считать незыблемыми. Моя уверенность поколеблена, если не сказать – сметена. Каким же я был самоуверенным и глупым, когда считал, будто обладаю достаточной силой для расправы с Колосажателем... Теперь мне остается лишь расписаться в своей полной беспомощности и признать себя пустым местом. Это я-то, "знаток" вампиров, за несколько недель не сумел сделать ровным счетом ничего, чтобы спасти мисс Люси от посягательств Влада! В таком случае, что дельного я могу посоветовать всем, кто меня окружает и ждет моей помощи? Что я им скажу? "Немедленно уезжайте из Англии на другой конец света и живите в вечном страхе, ибо вампиры могут добраться до вас и там"?..

Опишу все как было. Одиннадцатого я получил из Голландии цветы чеснока, после чего, как мне показалось, мисс Люси пошла на поправку. Во мне крепла надежда, что нежные белые цветки, обладающие значительной природной магической силой, преградят Колосажателю доступ в дом. К тому же мисс Люси сама призналась, что благодаря им она стала спокойно спать.

На прошлой неделе, запершись в своей "келье", я несколько раз повторил ритуал Абрамелина[27], надеясь получить ответ от своего наставника или хотя бы какой-то знак. Но как и прежде – полное молчание. Сознавая свою полную беспомощность, я был готов продать душу Владыке Мрака, если бы это гарантировало уничтожение Влада и Жужанны и на веки вечные обезопасило бы смертных от появления новых вампиров. И конечно, если бы это не потребовало от меня самому превратиться в бездушную кровососущую тварь.

По вечерам я приезжал в Хиллингем и наблюдал за состоянием мисс Люси. После полуночи меня сменял Джон. Даже не знаю, чего мы рассчитывали добиться, ведь Влад появлялся в спальне девушки незаметно и беспрепятственно. Однако что-то не позволяло нам опустить руки и пассивно наблюдать за происходящим.

Накануне мы с Джоном условились так: он, как обычно, поедет в Хиллингем. Я же намеревался запереться на сутки у себя в "келье". Помимо призывов о помощи, я собирался наполнить особой силой Соломонову печать[28] – мощный талисман, нашу последнюю надежду. На вопрос о причине моего отсутствия Джон должен был ответить, что мне надобилось ненадолго съездить в Амстердам и где-то через день я вернусь.

К сожалению, наш первоначальный план рухнул. Днем "зоофаг" Ренфилд сбежал из своей палаты, и Джон, помогая водворять его обратно, довольно серьезно порезал руку. Опять проделки Влада! Я не сомневался: вампир замыслил новую атаку на Хиллингем и решил избавить себя от присутствия Сьюарда. В таком случае Джону куда безопаснее оставаться в лечебнице. Разумеется, я не стал посвящать его в свои умозаключения, а лишь сказал, что он слишком слаб для бессонной ночи. Будет намного лучше, если он сегодня пораньше ляжет и как следует выспится. Джон охотно согласился. Он и в самом деле неважно себя чувствовал, поскольку порез сопровождался обильным кровотечением.

Итак, вчера вечером я отправился в Хиллингем один и под покровом невидимости. Когда я поднялся на крыльцо дома, до захода солнца оставалось не более десяти минут. Я не стал пользоваться звонком, а предпочел дверной молоток и постучал. Служанка, исполнявшая обязанности привратницы (робкая смуглянка с большими кроткими глазами), приоткрыла дверь. Никого не увидев на крыльце, она широко распахнула створку и вышла на улицу, где, уперев руки в бока, стала хмуро оглядываться по сторонам, подозревая обычную мальчишескую шалость. Этого времени мне хватило, чтобы проскользнуть в дом. Я внимательно осмотрел окна, проверив, не убраны ли распятия (мои действия направлялись скорее инстинктом, нежели логикой), после чего поднялся наверх.

Еще не входя в спальню мисс Люси, по резкому характерному запаху в коридоре я понял, что цветки чеснока на месте. Дверь спальни была слегка приоткрыта. Я осторожно вошел (хотя обстоятельства и требовали моего бесцеремонного вмешательства в жизнь этой девушки, я все равно испытывал определенную неловкость, вторгаясь в чужой мир). Мисс Люси в ночной сорочке сидела в окружении подушек и, сдвинув брови, читала "Сравнительные жизнеописания" Плутарха. На столике возле постели я увидел: поднос, тарелки с пищей и фруктами были наполовину пусты. Лицо девушки по-прежнему оставалось бледным, тем не менее выглядела она значительно лучше. Щеки и губы Люси слегка порозовели.

Я опустился на мягкий стул возле ее постели, и вдруг меня захлестнуло ужасающее ощущение чего-то очень знакомого, как будто все это уже было со мною. Французы называют подобные состояния дежавю. Я чувствовал безнадежную печаль, какая не раз охватывала меня дома, сидя в кресле-качалке у изголовья маминой постели. И даже сила печали была схожей. Странно: всего месяц назад эта юная леди была мне совершенно чужим человеком. Но теперь я понимал, что успел привязаться к ней. Как и моя мать, она была обречена, однако ее дальнейшая судьба не шла ни в какое сравнение с маминой. Если для мамы смерть означала конец страданий, для мисс Люси они только начинались.

Обуреваемый тягостными мыслями, я сидел, стараясь сохранять предельную бдительность (в прошлый раз Владу удалось появиться совершенно незамеченным). Я достал из кармана печать Соломона и стал смотреть на ее блестящую серебристую поверхность, на безупречный геометрический узор и древнееврейские буквы. Вид талисмана действовал успокаивающе. Во мне теплилась надежда, что с помощью печати и цветков чеснока (их ежедневно присылали из Харлема) я сумею не допустить Влада в дом.

Так прошло несколько часов. Люси сосредоточенно читала. Один раз она потянулась к подносу за грушей, но только надкусила спелый фрукт и положила его обратно. Вскоре девушка закрыла книгу. Я решил, что она утомилась и собирается заснуть, но ошибся. Столик возле ее постели имел еще две нижние полки. Мисс Люси нагнулась и достала оттуда изящную тетрадку (свой дневник) и карандаш. Раскрыв дневник, она приготовилась писать. Но внезапно явившееся вдохновение столь же внезапно и ушло. Люси недовольно поморщилась, убрала тетрадку и карандаш на место, затем потушила лампу и улеглась.

По изменившемуся ритму дыхания я понял, что она уснула. Я встал, подошел к оконной раме и прикрепил к ней печать Соломона – самый могущественный из доступных мне магических талисманов.

Затем я вернулся и сел на стул. Мой взгляд был прикован к спящей мисс Люси. Через какое-то время снаружи послышался звук, напоминающий шелест крыльев. Я не стал вскакивать и не бросился к окну. Смотреть было не на что: ни свечения, ни силуэта птицы или зверя. Но волосы, вставшие дыбом на затылке, и покалывание в руках безошибочно оповестили меня: вампир здесь. Шелест крыльев за окном становился все громче, пока наконец не разбудил Люси. Даже в темноте мне было видно, как она испугалась. Я пожалел, что явился к ним в дом невидимкой. Ведь мог же я придумать какую-нибудь новую ложь и отменить свою выдуманную поездку в Амстердам. Сейчас я бы взял мисс Люси за руку и хоть как-то попытался ее успокоить. Но какой смысл говорить о том, чего не сделал?.. Несколько минут она прислушивалась к непонятным звукам, потом вскочила, открыла дверь в коридор и крикнула:

– Кто здесь?

В коридоре было темно и тихо. Мисс Люси закрыла дверь. К хлопанью крыльев теперь прибавилось еще собачье завывание. Люси поспешила к окну, приподняла край жалюзи и сейчас же выронила его из рук. Я успел заметить черное крыло большой летучей мыши.

Вскрикнув, девушка вернулась в кровать и сжалась в комок, натянув на себя одеяло. Ее глаза были полны ужаса. Желание успокоить ее стало нестерпимым. Я решил выйти из спальни, принять свой обычный облик, потом постучаться и объявить, что вернулся из Амстердама раньше обычного и отправился прямо сюда, интуитивно почувствовав ее потребность в моей помощи.

Я встал со стула, но в этот момент дверь распахнулась, и в спальню вошла миссис Вестенра. Она была в одной ночной рубашке, под которой сотрясалось ее грузное тело. Я не сомневался: пожилую леди привел материнский инстинкт. Пыхтя, миссис Вестенра залезла в кровать дочери. Они легли, обнявшись, и в спальне воцарилась тишина.

Но тишина была недолгой. Снаружи вновь послышалось хлопанье крыльев. Теперь уже встревоженная миссис Вестенра села на постели и крикнула:

– Кто там?

Дочь принялась гладить ее по спине, шепча успокоительные слова. Вскоре мать вздохнула, опустила голову на подушку и затихла.

Снизу донесся вой. Казалось, зверь (собака? волк?) находится прямо под окном. Столкновение могло начаться в любую минуту. Я успокоил разум, сосредоточив его на печати Соломона и на золотистой, сверкающей "стене" силы, сквозь которую мог прорваться только Бог или дьявол.

...Еще мгновение, и тихая спальня превратилась в арену хаоса. Треснуло и зазвенело разбитое оконное стекло, на той же высокой ноте пронзительно закричали мисс Люси и ее мать. Полоски жалюзи стремительно взметнулись, и внутрь ворвался вихрь мельчайших и невероятно острых осколков. Печать Соломона была для него не более серьезной преградой, чем лист бумаги. Я крепко зажмурился, чувствуя, как осколки впиваются мне в лицо и руки. Вихрь подхватил меня и швырнул в дальний конец спальни. Невидимый и оттого уповавший на свою защищенность, я отлетел и ударился о стену.

Ураган стих столь же внезапно, как и начался. Я решился открыть глаза. Через огромные, зазубренные по краям дыры в оконных стеклах медленно вползал туман. Он был в сто, в тысячу раз чернее ночи, и печать Соломона не могла его остановить. Ее золотистое сияние полностью погасло. Миссис Вестенра истерически размахивала руками, пытаясь сесть. Она даже не заметила, как сорвала с шеи дочери гирлянду цветков чеснока. Все ее внимание было поглощено окном.

Дрожащей пухлой рукой она несколько раз махнула в том направлении и вдруг замерла. В горле миссис Вестенра что-то булькнуло, и она замертво повалилась на постель.

Грузное тело матери подмяло под себя Люси. Я попытался встать, чтобы помочь несчастной девушке и собой загородить ее от вампира. Но я не мог даже шевельнуться. Злясь на свое бессилие, я с ужасом наблюдал за тем, что будет дальше.

Черный туман принял очертания изящной колонны, зловеще высившейся на фоне разбитого окна. Не успел я и глазом моргнуть, как колонна превратилась во Влада. Таким я его еще не видел. Передо мной был обаятельный молодой аристократ-обольститель, одетый в черный шелковый костюм типично английского покроя. Белая кожа, жемчужно-белые зубы, волосы цвета оникса, подцвеченные темно-синими искорками. В нем ощущалось столько жизни, что у меня язык не повернулся бы назвать его неумершим. Кто же был передо мной? Бог, исполненный величия и могущества? Или сам дьявол, принявший облик английского джентльмена?

Улыбаясь, Влад легкой походкой приблизился к столику, совершенно не обращая внимания на обеих женщин (одну мертвую, другую в обмороке). Нагнувшись, он поднял с пола печать Соломона, утратившую всю силу. Он швырнул мне талисман и с усмешкой процедил сквозь зубы:

– Кажется, это ваша штучка, доктор Ван Хельсинг?

Я молчал, поскольку лишился способности говорить. Мои ноги и спина были пригвождены к усеянному осколками ковру. Однако руки меня еще слушались. Я поймал талисман и осторожно положил его рядом с собой. Я не боялся ни смерти, ни укуса. Самое страшное, что я не мог помешать Владу совершить ритуал вкушения крови, которым он привязывал к себе моих предков и продлевал свое существование. Если теперь он совершит этот ритуал со мной, ему станет известна каждая моя мысль, я сделаюсь его смертным рабом и буду вынужден выполнять ту часть злодеяний, которую он не в состоянии выполнить сам.

Наверное, Влад прочитал мои мысли (а может, они были написаны у меня на лице). Его насмешливая улыбка стала шире.

– Не льсти себе, Ван Хельсинг, думая, будто я в тебе нуждаюсь. Я больше не нуждаюсь ни в ком. Понимаешь? Мир принадлежит мне, а не вам, глупым смертным. Я могу отправиться, куда пожелаю, и делать все, что сочту нужным.

Он воздел руки в величественном жесте, затем опустил их и ткнул в мою сторону пальцем.

– Но с твоей стороны было бы разумно прийти ко мне самому. К чему сражаться со мной, если ты убедился, что не в силах меня остановить?

– Тогда убей меня, – прохрипел я.

Я не бросал ему вызов и не стремился поразить его своей смелостью. Наоборот, я сознавал свою полную беспомощность. Я не сумел защитить Люси. Все мои замыслы были опрокинуты. В тот момент я не видел смысла жить дальше.

– Убей меня честно. Если я тебе не нужен, отдай меня смерти, но без твоих отметин.

Влад сердито поморщился. Его рука рассекла воздух, будто нанося косой удар. И в ту же секунду невидимая сила приподняла меня, а затем швырнула на пол. Я потерял сознание, погрузившись в благословенное небытие.

Очнулся я от криков служанок. В спальне по-прежнему было темно, поэтому я решил, что крики вызваны не столько ужасом, сколько пораненными босыми ступнями. Но когда одной из служанок удалось зажечь лампу, комнату наполнили самые настоящие вопли. Люси чудесным образом не пострадала. Она умоляла служанок помочь ей выбраться из-под грузного тела матери и накрыть покойницу простыней. Разбитые стекла, усеянный осколками пол и, наконец, мертвая хозяйка привели девиц в состояние полного смятения. Они принялись истерично всхлипывать, потом громко заревели, размазывая слезы. Чтобы хоть как-то остановить их причитания, Люси отправила их вниз, приказав выпить вина и успокоиться. Добавлю, что никто из служанок не заметил ни меня, ни Влада, который предусмотрительно исчез.

Но я знал: он где-то поблизости. В совершеннейшей беспомощности я продолжал лежать на полу. Ни руки, ни ноги меня не слушались. Правда, я мог говорить и даже кричать, но моих криков никто не слышал. Я утратил необходимую умственную сосредоточенность, отчего мой защитный барьер растаял, как дым. Однако Влад явно не хотел, чтобы мисс Люси видела и слышала меня, и уже сам "позаботился" о моей невидимости. Молча роняя слезы, Люси встала, надела домашние туфли и собрала все цветки чеснока, разбросанные по полу, не забыв даже те, что мать помяла, сорвав у нее с шеи. Все их она с какой-то особой нежностью положила матери на грудь.

Я хотел было предостеречь несчастную девушку, но Влад возвел между ней и мною непроницаемую преграду. Впрочем, даже если бы Люси и услышала меня, чем помогло бы ей мое предупреждение? Я собственными глазами видел, что не только цветки чеснока, но даже печать Соломона не смогла удержать вампира.

Все, что оставалось Люси, – это оплакать мать, будучи на пороге собственной могилы. И в отличие от нее я знал: ужасы, которые ждут ее после смерти, окажутся куда чудовищнее нынешних. Знал и ничем не мог ей помочь.

Склонив голову, Люси стояла над телом матери. Потом она как будто очнулась и вопросительно поглядела на полуоткрытую дверь спальни. Я понял ее недоумение: служанки что-то долго засиделись за вином. Что еще хуже, их голоса, поначалу звучавшие достаточно громко и возбужденно, совсем смолкли. И опять-таки я знал причину, а Люси нет. Но страх, мелькнувший в ее глазах, говорил об инстинктивной догадке: в доме творится что-то ужасное, и теперь настал ее черед встретить кошмар лицом к лицу.

Мисс Люси подошла к открытой двери и несколько раз громко позвала служанок. Ответа не было. Тогда она покинула комнату и сама отправилась вниз. Я похолодел, ожидая, что вот-вот услышу ее крик. Но нет: она вернулась обратно, испуганная и совершенно растерянная. Когда я увидел ее бледное лицо (оно стало белее снега), меня обожгли хлынувшие слезы.

Люси прошла к столику, вынула дневник и принялась что-то быстро писать. Я боялся, что Влад в любую секунду вернется и прервет ее, но он решил проявить благородство (словно исполняя последнее желание умирающего или приговоренного к казни, подумалось мне). Закончив, Люси вырвала листок из дневника, сложила и спрятала у себя на груди.

Горе, какое знакомое мне горе! Я мог бы не стесняться слез, однако удерживал их. Зачем? Наверное, не хотел давать своему врагу новый повод для злорадства. Я решил, что не сдамся до тех пор, пока у Люси хватает сил сопротивляться.

Спрятав записку, она легла, тщательно расправила ночную сорочку, разгладила волосы, потом сложила на груди руки, будто уже не считала себя живой. Вот тогда-то Влад и вернулся. Чтобы не видеть гнусной сцены, я закрыл глаза. Увы, я не мог заткнуть уши и слышал, как Влад насмехается надо мной и глумится над порядочностью мисс Люси. Это было настолько мерзостно, что я не решусь повторить ни одну из его фраз. Его словесные выстрелы я еще мог игнорировать, но когда услышал сосущие звуки, сопровождавшиеся сладострастными возгласами несчастной Люси, то с предельной ясностью понял, почему Герда уступила натиску безумия.

Рано утром приехал Сьюард. Он спешил, будто чувствовал беду, обрушившуюся на Хиллингем. К моменту его приезда я был единственным бодрствующим человеком в доме. Проснувшись после глубокого сна, наведенного на меня вампиром, я сразу же бросился к Люси. Она была при смерти, холодное и неподвижное тело девушки почти ничем не отличалась от трупа ее матери. Я попытался отдать ей часть своей психической энергии, но жуткие события минувшей ночи предельно ослабили меня. Я даже не смог проделать все необходимые в таких случаях действия и едва не упал в обморок рядом с Люси.

Вскоре я услышал стук дверного молотка, затем резкий звон колокольчика и, наконец, громкий, обеспокоенный голос Джона. Я поплелся вниз и открыл дверь. По моему всклокоченному виду он понял все без слов и сразу же начал действовать. Прежде всего, Джон отправился разыскивать служанок и нашел всех четверых в столовой. К моему величайшему облегчению, они были живы и крепко спали, переусердствовав с приемом лауданума. Следов укуса вампира я тоже ни у одной не обнаружил. Джону удалось разбудить троих девиц, и он велел им приготовить для мисс Люси горячую ванну и дать ей бокал бренди.

Естественно, этого было недостаточно – Люси требовалось вливание психической энергии. Вот только Джон еще не вполне оправился после истории с Ренфилдом, и я не отважился подвергать его опасности... Видимо, мои молитвы, хоть с запозданием, но достигли небес, и через некоторое время в Хиллингеме появился донор – американец Квинси Моррис.

Выяснилось, что он находится в самых добрых отношениях и Джоном, и с Артуром. Когда он приехал, я впервые за все эти недели увидел на осунувшемся лице Джона проблеск искренней радости. Последовали шумные и энергичные рукопожатия, сменившиеся не менее шумными и энергичными похлопываниями по плечу. Квинси оказался тощим и долговязым парнем с необычайно длинными руками и ногами, жидкими рыжими волосами и веснушками, щедро рассыпанными по всеми лицу. Забыл упомянуть длинный нос, похожий на клюв. Когда смотришь на мистера Морриса сбоку, его фигура производит особо комичное впечатление. Вначале замечаешь большую белую шляпу, напоминающую лодку. В Америке такие называют "стетсонами". Квинси утверждает, что в подобных шляпах щеголяют все уважающие себя ковбои. После головного убора взгляд останавливается на крючковатом носу, после чего быстро спускается ниже, – туда, где торчит внушительный кадык. И все эти "украшения" насажены на тело, которому не остается ничего иного, как послушно их таскать. Добавлю, что я никогда бы не позволил себе подобной иронии в адрес другого человека, если бы записанные слова не принадлежали самому мистеру Квинси Моррису.

Его приезд стал единственным светлым звеном в цепи ужасных и печальных событий.

Когда приветствия закончились, Джон рассказал приятелю о необходимости срочного "переливания" (чтобы не смущать Квинси, он прибегнул все к той же лжи о переливании крови). Американец согласился не раздумывая. Возможно, он тоже безответно влюблен в Люси.

Нам пришлось перейти в спальню миссис Вестенра, поскольку тело матери все еще оставалось в спальне Люси.

Сейчас Джон и Квинси завтракают. Я сижу наверху, наблюдая за состоянием нашей пациентки, и делаю эти записи. Американец оказался на редкость здоровым и сильным человеком, но и его психическая энергия не принесла мисс Люси ощутимой пользы. Правда, дыхание стало не таким учащенным и пульс немного выровнялся. Но, к сожалению, этого явно недостаточно.

Я ничего не сказал Джону ни о нашем безнадежном положении, ни о том, что Люси фактически находится при смерти. Жалея его, я воздержался также и от подробного рассказа о событиях минувшей ночи. Но когда Джон увидел спальню с разбитыми стеклами и телом миссис Вестенра, на его лице появилось знакомое мне выражение бессильной ярости, пережитое мною всего несколько часов назад. Думаю, он все понял.

Развязка близка. Очень близка.