"Пыточных дел мастер" - читать интересную книгу автора (Вулф Джин)

Глава 8 Собеседник

На следующий день я в первый раз понес шатлене Текле ужин и почти стражу сидел при ней, причем Дротт частенько заглядывал в камеру сквозь решетчатое окошко. Мы поиграли в слова (и она неизменно выигрывала), после поговорили о том, что, по рассказам вернувшихся, якобы лежит после смерти, а потом она пересказала мне сведения, заключенные в самой маленькой из принесенных мной книг – не только общепринятые точки зрения иерофантов, но и разнообразные экзотические и даже еретические теории.

– Вот выйду на свободу, – сказала она, – и заведу собственную секту. Заявлю во всеуслышание, что во время пребывания среди палачей мне открылась высшая мудрость. К этому прислушаются.

Я спросил, в чем будет состоять учение ее секты.

– В том, что не существует никакого доброго гения и жизни после смерти. Что сознание после смерти исчезает – так же как во время сна, только навсегда.

– А кого ты объявишь вестником, открывшим тебе эту мудрость?

Она покачала головой и подперла рукой подбородок. Поза эта восхитительно подчеркивала совершенство линий ее шеи.

– Пока не решила. Быть может, ледяной ангел. Или призрак. Что, по-твоему, лучше?

– Но разве здесь нет противоречия?

– Совершенно верно! – Голос ее был исполнен удовольствия, доставленного моим вопросом. – И в этом противоречии будет заключена привлекательность нашей новой веры. Новая теология не может быть основана на пустом месте, и ничто так не помогает основать ее, как противоречие. Вспомни великих, что добились успеха в прошлом – их божества неизменно объявлялись властителями и создателями всех мирозданий, однако же всех, вплоть до дряхлых старух, призывали защищать тех богов, точно детей, испугавшихся петуха. Или взять хотя бы утверждение, будто владыка, не карающий никого, пока у людей есть малейший шанс стать лучше, покарает всех, хоть никто от этого не сможет измениться в лучшую сторону.

– Для меня это слишком сложно, – сказал я.

– Вовсе нет. По-моему, ты так же разумен, как и большинство других юношей. Но у палачей, наверное, нет никакой веры? Тебя не заставляли клятвенно отрекаться от нее?

– Нет. У нас есть своя небесная покровительница и свои праздники, как в любой другой гильдии.

– А вот у нас – нет, – сказала она, словно на миг огорченная этим. – Так бывает только в гильдиях, да еще в армии, которая – тоже своего рода гильдия. Хотя… пиршества, всенощные бдения, зрелища, возможность показаться в новых нарядах… Тебе нравится это?

Поднявшись, она развела руки в стороны, демонстрируя мне испачканное платье.

– Очень красиво, – отважился заметить я. – И узор, и вышивка с жемчужинками…

– Здесь у меня есть только это – в нем я была, когда за мной пришли. Вообще-то это обеденное платье – его следует носить между обедом и наступлением вечера.

Я сказал, что мастер Гурло наверняка пошлет кого-нибудь за остальными, если она попросит о том.

– Я уже просила, и он сказал, ЧТУ посылал людей в Обитель Абсолюта за моими платьями, но они не смогли отыскать ее. Это означает, что в Обители Абсолюта стараются сделать вид, будто меня не существует. Хотя, возможно, все мои платья отосланы в наше шато на севере, или на одну из вилл. Он собирался отдать своему секретарю распоряжение выписать их.

– А ты не знаешь, кого он посылал? – спросил я. – Обитель Абсолюта, должно быть, не меньше нашей Цитадели – вряд ли ее так уж нелегко обнаружить.

– Напротив, довольно трудно. Поскольку ее нельзя увидеть, ты можешь находиться в самом ее центре, но так и не узнаешь об этом. Кроме того, учитывая, что дороги перекрыты, требуется всего-навсего приказать шпионам указать определенным путникам неверное направление – а шпионы у них повсюду.

Я хотел было спросить, как Обитель Абсолюта, которую я всегда представлял себе огромным дворцом со сверкающими башнями и куполами, может быть невидимой, но Текла уже думала о чем-то другом, разглядывая свой браслет в форме кракена с глазами из неограненных изумрудов, оплетшего щупальцами ее тонкое, белое запястье.

– Мне позволили оставить браслет, а он очень дорогой. Это – не серебро, а платина. Я была удивлена.

– Здесь никого нельзя подкупить.

– Его можно продать в Нессусе и купить платья… Северьян, ты не знаешь, кто-нибудь из моих друзей пытался увидеться со мной?

Я покачал головой.

– В любом случае у них ничего бы не вышло.

– Я понимаю. Но кто-нибудь мог бы попробовать… А ты знаешь, что в Обители Абсолюта многие даже не подозревают о существовании этого места? Вижу, ты мне не веришь!

– Не подозревают о существовании Цитадели?

– Нет, о Цитадели известно всем – некоторые ее части открыты для свободного доступа, а башен просто нельзя не заметить, если находишься на любом берегу Гьолла в южной части города. – Она хлопнула по металлической переборке камеры. – Они не знают об этом – по крайней мере, подавляющее большинство будет отрицать существование ваших темниц.

Да, она была великой шатленой, а я – даже ниже, чем раб (конечно, в глазах обычных людей, не понимающих по-настоящему функций нашей гильдии). Однако когда пришло время и Дротт с грохотом отворил дверь камеры, именно я вышел в коридор и поднялся по лестнице к чистому вечернему воздуху, а Текла осталась внизу, среди стонов и криков других заключенных. (Ее камера находилась в некотором отдалении от лестницы, но, когда ей не с кем было беседовать, безумный хохот с третьего яруса доносился и туда.) Перед сном, в дортуаре, я спросил, не знает ли кто-нибудь имен подмастерьев, которых мастер Гурло посылал в Обитель Абсолюта. Никто не знал, однако вопрос послужил началом оживленной дискуссии. Никто из мальчишек не видел дворца и даже не встречался с кем-либо из видевших его, но рассказы о нем каждый слышал во множестве. В большинстве своем эти истории повествовали о сказочной роскоши – золотых блюдах, шелковых попонах и прочем в том же роде. Куда интереснее были описания Автарха, который, если б они все соответствовали истине, оказался бы настоящим чудовищем – огромного (вровень со средним человеком, когда сидит) роста, старым, совсем молодым, женщиной в мужском платье и так далее. Однако еще фантастичнее оказались байки о его визире, достославном отце Инире, похожем на обезьянку и являвшемся самым старым человеком на свете.

Но стоило нам как следует разойтись, в дверь постучали. Самый младший из нас открыл ее, и я увидел Роша, одетого не в предписываемые уставом гильдии бриджи и плащ цвета сажи, а в самые обычные (хотя – новые и прекрасно сидящие) брюки, рубашку и пиджак. Он кивнул мне, а когда я подошел к двери, знаком пригласил следовать за ним.

Как только мы оказались достаточно далеко от дверей в дортуар, он заговорил:

– Боюсь, я здорово перепугал этого мальца. Он же не знает, кто я.

– В этой одежде он тебя вправду не узнал, – сказал я. – А если увидит в обычном облачении – вспомнит сразу.

Он довольно захохотал.

– Знаешь, так странно стучаться в эту дверь! Сегодня у нас какое число? Ну что ж, еще три недели – и восемнадцатое. Как у тебя дела?

– Нормально.

– Похоже, ты в этой банде навел порядок. Эата – твой помощник, верно? Ему до подмастерьев еще четыре года, и три из них он будет после тебя капитанствовать. А пока опыта поднаберется – жаль, что тебе в свое время не так повезло. Я стоял у тебя на пути, хоть тогда и не задумывался об этом.

– Рош, а куда мы идем?

– Сначала – ко мне в каюту, чтобы тебя переодеть. Как, Северьян, небось, ждешь не дождешься, когда сам станешь подмастерьем?

Последние слова были брошены через плечо, а затем Рош, не дожидаясь ответа, затопотал вниз по лестнице.

Мой костюм оказался таким же, как у него, только цвета другие. Кроме того, для нас обоих были приготовлены пальто и шляпы.

– Пригодится, – сказал он, когда я надел свою. – Снаружи холодно, да и снег пошел.

Подав мне шарф, он велел снять мои башмаки и надеть сапоги.

– Это ведь для подмастерьев сапоги, – возразил я, – как я в них пойду?

– Давай-давай, обувь у всех черная, никто не заметит. Подходят?

Сапоги оказались великоваты, и Рош дал мне пару носков, чтобы натянуть поверх моих собственных.

– Ну вот. Кошелек должен бы быть у меня, но раз уж не исключено, что разделимся, тебе тоже неплохо иметь в кармане несколько азими. – Он высыпал монеты в мою ладонь. – Готов? Двинулись. Я бы хотел вернуться так, чтобы еще осталось время малость поспать.

Мы вышли на двор, путаясь в непривычной одежде, обогнули Башню Ведьм и ступили на крытую дорожку, ведущую мимо Мартелло к Разбитому Двору. Рош оказался прав: шел густой снег, и огромные – в целый ноготь – хлопья кружили в воздухе так медленно, что казалось, будто снег идет уже целую вечность. Ветра не было, и новое облачение знакомого, привычного мира явственно поскрипывало под сапогами.

– Везет тебе, – заметил Рош. – Не знаю, как ты это устроил, но все равно – спасибо.

– Что устроил?

– Поездку в Эхопраксию и по женщине каждому. Я думал, ты знаешь – мастер Гурло сказал, что уже уведомил тебя.

– Я и забыл. И вообще не думал, что он это – всерьез. Мы пойдем пешком? Это, должно быть, неблизко.

– Ну, не так уж оно далеко, но средства у нас, как я уже говорил, имеются. У Горьких Врат стоят фиакры – они там всегда стоят, потому что постоянно кто-нибудь приезжает и уезжает, хотя, сидя в нашем укромном уголке, как-то и не скажешь…

Ради поддержания беседы я рассказал ему то, что слышал от шатлены Теклы, – будто в Обители Абсолюта тьма народу даже не знает о нашем существовании.

– А что, очень похоже на правду. Это для нас, выросших в гильдии, она – пуп земли. Вот станешь немного постарше (я сам это в свое время обнаружил и знаю, что ты не станешь трепать языком) и увидишь, что палачество – вовсе не чека в колесе мироздания, а просто хорошо оплачиваемая и очень непопулярная работа, которой, по воле случая, приходится заниматься тебе.

Рош оказался прав – на Разбитом Дворе действительно стояли три экипажа. Один был экзультантским, с нарисованными на дверцах гербами и ливрейными лакеями на запятках, а два других – маленькими, простенькими фиакрами. Возницы в низких меховых шапках склонились над костерком, разведенным на булыжной мостовой. Издали, сквозь густой снег, огонь казался не больше искры.

Рош махнул им рукой, крикнул; один из возниц вскочил на сиденье, щелкнул кнутом, и фиакр с грохотом подкатил к нам. Оказавшись внутри, я спросил у Роша, знает ли кучер, кто мы такие.

– Мы – двое оптиматов, – ответил Рош. – Приезжали в Цитадель по делам, а теперь направляемся в Эхопраксию, чтобы приятно провести вечер. Вот все, что он может и должен знать.

Я подумал, вправду ли Рош гораздо более моего опытен в развлечениях такого рода, и решил, что – вряд ли. Надеясь выяснить, бывал ли он прежде там, куда мы направляемся, я спросил, в какой стороне находится Эхопраксия.

– В квартале Мучительньк Страстей. Слыхал о таком? Я кивнул и сказал, что мастер Палаэмон однажды говорил, будто это – один из древнейших кварталов города.

– На самом-то деле – нет. Дальше на юг есть кварталы еще древнее, но там живут одни омофаги. Цитадель ведь раньше была чуть севернее Нессуса, знаешь?

Я покачал головой.

– Город до сих пор понемногу ползет вверх по реке. Аримгерам и оптиматам нужна чистая вода – не для питья, а для рыбных прудов, купален и всего такого. Да еще – любой, кто живет слишком близко к морю, как-то не внушает доверия. И нижние кварталы, где вода была хуже всего, в конце концов сдаются. Потом вышел тот закон, и оставшиеся там боятся даже разводить огонь – чтобы их не отыскали по дыму.

Я смотрел в окно. Мы уже миновали какие-то неизвестные мне ворота, прогрохотав мимо стражей в шлемах, но все еще находились внутри Цитадели. По обеим сторонам узкого проезда тянулись ряды разбитых окон.

– Станешь подмастерьем – сможешь выходить в город когда угодно, если только ты не на дежурстве.

Я, конечно, знал об этом, но спросил Роша, считает ли он все это приятным.

– Ну, не то чтобы очень… Я, честно говоря, был там всего два раза. Оно – не то чтобы приятно, но интересно. Только всем вокруг известно, кто ты такой.

– Ты же сказал, что кучер этого не знает.

– Он-то, наверное, не знает… Эти фиакры разъезжают по всему Нессусу; кучер может жить где угодно, а в Цитадель попадать раз в году. Но местные – знают. Солдаты рассказывают. Им-то что, они могут выходить в город в своей форме.

– Ни в одном из окон нет света. Похоже, в этой части Цитадели вообще никого нет.

– Что ж, все мельчает, с этим ничего не поделать. Еды меньше – значит, и людей будет меньше, пока не придет Новое Солнце.

В фиакре, несмотря на холод, было душно.

– Далеко нам еще? – спросил я. Рош хмыкнул.

– А ты – вроде как беспокоишься?

– Вовсе нет.

– Наверняка – да. Ничего, это естественно. Так что не беспокойся насчет своих беспокойств!

– Да я совершенно спокоен.

– Если захочешь, можно все провернуть по-быстрому. С женщиной можно даже не разговаривать – ей все равно. Конечно, она с тобой и побеседует, если захочешь, ведь ты платишь. То есть в данном случае плачу я, но принцип – тот же. Она сделает все, чего ты пожелаешь, в пределах разумного. Если ударишь ее или еще что-нибудь в этом духе, цена возрастет.

– А что, люди и вправду так делают?

– Находятся любители. Тебе-то наверняка не захочется, да и из наших, гильдейских, вряд ли хоть кто-нибудь так развлекается – ну, разве что выпьет лишку. – Он помолчал. – Вообще-то эти женщины нарушают закон и поэтому не могут жаловаться…

Фиакр с грохотом свернул в другой проезд, еще уже прежнего. Теперь мы мчались на восток.