"Цветы подо льдом" - читать интересную книгу автора (Юинг Джин Росс)

Глава 4

Они подъехали к парадному подъезду, и тут же Кэтриона почувствовала прохладную струйку, пробежавшую по ее спине. Страх. Это была не гостиница, а чей-то загородный дом.

– Что это за место?

Две ямочки появились на его щеках.

– Ах да, я должен был объяснить. Это Рейлингкорт, одно из поместий Уиндрашей. Маленькая частица их собственности.

– Не вашей?

Улыбка стала шире.

– У меня нет ничего – все унаследовал брат по праву старшего. Этот дом он сдает мне в аренду, с тех пор как я женился на Генриетте. Мы провели здесь наш медовый месяц.

– У вас совсем нет сострадания! – возмутилась Кэтриона.

Дверь открылась, и привратник вышел к экипажу.

– Сострадания? – удивился Доминик.

– К каждому из нас.

Она ступила на землю и следом за слугой направилась в дом. Доминик шел за ней как тень, заставляя ее болезненно остро сознавать его превосходство и силу.

Лакеи взяли пальто и чемоданы. Несомненно, их прибытия ожидали: должно быть, майор предупредил их депешей. Холл, отделанный полированными панелями, выглядел чистым и прибранным, хотя кое-какие мелочи говорили о том, что им давно не пользовались.

Доминик повел ее в западное крыло дома. Когда они вошли в гостиную, заходящее солнце бросало красный отсвет на изящные инкрустированные столы с резными ножками, золоченые кресла и стулья. На стенах висели картины с изображением замков на фоне природы. Тишь и благодать, типичная сельская идиллия, настраивающая на сентиментальный лад.

Не очень представляя, как вести себя дальше, Кэтриона подошла к окну и стала смотреть на расстилающиеся за деревьями бескрайние поля.

Доминик зажег свечи. Пока она стояла в своих старых туфлях, неловкая и полная тревожных предчувствий, он обходил комнату с тонкой свечкой. В разветвленных бра один за другим вспыхивали огоньки: пламя прыгало над белым воском, посылая поперечные тени на обои, заставляя искриться изогнутые спинки кресел.

– На редкость неудобный дом, но Генриетте он нравился. – Погасив свечу, Доминик повернулся к Кэтрионе и улыбнулся. Свет усиливал блеск его золотистых волос, подчеркивал очертания чувственного рта. – Расслабьтесь, мисс Синклер, вас никто не собирается обижать. Мы разделим спальню на равных, и так вечер станет интереснее. Ожидание возможного подобно специям – если ими попрыскать немного, это обостряет ощущения: вне времени, вдвоем, только вы и я! Эти дни будет невозможно пережить снова; так почему не разделить их друг с другом, не сделать каждый миг предельно ярким? Крошечная грань страха позволит нам почувствовать, что мы действительно живы.

– Страх – у вас? – Кэтриона недоверчиво прищурилась. – Вы боитесь?

– Немного. – Доминик уселся на парчовый диван, не отрывая от нее взгляда зеленых глаз. – Я не собираюсь принуждать вас, стало быть, мой риск больше вашего. Что, если вы не поддадитесь соблазну? Тогда я останусь с носом, и у вас будет пища для самодовольства: вам останется праздновать победу и всласть потешаться над глупым мужчиной.

Кэтриона осторожно присела на кресло.

– Хорошо. Признаюсь, я тоже боюсь, хотя точно знаю – это не из-за страха перед вами. Я боюсь собственной слабости. Кроме того, вы отвлекаете меня от моей цели. Существует дитя, чье счастье зависит от нас. Что хорошего даст ребенку эта глупая игра, которую вы затеяли?

Мимолетное страдание исказило изящные черты Доминика.

– Не думайте, что я забыл про ребенка. – Он быстро взглянул на Кэтриону, и она поняла, что его готовность к риску – не пустые слова. Этот человек и впрямь решился на опасный прыжок. – Вы ведь не знаете, что мой собственный сын погиб? Генриетта не смогла доносить ребенка...

– Из-за этого она ушла от вас? – спросила Кэтриона упавшим голосом.

– Ну что вы! Она оставила меня гораздо раньше, потому что я оскорбил ее самым непростительным образом. Тогда я получил первый большой урок и впервые принес в жертву свою гордость.

– Как это? – не удержалась Кэтриона.

Она ожидала от него совсем не такого поведения. Доминик не кокетничал и не говорил комплиментов – он без утайки рассказывал ей о своей судьбе. В такой манере подавать себя, бесспорно, было неповторимое очарование.

– Вас интересует, как дорого мне обошлось унижение? – уточнил он с юмором. – После той размолвки Генриетта потребовала экипаж и помчалась в Лондон. Она нашла поддержку у своей матери, леди Арнхэм, и с головой ушла в благотворительность. Но до этого моя жена, всклокоченная и растрепанная, билась здесь в истерике.

– В истерике? Но почему?

– Как она объявила потом, муж, то есть я, склонял ее к одной непристойности. Ее мать рыдала, некоторым дамам стало дурно. Генриетта продолжала повторять, что я навсегда ее опозорил, и лорд Арнхэм велел привратнику вышвырнуть меня из дома. К сожалению, мне не хватило ума просто уйти; я стал возражать... Результат, уверен, вы сами можете вообразить. В общем, все закончилось неэлегантно и весьма неприлично.

– Почему вы рассказываете мне это?

– Я полагаю, вы должны знать, с кем имеете дело. В Лондоне это получило широкую огласку...

Кэтриона отвела глаза.

– Так с кем же?

Доминик засмеялся:

– С человеком, который знает, как чувствует себя взбешенный пес. Правда, собаки не имеют гордости, но, как вы можете видеть, от гордости у меня мало что осталось.

– Ее отсутствие делает собак более опасными.

Доминик небрежно заложил руки за голову.

– Я так не думаю. И все же тогда лорд Арнхэм был бы рад надеть на меня ошейник с шипами и намордник.

– Что было дальше?

– Предполагалось аннулировать брак, но тут Генриетта обнаружила, что у нее будет ребенок.

– Ваш ребенок?

– О, да! – Доминик энергично кивнул. – Стопроцентно. Собственно, поэтому все планы и отменили. – Теперь он говорил отрывисто, всем своим видом выражая презрение. – Конечно, от меня потребовали публичных извинений, что я и сделал. Меня также попросили урегулировать некоторые финансовые вопросы. Увы, все унижения оказались напрасными. Мне не было дозволено видеться с женой. Шесть месяцев спустя лорд Арнхэм скоропостижно скончался: когда с ним случился удар, я как раз вернулся после нескольких месяцев, проведенных с армией Веллингтона. Генриетте сообщили о моем возвращении, и она бросилась с лестницы. Так у нее произошел выкидыш.

Кэтриона сидела притихшая, напуганная. Хорошо, что он ей поверил и принимал Эндрю за дитя Генриетты. У нее дрогнуло сердце. Знай она раньше эту историю, разве хватило бы у нее смелости явиться в Лондон?

– И как скоро Генриетта уехала в Шотландию?

– Сразу же, как только поправилась, они отправились в Эдинбург вместе с леди Стэнстед. Мне нужно было возвращаться в армию – я ведь солдат по профессии.

Кэтриона перевела взгляд на пляшущие огоньки свечей. Как он мог позволять себе всю эту роскошь на военное жалованье?

– Генриетта рассказывала мне, что она по-прежнему жила на ваши средства.

– Вот как? – с иронией в голосе сказал Доминик. – Впрочем, я в этом не сомневался.

Он повел Кэтриону в столовую, где их ждал накрытый стол. Блюда подавались одно за другим: морской язык, тушеная телятина под красным соусом, домашний сыр, запеченный миндальный пудинг, яблочные пирожные, тончайшие вина – несомненно, Доминик Уиндхэм не видел греха в излишних тратах и получал удовольствие от всей этой роскоши. Вместе с тем в нем ощущались простота и какая-то своеобразная безыскусственность. Когда со стола унесли остатки еды и убрали скатерть, Кэтриона дерзнула обратиться к нему – она нуждалась в ясности.

– Итак, вы сказали, что знали шотландских горцев... Любопытно, где вы с ними встречались?

– На Апеннинах. Ваши соотечественники исключительно хорошие солдаты. Гордый народ.

– И обязательный. Если шотландец дал слово, он не подведет своих родных, так же как и отечество, и никогда не докатится до такого позорища, чтобы к нему применили порку. Если он за что-то берется, то из кожи вон вылезет, но постарается сделать все как можно лучше. Это у него в крови.

– Вы правы, я не видел более мужественных солдат, а многие офицеры стали моими друзьями, – сказал Доминик. Голос его звучал совершенно искренне. – Одного я особенно хорошо знал – он был родом из Глен-Рейлэка. Мы вместе попали в плен, и нам не оставалось ничего другого, кроме как обмениваться историями. Он рассказывал мне о фермах, разбросанных в широких долинах, о реках и пастбищах, о черных коровах с крутыми боками, пасущихся на Россширских холмах. О том, как поют женщины в домах, где даже самая скромная работа не обходится без песни. Я слышал, как рыба плещется в озерах, видел красного оленя, пробирающегося по горным тропам...

– Не надо, – дрожащим голосом сказала Кэтриона, – не рассказывайте мне больше!

– Почему я не могу поделиться с вами? – Доминик усмехнулся. – Этот человек подарил мне свою дружбу. Когда он говорил, его слова лились как музыка. Он рассказывал мне о пещере, где прятался, будучи мальчиком, чтобы наблюдать, как парят орлы, и я никогда не забуду его прекрасных описаний бескрайних просторов, сияния живых красок лета. Вероятно, все это вам знакомо?

Кэтриона сидела молча – волнение мешало ей дышать; однако Доминик, увлекшись воспоминаниями, продолжал безжалостно ранить ее:

– Однажды в полдень с чистого голубого неба посыпались огромные снежные хлопья: сверкая на солнце, они опускались на колокольчики, горечавку и мох. Солнце соперничало со снегом, и от их борьбы тени бежали по торфу. Постепенно наледь, покрывающая цветы, превращалась в бриллианты. Такой я помню Шотландию до сих пор. – Доминик взглянул на Кэтриону. – Этого человека звали Калем Макноррин, и он был капитаном. Я не знаю, что стало с ним потом.

Сердце Кэтрионы наконец не выдержало.

– В вас вселился дьявол! – воскликнула она. – Зачем вы рассказываете мне все это? Что, если я знаю этого человека и его историю?

Она поднялась с кресла и, оттолкнув его, спотыкаясь, побрела к двери.

Доминик последовал за ней.

– Что такое? Вы действительно были знакомы? – Он схватил ее за руки.

Взглянув на него сквозь слезы, Кэтриона покачала головой:

– Зачем вы спрашиваете? Как я могла не знать пещеру и Калема Макноррина? Вы только притворяетесь, что вас волнует его судьба. Он погиб в битве при Ватерлоо с одним из тех храбрых полков, которыми вы так восхищались.

– Боже праведный, – прерывающимся голосом произнес Доминик, – но я и в самом деле об этом не подозревал!

Он протянул руки, привлек ее к себе, окружая своим теплом, и она зарылась лицом в складки его рубашки, потянувшись к силе, исходившей от него.

Вырвавшись из плена и вернувшись домой, Доминик отказался взглянуть на списки погибших и раненых, настолько он хотел верить, что все, кто был ему дорог, остались живы. Калем в своей неизменной красно-синей шотландке, с его жизненной силой и неистощимым юмором – как мог он умереть? Почему, черт подери, судьба так несправедливо распорядилась жизнью человека, много лучшего, чем он сам?

И вот теперь оказывается, что Калем Макноррин – тот самый человек, которого любила Кэтриона, а может быть, и отец ее ребенка.

Эта мысль ошеломила его. У шотландского горца, как и у Кэтрионы, были синие глаза и черные волосы. Он мог находиться дома в победное лето четырнадцатого года, когда был зачат Эндрю, – вероятно, они собирались пожениться. После смерти Калема она осталась одна, и теперь от отчаяния хваталась за соломинку, даже готова была использовать английского развратника ради спасения своего ребенка.

А развратник вдруг начал напоминать ей о погибшем любовнике. И не остановился даже тогда, когда ее глаза просили прекратить это беспощадное повествование, пока не стало слишком поздно.

«Я даже не подозревал». Слова слишком слабые, чтобы выразить душевную боль и сочувствие.

Доминик провел пальцами по ее щеке и подбородку так нежно, будто касался хрупкого китайского фарфора. Досада за все безрассудство минувших дней превратилась в нестерпимую тоску, сжимавшую ему сердце. Он приподнял ее лицо.

– Кэтриона, – начал он, запинаясь, – я проклятый глупец, но я ничего не знал. Это правда.

Она открыла глаза – словно сверкнула голубая сталь. Ее щеки вспыхнули, дыхание участилось, однако она не отстранилась, а, напротив, прильнула к нему.

– Из всех живущих на земле не было лучшего мужчины! – страстно сказала она.

– Да, это правда. – Доминик баюкал ее в своих руках, чувствуя кончиками пальцев мягкие пряди волос возле шеи.

У Кэтрионы задрожали губы. Под голубой сталью скрывалось бескрайнее пристанище уныния. Вероятно, он имел в виду только сочувствие, жест искупления и умиротворения, когда наклонился и поцеловал ее.

Губы, горячие как пламя, медленно открылись ему навстречу.

Чувствуя безумное вожделение, он прильнул к ним еще крепче, притягивая ее все ближе, ближе, до тех пор пока она не перестала владеть собой. Пробежав руками по его волосам и не отнимая губ, Кэтриона отыскала языком его язык и вибрирующими движениями стала собирать даруемые им ласки. Она обжигала ему рот своим дыханием. Ее грудь прижалась к его твердым мышцам, ее дразнящий аромат ударял ему в ноздри. Трепетный огонь вспыхнул подобно приступу дикой жажды. Мужская плоть восстала мгновенно, отчаянно требуя удовлетворения, во власти безотчетного слепого желания. Он вбирал ее горячие податливые губы, вкушая их нектар, и беспрепятственно проникал в рот, опаляя своим жаром каждый его уголок.

С той же пламенной страстностью она вернула ему поцелуй, расплавившийся в их устах, будто олово в тигле, продолжая восхитительно сладкие движения языком. Ее пальцы до боли натягивали его волосы. Неистовое желание вызвало у него пожар в крови и сделало плоть твердой как скала.

Когда мощное биение крови почти лишило его рассудка, он обхватил ее за ягодицы и стал поднимать платье, пока обнаженная кожа не обожгла ему ладони. Соски под ее сорочкой напряглись и затвердели. Умирая от нестерпимого голода, он принялся перекатывать кончиками пальцев тугие почки. Прикосновение к ее груди – ощущение ее веса, естества, нежности – пронзило его насквозь и привело в безумный восторг. Восставшая плоть забилась еще сильнее. Разъяренный тесемочками, мешавшими его рукам, он порвал тонкую материю – истребил в момент, добираясь до тела, желая его больше всего на свете.

Он опустил руки, собрал в складки плотную шерстяную ткань ее юбок и потянул вверх, чтобы удовлетворить свою потребность, утопить ее в горячей женской плоти. Он жаждал сделать это немедленно, прямо в дверном проеме. К его удивлению, он не встретил сопротивления – она одобряла его действия! Это было потрясающе!

Он оборвал поцелуй и зарылся губами в стройную шею, вкушая мед женской плоти. Атласная кожа обнажившихся бедер обжигала ему руки, в паху бушевало пламя удовольствия. Он издал громкий стон, наполовину похожий на смех.

Ее бедро изогнулось, как раковина моллюска, нежные ягодицы скользнули под его пальцами. В считанные секунды он расстегнул пуговицы на брюках и высвободил свое рвавшееся на свободу мужское естество, потом легонько провел по манящей коже живота, задев чуть увлажнившиеся завитки, опасаясь, что вот-вот взорвется.

Тут что-то загрохотало так, что у него едва не лопнули барабанные перепонки, и она беспомощно оторвалась от него. Доминик в недоумении уставился на нее – с пульсирующей плотью и огнем внутри. Лицо Кэтрионы залилось краской, глаза расширились. Она задыхалась, прижавшись спиной к дверному косяку; лицо ее с огромными зрачками, истерзанными губами было прекрасно – оно возбуждало, захватывало.

– Я не знала! – резко сказала она и оглянулась. – Я не представляла, как это делается. Мы испугали ваших слуг.

Доминик выглянул в коридор. На ковровой дорожке лежал опрокинутый поднос, под ним расползалось пятно, усеянное мелкими осколками разбившихся бокалов.

– Боже! Этот человек нес бренди!

Доминик начал хохотать как сумасшедший.

Кэтриона одернула юбку и дрожащими пальцами стала застегивать пуговицы на груди.

– Я не знала, что подразумевается под «безжалостным» совращением, пока не встретила вас. Мне представлялось, что вы попытаетесь завоевать меня путем обычного флирта. Но вы оказались куда умнее.

– Умнее? – Кровь клокотала у него в жилах от шока, вызванного прерванным желанием. – По-моему, я только что выставил себя беспросветным идиотом.

– О, вы слишком строги к себе. Все, что вы предлагали мне, все, что говорили сегодня вечером, было не случайно. Вы намеренно терзали мне душу, вели себя как шахматный игрок, заранее рассчитавший все ходы. Я не знала, что вы будете соблазнять меня, трогая мое сердце, играя моими чувствами, не предполагала, что для достижения своей цели вы не постесняетесь использовать даже страх и горе. И вы хотите убедить меня, что это неправда?

Доминик одумался прежде, чем поддался искушению опровергнуть ее обвинения.

– Да, это правда. Во всяком случае, мне так кажется. – Он печально посмотрел на свою поникшую плоть.

Затем пробежал рукой по опухшим губам и шагнул в коридор. Ощущение было такое, словно из него выжали все соки. Неужели он так хотел эту женщину?

Опустившись на колено, Доминик принялся собирать на поднос хрупкие осколки стекла – капли влаги сияли на них подобно росе. В короткое мгновение хрусталь превратился в мусор.

– Ваши старания почти удались, – констатировала, подходя, Кэтриона. – Если бы не слуга, вы овладели бы мной прямо у стены, попользовались, как шлюхой.

Очень подходящее сравнение. Яркий образ всплыл в его памяти: нарумяненное лицо и редкие кривые зубы женщины, с которой он едва не совершил то же, но по другой причине.

– Нет, – Доминик поморщился, – не как шлюху. Поверьте хоть этому по крайней мере.

– Вы тронули меня рассказом о мужчине, которого я любила, поэтому вам ничего не стоило взять меня. Вы сломили мою гордость, но это не означает, что вы победили!

– Победил? – Доминик провел языком по губам и встряхнулся, как вышедший из воды пес, желая избавиться от вкуса ее рта и ощущения ее тела под руками. – Какая, к черту, победа! Я унижался, навязывался, предлагал себя! Да, это была сознательная попытка, если вам угодно, но я делал хоть что-то реальное. А вы – что вы сделали в ответ? Солгали, отказали мне, не открыли ничего из своих истинных целей. Вы любили его, это невозможно отрицать. Какое место Калем Макноррин занимал в вашей жизни? Вы и сейчас не хотите говорить.

– Верно. К чему вам это знать?

Ковер продолжал источать пьянящий запах, на пальцах оставались следы от бренди.

– Но я же с вами откровенен! Я рассказал вам о Генриетте. Вероятно, для того, чтобы привлечь ваш интерес и завоевать вашу симпатию. Я хотел, чтобы вы взглянули на те события с моей точки зрения. – Доминик глубоко вздохнул. – Поверьте, я не чудовище, что бы там она ни наговорила вам. А все остальное... Я не знаю, зачем вам это рассказывал; к тому же вы первая завели разговор о Шотландии.

– У меня нет уверенности, что вы не будете продолжать. – В голосе Кэтрионы звучало осуждение. – Даже после того, как я попросила вас, вы не остановились.

Взгляд Доминика устремился куда-то мимо нее.

– Возможно, мной руководила надежда. Я думал, что воспоминания о родине сделают вас более открытой и вы расскажете мне о себе. Простите, если это получилось слишком грубо. Калем был моим другом, и я не знал, что он погиб. Я любил его.

– Любили? Ваш рот оскверняет это слово.

Доминик вздрогнул.

– Этот рот вы только что целовали, черт побери!

– Потому что вы меня обманули!

Поразительная женщина! Только теперь Доминик понял, почему она не выглядела хорошенькой. Она была прекрасна.

– Неизвестно, кто кого обманул! Послушайте, Кэтриона, я вам нужен для достижения ваших целей, а взамен хочу наслаждаться вашим телом. Мне кажется, это вполне честный обмен. Вспомните, вы предлагали мне себя еще в Лондоне, но я этим не воспользовался тогда. К тому же я никогда не был намеренно жесток с женщиной – с любой женщиной, даже со шлюхой.

– Вы просто обезумели.

Может, и так. Теперь у него оставался единственный путь – честность.

– Вы правы: мое влечение к вам – это какое-то помешательство, но я не могу припомнить, когда испытывал столь же сильные чувства. Конечно, мне не приходило в голову задумываться, будет ли это благородно или нет, и все же я знаю, что такое любовь, и уважаю это чувство.

– Не смейте говорить о любви!

Доминик отряхнул руки и вытер их носовым платком.

– Хорошо, я предлагал вам игру, полагая, что мы с вами взрослые люди, сведенные судьбой. Так зачем же нам отказываться от удовольствия? Надо ловить момент когда только возможно.

– Вы лжец и себе лжете больше, чем мне!

Доминик прикрыл глаза. Она была права. Он действительно хотел соблазнить ее и оставить с разбитым сердцем. До сих пор его честь оставалась незапятнанной. Однажды у них с приятелем даже едва не состоялась дуэль из-за того, что тот слишком жестоко обошелся со своей любовницей. Тогда почему теперь, единственный раз в жизни, он изменил своим принципам? Нет, определенно во всем виновата эта женщина!

И опять – для него не оставалось иного пути, кроме правды.

– Лгу себе? Ничего подобного. Как раз сейчас я был чертовски правдив! Вы потребовали этого путешествия, я согласился. И это при том, что вы принесли мне известие о смерти Генриетты. Представьте, я был влюблен в нее. Так уж вышло. Вам это смешно?

– Дьявол часто предстает в соблазнительном обличье, и его речи могут звучать гладко, как у священника. О какой любви вы говорите? Я не допускаю, что вы чувствовали нечто подобное к Генриетте. Мне даже трудно представить, как Калем мог предлагать вам дружбу! Впрочем, все это не заслуживает большого внимания – я беспокоюсь только за мальчика. Его судьба гораздо важнее, чем ваши или мои дела, но я не могу сказать вам почему. Это все! Вам достаточно?

Нет! Почему, черт подери, это так важно? Почему он, Доминик Уиндхэм, должен забирать себе сына Калема Макноррина – если Эндрю в самом деле его сын?

– Вы даже не поблагодарили меня за то, что я согласился проделать этот путь ради ребенка, который не является моим, а ведь я мог бы послать за ним кого-нибудь, а потом уже разбираться с ребенком у себя в Лондоне.

– С этим я не спорю. – Кэтриона прикоснулась рукой к щеке, которую все еще украшал яркий румянец. – Ну и что теперь вы намерены делать?

– Все очень просто – разрядить напряжение. – Доминик встал и как ни в чем не бывало повернулся к ней. – Отправимся вместе в постель. Что поможет восстановить силы лучше, чем это? Иногда в сексе находят удовольствие даже враги.

Ее синие, как колокольчики, глаза снова расширились.

– Никогда!

– Ну, ну... Это уже едва не случилось. Не станете же вы отрицать, что сами этого хотели?

Тут уж Кэтриона не на шутку возмутилась.

– Я требую, – сердито сказала она, – чтобы вы предоставили мне отдельную комнату!

Доминик упрямо не двигался с места. Он представлял, что сейчас испытывает эта женщина, и ликовал в душе. Сомнений нет – ребенка родила она!

– Слуги ушли спать. Для нас приготовлена только одна спальня, и мы разделим ее.

– Как вы можете настаивать после всего, что я вам сказала?

Доминик снова ощутил шевеление в брюках. Жестокое желание. После ее недавнего пылкого ответа на ласку он был уверен, что она не откажется.

– Когда мы договаривались, вы согласились доверить мне все приготовления. Я не думаю, что кто-то из нас проведет эту ночь в одиночестве.

Кэтриона независимо вскинула подбородок:

– Желаете вы того или нет, я буду спать отдельно.

Ему страстно захотелось погладить ее пальцы и поцеловать ладони.

– Нет нужды томить себя дольше. Клянусь Богом, я показал вам еще так мало! Позвольте мне возместить этот недостаток.

– О Боже! – Она с силой опустила руки. – Перестаньте же наконец! Вы и так чуть не соблазнили меня. Я считаю вас красивым мужчиной, но не буду спать с вами. Это все, и вам должно быть этого достаточно!

– Хорошо. – Доминик кивнул. Его плоть содрогалась от возбуждения. – Ваше тело станет храмом для моего поклонения. Отдайтесь мне как вам нравится – я полностью принимаю любые ваши условия.

– Нет!

Надо же! Того и гляди он преклонит колени! Но пожалуй, она права: ему вовсе не следует усугублять раны женщины, которую любил Калем Макноррин. Лучше он ее излечит, и если это не произойдет в его постели, то хотя бы за ее пределами.

Доминик засмеялся.

– Дело сделано, Кэтриона, – обратного хода нет ни для вас, ни для меня. Игра еще только предстоит, и комната у нас будет одна. Вы пойдете добровольно, или мне отнести вас? Можете не сомневаться, я сделаю это...

Кэтриона неуверенно посмотрела на него.

– На комнату согласна, но вы не сможете заставить меня разделить с вами постель.

Доминик знал, что ухмыляется слишком уж откровенно: возможно, что-то стало с его головой от паров бренди. Его плоть – та часть, которая не могла понять тонких сомнений души, – продолжала бунтовать.

– Конечно, я не стану вас заставлять, ради Бога, не волнуйтесь. Пойдемте наверх и уснем спокойно. А если вы не способны видеть во всем этом забавную сторону, то мне вас просто жаль.

Кэтриона быстро отвела глаза и кивнула, а затем, к его величайшему удивлению, улыбнулась. Неимоверная напряженность, сковывавшая ее лицо, внезапно исчезла, и оно засияло, как распустившийся на солнце цветок.

– Ладно уж, – сказала она, – ваша взяла. Но мы еще посмотрим, кто будет смеяться утром.