"Наследник Клеопатры" - читать интересную книгу автора (Брэдшоу Джиллиан)

ГЛАВА 4

Доктор, которого прислал Архедам, пришел рано утром, когда египтяне кормили верблюдов и наводили порядок в лагере. Почти всю ночь Цезарион не смог сомкнуть глаз. Он ворочался, стараясь лечь так, чтобы можно было терпеть боль в раненом боку, которая все не утихала. К тому же прибавилось общее ощущение дурноты и невыносимая головная боль. К приходу доктора он был уже абсолютно уверен, что это конец. Жаль, что смерть не наступила раньше, тогда ему не пришлось бы узнать, что такое боль и унижение, которые ему пришлось пережить за последние несколько дней. Он вынужден был просить прощения у караванщика Ани за свое нелепое подозрение, ему в лицо плюнул хозяин гостиницы, а может быть, даже избил его; самодовольный центурион назвал его «выродком» и «драчливым петушком». Лучше бы он умер!

Но унизительнее и страшнее всего было жуткое ощущение того, что его собственная сущность ускользает от него самого. Весь мир вокруг знает, что Птолемей Цезарь мертв, а он, Арион, глупый юнец из Александрии, ни для кого не представляет опасности. Если он останется в живых, ему придется согласиться на ту работу, которую предложил ему Ани. Юноша с ужасом осознал, что он понятия не имеет, каким образом он сможет прокормить себя, если ему захочется вернуться в Александрию. А он решил вернуться туда. И никуда больше.

Конечно, теперь, когда Александрия в руках римлян, в городе будет небезопасно. Слишком много людей знали его. Но там его мать, братья и сестра, а также те, кто остался из царского двора. Жить ему незачем, да и убегать некуда, поэтому стоит попытаться совершить хоть что-нибудь, достойное царя, прежде чем умереть.

Однако если он отправится в Александрию в качестве секретаря погонщика верблюдов, кем он станет к тому моменту, когда они приедут в столицу? Останется ли он Цезарионом, свергнутым царем, который надеется освободить из плена свою мать или по крайней мере младшего брата? Или он в самом деле окончательно превратится в Ариона, тщедушного мальчишку, страдающего эпилепсией, который может рассчитывать только на презрение, насмешки и помощь из жалости? Лучше, гораздо лучше умереть здесь, в Беренике.

Страшный конец – умереть от раны, в которую попала инфекция, и мучиться от боли и неприятного запаха. Может, именно этого он и заслуживает, поскольку с самого начала отказался от уготованных ему царских похорон.

Тем не менее доктор не разделял мрачных предчувствий Ариона.

– Да, инфекция есть, – сказал он после тщательного осмотра. – Но она еще на ранней стадии, и я думаю, что ее удастся остановить, если как следует ухаживать за больным и промывать рану. – Он посмотрел на Ани и со всей серьезностью продолжил: – Ему необходим отдых, а также нежирная и охлаждающая диета. – Помедлив, доктор добавил, что само по себе ранение не слишком опасно. – Нижняя рана глубокая, но затронуты только мышцы между ребрами, никакие жизненно важные органы не повреждены. А верхняя рана тоже не представляет угрозы, разве что сломано ребро.

Доктор дал Цезариону лекарство, чтобы снизить жар и приглушить боль, – горькую настойку из опия и черной чемерицы. Затем он промыл рану едким уксусным раствором с травами и зашил ее, оставив отверстия, для того чтобы мог выходить гной.

Цезарион молча перенес все манипуляции, прижимая ко рту мешочек с травами. Вскоре лекарство притупило боль, а вместе с ней и сознание. У юноши появилось ощущение, словно его подвесили на крючке за бок, и он висит в сером тумане, медленно вращаясь, в то время как весь мир вокруг него распадается на части.

Закончив зашивать рану, доктор приложил к ней компресс.

– Что это? – спросил он, взяв из вялой руки юноши мешочек с травами.

– Мне он нужен, – с тревогой в голосе запротестовал Арион, потянувшись за своим лекарством.

Но доктор уже успел открыть мешочек и высыпал щепотку содержимого себе на ладонь.

– Кардамон, – прокомментировал он. – Аммиачная смола, бриония, лапчатка. Что это? Цикламен?

– Мне он нужен, – повторил Арион, на этот раз более настойчиво.

Доктор понюхал высохший кусочек какого-то растения.

– А, нет, это корень пиона... Но это согревающие и подсушивающие травы, они не помогут при ранениях и лихорадке. Зачем они тебе?

Из серого тумана донесся голос Ани:

– У него проклятая болезнь.

Доктор в изумлении посмотрел на Ариона. Затем он высыпал травы обратно в мешочек и, не говоря ни слова, вложил его в руку юноши. Цезарион тут же приложил его к лицу и вдохнул резкий запах лекарственной смеси. Головокружение не проходило.

– Нужно было сразу об этом сказать, – раздраженно произнес доктор. – Это может повлиять на ход лечения. Как долго он уже страдает этой болезнью?

Ани пожал плечами и жестом показал, что не знает. Тогда доктор повернулся к Цезариону и повторил свой вопрос.

Цезариону казалось, что он все так же кружится в серой пелене, плотно окутавшей его.

– Это началось, когда мне было тринадцать лет, – словно во сне, ответил он. – Я помню, как вошел в дом, а затем вдруг очутился в постели. Рядом со мной был доктор. Все тело ныло от боли, моя одежда была мокрой. Мне сказали, что я упал. Эта болезнь неизлечима. Мы обращались ко многим докторам. Они советовали и лекарства, и кровопускания, и слабительные, но ничего не помогало. Один врач даже хотел сделать мне прижигание мозга, но мать не позволила. У меня не так часто случаются приступы.

– Уточни, пожалуйста.

– Когда я был дома, это происходило не больше одного раза в месяц... – Юноша с болью вспомнил о своем нынешнем положении. Он не привык обсуждать проблемы, касающиеся его здоровья, с кем бы то ни было без предварительного согласия царицы. Пронзительно посмотрев на доктора, он внезапно спросил: – Ты давал клятву Гиппократа?

– Какую клятву?

Доктор нахмурился. Надо сказать, этот пожилой, хорошо одетый человек, с бородой, как у философа, выглядел мудрым и добрым. Они все так выглядели – от этого ведь зависел их заработок, – но некоторые способы лечения, которые рекомендовали врачи, иногда мало чем отличались от пыток.

– Клятву Гиппократа, – повторил Цезарион и процитировал: – «Что бы при лечении – а также и без лечения – я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной». Ты не должен никому говорить о моей болезни.

– Да, я давал клятву, – неохотно ответил доктор. – Однако в этом случае, если ты помнишь, за лечение платит Архедам. И он просил, чтобы я докладывал ему обо всем.

Из серого сумрака снова донесся голос Ани.

– Архедам хочет знать, как заживает рана, полученная Арионом в бою, – заметил он. – Нет никакой необходимости рассказывать ему о болезни. Неужели ты не видишь, что мальчик ее стыдится? Он не хочет, чтобы все вокруг показывали на него пальцем, кричали, что он эпилептик, и плевали ему в лицо.

Доктор, как показалось Цезариону, согласился с Ани. Сквозь густую пелену юноша слышал, как он говорил караванщику о том, какие лекарства следует давать, чем кормить и как перевязывать рану.

У греков было принято бриться. Бороды в основном были у философов-киников.

– Я приду завтра утром, – наконец сказал доктор и вышел из палатки.

Цезариона долго не покидало странное ощущение подвешенности и медленного кружения в плотном тумане.

Через некоторое время – сказать точно Цезарион не мог – пришел Ани и начал возиться с перевязкой.

– Ты не должен был говорить ему о моей болезни, – упрекнул его Цезарион.

– Кому ему? – спросил Ани.

Цезарион понял, что прошло уже много времени с тех пор, как ушел доктор, и подумал: «Мне не следовало принимать это лекарство, оно слишком сильное. Мог бы обойтись и без него. Я могу себя выдать. Этого нельзя делать ни в коем случае».

– Тому доктору, – с явным недовольством произнес он. Ани только фыркнул в ответ.

– Мальчик, он доктор! Ему нужно об этом знать. Ты же слышал, как он сказал, что твоя болезнь может повлиять на ход лечения.

Цезарион почувствовал божественную прохладу, когда Ани положил свежий компресс на его воспаленный бок.

– Дома у тебя были приступы раз в месяц, – продолжил египтянин, – а тут, с тех пор как я тебя встретил, уже дважды.

«Даже чаще, – борясь с одолевающей его сонливостью, подумал Цезарион. – Просто небольшие приступы проходили незаметно».

– Дома было легче, – слабым голосом ответил он караванщику. – Не было такой жары. Обычно становится хуже, если я испытываю голод, жажду, сильно перенапрягаюсь или, наоборот, ничего не делаю. И еще... – юноша запнулся и глухо добавил: – Если испытываю страдания или сильную страсть.

– Не стоило становиться солдатом, правда? – Ани наклонился ниже. Его лицо казалось каким-то резко очерченным и неестественно отчетливым. – Страсть тебе во вред? О Изида и Серапис, что это значит? Тебе следует избегать женщин?

Цезарион вспомнил Родопис, в которую он влюбился, когда им обоим было по шестнадцать лет. Ее смех звучал так красиво – весело, свободно и непринужденно, у нее были такие лучистые глаза и красивая грудь. Но она была рабыней, и, когда его мать застала их спящими в одной постели, Родопис продали на невольничьем рынке. «Я очень сожалею, – сказала ему Клеопатра, когда он пришел к ней весь в слезах, – но ты же знаешь, что это повредит твоему здоровью».

– Да, мне следует избегать женщин, – с горечью в голосе ответил Цезарион.

– Святая мать Изида, какая страшная участь!

Ему показалось, что Ани еще что-то сказал. Он хотел было переспросить его, но египтянин уже ушел.

Цезарион не помнил, как он уснул, но, очнувшись от забытья, увидел, что Ани снова рядом. Головокружения уже не было, да и сознание достаточно прояснилось. Он понял, что лекарство, которое ему дал доктор, перестает действовать. Однако же, как сразу заметил Цезарион, боль не стала сильнее по сравнению с тем, как это было утром.

– Арион, – явно волнуясь, обратился к нему египтянин. – Мне нужна твоя помощь.

«Да уж, конечно, – с кислой миной на лице подумал Цезарион. – Ты ведь намерен использовать меня».

– Архедам пригласил меня на ужин, – продолжал Ани. – Ужин по греческому обычаю. Мне нужно надевать гиматий?

В первую секунду Цезарион даже растерялся и не нашелся, что сказать ему в ответ. У него в голове не укладывалось, как можно разбудить человека, чтобы задать такой ничтожный вопрос. Но египтянин с такой тревогой смотрел на него, что Цезарион понял: для Ани этот вопрос совсем не пустяковый, поскольку караванщик, взявший на себя роль настоящего хозяина, был совершенно сбит с толку этим приглашением. Это одновременно и удивило, и порадовало Цезариона: Ани, возможно, и наблюдательный, и умный, и сильный, но ему далеко до благородных манер, и он сам это прекрасно понимает. У Цезариона мелькнула шальная мысль, а не ввести ли ему неотесанного мужлана в заблуждение, чтобы тот выставил себя в дураках, но тут же отбросил ее. Нет, он не может этого сделать. Ани, который постоянно повторяет, что он должен ему по гроб своей жизни, прав: египтянин действительно спас его.

– Который час? – спросил Цезарион.

– Сейчас? Где-то два часа до заката.

– Да нет! В котором часу ужин? Когда он начинается?

– Ух... Через час.

– Сколько будет гостей?

– Я не знаю точно. Архедам сказал, что пригласит Клеона, капитана «Благоденствия».

– Кого?

– Капитана корабля «Благоденствие»! Святая Изида! Это человек, от которого зависит все мое предприятие! Я хочу, чтобы он принял меня как партнера, а не просто как покупателя!

– Вряд ли Архедам пригласит лишь двух человек, – рассудительно заметил Цезарион. – Вы будете возлежать, и в таком случае получится дисбаланс. Слишком рано для неофициальной встречи, но уже достаточно поздно для званого обеда. Скорее всего, за ужином будет шесть человек и подадут три блюда. Тебе нужно надеть хороший гиматий, а вот венок приносить не следует.

Похоже, Ани разволновался еще больше.

– О боги! Значит, ужин будет официальный? Мне нужно облачиться в длинный гиматий? Ох уж эти тряпки, чтоб им пусто было! У меня никогда не получалось надеть их так, чтобы они красиво свисали. Ты сказал, что мы будем лежать? Мне придется есть лежа, завернувшись в кусок ткани?

Цезарион привстал с постели. У него слегка кружилась голова, но в целом он чувствовал себя сносно.

– Неси гиматий, – приказал он. – Я покажу тебе, как его надеть.

Через три четверти часа караванщик, выслушав многочисленные наставления Ариона и облачившись в неудобный длинный гиматий, двинулся в путь.

А Цезарион, уставший, недовольный собой, снова лег, думая о том, что благодаря ему египтянин не окажется в глупом положении. Он не заметил, что этим вечером между ним и Ани установилась некоторая гармония.

Один из погонщиков – Имутес, который был помладше, – принес в палатку миску с бульоном. Он поставил еду возле головы Цезариона, задержался на некоторое время у его постели и, нахмурившись, ушел.

– Я дал ему бульон, – чуть слышно сказал он отцу, не отходя от палатки.

– Хорошо, – отозвался Менхес. – Но если он дал хозяину дурной совет, то пусть у него случится заворот кишок.

И сын, и отец – оба говорили на египетском просторечии. Цезарион подумал, догадываются ли они о том, что он может подслушать и понять их. Греки, которые жили в городах, обычно не знали народного диалекта. Однако царица выучила язык своих подданных – первая во всей династии – и заставила своего сына тоже овладеть им. Он взял в руки миску с бульоном и с опаской понюхал его. С виду бульон выглядел вполне безобидно и даже имел приятный запах. Бульон как бульон, подслащенный немного медом.

– Зачем это хозяину понадобилось спрашивать у молодого грека, как правильно ужинать? – спросил Имутес.

Судя по звукам, которые доносились снаружи, отец и сын собирались ужинать прямо возле палатки.

Менхес сплюнул, а точнее громко харкнул, и плевок с характерным шумом хлопнулся о песок.

– Тебя ведь греки никогда не приглашали? Обычно египтян они не жалуют, даже таких, как хозяин Ани. У этих греков свои правила: как сидеть, как жевать, как держать и какой рукой. Если человек всего этого не знает, они уже думают, что он, мол, грязный крестьянин. Они придумали все эти правила, чтобы отличаться от всех остальных. Никакой грек не захочет водиться с египтянином как с другом или партнером.

– Ты думаешь, что хозяину не удастся наладить с ним дело? – В голосе юноши слышалось явное разочарование.

– Да лучше, чтобы и не получилось! – угрюмо ответил Менхес.

– Что плохого в том, что хозяин станет богатым купцом? – запротестовал Имутес. – Он честно нажил свое добро и тратит деньги только в том случае, когда это необходимо.

Какое-то время Менхес молчал. Потом, бросив на сына серьезный взгляд, спросил:

– Тогда почему он нанял только нас, да еще со своими верблюдами, когда на самом деле ему нужен был еще один человек и по меньшей мере еще три верблюда?

– Потому что он не хотел иметь дело с Сисоем, – ответил Имутес, немного сбитый с толку.

– А почему же он не хотел иметь с ним дело?

– Потому что Сисой – блудливая скотина, – не раздумывая ни секунды, выпалил Имутес.

Менхес расхохотался.

– А кроме этого?

Сын не нашелся, что сказать ему в ответ.

– Все дело в том, сынок, – самодовольно улыбаясь, произнес Менхес, – что Сисой служит Аристодему. Если бы хозяин пошел к нему за верблюдами, Аристодем тут же смекнул бы, что задумал Ани.

– И что с того? – пожав плечами, спросил Имутес. – Аристодем не собирался вкладывать деньги в товар. Во всяком случае, в этом году. Какое ему дело до того, какие планы у хозяина?

Менхес лукаво улыбнулся.

– Какое дело импотенту до того, что кто-то спит с его женой? А дело все-таки есть! Аристодему не понравится, узнай он о планах Ани. И хозяин это понимает, а потому хочет провернуть дело раньше, чем о нем станет известно Аристодему. Он надеется, что тогда Аристодему придется проглотить это. Конечно, если Ани всего лишь купит у капитана товар – это одно дело. Аристодем сделает вид, что его это не очень волнует. Но если они сегодня договорятся о сотрудничестве – жди неприятностей. – Менхес прокашлялся и продолжил: – Римляне сказали, что будет амнистия, а это значит, что у греков ничего не забирают и очень скоро Аристодем снова захочет вложить деньги в товар. Он уже четыре раза заключал сделки с капитаном «Благоденствия». Говорят, это хороший корабль, а у капитана большой опыт. Он знает берег и нужных людей. Аристодем просто так не уступит своих связей. Более того, он не отдаст это все египтянину. Если дело дойдет до борьбы, то выиграет как раз он. Он ведь богаче, чем хозяин Ани, а все судьи – греки. Да уж, что ни говори, а для Ани будет даже лучше, если капитан сочтет его грязным крестьянином и решит заключить сделку с каким-нибудь греком.

Они начали обсуждать караванщиков и купцов в Коптосе, и Цезарион уже не прислушивался к их разговору. Он отпил немного ячменного бульона, перевернулся на здоровый бок и попытался вздремнуть.

Через несколько часов он проснулся. Было уже темно. Держа в руке лампу, над ним склонился Ани. Рядом с ним стоял какой-то незнакомый человек. Лампа подрагивала в пьяной руке Ани, и на стенах палатки плясали черные тени. От мужчин сильно несло винным перегаром.

– Здравствуй! – радостно воскликнул Ани. – Тебе уже лучше? Цезарион приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел на караванщика. Незнакомец, пришедший с египтянином, присел на корточки рядом с постелью юноши и с любопытством стал разглядывать его. Это был лысеющий коренастый человек средних лет, возможно грек. Одетый в добротный, но сбившийся гиматий, он словно напоказ выставил свои предплечья, покрытые шрамами. Прищурив глаза, Цезарион увидел на его ладонях страшные мозоли.

– Ани говорит, что ты согласился писать для него письма, – сказал незнакомец. От него тоже несло вином. Казалось, он был рад не меньше самого Ани.

Цезарион наконец-то понял, кто этот человек.

– Это Клеон, – словно подтверждая его догадку, с довольным видом сообщил Ани и присел рядом с новым знакомым. – Капитан «Благоденствия». Он хотел встретиться с тобой.

– Архедам считает, что ты был в отряде царя, – с некоторой нолей таинственности произнес Клеон, как будто речь шла о секрете, но слишком громко из-за выпитого вина. – Что ты его родственник[16] или, может, первый друг?

Цезарион в испуге посмотрел на него. Значит, Архедам решил, что он занимал какое-то высокое положение при дворе? С чего он это взял? Из-за его акцента, преданности царице или из-за того, что он назвался помощником Эвмена? Может, Архедам видел его раньше? Цезарион, конечно же, не помнил, встречался ли он когда-либо с Архедамом, но это ни о чем не говорило: во время торжественных церемоний ему довольно часто приходилось стоять перед большим скоплением народа. На него глазели сотни людей. Если Архедам видел его и запомнил, что он занимает высокое положение при дворе, то, вероятно, он знает не только это?

– Ты ведь был в том тайном лагере в горах вместе с царем? – продолжал расспрашивать его Клеон. – Помощник военачальника, да? Мне так сказал Архедам. Он уже всему городу поведал об этом. – Капитан широко улыбнулся и добавил: – И еще о том, что ты ответил римлянам, когда те пришли допрашивать тебя. Он вне себя от восхищения, особенно теперь, когда римляне объявили об амнистии. Наш начальник порта всегда преклонялся перед царским домом. Ты служил при дворе?

– Я был другом царя, – осторожно ответил Цезарион. Эта должность была ниже, нежели родственник или первый друг.

– Просто великолепно! – воскликнул Клеон и, громко расхохотавшись, хлопнул Ани по спине, так что тот едва не упал на Цезариона. – Боги свидетели! Это просто потрясающе! – продолжал он, искренне восторгаясь тем, что услышал от юноши. – Это же надо – чтобы друг царя писал для тебя письма! У хитрого развратника Аристодема никогда ничего подобного не было. Так ты думаешь, что сможешь достать олово?

Ани развел руками.

– Если найду его сейчас где-нибудь, то да. Клеон восхищенно рассмеялся:

– Вот с таким человеком мне нравится иметь дело! Аристодем всегда начинает ныть: «Не могу это, не могу то... Мое здоровье, моя земля, мои деньги... Не могу себе позволить...» Я бы не стал заключать с ним последнюю сделку, если бы нашел кого-то другого. Итак, мы решили, что я покупаю твои льняные изделия, а ты возьмешь мое стекло и, имея при себе друга царя, который будет вести деловую переписку, постараешься достать олово. Тебе уже лучше, Арион?

Цезарион с отвращением посмотрел на капитана. Преодолевая сонливость, он осознал, что его согласие на предложение Ани воспринимается как уже решенное дело. Более того, благодаря ему Ани приобретает явное преимущество как потенциальный деловой партнер. Но ведь он еще не давал своего согласия! Ани говорил ему, что торопиться некуда и у него есть время поразмыслить над их сегодняшним разговором.

Но прежде чем Цезарион успел придумать, как выразить свой протест, Ани спросил:

– Менхес давал тебе остальное лекарство?

– Нет, – ответил Цезарион. Ему стало не по себе при мысли, что Менхес должен был это сделать. – Но мне уже ничего не нужно. Рана не так сильно болит... Я...

– Нет же, тебе обязательно нужно выпить лекарство! – тут же начал увещевать его Клеон. – Лихорадка в летнюю жару ничего хорошего не сулит, однако чемерица справится с ней. Вот увидишь, она проникнет в тебя, как тупая боль, но в то же время вычистит из тебя весь яд.

Цезарион уже в полной мере ощущал ее слабительное действие – как раз сейчас он внезапно почувствовал, что в его внутренностях начинается подозрительное бурление, – и ему казалось, что это никак не поможет заживлению ран.

– Меня когда-то ранили в живот, – оживленно продолжил Клеон. – Пираты. Дело было к югу от Птолемаиды Охотничьей. Если бы не чемерица, умер бы от лихорадки. А если бы не мирра, то инфекция свела бы меня в могилу. Завтра, кстати, пришлю тебе немного мирры – первоклассной мирры из Опоны – в качестве подарка. Идет? Для благородного помощника моего нового партнера.

– Спасибо, – незамедлительно сказал Ани. – Это лучшее средство против инфекции.

Он вскочил на ноги и вышел из палатки. Затем он вернулся, держа в руках блестящую черную флягу.

– Вот лекарство, – сказал он, обращаясь к Цезариону. – Выпей обязательно. Доктор сказал, что его нужно принять на закате. Менхес, наверное, увидел, что ты уснул, и не стал будить тебя, решив, что ничего страшного не произойдет, если ты примешь лекарство позже. Но, надеюсь, он тебя хоть ячменным бульоном накормил?

– Да, – угрюмо ответил Цезарион.

Он может сейчас заявить, что не соглашался помогать Ани. Но... Ани ведь помог ему. Он фактически спас ему жизнь. Ани дает ему кров, еду, лекарства. Он поможет ему добраться до Александрии. В Беренике становится опасно... А вдруг этот Архедам узнает его и расскажет об этом римлянам? В Александрии он мог бы... Он мог бы еще что-нибудь сделать, чтобы помочь своей семье и выполнить свой долг. Если только сын великой царицы во время путешествия не превратится в секретаря...

В конце концов Цезарион все-таки взял черную флягу и, не говоря ни слова, выпил горькое снадобье.

На следующее утро снова пришел доктор. Он остался доволен тем, как продвигается выздоровление. Воспаление уменьшилось, и жар был уже не таким сильным. Доктор снова промыл рану и сделал перевязку. Он предложил выпить того же лекарства и, к большому облегчению Цезариона, не стал настаивать, когда тот отказался его принимать. Затем он принялся расспрашивать Цезариона о травах в его мешочке – кто прописал лекарство, каков его состав. Однако он не задавал вопросов относительно протекания самой болезни, и, когда закончил записывать ингредиенты, Цезарион понял, что доктора интересовало больше лекарство, нежели сам пациент и его проклятый недуг. Зря он выдал доктору состав лекарственной смеси. Теперь этот местный лекарь будет хвастать тем, что обладает рецептом, полученным непосредственно от светила науки при царском дворе. Если это дойдет до ушей Архедама, то не исключено, что начальник порта вспомнит действительное положение человека, лечение которого он согласился оплачивать.

Интересно, находятся ли римляне еще в Беренике? Пойдет ли Архедам к ним в этом случае? Или начнет распускать сплетни, как раньше?

Нужно убираться отсюда. Чем скорее, тем лучше.

Когда доктор ушел, в палатку снова заглянул Ани.

– Может, тебе что-нибудь принести из города? – спросил он. Этим утром у него было особенно хорошее настроение: он ходил по лагерю, похлопывая верблюдов по спинам, и распевал залихватские песни.

Цезарион с неприязнью посмотрел на него.

– Ты сказал капитану, что я согласился вести для тебя переписку, – холодно напомнил он ему.

Ани вмиг протрезвел:

– Мальчик, но ты же не собираешься менять своего решения сейчас? – не скрывая своей озабоченности, спросил он.

– Что значит «менять свое решение»? – возмутился Цезарион. – Я еще ничего не решил! И прекрати называть меня мальчиком!

– О боги! – воскликнул Ани, едва сдерживая негодование. – И с какой стати тебе отказываться? Я ведь спас тебе жизнь!

– Ты спас меня только потому, что думал о пользе, которую можно получить!

– Нет! – тут же запротестовал Ани. – Спасая тебя, я не знал, кто ты и откуда. Только потом я подумал, что ты можешь кое-что сделать для меня в благодарность за спасение. Я не прошу ни о чем, что может навредить тебе. На самом деле ты только выиграешь. Милостивая Изида! Арион, неужели ты откажешься сейчас? Клеон хочет сегодня подписать контракт!

– Ты не должен был говорить ему о своих планах относительно меня, пока я не принял решения! – настаивал на своем Цезарион.

– Значит, ты отказываешься от моего предложения? – резко спросил Ани.

Наступила долгая пауза, в течение которой они пристально смотрели друг на друга. Наконец Цезарион вымолвил:

– Ну, я этого не сказал. Но ты не должен был говорить этому пьяному капитану, что это уже решенное дело.

Ани понемногу начал успокаиваться.

– Ну ладно, – шумно выдохнув, пробормотал он. – Честно говоря, мальчик, я не сказал ему, что ты согласился. Я лишь упомянул о том, что сделал тебе такое предложение. А Клеон, видимо, решил, что ты уже и согласился. Его так позабавила эта идея, что я не стал его разубеждать. Кроме того, я был уверен, что ты примешь это предложение: надо быть полным дураком, чтобы отказаться. – Ани сел на пол палатки, скрестив ноги. – Ну и что, ты согласен?

Цезарион недовольно поморщился.

– Неужели для тебя это так важно? Ани улыбнулся.

– Я не собираюсь скрывать, что давно мечтаю разбогатеть. Я тружусь, не покладая рук, но на выращивании льна много не заработаешь. Я имею в виду, что по-настоящему не разбогатеешь. Налоги, купцы, которые контролируют торговлю льном, – все это не дает возможности развернуться. Самое большее, на что я могу рассчитывать, – это двенадцать процентов прибыли в год. Занимаясь торговлей, можно иметь двести процентов, если правильно выбрать корабль и если Фортуна улыбнется тебе. Ты знаешь что-нибудь о торговле вдоль побережья Красного моря?

Цезариону вспомнились разговоры о портовых сборах и тарифах; о ценных товарах, привезенных на царских кораблях. Он знал, что царице часто приходилось рассматривать прошения об улучшении гаваней и дорог, о борьбе с пиратами и грабителями на дорогах. Разумеется, рассказывать об этом ему было нельзя.

– Корабли выходят из Береники или из Миос Гормоса, что на севере, – начал рассказывать Ани. – Они плывут по Красному морю в южном направлении. Некоторые корабли плывут аж до Опоны, что на берегу Индийского океана. На дорогу туда и обратно может потребоваться целый год. Для того чтобы найти деньги на плавание, капитан корабля или синдикат, которому принадлежит судно, ищет купцов, готовых снарядить судно. Они же получают процент с прибыли по возвращении корабля в порт.

Клеон является владельцем «Благоденствия». Он выкупил этот корабль у синдиката, который построил его. Он тоже покупает товар на свои деньги, и половина груза на корабле принадлежит ему. Вторая половина принадлежит его партнеру. Несколько лет партнером Клеона был один богатый землевладелец из Коптоса, человек по имени Аристодем. Обычно к приходу корабля в Беренику он снаряжал караван, чтобы забрать товар. Он грузил и свою долю, и долю Клеона. Товар приходил в Коптос, а затем его отправляли вниз по реке, в Александрию. Там все это продавалось, и Аристодем, зарабатывая большие деньги, покупал новый товар для новой поездки.

Однако в этом году – я, кажется, уже немного рассказывал тебе – Аристодем из-за войны побоялся вкладывать свои деньги и, конечно же, не испытывал ни малейшего желания ехать в осажденную Александрию. Еще до начала войны он поспешил отправить в Беренику караван, но без груза и в два раза меньше, чем обычно. Забрав свою часть товара, он оставил Клеона куковать одного в Беренике вместе с его товаром.

Сначала Цезарион слушал все эти мелкие подробности торгашеской деятельности с откровенным презрением, но затем вдруг осознал, что волей-неволей весь следующий месяц ему придется принимать во всем этом самое непосредственное участие, вникая в подробности и обстоятельства дела. Тогда он стал слушать с большим вниманием и даже спросил:

– А почему Клеон сам не мог отправить свой товар в Александрию?

Ани снова хитро улыбнулся.

– Конечно же, мог, но это обошлось бы ему слишком дорого. Цезарион непонимающе посмотрел на египтянина.

Ани выразительно развел руками.

– Этот город находится на краю забытой всеми богами и самой бесплодной из всех пустынь. Тут даже зимой почти негде пасти верблюдов, а про лето и говорить не приходится. В колодцах мало воды. Хватает только на пару овощных грядок. Верблюд очень дорого обходится, если брать с собой корм для животного и везти пятьсот километров по пустыне. Летом тут сложно взять верблюдов напрокат. Те, что здесь есть, будут дорого стоить. Поэтому караваны в Беренику приходят со стороны реки, а затем возвращаются назад. Клеону пришлось бы ехать в Коптос, нанимать там погонщиков с верблюдами, возвращаться с ними в Беренику, нагружать товаром и везти обратно. А оттуда – нанимать лодку, везти товар в Александрию, организовывать продажу, плыть вверх по реке, нанимать еще большее количество верблюдов и ехать в Беренику, надеясь, что корабль все еще находится в приличном состоянии. За кораблем ведь нужен глаз да глаз, а наемные работники никогда не будут беречь его так же, как владелец. Нет, без партнера ему не обойтись, и если он согласен, то я, ни минуты не сомневаясь, готов занять место Аристодема.

Цезарион вспомнил слова погонщика Менхеса, который сказал, что, мол, Аристодем не успокоится, узнав о сделке Клеона и Ани. Он также подумал, что Ани, должно быть, поступает правильно, не считаясь с возможной реакцией Аристодема: вряд ли купец может рассчитывать на то, что Клеон согласится когда-либо иметь с ним дело. Он ведь сознательно оставил капитана в безвыходном положении. Ани же, напротив, пришел ему на помощь в надежде получить с этого выгоду – точно так же, как он надеется получить выгоду от спасения Цезариона.

– Ты привез в Беренику товар на продажу, хотя Клеона даже в глаза не видел, – заметил Цезарион. – И в Александрии ты никогда не был.

– Я привез сюда льняную одежду, – согласился Ани. – Это то, что постоянно покупал у меня Аристодем. Видишь ли, «Благоденствие» всегда плавает с грузом на борту – с товаром, пользующимся спросом в других странах. Обычно это лен, в том числе крашеный, изделия из стекла, произведенные в александрийских мастерских, или олово, привезенное из других стран. Конечно же, я рисковал, когда вез лен, даже не зная, будет ли здесь покупатель. Но я был почти уверен, что Клеон, не дождавшись Аристодема, обрадуется любому каравану. Я не сомневался, что капитан «Благоденствия» возьмет у меня льняные изделия в обмен на кое-что из своего товара, и одно это оправдало бы мою поездку. Я предполагал, что он согласится предоставить мне весь свой груз, чтобы я отвез его на продажу в Александрию и получил свой процент от вырученных денег. Но о чем я действительно мечтал и чего вот-вот добьюсь – благодарю за это милостивую Изиду! – так это заключить с ним партнерские отношения на таких же условиях, как и с Аристодемом.

Цезарион подумал о перегруженных верблюдах на пути от Кабалси.

– Если лен – это только часть груза, – неуверенно начал он, – неужели ты в самом деле думаешь, что верблюды смогут увезти все то, что тебе удастся выменять у Клеона? Да еще его собственный товар?

– Ткани – это мой вклад в дело! – тут же поправил его Ани. – Все, что мы возьмем с собой в Александрию, будет принадлежать Клеону, и я получу с продажи только процент от вырученных денег. Часть прибыли мы пустим на покупку того, что нужно будет нам. А о верблюдах не волнуйся. Мы не только сможем взять с собой запас воды, но и большую часть пути будем ехать верхом. Благовония весят не так много, как, например, тюки с тканями на ту же сумму.

– Благовония?

Ани расплылся в улыбке.

– Больше ста килограммов превосходной мирры из Опоны, – с гордостью произнес он. – И еще более двухсот килограммов – качеством чуть похуже. Из Мунда – почти двести килограммов корицы и сто – ладана. Кроме того, больше ста килограммов разнообразных пахучих смол. Еще будут черепаховые панцири, тоже из Опоны, и слоновая кость из Адулиса. Для верблюдов это нe очень большой груз, но ты ведь представляешь, каких денег все это будет стоить на рынке в Александрии?

Цезарион не представлял. Однако он знал, что благовония продаются почти на вес золота – по крайней мере дороже, чем серебро. Даже по меркам царского двора этот груз был очень ценным.

– В таком случае тебе обязательно нужны охранники, – сказал Цезарион, пораженный таким размахом.

– Клеон посылает с нами пару своих моряков, чтобы те охраняли груз и помогали нам во всем. Что же касается охранников, то у них сейчас не так много работы. Видишь ли, разбойники предпочитают орудовать в другое время года. Они не будут сидеть в пустыне, тем более, когда все корабли уже ушли в Индию. А если ты беспокоишься о римлянах или об остатках войск царицы, то против них мы вряд ли сможем что-нибудь предпринять, сколько бы охранников ни сопровождали караван. Нет, мальчик мой, о грабителях беспокоиться не стоит. – Довольно улыбаясь, Ани похлопал Цезариона по плечу, не замечая, что того передернуло от такой фамильярности. – А вот что меня действительно волнует, так это олово. Клеон поставляет его в Опону в обмен на мирру и черепаховые панцири. Аристодем знает одного купца, который возит его на продажу в Александрию. Однако он друг Аристодема и вряд ли захочет иметь со мной дело. Поэтому мне нужен человек, который будет вести мою деловую переписку и поможет мне произвести благоприятное впечатление на людей, которые, возможно, в дальнейшем станут моими партнерами. Я должен убедить какого-нибудь богатого поставщика из Александрии в том, что я настоящий купец.

Цезарион усмехнулся, испытывая смешанное чувство по отношению к египтянину: он одновременно и презирал Ани, который шел на обман, и восхищался его решимостью и смелостью.

Цезариону не совсем нравилась роль, которую придумал для него Ани: придавать сомнительную достоверность притязаниям крестьянина. Но ему действительно хотелось попасть в Александрию. «Ты ведь о ком-то беспокоишься, – говорил ему Ани. – Разве ты не хочешь узнать, как они там?» Юноша вспомнил о своем младшем брате, который стоял посреди двора, сдерживая слезы.

Как же там маленький Птолемей Филадельф – сын Марка Антония и Клеопатры, которому родители дали титул – царь Македонский? Его казнили? Заточили в темницу? Может, он сейчас плачет о матери и старшем брате? Какие планы у Цезаря Октавиана, нового безжалостного правителя Египта, относительно последнего отпрыска династии Лагидов?

Цезарион никогда не был особенно близок со вторым сводным братом и сестрой. Когда близнецы Александр Гелиос и Клеопатра Селена были маленькими, он, здоровый и полный сил, занимался с учителями и проводил все свободное время со своими сверстниками. Близнецов Цезарион видел редко. Болезнь настигла его, когда Филадельфу было всего два годика. В первый год болезни Цезарион чувствовал себя очень плохо – причем попытки вылечить его доставляли больше мучений, чем сама болезнь, – и поэтому он проводил больше времени, играя в спокойные игры со своим младшим братом. Маленький Филадельф был без ума от него – старший брат, самый лучший на свете, играет с ним! – и эта любовь помогла Цезариону пережить унижения, постигшие его в тот ужасный год. Он и в дальнейшем, как только появлялась возможность, проводил время с Филадельфом.

Если бы только приехать в Александрию! Прежде всего он обязательно поможет своей матери, царице. Ему нужно будет разведать, есть ли хоть какой-то шанс вызволить ее из плена. Однако он смутно ощущал, что вряд ли ему удастся чем-то помочь ей. Филадельф же слишком мал, чтобы его охраняли стражники. Наверняка за ним присматривают няньки. Если он еще жив, то Цезарион должен попытаться спасти брата.

– Я буду писать для тебя письма, – сказал он Ани.

– Так ты согласен? – широко улыбаясь, спросил египтянин. – Хорошо, очень хорошо! Тогда, может, мне принести что-нибудь из города? Папирус? Стилос?[17]

– Ты хочешь, чтобы я начал прямо сейчас? – изумленно спросил Цезарион.

Ани успокаивающе замахал руками.

– Нет, нет! Просто я хочу, чтобы таможенные документы были готовы к тому времени, как мы прибудем в Коптос. По всей видимости, мы отправимся в путь, когда ты немного поправишься. Не знаю, будет ли у меня еще время пойти за покупками, поэтому я схожу за ними сейчас. Папирус, стилос, чернила, церы...[18] Что-нибудь еще?

Цезарион в ужасе смотрел на Ани. Он весь содрогался при мысли о пустыне. Но нельзя забывать, что здесь Архедам и римляне. Да, нужно ехать. Нужно убираться отсюда как можно скорее. Если Ани будет ждать, когда ему станет лучше, это продлится целую вечность.

– Шляпу, – сказал он.

– Гораздо лучше покрыть голову платком, – посоветовал ему Ани. – Из грубой ткани, чтобы можно было дышать. Он и от пыли защитит.

– Нет, мне нужна шляпа, – упрямо заявил Цезарион. – Петре, с широкими полями, чтобы уберечься от солнечных лучей. И еще короткая хламида, которую надевают в дорогу греки.

Ани на мгновение задумался и ответил:

– Будь по-твоему. Однако придется подождать, покаты не встанешь на ноги, чтобы пойти и примерить шляпу. Хламиду я возьму на складе.

Ближе к вечеру Ани принес хламиду – ярко-оранжевого цвета, с синей каймой. Цезарион с возмущением посмотрел на нее. Всю свою жизнь он носил пурпурное одеяние, иногда – белое с золотым или алое.

Конечно же, сейчас пурпур ему надевать нельзя, но – оранжевый? Ему вспомнилось, как в честь какого-то праздника он сидел перед толпой на площади в Александрии, одетый в пурпурный шелк, приятно касавшийся тела, а вокруг головы была повязана лента с закрепленной на ней царской диадемой. Тогда над ним витал аромат благовоний, а вокруг раздавались восторженные крики толпы.

От полуденной жары в палатке стало душно, немного кружилась голова. Рана начала неприятно жечь. Оранжевый! Пурпурный предназначен для царей, а оранжевый – для кого? Для писцов, работающих на погонщиков верблюдов, и слюнявых эпилептиков?

– Это хорошая хламида, – с гордостью сказал Ани. – Ее сделали в моей мастерской. Ткань выкрашена в шафране и корне марены, а этот синий – настоящий индиго – никогда не полиняет. Клеон сказал, что в Мунде за такую ткань готовы заплатить по цене ладана.

– Она слишком яркого цвета! – скривившись, воскликнул Цезарион. – Выглядит вульгарно. Мне нужно что-нибудь потемнее. Синий или... зеленый. Или даже черный.

«Это будет более всего подходить ситуации, – подумал он. – Черный – цвет траура».

Ани насупился и закусил губу.

– Ну, с этим сложнее. На юге любят яркие цвета, поэтому я взял с собой именно такой товар. Это все, что у меня есть.

– Тогда пойди и купи... Египтянин еще больше помрачнел.

– Послушай, мальчик, я не собираюсь покупать для тебя одежду, когда у меня на складе лежит целая куча, причем превосходного качества. Кроме того, темная хламида не для путешествий, белая тем более. От пыли она уже через полдня придет в негодность. А вот это, – сказал он и потряс хламидой, – то, что надо для дальней дороги. К тому же не так сильно пачкается. Да ты только глянь, какого хорошего качества материя! Даже в Коптосе за нее отдали бы пятьдесят драхм, а это хороший заработок за целый месяц!

Цезарион не сразу понял, о чем говорил Ани. Заработок? О Зевс! Ани оценил его труд – его, Птолемея Цезаря, которому поклонялись как богу, – в пятьдесят драхм в месяц! От возмущения юноша даже не знал, что ответить. Оставалось только с ненавистью и презрением посмотреть на египтянина.

Но Ани это не впечатлило. Не говоря больше ни слова, он просто кинул хламиду Цезариону. Внезапно тот почувствовал, как к горлу начала подкатывать тошнота, появился знакомый запах гнили. Его охватил неизъяснимый ужас.

– Аполлон! – пробормотал юноша, страшась того, что его ждет через минуту. Судорожно нащупав мешочек с лекарственной смесью, он приложил его к лицу. Ани тем временем неотрывно наблюдал за ним. Цезарион схватил злосчастную хламиду и натянул ее себе на голову, чтобы спрятаться от пристального взгляда Ани. Отвратительный запах гнили заглушил аромат специй. Вдох, другой...

В пруду плавают рыбы. Он вытягивает руку под водой, стараясь поймать какую-нибудь из них, но рука тонет в тине. Вода в пруду зацвела.

Несколько стражников волокут какого-то человека, одетого во все черное. Он стонет, зажимая окровавленный обрубок своей правой руки. «Его наказали за то, что жульничал со счетами», – с неодобрением в голосе говорит Эвмен.

Монеты, положенные на глаза Эвмена, напоминают жуков, вгрызающихся в живую плоть.

Филадельф упал и разбил себе нос. Пошла кровь. Она стекает на его пурпурный плащ и бело-золотой хитон. Его маленькое личико сморщилось и покраснело от рева. Цезарион подбегает и берет его на руки, тоже пачкаясь в крови.

Кровь тонкими струйками непрерывно льется из вскрытого затылка и стекает по канавкам, которые вырезаны в каменном полу. «Ты видишь желудочки мозга», – доносится голос из ниоткуда, и рука жертвы вздрагивает...

Жарко, снова болит бок. Кто-то держит его за плечо, вглядываясь ему в лицо... Смуглый мужчина с мощной челюстью... Ани. У него взволнованный вид.

Цезарион отвернулся и оттолкнул настойчивую руку караванщика. Он снова нащупал мешочек с травами и приложил его к лицу, глубоко вдыхая пряный аромат.

– Милостивая мать Изида! – воскликнул Ани.

Цезарион молчал, но египтянин не успокаивался и, чуть подождав, спросил:

– Что... что это с тобой?

– У меня был приступ, – коротко ответил Цезарион. – Небольшой.

Юноша уже ясно чувствовал запах лекарства, сладковатый, теплый и немного резкий. Внезапно он представил, как запах поднимается и достигает желудочков его собственного мозга...

Нет. Нельзя об этом думать.

– Но ты не упал. Я думал...

– Иногда я падаю, – холодно произнес Цезарион. – А иногда у меня случаются кратковременные приступы вроде этого.

Повисло неловкое молчание. Затем Ани снова положил свою руку на плечо Цезариона и слегка сжал его. Тот, рассердившись, поднял голову и... был до глубины души поражен, увидев искреннее сочувствие в глазах египтянина.

– У тебя был такой вид, будто ты побывал в Аиде, – тихо сказал Ани.

Цезарион растерялся и, смутившись, посмотрел на караванщика.

– Такое с тобой случается тоже раз в месяц? – мягко спросил Ани.

– Нет, – ответил Цезарион и отвернулся, вытирая лицо ладонью. – Такое случается чаще. Раз в три-четыре дня, когда я был дома. Но это... это не похоже на сильные приступы. Они длятся всего несколько минут, а затем я могу продолжать то, чем занимался до приступа.

Внезапно он понял, что нужно рассказать об этом подробнее: с ним, без всякого сомнения, будут случаться приступы в дороге, и Ани придется о нем заботиться.

– Когда у меня тяжелый приступ, – волнуясь, начал объяснять Цезарион, – я падаю и бьюсь в конвульсиях. А когда слабый, я просто... Мне говорили, что я начинаю что-то бормотать, уставившись в одну точку...

– У тебя был такой вид, будто тебе почудилось что-то ужасное, – сказал Ани. – Я тряс тебя за плечи и пытался докричаться до тебя, но ты, казалось, не слышал и не видел меня.

– Так и есть: я ничего не вижу и не слышу в момент приступа, но и не падаю, даже если до этого стоял или шел. Поэтому такой приступ не очень опасен. Но все равно, когда я чувствую, что это вот-вот произойдет, стараюсь присесть на случай, если вдруг приступ окажется сильным. Я не могу предугадать, насколько тяжелым он будет, поэтому не хочу рисковать. На самом деле, когда приближается приступ, я начинаю утрачивать связь с действительностью и ничего не воспринимаю до того момента, как приду в себя.

– Ты плакал... – Ани выглядел смущенным и обеспокоенным.

– Ко мне возвращаются воспоминания. Я вижу то, что со мной происходило раньше. Обычно это отрывки о неприятных событиях, которые меня напугали в детстве. Но это... не опасно. Иногда после такого приступа я чувствую себя не очень хорошо, однако довольно быстро восстанавливаюсь в своем прежнем состоянии. Вели я нахожусь в компании других людей, то стараюсь просто отойти от них... Но беспокоиться на самом деле не о чем. Можешь нe обращать на это внимания. С тех пор как мы с тобой встретились, такое уже случалось неоднократно, но ты ничего не заметил, потому что в тот момент мы не разговаривали. – Арион тяжело вздох-пул и замолчал.

Караванщик не сводил с него глаз.

– Сильные приступы, – продолжил юноша, – случаются обычно не чаще одного раза в месяц. В последнее время их было больше, но я объясняю это жарой, болью от раны и... переживаниями. Обычно я успеваю присесть, прежде чем приступ набирает силу, и тем самым исключаю риск серьезно удариться. Если в этот момент ты будешь рядом, ничего не предпринимай, за исключением, конечно, ситуации, когда я что-нибудь опрокину или наткнусь на что-нибудь. Приступ пройдет сам собой, а твое вмешательство может только навредить. После тяжелого приступа я несколько часов нахожусь без сознания. Доктора говорят, что у меня это намного дольше, чем у других людей, страдающих такой же болезнью. Я ничего не чувствую и не знаю, что со мной происходит. Если есть возможность, лучше всего будет, если меня оставят в покое и дадут выспаться. Ненавижу, когда я прихожу в себя и обнаруживаю, что обо мне пытались позаботиться, но не могу даже предположить, что со мной делали. Понятно, если я упаду посреди дороги, то тебе придется перенести меня в другое место, но надеюсь, что этого не произойдет. Если повезет, то, возможно, у меня и не будет такого сильного приступа до того, как мы с тобой расстанемся.

Ани внимательно слушал юношу, и в его взгляде сквозило искреннее участие, из-за чего Цезарион чувствовал нарастающие в нем смущение, раздражение и стыд.

– Я буду молиться богам, чтобы они берегли тебя, – серьезно сказал египтянин.

Стараясь не смотреть на Ани, Цезарион ответил:

– Боги здесь ни при чем, как и при любой другой болезни. Ани, надув щеки, выпустил воздух.

– Ну, не зря же ее называют проклятой болезнью, – осторожно заметил египтянин. Наверное, боги все-таки имеют к ней отношение. В Коптосе говорят, что ее вызывают демоны.

– Это болезнь мозга.

– Правда? – в голосе Ани прозвучала такая заинтересованность, что Цезарион с удивлением посмотрел на него. – Это говорят ваши доктора-греки? А почему они так думают?

– Мозг – вместилище сознания и разума. При этой болезни...

– А в Коптосе считают, что сознание находится в сердце.

– Они ошибаются. Это очень просто доказать. Если человека сильно ранили в области сердца, то он может упасть и ему, возможно, будет трудно дышать, но он не потеряет сознания. Другое дело, если его ранят в голову. Люди, получившие ранение в голову, могут утратить дар речи, зрение или память, и это может не восстановиться и после выздоровления, даже если сам язык или глаза не повреждены.

– Верно! – воскликнул Ани. – Никогда об этом не задумывался. Вот как рассуждают ваши доктора. А что они говорят о сердце?

– Сердце – это огонь, горнило, которое подогревает жизненный дух и гонит его вместе с кровью по всему телу.

– Я видел кровеносные сосуды в сердце куриц и свиней. Я никогда не задумывался над этим, но, похоже, ты прав. Кровь действительно течет от сердца ко всем частям тела. И что ваши доктора говорят о проклятой болезни?

«Почему Ани так этим интересуется?» – с подозрением подумал Цезарион. Но, взглянув на оживленное лицо египтянина, он нашел ответ на свой вопрос: Ани проявлял интерес, потому что обладал пытливым и цепким умом. Если бы ему хватало тех представлений о мире, с которыми он родился, он бы никогда не приехал в Беренику. Видя мучения Цезариона, Ани просто хотел понять, по каким причинам это происходит.

Юноша немного смутился, осознав, что это открытие каким-то странным образом изменило его отношение к Ани: он был восхищен любознательностью этого человека и даже испытывал желание, чтобы дерзкий крестьянин из Коптоса выслушал его. Ему вдруг захотелось, чтобы простой караванщик понял его и проникся к нему симпатией. Он сам не заметил, как начал подробно объяснять Ани – так же, как ему самому когда-то рассказывали об этом.

– Внутри мозга имеются полые каналы, по которым проходит жизненный дух, – говорил юноша. – Доктора называют их желудочками. У некоторых людей, в теле которых из жизненных токов преобладает флегма, эти желудочки могут оказаться забитыми слизью. В результате мозг задыхается и не может нормально работать, поэтому тело начинает биться в конвульсиях, пытаясь прочистить мозг. Ани задумался.

– Похоже на то, когда чихаешь? – предположил он.

– Да, – с грустью произнес Цезарион, и его передернуло от болезненных воспоминаний. Ужас, который испытываешь, когда приходишь в себя после полного забытья, испачканный и не соображающий, где находишься и что с тобой, – это трудно сравнить с чем-либо. Всего лишь чихнул...

Ани с пристальным вниманием слушал Цезариона.

– Итак, доктора говорят, что в тебе преобладает слизь и – как ты сказал? – флегма. И ты, по идее, должен быть холодным, неторопливым и сдержанным? Я бы про тебя так не сказал.

Цезарион почувствовал, как к лицу прилила краска. Признаться, он сам этому удивлялся.

– Телесные соки не всегда определяют душевный темперамент, – с надменностью заявил юноша, хотя, насколько он сам понял, его врачи утверждали обратное.

Ани снова задумался.

– Ваши доктора-греки разбираются во всем этом, но, судя по всему, не могут тебя вылечить.

– Да, не могут, – согласился Цезарион. – По всей видимости, причина болезни спрятана очень глубоко. Однако некоторые лекарства помогают.

– Как эти травы в твоем мешочке?

– Да, они действительно облегчают страдания. Если вдыхать их аромат, то это способствует очищению мозга от флегмы.

– Должно быть, так и есть. Но зачем сторониться женщин? Цезарион снова покраснел.

– Все, что прибавляет влаги в тело, все, что охлаждает его, вредно для меня. Контакт с женщиной увлажняет тело.

– Но ты же сам сказал, что от жары тебе стало хуже. Цезарион пожал плечами.

– Похоже, что так. Наверное, дело в том, что любое чрезмерное воздействие плохо, поскольку оно нарушает естественное равновесие в теле.

Ани такой ответ не удовлетворил.

– Мне все же кажется, что, будь ваши доктора правы, об этой болезни слыхом не слыхивали бы в пустыне и, наоборот, в болотистых местах люди болели бы ею так же часто, как лихорадкой. Сдается мне, они не до конца поняли, что это за недуг. Как бы там ни было, я буду молиться богам, чтобы они хранили тебя во время путешествия. А пока... – Египтянин встал на ноги, подняв с земли скомканную оранжевую хламиду. – Пойду в склад – поищу, нет ли чего, что пришлось бы тебе по душе.

Неожиданно для самого себя Цезарион почувствовал неловкость. В глубине души он понимал, что это хорошая хламида – во всяком случае, она была сделана из добротной ткани, выкрашена дорогими средствами, – и Ани проявлял большую щедрость, предлагая ему эту одежду.

– Не надо, не ходи, – поспешно произнес он. – Я... Просто это... не то, к чему я привык. Но думаю, что смогу привыкнуть. Вернее, мне придется привыкнуть.

Ани в растерянности смотрел на него, не говоря ни слова.

– Эта хламида вполне подойдет мне, – продолжал Цезарион. – Если ты говоришь, что в ней будет хорошо в дороге, я тебе верю. Я прошу прощения, если был неблагодарен.

Как только Цезарион произнес эти слова, он тут же почувствовал стыд, хотя и не мог понять, то ли ему было стыдно оттого, что он извиняется перед погонщиком верблюдов, то ли ему действительно стыдно перед человеком, который был так к нему добр.