"Наследник Клеопатры" - читать интересную книгу автора (Брэдшоу Джиллиан)

ГЛАВА 8

В ту ночь Ани не сомкнул глаз. В лагере римлян не было специального места для тюрьмы, и поэтому их просто оставили возле мастерских, почти в самом центре лагеря. Их руки были связаны за спиной, а сами они были привязаны веревками за шею к вбитым в землю столбам. Ноги тоже были связаны. Так они и лежали вдевятером на жесткой земле, чувствуя каждый ушиб, – а избили их довольно сильно и во время ареста, и когда жестоко допрашивали. Ани, как главный среди них, пострадал больше всех. Всем пленникам очень хотелось пить.

Но хуже физических страданий была неизвестность. Ани думал только о своей семье и детях, вспоминая о том, как они кричали и плакали, когда пришли римляне. Снова и снова у него перед глазами вставала картина, как Серапион, надрываясь от плача, отчаянно колотил маленькими кулачками по доспехам легионера, как малыша отшвырнули в сторону и он, жалобно всхлипывая, упал на палубу. Ани видел, как брыкающегося Изидора поднял нa руки закованный в железо варвар – его лицо было скрыто под шлемом, из-за чего он походил на жука, – отнес ревущего мальчугана подальше от «Сотерии» и бросил на грязную землю.

Римляне приказали людям на соседней лодке забрать к себе детей и их няньку. Те беспрекословно повиновались. Перед тем как пришли солдаты, Ани разговаривал с соседями – четырьмя братьями, – которые показались ему достаточно приличными людьми, хотя и грубоватыми. Кажется, они торгуют древесным углем. Что римляне сделают с детьми? Что будет, когда вернутся Тиатрес и Мелантэ? Отдадут ли они Тиатрес детей? А вдруг легионеры вздумают продать их в рабство?

О всемогущие боги! О милостивая мать Изида! Нет, только не это! Сохрани и помоги сберечь Серапиона и маленького Изидора, прошу тебя, святая Изида! Я все тебе отдам, только пощади, пожалуйста, моих маленьких сыновей! Как там Тиатрес и Мелантэ? Как будут обращаться с ними те солдаты, которых оставили сторожить лодку? Вряд ли они с уважением отнесутся к ним. Они красивые женщины, и римляне не будут церемониться с женой и дочерью врага. Ани закрыл глаза, старясь отогнать от себя мучительные мысли о том, как легионеры насилуют их. Нет, солдатам должны были запретить чинить произвол, убеждал он самого себя, особенно в городе, жители которого завтра должны принимать клятву верности новому императору. Такое поведение вызовет всеобщую враждебность, а это не входит в планы военачальника. Солдаты навряд ли позволят себе обидеть Тиатрес и Мелантэ. А что до этих торговцев углем, то они тоже, судя по первому впечатлению, вполне нормальные люди. Разумеется, они отдадут матери детей. А как же иначе? Они, наверное, даже рады будут избавиться от них! Когда легионеры уводили их, нянька билась в истерике и была совершенно невменяемая.

Но что Тиатрес и Мелантэ будут делать в незнакомом городе? Как они доедут до дома? Ани пытался убедить самого себя, что римляне непременно займутся расследованием и обнаружат, что он невиновен, но в это никак не верилось. У римлян было клятвенное доказательство их вины, полученное от Аристодема, респектабельного и влиятельного грека, а оправдательную речь Ани они едва ли сумели понять. Тот свирепый пожилой центурион довольно хорошо говорил по-гречески, но, поскольку это не его родной язык, ему было сложно разобрать местный акцент египтянина. Ани изо всех сил старался говорить медленно и четко, однако это не облегчило их общение, а, наоборот, затруднило. Когда же все остальные в очередной раз начали кричать наперебой, центурион просто-напросто приказал им замолчать и больше не позволил Ани вымолвить хотя бы слово. Был бы сейчас здесь Арион. Он бы...

Неизвестно, как бы повел себя этот опрометчивый и пылкий юнец... Он мог начать сопротивляться, или сбежать, или, возможно, позволил бы им себя прикончить, так и не рассказав свою версию событий. Он мог начать обвинять Рим, открыто выражая буйное неповиновение, как тогда в Беренике. Своим поведением Арион окончательно убедил бы гнусного центуриона в том, что он на самом деле является ярым подстрекателем, и подтолкнул бы римлян принять решение об их общей виновности, а значит, и о том, что все они заслуживают смерти.

Ани закусил губу, сгорая от стыда. Все ругали Ариона последними словами. Говорили, что тот виноват не меньше Аристодема, что от него одни несчастья. Скорее всего, на нем лежит вина за какое-то тяжкое преступление, из-за которого боги отвернулись от него. Может быть, они и правы.

Только вот нравился ему Арион. Он чувствовал, что под маской высокомерия и скрытности в душе этого парнишки хранятся нетронутые запасы верности и любви, привязанности к родному дому. Безусловно, мальчик он смелый, умный, блестяще образованный, превосходно владеющий ораторским искусством. Больнee всего было осознавать, что, если Ариона убьют, в этом будет виноват он, Ани. Если убьют Аполлония, Эзану и всех остальных его людей – Пасиса, Миса, Гармия, Пармонтеса, Акоаписа и Петосириса, – то виновником их смерти будет тоже он, Ани. Если Серапиона и Изидора продадут в рабство, а поруганные Тиатрес и Мелантэ будут вынуждены просить милостыню на площадях, все это будет по его же вине. Он погнался за своей тщеславной мечтой стать по-настоящему уважаемым купцом и самым роковым образом недооценил силы коварного противника. В результате он потерял не только деньги, но также подписал смертный приговор самому себе и всем своим близким.

Зачем ему это понадобилось? Он же хорошо жил – богатое хозяйство, любящая жена, здоровые красивые дети. Сейчас он может все это потерять – и ради чего? Ради мальчишеской мечты повидать мир? Или из-за ненависти к тому самодовольному дураку, который его обманывал?

Все это не стоило того, чтобы так рисковать собственной семьей и ее благополучием. О боги! Ани ворочался с боку на бок, не в силах найти успокоение, и в конце концов лег ничком на землю, продолжая молить богов пощадить его семью.

Ночь, казалось, не кончится никогда. Но постепенно небо начало сереть. Со стороны ворот донеслись резкие звуки труб. Где-то неподалеку заржала лошадь. Медленно начали вырисовываться контуры окружающего их лагеря, и в мастерскую рядом с их импровизированной тюрьмой пришли люди и принялись чинить порванное знамя. Немного погодя к ним подошел один из тех солдат, которые вчера их арестовали. С собой он привел еще несколько человек. Они развязали пленников, дали им напиться и парами повели к выгребной яме.

Когда дошла очередь до Ани, стражник сообщил ему на ломаном греческом:

– Аристодем приехать.

– Что? – в ужасе спросил Ани. – Он здесь?

– Да, здесь, – подтвердил римлянин и показал на юг, в сторону ворот. – Разговаривать с Горталом, – пояснил он и улыбнулся. – Твой друг Арион здесь.

– В лагере? – воскликнул Ани, радуясь тому, что его хотя бы не убили. – Почему он не с нами?

– Он у военачальника.

Ани не совсем понял, что это значит, но, когда попытался расспросить римлянина, тот не понял его. Стражник лишь ободряюще похлопал Ани по плечу и отвел ко всем остальным.

На этот раз их не связывали. Спустя некоторое время появился еще один солдат. Он принес целый горшок ячменной каши и несколько мисок: похоже, пленникам полагался завтрак. Когда они начали есть безвкусную кашу, неподалеку раздался пронзительный возглас: «Ани!» Это была Тиатрес. Она неслась по проходу между палатками, а следом за ней бежала Мелантэ. Позади них шел еще один римский солдат.

Тиатрес бросилась к мужу, который сидел на земле, заключила его в свои объятия и, не переставая плакать, начала целовать его разбитое лицо: синяк под глазом, разорванное ухо, распухшую щеку. Ани крепко прижал ее к себе, не обращая внимания на ноющую боль во всем теле. Тепло, исходившее от жены, успокаивающе действовало на него, но в то же время он испугался, увидев ее здесь.

– Что вы делаете в лагере? – спросил он.

Но Тиатрес в ответ лишь разрыдалась, и Мелантэ пришлось объяснять за нее:

– Нам разрешили прийти к вам сегодня утром. – Она тоже обняла отца. – Тесс-тесса-ра-рий Гай Симплиций сказал, что мы можем спросить его и он проведет нас к тебе. Ой, папа! Они тебя избили!

– И не только его! – с обидой проворчал Аполлоний. Ани нетерпеливо махнул рукой, чтобы тот замолчал.

– Они вас не обидели? Слава всемогущим богам! А что с Серапионом и Изидором?

– Все обошлось, – поспешила успокоить его Мелантэ. – Все это время они были с нянькой у тех людей, торговцев углем. Соседи очень хорошо их приняли, присмотрели за детьми и позволили нам с Тиатрес переночевать на своей лодке. Они накормили нас и пообещали приютить, пока не решится ваша судьба.

– А где Арион? – спросил Ани, чувствуя, как у него отлегло от сердца.

– А он разве не здесь? – спросила Тиатрес, чуть отстранившись от плеча мужа и оглядевшись вокруг.

– Кастор и Полидевк! – простонал Аполлоний. – Помилуйте нас! Он сбежал, и теперь нас точно убьют.

– Нет! Он не мог так поступить! Я уверена! – горячо возразила Мелантэ. – Арион с готовностью пошел с римлянами, чтобы доказать, что вы невиновны. Он убедил легионеров взять документы с «Сотерии» и собирался рассказать им все об Аристодеме. К тому же он понимает латынь.

– Что? – удивился Ани.

– Его отец был римлянин, – сообщила Мелантэ. – Как только солдаты к нам подошли, он тут же заговорил с ними на латинском. А они очень обрадовались, что он знает их язык, и внимательно выслушали все, что он им хотел сказать.

В ее голосе чувствовалась гордость за юношу. Очевидно, Мелантэ уже несколько раз говорила об этом – может, чтобы убедить тех торговцев углем, а может, чтобы успокоить Тиатрес и саму себя. Ани в замешательстве смотрел на нее.

– Отец Ариона... – начал было он.

– Ани, сын Петесуха! – раздался резкий окрик.

Ани узнал этот голос мгновенно и от испуга даже вздрогнул. Пока они оживленно разговаривали, к ним подошел тот самый пожилой центурион, который жестоко допрашивал их. Теперь он стоял прямо возле них. Этим утром он выглядел особенно внушительно и сурово. Его блестящая кираса, украшенная на груди серебряными бляхами, сияла в лучах утреннего солнца, как и золотые нарукавники, надетые на его жилистые руки. Но взгляд римлянина был таким же хмурым, как и вчера.

– Человек, выдвинувший против вас обвинение, отказывается от него, – коротко сообщил он. – Ты можешь быть свободен, как и все твои люди. – Центурион жестом подозвал чиновника, который стоял у него за спиной, и тот протянул Ани свитки папируса. – Это твои документы на товар.

Ани высвободился из объятий Тиатрес и поднялся на ноги. От внезапного головокружения он не совсем понимал, что именно центурион только что ему сказал. Человек, выдвинувший против вас обвинение, отказывается от него?

Чиновник нахмурил брови и отчетливо произнес:

– Вот твои таможенные документы на судно. – Он вручил ему один свиток, который Ани покорно взял. – Это юридические бумаги, позволяющие тебе действовать от имени твоего партнера Клеона, – сказал он, протягивая Ани еще один свиток. – А это расписка о том, что ты отпущен на свободу. Тут подробно описаны обстоятельства, при которых тебя задержали. Так что можешь показывать эту бумагу представителям власти, если вдруг придется оправдываться перед кем-то еще.

Ани взглянул на последний лист папируса. Он был написан на латинском языке, которого он не знал. Свобода... Римляне его отпускают. Он свободен. Великодушная Изида! Благодарю тебя, милостивая богиня! Так быстро и так... легко?

Что заставило Аристодема отказаться от своего обвинения?

Ани был почти уверен, что знает ответ на этот вопрос: Арион, который говорил на латинском. Только он мог убедить римлян в том, что эти обвинения были ложными и неправомерными.

– Симплиций, – позвал центурион, и легионер, сопровождавший Тиатрес и Мелантэ, встал по стойке «смирно». Центурион что-то приказал ему на латинском, и тот отдал ему честь.

– Тессарарий Симплиций проводит вас до вашей лодки, – объявил центурион, – и отпустит часовых. Я поздравляю вас с тем, что обвинение снято.

С этими словами он развернулся и зашагал прочь. Ани раскрыл от удивления рот и, едва ворочая языком от волнения, окликнул его:

– Г-г-господин?

Центурион остановился и спросил:

– Что тебе еще?

– А молодой человек по имени Арион, которого обвинили вместе со мной... Его тоже отпустили?

Центурион помрачнел и, снова приблизившись к своим недавним пленникам, сообщил:

– Он у военачальника. – И тут же поинтересовался: – Что ты знаешь об этом мальчишке? Он говорит правду?

– Мне кажется, что да, – с тревогой в голосе пробормотал удивленный этим вопросом Ани. – Я не очень много знаю о его семье, но он был честен со мной.

– Слишком быстро и красиво он говорит, чтобы все это было правдой, – мрачно заявил центурион. – Умеет врать, как настоящий грек, но на хорошей латыни. Кроме того, он болен. Скажи, зачем ты привез его сюда?

– Я буду рад забрать его с собой, – несмело ответил Ани. Центурион пристально посмотрел на него, а затем сердито покачал головой.

– Нет, он сейчас нужен военачальнику. – Римлянин круто развернулся и пошел к своей палатке.

– Гортал не любить поэзия, – негромко пояснил римлянин по имени Симплиций. Казалось, поведение центуриона позабавило его. – Не любить слишком умные греки. Пошли. Идем к лодка.

Он дотронулся до руки Ани и показал, куда нужно идти. Ани, словно во сне, побрел в указанную сторону, а вслед за ним потянулись все остальные.

Когда Симплиций привел всю эту чумазую компанию к ворогам, Ани опасался, что стражники не пропустят их. Оказавшись за воротами лагеря и уже направляясь к докам, он еще долго не мог избавиться от ощущения, что вот-вот за их спиной появится вооруженный отряд, который потащит их обратно. Наконец, когда они прибыли на пристань, Ани был внутренне готов к тому, что лодки у причала не окажется.

Но «Сотерия» стояла там, где и была. Симплиций весело перекинулся парой слов с часовыми. Похлопав друг друга по спине, римляне помахали на прощание рукой и отправились восвояси. Египтяне остались стоять у своей лодки – абсолютно свободные. Торговцы с соседней лодки не высовывались, пока римские легионеры находились на причале, но теперь они выбежали и начали расспрашивать, что же произошло. Следом за ними появились Серапион с Изидором, а за ними – визжащая от радости нянька. Серапион бросился к отцу, обхватил ручонками его шею и заплакал, уткнувшись ему в плечо.

Только сейчас Ани начал осознавать, что они и в самом деле на свободе. Что-то в нем дрогнуло, и он устало опустился на причал, чуть не уронив при этом в реку свои бумаги. Он поцеловал сыновей и зарыдал.

Только к полудню Ани наконец-таки пришел в себя и мог чем-то заняться. Сперва нужно было помыться, отдохнуть, поесть, проверить, не пропало ли что из груза, отблагодарить соседей, утешить семью и всю остальную команду. Со стороны центра Птолемаиды, с высокого холма, время от времени доносились восторженные крики толпы, но никаких признаков мятежа не было. Владельцы одной из барж, но не торговцы углем, которые успели насмотреться на римлян на всю оставшуюся жизнь, а другие, осмелились пойти в город, чтобы узнать, что происходит.

Вернувшись через несколько часов, они сообщили, что жители Птолемаиды Гермейской официально признали римское господство и поклялись в верности императору. Горожане с радостью приветствовали провозглашенную политику амнистии в Египте, который только что стал римской провинцией, и с бурным восторгом восприняли слова военачальника, объявившего, что он приносит в дар городскому храму жертвенник Юлия Цезаря.

– Тот молодой человек, который был с вами, – сказал хозяин баржи, – стоял за спиной военачальника и шептал ему что-то на ухо. Люди говорили, что эта идея с жертвенником была его. Еще болтали, будто бы он тот самый человек, который осквернил жертвенник царицы Клеопатры и поэтому предложил поставить новый алтарь, чтобы как-то компенсировать ущерб. Цезарь был первым мужем Клеопатры, которая воздвигла храм в его честь, и ему, скорее всего, понравилась бы эта идея.

– Ты сказал, что Арион осквернил жертвенник царицы? – переспросил сбитый с толку Ани. Это было просто невероятно, но новость о том, что Арион мог шептать что-то на ухо военачальнику, была не менее фантастической.

– Ты разве ничего не слышал? Этот юноша вроде бы хотел срезать свои локоны в знак скорби по царице и, случайно порезав себе руку, осквернил своей кровью алтарь.

– Нет, я ничего не слышал, – ответил Ани, бросив недоуменный взгляд на Мелантэ.

Та, казалось, тоже была в замешательстве.

– Он порезал руку совсем не случайно, – шепотом сказала Мелантэ, когда хозяин баржи ушел и они остались одни. – Он хотел убить себя. Это было просто ужасно. Жрец сообщил ему о смерти царицы, и Арион, подойдя к алтарю, в знак траура начал отрезать свои волосы. А потом Арион сказал, обращаясь к статуе, что ему очень жаль, что он подвел ее, и попытался... попытался отсечь себе руку ножом. Казалось, он даже не почувствовал боли. Столько было крови! Священнику пришлось сбить его с ног. – Мелантэ перевела дыхание, а затем продолжила: – Но мне кажется, что пусть лучше все думают, что это был несчастный случай. Никто не будет беспокоиться по этому поводу. Жена жреца беспокоилась, что римляне истолкуют это по-своему. Они такие добрые люди, папа, – жрец и его жена. Я рада, что Арион убедил военачальника дать храму денег.

– Арион говорит на латинском? – спросил Ани, все еще не веря своим ушам. – Он сказал тебе, что его отец был римлянин?

Мелантэ с серьезным видом кивнула.

– Ты не знал об этом?

– Нет.

Однако ему вспомнилось, как Арион отвечал на вопросы центуриона в Беренике. Он тогда заявил, что сам Цезарь был высокого мнения о царице и даже поставил ее статую в храме своих предков в Риме. Теперь-то Ани понимал, что отвечать таким образом на критику в адрес царицы мог только римлянин и что это вовсе не было проявлением высокомерия молодого человека.

– Мне кажется, что царица покровительствовала ему, – резонно заметила Мелантэ. – Наверное, она обеспечила ему место при дворе, несмотря на то что он незаконнорожденный. У нее ведь самой дети наполовину римляне. Поэтому он и расстроился, узнав о смерти своей благодетельницы. К тому же Клеопатра послала его защищать своего сына Цезариона. А сейчас, когда нет в живых ни Цезариона, ни ее самой, Арион думает, что он всех подвел, но уже ничего не сможет исправить.

Возможно, что так оно и есть, подумал Ани. Скорее всего, у Ариона в голове зрел какой-то невероятный план по спасению царицы. Юноша надеялся, что ему удастся что-нибудь предпринять, как только он приедет в Александрию. Но когда Арион понял, что уже слишком поздно, он попытался положить к ногам царицы свою жизнь. Такое объяснение вполне допустимо. Но то, что юношу видели рядом с римским военачальником, которому он что-то шептал на ухо, никак не укладывалось в голове Ани.

Интересно, он там присутствовал по своей собственной воле? Если с него сняли обвинение, то, по идее, он мог идти на все четыре стороны. У всей команды сложилось впечатление, что военачальник к нему благоволит. Похоже, тому мерзавцу Горталу тоже так показалось, неспроста же он разозлился на Ариона. А вдруг парнишку принудили остаться? Может, военачальнику нравятся мальчики и Арион ему приглянулся? Кто знает, а вдруг Арион в данную минуту в отчаянии пытается отделаться от него, стараясь при этом не обидеть высокопоставленного римлянина? Или, возможно, военачальник все еще держит его под подозрением и, несмотря на все внешние признаки благоволения к юноше, Арион все еще у него в плену.

Чтобы узнать все наверняка, нужно пойти в лагерь к римлянам и спросить у них об Арионе, но при этой мысли у Ани побежали по телу мурашки. Центурион жестоко избил его своим жезлом но спине и плечам, когда тот упорно твердил, что Аристодем лжет; он ударил его по голове, приказав караванщику молчать, но Ани все же посмел открыть рот. Центурион кричал на него, бил ногами, делал все, что ему вздумается, лишь бы заставить египтянина признать свою вину. При мысли о встрече с этим человеком у Ани заныло под ложечкой. Нет, нужно подождать немного. Арион, возможно, и сам объявится.

День тянулся медленно. Почти перед самым ужином Аполлоний подошел к Ани и предложил покинуть Птолемаиду, пока солнце еще не совсем село, чтобы отплыть немного подальше от римлян.

– Мы подождем Ариона, – без колебаний ответил Ани. Аполлоний недовольно поморщился. Ани понимал, что Клеон послал своих людей, чтобы те, в общем-то, охраняли груз, не более того. Будучи греком, Аполлоний не испытывал восторга от того, что ему приходится выполнять приказы египтянина, поэтому Ани все время старался особо на них не давить.

– Арион же остался с военачальником, – запротестовал Аполлоний. – По всей видимости, у них довольно теплые отношения и мы наконец-таки от него можем избавиться. От него столько хлопот, что...

– Закрой рот! – прошипел Ани, которого внезапно разозлили слова Аполлония. – Неужели ты думаешь, что мы сейчас были бы на свободе, если бы не Арион? Аристодем никогда бы не признался в своей лжи, и это чудо, что Ариону удалось доказать нашу невиновность. Нет, мы обязательно подождем его. Если он не вернется завтра утром, я сам пойду в лагерь римлян и спрошу у юноши, поедет ли он с нами дальше. Но мы не уедем просто так, бросив его здесь.

Аполлоний еще больше нахмурился, а потом пошел жаловаться Эзане. Ани, наблюдая за ним, мысленно упрекнул себя за поспешное обещание.

После ужина, когда над рекой сгустились сумерки, Ани сел на корму «Сотерии» и, глядя на дорожку, которая шла вдоль берега со стороны римского лагеря, думал о том, что завтра утром ему придется идти по ней.

Но как только на темно-синем небе появились первые соцветии звезд, Ани увидел, как вдалеке показался яркий золотистый свет. Ани привстал и затаил дыхание, наблюдая за тем, как свет становился все ближе и ближе. Вскоре он уже мог различить в полумраке двух человек, которые шли по дорожке, направляясь к дому; один из них, одетый в какую-то темную одежду, освещал дорогу факелом и нес корзину, а второй, в оранжевой хламиде и широкополой шляпе, шагал чуть впереди.

– Да прославится всемогущая Изида, – прошептал Ани, закрыв лицо руками.

Увидев, что Ани ждет его, Арион ускорил шаг.

– Здравствуй, Ани! – запыхавшись, воскликнул юноша, когда подошел поближе к лодке. Он запрокинул голову, и факел осветил его лицо – веселое и довольное.

Ани живо спрыгнул с лодки. Ему хотелось обнять Ариона, однако он не осмелился этого сделать, поэтому ограничился тем, что схватил его за обе руки и крепко сжал в своих ладонях.

– Осторожно! – воскликнул Арион, освобождаясь от такого крепкого рукопожатия. На его левое запястье была наложена толстая повязка. – Как ты, Ани?

– Знаешь... Клянусь бессмертными богами, мальчик, – я уж не думал, что доживу до сегодняшнего вечера. Мелантэ сказала мне, что ты разговаривал с ними на латинском, но, честно говоря, мне сложно было в это поверить. А ты-то сам в порядке?

К тому времени вся команда уже высыпала на причал. Все с облегчением смотрели на вернувшегося скитальца, и только один Аполлоний, казалось, был недоволен. Глаза Мелантэ, которая ликующе улыбалась Ариону, сияли от восторга, а Серапион на радостях принялся вприпрыжку бегать вокруг него. Однако никто не решался обнять Ариона, даже ребенок, – что-то в облике юноши не давало этого сделать. Тиатрес, приветливо улыбаясь, вышла из каюты с лампой в руке.

– Со мной все хорошо, – сказал Арион.

Он и в самом деле, несмотря на уставший вид, выглядел вполне здоровым. От возбуждения лицо юноши раскраснелось, а в глазах появился блеск. На нем был новый хитон, и Ани с удивлением заметил, что его одеяние, сшитое из беленого льна и украшенное голубой каймой, было явно не из дешевых.

– Мне нужно написать записку военачальнику. Кто-нибудь может принести мне мой футляр со стилосами и лист папируса?

Мелантэ кинулась на лодку и принесла все, что он просил, Арион приказал человеку, который держал факел, поднять корзину. Затем он положил на нее папирус и быстрым, уверенным почерком написал короткую записку. Ани заметил, что она была не на греческом. Значит, Арион не только говорил на латинском, но и мог писать на этом языке. Подув на чернила, чтобы они быстрее высохли, юноша скрутил папирус в свиток и передал человеку с факелом. Тот поставил на землю корзину, поклонился и что-то произнес. Арион ответил ему, после чего сопровождавший его человек снова поклонился и ушел.

– Он забыл свою корзину! – забеспокоилась Тиатрес.

– Нет, – сказал Арион, поднимая ее с земли. – Она моя. В ней мой старый хитон и несколько книг. Это был раб, которого послал военачальник, чтобы он осветил мне дорогу.

С этими словами, держа корзину в руках, он забрался на борт «Сотерии».

– С тобой действительно все в порядке? – спросила Мелантэ, следуя за ним.

– Да, – ответил Арион, сев прямо на палубу. – Но если я услышу еще одну «чудную» поэму Галла, то просто умру на месте. О Дионис! Даже не верится, что я наконец-то отделался от него!

Он снял шляпу и бросил ее внутрь каюты. Волосы его были очень коротко подстрижены – от них остался темный пушок не больше сантиметра длиной. Ани заметил на затылке юноши шрамы, которые раньше не были видны из-за волос, – узкие параллельные полоски, слишком ровные, чтобы принять их за результат несчастного случая.

– Он предложил мне служить у него, – сказал Арион, устало издохнув. – О Зевс! Он скорее настаивал, чем предлагал! Я даже рассказал ему о своей болезни, но он ответил, что это не имеет никакого значения. Я сказал, что меня в Александрии ждет моя семья, что родные волнуются за меня, а он в ответ предложил написать им письмо. В конце концов этот упрямец согласился с тем, что мне нужно поехать и повидаться с ними...

– Я думал, что они все погибли, – в смущении перебил его Ани. – Я лгал, Ани. Ему, а не тебе. Я лгал ему, как заправский адвокат, и льстил, как продажная женщина. Наверное, уже слишком темнo, чтобы отправиться в путь прямо сейчас?

– О ком ты говоришь? – неуверенно спросил Ани. – Кто предлагал тебе службу?

– Конечно же, Галл, – ответил Арион, закатив глаза.

– Какой еще Галл?

– Военачальник, – пояснил Арион. – Гай Корнелий Галл. Если верить его словам, то в ближайшем будущем его должны назначить префектом Египта. Скорее всего, так оно и будет. У него все для этого есть: военные заслуги, хороший греческий, отсутствие сенаторских званий, которые подпитывают личные амбиции. На самом деле император уже открыто продемонстрировал, кого он хочет видеть наместником в Египте, – иначе бы Галла не послали объехать все новые владения, выслушать клятвы верности Риму и рассмотреть прошения народа. Лично мне кажется, что он не совсем подходит для этой должности, но... – Юноша наклонился к Ани и вполголоса произнес: – Только заклинаю тебя, не повторяй этого нигде вслух.

– Он будущий наместник Египта, – в ужасе повторил Ани. – И он предлагал тебе службу?

– Хм... У него уже есть два помощника: один говорит и пишет на латинском, а другой – на греческом. Но никто из них не знает языка друг друга, а также ни слова не понимает на египетском просторечии. К несчастью для Галла, они оба не смыслят в поэзии. Но зато его помощники, похоже, успели возненавидеть меня. Думаю, что если бы я согласился на его предложение, то мне пришлось бы обзавестись человеком, который бы дегустировал вино перед едой.

– При чем здесь поэзия? О Изида! Я надеюсь, это не значит, что он в тебя влюбился?

Арион расхохотался и провел рукой по своей стриженой голове.

– Галл пишет стихи. У него уже четыре книги любовных элегий, посвященных женщине. Ани, не беспокойся ты так. Он любит одну известную артистку и пишет в ее честь стихи, ну и еще небольшие поэмы на разные темы. – Словно что-то вспомнив, Арион улыбнулся и сказал: – Пишет Галл неплохо, но и не так хорошо, как ему самому кажется. Но я, разумеется, наговорил ему комплиментов, заверив, что его стихи восхитительны, изящны, очаровательны и вообще самое лучшее из всего, что написано на латинском... Наверное, я оказался первым греком, который читал его стихи раньше, чем встретился с ним лично. Однако подозреваю, что я буду и последним. Ты сказал – влюбился? Нет, это исключено. Но боги! Как же он любит похвалу в свой адрес! А это уже плохо, действительно очень плохо. Особенно в этой стране. Когда человек настолько чувствителен к лести, это чревато тем, что очень скоро в его сердце могут поселиться черви, которые заживо съедят его самого. Льстецы всегда что-то хотят от тебя получить. И я тоже. Хотел, чтобы он нас отпустил, – и добился-таки. Вот почему я хочу побыстрее отсюда уехать.

– С тобой правда все в порядке? – пристально глядя на него, спросила Мелантэ.

– Я просто устал, – ответил он ей. – Я слишком много выпил на праздничном пиру у военачальника Галла, выслушивая тосты в его честь. – Арион тяжело вздохнул. – Еще один город покорился Риму, слава великому Цезарю! Слава полководцу Галлу, завоевателю Киренаики и покорителю Паретония![32] Что мне еще оставалось делать, как не пить с ними? Если бы я был трезв, то мое сердце не выдержало бы при виде застолья, на котором празднуют покорение моей страны. – Он перевел дыхание и добавил, на этот раз уже тише: – А еще у меня болит рука. Я не менял повязку. Боялся, что кто-нибудь увидит, что я лгал насчет того, как ее поранил. Поэтому просто наложил сверху новую повязку.

– Давай я принесу немного соленой воды, чтобы промыть рану, – тут же предложила Мелантэ, – и мирры.

Арион кивнул. Сейчас он уже выглядел по-настоящему уставшим.

– Нам нужно уезжать отсюда, – негромко произнес он. – Как можно быстрее. Еще одна ложь, и я от отчаяния начну говорить правду.

– Мы отправимся в путь с первыми лучами солнца, – пообещал Ани. – Что ты написал в той записке?

Арион пренебрежительно махнул рукой.

– Благодарю за доброту, за книги и прочая сентиментальная чушь. В корзине большей частью его поэмы и несколько эклог, написанных его другом. Эклоги, надо сказать, очень талантливые.

– Арион, мальчик мой...

Арион поднял свою стриженую голову. Гордый взгляд его темных глаз встретился со взглядом Ани.

– Спасибо тебе за все, что ты для нас сделал. – Ани был искренне растроган. – Ты всем нам спас жизнь.

Арион снова покраснел и потупился. Впервые за все время их знакомства Ани увидел, что этот мальчик засмущался.

– Я и себе спас жизнь, – прошептал он. – Но я рад, что именно вы живы.

До рассвета Гай Корнелий Галл не послал за ними своих воинов, и с первыми лучами солнца Ани и его люди вытянули шесты, к которым была пришвартована «Сотерия», и спокойно поплыли по широкому Нилу. Девять дней они плыли вниз по реке без всяких происшествий.

Река полностью вернулась в свои берега, и теперь повсюду кипела работа: крестьяне чистили каналы и подготавливали поля к пахоте. Единственными признаками римского завоевания были объявления, развешанные на рыночных площадях, и появившиеся кое-где жертвенники Цезаря – для поддержания гражданского духа среди населения. На первый взгляд почти ничего не изменилось, разве что торговых судов на реке было меньше, чем обычно. Зато появилось много небольших лодок, которые курсировали туда-сюда, перевозя зерно, корм для скота, уголь и солому.

Об Аристодеме ничего не было слышно, и Ани не знал, как к этому относиться. С одной стороны, после такого сокрушительного поражения вряд ли землевладелец еще раз попытается им помешать, но с другой – Ани ведь вообще не ожидал, что из-за Аристодема у него будут подобные неприятности. Пока в Александрии шла война, Аристодем не осмеливался там показываться, несмотря на то что на площади в Коптосе повесили объявление об амнистии. Он даже в Беренику побоялся отправить груженный товаром караван. Поэтому Ани и не ожидал, что тот пойдет жаловаться римлянам. Однако купец это сделал. Должно быть, он выехал из Коптоса на день раньше Ани и направился прямиком к лагерю римлян. Конечно же, он взял назад свое обвинение, как только осознал, что у него ничего с этим не выйдет. Но неизвестно еще, насколько это поражение испугало его. Как жаль, что ему не удалось увидеть Аристодема в Птолемаиде, – тогда бы он наверняка понял, в каком расположении духа находится его противник. Но Аристодем не показался им на глаза – ни чтобы попросить прощения, ни с целью тайно позлорадствовать, – и оставалось только догадываться, что у него на уме.

Однако Ани успокаивал себя мыслью о том, что Аристодем, скорее всего, сильно перепугался и отправился домой. А значит, им не стоит волноваться по этому поводу. Лучше наслаждаться путешествием, которое, надо сказать, было восхитительным. Каждый день они видели что-то необычное: храм, посвященный неизвестному богу, древнюю могилу, небывалых размеров крокодила, греющегося на солнце. Ани умел радоваться всему новому и интересному, что давало пищу для размышлений.

Больше всего любопытных вещей рассказывал, конечно, Арион. Он наконец перестал сторониться окружающих его людей и вел себя не так настороженно, как раньше. К тому же болезнь мучила юношу гораздо меньше: последний серьезный приступ случился с ним по дороге в Коптос, а небольшие приступы бывали не чаще одного раза в течение двух-трех дней. Запястье заживало, бок тоже уже почти не болел, и вообще он выглядел более веселым и спокойным, чем когда Ани впервые его увидел.

Несомненно, веселость Ариона отчасти объяснялась тем, что команда полностью изменила свое к нему отношение. «Проклятый богами эпилептик» спас их всех; более того, будущий наместник Египта предложил ему службу, но юноша предпочел остаться с Ани. Все сразу же пришли к выводу, что даже высокомерие Ариона было оправданным (помощник префекта имеет право вести себя высокомерно), а то, что он продолжал с ними путешествие, свидетельствовало о его благородстве и щедрости. В свою очередь, видя благодарность и восхищение простых людей, Арион стал относиться к ним с меньшей холодностью и презрением. Он уже улыбался, говорил «спасибо» в ответ на мелкие услуги, смеялся шуткам и даже иногда отваживался делать замечания, несмелые и уклончивые. Его отношения с Ани стали по-настоящему дружескими, и разговаривать с ним было сущим удовольствием для египтянина.

– Тебе нужно стремиться стать достойным провинциальным землевладельцем, подвизающимся на торговле, – вынес приговор Арион. – Ты никогда не сойдешь за образованного благородного человека.

Ани вынужден был с ним согласиться, хотя стать «достойным провинциальным землевладельцем» тоже было нелегко. Для начала, заявил Арион, ему нужно научиться правильно вести себя: не ковыряться в носу или зубах, не выпячивать губу; не плевать на пол; не закидывать ногу на ногу, сидя на стуле, и не сидеть, расставив широко колени, – вместо этого надо согнуть одну ногу под сиденьем. Кроме того, продолжал учить его Арион, нельзя пукать, отрыгивать и чесаться на глазах у окружающих; в присутствии других людей следует стоять ровно, а если нужно что-то поднять с пола, не наклоняться в поясе, а чуть согнуть колени... По мере того как Арион его учил, Ани начинал понимать, что юноша действительно жил, следуя этим правилам. Каждое его движение отличалось грациозностью, разве что сразу после приступа он не контролировал себя. Ани осознал, что эти манеры были такими же благородными, как и его речь. У всякого, кому приходилось разговаривать с молодым человеком, не оставалось сомнений по поводу его знатного происхождения, даже если он ничего не рассказывал о своей семье.

Ани понял, что правильная речь тоже очень много значит. Арион учил Ани, стараясь помочь ему избавиться от слов и фраз, которые могут быть расценены как непозволительная вульгарность. От подражания Ариону толку было мало.

– Ты никогда не сойдешь за александрийца, – с сожалением сказал Арион. – Но нужно хотя бы перестать походить на неотесанного крестьянина, с которым никакой александриец не захочет иметь дело.

Но и это давалось с трудом.

Запомнить и изменить какие-то правила поведения в официальных случаях было несложно. Что надевать, как заворачиваться в гиматий, как здороваться, какой рукой брать еду (одним пальцем – соленую рыбу, двумя – свежую) – все это были мелочи по сравнению с запретом на ковыряние в зубах. Даже задача, как благородному человеку обращаться со своими рабами, и та была разрешима. И хотя Ани никогда не сидел сложа руки, когда все остальные работали, – ему с детства претили лень и заносчивость, – вся команда настояла на том, чтобы он слушался Ариона. Как только они поняли, что это необходимо для того, чтобы Ани мог произвести хорошее впечатление на греков и тем самым увеличить шанс на успех их предприятия, все с готовностью согласились с требованием юноши. «Благородный человек так бы не поступил», – говорили они своему хозяину и с радостью делали все, чтобы дать Ани возможность почувствовать себя настоящим господином, который не опустился бы до того, чтобы выполнять черную работу.

Он не совсем был уверен в том, что ему нравится такое почтение. Эти ограничения сковывали его, как и непривычный гиматий. Разговоры с Арионом были единственным утешением для Ани, его наградой за все остальные неудобства, с которыми ему пришлось свыкнуться. Как много знал этот юноша! Он прочитал невероятное количество трудов по философии и истории; он изучал музыку и поэзию; он слышал споры сильных мира сего по разным вопросам – от религии до торговых путей. У него, несомненно, были первоклассные учителя. К тому же Арион много путешествовал – как-то раз в разговоре он мимоходом упомянул Афины и Эфес.

Он мог точно сказать, что писал Аристотель насчет морских актиний, объяснить, почему аравийский царь сжег корабли Клеопатры, и процитировать огромные куски из Еврипида.

Ани никогда не стыдился своей деревенской неотесанности относительно манер, но иногда ему становилось горько осознавать собственное невежество. Он мог только нацарапать алфавит и сделать несложные вычисления – этих скудных познаний хватало для того, чтобы выращивать лен и производить ткани в Коптрсе. И поэтому сейчас он был рад великолепной возможности находиться рядом с человеком, у которого в голове была собрана вся книжная ученость Александрии и поэтому он мог ответить на любой вопрос.

Арион старался избегать лишь одной темы – его собственной жизни. Только иногда, да и то случайно, в их разговоре проскальзывали некоторые сведения о нем самом и его окружении. Однажды такая подробность всплыла, когда он разговаривал с Мелантэ о римлянах.

– Их что, всех зовут Гаями? – спросила Мелантэ.

Арион расхохотался.

– Нет, хотя иногда так может показаться! У всех римских граждан по меньшей мере два имени: личное имя, например Гай, Марк или Тит, – всего около шести имен, из которых можно выбрать, – и родовое имя, например Валерий, Юлий или Антоний. У большинства есть и третье имя, но не у всех.

– Как, например, Цезарь? – предположила Мелантэ.

– Точно. Это третье имя, или когномен, может быть либо семейным прозвищем, как Юлий Цезарь, либо оно служит для того, чтобы различать две семьи, которые носят одно родовое имя, – например Корнелий Галл происходит из тех Корнелиев, что в Цизальпинской Галлии, а не из известной римской семьи сенаторов. Иногда когномен может быть вторым личным именем, – продолжал объяснять Арион. – Часто люди неримского происхождения, но добившиеся гражданства превращают свои имена в когномены. Случается и такое, когда в семье из поколения в поколение передается один и тот же когномен. Но на самом деле наибольшее значение для римлян имеет родовое имя. Они просто помешаны на семье.

– Именно поэтому они не признают браки между римлянами и чужеземцами? – спросил Ани, не подумав, что этот вопрос может задеть юношу.

Однако Арион, казалось, нисколько не обиделся.

– Отчасти, наверное, так и есть. Но мне кажется, что на самом деле причина этого в праве на собственность. Они просто не хотят, чтобы римское имущество оказалось в руках чужеземцев. У них даже есть закон, который запрещает римлянину завещать что-либо чужеземцу.

– Значит, ты не можешь унаследовать ничего из того, что принадлежало твоему отцу? – спросила Мелантэ.

Этот вопрос был еще менее приятным, и Ани заподозрил, что Мелантэ нарочно задала его, чтобы испытать Ариона. Наблюдая за дочерью, он заметил, как она пристально смотрит на молодого человека.

Но Арион отреагировал совершенно спокойно.

– Кое-что я все-таки унаследовал от него, – усмехаясь, ответил он. – Вопреки всем римским законам. И лучше бы он мне этого не давал. Я имею в виду проклятую болезнь. И это, кстати, еще раз доказывает, что кровь сильнее любого количества чернил.

Мелантэ даже не знала, как ей вести себя после этого заявления – с улыбкой или с жалостью на лице. Рассмеявшись, девушка воскликнула:

– Да не может такого быть!

– А вот и нет – я говорю чистую правду! Никто мне об этом даже не говорил, пока у меня самого не случился первый приступ. И только потом моя мать призналась, что я унаследовал проклятую болезнь от собственного родителя. Я был шокирован, ведь никто раньше и словом не обмолвился, что отец тоже страдал этим недугом. А потом выяснилось, что об этом знало полгорода. Я до сих пор не... – Арион вдруг резко остановился. Очевидно, юноша подумал, что сказан слишком много, больше, чем он мог позволить себе.

– Разве ты не знал отца? – удивилась Мелантэ. – Я думала, что это он научил тебя говорить на латинском.

– Он умер, когда я был совсем маленьким, – ответил Арион и снова вернулся к разговору о римлянах и их традициях.

Еще об одной подробности из его жизни они узнали, когда он завел речь об Александрийской библиотеке. Мелантэ даже рот открыла от удивления, когда услышала, что в ней хранится более трехсот тысяч книг.

– Вот бы на это посмотреть! – воскликнула девушка. Арион улыбнулся.

– Скоро сама увидишь!

– А разве туда пускают женщин? – удивилась Мелантэ.

– Всех пускают – главное, чтобы ты не был пьян, не шумел и не брал книги с полок без разрешения. Я видел там много женщин.

– В Коптосе библиотека открыта только для мужчин, – с обидой в голосе произнесла Мелантэ.

– В Коптосе есть библиотека? – спросил Арион.

– Маленькая, конечно, – сказала Мелантэ, – при гимнасии. – Ах, школьная библиотека, – усмехнулся Арион. – Это совсем не то. Разумеется, они тебя не пускали, но ты, признаться, не очень-то и потеряла.

Однако он не стал больше рассказывать о чудесах Александрийской библиотеки и с интересом посмотрел на Ани и Мелантэ.

– А как ты относишься к книгам? – спросил он, обращаясь к Ани. – Тебе разрешали пользоваться библиотекой при гимнасии?

Ани угрюмо покачал головой. Гимнасии в Коптосе, как и все гимнасии Египта, был центром греческой культуры, и египтян туда не пускали. В местных храмах брали на обучение нескольких писцов, но простым египтянам, каким был он сам, оставалось только нанимать частного учителя или вообще забыть о возможности получить хоть какое-то образование. Большинство выбирали последнее.

– Я не прочитал ни одной книги, – признался Ани, а затем добавил: – Но в прошлом году я купил для Мелантэ список первой части «Илиады». Она даже читала ее со своим учителем.

– Я немного прочитала, – призналась Мелантэ, стыдливо опустив глаза. – Честно говоря, я не очень хорошо понимаю, что там написано.

Арион замялся и пожал плечами.

– Начинать с Гомера нелегко. Тот греческий, на котором он писал, очень отличается от того, как мы говорим сегодня. Это почти другой язык. Поначалу всем сложно читать его.

Мелантэ подняла голову и посмотрела на Ариона сияющими глазами.

– Многие говорили папе, что он сделал глупость, купив мне книгу. Пытались убедить его, что нет смысла учить женщину.

Арион презрительно скривил губы.

– Какая чушь! – Он рассмеялся. – О Зевс! Представляю, что было бы, если бы кто-то осмелился сказать моей матери, что учить, женщину бессмысленно... – Тут он снова осекся и, продолжая посмеиваться, покачал головой. – О Дионис!

Мелантэ просто светилась от восторга:

– Твоя мать ходила в библиотеку?

– Да, причем довольно часто! Она очень любила книги. Однажды она... – Внезапно Арион так разволновался, что прервал свой рассказ и поспешил сменить тему разговора.

Ани часто с беспокойством думал о том, что же Арион будет делать, когда они наконец приедут в Александрию. В Беренике юноша, казалось, был не против того, чтобы римляне его убили. В Птолемаиде он решил свести счеты с жизнью самостоятельно. Сейчас он вроде бы повеселел, но насколько хватит этого оптимизма? Когда Арион приедет в столицу и увидит, что от всего того, что делало этот город его родным домом, не осталось и следа, не сломается ли он окончательно? Арион не обсуждал с ним свои планы, но было очевидно, что юноша не питает больших надежд на свой счет.

Несколько раз Ани размышлял о том, не предложить ли ему своего рода сотрудничество, имея в виду Клеона и себя, но всякий раз не решался это сделать, опасаясь услышать холодный отказ. Если Ариону нужна будет работа, он всегда сможет обратиться к будущему префекту Египта, который с радостью примет его. Наверняка перспектива получить место у высокопоставленного римлянина будет выглядеть заманчивее, чем предложение мелкого торговца из Коптоса. И еще один момент вызывал тревогу Ани – Мелантэ. Девушке нравилось слушать Ариона, общаться с ним. Когда она слушала его, в ее глазах светился восторг. И Ани понимал, что винить ее за это нельзя: Арион и в самом деле рассказывал удивительные вещи – а она, будучи его дочерью, испытывала такую же потребность задавать вопросы и вникать в суть вещей, как и сам Ани. Но с тех пор как они покинули Птолемаиду, Мелантэ смотрела на Ариона как на бога, как на спасителя ее семьи, что само по себе, считал Ани, было унижением. Кроме того, его дочь была такой хорошенькой, что он просто поверить нe мог, будто Арион к ней безразличен. Ани давно подметил, что в присутствии Мелантэ юноша заметно оживляется, становится более разговорчивым и добродушным. Может, Ариона и впрямь пытались убедить, что близкие отношения с женщинами «вредят» его здоровью, но Ани, вспоминая себя в восемнадцать лет, задавался вопросом, остановили бы его подобные увещевания, и отмечал, что, безусловно, нет.

Естественно, он не мог запретить дочери общаться с Арионом, если сам сидел и слушал его, открыв рот. Кроме того, эти запреты были просто глупостью с его стороны, если учитывать размеры «Сотерии». Конечно же, на таком маленьком судне, как его лодка, при всем желании найти уголок для уединения было невозможно. Но когда они приплывут в Александрию... Ани живо представил, как Арион предлагает Мелантэ осмотреть столицу, а она с радостью соглашается. И... Возможно, это даже к лучшему, что Арион собирается исчезнуть, как только они доберутся туда. Во всяком случае, и для его отцовских чувств, и для счастья самой Мелантэ такой ход развития событий кажется более благоприятным.

Вот только ему не хотелось отпускать Ариона так быстро. Помимо всего прочего, юноша был очень полезен для ведения дел. Одних только писем на изысканном греческом языке, наверное, хватит, чтобы убедить знатных купцов назначить Ани встречу. А соблюдение всех правил приличия под руководством Ариона наверняка поможет склонить александрийских торговцев принять его предложение, тем более если на эту встречу он прихватит с собой юношу. Арион, несомненно, произведет на его потенциальных партнеров сильное впечатление. Даже будет лучше, если он останется на лодке и попросит Ариона пойти на встречу без него. «Я пришел от имени моего партнера, купца из Коптоса...» – скажет юноша.

Ани не терпелось предложить Ариону сотрудничество. Взамен тот мог получить половину состояния Ани и руку его дочери в придачу. Ани даже задрожал от волнения при мысли о том, что Арион мог бы стать его родственником. В душе он даже упрекнул себя за столь горячее желание заполучить в зятья Ариона. Сам Ани всегда заявлял, что он, мол, не хуже любого грека, а сейчас перспектива породниться с кем-то из них наполняла его какой-то особенной гордостью. Так оно и было: он чувствовал, как ревностное самодовольство наполняет душу, когда воображение начинает рисовать сцену представления Ариона, сына Гая, его зятя. Ани уже видел, как люди, изменившись в лице, с еще большей почтительностью смотрят на него и завидуют его дочери. Он чувствовал также, что, к большому сожалению, Мелантэ эта идея понравилась бы даже больше, чем ему самому. Однако он боялся, что Арион воспримет его предложение как оскорбление. Такой союз не будет даже официально признан: грекам не разрешалось жениться на египтянках. К тому же Ани все больше ощущал, что Арион не принадлежит к тому же миру, что он сам. Его присутствие в их жизни было случайным, мимолетным, а он сам напоминал рыбу, выброшенную на грязный берег, но упорно продолжающую биться на земле, чтобы вернуться в родную стихию.

Однако родная стихия стала враждебной, и Арион сам признавал это. Неспроста юноша принял твердое решение отказаться от предложения Корнелия Галла. Именно поэтому, возможно, он не откажется от другого варианта... Похоже, он относится к Ани как к верному другу... А быть партнером – совсем не то же самое, что числиться в работниках. Завязать партнерские отношения с человеком, ведущим торговлю на Красном море, уже что-то значило. И мальчик был бы так полезен. Его благородный вид вкупе с практичностью Ани... По крайней мере нужно у него хотя бы спросить...

Долина постепенно расширялась, и вот они уже плыли по Арсинойскому ному[33], стране высушенных озер, мимо богатых городов – Оксиринха, Арсинои и Караниса. Их «Сотерия» вошла в главное русло Нила, где течение постепенно замедлялось, и на девятый день после выезда из Птолемаиды они достигли наконец зеленых равнин дельты.

В самом начале дельты на таможенном посту им снова, впервые после Птолемаиды, предстояло встретиться с римлянами. Их пост находился неподалеку от города, носившего название Вавилон, как и город в Месопотамии. Лагиды построили здесь крепость, поскольку местоположение города позволяло легко контролировать все рукава Нила, и, похоже, римляне переняли их опыт. К счастью, проблем на таможне не возникло и, после того как Арион показал им все документы и объяснил на латинском, что к чему, «Сотерии» позволили продолжить плавание по Капопскому рукаву реки, который вел к Александрии.

Здесь река значительно расширялась и казалась неторопливой, но движение судов было довольно оживленным. Они плыли еще два дня – мимо Теренутиса, мимо Навкратиса, первого греческого поселения в Египте, и вечером второго дня после отплытия из Вавилона достигли места, где от Нила отходил Канопский канал, соединявший реку с озером Мареотис. Это и было конечным пунктом их путешествия.

Здесь наконец-то Ани осмелился задать Ариону вопрос, который он так долго вынашивал. Вся команда, собравшись в носовой части палубы, заканчивала ужинать. На небе показались первые звезды, на лодке зажгли лампы. Ани выставил команде целый мех вина. Кто-то из египтян начал играть на флейте. В целом обстановка была расслабленной, почти праздничной.

– Ну что, Арион, – издалека начал Ани, – сколько нам предстоит пройти завтра?

Арион облокотился на борт лодки и радостно улыбнулся. На нем был только красный хитон и сандалии, и внешне он ничем не отличался от обычного парня.

– К полудню мы уже встанем в док, – ответил он. – Сам по себе Канопский канал стоит того, чтобы посмотреть на него, поэтому не нужно слишком торопиться. Вдоль его берегов люди построили себе красивые летние виллы, большие, утопающие в садах. У Гермогена на террасе вдоль реки выставлен целый ряд статуй – танцующие и играющие на музыкальных инструментах животные.

– Ух ты! Так хочется это увидеть! – воскликнул Серапион. Последние несколько дней он постоянно повторял эту фразу.

– Увидишь, не волнуйся, – просто ответил Арион. – Статуи поставили таким образом, чтобы их было видно с реки.

Ани прокашлялся и предпринял вторую попытку.

– Когда мы приедем в город... Я не знаю даже, какие у тебя планы.

Арион выпрямился, и его лицо сделалось серьезным. Все остальные притихли. Египтянин, который играл на флейте, прервал мелодию на полуноте.

– Ты, разумеется, можешь остаться у нас на некоторое время, – поспешно сказал Ани, чувствуя, как его лицо заливает краска. – На самом деле я хотел предложить тебе остаться с нами до тех пор, пока мы не уедем из Александрии. В сущности, ну... если у тебя, конечно, есть желание вернуться вместе с нами... Я бы... Я вот тут думал, если ты захочешь стать моим партнером, мы можем это устроить. Мне бы очень этого хотелось. – Ани скорее почувствовал, чем увидел недовольную гримасу на лице Аполлония и поторопился добавить: – Разумеется, речь идет о моем вкладе, а не о товаре Клеона. В любом случае подумай над этим. Если тебе интересно мое предложение, мы об этом еще поговорим.

– Ани... – начал было Арион и покачал головой. Он запустил руку под хитон и вытащил свое лекарство. Золотая цепочка поблескивала, когда он наматывал ее вокруг пальца.

– Тебе необязательно говорить об этом друзьям твоей семьи, – продолжал Ани, презирая самого себя за такое подобострастие. – Ты можешь просто сказать, что тебе предложил сотрудничество богатый купец, который ведет торговлю на Красном море. Это уже звучит достаточно прилично.

Арион снова покачал головой.

– Ани, дело совсем не в этом! Я... – Арион снова остановился, но через несколько секунд продолжил очень серьезным тоном: – Тут... вопрос наследства. Спорного наследства. Человек, которому оно досталось, не очень-то обрадуется, увидев меня в Александрии. Он... очень богатый, и у него много власти, намного больше, чем у Аристодема. Я не хочу втягивать вас в беду. – Взгляд юноши, спокойный, умный и взвешенный, встретился с взглядом Дни. – Ты был очень добр ко мне. Я не хочу вместо благодарности навлечь на тебя гнев этого человека. Он погубит тебя.

В его последних словах чувствовалась пугающая уверенность. Ани пристально смотрел на молодого грека, стараясь оценить его слова и понять, действительно ли в них есть доля правды. Он знал, что семья Ариона была очень состоятельной и имела большой вес, занимая высокое положение при дворе. Юноша сказал ему, что все они погибли, и напридумывал, что неизбежно появятся новые претенденты на наследство...

– Этот человек твой родственник? – спросил он. Губы Ариона изогнулись в усмешке.

– Он мой троюродный брат.

И, по всей видимости, законнорожденный. Наверняка он завладел состоянием и, понятное дело, не будет в восторге, узнав о появлении в городе незаконнорожденного брата, который должен был, по идее, уехать из страны, Однако в словах Ариона чувствовалось, что его приезд в Александрию вызовет гораздо более тяжкие последствия, нежели простое недоразумение. На кону – большие деньги. Речь, скорее всего, будет идти не о наследстве – незаконнорожденный ребенок не мог законным путем что-то унаследовать. Очевидно, придется решать вопрос о том, что делать с имуществом, изначально принадлежавшим Ариону, и с правовым титулом, который он уже вряд ли сможет вернуть назад.

А зачем, собственно, пытаться его возвращать? Почему бы просто не закрыть на это глаза?

Ани тяжело вздохнул: он сам опрометчиво пошел на риск, восстав против надувательства со стороны Аристодема. А ведь он старше и не настолько гордый, как Арион. Если Арион чувствует, что его лишили чего-то, что ему полагалось по праву рождения, он будет за это бороться, даже осознавая, что идет на верную смерть.

– Чем ты рискуешь? – спросил Ани. – Что этот человек может с тобой сделать, если узнает о твоем возвращении?

Арион замялся.

– Ани, поверь мне, ты ничем не можешь помочь. Лучше даже не пытаться.

– И то, что ты наполовину римлянин, никак не играет тебе на руку?

Арион покачал головой.

– Если ты сын неподходящего римлянина, это только мешает, Римляне воевали по обе стороны. И если в Птолемаиде приветствовали всякого римлянина, то в Александрии, по всей видимости, к ним относились с большей избирательностью.

– Твой троюродный брат водит дружбу с победившей стороной? Арион снова усмехнулся.

– Да. И очень тесную. Ани, поверь, это не совсем обычное дело. Это очень опасно. Тебе не нужно знать больше и не следует в это вникать. В Александрии мы с тобой расстанемся, как и договаривались.

Мелантэ, протестуя против такого решения, с возмущением воскликнула:

– Но чем ты будешь заниматься?

Он бросил на нее быстрый взгляд, но тут же опустил глаза.

– Я попытаюсь обратиться к друзьям моей матери, узнаю, не смогут ли они мне помочь.

– Помочь тебе бороться? – уточнила Мелантэ. – Арион, зачем тебе воевать с этим человеком? Он тебе не нужен, ты можешь...

– Я не собираюсь с ним воевать, – перебил ее Арион. – Я просто хочу попросить друзей моей матери оказать мне помощь. Может, кто-то из них подскажет, куда мне следует пойти, что я могу сделать...

– Папа уже сделал хорошее предложение! – гневно воскликнула Мелантэ. – Почему твоя гордость не позволяет тебе согласиться? Думаешь, что это ниже твоего достоинства – работать с такими грязными крестьянами, как мы? Ты настолько презираешь нас?

– Нет.

Они так смотрели друг на друга, будто были одни на всем белом свете. Мелантэ чуть не плакала, и в ее глазах светилось нечто такое, чего Ани никогда раньше не видел. Его это так потрясло, что на глаза невольно навернулись слезы. «Милая моя пташка!» – с горечью подумал он. Ани и не подозревал, что дело зашло настолько далеко. На какой-то миг он даже возненавидел Ариона, хотя и понимал, что его вины в этом не было, кроме того, что юноша всегда оставался самим собой. Ани сам во всем виноват. Это он привел мальчика в свою семью, это он заводил с ним беседы. Он, и никто другой, хотел, чтобы гость остался. Что еще можно было ожидать от Мелантэ? Она в том возрасте, когда девушки влюбляются. Нет ничего удивительного в том, что Арион стал властителем не только ее мыслей, но и сердца.

– Я не хочу, чтобы вы из-за меня пострадали, – коротко ответил Арион. – Мне кажется, никто никогда не относился ко мне с такой бескорыстной добротой, как ваша семья. Я не смею остаться у вас дольше завтрашнего дня. – Он поднялся. – Пойду прогуляюсь.

Спрыгнув с лодки на берег, Арион шагнул в темноту. После недолгого молчания Аполлоний сказал:

– Ну, наконец-то мы от него отделаемся. Мелантэ, хлюпая носом, вскочила с места и побежала в каюту. Все остальные, даже Эзана, с осуждением посмотрели на Аполлония, который негромко выругался, но все же замолчал. Тиатрес, повернувшись к мужу, бросила на него укоризненный взгляд, затем тоже встала и пошла к Мелантэ.

Ани вздохнул и подпер подбородок рукой. Как жаль, что он не додумался отсылать дочь играть с братьями всякий раз, когда ему хотелось поговорить с Арионом. Как жаль, что он не сказал Ариону: «Не бойся: мы тебе поможем».

Но этого Ани гарантировать не мог. Случай с Аристодемом многому научил его. Учитывая, что троюродный брат Ариона гораздо богаче и влиятельнее Аристодема, юноше, по всей видимости, придется несладко. Очень может быть, что римскому наследнику большого состояния не понравятся претензии со стороны пылкого незаконнорожденного брата, питающего к тому же симпатии к царскому дому. Вполне вероятно, что он попытается убрать с дороги всех, кто вздумает помогать его сопернику. И случись какому-то египетскому торговцу очутиться среди тех, кто попытается встать на защиту Ариона, он без особого труда разделается с ним. Еще одно ложное обвинение, проблемы на таможне, команда наемных разбойников, которая совершит налет на лодку с ценным и хрупким грузом, – все это вполне под силу богатому, знатному человеку, к которому благоволит новая власть. Ани, наоборот, нужно благодарить Ариона за то, что он объяснил им ситуацию и сам принял решение уйти от них.

Пытаясь отделаться от мысли, что Арион прямиком идет в Аид, Ани досадовал на самого себя за то, что ему так больно об этом думать. Жаль еще, что с самого начала он не догадался запретить дочери общение с молодым греком.

Утром, когда они отправились в путь, вся команда чувствовала себя немного подавленно. Мрачное настроение, вызванное событиями прошлого вечера, до сих пор не развеялось. Когда их лодка проплывала мимо прибрежной террасы Гермогена и люди Ани собрались на палубе, чтобы полюбоваться необычными статуями животных, о которых рассказывал Арион, они увидели, как римские солдаты уносят их куда-то. Половины скульптур уже не было, и в тот самый момент, когда «Сотерия» проплывала рядом с виллой знатного грека, солдаты занимались тем, что при помощи рычага поднимали фигуру леопарда, играющего на лире.

Римляне собирались погрузить статую в приготовленный ящик, устланный внутри соломой.

– Зачем они это делают? – спросил Серапион, явно расстроенный, что не увидел всех скульптур.

– Должно быть, хозяин продал их, – ответил Ани, хотя прекрасно понимал, что это только половина правды. В теперешних обстоятельствах, скорее всего, Гермогена просто вынудили отдать их какому-нибудь римлянину, которому они понравились, а иначе владельца необычных статуй могли просто казнить. Закон об амнистии, безусловно, имел какие-то исключения.

Как бы то ни было, по обеим сторонам Канопского канала выстроились красивые дома, окруженные чудесными садами, которые спускались прямо к реке, и вскоре Серапион снова повеселел: он бегал от одного борта к другому, стараясь увидеть сразу все. Перед взором путешественников проплывали величественные статуи и экзотические деревья, вольеры с птицами, небольшие, изящно оформленные озерца с фламинго и рыбами. Однажды они увидели крокодила, прикованного к шесту за переднюю лапу и помещенного в специальный красиво украшенный бассейн. В другой ситуации Мелантэ носилась бы по палубе точно так же, как и младший брат, но сейчас она все время проводила в каюте. Арион неподвижно сидел на носу лодки и уныло смотрел на реку из-под широких полей своей шляпы.

Вскоре канал вышел в большое солоноватое озеро, которое в ярком свете солнца казалось ослепительно голубым. Вдалеке они увидели огромное, сияющее в солнечных лучах скопление белых стен, красных крыш, башен, куполов и садов. Зеленый конусовидный холм поднимался высоко к безоблачному небу, а на нем ослепительно сверкала золотая статуя, возведенная в честь богов. Они наконец-таки приплыли в Александрию.