"Унесенные страстью" - читать интересную книгу автора (Барнет Джилл)

Глава 11

Пробили часы, но Калем не заметил, который час. С последним их ударом он снял очки и потер переносицу. Он неожиданно сообразил, как это бывало после глубокого сна, что забылся, уйдя с головой в работу. Калем откинулся в кресле и потянулся, разминая затекшие мускулы.

С ним бывало так иногда – он погружался в работу вот так же, как теперь, зная, что последний в этом году корабль из Шотландии должен прибыть в ближайшие две недели. По опыту он знал, что судно может прийти даже завтра.

Калем глубоко, устало вздохнул и потер воспаленные глаза, потом взъерошил темные волосы и на мгновение опустил голову на руки. Он должен быть во всеоружии: корабль полностью на его ответственности. Калем снова надел очки, огляделся и заметил, что за окном уже темно. Стрелки каминных часов показывали третий час ночи. Он проработал семь часов без перерыва. Погружаясь в работу – вот так, как сегодня, – Калем терял чувство времени.

Однако время относилось к тем немногим вещам, которые он не пытался упорядочить. Для человека, который жил четко, по заведенному распорядку, нуждаясь в этой четкости так, как он, время было помощником. Оно вводило его труд в определенные рамки, помогало ему сделать его продуктивнее и выбрать методы, позволявшие справиться с большими объемами работ и высокими требованиями.

Калем для всего разработал систему. Он всегда одевался в определенном порядке: брюки, рубашка, ремень, затем носки и ботинки, и он раскладывал их по спальне так, чтобы можно было надеть их по пути к умывальнику. Это экономило время.

Кровать у него была очень широкая, но он спал только с краю, выкладывая посередине подушки, чтобы во сне нечаянно не помять белье на другой стороне. В результате, вставая, он мог просто подоткнуть простыню, с ее идеально отглаженными углами, с одной стороны. Так получалось вдвое быстрее, что давало ему лишние минуты на другие утренние процедуры вроде бритья. Его темная щетина была настолько густой и жесткой, что Кал ему приходилось бриться два раза: утром и вечером.

Калем понимал, что в чем-то, быть может, он перегибает палку с этой своей страстью к систематизации и порядку, но даже и не думал с этим бороться. Только благодаря организованности он и добился успеха. Именно это педантичное желание все упорядочить, служившее для Эйкена предметом насмешек, давало Калему возможность быть собранным и предельно внимательным.

Порядок давал ему внутреннюю свободу полностью сосредоточиться на работе, что, в свою очередь, позволяло ему выжать тридцать из двадцати четырех часов в сутки, – так он мог выгадать время, а оно было основой для его распорядка; благодаря ему он мог планировать свой день и свой вечер, оно научило его организовывать себя и свою жизнь. Калем проделывал это так успешно и в течение столь долгого времени, что привычка к режиму стала его неотъемлемой частью, такой же, как узы крови, связывавшие его с Эйкеном.

Он глубоко вздохнул и, снова потянувшись, поднялся. Брата все еще не было.

Калем подошел к окну и посмотрел на залив. Все, что он увидел, была густая белая пелена; казалось, мир кончается здесь, прямо у него за окном.

Эта плотная завеса тумана накрывала острова каждый год в сентябре. Эйкен утверждал, что в этом году туманы нагрянут рано. Так оно и случилось.

Отвернувшись, Калем подумал, что брат, вероятно, решил остаться на берегу. Он прошел через комнату и снова развел огонь в камине, потом смахнул золу с очага.

Он уже хотел было выпрямиться, но передумал и до блеска протер медную решетку для дров, потом начистил подсвечник и несколько массивных подставок для книг, отлитых в форме львиных голов. Вернув подставки на место, Калем смахнул пыль с кожаных переплетов книг, потом проверил, достаточно ли ровный ряд образуют их тисненные золотом корешки. Затем снова вернулся к окну и выглянул, задумавшись и чувствуя, что начинает нервничать. Эйкен знал, что погода вот-вот переменится. Он даже оставил пироги с голубикой, чтобы в целости и сохранности доставить на берег невест, привезенных Фергюсом, съездить в школу, где учились его дети, и вернуться на остров, прежде чем сгустится туман. Так он по крайней мере сказал перед отъездом.

У брата была необычайная способность предсказывать погоду – немногие из живших на островах могли бы с ним в этом сравниться. Большинство из них, думал Калем, уживались с погодой приблизительно так же, как жили бы с диким животным, поселив его в доме как комнатную собачку. Они вечно пребывали в ожидании опасности, никогда ни в чем не уверенные. Погода здесь то и дело менялась. Да что там – рыбаки, жившие лишь тем, что они добывали в море, вечно ворчали на капризы погоды, и каждый живущий на острове знал, что всем здесь распоряжается стихия, что бы ты ни делал.

Калем подумал, что у брата, должно быть, какое-то врожденное чутье, инстинкт, особый дар, который позволяет ему видеть и чувствовать то, что от других скрыто.

Такое же чудесное чутье было у Эйкена и по отношению к животным. Это очень помогало ему с лошадьми. Калем был свидетелем, как брат его, глядя в обезумевшие глаза испуганной лошади, утихомиривал взвившееся на дыбы животное, когда никто и ничто не способны были это сделать. Однако дар Эйкена распространялся не только на лошадей. Калем видел, как орел садился на громадную протянутую руку брата, точно эта гордая вольная птица была каким-нибудь ручным голубем. Он видел, как брат одним взглядом обращал в бегство свирепого лесного волка; Эйкен мог подойти к оленю, и вскоре тот уже ел полевые цветы с его широкой ладони.

Внезапно послышался грохот, за ним – шаги: кто-то поднимался по каменным ступеням. Калем повернулся, и в то же мгновение дверь распахнулась.

Эйкен стоял, держа на руках спящих детей. Кудрявая светловолосая головка Кирсти покоилась на одном его плече, на другом – взъерошенная, с огненно-рыжими волосами голова Грэма.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Эйкен.

Калем попытался взять Кирсти, но девочка так крепко обвила ручонками шею отца, что ему пришлось сначала разнять их; он взял ее на руки, хмуро взглянув на Эйкена.

– Я тебе потом объясню. Помоги мне уложить их в постель.

– На твоей половине?

– О Господи! Нет!

Эйкен вышел в коридор и направился к лестнице, ведущей в западную часть дома, туда, где были комнаты Калема.

Привычки братьев и их образ жизни были, пожалуй, схожи не более, чем горы Шотландии с пустыней Сахарой. А потому, чтобы не ссориться, они уже давным-давно приняли соломоново решение и поделили дом на две абсолютно равные части.

Половина – Калему, любившему опрятность, организованность и порядок. Половина – Эйкену, который убирал свои комнаты реже, чем выгребал навоз из конюшни.

– Придется уложить их в одной из твоих комнат.

Они вошли в небольшую опрятную комнату в западном крыле дома и уложили детей в аккуратно застеленные кровати. Калем разгладил покрывало на маленькой Кирсти; похоже, она выросла на полфута за то время, что он не видел ее. Он сложил простыню и, сделав аккуратный уголок, заправил ее под матрас.

Девочка на миг приоткрыла заспанные глаза и посмотрела на него.

– Дядя Калем!.. – Потом веки ее вновь сомкнулись, и легкая улыбка тронула уголки губ. – Мы дома, – прошептала она и секунду спустя уже крепко спала.

Калем представить себе не мог, как его брат будет теперь управляться с детьми. Эйкен совершенно не знал, что с ними делать после смерти их матери; и Фергюс, и Калем пытались помочь ему, но Эйкен все-таки отправил детей на материк. Вернувшись, он почти ни о чем не разговаривал с Калемом; сказал только, что им нужно учиться в школе, а не носиться без толку по острову.

Прежде чем Калем успел додумать свою мысль, Эйкен был уже за дверью и сбегал вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

На площадке он остановился и сказал:

– Иди за мной!

– Зачем? – не понял Калем, но брат был уже в дальнем конце коридора, у выхода на улицу.

Калем вышел вслед за ним в туман, такой густой, что, спустившись с последней ступеньки, ему пришлось остановиться и подождать, пока Эйкен его не окликнет, чтобы понять, куда двигаться дальше.

– Куда, черт побери, мы идем?

– Скоро узнаешь, – донеслось до него из тумана.

Калем пошел на звук голоса Эйкена, почти вслепую бредя по дорожке и размышляя при этом, что дети брата, в особенности Кирсти, очень похожи на отца. Эйкен всегда был неутомимым и чуточку взбалмошным. В то время как Калем играл по правилам и вел себя осмотрительно, подчиняясь рассудку и логике, Эйкен создавал свои собственные правила. Братья редко приходили к единому мнению в отношении чего бы то ни было. Возраст, время и уважение друг к другу научили их не лезть на рожон, оставляя другому возможность действовать сообразно собственному разумению. Впрочем, за эти годы бывало, что только доводы рассудка сдерживали Калема, не давая ему выйти из себя; в такие минуты он от всей души желал, чтобы они с братом больше походили друг на друга.

Еще несколько минут – и ботинки их гулко застучали по доскам причала. В чуть поредевшем зыбком тумане Калем разглядел очертания могучей фигуры Эйкена; тот спрыгнул на палубу баркаса, и сгустившийся туман вновь сомкнулся, тотчас же поглотив его.

– Поднимайся на борт, Калем. Мне нужна твоя помощь.

– Где ты, черт побери? Ничего не разобрать в этом тумане.

– Я здесь.

Внезапно желтоватое сияние фонаря пробилось сквозь туман в нескольких ярдах от Калема.

– Где это здесь?

Калем добрался до волнореза и поднялся на борт.

– На корме, рядом с баком для макрели.

Пробираясь по палубе, Калем бормотал себе под нос:

– Макрель? С каких это пор Эйкен занялся рыбной ловлей?

Он отыскал наконец брата; тот стоял молча, очень спокойно, но с той же озорной затаенной усмешкой, какая обычно появлялась у него на губах, когда он намеревался взять верх над кем-либо, как в тот день, когда Эйкен победил в метании ствола[3] на ежегодных спортивных состязаниях или когда он перевернул вверх тормашками аккуратно заправленную кровать Калема.

– Я тут кое-что привез для тебя, братец. Подарок.

Калем заподозрил, что это очередная дурацкая шутка Эйкена.

– Подарок?

– Вот здесь – решение всех наших затруднений. Нечто такое, в чем мы, похоже, действительно нуждаемся.

Эйкен нагнулся и поднял крышку. Послышался приглушенный шум, напоминающий резкие, отчаянные крики морских чаек, угодивших в стог с сеном.

– Взгляни!

Эйкен протянул ему фонарь.

Калем опустил лампу пониже над баком и заглянул внутрь. Он приглядывался к чему-то, что более всего напоминало громадный бесформенный ком. Намокшие шелка и белоснежная кожа, четыре руки, молотящие по воде, и – то там, то сям – взмахи ног.

Вскоре он понял, что ком этот – вовсе не лох-несское чудовище, а две задыхающиеся, до нитки промокшие женщины в роскошных вечерних туалетах, крепко-накрепко затянутые в старую рыболовную сеть. Они барахтались и отпихивали друг друга локтями, пытаясь принять нормальное положение.

Калем замысловато выругался и посмотрел на Эйкена.

– Женщины? Ты привез новых женщин?

– Ну да. – Эйкен облокотился на поручни, скрестив руки на груди. – Но это не просто новые женщины, а кое-что получше. – Он кивнул головой в сторону девушек: – Это наши невесты. Мы женимся на них.