"Чрезвычайные происшествия" - читать интересную книгу автора (Уайт Джеймс)

УЦЕЛЕВШИЙ

Уже больше часа Старший врач Конвей смотрел то на черную пустоту открытого космоса за носовым иллюминатором, то на дисплей системы дальнего обзора. И там, и там было пусто, и с каждой минутой отчаяние все сильнее овладевало Конвеем. Офицеры «Ргабвара», собравшиеся в отсеке управления, заметно нервничали, но волнения своего вслух не выражали, поскольку знали, что на месте катастрофы командование кораблем переходило к старшему медицинскому сотруднику.

– Только один уцелевший, — мрачно проговорил Конвей.

Сидевший в кресле капитана Флетчер отозвался:

– Во время предыдущих вылетов нам везло, доктор. Чаще всего именно такую картину и застает на месте трагедии корабль‑неотложка. Вы только подумайте, что тут могло произойти.

Конвей ничего не ответил, потому что именно об этом он и сам думал в течение последнего часа.

Межзвездный корабль неизвестного происхождения, по массе втрое превышающий «Ргабвар» — космическую неотложку, — потерпел аварию. Что‑то случилось внутри корабля, отчего он разлетелся на мелкие куски, разбросанные теперь на огромном пространстве космоса. Анализ температуры и подвижности обломков показывал, что вероятность ядерного взрыва была невелика. Катастрофа, судя по всему, произошла около семи часов назад — именно в это время сработал автоматический аварийный маяк. Скорее всего звездолет лишился одного из своих гипергенераторов, а сама конструкция корабля была не настолько совершенной, чтобы кто‑то из экипажа уцелел. Удивительно, что кто‑то один все‑таки выжил.

Конвей знал, что на звездолетах, выпускавшихся в Галактической Федерации, при выходе из строя одного из генераторов гипердрайва остальные автоматически отключались. Тогда звездолет благополучно перекочевывал из гиперпространства в пространство обычное и был вынужден беспомощно болтаться посреди звезд. Добраться до места назначения с помощью обычной, импульсной системы двигателей возможным не представлялось, потому оставалось либо ремонтировать пострадавший генератор, либо ждать прибытия помощи. Однако бывали случаи, когда система аварийного отключения остальных двигателей не срабатывала или срабатывала слишком поздно. Это означало, что некая часть корабля продолжала по инерции двигаться с гиперскоростью, в то время как остальную часть выбрасывало в обычное пространство. Последствия таких происшествий для старых гиперзвездолетов бывали, мягко говоря, катастрофичными.

– Скорее всего вид, к которому принадлежит уцелевший член экипажа, — глубокомысленно изрек Конвей, — начал осваивать полеты в гиперпространстве относительно недавно, иначе бы эти существа применяли модульную технологию сборки кораблей. Как нам известно, только такая конструкция кораблей позволяет хотя бы части экипажа спастись при отказе гипергенератора. Но я не могу понять, почему отсек, в котором находится единственный уцелевший член экипажа, не разлетелся вдребезги, как остальные отсеки.

Капитан, с трудом сдерживая раздражение, проговорил:

– Доктор, вы были слишком заняты процессом извлечения уцелевшего члена экипажа, и вас можно понять: в любой момент в отсеке мог закончиться воздух, и несчастный мог погибнуть от декомпрессии. Однако из‑за естественной спешки вы не имели возможности провести структурные наблюдения. Отсек, в котором находилось уцелевшее существо, представлял собой изолированное помещение непонятного предназначения, смонтированное поверх обшивки основного корпуса и соединенное с ним люком и шлюзовой камерой. При взрыве этот отсек отвалился от корабля целиком. Этому созданию просто невероятно повезло. — Флетчер указал на дисплеи системы дальнего обзора. — Но теперь мы точно знаем, что остальные обломки слишком малы для того, чтобы внутри них мог находиться еще кто‑то из членов экипажа. Я вам откровенно скажу, доктор: мы тут напрасно теряем время.

– Согласен, — рассеянно отозвался Конвей.

– Отлично, — резко проговорил Флетчер. — Энергетический отсек. Приготовиться к гиперпространственному прыжку через пять…

– Подождите, капитан, — негромко оборвал его Конвей. — Я не закончил. Нужно, чтобы сюда вылетел корабль‑разведчик… даже несколько, по возможности, дабы обследовать обломки на предмет наличия личных вещей, фотографий, произведений искусства — всего, что могло бы помочь нам воспроизвести естественную среду обитания этого существа. Пожалуйста, свяжитесь с Архивом Федерации и запросите у них любую информацию о разумных существах, принадлежащих к виду, физиологическая классификация которого кодируется как ЭГКЛ. Поскольку вид этот для нас нов, специалистам по установлению контактов эти сведения понадобятся в самом ближайшем времени. А если уцелевший ЭГКЛ выживет, то в госпитале такие сведения будут нужны… позавчера.

Передайте сигнал первоочередной важности в госпиталь, — продолжал Конвей, — и уж тогда вылетайте. Я буду на медицинской палубе.

Офицер‑связист «Ргабвара» Хэслэм уже готовился выйти на связь, когда Конвей подошел к отверстию проходящей через весь корабль шахты. В этой шахте царила невесомость. Цепляясь за скобы, Конвей поднялся на медицинскую палубу, расположенную выше. Он только ненадолго наведался в свою каюту, чтобы снять тяжелый скафандр, в который он был облачен во время спасательной операции. Ему казалось, что у него болит каждая кость и каждая мышца. Спасение и транспортировка уцелевшего инопланетянина на «Ргабвар» потребовали недюжинных физических усилий, затем последовала трехчасовая тяжелая операция, и еще час Конвей просидел в отсеке управления, так и не сняв скафандр.

«Постарайся подумать о чем‑нибудь еще, — дал себе мысленный приказ Конвей, попробовал поразминать затекшие мышцы, но боль не ушла. — Уж не впадаю ли я в ипохондрию?» — с тоской подумал Конвей.

– Через пять секунд — передача радиосигнала через подпространство, — прозвучал из динамика приглушенный голос лейтенанта Хэслэма. — Приготовьтесь к обычным изменениям в системе освещения и искусственной гравитации.

Свет в кабине замерцал, пол дрогнул. Хотел Конвей этого или не хотел, но в это мгновение он просто вынужден был отвлечься от усталости и боли и подумать о проблеме передачи сравнительно большого объема информации на огромное расстояние в космосе. Как просто в сравнении с этим выглядела отправка обычного сигнала бедствия!

Точно так же, как существовал единственный известный способ путешествий со скоростью, превышающей скорость света, существовал и единственный способ вызова помощи, если в результате катастрофы корабль оказывался подвешенным среди звезд. Прибегнуть в таких случаях к подпространственной передаче радиосигнала было сложно, поскольку радиоволнам трудно было избежать интерференции излучения множества звезд. К тому же для отправки такого сигнала потребовались бы большие затраты энергии корабля, а после аварии энергия почти всегда была на вес золота. Однако аварийный маяк, он же сигнал бедствия, никакой объемной информации не нес. Он представлял собой всего‑навсего устройство с автономным источником атомной энергии, которое передавало сведения о своем местонахождении — своеобразный подпространственный крик о помощи. Этот крик раздавался на всех вообразимых радиочастотах в течение нескольких часов, после чего аварийный маяк, исчерпав запас энергии, отключался. В данном случае он отключился посреди тучи обломков, между которыми был обнаружен один‑единственный уцелевший. Да, ему просто невероятно повезло.

Между тем, размышляя о том, какие страшные травмы получило это существо, Конвей не мог сказать, что речь шла о небывалом везении. Постаравшись отвлечься от мрачных мыслей, Конвей прошел на медицинскую палубу, дабы справиться о состоянии пациента.

Уцелевший счастливчик был отнесен к физиологическому типу ЭГКЛ, то бишь был теплокровным кислорододыщащим. По размерам он вдвое превосходил человека. На вид пациент напоминал огромную улитку с высокой конической раковиной, на самом кончике которой размещались четыре выдвижных глаза. У основания раковины через равные промежутки располагалось восемь треугольных отверстий, через которые просовывались манипуляторные конечности. Раковина возвышалась над плотной мышечной массой, служившей для передвижения. По окружности двигательной мышцы располагалось несколько мясистых выростов, вмятин и щелей, представлявших собой органы глотания, дыхания, испражнения, совокупления и осязания. Медики уже успели выяснить, каковы требования этого существа к атмосфере и силе притяжения, но пока пациент был слаб, его окружили пониженным гравитационным полем, дабы не пострадало сердце, а давление повысили, чтобы из‑за декомпрессии не усилилось кровотечение.

К Конвею, смотревшему на раненого ЭГКЛ, подошли патофизиолог Мерчисон и Старшая сестра Нэйдрад. Пациент лежал на носилках с герметичным прозрачным колпаком. На этих же носилках пациента доставили на «Ргабвар» с места крушения корабля, на них же его должны были перенести в госпиталь, с той только разницей, что теперь пациент был к носилкам привязан.

Невзирая на свой немалый опыт в спасении пострадавших при космических катастрофах — пострадавших всевозможных форм, размеров и физиологических типов, Конвей содрогнулся при воспоминании о той картине, которую медики обнаружили на сей раз. Изолированный отсек, в котором находился пострадавший, в момент обнаружения вертелся с большой скоростью, и несчастного ЭГКЛ там болтало из стороны в сторону. В течение нескольких часов он бился обо все, что находилось вокруг, своим массивным телом, и в конце концов рухнул в угол посреди им же переломанных мебели и приборов.

В результате раковина ЭГКЛ в трех местах треснула, причем в одном месте настолько глубоко, что пострадал головной мозг. Одного глаза не хватало, два тоненьких щупальцеподобных манипулятора были перерезаны какими‑то острыми предметами. Части из этих конечностей на всякий случай сохранили, чтобы затем попытаться приживить их. Двигательная мышца была вся исколота и изодрана.

Медики сделали все, что могли: поработали над черепно‑мозговой травмой, понизили внутричерепное давление, тампонировали и наложили временные швы на самые страшные раны, подключили к одному легкому систему искусственной вентиляции. Но больше они пока ничего сделать не могли. Производить тонкую нейрохирургическую операцию на борту «Ргабвара» возможности не было. Степень повреждения мозга пациента оценивалась по‑разному. Биодатчики говорили одно, а эмпат, доктор Приликла, — другое. Судя по показаниям датчиков, какая‑либо активность головного мозга отсутствовала напрочь, но маленький эмпат настаивал — насколько мог настаивать стеснительный, невероятно хрупкий Приликла — на том, что на самом деле это не так.

– С тех пор, как вы ушли, пациент не двигался, не произошло никаких изменений в клинической картине, — негромко сообщила Мерчисон, предварив вопрос Конвея, и добавила: — Это меня не радует.

– И мне радоваться нечего, доктор, — вмешалась Старшая сестра, чья серебристая шерсть ходила волнами, как под сильным ветром. — На мой взгляд, это существо мертво, и мы просто‑напросто доставляем Торннастору более свежий материал для патоморфологических исследований, чем обычно.

Доктор Приликла, — продолжала кельгианка, — порой боится сказать то, что думает, поскольку опасается неблагоприятной эмоциональной реакции окружающих. У этого пациента он зарегистрировал эмоцию боли. Как вы помните, это чувство было настолько интенсивно, что Приликла извинился и улетел сразу же после окончания операции. Я так думаю, доктор, этот пациент более не способен ясно мыслить и чувствует только боль. Насколько я понимаю, ваша тактика ясна?

– Нэйдрад! — сердито воскликнул Конвей, но оборвал себя. Фактически сказали Мерчисон и Нэйдрад об одном и том же, вот только кельгианка, как и все ее сородичи, была напрочь не способна на тактичность.

Конвей на миг задержал взгляд на двухметровой гусенице‑многоножке, покрытой густой серебристо‑серой шерстью, которая непрестанно шевелилась. Движения шерсти у кельгиан происходили непроизвольно, они отражали реакцию этих существ на внешние и внутренние стимулы. Шерсть служила выразителем эмоций, которых в речи недоставало. Другой кельгианин по движению шерсти собрата всегда отчетливо видел, каковы испытываемые им чувства, потому говорили они всегда только о том, что думали. Понятия дипломатии, тактичности, лжи были для кельгиан совершенно чуждыми. Конвей вздохнул.

Постаравшись не выдать собственных сомнений относительно состояния пациента, он решительно проговорил:

– Торннастор предпочел бы скорее собрать из частей живое существо, чем разрезать на части мертвое. Кроме того, в ряде случаев эмпатический диагноз Приликлы оказывался точнее данных инструментального обследования, поэтому мы не вправе безоговорочно считать этого пациента безнадежным. Как бы то ни было, до тех пор, пока мы не доберемся до госпиталя, за его лечение отвечаю я.

Давайте постараемся обойтись без лишних эмоций, — добавил он. — Это непрофессионально и нетипично для вас обеих.

Нэйдрад гневно пошевелила шерстью и издала звук, который транслятор Конвея переводить отказался, а Мерчисон сказала:

– Вы, безусловно, правы. Нам встречались и более тяжелые случаи. Сама не понимаю, почему меня так тревожит этот пациент. Наверное, я старею.

– Начальная стадия старческого маразма могла бы быть объяснением столь нехарактерного поведения, — буркнула кельгианка, — хотя в моем случае это не так.

Мерчисон покраснела.

– Старшей сестре подобные заявления позволительны, но вам, доктор, соглашаться с этим я бы не советовала, — сердито проговорила она.

Конвей неожиданно рассмеялся.

– Успокойтесь. Я и не подумал бы согласиться с такой очевидной неправдой, — сказал он. — А теперь, если вы уверены в том, что собрали все сведения о нашем больном, которые понадобятся Торннастору, я бы посоветовал вам обеим отдохнуть. Из гиперпространства мы выйдем через шесть часов. Если не сможете уснуть, хотя бы постарайтесь не слишком переживать за пациента, иначе это пагубно скажется на Приликле.

Мерчисон кивнула и следом за Нэйдрад вышла из палаты. Конвей, который больше чувствовал себя как недомогающий пациент, нежели как лечащий врач, включил систему звукового оповещения, которая разбудила бы его, если бы в состоянии ЭГКЛ произошли какие‑то ухудшения, улегся на носилки рядом с пациентом и закрыл глаза.

Ни земляне‑ДБДГ, ни кельгиане ДБЛФ не обладали способностью полностью владеть своим сознанием. Очень скоро выяснилось, что Мерчисон и Нэйдрад все‑таки волновались за больного и в процессе своего волнения излучали неблагоприятные эмоции. Не открывая глаз, Конвей услышал тихое биение крылышек под потолком, а еще через пару мгновений прозвучала негромкая мелодичная трель, а из транслятора послышалось:

– Прости меня, друг Конвей. Ты спал?

– Ты же знаешь, что нет, — отозвался Конвей, открыл глаза и увидел парящего над ним под самым потолком Приликлу. Маленький эмпат заметно дрожал, обуреваемый вихрем эмоций — своих собственных и пациента.

Доктор Приликла принадлежал к физиологическому типу ГНЛО, то есть внешне напоминал очень крупную стрекозу с шестью лапками и двумя парами радужных крылышек. Отличительной особенностью его являлось наличие органа, способного очень тонко распознавать чужие эмоции. Только на Цинруссе, где атмосфера была очень плотной, а давление в восемь раз ниже земного, раса насекомых смогла дорасти до таких размеров, развить разум и построить развитую цивилизацию.

Но и в госпитале, и на борту «Ргабвара» Приликле грозила смертельная опасность в течение почти всего рабочего дня. Ему приходилось пользоваться устройством нивелирования гравитации везде за пределами собственной каюты, потому что от того давления, которое для большинства его коллег было нормальным, Приликлу могло мгновенно расплющить в лепешку. Разговаривая с кем‑либо, Приликла предусмотрительно держался на расстоянии, чтобы его никто случайно не задел рукой или щупальцем.

Конечно, никто бы намеренно не пожелал причинить вред этому крошечному существу — его все просто обожали. Эмпатическая способность цинрусскийца вынуждала его быть подчеркнуто учтивым и заботливым со всеми без исключения — так он старался окружить себя благоприятным эмоциональным излучением. Но конечно, окончательно обезопасить себя маленький эмпат не мог и потому очень страдал, чувствуя боль пациента и сопутствующие ей сильнейшие эмоции, а также непроизвольные эмоции коллег по работе.

– А вот тебе следовало бы поспать, Приликла, — заботливо проговорил Конвей. — Или Мерчисон и Нэйдрад излучают слишком громкие эмоции?

– Нет, друг Конвей, — смущенно отозвался эмпат. — Их эмоциональное излучение беспокоит меня не больше, чем излучение остальных существ на борту корабля. Я прилетел, чтобы посоветоваться с тобой.

– Отлично! — обрадовался Конвей. — У тебя появились какие‑то полезные мысли насчет лечения нашего…

– Я хотел бы посоветоваться насчет себя, — сказал Приликла, допустив жуткую невежливость (для цинрусскийца) тем, что прервал своего собеседника без предварительных извинений. Его тельце и лапки резко дрогнули от ответной реакции Конвея, затем он добавил: — Прошу тебя, друг мой, следи за своими чувствами.

Конвей постарался настроиться на клинический лад. Маленький цинрусскиец был его другом, коллегой, бесценным помощником практически все время с тех пор, как Конвея назначили Старшим врачом. Конвею стало не по себе. Приликла явился к нему, как к врачу. Следовало вести себя с ним как можно более сдержанно. Конвей постарался думать о Приликле, как о пациенте, только как о пациенте… и мало‑помалу эмпат успокоился и перестал дрожать.

– На что, — задал Конвей вопрос врачей всех времен и народов, — ты жалуешься?

– Не знаю, — ответил цинрусскиец. — Никогда прежде не испытывал ничего подобного. Такое состояние неизвестно среди представителей моего вида. Я смущен, друг Конвей, и напуган.

– Симптомы? — коротко поинтересовался Конвей.

– Эмпатическая гиперчувствительность, — ответил Приликла. — Эмоции, излучаемые тобой, остальными медиками и членами экипажа, чрезвычайно сильны. Я ясно ощущаю чувства лейтананта Чена, находящегося в энергетическом отсеке, чувства остальных членов экипажа, которые находятся в отсеке управления, хотя они довольно далеко от меня. Вполне закономерные чувства разочарования и сожаления, вызванные неудачей спасательной операции, доходят до меня с ужасающей интенсивностью. Мы и прежде сталкивались с подобными трагедиями, друг Конвей, но такая эмоциональная реакция на состояние существа, которое нам совершенно не знакомо, такая реакция… она…

– Короче говоря, — прервал его Конвей, — мы все жутко расстроены. Пожалуй, сильнее, чем следовало бы, и наши чувства носят кумулятивный характер. А ты, обладая повышенной чувствительностью к эмоциям, ощущаешь их более сильно. Этим и может объясняться твоя гиперчувствительность.

Эмпат задрожал от усилия, которое ему потребовалось для того, чтобы выразить несогласие.

– Нет, друг Конвей, — сказал он. — Дело не в состоянии и эмоциональном излучении ЭГКЛ, как бы ни было оно неприятно для меня. Дело в обычном, обыденном излучении всех остальных — мелких вспышках замешательства, раздражения, необычных эмоциях, которые вы, земляне, именуете юмором, — все это настолько сильно воздействует на меня, что мне трудно ясно мыслить.

– Понимаю, — автоматически отозвался Конвей, хотя на самом деле ровным счетом ничего не понимал. — А помимо гиперчувствительности есть еще какие‑нибудь симптомы?

– Какие‑то неприятные ощущения в конечностях и нижней части туловища, — ответил Приликла. — Я осмотрел эти участки своего тела с помощью сканера, но никаких нарушений не обнаружил.

Конвей потянулся было за своим карманным сканером, но передумал. Без цинрусскийской мнемограммы он вряд ли бы додумался, как искать причину дурного самочувствия Приликлы. Кроме того, Приликла сам был первоклассным диагностом и хирургом, и если уж он сказал, что не нашел у себя никаких нарушений, значит, так оно и было.

– Цинрусскийцы подвержены заболеваниям только в детстве, — продолжал Приликла. — Взрослые время от времени страдают кое‑какими отклонениями от нормы неорганического характера. Симптомы, как это всегда бывает при расстройствах психики, многообразны, и некоторые из них напоминают те, что наблюдаются у меня…

– Глупости, ты вовсе не сходишь с ума! — вмешался Конвей.

Однако на самом деле он не был так уж уверен в том, что это не так. Кроме того, ему было неприятно осознавать, что чувства его прекрасно видны Приликле. Маленький эмпат снова начал дрожать, как в ознобе.

– Самый легкий путь, — сказал Конвей, стараясь обрести профессиональное спокойствие, — состоит в том, чтобы вкатить тебе хорошую дозу успокоительного. Ты это понимаешь не хуже меня. Но ты слишком хороший врач для того, чтобы ввести себе лекарство, которое, как мы оба понимаем, только снимет симптомы, но никак не ликвидирует само заболевание. Поэтому ты первым делом обратился ко мне. Верно?

– Верно, друг Конвей, — отозвался цинрусскиец.

– Отлично, — поспешно кивнул Конвей. — Кроме того, ты понимаешь, что мы не в состоянии ничего поделать с твоей болезнью до тех пор, пока не доберемся до госпиталя. Пока же мы все‑таки прибегнем к успокоительному средству. Я хочу, чтобы ты получил солидную дозу и впал в бессознательное состояние. Естественно, ты освобожден от всех медицинских обязанностей до тех пор, пока мы не найдем ответ на твою маленькую проблему.

Конвей почти физически ощущал все возражения, которые хотелось выразить крошке‑эмпату в то время, когда он бережно укладывал его на носилки, оборудованные устройством для понижения гравитации, и закреплял тоненькие ремешки. Наконец Приликла заговорил:

– Друг Конвей, — сказал он, — тебе известно, что я — единственный медицинский сотрудник‑эмпат в госпитале. Нашему пациенту потребуется обширная и тонкая нейрохирургическая операция. Если мое состояние не позволит мне принять непосредственное участие в операции, мне бы хотелось, чтобы меня разместили в палате по соседству, чтобы моя эмоциональная гиперчувствительность позволила мне следить за эмоциональным излучением ЭГКЛ.

Тебе не хуже меня известно, — продолжал он, — что операция на головном мозге у существа, принадлежащего к новому для нас виду, в большом смысле носит экспериментальный характер, что она очень, очень рискованна. Только мое эмпатическое чутье способно подсказать, верно ли пойдет хирургическое вмешательство. Став пациентом, я не утратил своей способности эмапата‑диагноста. Друг Конвей, я хочу, чтобы ты пообещал мне, что меня разместят как можно ближе к пациенту и что я буду в сознании, пока будет идти операция.

– Ну… — уклончиво проговорил Конвей.

– Тебе известно, что я — не телепат, — проговорил Приликла так тихо, что Конвею пришлось прибавить громкость транслятора, — но твои чувства, если ты не намерен сдержать обещания, будут мне видны.

Конвей еще ни разу не сталкивался с такой резкостью со стороны всегда такого робкого Приликлы. Он задумался о том, о чем просил его эмпат. Фактически тот просил, чтобы его, впавшего в состояние эмоциональной гиперчувствительности, подвергли сильнейшей эмоциональной травме в процессе длительного оперирования пациента. В связи с тем, что врачи впервые будут оперировать пациента, принадлежащего к новому для них виду, прогнозировать действие обезболивающих средств крайне трудно. На миг Конвей утратил способность рассуждать холодно, как подобает истинному клиницисту, и ему стало тревожно за Приликлу — так тревожился бы он о здоровье близкого друга или родственника.

Приликла задрожал, но успокоительное средство уже начало действовать, и очень скоро цинрусскиец потерял сознание, и чувства, испытываемые Конвеем, перестали его волновать.

– Говорит приемное отделение, — прозвучал из динамика обезличенный компьютерный голос. — Пожалуйста, представьтесь. Перечислите посетителей, пациентов и сотрудников и назовите тип их физиологической классификации. Если вы не способны сделать это в связи с травмой, помрачением сознания или незнанием физиологической классификации, пожалуйста, установите с нами визуальный контакт.

Конвей кашлянул и быстро проговорил:

– Корабль неотложной помощи «Ргабвар», Старший врач Конвей. Сотрудники и два пациента, все — теплокровные, кислорододышащие. Типы классификации: землянин‑ДБДГ, цинрусскиец‑ГНЛО, кельгианка‑ДБЛФ. Один пациент — ЭГКЛ, происхождение неизвестно, жертва космической аварии, степень тяжести — девятая. Второй пациент — наш сотрудник, ГНЛО, степень тяжести третья. Нам нужно…

– Приликла?

– Да, Приликла, — ответил Конвей. — Нам нужна операционная с соответствующей средой и палата интенсивной терапии для ЭГКЛ, лечение которого следует начать немедленно, а также соседняя палата для ГНЛО, чья эмпатическая способность может потребоваться во время операции. Это возможно?

Несколько минут молчали, затем сотрудник приемного отделения ответил:

– Причаливайте к девятому шлюзу на сто шестьдесят третьем уровне, «Ргабвар». Ваш корабль получает красный код срочности. Ожидаемое время прибытия?

Флетчер взглянул на астрогатор, а лейтенант Доддс ответил:

– Через два часа семь минут, сэр.

– Подождите, — сказали из приемного отделения.

Последовала новая пауза, на этот раз — более долгая. Наконец голос зазвучал снова:

– Диагност Торннастор желает обсудить состояние и картину обмена веществ пациента с патофизиологом Мерчисон и вами как можно скорее. Во время операции Торннастору будет ассистировать Старший врач Эдальнет. Обоим нужны сведения о типе и степени тяжести травм ЭГКЛ. Они просят, чтобы вы немедленно передали им фотоснимки и сканограммы. Если других инструкций не последует, пока вам рекомендовано наблюдать за пациентом‑цинрусскийцем. Как только представится возможность, о Приликле с вами будет говорить Главный психолог О'Мара.

Предстояли весьма напряженные два часа и семь минут.

За обзорным иллюминатором «Ргабвара» на глазах вырастала конструкция космического госпиталя. Из крошечной светящейся точки постепенно выросло нечто, смутно напоминающее гигантскую рождественскую елку. Тысячи иллюминаторов госпиталя горели всеми цветами радуги, поскольку пациентам и сотрудникам требовалось освещение самых разных цветов и интенсивности.

Через несколько минут после того, как «Ргабвар» причалил к девятому шлюзу, пациента‑ЭГКЛ и Приликлу разместили в третьей операционной и седьмой палате соответственно на сто шестьдесят третьем уровне. Конвей плохо знал этот уровень. Здесь еще не закончилось переоборудование — когда‑то тут располагались жилые помещения сотрудников ФРОБ, ФГЛИ и ЭЛНТ. Теперь у тралтанов, худлариан и мельфиан появились более просторные комнаты, а прежнее место их обитания постепенно превращалось в отделение интенсивной терапии для теплокровных кислорододышащих пациентов. Здесь уже были обустроены операционные театры, реанимационные, обсервационные палаты и палаты для выздоравливающих, диетическая кухня, где можно было готовить еду для всех известных представителей расы теплокровных кислорододышащих существ.

В то время как Нэйдрад и Конвей занимались размещением пациента ЭГКЛ в операционной и подключали его к системе жизнеобеспечения, прибыли Торннастор и Эдальнет.

То, что для участия в операции был избран Старший врач Эдальнет, было вполне естественно — если не сказать «неизбежно». Он был не просто одним из лучших хирургов в госпитале, постоянным носителем четырех мнемограмм и (по слухам) в самом скором времени должен был быть произведен в диагносты. Пожалуй, этот крабоподобный мельфианин по ряду физиологических параметров из всех сотрудников был наиболее близок к пациенту ЭГКЛ. А это являлось жизненно важным фактором в тех случаях, когда не имелось соответствующей мнемограммы. Что же касалось Торннастора, слоноподобного Главного диагноста Отделения Патофизиологии, то их с пациентом объединяло разве что только то, что оба они дышали воздухом одинакового состава.

Невзирая на то, что Торннастор был тралтаном, то есть одним из самых массивных разумных существ в Федерации, он был неплохим хирургом. Но в данном случае на нем прежде всего лежала ответственность за быстрое исследование физиологии и обмена веществ пациента. Он должен был на основании своего богатейшего опыта в области многовидовой патофизиологии и с помощью уникального оборудования, имевшегося в его отделении, срочно синтезировать необходимые медикаменты, а именно: безопасный анестетик и средства для свертывания крови и регенерации тканей.

Эдальнет и Конвей уже успели подробно обсудить проблемы предстоящей операции, а Мерчисон успела переговорить со своим шефом, Торннастором. Он понимал, что на первом этапе придется заниматься ликвидацией самых тяжелых структурных поражений, после чего должна была последовать исключительно деликатная, опасная, почти невероятная операция на головном мозге и примыкающих к нему органах, пострадавших вследствие разлома раковины пациента. На этой стадии операции, если к тому времени ЭГКЛ не превратился бы в подобие овоща, должен был потребоваться мониторинг Приликлы с его уникальной эмпатической способностью.

Присутствие Конвея уже не было необходимо. Гораздо больше пользы он бы принес, обсудив состояние Приликлы с О'Марой.

Конвей извинился и ушел. Эдальнет помахал ему на прощание клешней, которую в данный момент обрызгивал быстро сохнущим аэрозольным пластиком, заменявшим мельфианскими медикам хирургические перчатки. Торннастор четырьмя глазами одновременно осматривал пациента, смотрел на Мерчисон и дисплеи приборов, потому даже не увидел, как ушел Конвей.

В коридоре Конвей на секунду остановился, чтобы продумать наиболее короткий путь к кабинету Главного психолога. Он знал, что три уровня над тем, где он находился сейчас, — обитель хлородышащих илленсиан. Если бы он даже не знал этого, его бы об этом предупредили соответствующие значки на крышках переходных люков. А вот на нижерасположенных уровнях такой опасности не было, поскольку там обитали МСВК и ЛСВО. Они дышали кислородом, притяжение, необходимое им, было вчетверо меньше земного, а внешне они напоминали тощих трехногих аистов. Еще ниже располагались наполненные водой палаты для чалдериан, под ними — первый из административных уровней, где и находился кабинет О'Мары.

По пути вниз Конвея поприветствовали щебетом двое медиков налладжимцев‑МСВК, а один из таких же выздоравливающих пациентов чуть было не врезался на лету в его грудь. Наконец Конвей добрался до люка, ведущего на уровень, где лечили пациентов‑АУГЛ. Для того чтобы преодолеть этот участок пути, ему пришлось переодеться в легкий скафандр и проплыть через несколько огромных цистерн с теплой зеленоватой водой, в которой нежились тридцатиметровые, напоминавшие бронированных крокодилов, обитатели планеты Чалдерскол. Еще через двадцать три минуты, не успев отряхнуть с одежды капельки чалдерианской воды, Конвей вошел в кабинет О'Мары.

Майор О'Мара указал Конвею на предмет мебели, предназначенный для ДБЛФ, и проворчал:

– Не сомневаюсь, вы были слишком заняты работой, доктор, и потому не нашли времени связаться со мной. Теперь не тратьте времени на извинения и расскажите мне о Приликле.

Конвей осторожно опустился в кельгианское кресло и стал рассказывать о состоянии цинрусскийца — от появления симптомов до того момента, когда потребовалось ввести эмпату успокоительное. Конвей сказал и обо всех обстоятельствах, сопутствовавших заболеванию цинрусскийца. Пока он говорил, Главный психолог сохранял бесстрастное выражение лица. И по глазам О'Мары, за которыми скрывался ум гениального психоаналитика, прочесть что‑либо возможным не представлялось.

Будучи Главным психологом крупнейшего в Федерации многовидового госпиталя, он отвечал за психологическое и психическое здоровье персонала, состоящего из нескольких тысяч существ, принадлежащих к более чем шестидесяти видам. Имея звание майора, он не относился к высшим военным чинам в администрации госпиталя, да и присвоили ему это звание в свое время по причинам исключительно административного характера. Тем не менее О'Мара обладал поистине неограниченной властью. Для него сотрудники тоже были пациентами, независимо от их звания. Важнейшей составной частью работы О'Мары было то, чтобы определять, какой врач будет лечить конкретного пациента, а пациентов в госпиталь ежедневно прибывало неисчислимое множество, и притом самых разных. Главным было то, чтобы ни со стороны медика, ни со стороны пациента не проявилось ксенофобической реакции.

Кроме того, О'Мара курировал медицинскую элиту госпиталя — диагностов. Однако, судя по словам самого О'Мары, причина высокого уровня психологической устойчивости самых разных и порой весьма ранимых сотрудников госпиталя крылась в том, что все они его слишком сильно боялись, чтобы позволить себе сойти с ума.

О'Мара внимательно смотрел на Конвея все время, пока тот говорил, а когда он завершил свой отчет, сказал:

– Ваше сообщение ясно, конкретно и, по всей вероятности, точно, доктор, но вы являетесь близким другом пациента, поэтому не исключается вероятность того, что вы что‑то преувеличиваете, а чего‑то не договариваете. Вы не психолог, вы — терапевт и хирург с большим опытом в лечении пациентов разных видов. Вы почему‑то решили, что цинрусскийца следует лечить в моем отделении. Понимаете, какие передо мной возникают сложности? Прошу вас, опишите мне ваши собственные чувства на протяжении исполнения последнего задания — от момента проведения спасательной операции до настоящего времени. Но прежде всего скажите мне, вы себя хорошо чувствуете?

В данный момент Конвей чувствовал, что у него резко подскочило артериальное давление.

– Постарайтесь быть как можно более объективным, — добавил О'Мара.

Конвей глубоко вдохнул и медленно выдохнул через нос.

– После того как мы срочно вылетели на место катастрофы, все мы, и я в том числе, испытали чувство глубокого огорчения из‑за того, что спасти удалось всего одного пострадавшего. Но вы ошибаетесь, майор. Повторяю: это чувство овладело абсолютно всеми, кто был на борту «Ргабвара», и все же оно не было настолько сильным, чтобы им можно было объяснить развившуюся у цинрусскийца гиперчувствительность. Приликла улавливал с болезненной интенсивностью эмоциональное излучение членов экипажа, находившихся в другом конце корабля, — а на таком расстоянии эмоциональное излучение обычно едва различимо. Я же не подвержен ни болезненной сентиментальности, ни преувеличениям. А конкретно в данный момент я чувствую себя точно так же, как я обычно себя чувствую в этом треклятом кабинете, и…

– Не забывайте, я попросил вас об объективности, — сухо оборвал его О'Мара.

– Я вовсе не собирался подменять вас и заниматься психологической диагностикой, — продолжал Конвей, понизив голос, — но судя по всему, у Приликлы какие‑то психологические проблемы. В результате у него развилось какое‑то непонятное заболевание, или дисфункция внутренних органов, или разладилась эндокринная система. Но чисто психологическая причина его состояния также вероятна, и ее…

– Вероятно все что угодно, доктор, — нетерпеливо прервал Конвея О'Мара. — Давайте поконкретнее. Что вы намерены делать с вашим другом и чего именно вы хотите от меня?

– Две вещи, — ответил Конвей. — Во‑первых, хочу попросить вас, чтобы вы лично оценили состояние Приликлы…

– Вы отлично знаете, что я это и так сделаю, — буркнул О'Мара.

– …А во‑вторых, я прошу вас записать мне мнемограмму ГНЛО, — закончил Конвей, — чтобы я смог подтвердить или опровергнуть органическую причину заболевания Приликлы.

О'Мара ответил не сразу. Лицо его осталось столь же бесстрастным, как глыба базальта, а вот во взгляде все‑таки проскользнула озабоченность.

– Вам уже случалось получать записи мнемограмм, и вы знаете, каковы могут быть последствия. Но мнемограмма ГНЛО… особенная. Получив ее, вы будете себя чувствовать, как жутко несчастный цинрусскиец. Вы не диагност, Конвей, — по крайней мере пока вы не диагност. Вам лучше подумать.

Конвей по собственному опыту знал, что мнемограммы представляли собой странную смесь невыразимой благодати и неизбежного зла. Навыки в области межвидовой хирургии приходили по мере обучения, практики и опыта, и все же ни одно существо не смогло удержать в своем мозгу огромный объем сведений по физиологии, необходимых для лечения такого многообразного контингента пациентов, коими был битком набит Главный Госпиталь Двенадцатого Сектора. Средством решения этой важнейшей проблемы в свое время стали мнемограммы, являвшиеся записями излучения мозга медицинских светил, принадлежащих к самым разным видам, и содержали все их познания в области медицины. Чаще всего мнемограммы записывались на короткое время. Если, например, врачу‑землянину нужно было лечить пациента‑кельгианина, он получал кельгианскую мнемограмму до окончания курса лечения, после чего мнемограмма стиралась. Однако время, в течение которого медик являлся носителем мнемограммы, становилось для него далеко не самым приятным.

И утешали себя врачи, временные носители мнемограмм, только тем, что им живется все‑таки легче, чем диагностам.

Диагносты находились на вершине медицинской иерархии госпиталя. Только они, существа, доказавшие свою невероятную психологическую стабильность, могли одновременно носить в своем сознании до десятка мнемограмм. Именно диагносты, чьи умы были переполнены знаниями, проводили первые исследования в области ксенологической медицины, именно они занимались диагностикой и лечением заболеваний и травм у пациентов, принадлежащих к впервые обнаруженным видам. В госпитале ходила поговорка (по слухам, ее автором был не кто иной, как сам О'Мара): «Всякий, кому хватило ума податься в диагносты, — безумец».

Дело в том, что при записи мнемограммы реципиенту передавались не только познания донора в области физиологии, а и его память, его личные качества. В итоге диагност как бы добровольно прививал себе форму множественной шизофрении. Его разум населяли сознания существ, самая система логики которых порой была для диагноста дикой. Кроме того, медицинские гении самых разных планет в большинстве своем были существами с препротивным характером — несдержанными, агрессивными.

Конвей понимал, что подобное ему не грозит в случае с цинрусскийской мнемограммой. Сородичи Приликлы были существами, приятными во всех отношениях — стеснительными, дружелюбными, симпатичными.

– Я уже подумал, — сказал Конвей.

О'Мара кивнул и проговорил в микрофон настольного коммуникатора:

– Каррингтон? Старшему врачу Конвею необходимо записать мнемограмму ГНЛО, после которой следует обязательно ввести успокоительное средство на один час. Я буду на сто шестьдесят третьем уровне, в отделении интенсивной терапии, — он неожиданно глянул на Конвея и усмехнулся, — где постараюсь не говорить медикам, что им надо делать.

Конвей очнулся и увидел над собой лицо, похожее на розовый надувной шарик. У него сразу возникло инстинктивное желание поскорее уползти вверх по стене, чтобы на него, не дай Бог, не рухнуло массивное тело, которому принадлежало это лицо. Затем произошло мысленное смещение перспективы — черты лица, нависшего над Конвеем, отразили озабоченность, стройное тело землянина в зеленой форме офицера Корпуса Мониторов выпрямилось.

Лейтенант Каррингтон, один из ассистентов О'Мары, сказал:

– Не волнуйтесь, доктор. Медленно сядьте, затем встаньте. Сосредоточьтесь, поставьте на пол ваши две ноги и не переживайте из‑за того, что их у вас не шесть, как у цинрусскийца.

До сто шестьдесят третьего уровня Конвей добирался довольно долго. Он то и дело шарахался в сторону даже от существ, которые были гораздо меньше него, потому что цинрусскийский компонент его сознания полагал, что они большие и опасные.

У Мерчисон он узнал, что О'Мара — в палате у Приликлы и что до этого он заглянул в операционную, чтобы поговорить с Торннастором и Эдальнетом об основах физиологии и вероятном влиянии окружающей среды на пациента ЭГКЛ, но Тралтан и мельфианин были слишком заняты и с О'Марой говорить не стали.

Не стали они говорить и с Конвеем, и он понял почему. Операция стала неотложной, и трудно было сказать, сколько времени было отпущено хирургам.

Мерчисон в промежутках между громоподобными распоряжениями Торннастора негромко рассказывала Конвею о том, как проходила операция. Оказалось, что, когда час назад из головного мозга пациента были удалены осколки раковины, его состояние вдруг резко ухудшилось. Это ухудшение заметил Приликла, который непосредственно в операции не участвовал в связи с плохим самочувствием, но продолжал принимать участие в судьбе пациента как врач‑эмпат. Воспользовавшись своим служебным положением, Приликла отправил дежурную сестру из своей палаты в операционную, дабы она рассказала хирургам о его ощущениях, и настойчиво порекомендовал им транслировать ход операции на монитор в его палате, чтобы он имел возможность ассистировать.

Причиной ухудшения состояния больного стало кровотечение из нескольких крупных сосудов, открывшееся после удаления из головного мозга обломков раковины. Оба хирурга согласились на предложение Приликлы, поскольку без эмпатического мониторинга уровня сознания пациента они не смогли бы определить, как сказывается их тонкая, опасная и спешная работа на его состоянии — положительно, отрицательно или никак.

– Прогноз? — еле слышно спросил Конвей. Но прежде чем Мерчисон успела ответить, стебелек одного из глаз Торннастора вывернулся назад, и диагност воззрился на Конвея.

– Если в течение ближайших тридцати минут у больного не произойдет обширного мозгового кровоизлияния, — резко проговорил диагност, — то, весьма вероятно, впоследствии ему грозит смерть от дегенеративных процессов, связанных со старением. А теперь прекратите отвлекать мою ассистентку, Конвей, и займитесь своим собственным пациентом.

По пути в седьмую палату Конвей задумался о том, каким образом Приликла способен оценивать эмоциональное излучение пребывавшего в бессознательном состоянии ЭГКЛ, в то время как вокруг цинрусскийца бушевали эмоции, излучаемые десятками существ, пребывавших в полном сознании. Может быть, эмпату это удавалось за счет болезненной гиперчувствительности? Однако какая‑то частичка разума подсказывала Конвею, что это не так.

В палате оказался О'Мара. Здесь царила невесомость, и Главный психолог, держась за скобу, парил в воздухе и вместе с Приликлой наблюдал за ходом операции с помощью палатного монитора.

– Конвей, прекратите! — резко проговорил О'Мара.

А ведь он постарался сдержаться, когда увидел, в каком состоянии эмпат. Но половина его сознания теперь принадлежала цинрусскийцу, представителю вида, заслуженно считавшегося самым чувствительным и жалостливым в Галактической Федерации, и эта половина содрогнулась при виде страдавшего собрата. А человеческая половина сознания Конвея, естественно, сострадала другу, попавшему в беду. Как трудно было обеим половинкам его сознания сохранить профессиональное спокойствие!

– Мне очень жаль, — смущенно проговорил он.

– Я знаю, друг Конвей, — обернувшись к нему, отозвался Приликла. — Тебе не стоило записывать эту мнемограмму.

– Его об этом предупреждали, — буркнул О'Мара, но на Конвея посмотрел с тревогой.

Конвей чувствовал себя существом, принадлежащим к расе эмпатов. Вся его память, вся его жизнь в обличье ГНЛО принадлежали здоровому и счастливому эмпату, но он перестал быть эмпатом. Он мог видеть, слышать Приликлу, прикасаться к нему, но у него недоставало органа, который позволил бы ему ощущать эмоции друга. Если бы это было ему дано, то каждое слово, каждая фраза, каждый жест для него приобретали бы особенную, тончайшую окраску — именно это и ощущали при визуальном контакте двое цинрусскийцев. Конвей помнил, что владел способностью эмпатического контакта, помнил о том, что владел ею всю свою жизнь, но теперь он стал в этом смысле глухонемым. И то, что он теперь ощущал рядом с Приликлой, было всего лишь плодом его воображения. Это была симпатия, а не эмпатия.

Его человеческий мозг был лишен отдела, ответственного за эмпатию, и он не овладел ею за счет записи мнемограммы цинрусскийца. Однако в мнемограмме содержались и другие воспоминания — в частности, богатейшие знания по цинрусскийской клинической физиологии, и этими знаниями Конвей мог воспользоваться.

– Если вы не возражаете, доктор Приликла, — проговорил Конвей холодно и формально, — мне бы хотелось вас обследовать.

– Конечно, друг Конвей. — Приликла перестал судорожно подергиваться, его дрожь стала ритмичной, а это означало, что Конвей овладел своими эмоциями. — У меня появились новые, очень неприятные симптомы, доктор.

– Я вижу это, — сказал Конвей, осторожно приподнял одно из радужных крылышек Приликлы и прижал к его груди сканер. — Прошу тебя, опиши их.

За те два часа, что Конвей не видел Приликлу, состояние эмпата действительно изменилось. Его огромные глаза, снабженные тройными веками, странно потускнели, взгляд стал рассеянным, мышцы, поддерживающие крылья, обмякли и сморщились, четыре тоненькие ножки, благодаря ловкости которых Приликла стал одним из лучших хирургов в госпитале, были сцеплены и дрожали. В общем и целом он производил впечатление старого и жутко больного ГНЛО.

Конвей продолжал обследование, а цинрусскийская часть его сознания разделяла его человеческие опасения. И он сам, и цинрусскиец — донор мнемограммы — не сомневались в том, что Приликла, судя по его симптомам, близок к смерти.

Дрожь эмпата резко усилилась, но тут же утихла — Конвей снова овладел собой и спокойно проговорил:

– Я не нахожу ничего такого, что говорило бы о деформации, обструкции или инфекционном поражении внутренних органов и что могло бы быть причиной описываемых тобой симптомов. Не вижу я также и причины испытываемой тобой дыхательной недостаточности. Мое цинрусскийское alter ego подсказывает мне, что эмпатическая гиперчувствительность встречается у особей твоего вида в подростковом возрасте, однако и тогда она не имеет ничего общего по интенсивности с той, которую ощущаешь ты. Поэтому я позволю себе предположить, что у тебя имеет место непатогенное и нетоксичное поражение центральной нервной системы.

– Вы полагаете, что речь идет о психосоматическом заболевании? — резко вопросил О'Мара и указал на Приликлу. — Это, по‑вашему, похоже на психосоматику?

– Мне бы хотелось исключить такую вероятность, — сдержанно отозвался Конвей, а Приликле сказал: — Если ты не возражаешь, мы с майором О'Марой выйдем и обсудим твое состояние наедине.

– Конечно, друг Конвей, — ответил эмпат. Казалось, из‑за непрестанной дрожи его хрупкое тельце того и гляди распадется на кусочки. — Но пожалуйста, как можно скорее сотри эту цинрусскийскую мнемограмму. Твой повышенный уровень тревоги и сочувствия не на пользу ни тебе, ни мне. Не забывай, друг Конвей, донором твоей цинрусскийской мнемограммы был великий цинрусскийский медик, живший в далеком прошлом. Без ложной скромности могу сказать, что еще до того, как я поступил на работу в госпиталь, я достиг такого же опыта в медицине.

В истории медицины нашего вида, — продолжал он, — нет описаний ничего и близко напоминающего мое состояние. Комплекс симптомов беспрецедентен. Однако учитывая вероятность неорганической природы моего заболевания, я не в состоянии что‑либо оценить объективно. Тем не менее я всегда был оптимистичной и уравновешенной личностью, не страдал никакими расстройствами психики ни в детстве, ни в подростковом, ни в зрелом возрасте. У друга О'Мары имеется мой психологический файл, и он это подтвердит. Болезненные симптомы у меня появились и развились очень быстро, и это вселяет в меня надежду, что они могут столь же быстро исчезнуть.

– Быть может, Торннастор мог бы… — начал Конвей.

– От одной мысли о том, что ко мне приблизится этот бегемот с намерением меня обследовать… нет, тогда я сразу скончаюсь. К тому же Торннастор сейчас занят… Друг Эдальнет, осторожнее!

Приликла вдруг переключил все свое внимание на экран и продолжал:

– Давление, даже временное, в этой области вызывает выраженное понижение бессознательного эмоционального излучения ЭГКЛ. Предлагаю вам подобраться к этому нервному сплетению через отверстие в…

Остального Конвей не услышал — О'Мара решительно взял его за руку и уволок из палаты.

– Очень хороший был совет, — сказал Главный психолог, когда они удалились на некоторое расстояние от палаты. — Давайте сотрем эту мнемограмму, доктор, и по дороге до моего кабинета обсудим проблемы нашего маленького друга.

Конвей решительно покачал головой.

– Пока — нет. Приликла только что сказал все, что можно было сказать о его болезни. Жестокая реальность состоит в том, что цинрусскийцы — один из самых невыносливых видов в Федерации. Они не способны в течение долгого времени сопротивляться болезни или травме. Нам всем — мне, моему alter ego, да и вам, я так думаю — понятно: если мы немедленно не предпримем адекватных мер, Приликла умрет через несколько часов — в самом лучшем случае часов через десять.

Майор кивнул.

– Если вам не придет в голову какая‑нибудь гениальная идея, — мрачно продолжал Конвей, — а мне бы очень хотелось, чтобы она пришла, я пока еще поразмышляю, не стирая цинрусскийскую мнемограмму. Пока толку от нее было мало, но мне хотелось бы подумать без напряжения, без необходимости играть в психологические игры с самим собой, дабы не слишком сильно повредить пациенту своими эмоциями. Что‑то в этой болезни очень странное. Что‑то такое, чего я никак не могу уловить.

Поэтому я погуляю, — неожиданно заявил он. — Далеко не уйду. Просто отойду подальше, чтобы Приликла не улавливал моих эмоций.

О'Мара снова кивнул и, не сказав ни слова, удалился.

Конвей облачился в легкий защитный костюм и поднялся на три уровня вверх — туда, где обитали хлородышащие илленсиане, ПВСЖ — членистые многоножки. По людским меркам, илленсиан нельзя было назвать общительными существами, и Конвей надеялся, что пройдет через их наполненные желтоватым хлорным туманом коридоры, не останавливаясь и не отвлекаясь от раздумий. Но так не получилось.

Старший врач Гильвеш, который несколько месяцев назад вместе с Конвеем делал операцию дверланину‑ДБПК, проявил небывалую общительность и обратился к Старшему врачу с предложением поговорить о работе. Они столкнулись в узком коридорчике неподалеку от аптеки, и Конвею просто деваться было некуда.

У Гильвеша возникли сложности. Медик‑илленсианин пожаловался Конвею на то, что у него выдался сумасшедший денек: поголовно все больные требовали к себе не только внимания, но и одолели его просьбами дать им лекарств — в большинстве своем абсолютно ненужных. Он просто замотался, поскольку обязан был лично наблюдать за тем, как больные оные лекарства принимают. Соответственно измучились и младшие медики, и медсестры, и потому все успели переругаться. Поэтому Гильвеш извинился перед Конвеем за то, что не может оказать такому важному гостю подобающего гостеприимства, но сказал, что есть несколько больных, которые могут Конвея заинтересовать.

Как и все прочие медики, работавшие в госпитале, Конвей в свое время прошел курс многовидовой медицины и отлично знал основы физиологии, обмена веществ и самые распространенные заболевания большинства существ, чьи родные планеты входили в состав Галактической Федерации. Однако для того, чтобы квалифицированно проконсультировать пациентов‑илленсиан, ему потребовалась бы илленсианская мнемограмма. Гильвеш это помнил не хуже самого Конвея. И все же Старшего врача настолько волновало нынешнее состояние его пациентов, что он был бы рад и тому, чтобы Конвей на них хотя бы одним глазком глянул и высказал свое мнение.

Конвей, одолеваемый тревогой за Приликлу и нагруженный цинрусскийской мнемограммой, был мало на что способен — он только издавал не слишком вразумительные ободряющие словечки, но Гильвеш, ни на миг не закрывая ротового отверстия, рассказывал ему о заболеваниях пищеварительного тракта и тяжелой грибковой инфекции, поражавшей все восемь, напоминавших маленькие лопаточки, конечностей илленсиан, и о множестве других болячек, которыми страдали его пациенты.

Да, действительно, пациенты были серьезно больны, однако ни у кого из них состояние не было критическим. Обезболивающие, которые им по их настоятельным просьбам вкатывал в высоченных дозах Гильвеш, мало‑помалу начинали действовать. Конвей походил с ним по палатам, но при первой возможности сослался на занятость и поспешно перебрался на более спокойные уровни, где лечили МСВК и ЛСВО.

Для этого ему снова пришлось пройти по сто шестьдесят третьему уровню, где он задержался и наведался в операционную, чтобы справиться о состоянии ЭГКЛ. Мерчисон без стеснения зевнула и сообщила, что операция идет благополучно и что Приликла доволен эмоциональным излучением пациента. К Приликле Конвей заходить не стал.

Спустившись ниже, Конвей убедился в том, что и там выдался горячий денек, и его снова попросили проконсультировать больных. Таких просьб избежать было трудно — ведь он был Конвеем, Старшим врачом, который на весь госпиталь славился способностью порой прибегать к самым неортодоксальным идеям и методам диагностики и лечения. Здесь Конвею удалось дать ряд полезных, пусть и ортодоксальных советов — потому что он стал носителем цинрусскийской мнемограммы, а цинрусскийцы, пожалуй, ближе всего напоминали по характеру налладжимцев ЛСВО и эврилиан МСВК — хрупких птицеподобных существ, которые ужасно робели перед более крупными созданиями. Увы, пока он не мог найти никакого ответа — ни ортодоксального, ни необычного, на ту проблему, которую отчаянно пытался разрешить.

Проблему Приликлы.

Конвей подумал, не уйти ли к себе, где он мог бы в тишине и покое поразмышлять, но до его комнаты в другом конце госпиталя ему добираться надо было больше часа, а он не хотел уходить далеко от Приликлы. Как знать, вдруг его состояние могло внезапно ухудшиться? Поэтому Конвей терпеливо выслушивал пациентов‑налладжимцев, излагавших ему свои жалобы, и ощущал странную грусть, потому что цинрусскийская часть его сознания знала, что пациенты испытывают целую гамму страданий и чувств, но его человеческий мозг не был способен уловить их эмоционального излучения. Конвея словно отделяла от больных стеклянная стенка, через которую он только видел и слышал их.

И все же сквозь эту стенку проникало что‑то еще… Он явно почувствовал (до какой‑то степени) боль и страдания пациентов‑илленсиан, а теперь ощущал (очень слабо) те боли, которые испытывали налладжимцы и эврилиане вокруг него. А может быть, это просто с ним шутила шутки мнемограмма ГНЛО? Может быть, из‑за нее Конвей возомнил себя эмпатом?

«Стеклянная стенка», — вдруг подумал он, и в дальнем уголке его сознания искоркой вспыхнула идея. Он постарался раздуть из этой искорки огонек… Стекло… Что‑то такое, связанное со стеклом… быть может, со свойствами стекла?

– Прошу прощения, Китили, — сказал Конвей медику‑налладжимцу, который рассказывал ему о нетипично плохом самочувствии пациента, вылечить которого по идее можно было очень легко. — Мне нужно срочно повидаться с О'Марой.

Мнемограмму ГНЛО стер Каррингтон, поскольку Главного психолога зачем‑то срочно вызвали на илленсианский уровень, откуда совсем недавно ушел Конвей. Каррингтон, старший ассистент О'Мары, и сам был высококвалифицированным психологом. Он внимательно посмотрел на Конвея и спросил, не нужна ли ему помощь.

Конвей покачал головой и вымученно улыбнулся.

– Я хотел кое о чем спросить майора. Но он бы наверняка мне сказал «нет». Могу я воспользоваться коммуникатором?

Через несколько секунд на экране коммуникатора появилось лицо капитана Флетчера.

– «Ргабвар», отсек управления, — коротко проговорил капитан.

– Капитан, — сказал Конвей, — я хочу попросить вас об одолжении. Если вы согласитесь, хочу заверить вас в том, что вам не грозят никакие дисциплинарные меры. Дело чисто медицинское, и действовать вы будете по моему приказу.

Я придумал, как помочь Приликле, — продолжал он, а затем поведал капитану, что именно он придумал.

Флетчер, выслушав его, невесело проговорил:

– Я знаю, как себя чувствует Приликла, доктор. Нэйдрад бегает туда и обратно так часто, что у нас, похоже, скоро отвалится переходная труба. Она нам все время докладывает о самочувствии эмпата. Нет нужды затрагивать вопрос об ответственности. Вам явно нужен корабль для совершения несанкционированного вылета, и вы не сообщаете мне подробностей, чтобы на мне было меньше вины. Вы снова сглаживаете острые углы, доктор, но в данном случае я на вашей стороне и готов выполнить любые ваши инструкции.

Флетчер умолк. Впервые за время знакомства Конвея с этим человеком его холодное, бесстрастное, всегда почти неподвижное лицо вдруг смягчилось, а голос напрочь утратил обычный раздраженно‑педантичный тон.

– Но как я догадываюсь, — скорбно проговорил капитан, — вы прикажете мне вести «Ргабвар» к Цинруссу, где бы наш маленький друг мог умереть среди себе подобных.

Не дав Конвею ответить, Флетчер переключил коммуникатор на связь с медицинской палубой «Ргабвара», где находилась Нэйдрад.

А еще через полчаса Старшая сестра Нэйдрад и Конвей перекладывали Приликлу, который уже был в полубессознательном состоянии, на автономные носилки. В коридоре, ведущем к девятому шлюзу, мало кто подумал поинтересоваться, куда это они везут Приликлу, но вместо того чтобы отвечать тем, кто все‑таки проявлял к этому интерес, Конвей многозначительно постукивал по коробочке своего транслятора — дескать, не работает. Но когда они поравнялись с операционной, оттуда вышла Мерчисон и проворно загородила им дорогу.

– Куда это вы везете Приликлу? — требовательно вопросила она. Вид у нее был усталый и нехарактерно сердитый. Маленький эмпат даже задрожал сильнее.

– На «Ргабвар», — ответил Конвей, насколько мог спокойно. — А как там ЭГКЛ?

Мерчисон посмотрела на эмпата и, всеми силами сдерживая охватившие ее чувства, ответила:

– Очень хорошо, если учесть все обстоятельства. Его состояние стабильно. Рядом с ним постоянно дежурит Старшая сестра. Эдальнет отдыхает в соседнем помещении. Если что‑то случится, он через несколько секунд будет рядом с пациентом, но мы не ожидаем никаких серьезных проблем. На самом деле, по нашему прогнозу, ЭГКЛ вот‑вот придет в сознание. А Торннастор вернулся в Отделение Патофизиологии, чтобы изучить результаты тестов, которым мы подвергли Приликлу. И поэтому вам нельзя его увозить отсюда…

– Торннастор не сумеет вылечить Приликлу, — решительно оборвал ее Конвей, опустил глаза и добавил: — А вот мне вы могли бы помочь. Как думаете, вы сумеете продержаться на ногах еще пару часов? Пожалуйста, у нас очень мало времени.

Через пару секунд после того, как носилки были водворены на медицинской палубе «Ргабвара», Конвей связался по интеркому с Флетчером.

– Капитан, стартуйте как можно скорее. И подготовьте спускаемый аппарат.

– Спускаемый?.. — недоуменно проговорил Флетчер. — Мы ведь еще не отстыковались, не говоря уже о том, чтобы отлететь от госпиталя на такое расстояние, чтобы совершить прыжок в гиперпространство, а вас уже волнует посадка на Цинруссе! Вы уверены, что знаете, что…

– Я ни в чем не уверен, капитан, — прервал его Конвей. — Стартуйте и будьте готовы затормозить по моему приказу. Никакой прыжок нам, может быть, и не понадобится.

Флетчер, не сказав ни слова, прервал связь, а через несколько секунд в иллюминаторе стала видна удаляющаяся глыба космического госпиталя. Корабль набрал максимальную скорость, какая была дозволена на близком расстоянии от госпиталя, и летел так до тех пор, пока не удалился на километр… потом еще на километр. Но вид за иллюминатором никого не интересовал. Конвей не спускал глаз с Приликлы, а Мерчисон и Нэйдрад во все глаза смотрели на Конвея.

– В госпитале, — неожиданно проговорила патофизиолог, — вы сказали, что Торннастор не сможет вылечить Приликлу. Почему вы так сказали?

– Потому что Приликла не был болен, — ответил Конвей. Мерчисон совсем не по‑дамски раскрыла рот, у Нэйдрад шерсть заходила ходуном, а Конвей спросил у эмпата: — Верно, маленький друг?

– Думаю, да, друг Конвей, — отозвался Приликла. Это было первое, что он сказал с того момента, как его перенесли на борт неотложки. — Во всяком случае, сейчас со мной все в полном порядке. Однако я обескуражен.

– Не только ты! — воскликнула Мерчисон, но тут же умолкла, потому что Конвей снова вышел на связь с Флетчером.

– Капитан, — сказал он, — немедленно возвращайтесь к девятому шлюзу, чтобы мы могли забрать еще одного пациента. Включайте все наружные огни и плюйте на регулировку движения. И пожалуйста, соедините меня со сто шестьдесят третьим уровнем, с послеоперационной палатой, где лежит ЭГКЛ. Срочно.

– Хорошо, — холодно отозвался капитан. — Но мне хотелось бы получить объяснения.

– Вы их получите… — начал было Конвей, но не договорил. На экране возникло внутреннее убранство послеоперационной палаты и мордашка дежурной сестры, кельгианки. Она коротко и ясно сообщила Конвею о самочувствии прооперированного ЭГКЛ, и сообщение это для Конвея прозвучало пугающе.

Он прервал контакт и снова связался с капитаном:

– Времени мало, поэтому я просил бы вас послушать, пока я буду объяснять сложившееся положение дел — вернее, то, что я считаю сложившимся положением дел, остальным медикам. Согласно моему первоначальному плану, спускаемый аппарат должен был быть оборудован роботехнической аппаратурой с дистанционным управлением и использован в качестве изолятора‑бокса, но теперь на это нет времени. ЭГКЛ приходит в себя, и в любое мгновение госпиталь может превратиться в преисподнюю.

Он торопливо изложил свои соображения и завершил изложение объяснением чудесного выздоровления Приликлы.

– Единственное, что меня смущает, — сказал он, — так это то, что Приликлу нам снова придется подвергнуть эмоциональной пытке.

При воспоминании о пережитых страданиях лапки эмпата снова задрожали, но он сказал:

– Я переживу, друг Конвей. Ведь теперь я знаю, что это временное состояние.

Однако вывезти из госпиталя ЭГКЛ оказалось совсем не так просто, как Приликлу. Дежурная сестра, кельгианка, стала возражать, и потребовались объединенные усилия Нэйдрад, Мерчисон и Конвея для того, чтобы заставить ее подчиниться. А покуда они пререкались, Конвей отлично видел, как гуляла бешеными волнами шерсть обеих медсестер, какие малосимпатичные гримасы появлялись на лице Мерчисон. Все вели себя вспыльчиво и раздраженно, хотя он заранее предупредил: что бы ни случилось — держать себя в руках. О таком жутком шуме в послеоперационной палате скоро могло стать известно. Конвей этого совсем не хотел.

Пациент приходил в себя. Не было времени действовать по обычной схеме, оповещать начальство, пускаться в долгие объяснения. Не было. Но пришлось найти время, поскольку в палате неожиданно появились Эдальнет и О'Мара. Первым подал голос Главный психолог:

– Конвей!!! Что вы делаете с пациентом?

– Похищаю его! — с сарказмом отозвался Конвей и поспешно продолжал: — Простите, сэр, мы все немного не в себе. Мы ничего не можем с собой поделать, но хоть вы постарайтесь сдержаться. Эдальнет, будьте добры, помогите мне переключить систему жизнеобеспечения ЭГКЛ к аппаратуре, установленной на носилках. Времени осталось мало, поэтому объяснять я буду по ходу дела.

Старший врач мельфианин немного помедлил, постучал по полу шестью крабьими лапами и сказал:

– Хорошо, Конвей. Но если мне не понравится ваше объяснение, пациент останется здесь.

– Справедливо, — кивнул Конвей и взглянул на О'Мару, у которого, судя по выражению его лица, резко подскочило давление. — У вас, — сказал он, — в самом начале мелькнула верная идея, но все были слишком заняты, чтобы к вам прислушаться. Я бы и сам мог до этого додуматься, но мне помешала мнемограмма ГНЛО и тревога за Приликлу.

– Бросьте льстить и извиняться, Конвей, — оборвал его О'Мара. — Ближе к делу.

Конвей помог Мерчисон и Нэйдрад поднять ЭГКЛ и переложить на носилки. Эдальнет и дежурная сестра занялись переключением системы жизнеобеспечения. Не глядя на О'Мару, Конвей продолжал:

– Всегда, когда мы обнаруживаем новый разумный вид, первое, о чем нам следует себя спросить, это то, каким образом этот вид стал разумным. Только доминирующая на планете форма жизни обладает способностью достичь стадии цивилизованности, которая позволяет осуществлять межзвездные перелеты.

Поначалу Конвей не мог понять, каким образом сородичи ЭГКЛ могли стать на своей планете доминирующим видом, как они пробились к вершине древа эволюции. Эти существа не обладали никаким природным оружием, а двигательная мышца не позволяла им быстро спастись бегством при нападении врагов. Кое‑каким средством защиты была раковина — в том смысле, что она покрывала внутренние органы, но хищнику вполне достаточно было бы перевернуть эту здоровенную улитку вверх тормашками. Манипуляторные выросты у ЭГКЛ были гибкими и ловкими, но при этом — слишком короткими и слабыми для того, чтобы служить хотя бы для обороны. На своей родной планете ЭГКЛ должны были играть роль неудачников. Должны были бы — но этого не произошло, и у этого должна была быть причина.

Об этой причине, по словам Конвея, он догадался не сразу. Идея пришла ему в голову во время странствия по уровням, где лечили илленсиан, налладжимцев и эврилиан. В каждой палате он видел пациентов, заболевания которых были медикам отлично известны, точно диагностированы, но при этом больные жаловались на необычные симптомы, вследствие чего им требовалось назначение необычайно высоких доз обезболивающих средств. Заболевания, которые по идее должны были сопровождаться легким недомоганием, вызывали у пациентов сильнейшие боли. Эти боли до какой‑то степени ощутил даже сам Конвей, но приписал это игре воображения и воздействию цинрусскийской мнемограммы.

Сначала он предположил, что имеет место чистой воды психосоматика, но отказался от этой мысли: уж слишком широко распространенным было нетипичное состояние пациентов.

На обратном пути с места катастрофы все на борту «Ргабвара» пребывали в унынии, что вполне можно было понять и объяснить неудачей спасательной операции и плохим самочувствием Приликлы. Но при ретроспективном рассмотрении можно было утверждать, что в реакциях медиков и членов экипажа было что‑то неправильное, непрофессиональное. До известной степени все они пережили нечто подобное той гиперчувствительности, которая сразила Приликлу и которая сказалась на состоянии пациентов на тех уровнях, что располагались непосредственно над сто шестьдесят третьим. Конвей ощутил это на себе: слабая боль в желудке, неприятные ощущения в пальцах и кистях рук, необычное волнение в самых привычных обстоятельствах. Однако все эти явления проходили с увеличением расстояния: при посещении кабинета О'Мары и при стирании мнемограммы ГНЛО он чувствовал себя совершенно нормально — ну разве что только сильно переживал за Приликлу.

Об ЭГКЛ он не слишком беспокоился, потому что тот был вверен заботам Торннастора и Эдальнета.

– Но потом я стал думать о его травмах, — продолжал Конвей, — и о том, как я себя чувствовал на корабле и на тех уровнях, что расположены над сто шестьдесят третьим, где оперировали ЭГКЛ. В госпитале, покуда я был носителем мнемограммы ГНЛО, я был, если можно так выразиться, эмпатом, не владевшим эмпатией. И все же, похоже, я что‑то ощущал — эмоции, боль, состояния, мне не принадлежавшие. Я решил, что все эти ощущения носят симпатический характер и связаны с усталостью и волнением. Потом мне пришла в голову такая формула… Если степень страданий ЭГКЛ вычесть из симптомов, описываемых медиками и пациентами на вышерасположенных уровнях, то все должно прийти в норму. А это, как мне показалось, указывает на…

– На то, что ЭГКЛ — эмпат! — воскликнул О'Мара. — Как Приликла.

– Нет, не как Приликла, — решительно покачал головой Конвей. — Хотя очень вероятно то, что эмпатический орган доисторических предков ЭГКЛ и цинрусскийцев был аналогичным.

Конвей продолжал рассказ. На его взгляд, доисторическая жизнь на родной планете ЭГКЛ была намного опаснее, чем на Цинруссе. Во всяком случае, ЭГКЛ не были способны, как цинрусскийцы, вспорхнуть и улететь от хищников. При обитании в такой враждебной среде обладание эмпатической способностью особых радостей не сулило — она служила в лучшем случае средством раннего оповещения об опасности. Поэтому способность воспринимать чужие эмоции была утрачена. Вполне вероятно, что ЭГКЛ утратили даже способность улавливать эмоции друг друга.

Они стали органическими передатчиками, отражателями, фокусировщиками и усилителями собственных чувств и чувств окружающих их существ. Не исключалась вероятность того, что эмпатический орган эволюционировал до такой степени, что ЭГКЛ утратили возможность сознательно контролировать его деятельность.

– Представьте себе, какое это мощное оборонительное оружие, — сказал Конвей. ЭГКЛ разместили на носилках, все биодатчики переключили в автономный режим. Можно было трогаться. — Если на него хочет напасть хищник, вся злоба хищника, голод, желание сожрать жертву в сочетании с собственными страхом и болью, если ЭГКЛ ранен, — все это будет усилено во много раз, отскочит и даст, фигурально выражаясь, хищнику по морде. О том, до какой степени все эти эмоции усиливаются, я могу только гадать. Однако воздействие такого усиления на хищника, в особенности если поблизости есть другие его сородичи, чьи эмоции также окажутся усилены, будет, мягко говоря, обескураживающим. Вполне вероятно, хищники могут наброситься друг на дружку.

Мы уже знаем, как влияет присутствие ЭГКЛ, пребывающего в бессознательном состоянии, на пациентов и сотрудников, располагающихся на три уровня выше и ниже этого уровня, — мрачно проговорил Конвей. — Теперь он того и гляди придет в себя, и я не знаю, что может случится, какова будет степень воздействия. Нам нужно как можно скорее удалить его из госпиталя, пока его боль после операции, усиленная во много раз, не передалась пациентам, а их врачи не ударились в панику — ведь на них тоже скажется отраженная боль, и тогда… — Он не договорил, постарался сдержать страх, который все сильнее овладевал им, и закончил: — Короче говоря, нужно как можно скорее убрать ЭГКЛ отсюда.

За то время, пока Конвей вел свой рассказ, лицо О'Мары мало‑помалу из гневно‑багрового стало землисто‑серым.

– Не тратьте времени на разговоры, доктор. Я пойду с вами. Никаких отсрочек и дебатов больше не будет.

К тому времени как они добрались до медицинской палубы «Ргабвара», ЭГКЛ еще не успел окончательно очнуться, а Приликла снова занемог из‑за эмоционального излучения пациента. Однако по мере удаления от госпиталя Приликла сообщил, что и сам стал чувствовать себя лучше и что пробуждающийся пациент излучает лишь не слишком сильные чувства боли после операции. Собственно, всего этого Приликла мог бы и не сообщать. Все сами это чувствовали.

– Я думал о том, как же можно наладить общение с представителями этого вида, — задумчиво проговорил О'Мара. — Если все они являются мощными передатчиками и отражателями эмоционального излучения, они могут не ведать, что творят. Для них это всего лишь автоматическая, бессознательная защита от всего и всех, кто желает им вреда. Установление контакта с ними будет нелегким делом, на это уйдет немало времени, если только наши первоначальные выводы не ошибочны, и мы…

– Сначала, — вмешался Конвей, — я подумал о том, что хорошо бы поместить ЭГКЛ в спускаемый аппарат, оборудованный медицинскими роботами с дистанционным управлением. Но потом я подумал, что лучше было бы отправить с пациентом одного врача‑добровольца…

– Даже не буду спрашивать, кого именно, — сухо проговорил О'Мара и улыбнулся, поскольку смущение Конвея отскочило от ЭГКЛ и ударило по ним обоим.

– …Потому что если и был в истории медицины пациент, который нуждался бы в изоляции, так это наш ЭГКЛ, — закончил Конвей.

Главный психолог кивнул.

– Но я собирался сказать, что мы, вероятно, ошибаемся. Конечно, нам нечего и думать о том, чтобы лечить ЭГКЛ в госпитале, где рядом с ним окажутся пациенты, испытывающие хотя бы малейшую боль. Но ситуация здесь, на борту «Ргабвара», не такая уж плохая. Я действительно ощущаю легкую боль примерно в тех местах, где ее чувствует ЭГКЛ, но это вполне терпимо. Все остальные полны сочувствия к пациенту, а сочувствие даже в усиленном варианте не несет в себе ничего дурного. Пожалуй, если никто не станет относиться к ЭГКЛ плохо, то и он ни к кому ничего плохого не ощутит. Это неудивительно. Лично я всегда испытываю нечто подобное при общении с самыми разными существами.

– Но он приходит в сознание, — возразил Конвей. — Наверняка произойдет усиление…

– Но никакого усиления не происходит, — оборвал его О'Мара. — Это совершенно очевидно, Конвей. Не в том ли причина, что пациент приходит в сознание? Подумайте. Да‑да, доктор, мы все ощущаем то же самое, что и вы. «Эврика!»

– Конечно! — воскликнул Конвей и замолчал. Его радость и волнение от того, что появился верный ответ, были незамедлительно усилены ЭГКЛ и передались Приликле. Эмпат медленно зашевелил крылышками, а это у цинрусскийцев отражало наилучшее расположение духа. А еще Конвей перестал ощущать боль. Он подумал: «Какие невероятные приключения предстоят специалистам по установлению контакта с ЭГКЛ!»

Вслух он сказал:

– Процесс отражения и усиления чувств, как враждебных, так и дружелюбных, излучаемых окружающими ЭГКЛ существами, является защитным механизмом, который, естественно, наиболее эффективен в то время, когда эти существа беспомощны, ранимы и пребывают без сознания. При возвращении в сознание этот эффект, судя по всему, уменьшается, но эмпатическое отражение остается сильным. В результате все окружающие ЭГКЛ становятся до некоторой степени эмпатами, подобно Приликле, но к эмоциональному излучению друг друга ЭГКЛ глухи, так как они — всего лишь передатчики.

Быть подобным Приликле, — продолжал Конвей, — это сомнительное удовольствие. И все же в хорошей компании присутствие ЭГКЛ было бы нелишним.

– Говорит отсек управления, — послышался голос капитана Флетчера. — Я получил сведения о том виде, к которому принадлежит ваш пациент. Архив Федерации переслал их в госпиталь. Оказывается, с дувезами — так они сами себя называют — имел короткий контакт исследовательский корабль худлариан еще до создания Галактической Федерации. Тогда было собрано достаточно сведений о главном языке дувезов, чтобы составить программу компьютерного перевода. Однако контакт был осложнен серьезными психологическими проблемами среди членов экипажа. Нам советуют проявить осторожность.

– Пациент, — сообщил Приликла, — очнулся.

Конвей подошел поближе к ЭГКЛ и постарался думать о нем только хорошо и тепло. Он с облегчением отметил, что биодатчики и мониторы показывают, что пациент еще слаб, но состояние его стабильно. Раненое легкое работало вполне удовлетворительно, повязки на двух пришитых конечностях держались хорошо. Швы на двигательной мышце были наложены по высшему разряду — только так их и могли наложить настоящие ювелиры своего дела, Торннастор и Эдальнет. На том месте, где была проломлена раковина, блестели аккуратные ряды скобок. Конечно, после такой мощной операции ЭГКЛ не мог не ощущать боли. И все же боль была не главным чувством, которое он излучал, а страха или враждебности он не излучал вовсе.

Два из трех сохранившихся глаз дувеза развернулись к медикам, а третьим он уставился в иллюминатор, за которым драгоценным камешком на фоне межзвездной черноты мерцал и переливался космический госпиталь, от которого «Ргабвар» успел отлететь уже на восемь километров. Всех присутствующих обдало волной любопытства и изумления. Люди ахнули, кельгианка взволнованно зашевелила шерстью.

– Я в отличие от вас не специалист по органической механике, — проворчал О'Мара, — но я бы сказал, что прогноз в отношении этого пациента весьма благоприятен.