"Оставшийся в живых" - читать интересную книгу автора (Херберт Джеймс)

Глава 3

Келлер глубоко затянулся сигаретой и выпустил дым тонкой, непрерывной струйкой. Он сидел в полной темноте, устало откинувшись в единственном стоявшем в комнате кресле и уставившись в потолок невидящим взглядом.

В этот вечер он вернулся в свою лондонскую квартиру раньше обычного. Его мысли все время возвращались к тому, что он услышал от Тьюсона. Скинув пальто и ослабив узел галстука, налил себе порцию чистого "Глендфидиха". Он редко пил помногу – полеты и выпивка плохо сочетались друг с другом – однако, в последнее время он оценил способность алкоголя снимать нервное напряжение. Опустившись в кресло и поставив бутылку на подлокотник, он расстегнул манжеты и закатал рукава рубашки, а затем уже закурил сигарету. И так, в состоянии глубокого раздумья он пребывал уже более двух часов.

Бомба! Возможно ли это? Существующие сегодня правила контроля достаточно жестки; багаж и ручная кладь тщательно просвечиваются, а каждый пассажир перед самой посадкой проходит быстрый, профессионально выполненный досмотр. И тем не менее время от времени это все же случается; бомбы как и прежде обнаруживаются на борту самолета, и как прежде преступники откуда-то извлекают оружие во время полета. Достичь стопроцентной безопасности просто невозможно.

Но почему все же кому-то понадобилось взорвать именно этот самолет? В списке пассажиров, насколько он помнил, не было ни политических деятелей, ни представителей религиозных сект. Там были только британские бизнесмены и туристы разных национальностей. Может быть, это дело рук какого-нибудь сумасшедшего? Если даже и так, должна же быть какая-то причина для свершения столь ужасного злодеяния, пусть незначительная или даже бредовая. Но, насколько ему известно, полиция не обнаружила ничего, что проливало бы свет на возможную причину взрыва.

Здесь он совершенно не согласен с Тьюсоном, который в поддержку версии о преднамеренном взрыве утверждал, что, когда на борту самолета почти триста пятьдесят пассажиров, то всегда найдется кто-то, кто затаил злобу против одного из них. Но как же удалось пронести бомбу в самолет? Боинг, так же как и все прочие самолеты, перед самым взлетом был тщательно проверен. Так каким же образом удалось пассажиру пройти кордон безопасности, особенно тщательный на крупных рейсах вроде этого? Тьюсон навлекал на себя негодование начальства лишь одним предположением о наличии бомбы, и поэтому перед уходом снова попросил Келлера не проболтаться, явно сожалея о том, что неосторожно поделился с ним своими догадками. Но при этом было кое-что еще, мешавшее Келлеру принять версию о возможности взрыва.

Это была внезапная вспышка памяти, как стоп-кадр кинофильма, на мгновение высвеченный в его сознании: лицо командира, рот открыт, будто он кричит что-то в тревоге – а может, в гневе? Пришедшая мысль заставила его резко выпрямиться в кресле. Возможно, лицо Рогана выражало вовсе не страх; возможно, это был гнев, он в гневе кричал – на него! Да, они повздорили, фрагменты этой ссоры стали теперь всплывать в его памяти, они действительно повздорили накануне полета. Когда же это было, в тот день или накануне? Нет, это было за день до полета. Разрозненные обрывки воспоминаний начали вставать на свои места, стали складываться в целостную картину. Да, они яростно сцепились, не подрались, он был уверен в этом, а сцепились на словах. Сейчас перед ним, как наяву, стояло побелевшее лицо командира, зубы стиснуты от рвущейся наружу ярости, кулаки крепко сжаты, руки опущены и вытянуты вдоль тела, словно он с трудом сдерживается, чтобы не вцепиться Келлеру в глотку. И он тоже был разъярен. Он вспомнил, что не смог смолчать, не ответить на выпад Рогана; он нанес удар, опять-таки только словами, но слова его обладали такой же разрушительной силой, как и настоящие удары. А может, даже и большей.

Могло ли это сыграть какую-нибудь роль в гибели Боинга? Могла ли эта ссора продолжаться на борту? Могло ли это явиться причиной какой – либо ошибки, допущенной пилотом? Нет, не могло, он уверен, для этого оба они были слишком опытными и профессиональными пилотами. Но это выражение лица капитана Рогана как раз перед самой катастрофой... Сейчас перед его мысленным взором всплывала уже другая картина.

По времени это относилось к моменту перед самым началом их падения. Он вспомнил общую атмосферу в кабине: мерцающие огнями приборные панели, ночную темень за окном, горсточки огней там, где далеко внизу были города, и побелевшее лицо командира, смотрящего на него снизу вверх, как если бы он, Келлер, в это время вставал со своего кресла. Что же говорил тогда Роган, какие слова, обращенные к нему, слетели с губ командира? Он не сказал, а выкрикнул их. В гневе или в страхе? Как именно? Теперь он видел эту картину совершенно отчетливо. Если в только удалось вспомнить слова.

Картина в его сознании стала тускнеть, и он понял, что нить воспоминаний потеряна. Почувствовав тепло сигареты, он погасил ее, пока она не прижгла ему пальцы. Он сидел, потягивая виски, и смотрел на сервант, на котором лежала перевернутая фотография Кэти. С усилием поднявшись из кресла, подошел к серванту и, поколебавшись, взял фотографию в руки. Она лежала здесь так со дня катастрофы. Первое, что он сделал, когда ему разрешили вернуться домой, подошел тогда прямо к фотографии и, перевернув ее лицом вниз, положил на сервант, не осмеливаясь больше смотреть в лицо Кэти. Сейчас он поднял ее и долго всматривался в ее улыбающееся изображение; слез не было, он давно их уже выплакал, осталась только одна печаль – незнакомая прежде, странная тихая грусть. Он поставил фотографию и вспомнил Кэти. Фотография – это только мнимая копия когда-то живого человека, дающая лишь слабое представление о том, что на самом деле скрывалось за этими смеющимися глазами.

Она переехала к нему всего за три месяца до того рокового дня, хотя их отношения начались годом раньше. Сначала это был легкий флирт – с обеих сторон, но постепенно и неуклонно он перерос в нечто большее; более крепкое и прочное, чем они могли себе представить. Их взаимное расположение началось в тот день, когда ей, впервые выполнявшей в полете обязанности старшей стюардессы, пришлось иметь дело с сердечным приступом у одного из пассажиров. Он тогда пришел ей на помощь, и совместными усилиями им удалось поддерживать жизнь у пожилого пассажира до момента приземления. До этого рейса он несколько раз уже встречал ее, и находил, без сомнения, привлекательной, но в то время у него были другие амурные связи, и он не проявлял намерений познакомиться с ней поближе. Общая сопричастность к ситуации, связанной со спасением жизни человека, свела на нет все другие соображения.

Вскоре между ними возникла искренняя нежная привязанность, которая по мере того, как они все больше узнавали друг друга и убеждались в своих чувствах, медленно переросла в большую любовь. Они тщательно скрывали свои отношения, зная, что администрация, в частности на их авиалинии, хотя и закрывает глаза на легкий флирт между членами экипажа, делает все возможное, чтобы развести возлюбленных по разным рейсам; эмоции, которые могут вспыхнуть при подобных отношениях, не допустимы на высоте в тридцать три тысячи футов над уровнем моря – слишком многое может случиться, что потребует полной концентрации внимания всех членов экипажа. И они вели себя тихо, стремясь не упускать возможности вместе побывать во всех тех замечательных уголках, куда приводили их маршруты авиалиний компании. Конечно, было невозможно скрыть свои отношения от ближайших коллег, с которыми они работали, особенно Келлеру, внезапное равнодушие которого к другим девушкам уже само по себе бросалось в глаза; но летные экипажи прекрасно умели хранить тайны в своем узком кругу.

Она переехала к нему только тогда, когда этот шаг уже воспринимался как само собой разумеющийся, любой другой вариант выглядел бы странным и фальшивым. Следующим шагом, несомненно, был брак, и оба знали, что он произойдет естественно, без всякого побуждения с чьей-либо стороны.

Келлер подошел к окну и посмотрел вниз на оживленную Кромвель Роуд. Они собирались купить небольшой домик где-нибудь в сельской местности, неподалеку от аэропорта. Он грустно улыбнулся; даже предполагали, что это будет в окрестностях Итона или Виндзора. И именно там пришел конец их мечтам; на тихом поле под Итоном!

Он отошел от окна и снова закурил сигарету, в голове опять закружились мысли. Итон! Не потому ли он чувствовал такую непреодолимую потребность вернуться сюда, что они собирались поселиться где-нибудь поблизости? Может быть, ему просто хотелось окунуться в прошлое, связанное с посещением ими этого маленького городка? Или, может быть, он чувствовал, что ответ кроется где-то здесь?

Желание вернуться на место катастрофы было просто невыносимым. Он отчаянно сопротивлялся ему, стремясь избежать любых напоминаний о кошмарном событии, произошедшем в этих местах, но его тянуло туда против собственной воли, вопреки рассудку. Он хотел держаться подальше от всего этого, но какой-то инстинкт, какой-то будоражащий его душу голос, звучащий в самой глубине его сознания, говорил, что ему не будет покоя, пока он не вернется туда. Это было и необъяснимо, и неизбежно.

Возможно, его возвращение разбудит какую-нибудь маленькую клеточку памяти в его мозгу; возможно, он вспомнит и катастрофу и вызвавшие ее события. И еще вспомнит, как же ему удалось уцелеть в ней без единой царапины, когда все остальные на борту погибли, и их тела либо сгорели дотла, либо были искалечены до неузнаваемости. Очевидцы считали, что он выбрался из разбитого корпуса самолета, но их воспоминания были сбивчивыми, почти на грани истерики из-за гигантских масштабов происшедшей на их глазах катастрофы. Скорее всего, его просто вышвырнуло из самолета через какой-то проем на мягкую землю, где он и пролежал без сознания некоторое время, прежде чем встать и уйти от горящих обломков. Он помнил, что тогда у него не было никаких эмоций, он просто воспринял как факт, что все, даже Кэти, погибли, и что возвращаться назад в это пекло не было смысла. Нет, слезы и ответная реакция пришли позже, когда прошел шок.

Он отчетливо помнил этого старика, которого нашел лежащим в грязи; может быть, он сможет рассказать ему больше того, что осталось у него на памяти. Распростершись на развороченной земле, старик дрожал от страха, глядя на Келлера испуганными глазами. Если бы ему удалось найти его, может быть, он мог бы рассказать все, что видел. Бог знает, была бы от этого какая-нибудь польза или нет, но что еще ему оставалось делать?

И тут он услышал тихий стук в дверь. Он не сразу воспринял этот стук, его сознание было слишком поглощено собственными мыслями, но стук повторился. Такое легкое постукивание, похожее на то, как если бы в дверь стучали только одними ногтями. Он взглянул на часы: начало одиннадцатого. Какого дьявола кому-то понадобилось явиться с визитом в такое время? Он пересек комнату, внезапно сообразив, что во всей квартире нет света. Сам не зная почему, помедлил перед дверью, прежде чем повернуть защелку, ощущая, как его внезапно охватывает тревожное предчувствие. Стук повторился опять, надо было что-то делать. Он распахнул дверь. В полумраке коридора стоял мужчина, черты его лица можно было разглядеть с большим трудом. Он молчал, но Келлер чувствовал, что глаза незнакомца пронзают насквозь. Он быстро щелкнул выключателем в квартире, чтобы свет из нее осветил коридор.

Мужчина был маленького роста и немного полноват. Круглое лицо, редкие волосы. Руки засунуты глубоко в карманы поношенного светло-коричневого плаща, воротник рубашки слегка помят. В толпе он был бы совсем незаметен, если бы не одна особенность – его глаза. Колючие, пронзительные, совершенно не гармонирующие с невзрачным телом, в которое были посажены. Они были светло-серого цвета, совсем светлые, с ледяным блеском, но в то же время в них угадывалось и какое-то сочувствие. Келлер увидел все это сразу, уже с первой минуты, когда они молча стояли друг против друга, а затем он заметил, как в этом странном, тревожащем душу взгляде вдруг отразилось замешательство. Лицо незнакомца было хмурым и бесстрастным, и только глаза говорили об охватившей его нерешительности и... любопытстве.

Келлер вынужден был заговорить первым.

– Да? – единственное, что он смог выдавить из себя. Во рту у него вдруг сделалось сухо, а рука крепко вцепилась в дверной косяк.

Мужчина некоторое время стоял молча, не отрывая взгляда от Келлера. Затем моргнул, и это слабое движение, казалось, оживило и все остальное тело. Он шагнул чуть ближе и спросил:

– Вы Келлер, не так ли? Дэвид Келлер?

Келлер утвердительно кивнул головой.

– Да, это вы, я узнал вас по фотографии в газетах, – сказал человечек, словно подтверждение Келлера для него абсолютно ничего не значило.

Он снова замолчал, разглядывая второго пилота с ног до головы, и в тот момент, когда Келлер уже почувствовал, как в кем начинает закипать раздражение, незнакомец, казалось, наконец принял решение.

– Извините, – сказал он. – Меня зовут Хоббс. Я спиритист.