"Кокаиновые ночи" - читать интересную книгу автора (Боллард Джеймс Грэм)

5 Сбор клана

Панихида – это еще одно пересечение границ, во многих отношениях гораздо более формальное и растянутое, чем любое другое. Люди, одетые в свои самые темные одежды и дожидавшиеся начала похорон на протестантском кладбище, производили впечатление состоятельных эмигрантов, вынужденных терпеливо стоять на таможне в чужом, враждебно настроенном государстве. При этом все они ясно отдают себе отчет в том, что, сколько бы они ни прождали, только одного из них пропустят за кордон в этот день.

Впереди меня стояли Бланш и Мэрион Кесуик, две бойкие англичанки, которые держали изысканный французский ресторан возле гавани. Их черные шелковые костюмы поблескивали в лучах палящего солнца, словно плавящаяся смола, но обе держались холодно и невозмутимо, словно присматривали всевидящим оком собственниц за своими кассиршами-испанками. Несмотря на большие чаевые, оставленные мной в их ресторане вчера вечером, они едва улыбнулись, когда я похвалил их кухню.

Почему-то теперь обе оказались более приветливыми. Когда я проходил мимо них с фотоаппаратом в руках, надеясь сфотографировать церемонию, Мэрион остановила меня рукой в перчатке.

– Мистер Прентис? Вы ведь еще не уходите? Ничего же не случилось.

– Думаю, все уже случилось, – ответил я.– Не беспокойтесь, я останусь здесь до конца.

– Вы так встревожены.– Бланш поправила на мне галстук.– Я понимаю, зияющая могила и всякое такое, но для вас там нет места, хотя Биби – она была такая худенькая. Ей хватило бы даже детского гробика. Жаль, что вашего брата сейчас здесь нет, мистер Прентис. Биби его очень любила.

– Мне приятно это слышать. И все же какие солидные проводы в последний путь.– Я обвел взглядом пятьдесят или около того человек, ожидавших выноса гроба возле открытой могилы.– Приехало так много людей.

– Конечно, – согласилась Бланш.– Биби Янсен очень любили, и не только молодежь. Если бы она не поселилась у Холлингеров. Я понимаю, что они желали ей добра, но…

– Это ужасная трагедия, – сказал я ей.– Дэвид Хеннесси возил меня к сгоревшему дому несколько дней назад.

– Я слышала об этом.– Мэрион бросила взгляд на мои пыльные туфли.– Боюсь, Дэвиду понравилась роль этакого экскурсовода. Вечно он лезет не в свое дело. Его, похоже, так и тянет ко всему мрачному и жуткому.

– Это и вправду была трагедия.– Глаза Бланш были надежно спрятаны в темных колодцах солнцезащитных очков.– Но ведь такие вещи заставляют людей держаться друг за друга. Эстрелья-де-Мар стала намного сплоченнее после всего этого кошмара.

Люди все прибывали – примечательная дань уважения молоденькой прислуге. Тела Холлингера, его жены и их племянницы Энн, вместе с телом Роджера Сэнсома, были отправлены самолетом в Англию, и мне показалось, что те, кто пришел на похороны горничной-шведки, отдавали долг памяти всем пяти жертвам пожара.

Рядом за высокой стеной находилось католическое кладбище – радующий глаз оазис золоченых изваяний и семейных склепов, напоминающих небольшие виллы для отпускников. Готовясь к унылой протестантской службе, я целых пятнадцать минут бродил между могил католического кладбища. Даже самые простые надгробья украшали цветы, на каждом красовалась эмалевая фотография покойного – улыбающихся жен, миловидных девочек-подростков, пожилых отцов семейства и бравых солдат в униформе. По сравнению с ним протестантское кладбище казалось пустым клочком выбеленной солнцем крупнозернистой земли, укрытым от глаз всего остального мира, словно смерть протестанта была чем-то непозволительным. Входом на этот запретный двор служила маленькая калитка, ключ от которой можно было взять напрокат в сторожке за сотню песет. Сорок могил, из которых только несколько украшали надгробия, находились у дальней стены, по большей части в них покоились останки британских отставников, родственникам которых было не по карману перевезти их на родину.

Если уныние протестантского кладбища не вызывало сомнения, то на лицах людей, собравшихся на похороны шведки-протестантки, признаков уныния заметно не было. Убитым горем выглядел только Гуннар Андерсон, молодой швед, который работал наладчиком моторов быстроходных катеров на верфи. Он стоял в одиночестве возле зияющей могилы. В своем взятом напрокат костюме и галстуке он выглядел особенно худым и сутулым, его изможденные щеки покрывала редкая бородка. Он присел на корточки и прикоснулся к влажной почве, явно отказываясь вверять останки девушки каменистым объятиям этой земли.

Остальные скорбящие удобно расположились на солнце, оживленно переговариваясь, как стайка богатых туристов на экскурсии. Все вместе они представляли собой некий типичный срез делового сообщества экспатриантов – владельцы отелей и ресторанов, собственники компании такси, два агента фирмы обслуживания спутниковых антенн, онколог из клиники принцессы Маргарет, торговцы недвижимостью, владельцы баров и советники по инвестициям. Глядя на их холеные загорелые лица, я недоумевал, почему среди них не было ни одного молодого человека в возрасте Биби Янсен, несмотря на все разговоры о том, как ее любили.

Вежливо кивнув сестрам Кесуик, я отошел от основной группы собравшихся на похороны и направился к могилам у задней стены кладбища. Там стояла высокая широкоплечая женщина лет шестидесяти, которая, казалось, намеренно держится особняком. Ее обесцвеченные волосы прикрывала черная соломенная шляпа с широкими полями. По-видимому, ни у кого не было желания подойти к ней, и у меня возникло чувство, что даже для того, чтобы просто поклониться ей, требуется формальное разрешение. Позади нее стоял телохранитель – тот самый бармен с детским личиком, которого я помнил по клубу «Наутико», Сонни Гарднер. Свои плечи яхтсмена он втиснул в элегантный серый пиджак.

Я знал, что это Элизабет Шенд, наиболее преуспевающая деловая женщина в Эстрелья-де-Мар. Бывший компаньон Холлингера, теперь она контролировала целую сеть агентств недвижимости и сферы услуг. Она следила за скорбящими с неослабной, но снисходительной настороженностью, точно комендант тюрьмы с необременительным режимом для преступников, которым смягчили наказание. Словно подмечая мельчайшие детали поведения своих подопечных, она почти непристойно шевелила губами, и я решил, что в ней есть что-то одновременно от солдафона и от бандерши – весьма любопытное сочетание.

Я знал, что она была одним из главных акционеров клуба «Наутико» и коллегой Фрэнка, и уже собрался было представиться, как вдруг она быстро перевела взгляд со скорбящего шведа на опоздавшего. Ее рот исказился в гримасе такого отвращения, что с болезненно искривившихся губ в любую секунду мог облупиться густой слой розовато-лиловой помады.

– Сэнджер? – гневно произнесла она.– О боже, этому человеку хватило дерзости…

Сонни Гарднер угодливо кинулся к ней, застегивая на ходу пиджак, и спросил:

– Хотите, чтобы я его выпроводил, миссис Шенд?

– Нет, пусть сам догадается, что мы о нем думаем. Вот наглец…

Худощавый седовласый человек в шитом на заказ тропическом костюме осторожно переступал по неровной земле, жестикулируя тонкими руками. Он двигался легко, но неспешно, размеренным шагом, не сводя взгляда с разнокалиберных надгробий вокруг. Красивое лицо его было гладким и женственным, а уверенные манеры были под стать сценическому гипнотизеру, но он, несомненно, осознавал враждебность собравшихся на кладбище, расступавшихся при его приближении. Его слабая улыбка казалась почти тоскливой, он то и дело склонял голову, как человек с обостренной чувствительностью, осознающий, что в силу небольших странностей характера он никому не нравится.

Он остановился на краю могилы, сложив руки за спиной. Комья земли посыпались из-под его лакированных туфель. Я подумал, что это шведский пастор какой-нибудь малоизвестной лютеранской секты, к которой принадлежала Биби Янсен, и что сейчас он проводит ее в последний путь.

– Это пастор? – спросил я Гарднера, напряженные бицепсы которого угрожали распороть швы его пиджака.– Как странно он одет. Он будет ее хоронить?

– Говорят, он уже ее похоронил.– Гарднер откашлялся, ища, куда бы сплюнуть.– Доктор Ирвин Сэнджер, психиатр Биби, единственный сумасшедший во всей Эстрелья-де-Мар.

Я прислушивался к стрекоту цикад и наблюдал за скорбящими, которые с разной степенью враждебности сверлили взглядами вновь прибывшего седовласого доктора. Я напомнил себе, что на этом милом пляжном курорте кипят подспудные страсти, хотя на первый взгляд это и незаметно. Элизабет Шенд по-прежнему не спускала глаз с психиатра, всем своим видом показывая, что он не имеет права присутствовать на погребении. Почувствовав себя в полной безопасности под охраной ее злобного взгляда, я поднял камеру и стал фотографировать всех, кто явился на кладбище.

Все молчали, тишину на кладбище нарушали только проезжавшие за стеной машины. Я не сомневался, что мой фотоаппарат пришелся им не по нраву, как и то, что я задержался в Эстрелья-де-Мар. Наблюдая за ними через видоискатель, я вдруг сообразил, что почти все они были на вечеринке у Холлингеров в день пожара. Большинство составляли члены клуба «Наутико» и хорошо знали Фрэнка. Как я с облегчением узнал, ни один не считал Фрэнка виновным в поджоге.

Каждое утро я приезжал в Эстрелья-де-Мар из отеля в Лос-Монтеросе, чтобы продолжать свое расследование. Я отменил командировку в Хельсинки и поговорил по телефону с Родни Льюисом, своим агентом в Лондоне, попросив его отложить выполнение всех остальных поручений.

– Это значит, что вы там что-то нашли? – спросил он.– Чарльз?…

– Нет, ничего я не нашел.

– И все же вы думаете, что уезжать еще рано? Процесс начнется только через несколько месяцев.

– Пусть даже так. Это очень необычное местечко.

– Как и Торки [21]. У вас, должно быть, есть какие-то соображения по поводу случившегося?

– Нет… честно говоря, у меня нет никаких соображений. Тем не менее я остаюсь.

Сопоставляя все факты, которые удалось узнать, я терялся в догадках, почему мой брат, впервые в жизни почувствовавший себя легко и непринужденно, превратился в поджигателя и убийцу. Но если не Фрэнк поджег виллу Холлингеров, то кто тогда это сделал? Я попросил у Дэвида Хеннесси список гостей, приглашенных на ту вечеринку, но он категорически отказался, заявив, что инспектор Кабрера может обвинить в этом преступлении еще кого-то, если Фрэнк откажется от своего признания, а возможно, инкриминирует преступление всему сообществу Эстрелья-де-Мар.

Сестры Кесуик рассказали мне, что бывали на вечеринках по случаю дня рождения королевы на протяжении многих лет. В последний раз они стояли возле бассейна, когда из окон спальни вырвалось пламя, и в панике кинулись к своей машине в числе первых. Энтони Бивис, владелец галереи «Золотой мыс» и близкий друг Роджера Сэнсома, заявил, что попытался выбить большое двустворчатое окно, но вынужден был отступить из-за шквала обрушившейся с крыши черепицы. Колин Дьюхерст, хозяин книжного магазина на Церковной площади, помог шоферу Холлингеров вынести из гаража стремянку, но не успел приставить лестницу, как ее верхние ступеньки мгновенно охватило яркое пламя пожара.

Никто из них не заметил, как Фрэнк проскальзывает в дом со своими смертоносными бутылками эфира и бензина, никто не имел представления, почему Фрэнк мог желать смерти Холлингеров. Я отметил, однако, что из тридцати человек, которым я задавал вопросы, ни один не высказал никакого альтернативного подозрения. Что-то говорило мне, что если бы друзья Фрэнка действительно верили в его невиновность, то намекнули бы, кто же настоящий вероломный убийца.

Эстрелья-де-Мар представлялась мне местом без теней. Все ее прелести демонстрировались столь же откровенно, как голые груди женщин всех возрастов, принимавших солнечные ванны в клубе «Наутико». Безмятежные жители этого красивого полуострова являли собой пример раскрепощения, самопроизвольно возникающего у британцев под воздействием солнечного света. Я уже начал понимать причины, по которым здешние жители не очень-то жаждали, чтобы я писал об их личном рае, поскольку начинал смотреть на этот городок их глазами. Как только мне удастся освободить Фрэнка из тюрьмы, я куплю здесь квартиру и сделаю ее своей писательской резиденцией.

Во многих отношениях Эстрелья-де-Мар была спокойным сельским городком, напоминавшим Англию мифических тридцатых годов, снова возрожденную к жизни и перенесенную на юг, где гораздо больше солнца. Здесь не было ни банд скучающих подростков, ни безликих пригородов, где соседи едва знают друг друга, а единственные символы гражданского единения – это ближайший супермаркет да магазин хозяйственных товаров. Здесь не устают повторять, что Эстрелья-де-Мар – это настоящее сообщество, со школами для французских и английских детей, процветающей англиканской церковью и местным советом, избираемые члены которого регулярно заседают в клубе «Наутико». Некий счастливый вариант двадцатого века неожиданно, пускай и в скромном масштабе, воплотился в этом уголке Коста-дель-Соль.

Единственную тень отбрасывало на его площади и улицы пепелище дома Холлингеров. Под вечер, когда солнце уходило от полуострова к Гибралтару, силуэт обгоревшего особняка неумолимо полз по обрамленным пальмами улицам, отбрасывая мрачную тень на тротуары и стены вилл все ниже и ниже по склону холма, безмолвно окутывая весь городок своим унылым саваном.

Пока я стоял среди могил рядом с Элизабет Шенд и ждал выноса гроба молодой шведки, мне пришло в голову, что Фрэнк мог признать вину, чтобы спасти Эстрелья-де-Мар от нашествия британской и испанской полиции или от частных детективов, нанятых родственниками Холлингеров. Люди, не подозревавшие, что такое настоящее преступление, действительно могли безучастно смотреть на изнасилование – я убедился в этом, осветив фарами наблюдателей на автомобильной стоянке клуба «Наутико». Если они не представляли себе, что такое изнасилование, то могли следить за тем, как совершается преступление, воспринимая его как некий народный или языческий ритуал, пришедший из какого-то более примитивного мира.

Я обратил внимание на одну из пар в толпе собравшихся на похороны. Это были отставной бухгалтер из Борнмута и его остроглазая жена, владельцы видеопроката на проспекте Ортега. Оба старались не попасть в объектив моего фотоаппарата и расслабились, только когда напротив входа на кладбище остановился черный «кадиллак».

Все, что связано с похоронами в Эстрелья-де-Мар, – исключительная привилегия испанцев. Работники бенальмаденского похоронного бюро осторожно вынесли полированный гроб из автомобиля-катафалка и поставили его на тележку, которую дальше повезли кладбищенские рабочие. Тележка загрохотала, приближаясь к ожидающей гроб могиле, вслед за преподобным Дэвисом, бледным и мрачным викарием из англиканской церкви. Взгляд священника был прикован к скрипучим колесам тележки, он судорожно стиснул зубы, не в силах вынести скрежета. Он выглядел смущенным и встревоженным, словно считал собравшихся на похороны виновными в смерти молодой шведки.

Собравшиеся двинулись за викарием. Дамы на шпильках неуверенной походкой брели по каменистой земле. Все шли с опущенными головами, избегая смотреть на гроб и заглядывать в голодную пустоту, которая жаждала поглотить его. Только Гуннар Андерсон не отрывал взгляда от толчками опускавшегося все ниже гроба, погружаемого в объятия земли на ремнях могильщиков. На его изжелта-бледных щеках сквозь редкую бороду, почти неприметную в ярком солнечном свете, поблескивали слезы. Когда могильщики неторопливо потянулись за своими лопатами, швед взгромоздился на кучу сырой земли, словно в последний момент решив задержать погребение.

В нескольких футах от него, не отрывая взгляда от опущенного в могилу гроба, стоял доктор Сэнджер. Его худая грудь вздымалась и опускалась на удивление редко, будто он, сам того не осознавая, решил не дышать и погибнуть от удушья. Он улыбался нежной, но какой-то отрешенной улыбкой, словно хозяин умершей собаки, вспоминающий счастливые дни со своей любимицей. Сэнджер поднял горсть земли и бросил ее на крышку гроба, затем провел рукой по копне своих уложенных феном серебристо-седых волос, оставив на них несколько песчинок.

Преподобный Дэвис хотел было произнести заупокойную молитву, но решил подождать группу опоздавших, которые только что появились на территории кладбища. Впереди шел Дэвид Хеннесси. Он кивал собравшимся так, словно пересчитывал их по головам и удостоверялся, что каждый, кого он известил, пришел проводить шведку в последний путь. Он был явно рад оказать услугу еще большему клубу, чем «Наутико», членство в котором не ограничено и в котором нет списка кандидатов.

Следом за ним, закрывая лицо шелковым шарфом, шла доктор Пола Гамильтон, та самая темноволосая пловчиха, которую я видел в день своего прибытия в Эстрелья-де-Мар. Врач-терапевт в клинике принцессы Маргарет, она была одной из немногих, кто отказался со мной поговорить. Она не отвечала на мои телефонные звонки и не приняла меня в своем кабинете, когда я приехал в клинику. Теперь она столь же неохотно явилась на похоронную церемонию, и, стоя за спиной Хеннесси, не поднимала глаз, уставившись на его каблуки.

Следом за ней шел Бобби Кроуфорд, теннисный тренер клуба «Наутико». Одетый в черный шелковый костюм и галстук, с солнцезащитными очками на глазах, он напоминал статного и любезного гангстера. Утешая скорбящих, он помахивал рукой то одному, то другому, тянулся в толпе, чтобы похлопать кого-то по плечу, погладить кого-то по щеке. Казалось, все ожили при его появлении, и даже Элизабет Шенд приподняла край своей новой соломенной шляпы, чтобы одарить его лучезарной материнской улыбкой. Ее губы снова довольно округлились и пополнели, пока она вкрадчиво бормотала что-то про себя.

Преподобный Дэвис завершил свое равнодушное прощальное напутствие, ни разу не подняв взгляд на собравшихся. Он явно стремился поскорее вернуться к себе в приход. Камни загрохотали по крышке гроба, когда могильщики, согнув поблескивавшие на солнце плечи, стали бросать в могилу полные лопаты земли. Потерявший над собой контроль Андерсон выхватил лопату у старшего могильщика и вонзил ее в мягкую почву, так что на гроб посыпались песок и гравий, словно торопился укрыть умершую от взглядов мира, который был к ней столь жесток.

Собравшиеся на кладбище потянулись к выходу следом за встревоженным священником. Все разом остановились и оглянулись, когда, ударившись о старый межевой камень, звякнула лопата. Послышался высокий сдавленный крик, который непроизвольно, словно эхо, повторила миссис Шенд.

– Доктор Сэнджер!… – Андерсон стоял над могилой, расставив ноги, держа лопату наперевес, как рыцарь копье на турнире, и сверля психиатра безумным взглядом.– Доктор, зачем вы пришли? Биби вас не приглашала.

Сэнджер поднял вверх руки, пытаясь успокоить наблюдавших за этой сценой и охладить пыл молодого шведа. На губах психиатра играла меланхолическая улыбка. Опустив глаза, он повернулся к выходу, но Андерсон преградил ему дорогу.

– Сэнджер! Доктор-профессор… не уходите…– Андерсон насмешливо указал лопатой на могилу.– Дорогой доктор, Биби там. Не хотите ли полежать с ней? Я помогу вам устроиться поудобнее…

Последовала короткая, но безобразно шумная схватка. Эти двое сцепились, как неуклюжие школьники, тяжело дыша и сопя, пока Бобби Кроуфорд не вырвал лопату из рук Андерсона и не сбил его с ног. Он помог Сэнджеру подняться, успокоил потрясенного психиатра и смахнул пыль с его лацканов. Лицо доктора было пепельного цвета, элегантно уложенные серебристо-седые волосы рассыпались в потасовке. Прихрамывая, Сэнджер побрел к выходу под охраной Кроуфорда, который нес лопату, держа ее двумя руками, как теннисную ракетку.

– Попробуем отнестись ко всему спокойно…– Кроуфорд поднял руки, обращаясь к оцепеневшим зрителям.– Это не бой быков. Сейчас нам всем надо подумать о Биби.

Когда преподобный Дэвис в полном замешательстве быстрым шагом миновал калитку, Кроуфорд крикнул ему вслед:

– До свидания, викарий. Спасибо. Передав лопату безучастным могильщикам, он подождал, пока столпившиеся у выхода люди не уйдут. Он стянул с шеи черный креповый галстук и набросил на себя немного помявшийся пиджак точно таким же движением плеч, какое я видел в клубе «Наутико», когда несостоявшийся насильник убегал с места преступления.

Кладбище почти опустело. Пола Гамильтон уже ускользнула с Хеннесси, снова не дав мне поговорить с ней. Сонни Гарднер помог миссис Шенд сесть на заднее сиденье белого «мерседеса», где она замерла, мрачно поджав губы. Андерсон в последний раз оглянулся на могилу. Он храбро улыбнулся Кроуфорду, который поджидал его с приветливой миной на лице, потом поклонился земле, обретшей вечную постоялицу, и тяжело зашагал к калитке.

Принимая чаевые от Кроуфорда, могильщики молча кивнули, словно давно привыкли мириться с любым поведением иностранцев, вторгшихся в их среду обитания. Кроуфорд похлопал их по плечам и постоял возле могилы, склонив голову, словно о чем-то задумался. Оставшись на кладбище почти в полном одиночестве, он выключил свою дежурную ухмылку, и его тонкое лицо сразу же посерьезнело и преобразилось. Какое-то чувство, похожее на скорбь, казалось, промелькнуло в его взгляде, но тут он махнул рукой – мол, ничего не поделаешь – и направился к калитке.

Когда спустя несколько минут я проходил через калитку, он смотрел через стену на золоченые статуи католического кладбища.

– Веселенький у них вид, а? – заметил он, когда я проходил мимо.– Посмотришь на них и сам захочешь стать католиком.

– Вы правы.– Я остановился и окинул его взглядом.– И все же Биби, как я полагаю, счастлива там, где нашла покой.

– Будем надеяться. Она была очень мила, а эта земля так неприветлива и холодна. Вас подвезти? – Он указал на «порше», оставленный под кипарисами.– До городка не близко.

– Спасибо, у меня есть машина.

– Чарльз Прентис? Вы – брат Фрэнка.– Он пожал мне руку с неподдельной теплотой.– Бобби Кроуфорд, теннисный тренер и главный работяга клуба «Наутико». Печально, что нам пришлось познакомиться при таких обстоятельствах. Меня не было несколько дней – осматривал виллы на побережье. Бетти Шенд не терпится открыть новый спортивный клуб.

Пока он говорил, мое внимание привлекли его энергичная и вместе с тем привлекательная манера держаться и то, как он простодушно взял меня под руку, когда мы пошли к машинам. Он был внимателен и готов угодить, и мне было трудно поверить самому себе, что передо мной именно тот, кто чуть было не изнасиловал женщину вчера вечером. Оставалось только предположить, что он одолжил свой автомобиль какому-нибудь приятелю с куда более низменными вкусами и побуждениями.

– Я хотел бы поговорить с вами, – сказал я.– Хеннесси сказал мне, что вы много лет работали вместе с Фрэнком.

– Абсолютно верно. Он привел меня в этот клуб. До этого я был просто популярным теннисистом бездельником.– Он широко улыбнулся, показав дорогие коронки.– Фрэнк столько говорил мне о вас. У меня сложилось впечатление, будто его настоящий отец – вы.

– Я его брат. Старший брат-зануда, который вечно вытаскивал его из всяких передряг. Но на этот раз я, похоже, потерял хватку.

Кроуфорд остановился на середине дороги, даже не обратив внимания на машину, которой пришлось резко повернуть, чтобы объехать его. Воздев руки к небесам, он уставился на взвившуюся спиралью пыль, словно ожидая, что из нее вот-вот материализуется джин, который с сочувствием откликнется на мою жалобу.

– Я понимаю, Чарльз. Но что происходит на самом деле? Как будто снимают фильм по Кафке в стиле хичкоковского «Психоза». Вы говорили с Фрэнком?

– Конечно. Он настаивает, что это он. Но почему?

– Никто не знает. Мы все ломаем над этим головы. Думаю, Фрэнк снова играет в свои странные игры, вроде тех заковыристых шахматных задач, которые он всегда любил придумывать. Король начинает и дает мат в один ход. Но на этот раз на доске не оказалось других фигур, и он поставил мат самому себе.

Кроуфорд прислонился к своему «порше», теребя одной рукой клок оторванной обивки крыши, свисающий над пассажирским сиденьем. Он лучезарно улыбался, незаметно изучая каждую деталь моего лица и позы, моей рубашки и туфель, словно пытаясь найти во всем этом ключ к разгадке того, что случилось с Фрэнком. Я понял, что он гораздо умнее, чем могло показаться, судя по его маниакальной игре в теннис и дружелюбной навязчивости.

– А Фрэнк мог иметь зуб на Холлингеров? – спросил я его.– Зачем ему было поджигать их дом?

– Нет. Холлингер был совершенно безвредным старикашкой. Он и мне самому не очень-то нравился. Из-за таких, как он и Алиса, у Британии больше нет киноиндустрии. Они были богатыми, симпатичными дилетантами. Никто не желал им зла.

– Но кто-то пожелал. Почему?

– Чарльз… Все могло произойти случайно. Возможно, они переусердствовали с микроволновой печью, решив, что их ужасных канапе на всех не хватит. Случайная искра – и весь особняк вспыхнул, как стог сена. Потом Фрэнк, по какой-то роковой причине, известной ему одному, решил сыграть в Йозефа К.– Кроуфорд понизил голос, словно испугавшись, что его могут подслушать мертвецы на кладбище.– Когда я познакомился с Фрэнком, он много говорил о вашей матери. Его не оставляла мысль, что она покончила с собой из-за него.

– Нет. Мы были еще слишком малы. Тогда мы даже не могли понять, почему она решила покончить с собой.

Кроуфорд стряхнул пыль с рук, словно с облегчением снимал с нас обвинение в заговоре.

– Я знаю, Чарльз. И все же, какое наслаждение признаться в преступлении, которого ты не совершал…

Из ворот католического кладбища выехала машина. Она повернула в нашу сторону, намереваясь проехать мимо. За рулем была Пола Гамильтон, рядом с ней сидел Дэвид Хеннесси. Он помахал нам рукой, но доктор Гамильтон упорно смотрела перед собой, прикладывая к глазам бумажный платок.

– Она расстроена, – заметил я, вздрогнув от внезапного скрежета тормозов.– Что она делала на католическом кладбище?

– Она навещает там старого дружка. Коллегу-доктора из той же клиники.

– В самом деле? Странное свидание, в каком-то смысле даже жутковатое.

– Поле не остается ничего иного, – он лежит под надгробным камнем. Умер год назад от одной из этих новых малярий, которую подхватил на Яве.

– Не повезло… Она общалась с Холлингерами?

– Только с их племянницей и с Биби Янсен.– Кроуфорд заглянул за калитку на протестантское кладбище, где могильщики грузили свои лопаты на тележку.– Жаль Биби. Но все-таки… Пола вам понравится. Типичная женщина-врач, внешне спокойная и деятельная, но на самом деле очень не уверенная в себе.

– А этот психиатр, доктор Сэнджер? Похоже, все были недовольны, когда он пришел.

– Он сомнительный тип… хотя по-своему интересный. Он из тех психиатров, которые очень любят создавать вокруг себя маленькие menages[22].

– Menages из ранимых молодых женщин?

– Вот именно. Ему доставляет удовольствие разыгрывать перед ними Свенгали [23]. У него дом в Эстрелья-де-Мар. Кроме того, он владеет несколькими бунгало в жилом комплексе «Костасоль».– Кроуфорд указал на громадное поселение с виллами и многоквартирными домами в миле к западу от полуострова.– Никто толком не знает, что там происходит, но, похоже, они весело проводят время.

Я помолчал, ожидая, пока могильщики протолкнут тележку через калитку кладбища. Колесо застряло в каменном желобе, и одна лопата упала на землю. Кроуфорд с готовностью направился к ним и помог рабочим, потом стал задумчиво смотреть вслед удалявшейся тележке, ободья колес которой загрохотали по тротуару. В своем черном костюме и солнцезащитных очках он казался капризным и раздражительным игроком, столкнувшимся с быстрой подачей и знающим, что этот мяч ему не отбить. Мне казалось, что только он, Андерсон и доктор Сэнджер по-настоящему скорбели о смерти девушки.

– Мне жаль Биби Янсен, – сказал я, когда он вернулся к машине.– Я вижу, ее смерть для вас – тяжелая утрата.

– Пожалуй. Ранним смертям не найти оправдания.

– А почему другие, например миссис Шенд, Хеннесси, сестры Кесуик, вообще взяли на себя труд пойти на похороны горничной-шведки?

– Чарльз, вы не знали ее. Биби была больше чем просто служанка.

– Пусть даже так. А если пожар был попыткой самоубийства?

– Холлингеров? В день рождения королевы? – Кроуфорд рассмеялся, радуясь возможности развеять мрачное настроение.– Их бы посмертно лишили орденов Британской империи второй степени.

– А Биби? Полагаю, она какое-то время была увлечена Сэнджером. Возможно, у Холлингеров она чувствовала себя несчастной.

Кроуфорд отрицательно покачал головой, восторгаясь моей изобретательностью.

– Не думаю. Ей там нравилось. Пола отучила ее от всех наркотиков, которые она принимала.

– И все же, кто знает? Вдруг у нее произошел какой-то истерический срыв?

– Да хватит вам, Чарльз.– Немного повеселев, Кроуфорд взял меня за руку.– Не обманывайте себя. Женщины никогда не впадают в такую истерику. По своему опыту я знаю, что они смотрят на мир совершенно трезво, без иллюзий. Мы, мужчины, намного более эмоциональны.

– Что же мне делать? – Я открыл дверцу «рено» и играл ключами.– Мне нужна любая помощь. Мы не можем просто оставить Фрэнка гнить в тюрьме. По оценке адвоката, он получит по крайней мере лет тридцать.

– Адвоката? Сеньора Данвилы? Он думает только о своих гонорарах. Все эти апелляции…

Кроуфорд открыл дверь машины и поманил меня на водительское сиденье. Он снял солнцезащитные очки и смотрел на меня дружеским, но каким-то отрешенным взглядом.

– Чарльз, вы ничего не сможете сделать. Фрэнк примет решение сам. Он, возможно, разыгрывает эндшпиль, но сейчас еще только начало этюда, а на доске есть еще шестьдесят три клетки…