Проснулся Фримен в огромной белой комнате. Голубой свет заливал высокие стены, на которых резвились гигантские фигуры животных. Оглядевшись, он понял, что по-прежнему находится в детской. На нем была пижама в горошек (выходит, Элизабет переодела его, пока он спал?), но и она казалась слишком большой для его съежившихся ручек и ножек.

Крошечный халатик лежал в ногах кровати, на полу стояла пара шлепанцев. Фримен слез с кровати и надел халат и шлепанцы. Его качало. Дверь была закрыта, но он придвинул стул, забрался на него и повернул ручку, сжав ее двумя маленькими кулачками.

На лестничной площадке он остановился, прислушиваясь к звукам, доносящимся из кухни. Элизабет что-то там делала, тихонько напевая. Фримен начал осторожно спускаться, наблюдая за женой сквозь перила. Она стояла у плиты, практически закрывая ее широкой спиной, и разогревала какую-то молочную смесь. Фримен подождал, пока она отвернется к раковине, и проскочил мимо кухни в прихожую. Толстые подошвы тапочек заглушали его шаги.

Оказавшись в саду, он сразу бросился бежать. Ему с трудом удалось открыть тяжелые ворота. Когда он возился с задвижкой, проходившая мимо женщина средних лет остановилась и посмотрела на него сверху вниз, а потом, нахмурившись, перевела взгляд на окна дома.

Фримен сделал вид, что возвращается обратно в дом, надеясь, что Элизабет еще не заметила его исчезновения. Когда женщина пошла дальше, он открыл ворота и побежал по улице в сторону торгового центра.

И неожиданно попал в огромный мир. Двухэтажные дома уходили в небо, точно стены каньона, конец улицы в ста ярдах впереди терялся далеко за горизонтом. Камни на мостовой оказались массивными и неровными, а кроны гигантских сикомор и вовсе было невозможно разглядеть. Ехавший навстречу ему автомобиль притормозил, а потом помчался дальше.

Фримену оставалось пройти пятьдесят ярдов до угла, когда он споткнулся об один из камней на мостовой и вынужден был остановиться. Задыхаясь, он прислонился к дереву, от усталости у него подкашивались ноги.

Он услышал, как открылись ворота, и через плечо увидел Элизабет, оглядывающую улицу. Фримен быстро спрятался за дерево, дождался, пока она вернулась в дом и только после этого зашагал дальше.

Вдруг откуда-то с неба опустилась здоровенная рука, подхватила его и подняла в воздух. Вскрикнув от удивления, он поднял голову и узнал мистера Саймондса, своего банковского менеджера.

– Вы что-то рано поднялись сегодня, молодой человек, – сказал Саймондс и, крепко держа Фримена за руку, поставил его на землю.

Его машина стояла рядом, у тротуара. Оставив двигатель включенным, он повел Фримена обратно по улице.

– Ну, давай-ка посмотрим, где ты живешь. Фримен попытался вырваться, отчаянно дергал руку, но Саймондс не обращал никакого внимания на его попытки освободиться.

Элизабет вышла из ворот, даже не сняв передника, и поспешила к ним навстречу. Фримен попытался спрятаться за Саймондса, но вдруг почувствовал, как сильные руки банковского служащего подняли его и передали Элизабет. Она крепко прижала голову беглеца к своему мощному плечу, поблагодарила Саймондса и понесла Фримена в дом.

Когда они переходили через дорогу, Фримен расслабленно сидел у Элизабет на руках, мечтая оказаться где-нибудь за тридевять земель от нее.

Попав в детскую, он решил, что сразу же заберется в кровать и юркнет под одеяло, но Элизабет опустила его на пол, и Фримен понял, что находится в детском манеже. Он неуверенно взялся за перильца, а Элизабет наклонилась, чтобы поправить ему халатик. Потом, к радости Фримена, она отвернулась.

Минут пять, потрясенный случавшимся, Фримен стоял в манеже, держась за перила. Постепенно его дыхание пришло в норму, и тут он наконец осознал то, чего смутно опасался последние несколько дней, – по какой-то необъяснимой причине Элизабет идентифицировала его с ребенком в своем чреве! Она ведь совершенно не удивилась, когда увидела, что Фримен превратился в трехлетнего малыша. Его жена воспринимала происшедшее как естественное следствие своей беременности. Она убедила себя в том, что ее сын уже родился. В то время как Фримен становился все меньше, зеркально отражая развитие человека, ее взгляд застыл в их общем фокусе, и она видела лишь образ своего ребенка.

Продолжая строить планы побега, Фримен обнаружил, что не может выбраться из манежа. Легкие деревянные прутья оказались слишком прочными для его маленьких ручек – сломать их он был не в состоянии. Утомившись от бесплодных усилий, он сел и начал катать большой разноцветный мяч.

Фримен решил, что, вместо того чтобы избегать Элизабет и скрывать происшедшие с ним изменения, он должен постараться привлечь внимание жены и заставить признать, что он ее муж, а не сын.

Поднявшись на ноги, он принялся раскачивать манеж из стороны в сторону, и вскоре один из углов оказался у стены. Раздался стук. Еще раз. И еще.

Элизабет вышла к нему из своей спальни.

– Дорогой, что ты расшумелся? – спросила она улыбаясь.– Хочешь бисквит?

Элизабет опустилась на колени у манежа, и ее лицо оказалось всего в нескольких дюймах от лица Фримена.

Набравшись мужества, Фримен посмотрел прямо на нее, стараясь заглянуть в большие немигающие глаза. Он взял бисквит, откашлялся и старательно произнес:

– Я не бвой енок.

Элизабет взъерошила его длинные светлые волосы:

– Разве, дорогой? Какая ужасная неприятность!

Фримен топнул ногой и скривил губы:

– Я не бвой енок! – завопил он.– Я бвой бупуг!

Посмеиваясь, Элизабет начала освобождать шкаф, стоящий около кровати. Пока Фримен пытался протестовать, сражаясь с потоком согласных, она взяла его клубный пиджак и пальто. Потом постелила простыню, побросала на нее рубашки, носки и все прочее и связала в большой узел.

Элизабет вынесла вещи Фримена, вернулась, сняла с его постели белье, отодвинула кровать к дальней стенке, а на ее место поставила детскую кроватку.

Вцепившись в манеж, Фримен смотрел, как исчезают предметы из его прежней жизни, и не мог произнести ни слова.

– Лисби, бомоби ме, я!..– Он сдался и стал искать что-нибудь, чем можно было бы писать.

Собрав все силы, он сдвинул манеж к стене и большими буквами, слюной, которая текла у него изо рта, написал:

ЭЛИЗАБЕТ, ПОМОГИ МНЕ! Я НЕ РЕБЕНОК.

Затем он начал стучать кулаком в стену, и ему удалось привлечь внимание Элизабет, но когда он показал ей на записку, буквы успели высохнуть. Расплакавшись от огорчения, Фримен прошлепал к стенке и стал восстанавливать свое послание. Прежде чем он успел написать две или три буквы, Элизабет подхватила его на руки и вынула из манежа.

На обеденном столе стоял всего один прибор, а рядом Фримен увидел новый высокий стул. Безуспешно пытаясь произнести что-нибудь членораздельное, Фримен почувствовал, что его сажают на детский стул и повязывают вокруг шеи салфетку.

Во время еды он внимательно наблюдал за Элизабет, надеясь увидеть на неподвижном лице хотя бы мимолетный знак узнавания, намек на то, что она понимает – двухлетний ребенок, сидящий рядом с ней, является ее мужем. Фримен играл с едой, рисуя кривые буквы на подносе вокруг своей тарелки, но когда он показывал их Элизабет, она хлопала в ладоши, словно разделяла с ним радость новых открытий, а потом вытирала поднос. Вконец измучившись, Фримен позволил ей отнести себя наверх и остался лежать в новой кроватке, плотно укутанный крошечным одеялом.

Время работало против него. Теперь он спал большую часть дня. Проснувшись, некоторое время чувствовал себя посвежевшим и полным сил, которые, правда, быстро убывали. После каждого приема пищи на него наваливалась невыносимая дремота, и глаза закрывались сами собой, как если бы он принял сильнодействующее снотворное. Фримен смутно понимал, что продолжает меняться и что ничего не может с этим поделать, – вот уже, проснувшись, он с трудом сумел сесть. А усилия, которые ему приходилось прикладывать, чтобы встать на свои слабые подкашивающиеся ноги, бесконечно его утомляли.

Он разучился разговаривать и теперь лишь невнятно бормотал и булькал. Лежа на спине и потягивая теплое молоко из бутылочки, Фримен понимал, что ему не на кого больше надеяться, кроме Хансона. Рано или поздно он зайдет и обнаружит, что его приятель бесследно исчез.

Сидя на ковре на веранде, опираясь спиной на подушку, Фримен заметил, что Элизабет вытащила содержимое из ящиков его стола и сняла все книги с полок у камина. Похоже, что для окружающих она стала вдовой с годовалым сыном, которая потеряла мужа сразу после медового месяца.

Она уже начала привыкать к своей новой роли. Гуляя по утрам – Фримен лежал в коляске, а перед самым его носом болтался пластмассовый зайчик, раздражавший его до невозможности, – они встречали людей, которых Фримен знал в лицо, и никто ни на секунду не усомнился в том, что он – сын Элизабет. Они наклонялись над коляской, тыкали ему в живот пальцами и восхищались его замечательными размерами и великолепным развитием. Кое-кто вспоминал ее мужа, и Элизабет отвечала им, что он отправился в длительное путешествие. Похоже, она мысленно попрощалась с Фрименом и навсегда выбросила его из головы.

Он понял, что ошибался, когда они возвращались с прогулки, оказавшейся для него последней.

Они приближались к дому, вдруг Элизабет остановилась и с сомнением встряхнула коляску, очевидно не зная, стоит ли идти дальше. Кто-то позвал их – издали, – и пока Фримен пытался вспомнить, кому принадлежит такой знакомый голос, Элизабет наклонилась и подняла верх коляски у него над головой.

Неожиданно Фримен увидел Хансона, который навис над коляской, вежливо приподняв шляпу.

– Миссис Фримен, я всю неделю пытаюсь до вас дозвониться. Как дела?

– Прекрасно, мистер Хансон, – Элизабет развернула коляску так, чтобы она оказалась между ней и Хансоном. Фримен заметил, что она на мгновение смутилась.– У нас сломался телефон.

Хансон обошел коляску, с интересом наблюдая за Элизабет.

– А что случилось с Чарльзом в субботу? Ему пришлось уехать по делам?

Элизабет кивнула:

– Он ужасно расстроился, мистер Хансон, – но у него возникли серьезные проблемы. Его не будет некоторое время.

«Она знает», – подумал Фримен.

Хансон заглянул в коляску:

– На утреннюю прогулку, дружок? – И добавил, обращаясь к Элизабет: – Прекрасный ребенок. Я просто обожаю сердитых детей. Соседский?

Элизабет покачала головой:

– Сын приятеля Чарльза. Нам пора идти, мистер Хансон.

– Зовите меня Роберт. Надеюсь, мы скоро увидимся. Элизабет улыбнулась, ее лицо снова было спокойно:

– Не сомневаюсь.

– Отлично! – Хитро улыбаясь, Хансон пошел прочь. Она знает!

Потрясенный, Фримен сбросил одеяло и посмотрел вслед удаляющемуся Хансону. Тот повернулся, чтобы помахать Элизабет, которая подняла руку в ответ, а затем въехала в ворота.

Фримен попытался сесть, неотрывно глядя на Элизабет и надеясь, что она заметит гнев у него на лице. Но она ловко покатила коляску по дорожке, а потом взяла Фримена на руки.

Когда они поднимались по лестнице, он посмотрел через ее плечо на телефон и увидел, что трубка снята с рычагов. Все это время Элизабет понимала, что происходит, и специально делала вид, будто не замечает его превращений. Она предвидела каждую новую стадию, купила заранее одежду – последовательность курточек и штанишек уменьшающихся размеров, – заказала для него, а не для будущего ребенка, манеж и кроватку.

На мгновение Фримен даже засомневался, беременна ли Элизабет на самом деле. А если ее полнота плод его фантазий? Когда она сказала, что ждет ребенка, ему и в голову не могло прийти, что этим ребенком станет он сам.

Резко перевернув, она засунула Фримена в кроватку и плотно укутала одеялом. Он слышал, как она стремительно ходит внизу, по-видимому готовилась к чему-то срочному: быстро закрыла окна и двери… что-то вынуждало ее торопиться.

Прислушиваясь к происходящему, Фримен вдруг почувствовал, что замерз. Он был завернут, точно новорожденный ребенок, в несколько пеленок, но ему казалось, что все его кости превратились в лед. Фримена охватила непонятная вялость, куда-то пропали злость и страх, а центр восприятия переместился на поверхность кожи. Слабый утренний свет резал глаза, и когда они закрылись, он провалился в туманное забвение неглубокого сна, нежное тело молило об облегчении страданий.

Некоторое время спустя он почувствовал, как руки Элизабет вынули его из-под одеяла, потом из кроватки, она пронесла его через холл. Постепенно воспоминания о доме и его собственной личности стали слабеть, и сморщенное тельце беспомощно прижалось к Элизабет, когда он оказался на ее широкой постели.

Ненавидя жесткие волосы, которые царапали ему лицо, Фримен впервые отчетливо осознал то, что так долго не хотел понимать. Перед самым концом он вдруг закричал от радости и удивления, когда вспомнил исчезнувший мир своего первого детства.