"Земляные фигуры" - читать интересную книгу автора (Кейбелл Джеймс Брэнч)

Глава IV В подозрительном дворце

Так Мануэль и Ниафер, живые и невредимые, добрались до вершины серой горы Врейдекс, до подозрительного дворца Мирамона Ллуагора.

Когда юноши пересекали небольшую лужайку, где трава чередовалась с белыми кашками, откуда-то, словно переговариваясь друг с другом, зазвучали гонги. Тут и там стояли жуткого вида карликовые деревца с фиолетовой и желтой листвой. Подозрительный дворец показался осторожно приближавшимся к нему юношам сложенным из черных и золотых изразцов, которые были разрисованы фигурами бабочек, черепах и лебедей.

В этот день, кстати, в четверг, Мануэль и Ниафер вошли без помех через ворота из рога и слоновой кости и попали в красную галерею, где пять серых зверей, похожих на огромных лысых кошек, играли в кости. Пока юноши шли мимо них, эти твари облизывались и ухмылялись.

В центре дворца Мирамон воздвиг наподобие башни один из зубов Бегемота: клык был искусно обработан так, что внутри него получилось пять просторных комнат, и в самой дальней комнате под балдахином с зелеными кистями они обнаружили волшебника.

– Выходи и умри, Мирамон Ллуагор! – кричит Мануэль, вынимая свой меч, которому рассчитывал наконец найти применение.

А волшебник запахнул старый потертый халат и, оторвавшись от своих заклинаний, отложил в сторону какое-то маленькое недоделанное создание, которое, хныча, улизнуло в камин. Мануэль увидел, что у волшебника внешность того вежливого незнакомца, всучившего ему заколдованный меч.

– О, хорошо, что ты пришел так быстро, – говорит Мирамон Ллуагор, откинув голову и полузакрыв свои добрые темные глаза, глядя на них поверх крыльев небольшого носа. – Да, и добро пожаловать твоему юному другу. Но вы, юноши, наверняка совершенно вымотались по дороге, так что садитесь и выпьем по чарке вина, прежде чем я отдам Вам мою дорогую жену.

Мануэль же спрашивает:

– Но что все это значит?

– Это значит то, – отвечает волшебник, – что у тебя, я вижу, заколдованный Фламберж, и, поскольку владеющий этим мечом неодолим для меня, мне бесполезно сопротивляться.

– Но, Мирамон, это же ты дал мне меч!

Мирамон потер свой забавный маленький носик, а потом заговорил:

– А как бы еще ты меня одолел? Ведь известно, что, по закону Леших, волшебник не может отдать свою добычу просто так, пока он не побежден. Дело в том, что, когда я утащил Жизель, я поступил, как вскоре обнаружилось, весьма неблагоразумно.

– Но клянусь Святым Павлом и Поллуксом! Я вообще ничего не понимаю, Мирамон.

– Мануэль, я тебе скажу, что она была весьма очаровательной девушкой и, как мне показалось, представляла именно тот тип жены, о котором я мечтал. Но, вероятно, не совсем мудро руководствоваться всецело одной внешностью, потому что потом оказалось, что у нее не только большая грудь, но и большая воля, а кроме хорошенькой головки – хорошенький язычок, а я не в равной степени восхищаюсь всеми четырьмя этими достоинствами,

– Но, Мирамон, если всего несколько месяцев назад твоя любовь была так сильна, что привела к похищению…

Волшебник же назидательно проговорил:

– Думаю я, что любовь – сплав мгновенный тени и плоти. Те, кто стремятся любовью владеть, часто в глупость впадают. Любящий, видя, что движется сплав, как богиня златая, гонится следом за нею, в итоге лишь плоть настигая. Тень золотая же меркнет с восходом семейного солнца, тает она, как туман, навсегда без следа исчезая. А остается в объятиях мужа лишь плоть, что прекрасна – нет тут сомненья, – но плоть, его же подобная плоти; и болтовня, болтовня, болтовня; поцелуи всех видов. Что ж, остается любовь, но уже не такая, как прежде.

Тут недоделанное создание вылезло обратно из камина и взобралось по ноге Мирамона, по-прежнему слабо хныча. Он задумчиво взглянул на него, затем открутил этому существу голову и бросил обломки в мусорное ведро.

Мирамон вздохнул и сказал:

– Вот плач мужей, что сейчас существуют и жить будут завтра: «Что приключилось с красавицей той, на которой женился? Как с этой женщиной мне обходиться, что в жизнь мою входит? К ней остается любовь, но уже не такая, как прежде».

Пока Мирамон философствовал, юноши тупо переглядывались: в их возрасте знание этого предмета было еще смутным.

Затем Мирамон продолжил:

– Да, тот мудрее, кто сдержит желанья свои от подобных излишеств. Да, тот мудрее, кто, зная, что тень прелестнее делает сущность, мудро следит за путями той безответственной тени, коею схватишь – она убежит, отвернешься же – шествует рядом, жизнь золотя сияньем своим и жену сохраняя вечно юной, прекрасной, и мудрой, и неотразимой; вечно тебя оставляя не очень довольным, при этом во всеоружье достоинства, что несохранно в довольстве. Что ж, поскольку любовь – сплав мгновенный тени и плоти, то наслаждаться ты можешь одной – не обеими сразу.

– В общем, – согласился Мануэль, – может, все это так. Но я никогда не понимал гекзаметров и поэтому не видел толку в разговоре с их помощью.

– О, но у меня так получается само собой, когда я глубоко взволнован. Полагаю, поэзия в моей душе прорывается наружу в тот миг, когда я теряю власть над собой, а сейчас я думаю о неизбежной разлуке с моей дорогой женой. Понимаете, она активно заинтересовалась моим творчеством, а этого не вынесет ни один художник в любом виде искусства, – мрачно говорит Мирамон.

– Но как так может быть? – спрашивает его Ниафер.

– Все знают, что я создаю людям сновидения. Теперь же Жизель заявляет, что у смертных достаточно неприятностей в реальной жизни, чтобы видеть их еще и во сне…

– Несомненно, это верно.

– Поэтому она разрешает мне создавать лишь жизнеутверждающие, назидательные и приятные сны. Она говорит, что я должен дать усталым людям то, в чем они больше всего нуждаются, и делает акцент на важности того, чтобы каждый человек спал в здоровой атмосфере. Поэтому мне не разрешается создавать ни изящные кошмары, ни милые ужасы – ничего будоражащего или шокирующего, никаких морских змеев, кракенов, гиппогрифов – ничего, что дает мне полную свободу творчества. И мое искусство страдает. Что же касается других снов, более шаловливой природы…

– Интересно, о какого рода снах ты говоришь, Мирамон?

Волшебник объяснил, что он имел в виду.

– Теперь подобные сны она тоже категорически запретила, – добавил он со вздохом.

– Понятно, – сказал Мануэль, – почему у меня с некоторых пор не было снов такого рода.

– Нигде ни одному человеку не позволено видеть сны такого рода в эти ночи, нигде никому во всем мире. И тут опять-таки страдает мое искусство, ибо мои создания в этой сфере всегда были особенно живы и действенны и доставляли удовольствие самым стойким. Кроме того, Жизель уверяет, что все делает и говорит все ради моего блага. Короче, ребята, моя жена проявляет такой «лестный» для меня интерес ко всем моим предприятиям, что единственный выход для любого гуманного волшебника организовать освобождение ее из моих когтей, – сказал Мирамон с раздражением. – Трудно объяснить это тебе, Мануэль, прямо сейчас, но после того, как ты женишься на Жизели, ты постигнешь это на своей шкуре.

– Но, Мирамон, я изумляюсь тому, что какая-то женщина во власти великого волшебника управляет им, женщина, которая, в конце концов, может всего лишь болтать.

Мирамон, какое-то время беспомощно моргая, смотрел на Мануэля.

– Неженатого человека это действительно удивляет, – сказал он. – В любом случае я позову ее, и ты сможешь объяснить, как ты победил меня, а значит, сможешь забрать ее и взять себе, да помогут тебе Небеса!

– Но объяснить ли мне, что это ты дал мне неодолимый меч?

– Нет, Мануэль. Нет, ты должен быть откровенным в разумных пределах. Теперь ты знаменитый герой, осененный победой, справедливый повод для которой создан высшей жертвой множества верных рыцарей и галантных кавалеров, поскольку они знали, что в итоге справедливость восторжествует. Твой успех, таким образом, представляет собой осуществление великого нравственного принципа, и объяснять практические мелочи подобных величественных процессов не всегда вполне порядочно. Кроме того, если Жизель дознается, что я хочу от нее избавиться, она определенно прибегнет к выражениям, которых я предпочитаю не слышать.

Но тут в комнату вошла жена волшебника Жизель.

– Она, несомненно, весьма мила, – говорит Ниафер Мануэлю.

Мануэль же восторженно заявляет:

– Она изящнейшее и прелестнейшее существо, которое я когда-либо видел. Созерцая ее несравненную красоту, я осознаю, что сбылись все прежние мечты. Я также вспоминаю свои прежние песни, которые обычно пел свиньям, о моей любви к прекрасной принцессе, которая «бела, как лилия, краснее роз, великолепнее рубинов стран Востока», ибо здесь приложимы все мои песенные эпитеты. И я поражен неспособностью этого жалкого волшебника оценить такую несравненную красоту.

– О, на этот счет у меня есть некоторые подозрения, – отвечает Ниафер. – И как только она заговорит, думаю, они оправдаются, ибо у госпожи Жизели далеко не мирный нрав.

– Что за чушь я слышала? – говорит гордая блестящая дама Мирамону Ллуагору. – Мне сказали, что ты побежден.

– Увы, любовь моя, это свершившийся факт. Этот герой неким необъяснимым образом достал магическое оружие Фламберж, являющееся единственным оружием, которым меня можно победить. Так что я сдался ему, и он, по-моему, вот-вот отрубит мне голову.

Прекраснейшая из девушек пришла в негодование, поскольку поняла, что, будь ты волшебник или нет, существует небольшая разница в супругах после первой пары месяцев замужества; и при вполне сносно прирученном Мирамоне она пока не собиралась менять его ни на кого другого. Поэтому Жизель тоном, предвещавшим бурю, спросила:

– А как же я?

Волшебник беспокойно потер руки.

– Моя милая, я, к сожалению, совершенно бессилен перед Фламбержем. Твое освобождение совершено по всем правилам, и герой-победитель обязан казнить меня за мои злодеяния и возвратить тебя твоим горюющим родителям. Я ничего не могу поделать.

– Посмотри мне в глаза, Мирамон Ллуагор! – приказала госпожа Жизель. Волшебник повиновался с умиротворяющей улыбкой. – Да, ты что-то затеял, – сказала она, – и только Небеса знают – что. Хотя в действительности это не имеет значения.

Затем госпожа Жизель посмотрела на Мануэля.

– Так это ты – герой, пришедший меня освободить? – спросила она с расстановкой, и ее большие сапфировые глаза блеснули поверх огромного веера из разноцветных перьев так, что Мануэлю стало не по себе.

Наконец она обратила внимание на Ниафера.

– Должна сказать, что твое прибытие произошло с достаточным опозданием, – заметила Жизель.

– Мне потребовалось два дня, сударыня, чтобы найти и поймать черепаху, и это меня задержало.

– Ох, у тебя всегда найдутся отговорки, отдаю тебе должное, но лучше поздно, чем никогда. Ну так, Ниафер, знаешь ли ты что-нибудь об этом желтоволосом герое-простофиле?

– Да, сударыня, он прежде жил, присматривая за свиньями мельника недалеко от Ратгора, и мне случалось видеть его на кухне Арнейского замка.

Жизель обернулась к волшебнику, а ее тонкие золотые цепочки и бесчисленные драгоценные камни вспыхнули не более ярко, чем сапфиры глаз.

– Вот как? – сказала она страшным голосом. – И ты собираешься отдать меня свинопасу с наполовину обстриженной головой и дырами на локтях!

– Моя дорогая, и прическа, и костюм – дело вкуса и только, и будь он хоть дважды свинопасом, но он владеет магическим мечом Фламбержем, перед которым все мои силы – ничто.

– Вздор, все очень легко устроить. У вас, мужчин, нет ни капли здравого смысла! Мальчик, дай мне этот меч, пока ты не поранился, балуясь с ним, и положим конец этому недоразумению, – потребовала надменная дама, и какое-то время герой-победитель по-детски обиженно смотрел на нее, но он не обратился в бегство.

– Госпожа Жизель, – ответил Мануэль. – Я, возможно, простофиля, бедно одет и молод, но, пока обладаю этим оружием, я – господин вас всех и своего будущего. Отдав его, я потеряю все, что мои предки научили меня ценить, ибо мои суровые предки считали, что богатство, земли и красавицу жену приятней иметь под боком, чем стадо свиней. Поэтому, если кто-то предлагает мне сделку, я сперва поторгуюсь, прежде чем договориться о цене.

Он повернулся к своему товарищу.

– Дорогой коротышка, – сказал Мануэль, – ты тоже должен сказать свое слово, потому что с самого начала именно твоя смекалка спасла нас и завела так высоко. Посмотри, я наконец обнажил Фламберж и стою на подозрительной вершине Врейдекса, и я – господин данного часа и будущего. Теперь мне осталось отрубить мерзкую голову этому проклятому волшебнику – и делу конец.

– Ради Бога! – сказал Мирамон. – Я после этого превращусь во что-нибудь другое, что, вероятно, нам лучше не обсуждать. Это ничуть меня не затруднит, так что воздержитесь от неуместного милосердия по отношению ко мне, а вместо этого действуйте мечом и забирайте заслуженную награду.

– И так и этак, – признал Мануэль, – мне нужно лишь ударить мечом – и я получаю большое богатство, плодородные пахотные земли и красавицу жену, и свинопас станет знатным дворянином. Но именно ты, Ниафер, добыл это для меня, и я чувствую сейчас, что эти неожиданные блага не так чудесны, как ты, мой дорогой друг.

– Но ты тоже чудесен, – был ответ Ниафера. Мануэль же сказал с печальной улыбкой:

– Я не такой, и в час своего триумфа я в ужасе от собственной ничтожности. Послушай, Ниафер, я думал, что изменюсь, когда стану героем, но, несмотря на то, что стою здесь, красуясь с этим длинным мечом, и являюсь господином данного часа и будущего времени, я остаюсь мальчишкой, который в прошлый четверг еще пас свиней. Я не испугался чудовищ, которые встретились нам на дороге, но графскую дочку я ужасно боюсь. Ни за что на свете не останусь я с ней наедине. Нет, такие изящные дамы не для свинопасов, и я хочу другую жену.

– Кого же ты желаешь себе в жены, – спрашивает Ниафер, – как не прелестнейшую и богатейшую даму во всем Ратгоре и Нижнем Таргамоне?

– Что ж, я возьму умнейшее, милейшее и самое чудесное существо на свете, которое, по моим воспоминаниям, я видел недель шесть назад, когда заходил на кухню Арнейского замка.

– А! Тогда это можно устроить. Но кто она, эта изумительная женщина?

Мануэль же сказал:

– Ты – эта женщина, Ниафер!

Ниафер ничего не ответила, но улыбнулась. Она подняла плечико и потерлась им о широкую грудь Мануэля. Так они вдвоем какое-то время смотрели друг на друга, не произнося ни слова, и, судя по всему, не замечая ни Мирамона Ллуагора, ни его чудес – ничего на свете, кроме друг друга.

– Для меня теперь здесь все изменилось, – сказал наконец Мануэль вполголоса, – и остаток жизни я теперь буду жить в мире, где Ниафер – единственная из всех женщин.

– Мой дорогой, – ответила Ниафер, – и блестящая королева, и изысканная принцесса – это лишь сердце женщины, прыгающее от радости, когда на нее посмотрят дважды, что говорить обо мне, я – простая служанка!

– Это точно, – сказала Жизель дребезжащим голосом, – Ниафер – моя переодетая служанка-язычница, на которую мой муж неделю назад наслал сон с приказанием явиться ко мне, чтобы следить за моими вещами. Поэтому, Ниафер, раз тебя вызвали служить, прекрати лапать этого свинопаса и отвечай мне, что это такое я слышу о твоем замечательном уме.

Но Мануэль сам с гордостью рассказал о ловушках, которые миновала хитроумная Ниафер, о змеях и прочих ужасах. И, покуда он хвастался, Мирамон Ллуагор улыбался, а Жизель скептически смотрела на Ниафер: и Мирамон, и его жена – оба знали, что ум Ниафер искать можно так же долго, как и ее миловидность, и что именно сон, насланный Мирамоном, досконально сообщил ей хитрости и уловки, которые так очаровали свинопаса.

– Поэтому, госпожа Жизель, – говорит в заключение Мануэль, – я отдам вам Фламберж, Мирамона, Врейдекс и все остальные горы в придачу в обмен на самую чудесную и умную женщину на свете.

И Мануэль изящным жестом вручил заколдованный меч Фламберж прелестной графской дочке, а сам взял руку ее смуглой невзрачной служанки.

– Ну, – говорит Мирамон в тихом смятении, – эта картина производит сильное впечатление. Но что касается твоих собственных интересов, Мануэль, неужели ты считаешь свой выбор вполне разумным?

Высоченный Мануэль посмотрел на него сверху вниз с презрительной жалостью.

– Да, Мирамон, ибо я – Мануэль, и я следую своим помыслам и своим желаниям. Конечно, с моей стороны очень великодушно отказаться от богатств и власти, но Ниафер стоит этой жертвы, и, кроме того, она свидетельница моего великодушия.

Ниафер же, конечно, размышляла: «Это очень мило с его стороны, и я буду вынуждена из простой порядочности позволять ему такие безумства пару первых месяцев замужества. После чего, надеюсь, мы перейдем к более благоразумному образу жизни».

Между тем она с обожанием смотрела на Мануэля: совершенно так, словно считала, что он выказывает необыкновенную рассудительность.

А Жизель и Мирамон переглядывались, не понимая, что нашел этот длинноногий юноша в глупенькой замухрышке, которая на много лет его старше.

Так они наблюдали происходящее, и к ним пришла эта потрясающая мысль, которая удерживает множество супружеских пар в объятиях человеческой природы: «И насколько мудрее и счастливее наш брак, так или иначе, любого среднего брака!»

Мирамон лично был так глубоко тронут этим жутким открытием, что погладил жену по руке. Потом он вздохнул.

– Любовь победила мои создания, – сказал он загадочно, – а секрет счастливого брака, в конце концов, заключается в том, чтобы уделять как можно больше внимания чужим женам.

Жизель попросила его не строить из себя дурака, но сказала это очень мягко и, говоря, сжимала его руку. Она понимала этого могучего волшебника много глубже, чем позволяла ему это обнаружить.

Вслед за этим Мирамон стер с небесной тверди светила и зажег там праздничную радугу, а под ней затеял для свинопаса и служанки в честь их помолвки такое представление со всякими фантазиями и иллюзиями, какое показало весь спектр искусства Мирамона и доставило удовольствие всем, но особенно самому Мирамону. Их смешил дракон, охраняющий сокровища, танцевали наяды, и порхали херувимы, сладкоголосо распевая песни и загадывая забавные загадки. Затем они пировали, а им прислуживали сказочные слуги и оказывали все почести, достойные небожителей. А когда это празднество закончилось, Мануэль сказал, что, поскольку он в конце концов не стал богатым дворянином, они с Ниафер должны найти ближайшего священника, а потом вернуться к его свиньям.

– Не уверен, что тебе это удастся, – сказал Мирамон, – ибо если восходящим на Врейдекс препятствуют мифические змеи, то тем, кто решил вернуться, мешают настоящие смерть и судьба. Ибо должен сказать тебе, что у меня есть весьма капризный брат – форменный скучный реалист, без намека на эстетическое чувство, и он совершенно непредсказуем.

– Однако, – сказал Мануэль, – нельзя вечно жить среди сновидений, а смерть и судьба ждут всех. Так что мы попробуем.

Тут какое-то время темные глаза Мирамона Ллуагора оценивали их, и волшебник слегка вздохнул. Он знал, что этим молодым людям можно позавидовать, но в итоге они уже для него не важны – они сыграли свою роль.

Поэтому Мирамон сказал:

– Тогда идите своей дорогой, и, если не встретите автора и разрушителя всего живого, это будет для вас хорошо, а если встретите его, это тоже хорошо, потому что таково его желание.

– Я не буду ни искать, ни избегать его, – ответил Мануэль. – Я только знаю, что должен следовать своим помыслам и желанию, которое не удовлетворено сновидениями, даже если они, – юноша, по-видимому, искал сравнение, а затем с улыбкой сказал: – великолепны, как рубины стран Востока.

После чего Мануэль попрощался с Мирамоном и его красавицей женой и стал спускаться с волшебного Врейдекса вместе со своей замухрышкой Ниафер. Оба были довольны, потому что с ними шло счастье, хотя и не очень долго.