"Подземный левиафан" - читать интересную книгу автора (Блэйлок Джеймс)

Глава 16

На следующее утро после ночного визита отца Джим проснулся от шума бури за окном, от далеких раскатов грома, разносящихся на многие мили над крышами пригородов. Ветер налетал порывами: то слабел, то принимался хлестать дождем в стекло с новой силой — случайные капли залетали в комнату и попадали Джиму на одеяло. Джим читал «Приключения Гекльберри Финна», первые главы — по его мнению, отличное чтиво для дождливой погоды. Прежде чем книга наскучит, он сможет пронежиться еще два, а если повезет, то и три часа.

Прислушиваясь к бурливому потоку в водостоке, изливающемуся на лужайку перед домом и растекающемуся лужами в траве, Джим почти ощущал вкус дождя на языке. Он намеревался заняться обустройством аквариума — лучше дня для такой цели не придумаешь, — отправиться в ближайший магазин, торгующий тропическими рыбками, и приобрести там на карманные деньги парочку буйвологоловых цихлид (съездить туда на велосипеде, если дождь перестанет, или попросить отца или дядю подкинуть его). Однако сейчас ему ничего не хотелось — только смотреть в окно, время от времени опуская взгляд в книгу, освежая в памяти отрывки повести, смакуя картинки и звучание слов, которым перестук дождевых капель служил самым лучшим звуковым сопровождением.

Внезапно он вылез из кровати и подошел к старому комоду. На нем лежали несколько бутылочных крышечек. Джим выложил из них правильный шестиугольник, потом круг, потом, отчего-то чувствуя недовольство, все перемешал. Но и этого ему показалось мало. Он менял местами крышечки до тех пор, пока они не расположились в последовательности уже совершенно случайной: только разные цвета рядом, края не слишком далеко и не слишком близко друг от друга — эдакий небольшой цирк бутылочных крышечек. Выбрав потом «Нехи Орандж», он засунул ее в карман, на счастье, как говорил отец. Вот теперь все встало на свои места. Пустота среди оставшихся крышечек будет напоминать ему о той, которая лежит теперь в кармане, и о ночном визите отца.

Джим снова прилег, но зерно беспокойства уже было заронено — ему хотелось что-то делать, спешить куда-то.

Сегодняшний день был как раз в духе Гила Пича — день для того, чтобы всласть покопаться в гараже, день для претворения в жизнь самых бессмысленных проектов. Джим попытался представить себе, где и в обществе каких странных людей может сейчас находиться его друг. Принявшись думать о Гиле, он вспомнил кое о чем другом, связанном с ним, и вскоре уже знал, что ему предстоит сделать. Пока все в поисках приключений носились по канализации, он сидел дома с книгами. Настало время действовать и ему. Через десять минут он уже выскользнул из дома — никто его не видел. Мимоходом он услышал, как отец что-то передвигает в холле, а дядя Эдвард разговаривает по телефону — с профессором Лазарелом, наверное.

Джим направился к дому Гила Пича. Вильма Пич уже час как должна была уехать на работу — в среду она выходила в семь. Впереди у него был целый день. Он проберется на задний двор Пичей и через окно в кухне проникнет в дом. И он и Гил проделывали это не раз, обычно по ночам. Думая о своем, Джим постучал в дверь, просто чтобы убедиться, что все чисто, и чуть не закричал от испуга, когда дверь внезапно распахнулась и перед ним предстала Вильма Пич в домашнем халате. У нее был кислый вид, и она то и дело сморкалась в платок. Она простудилась и сегодня решила отлежаться дома.

Джим растерялся. Он все еще был захвачен планами вторжения через кухонное окно и забыл об извинениях.

— Я пришел за книгами, — честно признался он, — но если вам нездоровится, то не буду вас беспокоить. Я могу зайти в другой раз.

Вильма Пич широко распахнула дверь и кивком предложила ему зайти.

— Можешь забрать свои книги. Там их, наверное, тысяча — не знаю, каким образом Гил в них разбирается. Я даже приблизительно не знаю, какие из них его, а какие чужие.

Джим улыбнулся.

— Я разберусь, — ответил он и, проскользнув мимо миссис Пич, поспешно направился по коридору к комнате Гила, молясь про себя всем богам, чтобы его оставили там одного. Но Вильма Пич мало интересовалась книгами. Громко высморкавшись и бормоча что-то о таблетках от простуды, она зашаркала шлепанцами на кухню. Место, где под стеклянным пресс-папье Гил хранил стопкой свои дневники, Джиму было хорошо известно — он коршуном бросился туда. Под пресс-папье блокнотов было только три штуки. Остальные могли лежать в коробке — скорее всего под кроватью. Одну книжечку Джим унесет с собой наверняка. Конечно, будет странно, если он потащит через коридор всю коробку блокнотов со страничками на трех колечках. Засунув дневник с самыми последними записями под куртку, он убрал руки в карманы и отвел локти к спине. Он возвратился в коридор заметно потолстевшим и угловатым, но Вильме Пич, которая грохотала посудой в раковине, было все равно.

— Ты нашел, что искал? — крикнула она.

— Да, — откликнулся Джим, — спасибо.

И захлопнул дверь раньше, чем разговор мог быть продолжен. Через полторы минуты он уже сидел в собственной гостиной и с колотящимся сердцем читал первую страницу увесистой тетради.

— Здесь какая-то неразбериха с датами, — сказал Уильям, прихлебывая кофе. — Это первое, что бросается в глаза. В противном случае все остальное вообще ни в какие ворота не лезет.

— Возможно, здесь все сплошные выдумки, — предположил Эдвард.

— Конечно выдумки, — подхватил Лазарел, намазывая хлеб маслом и джемом. — У парня чересчур развито воображение. Здесь все нужно делить на пять, а то и на десять.

— Смотрите, — вдруг воскликнул Уильям, указывая на что-то в дневнике, чего, конечно, никто, кроме него, видеть не мог. — Запись от десятого ноября. Читаю: «На камнях, словно кораллы, выросли кости ребенка — волны раз за разом разметывали их в стороны. На одинокие останки обратила внимание каракатица и унесла их в свой угол, где мастерила гнездо. Осталась только кисть руки, которую каракатица трогать не решилась, так как боялась, что та схватит ее».

Эдвард слушал с открытым ртом.

— Где календарь? — сипло спросил он.

Уильям достал из бумажника карманный календарик.

— Каким числом обозначена запись? — переспросил Эдвард.

— Десятым.

— Это была суббота?

— Нет, — ответил Уильям. — Это была среда. Суббота была тринадцатое.

Эдвард с грохотом оттолкнул стул и вылетел из кухни.

— Хочу свериться с картой приливов, — крикнул он уже с порога черного хода. Со стены сарая-лабиринта ему улыбнулся осьминожек «Рыбачьей хижины Ленца» в глупой капитанской фуражке. Эдвард вернулся на кухню.

— Сейчас я угадаю, что ты выяснил, — сказал профессор Лазарел, нацеливаясь в Эдварда тостом. — Свою костяную руку ты нашел в приливном прудке через три дня после того, как была сделана запись.

— В пальцах этой руки были зажаты останки рыбы или головоногого, так мне показалось. — Эдвард сильно потер лоб. Все происходящее не лезло ни в какие ворота, казалось нелепой ошибкой. — Ты же не хочешь сказать, что… — начал он, но профессор Лазарел, рационалист, перебил:

— Конечно, нет. Ни один из нас не допускает этого ни на секунду. Парень просто воображал себя магом, волшебником — придумывал всякие несообразности, чудеса. Он изменил даты в своем дневнике — может быть, для того, чтобы выходило более гладко, — желая убедить самого себя. Все очень просто. Так же просто, как эта его спринцовка для носа.

— При помощи спринцовки для носа Гил заставил подводную лодку летать, — строго заметил Эдвард.

Уильям кивнул и снова пригубил кофе.

— Я склонен встать на сторону Эдварда, и у меня есть на то свои соображения. Давайте рассмотрим все по порядку, логически. Гил пишет, что рыба старалась держаться подальше от мертвой руки, но на деле, как мы видим, вышло иначе. Не все рыбы были такими осмотрительными. Одну из них рука сумела-таки схватить.

— Одну! — взорвался Лазарел. — Ты понимаешь, что говоришь? Предвидение — одно дело, но такое вот сказочное предвидение — чистая глупость. Повторяю, здесь все с начала до конца плод игры воображения Гила. Его чертова слишком живого воображения.

Уильям покачал головой.

— Ты просто не хочешь смотреть правде в лицо, Расс. Ты ошибаешься. Мы уже слишком далеко зашли в лес, чтобы теперь пугаться незнакомых пауков. Хотя с одним я не спорю — все это выглядит очень и очень странно. Истины ради мы должны согласиться с тем, что Гил не просто пришел в субботу вечером домой и заполнил свой дневник выдумками, проставив числа за прошедшие дни. Он знал, что эта рука может схватить рыбу. Чего ради ему создавать впечатление, что он об этом понятия не имел! Нет, джентльмены. Я уверен, что эта запись была сделана за несколько дней до находки Эдварда. Но в одном ли предвидении здесь дело, скажите мне?

— Я думаю, да, — отозвался Эдвард, сильно ударив ладонью по столу.

— Понятно, — сказал Уильям. — Тебе тоже нужно будет объяснять.

— Я в этом дневнике ничего, кроме сплошных глупостей, не вижу, — ответил Лазарел. — Но, тем не менее, согласен выслушать твои объяснения.

— Давайте на секунду предположим, что это не простое предвидение, — начал Уильям. — В таком случае ясно одно — Гиловы прогнозы будущего способны превращаться в реальные события. И рука из приливного прудка тоже появилась из записи в его дневнике.

Лазарел открыл было рот, чтобы возразить, но Эдвард опередил его.

— Но этого просто не может быть, — сказал он. — Ни за что на свете. Если все так, как ты говоришь, тогда почему эта рука поймала рыбу? Да и сам дневник свидетельствует против твоей гипотезы. Если Гил ясновидящий, то мы можем простить ему некоторые ошибки. Нельзя ожидать, что он видел происходящее в прудке во всех деталях.

— Конечно нет, — откликнулся Уильям, довольный тем, что все постепенно становится на свои места. Пробежав глазами несколько следующих записей в блокноте, он вскинул голову. — А кроме того, — продолжил он, — если рука появилась с подачи Гила, то нам следует ожидать также и появления головоногих, обитающих в домиках из человеческих костей. Одно без другого, в таком случае, невозможно.

— Согласен, — ответил Эдвард. — Посмотри следующую страницу. Может быть, там что-нибудь найдется.

Запись на следующей странице, датированная четвергом той же недели, была простой и короткой: «Рука поймала свою первую рыбу, которую быстро растаскали на куски крабы». Ниже имелись два слова, чье-то имя: «Оскар Навозный Жук».

— Оскар Навозный Жук? — переспросил Лазарел. — Что это такое? Парень спятил.

— Хуже, — ответил Уильям. — Эта запись пошатнула вашу теорию предсказания.

— Необязательно, — заметил Эдвард. — Просто это допускает возможность других теорий. Гила-творца в том числе. И каракатицу, живущую в домике из костей.

— Ради Бога, объясните мне, кто такой Оскар Навозный Жук? — взмолился Лазарел.

— Я думаю, что Гил имел в виду Оскара Палчека, — ответил Джим. — Он часто давал ему разные прозвища, но вслух редко говорил. Оскар постоянно издевался над ним.

Лазарел кивнул, до некоторой степени удовлетворенный предоставленным объяснением.

— Бедный измученный мальчик. Хотя каракатицам, живущим в домах из костей, нет никакого научного объяснения. Я уверен, что если бы нечто подобное имело место на самом деле, то феномен уже давно был бы документально подтвержден. Океан достаточно хорошо исследован.

— Не согласен с тобой, — ответил Уильям. — Даю голову на отсечение, что до прошлого ноября головоногие никогда не строили гнезд из человеческих костей. Но теперь дело другое — ты понимаешь, что я имею в виду?

— Если только Гил действительно необычный ясновидящий, — вставил Эдвард.

— Вот именно, — подхватил Лазарел, заглядывая в свою чашку с кофе.

Заметив в дневнике что-то интересное, Уильям присвистнул. На листке от тринадцатого ноября значилось: «Оскар Смоляная Яма».

За столом воцарилась тишина.

— Довольно зловещее предсказание, вы не находите? — заметил Эдвард.

— Косвенная улика, — отозвался Уильям. — Как ты думаешь, Гил способен на такое?

— Ты что же, — вспыхнул Лазарел, — хочешь сказать, что между Гилом и смертью сына Палчека есть какая-то связь?

Уильям пожал плечами.

— Я ничего не хочу утверждать. Просто такая запись есть в дневнике, вот и все. А вот еще кое-что. «Серебряные провода антигравитационного устройства могут быть вплетены между спицами велосипеда или присоединены к выхлопной системе автомобиля. И в том и в другом случае воздействие прибора на физические свойства эфира одинаково». Посмотрите, как он написал здесь слово «эфир». Где, черт возьми, он откопал это? Он что, изучал Парацельса?

Уильям замолчал, насыпал в свой кофе сахара, затем продолжил чтение.

— «Возможна также прямая левитация людей, поскольку при непосредственном воздействии на молекулярную структуру газа, содержащегося в легких, получаемого излучения достаточно для поддержания человеческого тела в воздухе». Этот парень настоящий гений! — воскликнул Уильям. — Мне нужно срочно связаться с Фэрфаксом. Это совершенно изменит наш взгляд на сенсор.

— Не вижу особой нужды спешить, — быстро заметил Эдвард, опасаясь, что Уильям, погрузившись в научную медитацию, будет тем самым потерян для общего дела. — Что там Гил пишет дальше про антигравитацию с помощью человеческих легких?

— Что? Ах, да. — Уильям пошарил глазами по странице, отыскивая место, где закончил чтение. — «Вполне возможно, что, направив луч должным образом, можно заставить человеческое тело летать. Хотя даже если я сброшу Толсторожего Оскара в одну из смоляных ям на Ла-Бреа, он все равно выберется оттуда. Сначала мне придется немного поработать над ним. Из него выйдет никуда не годная, отвратительная жаба».

— Верю! — выкрикнул Эдвард.

— Чему? — удивился Лазарел.

— Здесь все правда. До последнего слова. И Гил может стать как нашим спасением, так и погибелью.

— Совершенно верно. — Уильям поднялся из-за стола и прошелся по кухне, разминая ноги. Открыв дверцу холодильника, он заглянул внутрь, отодвинул пучок салата-латука и половину черствого батона и вытащил из-за них банку маринованных огурчиков.

— Пиньон просто дурак. Я уверен в этом на все сто. Вместо своего механического крота он с не менее гордой миной запросто может взгромоздиться на садовую скамейку.

На секунду задумавшись, он протянул раскрытую банку в сторону стола. Лазарел жестом отверг угощение, сморщившись от одной мысли о том, что можно начинать утро с маринованных огурцов. Уильям засунул в банку пальцы, выудил огурчик и смачно вгрызся в него, потом выставил перед собой как восклицательный знак.

— Если мы выкрадем Гила, — заявил он, причмокивая от острого вкуса, — то Пиньон и Фростикос с равным успехом могут отправиться к центру Земли на пригородном автобусе.

— Или на трамвае, — подхватил шутку Эдвард.

— Или на инвалидных креслах с моторчиками, — ответил Уильям, широко улыбаясь шурину.

В течение всей этой веселой болтовни под маринованные огурчики Джим лениво листал дневник Гила, быстро пробегая глазами описания разнообразных открытий и изобретений: вечного двигателя из подшипников, шпулек и пустых картонок из-под овсянки; генераторов антиматерии из зеркал и старых пылесосов; сверхсветовых ускорителей из старого лампового плафона и бутылки с подкрашенной розовым водой, кусков угольного шлака и пакетика синьки. В самом конце дневника, после жуткого описания полета Оскара Палчека, Джим увидел длинную торопливую запись. Прервав глубокомысленные разглагольствования своего отца и дяди по поводу того, как и в чем Гил мог бы улучшить конструкцию их батисферы, он прочитал эту запись вслух: «Старт намечен на 21 марта, на день весеннего равноденствия. Вначале аппарат возьмет курс на экватор, медленно забирая вправо до тех пор, пока не выйдет на вертикаль где-то под юго-западной пустыней. Все проникновение займет около восьми часов. Итог экспедиции пока что скрыт от меня в тумане. Возможно, это та самая туманная дымка, за которой, по словам доктора Пиньона, скрывается Эдем. Что касается меня, то мне за ней слышится отдаленный грохот землетрясений и взрывов, что, конечно, может оказаться и ревом подземных рек, изливающихся сквозь полярные проходы. Но, так или иначе, значения это не имеет».

— Да? — спросил Лазарел. — Черт возьми, неужели он не мог выражаться не так путано? Боже мой, это все похоже на научно-фантастический роман, вот на что.

— Гил пишет здесь о катаклизмах, — сказал Уильям. — Эдвард, помнишь мой сон? Смерть Гила Пича в пустыне? Исход динозавров? Когда все внутри Земли взрывается и разлетается на части?

Эдвард кивнул. Он помнил описание сна своего шурина слово в слово и теперь, услышав прочитанное Джимом, сразу же похолодел.

— Я начинаю опасаться, — медленно произнес он, расковыривая тост вилкой, — что Гил за многое в ответе. За все не поддающиеся объяснению явления уж наверняка. И, возможно, за найденных водяных людей тоже…

— А может быть, даже, — перебил его Уильям, — за полость внутри Земли. Я вполне могу допустить, что он создал ее на пару со своим отцом. Если посмотреть на все это с точки зрения психологии…

— Перестань, — воскликнул Лазарел, который медленно терял терпение. — Я не собираюсь ломать копья и тратить силы ради вымыслов. Это не для меня. Делать из мухи слона вполне в вашем с Эдвардом духе.

— Боюсь, — мрачно отозвался Уильям, — дело принимает такой оборот, что преувеличениями здесь и не пахнет. Я почти уверен, что, появись у Гила желание расколоть Землю на части как дыню, он легко сделает это. Ситуация становится крайне опасной, и наше вмешательство просто необходимо. Будет лучше, если двадцать первого Пича на борту подземного вездехода не будет.

— Опять двадцать пять, — ответил Лазарел, намекая на то, что разговор снова вернулся к проблеме похищения Гила. — И что ты хочешь по этому поводу предложить?

Уильям пожал плечами. Эдвард вылил остатки кофе из кофейника в свою чашку и взглянул в окно. Мимо их дома по улице протарахтел обшарпанный грузовичок, свернул к обочине и со скрежетом остановился у соседнего забора. В кузове грузовичка виднелись газонокосилка и машинка для стрижки живой изгороди, а также всевозможные метлы, грабли, секаторы, джутовые мешки и лопаты. Садовник Ямото приехал привести лужайку миссис Пембли в порядок. Сердце у Эдварда упало.

Разрушение, грозящее Земле, немедленно было забыто, когда Уильям, заслышав громыхание и скрип грузовичка Ямото, отставил банку маринованных огурцов и бросился в гостиную.

Пригнувшись у окна и спрятавшись за портьерой, почти невидимый, он принялся следить за садовником. В том, с какой целью азиат появился здесь, Уильям не сомневался. Стрижка газонов только прикрытие — кого-кого, а его японец не одурачит. Ямото красовался в просторных белых брюках и белой полотняной фуражке с козырьком — и то и другое вот уже несколько лет было стандартной экипировкой обслуживающего персонала лечебницы. Уильяму были неведомы сомнения. Для чего, скажите на милость, садовнику рядиться в такие нелепые одежды? Ямото делал вид, что возится со своим снаряжением: подливает бензин в косилку, проверяет свечу у машинки для стрижки живой изгороди, чистит ее стерженек наждачной бумагой. Но Уильяма ему не одурачить. Он отлично видит, как желтолицый человек озирается по сторонам, от него не ускользают ни внимательные взгляды, которые тот украдкой бросает поверх живой изгороди, прикидываясь, что проверяет, как та разрослась, ни то, как дотошно Ямото осматривает газон под вязами у дороги и дождевальные установки, а сам все время присматривается, прислушивается, принюхивается.

В небе словно бы снова сгустились облака. Улица, еще не просохшая от дождя, снова погрузилась в предливневую тень. Ветер, пронесшийся над домами, принес рокот далекого грома, ворчливый и едва различимый, похожий на чей-то приглушенный воркующий смех. Уильям слушал этот смех сквозь оконное стекло, к которому крепко прижимался ухом. Голоса профессора Лазарела и Эдварда медленно затихали и растворялись во мраке, на смену им приходили звуки возни Ямото, звяки и бряки его инструментов, которые сейчас представали перед Уильямом отчетливо и ясно, как голые, безлистые деревья на безжизненном склоне зимнего холма.

Садовник резко дернул шнур стартера, запустил косилку и повел ее через лужайку, наполняя стальной сетчатый сборник скошенной травой. Добравшись до поворота стены гибискуса, перед тем как скрыться за живой изгородью, японец внезапно резко обернулся, будто услышал что-то — скрип ногтей Уильяма по подоконнику, или стук его обручального кольца о стекло, или его слабое мерное дыхание. Через мгновение Ямото исчез.

— Не стоит, — внезапно раздался за спиной Уильяма голос шурина. — Не стоит с ним связываться. Он ведь не делает нам ничего плохого. Только не попадайся ему на глаза, и все. Возможно, для того его и прислали, чтобы выкурить тебя.

— Конечно для этого. Нисколько не сомневаюсь. — Уильям умолк на полуслове, устремив взгляд вдоль занавески, куда-то за пределы дома, потом мгновенно отпрянул, когда Ямото с треском снова вывернул из-за изгороди — садовник явно спешил, стараясь управиться до близкого дождя. Но Уильям знал, что все это ложь. Стрижка газона только повод. Экипировка садовника — маскарад. Они боятся его, потому что знают, на что он способен. Теперь знают. Они упрятали его в тюрьму, замаскированную под больницу, наняли охранников-здоровяков, чтобы те следили за ним, накачивали его разными препаратами, чтобы сделать покорным, а он ускользнул у них из-под самого носа. Скрылся в канализации и был таков — хлоп, и исчез, как монета в руках у фокусника, — потом появился снова, в самом стане неприятеля, в подвале доктора, и скрылся опять, одурачив вражеские полчища.

И Ямото его боится. Этим можно объяснить странности поведения садовника, его страх. Ведь Ямото послали следить за призраком. Уильям опасный противник — сам Фростикос не сумел его одолеть. Сейчас он потешится над этим азиатом. Червь должен знать свое место. Герои вознесутся, а трусы падут. Уильям потянулся к дверной ручке.

— Я серьезно, — снова подал голос Эдвард. — Оставил бы ты его в покое. Он закончит стричь свою дурацкую траву и уберется восвояси. Не нужно с ним ссориться, по крайней мере сегодня.

Уильям оттолкнул шурина с дороги.

— Они пожалеют, что связались со мной. Нужно сразу дать им по рукам. Сейчас не время отсиживаться по углам. Они все равно чуют меня. Чуют как волки, как стервятники. Чуют и боятся. А человек имеет право нанести ответный удар. Чувство собственного достоинства — вот что важно. Черт с ним, с Ямото и его проклятой машинкой. Этот азиат — мелочь. Я сейчас собью с него спесь. Вот увидишь.

Уильям потянул на себя дверь, но, взглянув в лицо Эдварду, осекся.

— Подумай о Джиме, — сказал Эдвард тихо.

— Я постоянно о нем думаю, — отозвался Уильям. — И уверен, что он меня понимает. И потом — я не собираюсь затевать драку, просто хочу припугнуть нашего садовника, сыграть на его суевериях.

Первый порыв надвигающейся бури ударил в окно. Принесенные ветром, по скатам крыши забарабанили тяжелые капли дождя, просыпались по мощенной булыжниками дорожке сада темными пятнами. Гроза быстро набирала силу. Через секунду из водостоков уже хлестали потоки воды. Бросив лужайку миссис Пембли наполовину недостриженной, Ямото в мокрых, облепивших ноги брюках бежал к своему грузовичку — грузить в кузов косилку.

— Так ему и надо, подлецу! — выкрикнул Эдвард, приободренный дождем и молниями, вступившими в игру как нельзя более кстати. Угроза миновала, по крайней мере на ближайшие дни. Сейчас ставка делается на нечто большее, чем просто свобода Уильяма. На нечто гораздо большее.

Уильям разочаровано глядел садовнику вслед. Добыча уходила из рук. Конечно, не все еще было потеряно, кое-что он еще был в силах предпринять — например, вытоптать бегонии миссис Пембли, потом исполнить перед ее окнами дикий танец под дождем, для острастки. Но Эдвард его не поймет. Это видно невооруженным глазом. К тому же машины миссис Пембли перед домом не было. Старуха куда-то укатила. Поэтому его танец под дождем пропадет зря — все будут смотреть на него как на дурачка. Но рано или поздно он до нее доберется. Возможно, сегодня же вечером. Она пожалеет, что согласилась иметь дело с этим посланцем дьявола, садовником Фростикоса.

Глухой стук газеты, упавшей на крыльцо, расколол его сладкие мстительные грезы, а подняв глаза, Уильям увидел в окне мальчишку-разносчика в прозрачном плаще-накидке, катившего под дождем на велосипеде к следующему дому.

— Это, наверное, «Таймс», — живо предположил Эдвард. — Давай посмотрим колонку Спековски. Убежден, что в тот вечер на встрече ньютонианцев Ашблесс специально вывел его из себя, чтобы потом использовать в своих целях.

Эдвард приотворил дверь, подобрал газету и передал ее Уильяму, отчаянно надеясь отвлечь его. Уильям, все еще отчасти думая о своем, распечатал газету и пролистал ее. Из кухни за ними молча наблюдал Лазарел.

— Вот, — воскликнул Эдвард, когда Уильям показал ему разворот, — на десятой странице. Расс!

Эдвард встряхнул газету, распрямляя. Колонка начиналась со статьи о гигантской лягушке-быке, Bufomorinus, — та, по свидетельству очевидцев, гонялась за бродячей собакой, — и продолжалась заметкой о новых свидетельствах существования десятой планеты, которая, по мнению астрономов, имела вид диска, совершенно невидимого с ребра, — порождение четвертого измерения. Третья статья была посвящена таинственной, леденящей кровь находке, сделанной рыбаками на рифах, — близ полуострова Пало-Верде они обнаружили огромное беспорядочное скопление человеческих костей. Откуда там взялись все эти кости, было неизвестно, предполагалось только, что их принесло на склоны рифа и намыло там из них груды, сотворив сверхъестественное кладбище, прибрежное течение. Некоторые кости были сплошь покрыты полипами и гидрами и, видимо, покоились здесь с незапамятных времен. Найденные среди скелетов старинные испанские монеты навели океанографов на мысли о том, что часть бренных останков принадлежала морякам, принявшим смерть от руки пиратов многие сотни лет назад. Высказывались соображения о том, что Фрэнсис Дрейк во время своих рейдов мог подниматься гораздо выше к югу, чем ранее предполагалось. Наиболее же поразительным было собственно количество костей — бесчисленные миллионы их громоздились белесо-желтоватыми кучами среди зарослей подводной растительности. Среди костей устроили свой город головоногие — их там были многие тысячи.

— Представляю, как мы удивлялись бы этой заметке, — сказал Уильям, — если бы прочитали ее вчера. А скольких людей она ошарашила сегодня!

Лазарел поперхнулся посередине глотка. Покраснев, он долго откашливался.

— Но для нас-то это обычное дело, — наконец выдавил он, продохнув. Уильям с серьезной миной кивнул, не уловив в словах своего друга иронии.

— А вот еще кое-что, — воскликнул Эдвард, переворачивая очередную страницу выдающейся газеты. — Как раз то, чего мы ждем. «Сегодня профессор Пиньон объявил о завершении постройки своей землеройной машины, сконструированной с целью исследования недр Земли. Старт аппарата, использующего несколько новых фундаментальных открытий в механике и физике, намечен на конец марта».

— Выходит, они и впрямь готовы, — хмуро сказал Уильям. — Вот уж действительно новость так новость.

— Не вижу поводов для расстройства, — отозвался Лазарел. — Не думаешь же ты, что Пиньон на самом деле потряс своим вездеходом основы математики и физики? Все это не более чем глупый спектакль.

— Конечно, — согласился Эдвард. — Сам Пиньон палец о палец не ударил, только давал Гилу деньги на машину. Проблема, если я правильно понял Уильяма, в другом — коль скоро машина закончена, нужда в Гиле отпадает. Они постараются от него избавиться или, по крайней мере, спрячут понадежней. Он перестал быть для Пиньона и Фростикоса жизненно важным. Не сегодня завтра они посадят Гила на автобус до Аризоны, а там он будет для нас так же недосягаем, как на Луне. Мы никогда его не найдем.

Лазарел молчал. Уильям выстукивал пальцами марш на ручке своего кресла. Эдвард прищурил глаз и уставился на свой ботинок. В сущности, все, что они делали до сих пор, было по большей части пустой тратой сил и энергии — предприняли плавание через канал к острову Каталина, потом носились туда-сюда по канализационным сетям. Эдвард не мог заставить себя вчитаться в последние страницы дневника, настолько его потрясла близость катаклизма. Они теперь точно знали, что мир может разлететься вдребезги — когда, может быть, первого апреля, в день смеха и розыгрышей? — но это было слабым утешением. Древние мамонты и неандертальцы Уильяма примутся выскакивать из дыры в Земле как лопнувшие кукурузные зерна из жаровни для приготовления попкорна, и только они трое будут знать, в чем причина. Разгадка последней и величайшей из тайн науки будет известна им одним, но что толку?

Внезапно вскочив с выражением ужаса на лице, Джим махнул блокнотом Гила в сторону окна. Уильям, решив было, что неуемный Ямото вернулся, оттолкнул свое кресло и был уже на полпути к двери, когда обнаружил, как ужасно он ошибался: перед их домом у обочины стояла полицейская машина, и двое полисменов, поправляя кобуры и дубинки, деловито приближалась к крыльцу. Уильям метнулся к черному ходу. Джим стрелой полетел в спальню отца, сорвал простыни и одеяла с кровати и, превратив все это вместе с отцовской пижамой в ком, запихал в корзину для грязного белья в ванной. Профессор Лазарел занялся наведением порядка на кухне — собрал тарелку, вилку и нож Уильяма и мигом засунул все это в мусорный мешок под раковиной. С выражением насмешливого удивления на лице Эдвард открыл дверь и встретил мокрых полисменов на пороге.

— Мы приехали, чтобы произвести арест Уильяма Гастингса — вот ордер, — сказал один из стражей порядка, выставляя из-под желтого дождевика руку с бумагой.

Несмотря на то, что Эдвард знал, с чем пожаловала полиция, услышанное стало для него ударом. Не подавая вида, он печально покачал головой.

— Я уже слышал о происшествии, — ответил он, делая огорченную мину. — Доктор Фростикос звонил мне вчера днем. По его сведениям, Уильям скрывается в канализации. Вы там уже искали?

Полисмены промолчали в ответ. Один из них, обогнув Эдварда, молча прошел в гостиную. Там профессор Лазарел приветливо помахал стражу порядка рукой.

— У нас есть указание обыскать дом, — сказал наконец первый офицер, крепыш с носом, похожим на картофель. — Этот дом принадлежит предполагаемому обвиняемому?

— Мистеру Гастингсу? — переспросил Эдвард. — Да, это его дом. Я его шурин.

Эдвард отступил, чтобы дать полицейскому войти.

— Чашечку кофе не желаете?

— Нет, — ответил тот, у которого нос был как картофель.

— А что конкретно вы здесь ищете?

— Разве я не сказал? — хмуро буркнул первый полицейский, покосившись на Эдварда. — Уильяма Гастингса.

— В самом деле? — Эдвард разыграл бурное удивление. — В этом доме?

Оба полицейских наградили его долгими утомленными взглядами, в которых ясно читалось, что Эдварду лучше хорошенько подумать, прежде чем продолжать умничать.

Эдвард и бровью не повел.

— Понятия не имел, что он направился в наши края. Впервые слышу.

— Ясно, — отозвался крепыш.

— Я уже говорил доктору Фростикосу, — продолжил Эдвард, следуя за стражами порядка по коридору, — что Уильям скорее всего направился на север, в округ Гумбольдт. Он и в прошлый раз туда ездил. Он не очень хорошо себя чувствует, если вы понимаете, что я имею в виду, и считает Северную Калифорнию местом особенным, наделенным магической силой.

— Вам известно его настоящее местопребывание?

— Известно ли мне по-настоящему его настоящее местопребывание? Нет. Мне по-настоящему ничего не известно. Одни догадки. Просто каждую весну на Троицу он снимал там домик у озера. Когда он сбежал прошлый раз, его там и нашли — он прятался под одним из домиков.

— Запиши это, — буркнул крепыш своему более молодому напарнику, который немедленно выудил из кармана форменной рубашки блокнот и нацарапал в нем несколько строк.

— Могу я чем-нибудь помочь? — подал голос из гостиной профессор Лазарел.

— Нет.

— У меня большой опыт в психологии, — заметил Лазарел таким тоном, словно это обстоятельство в корне меняло ситуацию.

— У меня тоже, — ответил крепыш с носом как мячик, — есть опыт… в этой, как ее… ссыкологии.

Толкнув с маху ладонью дверь спальни Уильяма и шагнув внутрь, коп застыл на пороге как вкопанный при виде чучела летучей мыши с подвижными частями, подвешенной под потолком, и мумифицированного человеческого торса, покоящегося под стеклянным колпаком на комоде. Пол перед кроватью был сплошь завален книгами и листками бумаги.

Нос Картошкой скривился в сторону Эдварда, вероятно не до конца уверенный, имеет ли он теперь право пристрелить его на месте.

— Запиши это, — бросил он своему напарнику, обводя комнату рукой. Снова углубляясь в коридор, он вполголоса пробормотал: — Некоторые живут как свиньи.

Следующие за полицейскими по пятам Эдвард и Лазарел терялись в догадках, каким образом летучая мышь и мумия могли определять свинский образ жизни Эдварда.

Продолжение осмотра не дало каких-либо полезных результатов. Полицейские вышли из дома через черный ход и заглянули в сарай-лабиринт. Обитающие там аксолотль и осьминог из «Рыбацкого домика» только усилили их презрение. Рассмотрев аквариумы, люди в форме посветили фонариками под дом, очевидно, предупрежденные о том, что Уильям раньше там прятался. Закончив обыск, полицейские ушли, не сказав ни слова.

Только через пять минут после отъезда полиции Эдвард решился дать Уильяму отбой. Вполне возможно было, что стражи порядка решили схитрить: разок объехать вокруг квартала и вернуться. Но время шло, никто не появился. Улица под потоками неутихающегося дождя оставалась пустынной. Выйдя на задний двор и обогнув сарай-лабиринт, Эдвард три раза стукнул по крышке пятидесятигаллонового пластикового бака для скошенной травы. Крышка бака соскочила в сторону, за ней поднялась аккуратно вырезанная по диаметру бака картонка, присыпанная сверху травой. За картонкой из бака высунулась улыбающаяся голова Уильяма, с травинками в волосах.