"Штурмуя небеса" - читать интересную книгу автора (Стивенс Джей)

Глава 5. ДВЕРЬ В СТЕНЕ

«Но, Оддос, что, если мы не понравимся ему? Что, если он — из тех самых «сердитых молодых людей»? — спросила Мария, когда Хаксли объявил, что он пригласил к ним неизвестного психиатра по фамилии Осмонд. Хаксли редко приглашал людей пожить у него дома. Даже Джулиан, приезжая в город, всегда останавливался в местной гостинице

Возможность, что Осмонду могло показаться у них скучно, раньше не приходила Хаксли в голову, и, подумав некоторое время, он принял простое решение «Мы всегда сможем с ним разругаться», — сказал он.

Осмонд, находясь от Хаксли в трех тысячах миль, испытывал сходные опасения. Что, если он не сможет поддерживать с Хаксли интеллектуальный разговор? Вдруг ему будет скучно у них? «Ты всегда можешь договориться и остаться ночевать в Американской психологической ассоциации, — сказала его жена

Но он зря беспокоился. Хаксли прежде всего интересовала в собеседнике интеллектуальная широта, а этого Осмонду было не занимать Подобно Хеду, он мог мгновенно перескочить в разговоре на другую тему и начать рассказывать, скажем, про цингу. И он говорил так ярко, что могло показаться, будто он самолично плыл на корабле с Васко да Гама, когда половина команды погибла от этой болезни. Мария, наблюдая, как тепло относится Олдос к молодому человеку, доверительно сказала Осмонду: «Я Знала, что вы друг другу понравитесь. Вы же оба англичане». Хаксли сопровождал Осмонда на несколько заседаний АПА, которые нашел смертельно унылыми и развлекался, вставая на колени каждый раз, когда упоминали имя Фрейда. Тема мескалина не всплывала, пока до отъезда Осмонда не осталось два дня. Об этом заговорила Мария, решив, что знаменитая британская сдержанность может довести до того, что они так и не заговорят о волновавшем Олдоса предмете. Осмонд сказал, что он привез с собой немного мескалина. Хаксли ответил, что он уже взял магнитофон, чтобы записывать ход эксперимента.

Структурная формула молекулы мескалина

На следующий день, 4 мая 1953 года, Осмонд растворил немного кристаллического мескалина в стакане воды и, нервничая, вручил это Хаксли. На улице стояло прекраснейшее лос-анджелесское теплое утро. Небо было голубым и только над долиной Сан-Бернардино висел небольшой смог. Осмонд волновался, как бы не дать Хаксли слишком большую дозу. Хотя они со Смити-сом уже выяснили, что принятие мескалина вызывает нечто совсем другое, чем обычный психоз, все равно возможности, что следующие шесть часов превратятся для Хаксли в настоящий ад, исключать было нельзя. И Осмонда вовсе не радовала мысль, что он может стать позорно известен как человек, который свел с ума Олдоса Хаксли.

С другой стороны, что, если ничего не случится? Хамфри уже понимал, что у Хаксли есть четкие цели, которых он надеялся достичь, приняв мескалин, надеялся обнаружить вполне конкретные вещи. В письме это явно читалось. Приехав к Хаксли, Осмонд получил этому и еще одно подтверждение. Спустя некоторое время, после того как они немного освоились, Олдос высказался об этом в ходе критического анализа явления, которое он называл культурой «Сирса-Рибока».[43]

Осмонд использовал мескалин, чтобы моделировать сумасшествие. Хаксли хотел включить это в учебный план образования.

Медленно шли минуты — слишком медленно для Хаксли. Он сообщил Осмонду, что с нетерпением ожидает входа в то состояние, которое он называл блейковским миром героического восприятия. Но то, что начало с ним происходить, оказалось гораздо более космическим. Перед его мысленным взором затанцевали огни. Замелькали серые квадраты, иногда превращавшиеся в синие сферы.

В течение девяноста минут Хаксли ощущал себя, словно он прошел сквозь невидимую грань и внезапно увидел «то же, что и Адам видел в первый день творения». Он чувствовал себя словно близорукий человек, впервые в жизни надевший очки. Цвета, формы. Таинственное ощущение фланелевых брюк.

Позднее Олдос, играя словами, говорил, что он видел «Вечность в цветке, Бесконечность в четырех ножках стула и Совершенство в складках фланелевых брюк».

«Вот как нужно видеть», — бормотал он.

Мескалин, решил Хаксли, усиливает визуальные образы за счет времени и пространства. Ощущалась явная потеря воли, постепенно перераставшая в потерю эго. И когда эго слегка ослабило свою хватку, в сознание стали просачиваться всевозможные бесполезные данные.

Из дома с мебелью, внезапно ставшей кубистской, они вышли в сад. Тут Хаксли ощутил признаки паранойи и начинающегося сумасшествия. «Стоит вам лишь ступить на эту дурную дорожку, — говорил он Осмонду, — и все, что происходит дальше, кажется доказательством, что против вас плетется тайный заговор. Это все не требует никакого подтверждения. Вы не можете и вздохнуть спокойно — все вокруг сплошной заговор».

«Так вы думаете, что поняли теперь, где искать сумасшествие?» — спросил Осмонд.

«Да».

«Но управлять им вы не можете?»

«Нет, не могу, — сказал Хаксли. — Когда в основу сознания кладется страх и ненависть, то выводы о враждебности окружения неизбежны».

Но скоро это состояние прошло. Из сада они вышли на улицу, где вид большого синего автомобиля вызвал у Хаксли приступ смеха. Толстый и самодовольный, он показался Хаксли автопортретом человека двадцатого века. Весь остаток дня он хихикал всякий раз, завидев машину. Олдос чувствовал себя чудесно. На протяжении всей жизни он инстинктивно ощущал, что внутри у любого человека таятся огромные запасы практически неиспользуемого внутреннего зрения и вдохновения. И внезапно, в возрасте пятидесяти восьми лет, столкнувшись с этим на собственном опыте, выяснил, что это действительно так.

Это было немного похоже на классический для детской литературы момент, когда герой однажды утром выходит на улицу и обнаруживает дверь там, где вчера была глухая стена. А за той дверью — бесконечный сад, полный бесконечных приключений.