Джей Стивенс Штурмуя небеса: ЛСД и Американская мечта

ПРОЛОГ. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ В ШЕСТИДЕСЯТЫЕ

Ночью дождь и туман ушли в глубь материка. К утру небо прояснилось. С вершины Ноб-Хилла стали отчетливо видны плавучие дома в Сосалито. Мерцал вдали подернутый дымкой Марин.

Теплело. Наступал один из тех прекрасных зимних дней, когда буквально за несколько часов температура вдруг резко поднимается и на Сан-Франциско наваливается почти тропическая жара. На площадках для игры в гольф толпится народ, бухта запружена кораблями. В такой день можно, захватив детей, отправиться на машине в Сан-Симеон, чтобы наконец посетить баронское имение Рэндольфа Херста.[1] И это самая подходящая погода, чтобы достать спрятанный с лета купальный костюм и позагорать — большинство студентов в Сан-Франциско так и делали.

"Make love, not war": Типичная сценка из жизни парка «Золотые Ворота» летом 1966

Была суббота, 14 января 1967 года. Среди загоравших на пляже прошел слух, что назавтра в парке состоится нечто крайне любопытное, необычная тусовка с экстравагантным названием «Встреча племен на первом общечеловеческом собрании друзей».

Речь шла о парке «Золотые Ворота». Это был величественный парк, построенный в последние десятилетия девятнадцатого века. Тут можно было найти все, что душе угодно, — музеи, озера, велосипедные дорожки, бассейн для прыжков в воду, загон, где отдыхало стадо бизонов, и даже японский садик. В выходные парк обычно походил на современный вариант грандиозного полотна Жоржа Сера[2] «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». Правда, за последние несколько месяцев атмосфера здесь немного изменилась. Неподалеку, вверх по улице, располагался квартал Хэйт-Эшбери, родина хиппи. И хиппи, не обремененные протестантской моралью, вели себя в парке, словно у себя дома.

Их можно было встретить повсюду: они просили милостыню, пели, разыгрывали небольшие импровизированные представления, которые никому, кроме них самих, не были понятны. Они превратили ничем не примечательный склон рядом с теннисным кортом в место постоянных «лавин» (занятий любовью), хотя в те невинные дни этого названия еще не существовало. Действительно, что там можно увидеть, играя в теннис на корте — между подачей мяча и ударом с лёта? Разве что некое колыхание людской толпы. Если бы на вашем месте оказался европеец, он, впечатленный разноцветными одеждами хиппи и тем, как они радостно, не обращая ни на кого внимания, занимались собственными делами, возможно, принял бы их за цыганский табор. И во многом, особенно в том, что касается внешнего вида, он был бы прав. Но в действительности, эти молодые люди, развалившиеся на траве в парке «Золотые Ворота», принадлежали к высшим слоям американского общества. Хотя по их собственному определению они не признавали ценностей старого общества. Они, как дети, не желали иметь ничего общего с современной культурой взрослых. Именно этому был посвящен праздник «встречи племен»: отказу от традиций. И, кроме того, это был первый шаг к построению альтернативного общества.

Хотя слухи о «собрании друзей» витали в воздухе Хэйт-Эш-бери не один месяц, концепция его проведения выкристаллизовалась только в последние несколько недель. В газеты были посланы заметки, освещающие это эпохальное событие. «Верите ли вы Тимоти Лири[3] и Марио Савио?[4]» — с энтузиазмом вопрошал сан-францисский «Оракль», любимая газета хиппи.

«Барб», газета активистов из Беркли, восторженно вторила:

Добавьте к этому тысячи постеров. Вместо обычных объявлений о выступлениях рок-групп с афиш на вас с блаженным видом смотрел бородатый индусский святой или индеец, сжимающий в руках гитару вместо винтовки.

Почтенные обыватели обсуждали, что означает термин «встреча племен». Они были всерьез обеспокоены, что за чертовщина творится в их прекрасном городе.

Неужели в городе скоро появятся толпы индейцев, готовых выйти на тропу войны?

«Что за чертовщина?» — этот вопрос беспокоил многих американцев в напряженные первые месяцы 1967 года. В отличие от обычных национальных кризисов, с экономикой было все в порядке. ВНП вырос на треть в первую половину десятилетия и продолжал расти дальше. Уолл-стрит находился в начальной фазе того, что позже назовут «Годами Большого Подъема». На бирже все говорили об объединении и совместной деятельности. За исключением расовых неурядиц и небольших разногласий в области индокитайской политики, внутри страны дела шли хорошо. «Новые рубежи»[7] плавно перетекали в «Великое общество». Эл Би Джей[8] за время своего президентства доказал, что он гораздо лучше умеет убеждать других, чем Джи Эф Кей.[9] В умах либеральной интеллигенции воцарилась надежда, что мы, возможно впервые в истории, приближаемся к материально обеспеченному бесклассовому обществу, что делало марксистскую критику устаревшей. Сеймур Мартин Липсет[10] в «Политическом человеке» авторитетно заявлял, что «победа Запада означает утрату влияния во внутренней политике тех представителей интеллигенции, которые опираются на идеологические или утопические мировоззрения».

Казалось, это было время национального триумфа. Роберт Фрост в инаугурационной поэме 1960 года называл это время «новым веком Августа». И в этот момент нашлись такие, кто отвергал все национальные идеалы, прибегая при этом к выражениям, которые пять лет назад довели до тюрьмы известного комика Ленни Брюса.

И критика эта исходила вовсе не от участников коммунистического заговора, не от правого крыла общества Джона Бёрча и не от одной из доброго десятка других хорошо известных политических фракций. Критика эта исходила от прелестных подростков, которые тратили на жизнь больше десяти миллиардов долларов в год. Кларк Керр, ректор Калифорнийского университета в Беркли, однажды заметил: «Работодатели будут в восторге от этих ребят… С ними очень легко поладить».

Американские тинейджеры: еще вчера они играли в бейсбол и танцевали на вечеринках, а сегодня уже носятся полуголые с дикими воплями по темным предрассветным улицам. По крайней мере, именно так это выглядело со стороны.

Если бы еще в 1965 году вы предположили, что эта золотая молодежь вдруг восстанет и попытается свергнуть республику, вас бы засмеяли. В январе того года «Тайм» писала об этом поколении как о поколении конформистов, которые «все как на подбор одеты в одинаковые рубашки из плотной хлопчатобумажной ткани и в «левисы». Все чистенькие и аккуратно подстриженные. Обычная одежда девушек — свитера и подходящие к ним по цвету юбки или же английская блузка с длинными рукавами и джемпер, яркие спортивные куртки, мягкие кожаные ботинки, гольфы или чулки». Когда молодой гарвардский психолог Кеннет Кеннистон начал писать об этой молодежи, то изобразил целое поколение безвольных материально обеспеченных и духовно нищих подростков. Кеннистон назвал свою книгу «Безразличные» (Uncommitted). Три года спустя, когда его тезис не подтвердился, он переиздал ее под названием «Молодые радикалы: заметки об озабоченной (committed) молодежи».

Такими были хиппи

Многие писатели, обдумывая бурные общественными волнения и общую сумятицу шестидесятых, обратились к стихотворению ирландского поэта Уильяма Батлера Йитса, в котором содержались следующие строки:

Это строчки из поэмы «Второе пришествие». Поэма посвящена, по-видимому, воскрешению Христа, хотя большая ее часть рисует антихриста, очнувшегося после «двадцати веков беспробудного сна» и медленно ползущего через пустыню:

Для многих американцев в образе косматого неуклюжего зверя воплощалась та тревога, которую они испытывали каждый раз, когда думали о своих детях. Действительно, чтобы сделать поэму современной, следовало добавить лишь одну поправку: заменить «Вифлеем» на «Сан-Франциско».

Что такого особенного было в этом шестом по величине городе Америки, что во второй половине двадцатого столетия превратило его в Мекку для недовольных? Алан Уоттc,[12] играющий в нашем рассказе второстепенную, но значительную роль, полагал, что дело в средиземноморском климате Сан-Франциско, который служил вакциной против вируса пуританства. Другие считали, что дело в традиционной сан-францисской терпимости. Город, который долгое время был безопасным прибежищем для всех гонимых, мог похвастать гораздо большим количеством анархистов, коммунистов, «индустриальных рабочих мира»,[13] битников, мистиков и эксцентричных вольнодумцев на квадратный километр, чем набралось бы во всех остальных городах Америки, вместе взятых. Однако можно и просто вспомнить географию. Сан-Франциско называли «королевой Калифорнии». А Калифорния, как не уставали твердить журналы и социологи, была местом, где настоящее граничит с будущим.

В Калифорнии все было больше, новее, быстрее, лучше и блистательней. Она была бриллиантом в короне технократии. На одной стороне долларовой купюры изображен оттиск большой государственной печати Соединенных Штатов, на котором можно увидеть треугольную пирамиду с легендарным девизом «novus ordo seclorum» — «новый мировой порядок». И Калифорния располагалась на вершине этой пирамиды. Так что было вполне понятно, почему восстание против «нормальной» жизни началось именно там.

Аллен Гинсберг появился на Хэйт-Эшбери незадолго до одиннадцати. Со своей развевающейся по ветру бородой и совершенно лысой макушкой он был похож на раввина. На нем был белоснежный медицинский халат, подпоясанный голубым пляжным поясом. Пока он шел по парку, со всех сторон слышались радостные приветствия. У других — Тима Лири, Кена Кизи и Алана Уоттса — тоже были свои поклонники, но Гинсберга признавали и любили все. Он был ниточкой связывающей с прошлым, одним из немногих оставшихся ветеранов бит-движения, благодаря которому во многом стали возможны сегодняшние события.

Предыдущим вечером в Хэйт-Эшбери у Майкла Макклюра[14] состоялось собрание старейшин с целью выработать повестку дня нынешнего празднества. Гинсберг, скрестив ноги, сидел на полу, лысая макушка блистала, отражая свет зажженных свечей. На сборище присутствовали также Гэри Снайдер, дзенский поэт из «Бродяг Дхармы» Керуака, Ленора Кендел, автор двусмысленно-лирической «Книги любви», занимавшаяся танцами живота, плюс молодой человек Леноры, Вольный Фрэнк, глава сан-фран-цисского отделения «Ангелов ада». Присутствовал и сам Макклюр, похожий со своей трубкой на профессора, и местный персонаж по имени Будда — официальный церемониймейстер «собрания друзей».

Разговор шел в основном о том, как объединить политиков, поэтов, духовных лидеров и рок-группы в единое целое, соблюдая при этом основные цели «собрания друзей». Гинсберг в последние годы предлагал по-новому организовывать свои выступления на духовно-политическом поприще. Не надо устраивать маршей и расклеивать плакаты, убеждал он «новых левых» со страниц «Барба». Танцуйте перед оклендским портовым армейским терминалом, пойте, раздавайте окружающим цветы, наслаждайтесь жизнью! «Новые левые» не обращали на его слова никакого внимания, чего нельзя сказать о хиппи. Реальным подтверждением было то, что завтра впервые в Америке должно состояться местное «мела-мела», что на хинди обозначает священную встречу искателей духовных истин.

Все шло хорошо, пока они не начали обсуждать Тима Лири. Признать ли его поэтом и дать ему всего семь минут у микрофона? Или же он, как подлинный пророк, имеет право на неограниченное время?

«Тим Лири — профессор», — заметил один из них таким тоном, в котором сквозила уверенность, что профессора не говорят, а читают лекции.

Гинсберг предложил дать Лири ровно семь минут, и не больше.

«Лири что — примадонна?» — спросил кто-то.

«Да нет, чувак, не примадонна, но зато он закидывался кислотой!»

Алан Гинсберг на «Общечеловеческом Собрании Друзей»

«Не надо взваливать на него слишком много, — сказал Гинсберг. — Семь минут, и даже если он не уложится и начнет проповедовать, Ленора всегда может начать танцевать танец живота».

«Парень, я бы предпочел, чтобы завтра вообще никто не говорил ни слова, — сказал Будда. — Молчание так прекрасно! Чтобы все сидели, улыбались и смотрели вдаль».

После этого Гинсберг запел «хари ом нама», индийскую мантру Шивы, бога разрушения, творения и каннабиса. И под его голос, «мелодичный и вибрирующий», все присутствующие встали и закачались в медленном танце, погрузившись в транс, знакомый и понятный всем, кто жил в Хэйт-Эшбери. Собрание завершилось.

«Вся Хэйт-стрит, от Мэзоника до Клэйтона, полна всеми воображаемыми разновидностями чудил. Молодые люди с индейскими прическами, люди в военно-морской форме, в шляпах и париках. Все! Вы не поверите! Это выглядит невероятно!»

Так говорили хиппи. Журналист средних лет, проведя здесь несколько изматывающих месяцев, вспоминал Хэйт так: «безумное место, крики, беготня, несущиеся велосипеды, случайные вопли пробегающих девушек — все это убеждает любого в том, что в Хэйте царит безумный хаос».

Проще говоря, на Хэйт-стрит можно было увидеть множество людей, которые выглядели как массовка, сбежавшая с постановки какой-нибудь оперетты Гильберта и Салливана[15] — юнцы, разодетые шейхами и пиратами, говорили так, словно сошли со страниц неведомого романа П.Г. Вудхауса.[16] Если проанализировать типичный монолог хиппана, то в нем можно обнаружить элементы дзена, индуизма, экзистенциализма, маклюэнизма,[17] мистицизма наряду с алхимией, астрологией, гаданием по руке, верой в ауру и диету, состоящую из риса и проросших зерен пшеницы. Рациональное и иррациональное, научное и мистическое находились здесь в опасной близости друг от друга.

По всей длине протянувшейся на несколько миль прямой, как палка, Хэйт-стрит располагались всевозможные магазины эзотерического толка. От «Кофейни я-ты» или «Печатного двора» с его яркими постерами до «Психоделического магазина» с книжными стеллажами, комнатой для медитаций и огромным бронзовым гонгом, нависавшим над тротуаром, словно местный Биг-Бен. Позднее сюда стали возить туристов на экскурсионных автобусах. Этим занималась фирма «Грэй лайн», ранее организовывавшая подобные экскурсии на Норт-Бич.[18]

«Теперь мы въезжаем в величайшую в мире колонию хиппи, — объявлял гид, подталкивая экскурсантов к окнам. — Мы находимся на Хэйт-стрит, основной артерии Хэйта… марихуана — основной продукт, производящийся в данном районе. Здесь ее используют для стимулирования чувств. Одним из любимых способов времяпровождения для хиппи, кроме, конечно, приема наркотиков, являются различные выступления, демонстрации, семинары и коллективные обсуждения всех несовершенств существующего миропорядка. И, кроме того, им свойственно постоянное внимание к духовным проблемам, истинной сущности и разным способам человеческого самовыражения. Поэтому они играют на гитарах, дудят во флейты и стучат по бонгам».

Хиппи в ответ поднимали зеркала, так что туристы видели лишь свои отражения.

Но мы забегаем вперед. И туристы и множество репортеров появились позднее, уже после того как «Встреча племен на первом общечеловеческом собрании друзей» привлекла всеобщее внимание. А в ту солнечную субботу термину «хиппи» едва исполнился год. Как и «битник», это было одно из тех пренебрежительных уменьшительных слов, которые любят выдумывать журналисты. Сами хиппи его ненавидели. Они предпочитали самоназвания «фрик» или «хэд»,[19] которые отражали их веру в то, что они — очередной виток эволюционного процесса, мутация вида, «многообещающий урод», выражаясь языком генетиков.

Журналисты посчитали эти странные названия частью субкультуры хиппи и не уловили их более широкого значения и связи с той новой силой, которую некоторые начали называть контркультурой. Они не поняли сути. Если говорить напрямик: появление хиппи было попыткой подтолкнуть развитие человечества к более высокой ступени развития. Можно сравнить это с лабораторным опытом — его можно считать удачным или неудачным. О том, каким именно его считали, много говорится в этой книге. Но независимо от того, что здесь написано, на этот вопрос и по сей день существуют разные взгляды.

Остановитесь на мгновение и представьте себе последнее столетие как симфонию, гармоническое сочетание фуг и крещендо, сплетение мелодий, одна из которых, с неясно слышным, но навязчивым припевом, звучит так: мы обречены, если не обнаружим способ ускорить эволюцию, поднять сообразительную обезьяну на более высокий уровень развития и снова восстать против богов, что всегда являлось тайной целью всех религий. Но в состоянии ли мы сами сознательно эволюционировать? Существует ли некий магический механизм который способен подтолкнуть эволюцию человечества? Есть ли в сознании дверь, сквозь которую можно пройти? И если есть, существует ли ключ, способный открыть эту дверь?

Нью-йоркский театр «Виллидж». Тимоти Лири как новое воплощение Иисуса Христа. октябрь 1966 года

В середине нашего столетия ответ на этот вопрос наконец появился, буквально из ничего. Ключ существовал. Им оказался наркотик, точнее даже целое семейство наркотиков — психоделики. В особенности же — ЛСД. Хиппи называли его кислотой, возможно, подразумевая, что кислота поможет вытравить мно-говековый налет всей греко-иудео-христианской культуры, а в основном потому, что техническое название наркотика звучало как диэтиламид D-лизергиновой кислоты, — название, которое с трудом выговорила бы даже Мэри Поппинс. Хиппи считали ЛСД клеем, на котором держится Хэйт. ЛСД являлось для них таинством, чистящим средством, способным смыть годы социального программирования, устройством для расширения сознания, инструментом, способным продвинуть человека по эволюционной лестнице. Некоторые даже объявляли ЛСД даром божьим, ниспосланным человечеству, дабы уберечь планету от ядерной катастрофы.

Но обычно хиппи не волновало метафизическое происхождение звучащих у них в голове мелодий. Лишь немногие из них знали, что термин «космическое сознание» существует с 1901 года. Его ввел канадский психолог Ричард Бёк для определения эволюционной ступени развития, лежащей за гранью обычного самосознания. Оно было, в частности, по его мнению, доступно Иисусу, Будде, Блейку и Уитмену.

В январском выпуске «Плейбоя» Джулиан Хаксли пытался даже рассуждать о том, какую роль ЛСД будет играть в будущем человечества. Тема была благодарная, но к сожалению, абсолютно не поддающаяся экспериментальной проверке. Хиппи же вовсе не заботились об этом, потому что жили в один из тех переломных моментов, который, казалось, находится вне времени, в момент, который Хантер Томпсон описывал как

В это десятилетие, и без того полное крайностей и странных событий, ЛСД и движение, которое оно породило, были, пожалуй, одним из самых странных и наименее понятных направлений. Если бы вам в то время вздумалось отправиться в публичную библиотеку и поискать информацию по диэтиламиду D-лизергиновой кислоты, вы нашли бы тысячи ссылок. Немногие лекарства изучались так подробно. Тем не менее, продолжая поиски и прочитав несколько дюжин статей, вы обнаружили бы полное отсутствие официальных выводов. Встречались гипотезы, предположения, жуткие истории и радостные донесения, информация об экспериментах, которые выходили у одних и не выходили у других. Но единодушия не было. Зато все виды помешательств, все парапси-хологические явления, все мистические прозрения, архетипы Юнга, экстазы, прошлые жизни, предвидения, психозы, сатори-самадхи-атман,[21] единение с богом — все это здесь присутствовало, изложенное, конечно, научным языком.

Если вчитаться в монографии, то можно было обнаружить странную вещь: ЛСД, созданное учеными для глубокого зондирования подсознательного, как выяснилось, пробуждает нечто похожее на исконного врага ученых — мистический религиозный опыт! Откуда он брался? И как понимать тот факт, что, приняв всего 300 микрограммов ЛСД, вы сможете получить глубокое религиозное прозрение, будь вы стоматолог или коммерсант? Была ли мистическая суть религии — просветление — просто отклонением, вызванным неправильной работой нейрохимии мозга, и были ли этому причиной наркотики или источник находится внутри самого человека? Были ли правы мистики? Может быть, Царство Божие действительно все время находится внутри нас, в нашем мозгу и ждет?.. Волнующие вопросы, ответить на которые крайне сложно. Как описать вкус мороженого человеку, никогда его не пробовавшему? Если умножить сложность этого процесса в тысячу раз, то можно примерно представить, как тяжело описать состояние, когда чувствуешь себя единым со всей вселенной и существуешь сразу на многих уровнях, а не на одном только убогом уровне собственной личности. Слишком много вещей, происходящих в психоделическом мире, не поддаются словесному описанию.

Но все это для среднего американца было не столь важно. Реально же его беспокоило не то, что научная идея превращалась в религиозную, а то, что религиозная идея перерастала в культурную революцию. Пусть психоделический опыт описать так же сложно, как вкус мороженого, но он привлекает к себе целые толпы полных энтузиазма и потому опасных проповедников. Первым и самым главным был доктор Тимоти Лири, которого выгнали из Гарварда именно из-за изучения наркотиков. Можно спорить о том, что случилось бы с психоделическим движением без доктора Лири, но, без сомнения, именно он представил ЛСД широкой общественности, выпуская одну за одной брошюры, книги, аудиозаписи, в которых изобретение ЛСД приравнивалось к укрощению огня и изобретению колеса. Доктор Лири был неукротим. После того как его уволили из Гарварда, он отправился в Нью-Йорк, где собрал группу молодых профессионалов, жаждущих исследовать Иной Мир. Затем, в сентябре 1966-го, основал «Лигу духовных открытий»[22] — полуобщественное, полурелигиозное движение, целью которого, как он объяснял, было «изменить и развить сознание американцев в ближайшие несколько лет. Мы предоставили вам возможность попрактиковаться в том, как можно медленно, осторожно и красиво выпасть из американского общества (в его нынешнем виде)». Девизом Лиги была вскоре приобретшая дурную славу фраза «включись, настройся и отпадай» (turn in, turn on, drop out).

Афиша «Фестиваля путешествий»

Биография Кена Кизи не менее интересна. В возрасте тридцати лет он опубликовал две очень удачные повести, получившие высокую оценку критиков, — литературный дебют, не имеющий себе равных со времен Хемингуэя и Фицджеральда. Но затем он порвал с литературой ради новой формы искусства, с применением ЛСД, которую он называл «Кислотным тестом». Кизи ездил по побережью, принимая участие в самых разнообразных наркотических тусовках. Самой большой и скандальной из них был «Фестиваль путешествий», состоявшийся почти за год до описываемых событий, в начале 1966-го, когда десять тысяч любителей психоделиков сошлись на выходные в сан-францисском «Лонгсхорманс-холл».

Кизи и Лири были не одиноки. По радио можно было услышать, как «Битлз» поют: «выключи разум,… отдайся потоку».[23] Эту фразу они взяли из книги Лири, который, в свою очередь, позаимствовал ее из «Тибетской книги мертвых». Кроме того, был еще Аллен Гинсберг. За несколько недель до описываемых событий Гинсберг как раз предложил прихожанам церкви в Бостоне: «пусть каждый, до кого дойдут мои слова, непосредственно или через кого-либо, пусть он попробует ЛСД хотя бы один раз; будь то мужчина, женщина и ребенок, — каждый американец, достигший четырнадцати лет… каждый, включая президента и огромную армию чиновников военной, законодательной, исполнительной и судебной власти Соединенных Штатов, пусть он отправится на природу, найдет хорошего учителя, или индейского вождя, знакомого с ритуалом пейотля, или гуру, — и проверит свое сознание с помощью ЛСД».

Прими кислоту и измени себя, измени себя и измени весь мир.

Взрослым было ясно, что вокруг творится нечто ужасное. ЛСД не расширяет вашего сознания, предупреждали они в газетах, журналах и телепередачах, ЛСД сводит вас с ума. Скорее всего, поражаются клетки мозга, а они, как известно, не восстанавливаются. Но дети, казалось, не слышали их. Если вы считаете нормальным свой образ жизни, отвечали они, тогда лучше дайте нам сойти с ума. Это заставило многих взрослых пересмотреть свои взгляды. Коммунисты перестали быть главными врагами американского образа жизни.

Казалось, хиппи действительно думали, что смогут победить Америку при помощи цветов и небольшого количества сверхмощных психохимических препаратов. Какая глупость! И все же они казались уверенными в себе, по-видимому, они действительно считали, что через десять лет вся Америка будет принимать наркотики, а вместо банкиров будут бодхисатвы… Это было смешно, но никто не смеялся.

Как бывает в высокой драме, история психоделического движения сочетала в себе трагедию и комедию. Она, подтверждая общеизвестную истину, что реальность интереснее любого вымысла, была полна случайных совпадений и ошибочных шагов. Что, если бы Альберт Хофманн не прислушался к своему внутреннему голосу? Что, если бы Олдос Хаксли не прочитал статью в «Хибберт джорнал»? Что, если бы Роберт Грэйвс не рассказал своему другу, нью-йоркскому банкиру, об этой статье? Что, если бы ЦРУ… Такими вопросами можно задаваться до бесконечности.

Но хиппи все это не беспокоило. В тот чудесный субботний день 1967 года у них имелось множество гораздо более приятных дел. Сегодня они собирались на «встречу племен», где, по слухам, в огромных количествах будет раздаваться «кислота Оусли».[24] Сегодня они собирались отдыхать. Революция, которая на самом деле была просто эволюцией, откладывалась до понедельника. Государству давался еще один день отсрочки перед тем, как его выбросят на свалку истории.

Что значит день или два, когда вы мчитесь на гребне прекрасной высокой волны?