"Гобелены грез" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Глава IX

Прошедший год отразился на Хью тяжелее, чем на Одрис. Как ни странно, вызвано это было тем, что сэр Вальтер любил его. Хью, похоже, заменял ему сына, которого следовало учить и опекать, ведь иной раз казалось: жизнь иссякла. Поэтому сэр Вальтер заметил сильное влечение Хью к молодой леди Одрис из Джернейва. Он никогда не задумывался о последствиях такого увлечения и, конечно, не мог дать своему питомцу ничего, что сделало бы его подходящей парой для Одрис, не нарушив тем самым права своих кровных родственников. А сэр Вальтер был твердо убежден, что его наследниками могут стать только сыновья его сестер. Однако он желал облегчить участь своего любимого питомца и искал чем бы его развлечь. Для начала он решил взять его в Лондон на прием при дворе по случаю Пасхи, а не отправил назад присматривать за управляющими имений и экономами в небольших поместьях, как поступал обычно. Сэр Вальтер был уверен, что огромный город может поднять даже со смертного одра. Однако в Лондоне внешний вид ценился гораздо выше, чем в Йоркшире, где каждый знал Хью, поэтому сэр Вальтер заставил его нарядиться в изящные одежды, в новый подбитый мехом плащ, в сапоги и башмаки из дубленой кожи.

Сэр Вальтер угадал верно. Хью и прежде был в Лондоне, но тогда он был еще достаточно юным, и каждый раз, когда выдавалась свободная минутка от службы хозяину, попадал под пристальное внимание кого-либо из приставленных к нему взрослых. Сейчас же весь день, кроме нескольких часов, он был свободен и скитался по оживленным улицам. Сильнее всего его внимание притягивали судовые верфи, куда приходили корабли, казалось с самых отдаленных окраин земли. В командах моряков можно было разглядеть все цвета кожи и волос, от желтого и белого у плавающих по северным морям, до смуглого с любым оттенком и поразительно черного у тех, кто говорил на какой-то странной тарабарщине, которую никто не мог разобрать. Ценные грузы, привозимые ими в обмен на английские шерсть и олово, укладывались прямо на пристани, аккуратно упакованные в ящики и тюки для их дальнейшего пересчета. Для того, кто решил прогуляться по Стрэнду, перед богатыми складами с товарами были выставлены палатки, радовавшие глаз всякой всячиной — от обычных товаров, как шерстяные чулки, до редкостных — рогов единорога.

Хью уставился на них, широко открыв рот. Это была диковинная, прекрасная вещь — цвета чистой слоновой кости, длинная, тонкая и прямая, но с витой спиралью, начинающейся от основания и заканчивающейся на острие. Минуту он раздумывал, не послать ли его Одрис, но когда узнал цену, то понял: рог для него так же недосягаем, как и сама леди. Позже он был рад тому, что рог такой дорогой. Не стоило напоминать ей о себе, если она забыла. Эта мысль причинила боль, и Хью поспешил придумать оправдание — ведь Одрис не захочет думать о мертвом единороге.

Только мысли эти пришли к Хью попозже. На Стрэнде вряд ли кто смог бы долго тосковать. Здесь не только разбегались глаза, но и обострялось обоняние. На любого пришедшего волнами набегали запахи: свежий аромат шерсти, отдающий жиром, резкий запах рыбы, манящий, отдающий плесенью запах пива. С реки доносились крики лодочников, торговки угрями предлагали своими странными, но мелодичными воплями корзины с товаром. Хью любил Стрэнд из-за его постоянного разнообразия и многоголосия. Он никогда не уставал там, независимо от того, как часто там бывал.

Только однажды, в свой первый приход сюда, Хью был одет нарядно. Богатая бархатная туника и высокие башмаки вызывали поклоны и подобострастные улыбки; ему хотелось узнать настоящую цену этих почестей, так как один из младших слуг сэра Вальтера оказывал ему подобные. Бросающаяся в глаза дорогая одежда вдвое повысила цену, запрашиваемую с него; это обнаружилось после того, как проезжавшая мимо телега обдала его вонючей грязью и выбор покупки пришлось отложить.

Гораздо важнее было поспешить домой и постараться спасти башмаки и одежду, чем приобрести какую-то безделицу. Когда же несколько дней спустя он вернулся в своей обычной поношенной шерстяной одежде, то ту же вещицу ему предлагали за цену вдвое меньшую.

К сожалению, великодушие сэра Вальтера не ограничилось повышением цен. Неоднократно его принимали за человека богатого и влиятельного. Потом, когда выяснялось его действительное положение, — а он никогда не ссылался на то, что является любимцем Вальтера Эспека, — его грубо изгоняли, а однажды даже оскорбили. Гонения не задевали Хью: дружба с подхалимами и прилипалами к чужому богатству ничего не стоит, но они напоминали ему о безрадостном будущем.

Сэр Вальтер стал случайным свидетелем нанесенного его питомцу оскорбления. С губ Хью сорвалось рычание, и его мускулы напряглись под элегантной одеждой. Обидчик усмехнулся ему в лицо, наслаждаясь его яростью, уверенный в своей безнаказанности, но просчитался. Хью приготовился нанести удар, но в этот момент на его плечо опустилась рука сэра Вальтера, и человек, оказавшийся лицом к лицу с его хозяином, весь сжался и поспешил убраться прочь — он знал сэра Вальтера и силу, которой тот обладал. Хью весь ходил ходуном, в его глазах сверкали молнии, а душа страдала еще сильнее от сознания того, что все это видел сэр Вальтер.

— Достаточно, — властно произнес Эспек. Потом, чувствуя привычную реакцию Хью на его приказной тон, добавил: — в пятницу король устраивает акколаду [14] для пяти претендентов в рыцари. Я попросил добавить в список твое имя, и он будет рад это сделать.

— Но…

— Никаких но, — отрезал сэр Вальтер. — Если бы ты врезал этому болвану, то доставил бы мне кучу неприятностей. То, что он заслужил, к делу не относится. Так как ты мой оруженосец, то отвечаю за тебя я, а ведь ты уже давно перерос это звание.

Такое заявление вызвало немедленную реакцию у Хью. Он внезапно осознал, что желает стать рыцарем, так как был уже в зрелом возрасте и слишком силен телом и духом, чтобы продолжать оставаться простым оруженосцем. Четыре года тому назад он принял решение ничего не менять в своем положении. В нем оставалось нечто застенчивое, мешавшее ему считать себя мужчиной, несмотря на рост и силу. Теперь все изменилось. Хью был изумлен мгновенно происшедшей в нем переменой. Сразу же нахлынули воспоминания об Одрис и он обозвал себя дураком, ведь рыцарство не приблизит его к ней — это ему было хорошо известно. Но тем не менее желание стать рыцарем не исчезло. Да и тон, которым сэр Вальтер выразил свои замечания, вызвал у Хью ощущение вины. Криво улыбнувшись он спросил:

— И каким же образом мое рыцарство избавит вас от неприятностей?

Сэр Вальтер дал ему легкий подзатыльник, от которого любой другой мог бы оглохнуть, Хью же едва качнулся и даже не моргнул. Он к этому давно привык.

— Это избавит нас обоих от неприятностей, — прорычал сэр Вальтер. — Рыцарство не избавит от всякой мрази, но у тебя будет право бросить вызов, а заставив замолчать одного, ты заставишь замолчать всех.

Хью кивнул, выражая зловещее удовлетворение.

— Мне еще придется поискать того, кто примет мой вызов, — заметил он сухо.

Сэр Вальтер засмеялся.

— Тебя здесь не знают. Какой-нибудь болван подумает, что из-за своего роста ты слишком медлителен.

Хью не пришлось бросать вызов; публичное посвящение в рыцари королем было достаточным доказательством того, что связи Хью отвечали его положению и это избавило его от неприятностей такого рода. Обратная сторона превращения Хью в сэра Хью, проявилась только по возвращении сэра Вальтера в свою собственную крепость Хелмсли. По-видимому, истории о новом богатом наряде и посвящении в рыцари королем дошли до ушей сестер сэра Вальтера и усилили их страх потерять часть наследства. Даже то, что Хью рекомендовал Джона де Бюсси на пост кастеляна Уорка, было обращено против него. Сделал он это, говорила ему леди де Бюсси вскоре после их возвращения в Хелмсли ранней весной, только для того, чтобы избавиться от Джона и еще сильнее привязать к себе своего стареющего господина.

— Но я не имел этого в виду, — безнадежно возражал Хью. — Если вы мне не верите, то, умоляю вас, скажите сэру Вальтеру, чтобы он меня прогнал.

— Ты хитер как змея, — шипела леди. — Но я не так глупа, чтобы пытаться раскрыть глаза моего бедного брата. Ты думаешь, я не знаю, какое у него доброе и чистое сердце? Я хорошо понимаю, почему ты просишь все рассказать. Это только сильнее привяжет его к тебе, а меня он будет считать жестокой и злобной.

— Это неправда! — в отчаянии воскликнул Хью. — Я люблю его. Я не могу его оставить без причины. Это причинит ему боль. Найдите мне подходящий повод, и я уйду.

Но это было не то, чего хотели напуганные сестры. Им было нужно, чтобы Хью раскрыл свою «истинную натуру», пожаловавшись, например, сэру Вальтеру на их оскорбления и жестокие выходки. Сестры чувствовали, что если Хью уйдет, сохранив с сэром Вальтером добрые отношения, то отсутствие молодого человека будет опаснее, чем его присутствие, ведь их брат станет скучать и тосковать по нему. К счастью, Хью этого не знал. Он считал, что если уйдет из Хелмсли, то положит конец их враждебному отношению к себе, и отчаянно искал повод, чтобы расстаться. Но именно сэр Вальтер и послал его на осаду Эксетера — не ради того, чтобы доставить удовольствие своим сестрам, а по своим собственным соображениям. В то время, когда Одрис пропадала на холмах и работала в саду Джернейва, Хью дрался в Эксетере как предводитель собственного войска. За все войско отвечал старший вассал, но сэр Вальтер пожелал дать возможность Хью попробовать себя в деле. Правда, в том что должен был делать Хью не было для него ничего нового, но прежде сэр Вальтер всегда находился рядом.

Что касается Хью, то тот испытывал огромное наслаждение. Он одержал убедительные победы в нескольких вылазках и атаках, оживившие скучные недели осады, и вскоре стало ясно: Хью прирожденный воин. Сэр Вальтер получал удовольствие от посланий своего старшего вассала, в которых рассказывалось об успехах Хью то тут, то там, и от души хохотал над тем, как сам его питомец описывал свои деяния в более небрежной форме и зачастую в игривом тоне. Но в остальных выдержках из длинных и подробных писем Хью не было ничего забавного. Они касались событий, о которых Бруно писал сэру Оливеру, но при этом чаще употреблял более мрачные выражения. Хью, которому чувства преданности и благодарности Стефану не закрывали глаза на все происходящее, видел в недружелюбии Роберта Глостера и его приверженцев скорее политическую опасность, чем оскорбление, нанесенное королю. Поэтому его еще сильнее поразило плохо продуманное милосердие короля.

Реакция сэра Вальтера на эти события была в отличие от реакции Хью не такой однозначной. За время пребывания с королем он понял, что Стефана можно было легко пере убедить. Однако эта черта характера имела не только преимущества, но и недостатки. Взять хотя бы присягу Роберта Глостерского, которая, как пластырь на гноящейся ране ничего не дала королю. У сэра Вальтера и прежде были на этот счет сомнения, но теперь, когда его подозрения подтвердились, он не испытывал бурной радости: раз королю некогда было следить за юго-западными баронами, то ему вообще нечего было совать свой нос на север. Больше всего сэр Вальтер беспокоился, чтобы мятеж не охватил все королевство, надо было стремиться локализовать его в одном месте. Поэтому, когда Стефан преследовал Редверса до острова Уайт, сэр Вальтер разрешил своему отряду сопровождать короля, но, когда те возвратились, не сумев схватить Редверса, он отозвал их домой.

Отметить Рождество и Крещение в Хелмсли собралась вся семья. Это было время общей великой радости, но для Хью — время тяжких испытаний. Для сэра Вальтера ревность его семьи, считал Хью, не была большой неожиданностью, однако он не смог удержаться, чтобы не похвалить своего протеже за превосходящую службу в Эксетере: ведь это он учил Хью воинскому искусству и именно благодаря его доверию Хью так здорово сражался. Естественно, что в результате на несчастного посыпались мелкие шпильки, уколы, угрозы и нотации, стоило только кому-нибудь из членов семьи застать его в одиночестве. Поэтому Хью чуть не плакал, когда сэр Вальтер решил откупиться налогом и не посылать свой отряд с королем в Нормандию.

— Но мне бы хотелось отправиться, — говорил он, стараясь сдержать нотки отчаяния в голосе, — не понимаю, почему вы должны платить…

— Надеюсь, не придется. Я считаю, ты понадобишься здесь, — ответил сэр Вальтер. — Мои друзья при шотландском дворе сообщили: ходят слухи, будто король Дэвид лишь выжидает, пока корабли унесут Стефана подальше, после чего шотландцы соберут людей на войну. Похоже, тебе с лихвой хватит дела и здесь.

Хью отвлекся от своих переживаний. Война была увлекательным занятием, но только, когда велась на чужой территории. Ему не хотелось бы увидеть йоменов своего хозяина убитыми или разоренными, а их хозяйства сожженными и разворованными.

— Надо ли ждать, пока капля переполнит чашу? — спросил Хью.

— Не думаешь ли ты, что я нарушу перемирие с королем Дэвидом? — возразил сэр Вальтер.

— Нет, милорд, — ответил Хью, — но вы могли бы послать предупреждение другим баронам, чтобы те не сокращали численности своих отрядов, а наоборот, увеличивали их…

— Это я уже сделал, — сказал сэр Вальтер и погрозил ему пальцем. — Яйца курицу не учат.

Хью засмеялся.

— Похоже я таков только благодаря вашим урокам. Но вы не дали мне договорить, милорд. Я хотел добавить вот что: королю Дэвиду надо дать знать, что мы готовы.

— Если у меня есть друзья при его дворе, то неужели ты считаешь будто у него на севере нет осведомителей?

— Конечно, есть, — согласился Хью, — но одно дело узнавать урывками, что делается, например, при дворе, и совсем другое — собирать сведения на местах. Дэвид определенно слышал, что королю Стефану требуются воины, и некоторые северные бароны предпочтут не платить налога, а пошлют к нему своих людей. Он также будет предупрежден о подготовке к отражению его нашествия, но догадается ли о спланированном повсеместном отпоре. Если его предварительно уведомить о том, что север будет объединяться для создания войска…

— Клянусь душой, это идея! — воскликнул сэр Вальтер. — Но поверит ли он в это?

— Если эти вести он услышит от человека, в чьих словах не сомневается, то поверит, — предположил Хью.

В глубине души он хотел знать: не отправится ли сам сэр Вальтер на переговоры с королем Дэвидом, а если отправится, то не возьмет ли его с собой или, что еще лучше, не пошлет ли его как гонца от своего имени?

Сэр Вальтер долгое время пристально смотрел на него столь понимающим взглядом, что Хью уже исполнился надежды, но затем тот отрицательно покачал головой.

— Я не смогу отправиться сам, — медленно произнес он, — так как должен встретиться с лордами и все объяснить им. Не сомневаюсь в их согласии, но наше взаимопонимание должно быть полным, прежде чем мы пошлем к Дэвиду своего человека. Нецелесообразнее ли мне сейчас заняться объединением лордов, а уже потом ехать в Шотландию. Если войско Дэвида собрано и находится в пути, остановить его уже невозможно.

— Посол от вас… — начал Хью.

— Нет, отправлять посла бесполезно, — сразу же сказал сэр Вальтер. — С ним не захотят ничего обсуждать, более того, он может вызвать у Дэвида подозрение. Не решит ли тот, что мы просто пытаемся таким образом выиграть время? Нет, должен отправиться уважаемый человек, такой, который как посчитает Дэвид, может держать свое слово и заставит держать его других. Тут нужен человек способный не терять самообладания… гм-м-м.

— Это дело мира, а не войны, — сказал Хью. — Не могли бы вы обратиться за помощью к архиепископу? Может быть, он отправит одного из своих епископов?

Сэр Вальтер кивнул.

— Ты абсолютно прав, Хью, именно об этом я и думал. Поезжай к Тарстену и объясни ему наши опасения. Я отправлю послания к шерифам и кое-кому еще, чтобы узнать их мнения.

Хью испытывал двойной восторг. Ему представилась возможность не только убраться из Хелмсли, где, как он чувствовал, за ним шпионят даже после отъезда родственников сэра Вальтера, но также увидеть Тарстена. Хью давно не посещал его высокопреосвященство — он не был у него с тех пор, как уехал в Уорк в прошлом году, да и до того в его посещениях был трехлетний перерыв. По мере того как сэр Вальтер возлагал на него все больше ответственности по службе, у Хью оставалось все меньше времени, хотя свободы и прибавлялось. Все труднее становилось ему согласовывать свой визит с теми моментами, когда Тарстен не был занят. Время единения бесследно прошло, однако разлука не отдалила их друг от друга: они реже виделись, но чаще переписывались.

Когда в предыдущем году сэр Вальтер уехал на юг, получив известие о прибытии в Англию Стефана, собирающегося заявить о своих правах на корону, Хью обнаружил, что ему совсем нечего делать. Поэтому по дороге в Уорк для сбора там налогов он остановился в Йорке навестить архиепископа Тарстена. В глубине души он намеревался получить у того совет по поводу все возрастающих трений с семьей сэра Вальтера, но, когда он увидел и обнял старика, все мысли о собственных заботах вылетели у него из головы. Держа в объятиях хрупкое тело Тарстена, он внезапно осознал, насколько состарился и одряхлел архиепископ. И Хью не захотел добавлять к заботам Тарстена свои. Собственная неустроенность показалась лишь мелким затруднением по сравнению с возлагаемыми на архиепископа обязанностями.

Озабоченный физической слабостью старика, стараясь скрыть истинную цель своего визита, Хью не заметил, что в глазах Тарстена как всегда светился живой огонек. Архиепископ забросал Хью пытливыми вопросами, ответы на которые потребовали от него определенной изворотливости, в противном случае он мог потревожить Тарстена. Однако это было лишним: архиепископ был достаточно обо всем наслышан и понял, что причины тревоги Хью — не его душевные раны. Безоговорочно уповая на то, что мирские трудности могут обеспокоить его любимое дитя, но не навредить ему всерьез, Тарстен воздержался от дальнейших расспросов.

И все же Хью со страхом осознал, что долго скрывать свои тревоги он не сможет. Ведь теперь к его неустроенности прибавилось еще стремление к Одрис. Было бы легче не беспокоить Тарстена, оставаясь вдали от него и посылая вполне веселые письма. Но существовала еще одна причина почему их разлука вызывала беспокойство: Хью вскоре не без изумления стал сознавать, что его личное присутствие оказывает благотворное влияние на опекуна. Может быть, заверения Тарстена в ответ на вопросы Хью о его здоровье были вызваны тем же нежеланием потревожить другого, как и веселые письма?

Итак, Хью был вне себя от радости из-за новой возможности посетить Тарстена, предоставленной сэром Вальтером, и имея гораздо более важные новости. Он был уверен, что обсуждение вопроса о возможном вторжении шотландцев, в решении которого он был по-настоящему заинтересован, скроет личные трудности и позволит ему провести некоторое время с опекуном, обращавшимся с ним по-отцовски нежно в младенческом возрасте, и который, как он сильно опасался, может вскоре умереть. В точности уяснив для себя все пожелания сэра Вальтера, Хью написал письмо Тарстену, где четко указал, что просьба уделить ему время — чисто деловая, хотя и доставит искреннюю радость. Также постарался не очень вдаваться в подробности своей жизни. Ответ не замедлил себя ждать, в нем говорилось, что Хью может приезжать сейчас же, до подготовки к празднованию Пасхи, которая поглотит все внимание и время Тарстена.

Вспоминая посты и покаяния, неизменно навязываемые ему Тарстеном перед этим наиболее радостным из церковных праздников, Хью отправился в путь в тот же полдень. Он ужасался, что Тарстен, как всегда слабый, мог скончаться до его приезда, и когда его проводили в резиденцию архиепископа, то бросился на колени, страстно целуя руки опекуна, это заставило старика высвободить их. Обняв ладонями лицо Хью, он повернул его к себе.

— Дитя мое, мое дорогое дитя, что-нибудь не так? — озабоченно спросил Тарстен. — Нет такого греха, который не может простить Господь при чистосердечном покаянии.

В глазах Хью показались слезы. С опасением всматриваясь в испещренное морщинами лицо с запавшими глазами, так нежно смотревшими на него, он отрицательно покачал головой, стараясь при этом не помешать ладоням, охватившим его лицо.

— Отец, дорогой и самый возлюбленный, на моей душе нет столь тяжких грехов, из-за которых Господь может отказаться от меня, — ответил Хью, понимая, что должен дать объяснение, иначе его слова могут усилить озабоченность. Затем он обнял руки Тарстена и нагнул голову, чтобы поцеловать его ладони. — Я… Я боюсь потерять вас, — прошептал он.

Тарстен от души засмеялся. Это успокоило Хью, так как в его смехе он не расслышал ничего, кроме старческого покряхтывания. Архиепископ высвободил руки и взъерошил огненные волосы своего питомца.

— Ты не можешь потерять меня, — сказал он. — Не думаешь ли ты, что, после того как я умру, то перестану существовать? Уверяю тебя, это не так. Я стану более реальным. Ты думаешь, я буду меньше о тебе заботиться и молиться за тебя? — лицо его стало хмурым. — Находятся люди, которые говорят будто душа теряет все свои земные заботы, но я согласен с этим только отчасти, ибо полагаю, что должны изгоняться только пагубные страсти. Как Христос любит нас на земле, так любит и на небесах. Он не оставит нас, так как благодаря самому Творцу царствует над нами. Почему я должен оставить тебя, который так мне дорог?

— Я не боюсь, что вы покинете меня, когда будете на небесах, но вы нужны мне здесь, где я могу говорить с вами, — сказал Хью, слегка нахмурившись.

Тарстен притянул Хью к себе и поцеловал его в лоб.

— Так ты пытаешься склонить меня к тому, чему чистая душа воспротивится? — он снова засмеялся.

Несмотря на свои опасения, Хью не смог удержаться и тоже засмеялся.

— Отец, что бы вы ни думали, вы никогда не убедите меня, будто ваша душа на небесах будет чище, чем сейчас.

Хью хотел еще добавить, что Тарстен должен бы учесть свой возраст и не изнурять себя суровым покаянием, но знал: этот довод будет бесполезным. Тут его осенило гораздо более блестящая идея. Тарстен верил в отделение души от тела согласно словам Христа: «Кесареву кесарево». Возможно, если рассказать ему об угрозе шотландцев, то это заставит его сохранить свои силы для политических действий.

— Меня беспокоит не только возможность потерять вас, — продолжил Хью. — Но и то, кто примет сан архиепископа и будет ли он столь же много значить как вы. Сэр Вальтер опасается, что король Дэвид не будет соблюдать перемирие, и, возможно, стоит только Стефану покинуть Англию, вы один сможете стать щитом для всей Северной Англии. Поэтому я умоляю вас, отец, заботиться о ваших силах и здоровье.

Тарстен снова сел в свое кресло, пригласив жестом Хью подняться и указав на стул.

— Итак, — сказал он, когда Хью пододвинул стул поближе и уселся на него. — Что за причина вызвала подозрения у сэра Вальтера?

Выслушав Хью, он вздохнул.

— Дэвид добр, но подвержен сильным соблазнам — его клятва Матильде, требование его жены вернуть все когда-то принадлежащее ее отцу, постоянные настоятельные уговоры его жадных дворян… Вероятно слухи имеют основание, а в том, что плохо знаешь лучше удостовериться, поэтому я пошлю письмо Сент-Эндрюсскому епископу, которого посвящал в сан, и спрошу, поклянется ли ему Дэвид хранить перемирие.

— А если нет? — спросил Хью.

— Я не знаю, какова будет его воля, — сказал Тарстен, кривя губы, — даже если сейчас Дэвид намерен соблюдать перемирие. Короли стали остерегаться давать клятвы епископам, некоторые из них не учитывают реальной политики. Однако я смогу многое уловить в ответе из Сент-Эндрюса и, уверяю тебя, сделаю все дабы сохранить мир. Что касается того, как это сделать, то сейчас я не могу ничего ответить. Мне необходимо подумать, как будет лучше, и помолиться за провидение.

Всегда, когда Тарстен должен был за что-то помолиться, Хью начинал нервничать. Проходили дни, архиепископ перестал выглядеть усталым и слабым, по мере того как стал регулярно питаться, и Хью почувствовал, что его дело успешно продвигается. Самое главное, Тарстен любил заниматься политикой и был последним, кого любил король Генрих, доверяя вести переговоры. Даже после того, как он попал в опалу, Генрих призывал его, чтобы тот помог провести особенно трудную часть переговоров. И в своих церковных делах архиепископ был не менее горяч, борясь за превосходство Йорка над шотландскими епархиями и за равенство с Кентербери в Англии. С возрастом ослабевало его желание сражаться за мирские почести, и он стал тщательнее изучать истинное значение той или иной ситуации. И все же Хью надеялся, что его опекун сочтет достаточно важным и достойным своего внимания сдержать истребительную резню, и не ошибся.

Хью не было сказано о том, какой ответ пришел из Сент-Эндрюса; очевидно, в ответе содержалась просьба соблюдать секретность, но был уверен в заинтересованность Тарстена, так как Пасха наступила и прошла без каких-либо признаков умерщвления плоти архиепископа, что тот делал, впадая в крайность. Когда миновал этот критический период, Хью поскакал обратно в Хелмсли, чтобы узнать от сэра Вальтера, как проходит его кампания. Он не сомневался в успехе сэра Вальтера, так как северные бароны привыкли действовать под его покровительством, однако Хью считал необходимым располагать определенной информацией, если ее запросит Тарстен, а от Йорка до Хелмсли было всего двадцать четыре мили. Хью всегда сокровенно хранил в душе уверенность, что не только добрый характер сэра Вальтера и потеря им сына, но и потребность Тарстена часто видеть Хью заставили последнего принять решение послать взращенное им дитя на воспитание к сэру Вальтеру.

Пока Хью пребывал в Хелмсли, поступило сообщение, что Стефан отправился в Нормандию на третьей неделе марта. Спустя несколько дней пришло письмо от Тарстена, в котором содержалась просьба к Хью прибыть снова на следующей неделе и пообедать с ним в уединенной обстановке. Желание Тарстена поговорить с Хью наедине вызвало некоторое оцепенение, так как и Хью, и сэр Вальтер считали, что если архиепископ намеревается убедить короля Дэвида соблюдать перемирие, то он пожелает согласовать свои действия с сэром Вальтером. Однако, как только закончились нежные приветствия, Хью понял: просьба о свидании наедине почти ничего общего не имела с вопросом о шотландцах. Тарстен сделал знак Хью, предлагая ему самому выбрать еду из блюд, приготовленных по случаю Великого поста: слугам было приказано поставить на стол три суповые миски с тушеной рыбой и дюжину деревянных блюд с разнообразными овощами, рыбой, сырами и яйцами. Тарстен положил на свою золотую тарелку совсем маленькие порции из двух блюд, добавил четыре полных ложки тушеной рыбы в изумительную чашу ослепительной белизны и тонкую, как яичная скорлупа, и начал без предварительных расспросов.

— Насколько нуждается в тебе сэр Вальтер, сын мой?

— Совсем… — начал Хью, но затем остановился, сдержав сильное желание сказать, что тот в нем совсем не нуждается. В вопросе, заданном Тарстеном, конечно, подразумевалось, что он хотел бы дать Хью какое-то поручение, из-за которого его надо забрать от сэра Вальтера, однако, у Хью хватило выдержки не ухватиться за это, как за предлог покинуть своего хозяина.

— Это зависит, — продолжил он, — от обстоятельств. На поле брани я по-прежнему нужен и буду нужен еще год или два. Оруженосцы Сэра Вальтера еще недостаточно сильны и не смогут защитить его так, как это сделаю я, да и сэр Вальтер уже не так силен, как прежде. Но для других целей… — Хью пожал плечами. — Теперь уже сэр Вальтер больше не находится при дворе короля Стефана, у него есть время присмотреть за своими владениями, любой справится с теми поручениями, которые он мне дает.

Тарстен кивнул и улыбнулся.

— Ты становишься мужчиной, Хью, таким мужчиной, что будешь радостью и благословенным даром для того, кто тебя полюбит.

Он замолчал, наблюдая за лицом Хью. Молодой человек сделал отрицательный жест рукой, которая спешила на помощь другой, чтобы взять кусок щуки, запеченной с каштанами, и забавно покачал головой в знак отрицания, но улыбнулся.

Необычно милая улыбка для столь волевого лица, — подумал Тарстен. И внешне, и внутренне старик чувствовал печаль, печаль, которая все сильнее росла с тех пор, как он впервые ощутил ее год назад.

Тарстен считал: человек есть оружие Господа, с помощью которого на землю нисходит добро. Его пост, бичевание и молитвы были чисто личным покаянием за его злые мысли и поступки. Он не бичевал себя и не молился в ожидании того, чтобы Бог вмешался в людские дела, посылая ангелов и сверхъестественные чудеса. Зная о несчастьях Хью, он целый год не проявлял заботу о нем, но поступал так потому, что считал — эти трудности недостойны внимания и исчезнут сами собой. Тарстен не считал, что для души полезна излишняя нищета. Теперь он хотел как можно скорее довести это дело до конца и сделать то, что, как он надеялся, принесет облегчение своему дорогому дитяти, которого он любил от всего сердца.

— Хорошо, тогда, — быстро сказал архиепископ, — из сказанного тобой следует, что я не нанесу вреда сэру Вальтеру, если попрошу его на время отпустить тебя послужить мне?

— Вообще никакого вреда! — воскликнул Хью, его глаза светились от радости и облегчения. Затем, сознавая, что такой пыл не совсем отвечал теперешней ситуации, и не желая ставить в известность Тарстена о своей несчастной судьбе, он озабоченно взглянул и желая все скрыть, сказал:

— Я понадоблюсь защищать его в битве, когда шотландцы развяжут войну.

— Я надеюсь убедить Дэвида не нарушать перемирия, — ответил Тарстен, склоняя свою голову над чашей и поднося ко рту ложку с тушеной рыбой.

Он был сильно удивлен и обеспокоен. Никогда еще не случалось, чтобы несчастья Хью были связаны со службой у сэра Вальтера и полагал будто ему не дает покоя его положение подкидыша. Тарстен поискал пергаментный лист, на котором расписался спустя несколько дней после того, как принял Хью под свою опеку. Он мог вспомнить любую мелочь, касающуюся этого события, и ему не потребовалось бы много времени для уточнения деталей, так как достаточно было бегло просмотреть этот документ.

Годами Тарстен раскаивался, что не провел более глубокого расследования. В то время ему было не до него, так как следовало соблюдать сроки предстоящих визитов. К тому же он верил в свое скорое возвращение в Дарем и на досуге надеялся разобраться с фактами. Но Тарстен ошибся. Во-первых, он был настолько занят делами новой дарованной епархии, что неделями и месяцами не мог отвлечься на что-либо иное; затем начались хлопоты с Кентербери, и он вынужден был писать папе ходатайство о своем деле. Успех ходатайства только навлек на него гнев короля Генриха и начались годы вынужденного изгнания. Потом у него была возможность вернуться в Дарем и порасспросить о рождении Хью и о его матери, но он был уверен, что никто в женском монастыре не вспомнит ее, так как настоятельница умерла, а многие из сестер уже покинули монастырь. Вновь прошли годы, и Тарстен по прежнему был занят, возвратившись к правлению своей епархией после долгого отсутствия, а затем стало слишком поздно.

Как ни странно, Хью никогда не задавал вопросов о своем происхождении. Он воспринял тот факт, что не является сыном Тарстена, так как знал — тот никогда не лгал, хотя Хью мог быть прижит от любовницы или даже от жены, поскольку это было обычным делом для священников. Ребенком его, похоже, вполне устраивала та любовь, какой он был одарен как питомец, и Тарстен не решался нарушать спокойствие дитя тем, что того не интересовало из-за равнодушия или нежелания узнать правду. Тогда, казалось, проблема родителей Хью вообще не вызывала затруднений.

— Но если у меня ничего не получится с Дэвидом, — продолжал Тарстен, все еще думая, поднять или нет вопрос о происхождении Хью, — то тебе ничего не помешает исполнять свой долг перед сэром Вальтером.

— В таком случае я уверен: моя служба вам никому не причинит вреда. — Хью широко улыбнулся. — Юноши будут справляться со всем гораздо быстрее меня и сейчас как раз самое время поручить им более ответственные дела.

Тарстен, который поднес ко рту и проглотил вторую ложку с тушеной рыбой, поднял голову.

— Ты так рвешься улизнуть со службы сэру Вальтеру, что даже не спросил меня: почему старому мирному служителю церкви требуется рыцарь?

Этот вопрос ошеломил Хью и он воскликнул:

— Я не рвусь улизнуть от сэра Вальтера!

Затем, покраснев под добрым, но пронзительным взглядом Тарстена, добавил:

— Это правда или почти правда, отец. Я люблю сэра Вальтера, а он — меня, это и есть источник переживаний.

Сказав это, Хью понял, что лучше будет продолжить и описать положение дел. Он был способен так поступить без угрызения совести, так как приглашение Тарстена на службу к себе разрешит создавшееся положение, и его опекуна уже больше ничего не будет беспокоить.

Но когда Хью закончил рассказывать о беспокойстве и ревности со стороны близких сэра Вальтера и его собственном страхе причинить боль хозяину, поведав тому обо всем или уйдя от него без всяких на то оснований, Тарстен отрицательно покачал головой.

— Это глупость, Хью. Почему ты раньше не рассказал мне об этом?

Хью засмеялся.

— Не знал, что старому и мирному церковному прелату понадобится воин. В чем дело, отец?

— Воин мне понадобится со временем, сын мой, но сейчас я хочу покончить с этим дельцем. Я стар, но, надеюсь, от старости не поглупел, и, считаю, ты достаточно молчал об этом, не желая беспокоить меня. Ты все еще полагаешь, что добьешься в этом успеха?

Хью ответил с некоторой горечью:

— Нет, отец.

— Самообман в мирских делах, особенно когда вызван добрыми побуждениями, не является грехом, но он может породить излишние страдания. Твои переживания из-за семьи сэра Вальтера еще не все, что мучает тебя, сын мой?

— Нет, отец, — признался Хью со вздохом, — но говорить о другом мне кажется бесполезно. — Затем он улыбнулся. — О, нет. Я знаю ваш ответ наперед. Я достаточно часто его слышал: «Чем больше умов решают задачу, тем больше шансов на то, что она будет решена. А если все они помолятся, то им может быть даровано провидение господне». Но для того, чтобы решить мою задачу, понадобится не провидение, а сверхъестественное чудо, а я не выгляжу святым для божественного вмешательства, особенно в этом случае, так как виноват сам. Я заглянул слишком высоко, отец, и увидел женщину, которую желаю, но она далека, совсем далека от меня.

Слушая, как Хью описывал ревность родных сэра Вальтера, Тарстен старательно обдумывал, а не поднять ли вопрос о происхождении Хью. Теперь он спросил:

— Потому что ты можешь быть незаконнорожденным?

— Могу быть? — переспросил Хью. — Но я считал, что моя мать искала приют в Дареме, так как была отвергнута собственными родителями. Из этого я предположил, что она испытывала трудности с… каким-то человеком, который по происхождению был ниже ее.

— Хью! Кто тебе сказал об этом? — Тарстен выглядел потрясенным.

— Я не знаю, отец, — ответил Хью. — Я… мне кажется, всегда это знал. Моя мать могла…

— Тебе еще не было и одного дня от роду, когда твоя мать вверила твою судьбу Святому Георгию в церкви Дарема, — резко оборвал его Тарстен. — А спустя полчаса умерла. Она ничего не могла тебе сказать, да и мне сказала мало — твое имя, и только. "Хью, Хью… ", — все время повторяла она, а затем: «Заботься о нем», на что я с радостью дал обещание и еще: «Сами, сами». Я старался объясниться, но она не могла понять, а только плакала и говорила «сами». Тогда я повторил обещание.

— И вы, несомненно выполнили его, — сказал Хью, резко поднимаясь и обнимая своего опекуна.

Тарстен поднял голову и поцеловал Хью, но затем вздохнул.

— Я всегда любил тебя, и моя забота о тебе, не является заслугой. В самом деле, мне иногда хотелось вновь пережить те чувства, какие испытывал, когда вынимал тебя из купели и выносил на своих руках из церкви, давал сосать свой палец пока не нашел для тебя кормилицу… Хью! Это была безумная женщина!

— Моя кормилица? Я вряд ли смогу вспомнить ее.

— Но, может быть, именно она выдумала эту историю. Может быть, я сказал ей, что твоя мать была леди, желая обеспечить за тобой надлежащий уход, и… Да, сейчас припоминаю, она спросила, заберут ли тебя от нее или ей пойти с тобой, когда придет твой отец. Должно быть я пояснил, что не знаю, кто он…

— И, вероятно, она сочинила историю вдобавок к словам, которые вы слышали.

Но, говоря это, Хью улыбался. Затем вновь поцеловал Тарстена и добавил:

— Не смотрите так горестно, отец, умоляю вас. Ничего плохого не сделано. Надо всегда предполагать худшее — это спасло меня от несбыточных мечтаний и тщеславия.

Тарстен медленно покачал головой.

— Ты не понимаешь, Хью. Может быть, я сделал тебе большое зло, очень большое зло.

— Вы сделали мне только добро, — неистово убеждал его Хью.

Тарстен опять покачал головой, не изменив своего убеждения.

— Я говорил себе, что у меня не хватало времени искать твоего отца или даже узнать поподробнее о матери, но, боюсь, не это было действительной причиной. Не пожелал ли я в глубине души сохранить тебя для себя самого? Что плохого случилось бы, задержись я в Дареме на денек-другой. Но я исчез на следующий день, унося тебя с собой…

— Отец, — нежно проговорил Хью, беря за руку Тарстена и сильно ее сжимая, желая привлечь внимание старика, — вы не скрыли свое имя, сказав его сестрам. Вы знаете, что если бы кто-либо расспрашивал о моей матери, то сестры направили бы его к вам в Йорк. А это совсем недалеко. Значит, никто не приходил с расспросами и ваше желание сохранить меня, — за что я больше всего благодарю Господа, — не могло принести мне вреда. Скорее всего, история, придуманная кормилицей, правдива.

Тарстен вздохнул.

— Может быть, и так. Конечно, ты мог родиться вне брака, освященного церковью, в чем я все же не совсем уверен, так как сестры говорили будто твоя мать настаивала на том, что ее муж придет за ней.

— Но никто не пришел, и, может быть, произнося «муж», она тем самым нашла легкий способ как оградить себя от увещеваний сестер, не желавших повторения греха.

На этот раз Тарстен улыбнулся.

— Если бы ты посвятил себя церкви, из тебя получился бы ловкий защитник дьявола. В самом деле, до тех пор, пока я не отбыл во Францию, не было никаких расспросов и, возможно, в самом деле твоя бедная мать была обманута. Если это так, то благодаря милосердию Господа она никогда не узнала об этом. И все же, я не думаю, что твой отец был простой крови. У твоей матери были деньги, и она расплатилась с сестрами настоящими серебряными монетами. Она также пыталась что-то сказать мне, находясь при смерти, сказать что-то очень важное. Я знаю, тебе частенько досаждали фамилией Лайкорн, но, думаю, здесь есть какой-то смысл. Она так боролась за жизнь — никогда не видел столь отчаянной борьбы. Я хотел прочесть предсмертную молитву, но она не желала слушать, пока по слогам не произнесла сначала «лай», а затем «корн».

— Судя по всему, она храбрая леди, — сказал Хью, несколько польщенный. Он не мог испытывать горя о той, кого никогда не знал, но зато теперь мог гордиться смелостью своей матери. — Сожалею, что никогда не спрашивал о ней раньше, однако я чувствовал, что подобные вопросы не будут встречены с радостью. Она согрешила…

— Хью! Здесь судить Богу, но не нам. Разве Христос не простил женщину, поняв суть прелюбодеяния, и не сказал, что только безгрешный может бросить в нее камень? — затем он погладил руку Хью. — Садись, сын мой, и закончи свою трапезу, — и когда Хью повиновался, продолжил. — Я также совершил промах в этом деле, посчитав, что ты не любопытен, так как не задавал вопросов. А, может быть, я не рассказал тебе ничего, не желая возбуждать твое любопытство, но одно важно: такая сильная борьба твоей матери за жизнь не могла не иметь цели. Именно это даже больше, чем слово «муж», заставляет меня верить в существование доказательств того, что ты не какой-то незаконнорожденный и что где-то есть род, к которому ты принадлежишь.

— Так или иначе, но сомневаюсь, что буду там с радостью принят, — сухо заметил Хью.

— Меа culpa [15], — вздохнул Тарстен. — Может быть, найди я их, когда ты был младенцем…

— Отец, — поспешно перебил Хью, — никто не пришел.

— Не делай выводов, Хью, — предостерег Тарстен. — Могут быть причины, которые сейчас не приходят тебе на ум из-за кажущейся малозначительности. Однако, как бы то ни было, я рад, что, наконец-то, мы затронули эту тему. Прежде чем ты уйдешь, я хочу вручить тебе пергамент, на котором описал все обстоятельства и все о чем узнал, скрепив его своей печатью. При этом свидетелями были епископ Даремский, настоятельница женского монастыря, хотя она уже умерла, — к настоящему времени сменились еще две настоятельницы, — и другие, поэтому никто не сможет усомниться, от кого ты был рожден и когда. В церкви хранится копия с грамотами и удостоверяющими подписями. Ты можешь поступить с этим документом по своему усмотрению, но если захочешь узнать больше, то я помогу тебе всем, чем только смогу.

— Не уверен в целесообразности этого, — с тревогой произнес Хью.

— У тебя есть время решить, что для тебя лучше, — тон Тарстена дал понять об окончании разговора на эту тему. — Теперь перейдем к причине, по которой я хотел, чтобы ты на время послужил у меня. После того как я получил несколько писем из Шотландии, стало ясно: единственная надежда сохранить мир — это моя встреча с королем Дэвидом в Роксбро…

— Ваша! — резко вскрикнув, перебил его Хью. — Вам нельзя отправляться в столь дальний путь. Вы убьете себя.