"Бык из моря" - читать интересную книгу автора (Джеллис Роберта)

Глава 2

— Тебе надо одеться, — сказал Дионис.

Ариадна удивленно взглянула на него: ее трясло из-за матери, а не от холода, но теперь, после его слов, она ощутила прохладу раннего утра. Послушно, хотя и с неохотой, девушка оторвалась от Дионисова бока, завернулась в юбку и натянула корсаж. Потом опустилась на колени и воздела руки.

— Я готова повиноваться твоим велениям, мой бог Дионис. Он поднял тунику, застегнул фибулу на плече, одеваясь.

Затянув пояс, он обернулся, глянул на Ариадну — и расхохотался.

— Когда все пали передо мной ниц, ты стояла и смотрела так, будто учуяла тухлую рыбу. А теперь ты — на коленях и готова исполнить любой приказ.

Ариадна усмехнулась. Все это звучало не слишком уважительно, но то была всего лишь насмешка: Дионис дразнил ее. Что-что, а этот тон узнавать Ариадна умела — ее брат Андрогей был великим насмешником.

— Это все потому, что ты показался мне очень добрым, когда улыбнулся из чаши, а когда появился, то был холодным и гордым. А я не хотела быть жрицей холодного и гордого бога. Ты меня разочаровал — но все равно я не выглядела как унюхавшая тухлую рыбу. Во-первых, ты пахнешь чудесно, остро и сладко, так пахнут на солнце лилии; а во-вторых... — она взглянула на него сквозь длинные черные ресницы, — я боялась просто-напросто рухнуть на пол. Не каждый день бог является к своему алтарю.

— Может, и так, но не становись предо мной на колени. Мне нечего приказать тебе, я просто немного недоволен.

Ариадна тут же вскочила, но головы не подняла.

— Господин бог мой, — прошептала она, — мне очень, очень жаль, что ты не счел меня достойной принести жертву и удовлетворить тебя. — Она вскинула взгляд, и руки ее молитвенно сжались. — Молю, не отвергай меня. Обещаю, что вырасту быстро, как только смогу, и на самом деле стану твоей жрицей. Позволь служить тебе. Я... я люблю тебя.

Дионис, который совсем уж было отмахнулся от ее мольбы, вдруг замер потрясенный. Потом чуть нахмурился и покачал головой.

— Ты не поняла меня, — проговорил он. — Я не собирался пенять тебе на твою молодость. Это больше не имеет значения. Ты мне вполне подходишь. Но разве обязательно устраивать все эти обряды так рано? — Голос его звучал теперь жалобно. — Когда ты Призвала меня, солнце едва взошло, Я еще был в постели, и прежде, чем отправиться сюда, не успел ни умыться, ни причесаться, ни позавтракать.

— О, не уходи! — воскликнула Ариадна. — Я принесу воды, и гребень, и щетку, и отличное бронзовое зеркало. И — если богам подходит еда смертных — я могу угостить тебя хлебом, сыром, маслинами, яйцами, холодным мясом и...

— Хватит, хватит! — засмеялся Дионис. — Я... м... бог, а не бездонная пропасть. Хлеб, сыр, маслины и немного вина, чтобы все это запить, вполне утолят мой голод. Но обязательно ли нам оставаться здесь? Неужто нет местечка поуютнее? Мне помнится...

Он осекся. Слишком ясно припомнились ему давние визиты в это святилище. Его жрица всегда уводила его в глубь горы, за стену с фреской — в свои покои, и там они сидели и беседовали, и ели, и пили вино. И она толковала его Видения, которые так мучили его, что порой обращались в реальность, — тогда он мог понять их и даже управлять ими.

— Ну конечно, мой бог Дионис, — ворвался в его воспоминания голос Ариадны, и она направилась к двери, которую он так хорошо помнил.

Но ее там не будет. Слезы затуманили его взор. Он даже не помнит ее имени... Дионис недовольно уставился на дитя, что открыло для него дверь; губы его приоткрылись, чтобы произнести заклятие, которое перенесло бы его на Олимп, — и вдруг он вспомнил. Ее тоже звали Ариадной, и она тоже была очень маленькой, очень смуглой и темноволосой, и выглядела... да, примерно так же, как будет выглядеть это дитя, когда вырастет. Его душа обратилась к Матери. «Ужели ты вернула мне ее, Матушка?» — вопросил он. Но ответа не было: ни Видения, ни прикосновения тепла.

— Господин? — негромко окликнула его Ариадна, заметно озадаченная тем, что Дионис застыл на месте и смотрит в пустоту.

Он не ответил — просто шагнул к распахнутой перед ним двери. Смертным не полагается знать, что их «боги» взывают к более могущественному божеству, особенно тогда, когда «бог» вообще не уверен, что молитва его услышана. После залитого солнцем двора святилища сумрачная прохлада вырубленного в горе коридора была особенно ощутима; Дионис содрогнулся. Коридор освещали лампы с ароматным маслом. Он припомнил и их и принудил себя сохранять спокойствие: ему предстояло войти в комнату, где уже не было той, что дарила ему покой и утешение в мире, о котором он никогда не мог сказать точно — явь это или же сон.

Дверь отворилась перед ним. Стиснув зубы, он шагнул мимо девочки, что придерживала ее, туда... где он никогда не бывал. Потрясенный, он обернулся и рявкнул:

— Где покои жрицы?

— Это они и есть. — В ответ на его гнев голос девочки дрогнул.

— Я помню их другими, — процедил он, злясь не на нее, а на себя за то, что испугал ее — но, как всегда, не в силах ни сдержать гнев, ни объясниться.

Она поморгала, точно взгляд ее замутился, потом протянула к нему руку, но не дотронулась, а лишь слегка улыбнулась.

— Ну конечно.

Голос ее перестал дрожать. Казалось, она стала старше. Тело ее по-прежнему оставалось телом маленького заморыша, но лицо было спокойным, ласковым и чуть-чуть насмешливым.

— Каждая жрица обставляет покои по-своему. Ты ни разу не приходил в царствование моих отца и матери — вот и не узнал их.

Собственные слова потрясли Ариадну. В ней будто бы жили два разных существа: юная девушка, которая разрывалась между страхом и обожанием могущественного и непредсказуемого божества, и женщина, ведомая туманными серебристыми нитями, что поведали ей о его муках, и сомнениях, и жажде утешения. Женщина говорила с богом. Девушка оглядела покои — и вновь заморгала.

Ее приводили в святилище и покои жрицы за несколько дней до посвящения — но тогда разум ее занимали страх, негодование и — разумеется — надежда, так что Ариадна даже не осознала толком, что видела. А когда она отворила дверь для Диониса, его боль и гнев поразили ее, как удар. Потрясение заставило вновь расцвести тот цветок, что окружал ее сердце, и из него снова протянулись серебристые нити, поведав ей о его боли. Его чувства и ее отклик на них так поглотили Ариадну, что она сперва ничего не заметила. Теперь же удивление и недовольство на лице Диониса заставили и ее обратить внимание на покои.

Девочка и женщина смотрели теперь вместе, и ей пришлось сжать губы, чтобы удержать смех. Говоря простым языком, мать ее отца была старой жадной сукой, и все, что ни попадало ей в руки — каждая позолоченная безделушка, каждая резная тумба, полочка, креслице, каждый расшитый корсаж или другая одежда — все сваливалось сюда. В комнате оставалось лишь место, чтобы пройти... да и то с осторожностью.

Глаза Ариадны перебегали с одного предмета на другой. Все вместе это выглядело кричащей безвкусицей, но каждая вещь в отдельности... Ариадна прищурилась, прикидывая, — да, каждая вещь в отдельности была дорога и даже красива. Сразу становилось ясно, куда утекали доходы святилища. Неудивительно, что жрецы и жрицы выглядели почти оборванцами, — как неудивительно и то, что Дионис не спешил навещать Кносс. Приношения ему были редки и скудны.

Едва подумав так, Ариадна поняла, что дело не в этом. Заметь Дионис, что верховная жрица надувает его, — в храме не осталось бы ничего, кроме кровавых ошметков. Дар сказал ей, что начало подобного взрыва гнева она уже видела в святилище — после того, как он заявил, что она не созрела. Ужас охватил ее — и развеялся. Она утишила его ярость прежде, чем та успела расцвести, и тогда, и сейчас — когда он увидел покои.

Покои...

— Это немного... немного слишком, правда? — неуверенно произнесла Ариадна, понимая, что с этим богом ей придется ходить по лезвию клинка. Она не хотела оскорбить его — но ведь она не знала, как живут боги.

— Немного? — отозвался Дионис. — Да я не видел ничего кошмарней за всю свою жизнь! Здесь едва можно дышать.

— Я рада, что ты тоже так думаешь. — Ариадна постаралась, чтобы в ее голосе слышалось искреннее облегчение. — Я прикажу все отсюда убрать.

«Я продам все это, — подумала она, — продам прежде, чем мать с отцом наложат на это руки. Я позабочусь о жрецах и жрицах, и они увидят во мне госпожу и кормилицу. А самое лучшее я сохраню и принесу в жертву ему. А еще я куплю...» Она взглянула на Диониса.

— Если ты скажешь мне, что помнишь и что любишь, — я позабочусь, чтобы к твоему возвращению палату обставили, как раньше.

Он покачал головой, и сердце ее сжалось от страха услышать, что он не придет никогда, но Дионис сказал лишь:

— Это было давным-давно. Я помню только, что здесь было очень уютно... и можно было спокойно поговорить — двоим.

Ариадну охватила радостная дрожь. Он не сказал, что не вернется, наоборот — его слова означали, что он желает беседовать со своей жрицей, и намерен делать это достаточно часто, чтобы думать об уюте. И тут же ее обожгло холодом. Желает ли она, чтобы он приходил — этот бог, чей гнев вспыхивает столь быстро, столь непредсказуемо? Серебристый цветок в ее сердце открыл Ариадне, что все россказни о Дионисе — правда, что этот бог действительно превращается порой в бешеного зверя. Она искоса глянула на него — он так красив, так могуч! Она не сможет отказаться от него, никогда! Что же ей делать, как смирить и направлять это дикое божество?..

Покой — он сказал, что жаждет покоя.

— Это место не дарует покоя, — вздохнула она. — Но мы что-нибудь придумаем — для начала. Идем, купальня там. Должна ли я сама принести воды или можно приказать жрицам нагреть ее? Она согреется за пару минут.

Губы бога дрогнули.

— Воду я нагрею и сам. А вот о еде позаботься. Я голоден.

— Сию минуту, господин мой.

Ариадне ужасно не хотелось пробираться назад к дверям и идти по коридору в комнаты жриц, и она отправилась в спальню. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять — спальня не многим лучше гостиной; но то, что ей нужно, все же нашлось: у раззолоченной без меры постели свешивался с потолка витой шнур. Ариадна подергала его — и услышала прямо за стеной звон колокольчика. Почти сразу же растворилась дверца в углу комнаты, и одна из жриц, все еще бледная от страха, широко раскрытыми глазами взглянула на девушку.

— Господин Дионис в купальне, — негромко проговорила Ариадна. — Он голоден. Принеси хлеба, сыра, маслин и вина... и медовых лепешек, если у нас есть.

— Богу? — прошептала, задрожав, жрица. — Но у нас лишь простая, грубая пища...

Ариадна вспомнила, как засмеялся Дионис, когда она предложила ему то, чем принято было утолять голод в доме ее отца. Его не удивило и не рассердило ее предложение — только лишь рассмешило. Он был крупный мужчина, с крепкими мускулами. Чем дальше, тем больше Ариадна сомневалась в правдивости рассказов о нектаре и амброзии — и тем больше верила в сыр и маслины.

— Голод — лучшая из приправ, — сказала она. — Принеси все самое лучшее, а если ему не понравится — я извинюсь: мы ведь не были готовы к тому, что он придет.

Глаза жрицы еще больше расширились, когда она услышала, как спокойно говорит Ариадна об объяснениях с богом, — но она лишь молча поклонилась и поспешила прочь. Ариадна прихватила с постели пару подушек и побежала в гостиную. Быстро осмотревшись, она отыскала уголок, загроможденный чуть менее, чем остальная комната. Слева от этого закутка была вырублена глубокая оконная ниша. Рядом с ней стояли кресло с подставкой для ног и небольшой столик. Ариадна пробралась в этот угол, швырнула подушки у кресла и начала растаскивать и распихивать окружающий хлам — все эти столы, стулья, тумбочки, — чтобы освободить побольше места.

Она сражалась с тяжеленной скамьей, у которой вдобавок к высокой спинке были еще и подлокотники, когда от дверей купальни донесся голос Диониса:

— Она слишком тяжелая для тебя. Куда ты хочешь ее переставить? — Он подошел и отобрал у Ариадны скамью.

— Разве пристало богам передвигать мебель? — усомнилась она.

Дионис — волосы мокрые, глаза улыбаются — хмыкнул.

— Все, что бог пожелает сделать, — пристало ему, так что прекрати меня об этом спрашивать. Куда мне поставить эту штуку?

— Куда угодно. Я просто пыталась расчистить место кругом этого кресла, чтобы тебе легче дышалось. Тебя ничто не должно стеснять, господин мой. Чем уютней тебе будет, тем больше времени ты захочешь здесь провести.

Он взглянул на нее и чуть нахмурился, но Ариадна стояла спокойно, открыв лицо его испытующему взору, — и в конце концов он вздохнул и поставил скамью спинкой к спинке своего кресла. Ариадна уже передвинула три стула и три маленьких позолоченных столика, так что теперь место у окна было свободно и ровно, хоть и неярко освещено. Дионис нежно коснулся ее волос; потом шагнул и опустился в кресло.

Из окна лился мягкий, спокойный свет, хотя безоблачное небо было слепяще-синим: яркость истаивала в глубокой нише. Дионис смотрел на виноградники, что террасами поднимались по склонам Гипсовой Горы. Он не умел читать в сердцах, подобно Афродите, но знал, что Ариадна искренне желала, чтобы он остался. Эта жажда быть с ним тревожила его. Даже среди олимпийцев немногие искали его общества. На него косились, спрашивали, что ему нужно, отдавали требуемое и ждали, когда он уберется. А смертные — от них одни неприятности, он уже не раз убеждался в этом; даже его любимая жрица не была исключением: она умерла.

Интересно, о чем попросит его эта жрица, цинично подумал он. Смертные молятся и приносят жертвы — но всегда ждут чего-то в ответ. Она уже попросила его благословить лозы и вино. Дионис шевельнулся в кресле, словно собираясь встать, но вспомнил, что его жрица всегда просила его о том же. И это не было для него трудом, скорее — радостью: делать гроздья крупными и сладкими, а вино — крепким и терпким.

Легкое позвякивание заставило его обратить взор к дверям: там Ариадна как раз забирала поднос у коленопреклоненной жрицы, чтобы самой прислуживать богу за едой. Дионису вспомнилось вдруг, как она сказала: «Я... я люблю тебя», и странный покой снизошел на него — чтобы истаять от мучительной мысли, что его жрица больше никогда не посидит с ним. Но Ариадна очень молода, напомнил он себе. Он еще долгие годы может не опасаться, что потеряет ее. Вот только... сможет ли она даровать ему тот же покой, что прежняя жрица?

Он смотрел, как Ариадна идет к нему с подносом. Она опустила поднос на стол и уселась на подушки подле Дионисова кресла. Он потянулся к вину, попробовал его и сморщился.

— Прости нас за грубую пищу, — сказала Ариадна. — Ты слишком долго был вдали от Кносса, мой господин. Вино наше уже не то, что было прежде.

— Я злился, — негромко признался он, беря кусок сыра, маслину и хлеб. Проглотив, он продолжил: — Я думал, моя жрица отказалась от меня, потому что она больше не Призывала меня. Мне и в голову не приходило, что она умерла...

— И ты не слышал новых жриц? — Ариадна встревоженно покачала головой. — Должно быть, что-то пропускалось в обряде.

— Не думаю, что дело в обряде, — возразил Дионис. — По-моему, тут дело в самих жрицах. Одним дано Призывать, другим — нет. Тебе — дано. — Какое-то время он ел молча, потом поймал на себе ее взгляд. — Ты ведь тоже проголодалась?

Она улыбнулась.

— Вообще-то мне что-то предлагали — утром, но я слишком волновалась, чтобы есть. Но ты такой добрый, и больше я не волнуюсь... не боюсь. Да, я проголодалась.

Дионис засмеялся.

— Так перетаскивай свои подушки на ту сторону стола и ешь! Здесь хватит обоим... а то и троим-четверым.

— Благодарю тебя.

Ариадна охотно послушалась его, взяла себе хлеба, сыра, маслин — но кубок был только один. Она огляделась — и заметила маленькую расписную чашу. Она отложила еду, взяла ее, обтерла и, налив вина, выпила. Кошмар, а не вино! И это неправильно. Храму и богу должно отдавать лучшее. И уж она позаботится, чтобы так оно в дальнейшем и было — если Дионис сдержит слово, и урожай будет богат. Ариадна подняла взгляд на бога.

— Ты не забудешь, господин мой Дионис? Придешь благословить лозы? — тревожно спросила она.

— Если ты Призовешь — как же я забуду?

— Так это правда, что я могу Призывать тебя?

— Сегодня утром ты сделала это, но если сомневаешься — почему бы не попробовать еще раз?

— Но ты же рядом. Он пожал плечами.

— Отойди в другой конец комнаты и оттуда позови меня — молча, одной только мыслью. Посмотрим, услышу ли я Призыв.

Он говорил, что дело не в обряде, но Ариадна все равно наполнила чашу и отнесла ее в дальний угол. Там она заглянула в нее и про себя Позвала: «Мой бог Дионис, услышь меня».

Дионис вздрогнул и поморщился.

— Хватит. Я слышу.

Ариадна едва не выронила чашу: лицо Диониса возникло там, и голос, казалось, звучал оттуда же.

— Ой, — вырвалось у нее, — я вижу тебя в вине! И ты говоришь со мной оттуда! Я... должно быть, и правда я могу Призывать тебя.

Дионис смотрел, как она возвращается. Она двигалась легче, грациознее той его жрицы, но он ощущал в ней дух более сильный, более жесткий, быть может. А ведь Сила ее больше, чем была у той, подумалось ему. Это «услышь меня» отдалось в его голове ревом бронзовых труб. Интересно, на что еще способна она, кроме того, чтобы Призывать его?

Когда она снова устроилась на подушках подле него и немного поела, он сказал — легко, как бы между делом:

— Мне был странный сон. Я Видел белого быка, огромного и прекрасного, — он вышел из моря и по своей воле пошел к человеку в богатых одеждах и в царской короне. А потом — безо всякого принуждения — пришел вместе с тем человеком в огромный храм. Там он опустился на колени у алтаря, готовый принести себя в жертву, но тот, что в короне, не взял лежащий наготове лабрис. Вместо этого он поднял быка, отвел его на зеленый луг и пустил в стадо коров.

Дионис прервался на миг, услышав полувздох-полувсхлип Ариадны, но она склонила голову, и он не видел ее лица. Он ждал, что она заговорит, но она молчала, и он почувствовал разочарование. Нет, сказал он себе, она — не посланница Матушки; но странное отчаяние охватило его, он решил не сдаваться и продолжил:

— Бык помчался к коровам и покрыл их одну за другой, но, казалось, то, что должно было смирить его, обратило его в злобное чудище. Голова его под рогами стала человеческой, он бросился на коров и задрал их, а после затоптал пастухов, что пытались увести его. В конце концов он вырвался на волю и принялся носиться по округе: ломал и топтал сады, крушил дома, а тех, кто в них жил, раздирал и пожирал. С каждым днем он становился все больше, сильнее и ненасытней...

Голос Диониса затих, и бог встряхнул головой, уязвленный молчанием Ариадны.

— Может, это ничего и не значит, — проговорил он, но в голосе его не было прежней легкости. Диониса била дрожь. — Не знаю почему, но от этого Видения веет ужасом... будто рок подкрадывается все ближе и ближе. — Он снова тряхнул головой и воскликнул раздраженно и гневно: — Я ненавижу его! Это кошмар, бессмыслица — и все же он снится мне вот уже почти год!

Раздираемая противоречивыми чувствами, Ариадна сперва боялась открыть рот, но боль Диониса была слишком близка ей, чтобы смолчать. Она подняла голову.

— Я знаю, что означает твой сон, — прошептала она. — Не все, конечно, но...

Поведав о том, что его мучает, Дионис отвернулся и смотрел в окно. Когда Ариадна заговорила, он резко повернулся и уставился на нее.

— Ты совсем белая, — сказал он.

— Бык из моря... он вышел на берег здесь, на Крите.

— Настоящий бык? Из океана?..

— Да. Настоящий бык, белоснежный, как ты сказал, вышел из океана. Я сама видела.

— Когда? Как?

Ариадна заметила, как напряжен его взор. «Если бы он мог съесть меня взглядом, — подумалось ей, — он бы сделал это». И все же ей не было страшно. Меж нею и ее богом струились, переплетаясь, серебристые нити — касались ее, касались его...

— Бык вышел к моему отцу. Он — старший сын, но его братья, Радамант и Сарпедон, не хотели, чтобы он становился верховным царем. Им хотелось разделить Крит. Отец понимал, что, хоть он и уживается с братьями мирно, в будущем такой раздел принесет много бед. И все же он не желал воевать с братьями, да и они, по правде говоря, тоже этого не хотели; а потому отец отправился в храм Посейдона и молил бога послать Знамение, что ему, и только ему, предназначено стать царем.

— Посейдон! — вскричал Дионис.

Ариадна сжала руки, но голос ее звучал по-прежнему ровно.

— Жрец Посейдона начал прорицать — он сообщил отцу, что знаком тем станет белый бык: он выйдет из волн морских и пойдет с ним. Быка этого должно принеси в жертву Посейдону.

— С Посейдоном лучше не связываться, — задумчиво проговорил Дионис. — И что — он прислал быка?

— Прислал. Так, как ты Увидел в своем сне. Бык вышел из моря. Пол-Крита видело, как он выходит из волн, и Радамант с Сарпедоном склонились перед моим отцом и признали его царем.

— Но если быка принесли в жертву...

— Не принесли, — сказала Ариадна. Она отвела взгляд, но Дионис взял ее за подбородок и заставил смотреть себе в глаза. — Отца заворожила его красота. Сама мысль, что лабрис перережет эту шею, была ему невыносима. Он привел к алтарю храма Посейдона трех отличных быков — но этого среди них не было.

Еще мгновение Дионис смотрел в глаза Ариадны, потом перевел взгляд за окно. Лицо его стало подобно мраморной маске. Ариадна облизнула губы и ждала. Непохоже, что он сердится, думала она, хотя после ее признания, что отец обманул бога, вполне мог бы разгневаться. Не свяжет ли он это также со жрицей, которая присваивала то, что приносили в храм, вместо того чтобы отдавать приношения богу? Но серебристые нити исчезли — хотя Ариадна чувствовала, что цветок вокруг ее сердца, откуда они исходили, по-прежнему раскрыт. Она снова облизнула губы — они пересохли при мысли, что бог отвергнет ее за то, что она предала отца. Она совсем уж было собралась защищаться, но тут Дионис повернулся к ней.

— Все ясно, — проговорил он. Взгляд его был чист и спокоен — без тени безумия. — Теперь я понимаю, почему видел, как бык покрывает коров, а потом превращается в чудище и уничтожает все и вся. И голова человека... — Он нахмурился. — Но лицо было не Посейдона!

Ариадна покачала головой.

— Этого я не понимаю, господин мой. В твоем сне словно что-то пропущено. — Но она едва слышала саму себя. Ее занимали собственные страхи, поэтому она быстро продолжила: — Надеюсь, ты не винишь меня, что я поведала тебе о грехе отца. Когда этим утром я стала посвященной жрицей, он сказал, что отпускает меня из-под своей руки — и отдает под твою. Он мой царь, мой отец, мы с ним одной крови, но мои верность и обязательства перед тобой превыше верности и обязательств перед ним. Или я не права?

Слегка озадаченное выражение сменилось на лице Диониса удовлетворением, когда она сказала, что отец не имеет больше прав на нее, и Ариадне припомнилось, как он разгневался, когда решил, что она — не лучшее, что могли предложить ему отец и мать. В нем были и доброта, и нежность — он уже не раз доказывал ей это, — но когда его обманывали или пренебрегали им — пробуждалось чудовище. Это был воистину ревнивый бог, но ей нечего бояться. Он стал для нее первым и единственным. Ей не нужно притворяться или думать, как сделать вид, что она любит его. Преклонение и обожание целиком завладели Ариадной, а ее преклонение и обожание дадут Дионису покой.

— Ты моя и только моя, — резко произнес он, прерывая ее размышления. — Никто, кроме меня, не имеет на тебя прав. Твой отец должен значить для тебя не больше, чем все остальные.

— Он и не значит, — спокойно подтвердила Ариадна. — Ты — все, что есть у меня. Все мужчины и все женщины мира для меня — в тебе. В моем боге.

Дионис кивнул:

Так и должно быть. Как иначе сможешь ты служить мне и толковать мои Видения? А они должны быть истолкованы — чтобы я освобождался от них. Предостереги отца — будь моими Устами. Бык из моря должен умереть на алтаре Посейдона — во избежание великих бед.

У Ариадны перехватило дыхание.

— Я должна поведать о Видении отцу? — чуть слышно вымолвила она.

— Его надо предостеречь.

— Его остерегали. Сколько уж раз жрец Посейдона твердил ему, что быка следует принести в жертву! Он не внемлет. Говорит, что хочет иметь потомство от этого зверя.

Дионис снова взял ее за подбородок.

— Ты не хочешь быть моими Устами, сообщать о моих Видениях?

— Я хочу быть твоими Устами, господин мой, — но только боюсь сообщать об этом видении.

— Почему? Ты — моя, под моей защитой. Чего же тебе бояться?

Ариадна глубоко вздохнула.

— Мой отец произнес слова отказа от своих прав на меня, потому что это часть обряда посвящения, но я знаю: для него это только слова. Я тринадцать лет была его дочерью, и он ждет от меня молчания и повиновения. Я ощутила твое присутствие; ты коснулся моей души. Его трепет пред тобой, возникший, когда ты пришел, будет, боюсь, недолговечен.

— Ты хочешь сказать, он накажет тебя, если ты сообщишь, что я повелел тебе передать ему: бык должен умереть? — Голос Диониса стал опасно вкрадчив. — Он сможет сделать это — но лишь единожды.

Минос обидит его жрицу? Дионис улыбнулся. Он почти видел, как его люди-гончие мчатся по следу Миноса, слышал, как кричит царь, когда его рвут на куски. И тут он почувствовал, как содрогнулась Ариадна: он все еще держал ее за подбородок. Дионис взглянул — глаза ее были закрыты. Из-под век струились слезы. Она вскинула взор на Диониса, не пытаясь отереть щек.

— Ты мой бог, — проговорила она, — ты один в моем сердце и в моей душе, и я выполню все, что ты повелишь мне, не страшась ни наказания, ни иной беды. Но, господин мой, Минос мне отец. Что бы ты ни сделал — ты прав, но я не перенесу, если он пострадает из-за меня. Он не плохой человек. Чаще всего он благороден, даже щедр. Этот проклятый бык сбил его с верного пути. Я буду твоими Устами и передам твое предостережение, но умоляю тебя, мой бог Дионис, если он не внемлет и ослушается, не обходись с ним сурово.

В третий или четвертый раз за это утро кровавое безумие, возникнув на миг в его глазах, истаяло без следа. Дионис в легкой растерянности смотрел на поднятое к нему залитое слезами и потеками угля милое личико. Чаще всего, когда люди Призывали его, это заканчивалось оргией или смертью, но с этой жрицей все было не так — как и с той, что Призывала его много лет назад. Он провел пальцем по ее мокрой от слез щеке. Она так юна — и так прекрасна. Пусть даже она не расскажет отцу о Видении, посетившем его, — что с того?

Эта мысль поразила его. Что с того?.. Если она не расскажет — этот человекоголовый бык станет сниться ему, пока предупреждение не будет передано. Дионис нахмурился. Жрецы Посейдона говорили Миносу, что бык принесет великое зло, если царь не принесет его в жертву. Он не знал об этом, но теперь знает. Наверняка этого будет довольно. Он почувствовал огромное облегчение. Если тех предостережений хватит, Ариадне не придется противостоять отцу, у Миноса не будет повода наказывать ее, а у него, Диониса, — необходимости карать Миноса за недостаточно почтительное обращение с его жрицей.

Он улыбнулся Ариадне и погладил ее по плечу.

— Все в порядке. Если Минос уже предупрежден, тебе нет нужды говорить с ним об этом — по крайней мере сейчас. Если Видение повторится — тебе придется сообщить о нем Миносу, пока же... Посейдон вполне способен сам разобраться с теми, кто не повинуется ему. Не знаю даже, понравится ли ему, что я вмешался.

Рука Диониса по-прежнему лежала у нее, на плече; Ариадна склонила голову и поцеловала ее.

— Ты милостив и снисходителен, господин мой. Похвала была от чистого сердца, но Дионис понимал — она даже слишком справедлива. Ему слишком уютно, слишком хорошо сидеть рядом со своей жрицей и грызть маслины. Он уже сделал ее заботу своей — и подозревал, что, попроси Ариадна о чем-то еще, он выполнил бы и эту ее просьбу. Раздражение замутило безмятежный покой: счастье, которым девушка одарила его, сделало его уязвимым. Подозрения язвили его так сильно, что он предпочел бы разочарование сомнениям. С улыбкой, чтобы скрыть недовольство — ею? собой? — Дионис предложил (нарочно, чтобы растревожить собственный покой и укрепить себя против Ариадниных чар):

— Я милостив сегодня. Можешь воспользоваться этим и попросить о том, чего хочешь.

— Чего хочу? — Девушка мотнула головой. — Но я ведь уже попросила, господин мой. Ты сказал, что придешь и благословишь лозы и вино. Ты ведь придешь, правда?

— Да, и сделаю, как обещал. — Он поднялся. — Но я говорил не об этом. Не хочешь ли чего-нибудь для себя?

— Для себя?.. — Она тоже встала; ладонь бога соскользнула с ее плеча, но Ариадна удержала ее. Лицо девушки вспыхнуло, в глазах заблестели слезы. — Ты уходишь. Я не должна просить тебя остаться. Ты бог, у тебя множество забот и обязанностей куда более важных, чем я. Для себя?.. О, если ты желаешь одарить меня — приходи снова, господин мой. Приходи поскорей. Приходи чаще. Это величайший дар, лучший дар, который можешь ты дать мне.

Ей нужен он, просто — он? Так, значит, она все же послана Матушкой? Его жрица вернулась? Дионис вспомнил боль, пришедшую к нему, когда Призьв ее перестал звучать, и новую боль, когда он осознал ее смерть — и понял, что никогда больше не услышит ее Призыва. Стоит ли нынешнее счастье грядущей скорби? Все равно; сейчас он не мог отринуть страха своей новой жрицы, мольбы на ее губах, слез в ее глазах.

— Приду, — пообещал Дионис. — К тебе я приду всегда — только Позови. — Но сомнения вдруг снова охватили его и, не в силах больше сдерживать страх разочарования, он предупредил: — Но обет этот будет действовать лишь до тех пор, пока ты не злоупотребишь им.

Дионис высвободил руку из ладошки Ариадны, прошептал: «Деи мэ экзелтейн Олимпус» — и «прыгнул» домой.