"Испытание Эриксоном. Личность мастера и его работа" - читать интересную книгу автора (Зейг Джеффри К.)

4. МИЛТОН ЭРИКСОН Стенографическая запись, 3-5 декабря 1973 г.

Предлагаю вашему вниманию описание моих первых дней знакомства с Эриксоном в декабре 1973 года. Текст иллюстрирует мощную, многоуровневую терапевтическую коммуникацию и тот I метод, который Эриксон применял для обучения начинающего психотерапевта. В то время я только что защитился и получил степень магистра по клинической психологии и работал в окружном лечебном центре для тяжелых больных. Прежде чем представить эту стенографическую запись, опишу свою самую первую встречу с Эриксоном (Zeig, 1980a).

Впервые я был представлен ему весьма необычным образом. Около половины одиннадцатого вечера я приехал к Эриксону. В дверях меня встретила Роксанна. Она представила меня своему отцу, указывая на него жестом: Эриксон смотрел телевизор. Роксанна произнесла: «Это мой отец, доктор Эриксон». Эриксон медленно, как-то механически и прерывисто поднял голову. Когда его голова приняла горизонтальное положение, он медленно, так же прерывисто, повернул ее в мою сторону. Встретившись со мной взглядом, Эриксон возобновил свои пунктирные движения и опустил взгляд к центру моего туловища. Сказать, что'я был немало шокирован и поражен этим «Здравствуйте», — значит недооценить мою реакцию. До этого ни от кого я не слышал такого «Здравствуйте». На мгновение я впал в каталепсию— просто одеревенел— и не знал, что делать. Роксанна провела меня в другую комнату и пояснила, что ее отец обожает розыгрыши.

Тем не менее, поведение Эриксона никак не было связано с розыгрышем. Это великолепное невербальное введение в транс. В его невербальном поведении были представлены все маневры, необходимые для наведения транса. Эриксон использовал мое замешательство, чтобы разрушить мою сознательную установку. Я ожидал, что он пожмет мне руку и скажет «Здравствуйте». Теперь я растерялся и не знал, как реагировать. Я не мог рассчитывать на привычное поведение. Эриксон не просто разрушал, он также и формировал модели. Он смоделировал гипнотические феномены, которые, по его мнению, я должен был испытать. Это, в частности, относится к прерывистым каталептическим движениям, которые наблюдаются у пациентов, когда те поднимают руку. Помимо этого, его действия сконцентрировали мое внимание, что также характерно для состояния транса. Затем, опустив взгляд к центру моего туловища, он внушал мне «спуститься внутрь себя», т.е. войти в состояние транса.

Эриксон показал мне пример той мощи, которую он вкладывал в коммуникацию.

День первый, 3 декабря 1973 г.

На следующее утро миссис Эриксон вкатила инвалидную коляску своего мужа на гостевую половину дома. Не сказав ни слова, даже не бросив взгляда в мою сторону, Эриксон, явно испытывая боль, переместился из коляски в рабочее кресло. В ответ на просьбу использовать магнитофон он, не глядя в мою сторону, утвердительно кивнул. Затем, уставившись в пол, начал медленно и размеренно говорить:

Эриксон. Пусть вас не шокирует все это пурпурное…

Зейг. У-гу.

Эриксон. Я отчасти дальтоник.

Зейг. Понимаю.

Эриксон. И этот пурпурный телефон… Мне его подарили четверо аспирантов.

Зейг. У-гу.

Эриксон. Двое из них знали, что провалят экзамены по специальности… и еще двое знали, что провалят общие предметы. Те двое, кто знали, что провалят специальные предметы… но сдадут… общие, сдали все экзамены. Те остальные… завалились на специальных, но сдали общие предметы. Другими словами, они избрали ту помощь, которую я предложил.

(Эриксон впервые смотрит на Зейга и фиксирует на нем свой взгляд.)

Данный краткий эпизод являет собой изящный фрагмент коммуникации. Это, безусловно, натуралистическая гипнотизация через введение в замешательство, содержащая несколько уровней сообщения. Одним из эффектов данного наведения стало то, что этот момент полностью выпал из моей памяти! (Подробное описание метода Эриксона и моих реакций см. в Zeig, 1980a.)

Эриксон. Что касается психотерапии, большинство терапевтов упускают одно важное соображение. Для человека характерна не только изменчивость, но также познание и эмоции. Человек защищает свой интеллект эмоционально. Не найдется двух людей с одинаковыми идеями, но все будут защищать свои идеи независимо от того, имеют ли последние личностный или психотический характер. Когда понимаешь, как упорно человек защищает свои интеллектуальные идеи и насколько эмоционально он к этому относится, начинаешь осознавать, что главное в психотерапии — не пытаться принудить пациента изменить свое мышление, но идти вслед за ним, постепенно изменять его и создавать ситуации, в которых он сам добровольно изменяет свое мышление.

Думаю, что свой первый реальный опыт в психотерапии я получил в 1930 году. Это случилось в Вустере, в больнице штата Массачусетс. Один пациент требовал, чтобы его палату закрывали на замок. Он проводил свое время, суетливо и испуганно наматывая проволоку на оконную решетку. Он знал, что вот-вот придут враги и убьют его, а окно — единственное отверстие. Тонкие железные прутья казались ему слишком слабыми, поэтому пациент укреплял их проволокой.

Я вошел в его комнату и помог ему укрепить решетку проволокой. В ходе этого занятия я обнаружил трещины в полу и предложил заткнуть их газетами, чтобы исключить возможность проникновения его врагов. Затем я обнаружил трещины и в косяке двери. Туда тоже следовало напихать газет. Постепенно я заставил его осознать, что эта комната — лишь одна из многих в отделении, и согласиться, что медицинский персонал может защитить его от врагов. Потом и сама больница была признана им безопасным местом; потом — Управление здравоохранения; затем — полицейская система; а потом — Губернатор. Далее я распространил это осознание на прилегающие штаты и, в конце концов, я превратил Соединенные Штаты в часть его защитной системы, что позволило пациенту обходиться без запертой двери, поскольку теперь у него имелось множество других рубежей защиты.

Я не пытался корректировать психотическую идею пациента о врагах, которые собираются его убить. Я просто указал пациенту на то, что у него имеется бесконечное число защитников. В результате пациент получил право выходить на улицу и спокойно бродить по участку, прилегающему к больнице. С его безумными занятиями было покончено. Он работал в больничных мастерских, и проблем у него значительно поубавилось…

Эриксон. Следующий мой важный опыт состоял в понимании того обстоятельства, что… совершенно неприемлемо делать предположения по поводу поведения пациента.

Примерно в 1900 году, или около того, мой пациент Джимми был помещен в больницу штата. Насколько я помню, ему был поставлен диагноз «хроническая идиотия». Джимми был шизофреником вегетативного характера. Он мог сидеть, принимать пищу и, в конце концов, научился пользоваться туалетом. Джимми попал в больницу, когда ему было около тридцати. Ему разрешили выходить на улицу, и он бродил вокруг больницы, собирая прутики и листья. Я припоминаю, что у него нашли засушенную тушку жабы, которую переехал грузовик. Каждый вечер медсестры вытряхивали мусор из его карманов. Разговаривал он исключительно редко. Не было ничего, к чему бы Джимми проявлял интерес. Он ел, спал, набивал карманы мусором и не проявлял сожаления, когда его сокровища вытряхивали из карманов.

Однажды, вернувшись из Бостона, я обнаружил, что все чрезвычайно возбуждены: пожар охватил несколько помещений отделения, где находились два санитара и примерно 40 пациентов. Санитары были напуганы до безумия. Джимми взял инициативу в свои руки. Он сказал одному из санитаров: «Соберите пациентов, отведите их к боковой двери, потом выведите наружу и пересчитайте. Когда убедитесь, что все они на месте, отведите их вон к тому дереву во дворе и следите, чтобы все оставались там».

Другому санитару он велел: «А теперь дайте мне свои ключи и следуйте за мной». И Джимми обыскал каждую комнату, заглядывая даже под кровати. Тщательно осмотрев все комнаты, он закрыл их на ключ. После того, как все отделение было тщательно осмотрено, он вывел испуганного санитара наружу и помог ему присмотреть за пациентами. Потом Джимми отправился бродить, подбирая прутики, листья и прочий мусор.

К тому времени, как я вернулся из Бостона, волнение, вызванное пожаром уже утихло. Ущерб был нанесен незначительный. Пациентов возвратили в отделение. Вошел Джимми и сел в свой привычный угол. Он разительно отличался от того Джимми, которого я знал. Я спросил, что случилось. Он догадывался, что нечто произошло, но не был уверен в характере произошедшего. Я задавал прямые вопросы. Я задавал наводящие вопросы. Но он знал только одно: что-то произошло. И действительно не знал, что конкретно. Два напуганных санитара были весьма смущены, отчитываясь о случившемся. Несколько пациентов, гораздо лучше осознававшие реальность, подтвердили рассказ о том, что сделал Джимми. Джимми, безвылазно проведший в больнице 30 лет с диагнозом хронического идиота, оказался более смышленым, чем санитары. Поэтому, встречаясь с душевнобольным, вы на самом деле не знаете, с кем имеете дело.

Два первых случая, описанных Эриксоном, неспроста касались пациентов с серьезными психическими расстройствами. Хотя Эриксону было известно обо мне очень немногое, он знал, что я интересуюсь шизофренией. В моем первом письме я сообщил ему, что работаю в окружном лечебном центре для хронических пациентов, и приложил резюме своей статьи, касающейся слуховых галлюцинаций (Zeig, 1974). Следуя своему основному принципу общения с пациентами, Эриксон разговаривал со мной на моем эмпирическом языке. Он консультировал меня в моей собственной области интересов и косвенно выводил общие принципы.

Заметьте: Эриксон почти ничего не знал обо мне, но при этом не задавал вопросов. Вербально он был гораздо активнее меня. Его стиль побудил меня к интенсивной умственной работе. Эриксон, бывало, рассказывал свои истории и получал информацию обо мне из моих же замечаний. Выбираемое им направление зависело от моих реакций. Ему не требовалось от меня много информации. Наоборот, он обычно определял свои цели, исходя из своего восприятия моих минимальных, бессознательных реакций.

Первичная цель Эриксона состояла в том, чтобы обучить меня \ искусству психотерапии. Одновременно он способствовал моему индивидуальному развитию. Эти цели не были прямо заявлены в контракте. Тем не менее, они были ясно поняты. Благодаря этой неопределенности я слегка смущался, но не испытывал беспокойства. Поскольку я не увязал в непоколебимых установках, мне было легче изменяться.

Однако в коммуникации Эриксона присутствовал еще один паттерн. Рассказывая мне про психотика с проволокой, он представлял принципы и одновременно иллюстрировал их. Этот случай утверждал или предполагал следующие идеи: 1) необходимость непредвзятого отношения к пациентам; 2) значение постепенного изменения; 3) встреча с пациентами на их собственной территории; 4) создание ситуаций, в которых пациенты смогли бы осознать собственную силу, необходимую для изменения мышления.

В следующем случае (с Джимми) Эриксон несколько картинно проиллюстрировал положение о том, что клиническим врачам следует исходить из мироощущения пациента, а не из собственных предвзятых мнений.

Добиваясь желаемого результата, Эриксон регулярно использовал трехступенчатый метод изложения случая. Во-первых: представляя случай, он часто начинал со вступительной фразы, в которой описывал представляемые концепции в общих терминах. Во-вторых: рассматривалась иллюстративная и драматическая стороны случая. (Весьма необычно, что два первых эпизода представляют собой фрагменты случая. Эриксон, в особенности на склоне лет, обычно рассказывал истории об удачной терапии или интересных происшествиях из повседневной жизни. Что касается практики, он никогда не рассказывал о конкретных воздействиях, если только они не были успешными.) В-третьих: Эриксон представлял заключительное резюме, в котором развивал те идеи, к которым он хотел привлечь особое внимание. Эта трехступенчатая модель будет повторяться по ходу всей стенографической записи.

Продолжительность объяснений Эриксона зависела от моих реакций. Казалось, он подмечал мои самые незначительные сигналы, проверяя, «дошло ли» до меня, прежде чем переходить к другому вопросу. Если я не понимал, следовали дальнейшие разъяснения и дополнительные показательные случаи.

Заметьте, что каждая ступень процесса сопровождается намеренной неясностью: концепции представляются «с элиминированным шагом». Мне приходилось упорно работать, чтобы разобраться в каждом конкретном вопросе.

Эриксон. А теперь, подходя к проблеме психотерапии, следует попытаться понять, что вам говорят пациенты, как они говорят это и что имеют в виду. Множество людей исказили психотерапию своими замечательными теоретическими формулировками. Однако до сих пор было сделано слишком мало, чтобы связать психотерапию с жизненной ситуацией пациента. Вместо этого формулируется концепция, а затем предпринимаются попытки приспособить пациента к этому прокрустову ложу. Кстати, вы понимаете, что я подразумеваю под прокрустовым ложем?

Зейг. Догадываюсь.

Эриксон. Это понятие взято из греческой мифологии. Путникам предлагалось переночевать на ложе Прокруста. Тому, чей рост превышал длину ложа, отрубали выступающие части. Тех, кто был невелик ростом, растягивали.

А теперь я дам вам почитать некоторый машинописный материал. Он был записан моей секретаршей. Старшей медсестре надлежит сообщать мне, когда в больницу поступает новый пациент, отличающийся разговорчивостью, шумным поведением и тревожностью. У моей секретарши исключительные способности к стенографии. Она записывает все, что говорит пациент, так же быстро, как секретари в зале суда.

Из трех случаев, с которыми я собираюсь вас ознакомить, два были застенографированы именно ею. Муж моей пациентки позвонил мне однажды утром, когда я присутствовал на совете по введению в должность в Детройте. Это было в годы Второй мировой войны. Он сказал, что в армии ему предоставили 60-дневный отпуск с тем, чтобы он показал свою жену психиатру. Отпуск истекал в 6.00 следующего утра, и он просил, чтобы я встретился с его женой этим вечером в 18.00, поскольку ему только что удалось уговорить ее увидеться с доктором.

Я с нетерпением ожидал встречи. По моему разумению, этот случай обещал быть интересным. Итак, я встретился с ними в своем кабинете в 18.00. Женщина произнесла три реплики, после чего я заявил: «Мадам, я не знаю человека, которого я ненавижу настолько, чтобы мог направить вас к нему для оказания медицинской помощи». Это случилось в марте.

Реакция женщины на выволочку состояла в том, что она явилась ко мне в больницу в следующий же приемный день. Я проинструктировал свою секретаршу, чтобы она предложила Диане (все имена вымышленные) присесть на стул. Я сказал: «Не разговаривайте с ней, не слушайте ее. Она будет говорить. Я убедительно прошу вас не отвечать». Диана приходила по приемным дням, проводила час или два в моем кабинете, рассказывая о своих детях, Ники и Джоан. Я не подавал ни одной реплики. Я слушал. Я знал, что Джоан — женское имя. Знал, что Ники могло быть именем как мальчика, так и девочки. Говоря о Джоан, Диана употребляла местоимения «она» и «ее». Она говорила: «Игрушки Ники, у Ники получилось это, у Ники получилось то. Я приготовила Ники завтрак. Ники узнает много нового. Сейчас Ники в парке вместе с ней».

Однажды мне позвонила старшая медсестра и сказала, что у нас появилась новая, весьма говорливая пациентка по имени Диана. Сестра сообщила: «Сейчас Диана проходит предварительные процедуры».

Я обратился к одному из лучших врачей больницы и сказал ему, что у меня в отделении появилась новая пациентка. Я хотел, чтобы ею занялся именно он. И знал, что данный случай окажется для него весьма поучительным. Ему надо было поручить санитару отнести ей дюжину заточенных карандашей и чистую бумагу. Ему надлежало усадить Диану за стол, объяснить пациентке, что он будет ее терапевтом, и попросить записать для него историю своей жизни. Ему также следовало усадить рядом с ней санитара, которой должен будет забирать у Дианы каждую заполненную страницу и не позволять что-то исправлять, изменять, добавлять и прочее.

В один прекрасный знойный день Диана, охваченная неистовством, написала историю, занявшую 37 страниц машинописного текста в два интервала. Письмена были переданы моей секретарше. Ей надлежало аккуратно перепечатать их и запереть в особый ящик стола, ключи от которого были лишь у нее. «Я не хочу знать, что там, и не хочу, чтобы это знали другие».

Врач был восхищен, увидев Диану на следующий день. Он утверждал, что не встречал более очаровательной, добросовестной и жаждущей психотерапии пациентки. Ему казалось, он добивается значительных успехов. Врач встретился с ней в понедельник. В субботу он был готов расплакаться, поскольку допустил какую-то глупую ошибку. Это побудило пациентку регрессировать в ту точку, с которой началась работа.

В конце этого трехмесячного периода врач совершил еще одну дурную ошибку и опять вернул пациентку в изначальное состояние. Он пришел ко мне и заявил: «Я знаю, что могу делать ошибки, но никому непростительно делать их столько, сколько допустил я по отношению к Диане. Вряд ли кто-нибудь сумел совершить столько ошибок, но мне, похоже, это удалось. Скажите, ради Бога, что происходит? Такое ощущение, что со мной обращаются как с игрушкой». Тогда я провел его в свой кабинет и попросил секретаршу: «Принесите ту историю, что Диана написала о себе». Я отдал ему текст, попросил прочитать его и потом рассказать, что он думает о Диане. Я сообщил ему, что в тот мартовский день она выдала мне три реплики, на которые я ответил: «Я не знаю человека, которого я ненавижу настолько, чтобы мог направить вас к нему для оказания медицинской помощи». Я также рассказал ему, как Диана приходила в каждый приемный день, чтобы поговорить с моим секретарем или со мной, часто упоминая Ники и Джоан

Эриксон (обращаясь к Зейгу). Я дам вам описание этого случая.

Если вы прочитаете первый абзац, вы узнаете о Диане абсолютно все.

Прочитав второй абзац, вы не только все узнаете, но и получите нужные доказательства. Третий абзац не только даст вам полное представление и доказательства — вы поймете метод Дианы. А четвертый абзац подтвердит все в целом.

Вот мой вопрос: «Что она написала на последней странице?» Не подглядывайте! Сообразите сами, поскольку, прочитав четыре первых абзаца, вы будете совершенно точно знать содержание последней страницы этого манускрипта. (Эриксон дает Зейгу еще два описания случаев.)

А теперь возьмите еще стенограмму случая Евы Партон. Вам следует прочитать первый абзац, чтобы поставить диагноз; первую страницу, чтобы установить род ее занятий, и последнюю страницу, чтобы узнать ее возраст. На второй странице вы найдете все необходимые данные для того, чтобы четко поставить диагноз, установить возраст, род занятий пациентки и понять значимые события в ее жизни.

Следующая стенограмма касается Милли Партон (однофамилица Евы Партон). Вы прочитаете две первые страницы и узнаете все, что Милли хотела вам рассказать. Вы должны это хорошо осознать. Если хотите, можете прочитать остальные страницы. Тогда вы узнаете все, что она рассказала. Конечно, вы узнаете и ее диагноз. Вам также предоставится возможность доказать себе, что вы можете прочитать и понять то, что читаете.

В 12.00 я буду принимать пациентку. Она проведет у меня час. В это время вы можете заняться чтением стенограмм. Просмотрите две первые страницы материала, связанного с Евой Партон, первую страницу Дианы, а из Милли Партон — сколько пожелаете. Далее, в 13.00, я проверю, насколько внимательно вы прочитали, потому что большинство людей не знают, как следует читать. Они не знают, как надо слушать. Люди имеют обыкновение слышать то, что хотят услышать, думать о том, о чем им хочется думать, и понимать так, как им угодно понимать. Они не желают понимать то, что говорит или пишет пациент. Они пытаются впихнуть то, что они слышат или читают, в рамки собственного опыта, а в психотерапии это противопоказано. Вы слушаете пациента. Вы понимаете пациента.

А теперь я сделаю маленькое отступление. Я не знаю наверняка, что вы хотите получить от встречи со мною, однако не позволю вам уйти отсюда, не получив некоторого понимания о том, что же представляет собой человеческая коммуникация; как человек начинает думать и реагировать; как ведут себя люди; как они (по их мнению) думают о себе и об окружающем мире.

Вот три весьма поучительных случая. Я заставляю своих врачей читать эти стенограммы до тех пор, пока они, наконец, не смогут войти в запертую палату, где помещается беспокойный, шумный пациент, выслушать его и верно поставить диагноз. Конечно, они не всегда это выполняют. Иногда им требуется несколько месяцев на то, чтобы осознать услышанное — то, что они должны были понять мгновенно. Однако это замечательный опыт преподавания и обучения.

Теперь, пока меня не будет в офисе, вы можете здесь освоиться, милости прошу. У вас не уйдет на это много времени: я принимаю одного-двух пациентов в день. Это пациенты, которым я, по моему мнению, могу помочь, приложив минимальное усилие. Сегодня у меня один пациент, а завтра — два.

Пациентка, которую я принимаю сегодня, уже сказала мне, сама того не понимая, что пока не хочет преодолевать свою проблему. Она не желает знать, что ей хочется ее преодолеть. Кроме того, она не хочет знать, что ей не хочется ее преодолеть. Она дала мне понять, что должен пройти определенный период времени (пока она не справится с проблемой), но какова его продолжительность, она не сообщила. Мне известны некоторые из причин, по которым пациентка не хочет решать свою проблему, но сама она объясняет их неверно. Я попросил доктора Эрнеста Росси посмотреть мою пациентку и убедиться в том, что она дает понять о своем отказе решать проблему сейчас. Она знает свою проблему и то, что решит ее, однако не знает точного времени своего выздоровления. И настойчиво демонстрировала, что не хочет этого знать.

Полагаю, завтра ко мне придут два новых пациента. Если это будет пациент, которого можно показать вам, я вас приглашу. Однако большинство психиатрических пациентов не желают раскрывать свои проблемы перед незнакомцами.

Хорошо, есть ли у вас вопросы общего характера?

Зейг. Знаете, тот случай, о котором вы только что говорили — та женщина… В чем состоит ее проблема?

Эриксон. Она сказала, что у нее фобия: она боится летать на самолете.

Зейг. По каким признакам вы догадались, что она не хочет расставаться со своей фобией?,

Эриксон. У вас есть карандаш?

Зейг. У меня есть ручка.

(На листе бумаги Эриксон рисует три линии: горизонтальную, вертикальную и диагональную.)

Эриксон. Вы можете это прочитать? (Пауза.) Так вот, «да» обозначается вертикальной линией.

Зейг. У-гу.

Эриксон. «Нет» — горизонтальной. Пациентам нет необходимости знать, что они находятся в гипнотическом трансе. Совершенно правомерно позволять им думать, что это не так. Зачем вам спорить с ними на эту тему? Если вы знаете, что они в трансе, этого вполне достаточно.

В то время я не сомневался в своей способности добиваться транса. Возможно, Эриксон понял это и косвенно обращался к моей позитивной реакции на наведение посредством натуралистического замешательства.

Эриксон. Читая лекцию по предмету, вызывающему споры, вы наблюдаете за слушателями. Вы видите, как люди делают так (одобрительно кивает). Или так (покачивает головой). В конце лекции наступает период вопросов и ответов. Вы указываете на одного из кивающих. Спрашиваете, что он думает о сказанном, и слушатель тепло поддерживает вашу точку зрения. Потом вы спрашиваете другого кивающего, третьего, четвертого. Затем выбираете одного из тех, кто покачивал головой, и тот неуверенно начинает излагать свои взгляды. А потом спрашиваете еще одного кивающего и еще одного покачивающего. Последний еще более неуверенно выражает свои сомнения. И никто не понимает, что вы сделали. Поскольку аудитория не следила за лекцией.

Зейг. Не понимает?

Эриксон. Да, они прослушали лекцию. Они думают, что все с вами согласны. Никто, похоже, не возражает.

Итак, утверждение, «Я не знаю» не означает «да» и не означает «нет». Это вот что (Эриксон по диагонали склоняет голову и смеется.). И когда ваши слушатели так наклоняют голову и так ею покачивают, они ничего не знают.

Эриксон представил свою информацию о минимальных сигналах в драматической форме и проиллюстрировал ее яркими примерами. В результате эти простые идеи неизгладимо запечатлелись в моей голове.

Эриксон. А при наведении транса в группе вы используете свои глаза — вы видите, что происходит. Ведь очень немногие осознают, что они продолжают кивать головой.

Зейг. Великолепно!

Эриксон (смеется). Итак, что касается этой женщины, то говоря о своей фобии, она делала так (отрицательно качает головой). И вот так (делает головой знак «Я не знаю»). Я мог заметить, что пациентка использует минимальные движения, чтобы сказать, как она осторожна. Ведь размашистые движения могут быть распознаны ее"Я", а минимальные можно выполнять без осознания.

Итак, вы весьма осторожно задаете вопросы и наблюдаете за минимальными движениями.

Мы думаем и знаем, где находимся, — время дня, день недели, месяц и год — но на самом деле нам не известно, что происходит в бессознательном.

У вас огромный опыт общения с людьми. Могу предположить, что у вас нет никаких причин ненавидеть их. Вам понадобятся месяцы, чтобы понять, что вы недолюбливаете их по одной простой причине: мы в течение всей нашей жизни учимся тому, чтобы ни в коем случае не демонстрировать определенные модели поведения. Тенденция подавлять и хранить нечто в бессознательном характерна для человеческого поведения. Это преимущество, поскольку сознание должно быть ориентировано в реальной жизненной ситуации.

Вы можете слушать меня, не беспокоясь о температуре «печки», нет нужды сознательно замечать книжные полки в комнате, картотеку в комнате, пурпурные цвета в комнате. Однако вы не можете освободить свое осознание от того, что видите магнитофон, стол, конверт, диванную подушку, замечаете мою определенную позу. Ваше внимание имеет многофокусный характер. В ходе гипноза вы просто сокращаете число фокусов до тех пор, пока у субъекта гипноза не останется лишь один фокус внимания. И этот фокус может быть установлен весьма легко, поскольку, пребывая в гипнозе, пациент слышит вас с открытыми глазами, ему не нужно видеть вас, чтобы услышать, а также сознательно слышать, чтобы понять. Итак, вы ограничиваете фокус внимания пациента звуком своего голоса и смыслом ваших слов.

Помимо обсуждения природы гипноза, этот последний раздел являл собой еще одно натуралистическое наведение. Заметьте, как Эриксон направлял мое внимание и при обсуждении внушений употреблял неопределенные местоимения, например:"В ходе гипноза вы просто сокращаете число фокусов внимания".

(Звонит телефон, Эриксон берет трубку. Звонит его сын, Роберт Эриксон.)

Эриксон. Итак, вот суть наблюдения: наше обучение состоит в том, чтобы видеть предметы и явления, а обучение, которое преподает нам наша культура, заключается в том, чтобы не видеть их. Вы не реагируете на неверное произношение своего собеседника; предпочитаете не замечать яичного желтка на чьем-то галстуке; не желаете обратить внимание выступающего перед аудиторией на его расстегнутую ширинку. Вы игнорируете очень многое.

Знаете, я научился видеть вещи, касающиеся пациентов и людей вообще. Я, как правило, отключаю свой взгляд, когда встречаюсь с людьми в социальной ситуации. Ведь то, что я могу увидеть в них, отнюдь не моя забота. Если они приходят ко мне как пациенты, тогда другое дело. Чем больше я увижу, тем лучше, так как пациенты будут безбожно врать вам.

Не знаю, сколько раз я предоставлял этой женщине возможность рассказать мне, что в ее сумочке лежит бутылка виски, что она — алкоголик.

(Звонит телефон. Эриксон беседует с терапевтом в Детройте, соглашаясь принять пациента, которого тот ему рекомендует.)

Эриксон. Моя пациентка утаивала от меня эту информацию. Наконец, я вынудил ее показать мне свои водительские права, поскольку думал, что ее беспокойство отчасти объяснялось тем, что срок действия прав истекал. Когда женщина показала мне права, я заметил, что у нее осталась лишь неделя, чтобы пройти тест. Я спросил, собирается ли она его проходить и что ее от этого удерживает. И только тогда она призналась в своем алкоголизме. Однако наговорила мне столько всего, что сама ошалела. Кое-что я вытянул из нее, заметив ее саморазоблачительную невербальную коммуникацию.

Эта история о женщине с фобией, несомненно, направила мое мышление в определенное русло. Я соображал, что содержится в моей невербальной коммуникации, и задумался о своих собственных «скрытых» трудностях.

Эриксон. А теперь, что касается невербальной коммуникации… Во время Второй мировой войны я работал в совете по введению в должность и добирался в Главную клинику округа Уэйн на автобусе. Вот так, в один прекрасный день, возвращаясь в Главную клинику округа Уэйн, я оказался на сиденье у окошка. Вошел молодой человек и уселся рядом со мной. Он молчал, я тоже. Автобус проехал по Ливернуа-авеню и приблизился к тому месту, где располагался яблоневый сад Генри Форда.

Забавно, но я стал наблюдать за глазами юноши. Я увидел, как он глазами измеряет длину сада, его ширину, а потом прикидывает количество корзин с яблоками, выставленными сборщиками в конце сада, рядом с шоссе. Юноша пробормотал себе под нос: «Негусто…» Так он оценил урожай. Больше это ни на что не указывало.

Я спросил: «Где находится та ферма, на которой ты вырос?» Он ответил: «В Вирджинии». Потом он бессознательно отметил, что я задал ему вопрос, характерный для сельского парня. Он поинтересовался: «А где была ваша ферма?» Я сказал: «В Висконсине». На этом беседа и закончилась. Ему и в голову не пришло спросить, как я догадался задать ему этот вопрос.

(В этот момент Эриксон объявляет перерыв в занятиях, дает Зейгу три стенограммы и принимает пациентку. Беседа возобновляется.)

Эриксон. Сколько вам удалось прочесть из случая Евы Партон?

Зейг. О Еве я прочитал все.

Эриксон. Хорошо, а из Милли Партон?

Зейг. Примерно 5-6 страниц. А потом я прочитал лишь первые две страницы из материала о Диане.

Эриксон. Хорошо. Что вы думаете о Еве Партон? (См. Приложение 2)

Зейг. Похоже, она действительно защищала себя. Она говорит, что разрешает задавать вопросы, но на самом деле не позволяет делать это. Я подумал… она опасается, что…

Эриксон (перебивая). Что она вам сказала?

Зейг. Что она мне сказала?

Эриксон. Да, что?

Зейг. Она, видимо, не очень хорошо понимает, где ее место как личности. (Обращаясь к Эриксону.) Вы не требуете от меня аналитического описания. Это вызывает у меня затруднения, поскольку я искал именно этого.

Эриксон. Я могу подвести итог. Она совсем ничего не сказала.

(Зейг смеется.)

Эриксон. Абсолютно ничего. А вы этого не уловили. Вы анализировали ничто.

(Зейг смеется.)

(Читает.) «Вы просто задаете вопросы, а я на них буду отвечать». Два позитивных заявления. «Не говорите мне, что вы этого не знаете». Два негативных.

Зейг. Да.

Эриксон. «Мне 32 года, или мне предположительно 32 года». Слово «предположительно» противоречит заявлению «Мне 32 года».

"Я родилась 6 июля 1912 года в Меридиане, штат Миссури (вымышленный город). Это маленький городишко: сплетни, двор залит помоями, вроде тех, которыми кормят свиней".

Эти слова ровным счетом ничего не говорят о городе, не так ли?

Зейг. Ничего.

Эриксон. Даже не понятно, город ли это вообще. (Смеется.) «Двуногие сволочи и змеи в человеческом обличьи». Змеи не принимают человеческого облика. Вам знакомы такие змеи? Она вам ничего не сказала. А двуногие сволочи… Что бы это значило? Она не рассказала вам, что это за двуногие сволочи, кто они.

Зейг. Я полагал, что это, возможно, ее представление о мужчинах и женщинах.

Эриксон (продолжает читать). «Есть множество людей, которых я не люблю». Теперь вы можете определить данное высказывание как позитивное и негативное. «К ним относится та дама, которая меня вырастила». Дамы не выращивают— дамы воспитывают. Поэтому никакая она не дама. (Смеется.)

Зейг. Верно.

Эриксон. «Я поклонялась мужчине, который меня вырастил. Он был бел, как лилия, а его черные волосы были подобны вороньему крылу».

Она упоминает черное как противоположность белого. Она говорит всего лишь о цвете. Вы не думали, что эта женщина имеет в виду кого-то.

Зейг. Да.

Эриксон. «Его глаза были желтыми, как два леопарда, но он из тех леопардов, что не меняют свои пятна».

Если женщина поклонялась мужчине, то наилучшее, что она могла рассказать о нем, это то, что у него были желтые глаза. Черное противостоит белому, а леопарды не меняют свои пятна. (Эриксон смеется.) «Он был светел, ее мать была сумрачна». Белое-сумрачное — опять противоречие.

«У него был старший брат, главенствующий в семье. Он отправил свою жену в сумасшедший дом». Когда ты отправляешь свою жену в сумасшедший дом, ты теряешь ее.

«Она сейчас в другом месте». Это утверждение противоречит предыдущему высказыванию.

Зейг. Согласен.

Эриксон. «Они обили войлоком стены палаты, чтобы ты не вышиб себе мозги». Еще одно противоречие. Теперь ее поместили в другой сумасшедший дом.

«Она была отпущена под его опеку 18 лет тому назад, а этот грязный, вшивый сукин сын обрюхатил ее». Потом ее опять вернули назад — противоречие.

И еще:"Ее маленькому мальчику сейчас 18 лет". Что это за маленький мальчик восемнадцати лет?

Далее: «Моя невестка Норма Ковальски, жена моего сводного брата Джейкоба Ковальски, который живет на 12345-й Брэйл в Детройте…» Звучит как номер улицы, не так ли?

Зейг. Да.

Эриксон. Но 1-2-3-4-5 можно произнести быстрее, чем назвать реальный номер улицы. К примеру, 3-4-2-8-5. Она выдала последовательность цифр, которую может выговорить с предельной скоростью.

Зейг. Понимаю.

Эриксон (читая конец стенограммы). «В Библии говорится, что блудница — это женщина, торгующая своим телом. Однако я никогда не торговала своим телом, но намерена этим заняться, когда выберусь из этого местечка. Я устала ишачить, как проклятая. И больше не собираюсь работать».

Противоречия, одно за другим. Вы остались перед пустотой.

Зейг. Здесь множество деталей, на которые можно обратить внимание и проанализировать.

Эриксон. Это не имеет ничего общего с…

Зейг (перебивая). …реальным взглядом на тот маятник, который она создает.

Эриксон. Взглядом на тот маятник, который она создает.

Зейг. И в сумме — пустота.

Эриксон. И в сумме — пустота. И бесплодность попыток анализировать, интерпретировать все это.

Зейг. Да.

Эриксон. Оправившись от своей маниакальной фазы, Ева написала мне письмо — вполне здоровое по сути. На этот раз она сообщила мне информацию о себе самой: «Вчера я действительно испекла пирог, но сегодня я пирог не пеку».

Зейг. Да это то же самое.

Эриксон. Тот же маятник, но с реальными фразами. Там не было ничего, что бы реабилитировало ее как личность. Вы правы, говоря, что она защищала себя. Но она защищала себя, производя страшный шум.

Зейг. Выходит, что подобная терапия состоит в том, чтобы уважать желание пациента не раскрывать какие-то вещи о себе. Как бы вы сформулировали такой подход?

Эриксон. Пусть выговорится: «Ори вволю, шуми сколько угодно. Рано или поздно ты будешь слушать меня. А потом я, может быть, смогу выслушать тебя».

Зейг. Потакать ее сопротивлению и проявлять уаксимум заботы:. «Я буду доступен для вас, когда вы будете к этому готовы».

Эриксон. Говорить ей:"Я готов выслушать вас, а вы — шумите сколько вам заблагорассудится. (Смягчает голос.) И, может быть, со временем вы выслушаете меня". Это дает ей возможность оспорить это или согласиться.

Зейг. Весь этот шум… означает, что она не обязана слушать вас.

Эриксон. Именно. И надо сказать ей, что она не властна над моим поведением. Я волен делать то, что мне угодно, а она, может быть, выслушает меня. Она не станет оспаривать это заявление, не приняв его смысла, и не может согласиться с ним, не приняв его смысла: как бы то ни было, она попалась.

Я использовал эту идею в одной из своих техник. Американская психиатрическая ассоциация подумывала о том, чтобы изгнать меня из своих рядов. Я представил им тезисы доклада по поводу желательности установления физических ограничений для пациентов. Они отменили ближайшие собрания, чтобы выслушать мой доклад. Друзья предостерегали меня от этого поступка, но я шел напролом. Я заметил, что психиатрические пациенты часто забиваются между матрасом и пружинами кровати и прячутся в темных углах. Они отступают в темные углы, укутываются в одеяла в порыве защитить себя. Я обнаружил, что могу надеть на пациента смирительную рубашку и тем самым удовлетворить его потребность прятаться. Я, бывало, говорил пациенту: «Как только ты почувствуешь себя комфортно, можешь попросить нянечку снять эту ру башку».

На моих пациентов надевали смирительные рубашки. Иногда эт; процедура занимала 15 минут. К тому времени, как рубашку кон чали шнуровать, пациент, бывало, говорил: «Думаю, меня уж„можно вынимать“. И нянечке приходилось этим заниматься. Ня нечки все это ненавидели, а мои пациенты любили. И они знали что могут потребовать смирительную рубашку в любой момент. $ полагаю, что это было для них гораздо лучше, чем прятаться меж ду матрасом и кроватью или за дверью.

Состояние Евы улучшалось, а мы с миссис Эриксон увлеклис: каламбурами из имен. Какой каламбур можно придумать из имен] Эриксон? Нам так и не удалось выдумать ни одного. На следующее утро, когда я был в отделении, Ева спросила меня: «Доктор Эрик сон, можно мне выкурить сигарету?» Я сказал: «Нельзя, Ева». Он; сказала:"Хорошо, доктор Ирксом. Прелестно! (Эриксон смеется).

Зейг. Да.

Эриксон. Итак, это один фрагмент материала, который вы про читали, не понимая, что читаете. Как насчет Милли Партон… диагноз, ее возраст, профессия?

Зейг. Гм-м. Не люблю ярлыки. Я бы сказал, что диагноз -шизофрения и паранойя. Возраст… понятия не имею. Род заня тий… не знаю.

Эриксон. Хорошо. Пускай вы ненавидите ярлыки, и все же. «Во-первых, здесь я не пациентка». Кто же она?

(Зейг смеется.)

Эриксон. Что представляет собой та нереальность, которую он выражала?

Зейг. Гм-м…

Эриксон (начинает читать стенограмму). «Моя тетушка привел меня сюда два дня назад. Я уверена, что у нее были добрые наме рения». Ни один параноик никому еще не приписывал добры намерений. Поэтому здесь присутствует нереальность, допускаю щая добрые намерения.

(Продолжает читать.)

«Она полагала, что мне требуется какое-то лечение. А какое не имею ни малейшего понятия». А теперь подумайте, какой у ва тип душевного расстройства, если у вас нет ни малейшего поня тия о чем-либо? (Смеется.)

Далее: «Пока я была там, они поселили меня в Бельвью в Нью-Йорке. Последние три года я выживала и проживала. Я бы сказала, что по большей части выживала, потому что все это время мой муж находился на службе…»

Какой же пациент может, не моргнув глазом, заявить: «Я там проживала и выживала. Я бы сказала, что по большей части выживала…»? Она действительно выживала из ума. Пациент в ранней стадии кататонии. Никто не соглашался с этим диагнозом, пока несколько месяцев спустя она не впала в кататонический ступор.

«Выживала и проживала»… Здесь присутствует некий добродушный юмор — «по большей части выживала». Добродушный юмор непонятного назначения. Его может выдать только ранний катато-ник. Ведь кататоники стоят как бы в стороне и с умилением наблюдают за собой.

Зейг. Верно.

Эриксон. «Мой дядя вырастил меня, он был очень добр ко мне. Я была счастлива там, пока не повзрослела. А потом… знаете, я думаю, что каждый вступает в тот возраст, когда хочется иметь свой дом. В этом нет ничего дурного или противоестественного, ведь правда?»

В каком возрасте, вы полагаете, приходит философия среднего возраста?

Зейг. Ну, скажем, к сорока годам.

Эриксон. Верно. Это выражение среднего возраста, философия среднего возраста. (Обращаясь к Зейгу.) Теперь, надеюсь, вы можете это подтвердить?

«Не знаю, что дурного в том, чтобы носить немецкое имя. Но, похоже, как только в этой стране начинается война, для людей с немецкими именами наступают дьявольские времена».

Она еще припоминает Первую мировую войну.

Зейг. Понимаю.

Эриксон (смеется). Кстати, здесь имеется абсолютное свидетельство о ее профессии.

Зейг. Неужели?

Эриксон. Да. И оно заключено в четырех буквах.

Зейг. В четырех буквах?

Эриксон. Ее профессия обозначается несколькими словами и потом подтверждается словом из четырех букв.

(Продолжительная пауза, Зейг изучает материал.)

Зейг. Так и быть. Сдаюсь.

Эриксон. Она — женщина мира.

Зейг. Женщина мира? Вы хотите сказать — проститутка?

Эриксон. Да. (Смеется.)"И Крис тоже вышла в мир". В отеле Генри Хадсон дела стали плохи, и она перебралась в другой. А потом опять ушла.

Зейг. Удивительно.

Эриксон. Она работала в отелях. Почему вы не понимаете того, что читаете?

Так. Что вам известно о Диане?

Зейг. Я подумал о том, что вы осуществили очень мощное воздействие. Похоже, ей хотелось найти действительно сильного человека, которым она не могла бы манипулировать, которого она не могла бы контролировать. Кроме того, ее ярость, ее реальный гнев, выраженный неким косвенным образом, не вызывает сомнения.

Эриксон. Что же вам известно о ней?

Зейг. Я опять этим занимаюсь, а? (Смеется.)

(Пауза.)

Эриксон. Вспомните: она выдала мне три реплики.

Зейг. Что это за реплики?

Эриксон. Видите ли, вам следует самому их разгадать. Кроме того, вам необходимо знать, что содержится на последней странице. В первом абзаце с отвращением упоминаются четыре человека.

Зейг. Понятно.

Эриксон. Следующий абзац. Что там упоминается?

Зейг. Воровство.

Эриксон. И скамеечка для пианино — упоминается презрительно.

Зейг. Да.

Эриксон. Бриллиантовая заколка ставится в один ряд с копилками. Бриллианты невозможно сопоставлять с копилками. Кроме того, Диана презрительно отозвалась о пятом человеке.

(Перефразирует третий абзац.) «У нас было столько угля, что мы не могли пробраться в подвал. Люди, бывало, стояли вокруг и сквернословили». Она может получить тепло лишь в том случае, если проявит «должную степень благодарности».

А как выглядит ее самое раннее воспоминание о матери?

Зейг. Дотянуться и потрогать ее платье.

Эриксон. Свое платье, но не матери.

Зейг. Это воспоминание о платье. Самое раннее воспоминание о ее матери — потрогать ее платье.

Эриксон. Хорошо. Диана вошла в мой офис и заявила: «У меня страшно болит голова. А бардак на столе вашей секретарши только усиливает боль. А вам не кажется, что у доктора могла бы быть более приличная мебель? Каждому, кто читает медицинские книги, следует знать, как расставлять их на полке должным образом».

Зейг. И все в презрительном тоне.

Эриксон. И все в презрительном тоне. А бедный Алекс, проводящий с ней психотерапию? Она играла с ним, как с игрушкой. Одна неделя — вверх, другая — вниз. И так до тех пор, пока он не понял, что не мог допускать всех этих ошибок.

Зейг. Да, это так.

Эриксон. Потом ее доктором стал Дэнни. Он сам изъявил подобное желание. Дэнни спросил: «Я знаю, ваши парни не правы. Почему вы не отправили Диану на рентгеновское обследование?» Я ответил: «Возможно, оттого, что мы слишком глупы». Дэнни сообщил нам: «Хорошо, я заказал для нее полный курс рентгена». Я спросил: «Когда она пойдет получать свои снимки?»

Мы выяснили, когда она вернется после первого сеанса рентгена. Итак, когда Диана вернулась, мы с Алексом стояли рядом с лифтом. Она вышла из лифта и сказала: «Наконец-то у меня приличный доктор». Я сказал: «Прекрасно, Диана». Она завернула за угол. Мгновение я колебался, и потом мы тоже завернули за угол. Диана припала к фонтанчику для питья, заглатывая воду в огромных количествах с тем, чтобы разрушить вторую порцию рентгеновского облучения. Увидев нас, она сказала: «Пошли вы к черту, ловкачи!» И вошла в дамскую комнату. Мы с Алексом не были джентльменами и последовали за ней. Там Диана, засунув палец в рот, пыталась извергнуть из себя барий.

Ей удалось уничтожить результаты первого обследования. Дэнни послал ее на второй сеанс. Диана, получив первый снимок, убежала из больницы. Через два дня она вернулась. Дэнни назначил ей третий сеанс рентгена. Она опять сбежала и вернулась несколько дней спустя. Он назначил четвертый. На этот раз он полностью ограничил ее свободу и получил полный комплект рентгеновских снимков. Диана сбежала из больницы и не возвращалась в течение трех месяцев. (Смеется.) Другими словами, она была социопатом, способным разрушить все и всех.

Зейг. А что на последней странице?

Эриксон. Вы разве не догадываетесь?

Зейг. Нет.

Эриксон. Я велел Алексу усадить Диану за стол и дать ей дюжину карандашей. У стола должен был присутствовать санитар, который отбирал бы у нее каждый заполненный лист.

Зейг. Правильно.

Эриксон. Я рассказал ему о том, как она являлась по приемным дням с марта по август и разговаривала с моей секретаршей и со мной. При этом никто из нас не давал ей ни малейшего повода думать, что мы ее слушаем. Она, бывало, рассказывала о Джоан (такая славная девочка) и Ники (любит играть в игры). Ники любит оладьи. И ни одного местоимения в связи с именем Ники. Представьте, что вы пытаетесь рассказывать о двух людях, выдавая половую принадлежность только одного из них.

В начале августа мне случилось выйти по делам во двор больницы. Я завернул за угол и увидел Диану вместе с Ники и Джоан. И я сказал: «Извините, Диана, я ни в коем случае не намеревался встретить вас здесь».

Она бросила: «Черт вас побери». Ведь теперь я знал пол Ники. Тогда она даже отправилась со мной в центр Детройта, и детройтский суд предписал ей лечь в больницу округа Уэйн. Однако Диана постоянно жила в округе Понтиак, и судебные постановления округа Уэйн на нее не распространялись. (Эриксон смеется.) Она вынудила суд совершить ошибку.

Зейг. Ей надлежало находиться на вашем попечении.

Эриксон. На моем попечении. Если рядом с ней стоял санитар, она знала, что именно я несу ответственность за ее жизнеописание, хотя Алекс действительно сообщил ей, что будет ее психотерапевтом.

На последней странице сказано:"Вы предложили мне лечь в -больницу. Я не хотела, хотя знала, что все равно отправлюсь туда. Я вспоминаю: приемное отделение… мерзкие санитары… боязнь выйти… усталость… стыдно пожаловаться на физические недомогания, которые меня мучат. Даже когда я лежала в больнице с аппендицитом, они смеялись и говорили мне, что все это"в моей голове. Все, что в Понтиаке, — это «все в вашей голове».

«Остальное вам известно. Ах, если бы мне достало смелости сначала умереть, а потом взглянуть вам в лицо и выслушать ваши нарекания! Я думала, вы должны поверить в то, что я смогу поправиться, иначе бы вы не стали уделять мне свое время…»

(Обращаясь к Зейгу.) Я совершенно не уделял ей времени. (Смеется и продолжает читать)"Боюсь, я разочарую вас. Я не слишком храбрая. Я знаю. Где-то там, внутри, моя психика — отнюдь не конфетка. Возможно, я сделаю что-то, чтобы вы не узнали об этом.

Вот и все. Я записала это очень быстро, как только мысль пришла ко мне. Это, конечно, не шедевр, и пишу я неважно". (Смеется.)

(Обращаясь к Зейгу.) Диана весьма скрупулезна, принижая значение всяческих вещей, даже историю своей жизни и свой почерк.

(Продолжает читать.) «Как бы то ни было, записки утомили мою руку, шея одеревенела, а голова очень устала… Я не могу закончить историю своей жизни, потому что я пока еще жива. Я даже не уверена в том, что все еще хочу умереть… Но… о, как я ненавижу вставать по утрам!»

Заканчивая свою историю, Диана процитировала одну песню. (Смеется.) И это в психиатрической клинике: «О, как я ненавижу вставать по утрам!» Она унижает все на свете — почерк, бумагу, саму историю — и наполняет все ложью.

Я зашел за угол и увидел двух детей — маленьких девочек. Я извинился перед Дианой: «Я не намеревался встретить вас здесь». «Черт вас побери», — сказала она. (Эриксон смеется.)

Зейг. А ее цель состояла в том, чтобы…

Эриксон. …вынудить меня спросить, какого пола Ники. Я удивляюсь, как долго ей удавалось это скрывать.

Зейг. Очевидно, что это было сделано весьма искусно.

Эриксон. Диана сбежала из больницы в последний раз. Дэнни был разгневан, потому что она упорхнула в Альбукерк. В одно прекрасное утро в больницу пришла почта. Секретарша Дэнни сообщила мне: «Вести от Дианы». Я позвонил Алексу, мы вместе спустились в кабинет Дэнни и ждали, пока тот разберет свою почту. Он заявил: «Диана пишет мне, а не вашей парочке!» Дэнни распечатал письмо и начал читать. На его лице отразилось удовлетворение. Диана описывала горный пейзаж в прекрасной поэтической манере. Однако второй абзац начинался так: «Завтра я собираюсь порыбачить в окуневой норе».

(Эриксон обращается к Зейгу.) Окуневая нора — задница.

Эриксон (продолжает). Дэнни прочитал эту строчку и сказал: «Черт ее побери!» и бросил письмо на пол. За прекрасной прозой следовала вульгарность.

Пятнадцать лет спустя Диана позвонила мне. Она сказала:"Сейчас я в Фениксе. Собираюсь встретиться с хорошим доктором. Меня все еще мучат эти головные боли. Я собираюсь встретиться с доктором Сент-Джорджем". Я позвонил доктору Сент-Джорджу и сообщил: «Джон, у тебя новая пациентка, Диана Чоу из Альбукерка, Нью-Мексико. Она была моей пациенткой, когда я работал в Мичигане. Могу предложить тебе легкий путь: хочешь узнать о ней от меня? Или тебя привлекает трудный путь?» Он ответил: «Трудный путь выглядит более привлекательным». Он начал работу с Дианой с рентгенограмм мозга и аннгиограмм. В середине курса Диана без разрешения покинула больницу. Уехала в Нью-Мексико и предоставила доктору Сент-Джорджу оплачивать ее больничный счет. Он позвонил мне и сказал: «Я познал трудный путь».

Вот письмо, написанное мне Дианой в 1967 году.

(Эриксон читает.)

"Доктор Эриксон, не притворяйтесь, что вы меня забыли. Я знаю, это не так.

Не буду извиняться за свой крупный почерк. Могу лишь пояснить вам, что у меня очень слабое зрение и приходится писать с помощью лупы (а если вы не можете это прочесть, то вы еще более слепы, чем я). Как ни странно, это открыло мне совершенно новую перспективу. Я уже не могу много читать и рисовать. Поразительно, насколько, оказывается, полезны глаза. Однако я обнаружила два таланта: один — ударяться обо все на свете, а второй — музыка. Я играю на органе, и найдется немного мелодий, которые я не могла бы подобрать на слух в течение нескольких минут".

(Эриксон обращается к Зейгу.) Другими словами, Диана учится, слушая песню, а потом немедленно ее играет. Но не по нотам. Она просто полагается на свою память. Когда дело касается новых песен, нельзя полагаться на память. Другими словами, она бессистемный исполнитель и вполне этим довольна.

(Продолжает читать письмо.)

"Я встретила вашего коллегу (он называет себя вашим другом, но не знает, насколько хорошо вас знала я). (Эриксон смеется.) Во-первых, я сомневаюсь, что вы могли бы назвать многих людей своим «другом»; во-вторых, я знаю ваше мнение о способностях большинства психиатров; и в-третьих, он был всего лишь розовощекой задницей".

(Обращается к Зейгу.) С 1944 по 1967 год.

Зейг. Двадцать три года — и никаких изменений.

Эриксон. Верно. Здесь требуется лишь выслушать эти три реплики: «На столе вашей секретарши бардак, у вас дешевая мебель, и. что касается медицинских книг, вы недостаточно цените их, если не можете выстроить в линеечку».

Всего этого не анализируешь. Просто слышишь и понимаешь И знаешь, что на любую полученную от нее информацию абсолютно нельзя положиться.

Бедный Алекс — три месяца и множество выходных, принесенных в жертву обучению. Не следует верить всему, что слышишь. и анализировать все, что слышишь. Надо просто понимать, что этс значит…

Зейг. Значит, было ясно, что не существовало никакого воздействия. Ничего сделать было нельзя.

Эриксон. Верно. Можно многое потерять.

Зейг. Однако добиться чего-то здесь невозможно.

Эриксон. Ей ничего не добиться, тебе ничего не добиться. Но иубедился, что Алекс приобрел некоторый опыт. (Смеется.) А Диана взъярилась на меня за то, что я использовал ее, чтобы дать Алексу опыт.

Зейг. И она все еще…

Эриксон (прерывая его) …без изменений. А Сент-Джордж позна; трудный путь. Это был его выбор. Я спросил его: «Поверил бы ты мне, если бы я тогда сказал тебе, что Диана оставит тебя в проигрыше, что бы ты ни делал?» Он ответил: "Нет, не поверил бы. Эта женщина была так очаровательна, мила и привлекательна. Но она действительно умеет провести тебя, как сосунка".

Зейг. Я всегда полагал, что, даже работая с действительно трудными людьми, можно найти какой-то способ для осуществлена воздействия. Если бы только у меня хватило достаточно умения илр опыта.

Эриксон. Вам лучше всего избавиться от этой идеи как можнс быстрее. Это все равно что «найти какой-нибудь способ избежать смерти». Должен быть какой-то способ, чтобы предотвратить все болезни — если у вас достаточно умения.

Зейг. Не столько предотвратить, Сколько излечить или как-то решить проблему.

Эриксон. Я думаю, вам придется признать, что вы не может«излечить все болезни, как полагает большинство недалеких психотерапевтов, одержимых грандиозной идеей, что могли бы излечить каждого, имей они достаточно умения. Им кажется, что они наверняка смогли бы найти в себе это умение. Вместо этого следовало бы признать тот факт, что существует множество людей, не поддающихся лечению и злоупотребляющих лечением.

Обсуждение с Эриксоном случая Дианы повлияло на меня следующим образом:

1) Оно помогло мне понять, что, как бы ни был опытен практик, терапия обладает определенными ограничениями. Я пришел к Эриксону, поскольку он добивался исключительных успехов. И все же первым детальным случаем, который он со мной обсуждал, стал тот, в котором он не добился успеха и даже не пытался применить психотерапию. Очень важно, чтобы работа проходила в сфере практического и осуществимого. Эриксон не брал пациентов наугад, он работал не со всеми типами проблем. Он знал, во что вкладывать свою энергию.

2) Теперь я мог распознать, понять и обратиться к той модели поведения, которую проявляла Диана. Я уже знал, как в будущем обращаться с пациентами такого типа.

3) Я научился отыскивать предсказуемые паттерны в клинической работе со всеми типами пациентов. В особенности это относится к тем паттернам, которые проявляются в использовании языка.

4) Постепенно я начал понимать, что метод Эриксона основан на уровне реакции пациента на коммуникацию терапевта. Если нет восприимчивости, то есть способности к обучению, то нет и терапии, сколь бы гениальна ни была техника терапевта.

5) У меня проявлялась реакция на личном уровне, и я не забываю думать про себя: «Я буду меняться».

Тем временем Эриксон продолжал. Полагаю, он хотел убедиться, что до меня «дошло».

Эриксон. Однажды в Фениксе терапевт общего профиля прислал ко мне пациента, страдающего от болей в бедре. Он лечил этого пациента, прописывая ему различные лекарства. Пациент вошел и описал мне свою боль. Я понял, что это хорошее описание, хорошее настолько, что его можно найти в любом учебнике по медицине. Пациент раскаивался в том, что доставляет доктору столько беспокойства. И рассказал, что он инженер. Ему были известны способы восстановления дорогой техники, пострадавшей в результате некоторых типов аварий. Это была очень убедительная история. Конечно, ему требовалось около ста долларов, чтобы начать финансировать проект. Я спросил его, сколько он «стрельнул» у своего терапевта. Он сказал, что занял 500 долларов, но их оказалось недостаточно, поэтому пришлось занять еще 500. Он думал, что если бы ему удалось занять 100 долларов у меня, то наверняка он смог бы восстановить оборудование и обогатить всю нашу троицу.

Я спросил его: «Вы что, действительно думаете, что я настолько глуп? Вы нашли хороший способ регулярно получать бесплатные наркотики. Причем из источника, который неподконтролен наркодельцам. Совершенно очевидно, что вы прочитали о боли и поняли, с какой легкостью можете получать лекарства. Вы выманивали деньги у семейного врача. Теперь хотели бы пополнить свой список олухов моим именем. Я расскажу об этом вашему семейному врачу».

Семейный врач рассердился на меня за то, что я не сочувствую пациенту. Много лет спустя он пришел ко мне со своей женой и дочерью. И заявил: «Я знаю, что заложил все, что у меня есть. Знаю, что обещал жене не закладывать дом, поскольку он принадлежал ей. Однако я заложил дом и все же намерен дать этому человеку еще денег, потому что уверен: он вернет все, что я в него вложил».

Его жена сказала: «Мы потеряли дом и все свое имущество. Потеряли мои драгоценности и свадебные подарки. Нам пришлось забрать детей из колледжа, а этот идиот хочет одолжить очередную сумму этому мошеннику».

Я сказал ему: «Если пациент разыгрывает перед вами картину болезненного недомогания, выражает отвращение к наркотикам и просит заверений в том, что ему не грозит наркотическая зависимость, будьте уверены — перед вами человек, впавший в зависимость от этих самых наркотиков. И если вы ссудили ему 500 долларов, вам не следует одалживать ему еще 500, чтобы он вернул первые 500 долларов».

Этот врач ссудил ему более 30 000 долларов из своих сбережений, снятых со счета, прежде чем потерял дом жены и лишил своих детей образования. Работая как проклятые, члены его семьи были вне себя. Он был просто изможден и так жаден до денег (которые ему приходилось ссужать мошеннику), что потерял множество своих пациентов.

Зачем пациент приходит к тебе? Я не верю всему, что рассказывает мне пациент, сидящий на стуле.

В то утро передо мной сидела женщина. Я уже рассказывал вам про все эти кивки головой. На первой встрече я спросил, не случалось ли ей заводить больше одного романа вне дома, и она легко призналась, что у нее таких романов несколько. Однако она продолжала уводить меня от своей проблемы, и наконец я сказал: «Я сделал все для того, чтобы вы изложили мне свою проблему. Разрешите взглянуть на ваши водительские права». С большой неохотой женщина достала их и показала мне. Я произнес: «Срок действия ваших прав истекает через неделю. Вы действительно боитесь идти сдавать экзамен. А теперь, пожалуйста, расскажите мне, почему вы боитесь этого. Вы, очевидно, должны знать, что мне известно, в чем заключается ваша проблема, поскольку я вытянул из вас информацию о водительских правах. А теперь вытаскивайте из сумочки свою настоящую проблему— виски». (Смеется.)

Я начал рассказывать ей случаи из жизни пациентов. Она нашла их интересными. Пациентка выразила сочувствие к женщине, которую замучили приступы ужаса.

Я рассказал ей несколько историй, а она, в свою очередь, — мне. Внезапно женщина поняла, что все персонажи ее историй приведены к общему знаменателю. Потом признала, что в наших историях — общий знаменатель. (Смеется.)

Зейг. Значит, вы создали условия, чтобы она спонтанно могла прийти к пониманию.

Эриксон. Вот именно. Расскажу вам несколько вымышленных случаев — о реальных вам знать не требуется.

Трое из друзей этой пациентки начали создавать новые семьи. Они с мужем занялись этим же. Вмешалась другая женщина и рас— строила все три брака.

Еще одному ее хорошему другу встретилась женщина, с которой она знакома. Не такая уж и симпатичная. Это означает: она привлекательна, но не симпатична. А потом эта женщина расстроила брак одного из ее друзей.

Другая женщина… Вот общий знаменатель этих историй. Иными словами, ее брак находится под угрозой. Вот как я узнал о ее романах на стороне.

Она сказала: «Мой муж предложил мне книжку по сексу и издевался надо мной, потому что я не стала ее читать, спрятала в ящик своего стола и с тех пор на нее даже не взглянула». Я заметил: «Да. Вы недооцениваете свою личную ценность».

Вот в чем ее проблема. А вовсе не боязнь летать на самолете. Пациентка не хочет возвращаться в то состояние, в котором они с мужем строят новую семью. Она сказала, что боится садиться в самолет. Я чертовски хорошо знаю, что она не боится этого. Она боится признаться себе, что, может быть, не соответствует своему мужу в достаточной степени. Она никогда не смела признаться себе в том, что чувствует себя подчиненной.

В следующую пятницу моя пациентка собирается лететь домой и ожидает, что сможет насладиться полетом. Она этого не знает, пришла ко мне сегодня в надежде рассказать об этом.

Она заявила: «Возвращаясь из Калифорнии, я чуть не попала в катастрофу на шоссе. Водить машину — ужасно. В такой прекрасный день было бы лучше парить в небе». Ее муж занимался бизнесом в области летательных аппаратов, поэтому она думала, что завтрашний день окажется замечательным для прогулки на воздушном шаре. Если бы у нее действительно была фобия пребывания на высоте, она бы не думала, что день может выдаться удачным для полета на самолете. Через два часа разговора с ней я убедился, что моя пациентка слишком много накручивает на себя.

Эриксон возвращается к истории своей пациентки и показывает, как он использовал случаи, чтобы направлять ассоциации — история в обмен на историю, — пока пациентка не обнаружила «общий знаменатель». Он общался с женщиной на ее же уровне, уважая ее неосознанную потребность утаивать информацию. И одновременно подготавливал среду для изменения. Эриксон организовал свою терапию во времени так, чтобы его прямое замечание о низкой самооценке оказалось эффективным.

Далее Эриксон возвращается к теме поведения с предсказуемым паттерном, обсуждая своего зятя, Дэйва.

Эриксон. Послушайте, вы прочли эту статью? (До этого Эриксон видел, что мне передали копию его статьи под названием «Гипноз в полевом исследовании значения локализации звука в поведении человека», 1973.)

Зейг. Я просмотрел копию и, кроме этого, я читал ее раньше. Она вышла в последнем номере «Американского журнала клинического гипноза».

Эриксон. Мне довелось описать первый случай в 1929 году, второй — в 1940-м, а третий — в 1968-м. Но все это было в черновиках. «Приглаженную» статью я написал лишь в прошлом году.

Зейг. Не могу понять, как вы все-таки пришли к заключению, что нужно использовать идею о локализации звука.

Эриксон. Чистая случайность. Мне нужно было продемонстрировать доктору Хэкетту, что я могу наводить транс способом, который не предполагает упоминания слова «транс» и упоминания вообще чего бы то ни было. А опыт в локализации звука есть у всех.

Когда моя голубоглазая дочь (Бетти Элис Эллиотт) закончила читать отчет, она заявила: «Папочка, все это просто тошнотворно. Когда я вспоминаю о том, чем занималась в школе, мне становится дурно».

Ее муж был подполковником военно-воздушных сил. Реакция на звук — одна из тех вещей, которые следует научиться контролировать, если хочешь стать пилотом реактивного самолета. Это, помимо прочего, сказалось на его манере вождения автомобиля. Моя дочь не придавала этому никакого значения, пока у них не появился первый ребенок. Однажды, когда они с ребенком садились в машину, Бетти сказала: «Дэйв, ты незамедлительно покупаешь вторую машину. И впредь — мы с ребенком едем в одной машине, а ты следуешь за мной». И вот теперь она водит аккуратно, не нарушая правил, а он летит сзади в идеальном боевом порядке. (Смеется.) Они возвращались из Невады — там прямой участок шоссе, — и Бетти сказала: «Удивительно, как ему удается так хорошо сохранять дистанцию. Попетляю-ка я туда-сюда». Он следовал за ней и не заметил, что она петляет намеренно.

Дэйв не мог слышать ее, когда она кричала ему: «Останови машину — время перекусить». Он просто слышал мотор, все его внимание было сконцентрировано на нем. Когда ты летишь на одномоторном реактивном самолете на высоте 60 000 футов, приходится слушать мотор и слышать его. Тебе необходимо знать, летишь ли ты прямо, брюхом вверх или с наклоном. Следует знать точное положение самолета по отношению к самому себе и слышать звук мотора.

Теперь он офицер службы безопасности. Моей дочери казалось забавным вести первую машину и наблюдать в зеркало заднего вида, как муж, согласно боевому порядку, летит вслед за ней. Она пробовала внезапно нажимать на тормоза — он нажимал на них с такой же внезапностью. Он знает, что он в боевом порядке. Что бы ведущая машина ни вытворяла — все в порядке. Он просто видит ее, повторяет ее указания.

Ребенком я интересовался локализацией звуков — вертел головой по сторонам. А Хэкетт считал, что нужно применять стереотипное наведение: «Расслабьтесь. Ваши глаза закрываются. Ваша рука поднимается все выше и выше. Ваши веки все больше и больше тяжелеют». Этот паттерн и подобное многословие не имеют никакого смысла.

Ты создаешь ситуацию, в которой пациент впадает в транс, и ему необязательно знать, что он находится в трансе. Главное, чтобы ты сам знал это. Если пациент начнет утверждать, что в трансе не был, в собственных интересах можно поспорить с ним, но только в собственных.

Мне вспоминается человек, который сказал:"Через две недели мне нужно лететь в Бостон. Когда дело касается самолетов, я деревенею. Я несколько раз пытался сесть на борт коммерческого самолета, однако мои мускулы отказывали, я впадал в паралич — пугался. Я пытался сесть в частный самолет, но не мог. Я провел в воздухе тысячи часов, я знаю, как летать на самолете. Мне следует лететь в Бостон, но вот уже пять лет я не могу сесть на самолет. Мой партнер ездит во все командировки. Теперь — моя очередь. Не введете ли вы меня в транс и не устраните ли мою фобию самолетов? Я ответил: «Пожалуйста».

Я потратил на это чуть больше часа. Он сказал: «Это совершенно неудовлетворительно. Я не впадал в настоящий транс. Я слышал автомобили, птиц, автобус, пикапы, грузовики, спортивные автомобили, форды и шевроле. Я не мог отключиться. Может быть, вы проведете еще один сеанс?» Я возразил: «Вы находились в достаточно глубоком трансе. Не думаю, что мне следует проводить с вами еще сеанс». Он начал спорить: «Я так не думаю. Проведите со мной еще один сеанс». Я согласился:"Хорошо. Но прежде чем вы уйдете отсюда, я хочу получить от вас безусловное обещание, что вы не будете делать ничего, чтобы решить свою проблему так, как вы ее видите. Абсолютно ничего, чтобы решить свою проблему так, как вы ее видите".

Он пришел на второй сеанс — и опять неудача. Я не рассказал ему о машинах с сиренами, которые проехали во время его первого транса. Он отбыл в Бостон.

Другая пациентка однажды сказала мне: «Сегодня понедельник, а в четверг мне надо быть в Далласе, иначе я потеряю свою работу[5]. Я попала в авиакатастрофу в 1962 году— никаких реальных повреждений, никто не пострадал. Я продолжала летать на самолете, но постепенно стала переходить на другие виды транспорта — поезда, автомобили, автобусы. В отпуске это недомогание на время оставило меня. А теперь мой начальник говорит, что мне нужно лететь на самолете. Последний раз я отваживалась на такой поступок год назад».

Пациентка сообщила мне дополнительную информацию: «Пока самолет стоит на земле, со мной все в порядке. Я спокойна, пока он выруливает на взлетную полосу или опускается на нее. Но как только самолет начинает набирать высоту, я начинаю испытывать полный ужас. Трясусь до тех пор, пока не впадаю в состояние физического изнеможения».

Я провел с ней курс терапии. Возвратившись из Далласа, пациентка позвонила мне из аэропорта Феникса и рассказала, что полет прошел просто фантастически. В тот день на вечерние занятия ко мне должны были прийти четыре студента, и мне хотелось показать им эту женщину. Я также попросил прийти предыдущего пациента, того, что боялся летать на самолетах. Она рассказала студентам, как пришла ко мне и что я сделал. Я ввел ее в транс. По окончании терапии я проводил ее на самолет из Феникса. На пути до Эль-Пасо, первая остановка, она постоянно волновалась, не вернется ли ее страх перед полетом. Она рассказывала:"Когда мы прилетели в Эль-Пасо, там была 20-минутная остановка. Я вышла из самолета, нашла в аэропорте уединенное местечко, присела и сказала себе: «Считай до 20 и входи в транс. Сделай именно то, что велел тебе доктор Эриксон, и выходи из транса, когда сосчитаешь от 20 до 1». Она проделала это, и оставшийся отрезок полета прошел весьма приятно.

Я спросил ее: «Вы думаете, что изложили мне свою проблему, не так ли?» Она согласилась: «Да, я полагаю». — «Но вы не рассказали всего о вашей проблеме». Она возразила: «Но это все». Я продолжал упорствовать: «Нет. У вас есть и другие проблемы. Подумайте, возможно, вас одолевают какие-то страхи». «Нет, таковые у меня отсутствуют», — она все отрицала. «Может, мне лучше помочь вам. Как насчет акрофобии?» — задал я вопрос. Она спросила: «Что это такое?» Я объяснил: «Боязнь высоты». Она вспомнила: «Ах, да! Когда я прибыла в Даллас, то пришла в здание с наружным лифтом. Я совершенно спокойно поднималась вверх и спускалась вниз. Я впервые так ездила на лифте».

Я согласился: «Хорошо, это часть вашей проблемы. А в чем состоит другая часть?» Она сказала: «Не знаю. Нет никакой другой части». Я настаивал: «Я знаю, существует и другая часть вашей проблемы. Послушайте, есть ли что-то необычное или своеобразное в том, как вы водите машину?» Пациентка воскликнула: «О да! Как только я въезжаю на мост, то закрываю глаза и съеживаюсь: боюсь ездить по мосту».

Внезапно мой пациент, так боявшийся самолетов, вскочил и выпалил: «Я вот тут думаю кое о чем». Я удивился: «Неужели? Расскажите всем, как вы нарушили данное мне обещание». Он сказал: «Я поехал в центр и поднялся на лифте на верхний этаж. Это не имеет никакого отношения к моей проблеме. Потом пошел в аэропорт и проехал в самолете до конца посадочной полосы, но подняться на самолете в воздух не мог». Я заметил: «Правильно, но ведь часть пути до Бостона и обратно вы провели приятно».

Зейг. Я смущен. Вы велели ему ничего не делать со своей проблемой…

Эриксон (перебивая). …как он ее понимал. Он поехал на лифте впервые в жизни и добрался на самолете до самого конца взлетной полосы.

Вы не слушали, когда я рассказывал о его проблеме. Пациент не мог взойти на борт коммерческого самолета: впадал в паралич. Не мог войти внутрь самолета. Не мог забраться в самолет. Он думал, что это страх полета. Я позволил ему продолжать думать, что это был страх полета. Поэтому он ничего не делал, чтобы исправить что-то. И поэтому он исправил это с помощью гипноза, который посчитал неудовлетворительным. (Смеется.)

Зейг. Он исправил это.

Эриксон. Он не исправлял, это я исправил.

А в чем же состоял страх другой пациентки? Это не относилось к полетам на самолете. Девушка была спокойна, пока самолет выруливал на взлетную полосу и приземлялся. Значит, она не боялась пребывания в самолете. Она просто думала, что это так. Моя терапия заключалась в том, что я ей сказал: «Прежде чем я начну терапию, я должен выяснить, являетесь ли вы хорошим гипнотическим субъектом. Давайте посмотрим, сможете ли вы погрузиться в транс». Она смогла. Я пробудил ее и предложил: «А теперь, слушайте. Вы хотите получить терапию. Я могу дать ее вам. На самом деле, вы не понимаете свою проблему, иначе бы у вас ее не было. Я знаю верный способ, как ее урегулировать. Я хочу, чтобы вы, не задавая вопросов, не ставя условий, безусловно пообещали мне, что сделаете все, что я говорю, хорошо это или плохо. Вы привлекательная девушка. Я — мужчина. То, что я прикован к коляске, ровным счетом ничего не значит. Я хочу получить от вас безусловное обещание, что вы сделаете все, что я вам скажу». Некоторое время она колебалась, а потом сказала: «Что бы вы ни попросили меня сделать, это не будет хуже того, что случается со мной в самолете. Я даю вам безусловное обещание».

Однако девушка не знала, что не выносит пребывания в замкнутом пространстве. Этого же не выносил и тот мужчина. Мне было нужно, чтобы пациент преодолел страх перед пребыванием на борту самолета. Что касается девушки, ей требовалось преодолеть страх перед пребыванием в строгом заключении.

Зейг. В строгом заключении?

Эриксон. Ведь ты находишься в заключении, когда самолет поднялся в воздух. Ты ни в чем не участвуешь. Самолетом управляет пилот. Ты ничего не можешь сделать — ни выйти, ни выбрать маршрут — просто пребываешь в заключении.

Зейг. Итак, когда она поверила вам и заключила с вами договор, касающийся ее обязательств…

Эриксон (перебивая). Строгое заключение договора со мной побудило ее к пониманию, что она может пережить любое заключение.

Зейг. Понимаю.

Эриксон. Вот как я узнал о ее фобиях, касающихся лифтов и мостов.

Зейг. И насчет автомобиля, проезжающего по мосту, когда за рулем сидит кто-то еще.

Эриксон. Но большинство людей анализировали бы эти фобии совершенно по-иному.

Зейг. Значит, вы обычно игнорируете жалобы пациента?

Эриксон. Я вслушиваюсь в смысл того, что они описывают. Пациентка сказала, что спокойно переносит выруливание на взлетную полосу и посадку. Но когда самолет в воздухе, ее трясет. А мужчина утверждал, что его парализует и он не может войти в самолет. Боязнь войти в самолет — вот где причина неудобства. Я позволил ему думать, что его страх сохранился, — и потерпел неудачу. А он, конечно же, не понял настоящего значения поездки на лифте.

Зейг. И вот почему вы были уверены, что он это попробует.

Эриксон. Я знал, что он это попробует. Он все еще думает, что его проблема остается при нем. Слишком много людей вслушиваются в проблему, но не слышат то, что пациент не говорит (смеется), хотя им следовало бы это делать. Это действительно очень важно.

(Эриксон звонит в жилую часть дома и просит миссис Эриксон выйти и забрать его.)

Эриксон. Я буду завтра.

Зейг. О'кей.

Эриксон. Вы вольны заниматься чем угодно. У меня завтра прием в одиннадцать и в час. В полдень я, скорее всего, слегка перекушу. В два часа я приму вас. А теперь вам лучше прочитать эту статью Хейли и Уикленда о моей технике и понять, как я структурирую вещи.

Зейг. «Наведение транса с комментарием», так? (Erickson, Haley amp; Weakland, 1959) Хорошо.

Эриксон. Когда имеешь дело с пациентами, упоминаешь нечто, смысл чего станет явен пациенту, может быть, через полчаса, а может, через неделю.

Зейг. Внедрение.

Эриксон. А что касается меня, то лучший способ выяснить, есть ли у вас братья (не показывая виду), заключается в том, чтобы начать хвастаться своим собственным братом.

Резюме

В тот день Эриксон изложил три случая фобий. Не думаю, что это случайно.

Еще до моего визита Эриксон знал о моем трепете, связанном с предстоящей встречей. Я встретился с двумя его коллегами, Робертом Пирсоном и Кэй Томсон, на конференции, которую посетил как раз перед встречей с Эриксоном. Впоследствии Пирсон позвонил Эриксону и рассказал ему обо мне (Pearson, 1982). Посредством своих историй о фобиях Эриксон выражал эмпатию в отношении моих скрытых страхов. Более того, он подсказывал мне позитивный выход: в каждом случае фобия неожиданно разрешалась. Подобным же образом меня тонко направляли к разрешению моих собственных страхов. Рассказывая о фобиях, Эриксон одновременно работал с моими ассоциациями. Не говорил напрямую, как мне следует думать. Наоборот, он создавал легкое давление, побуждающее меня думать в определенных направлениях. Возьмите тот пример, когда он побуждал человека рассказывать о его брате, рассказывая о своем собственном. Сначала я не понял значения данной техники. Тем не менее, вскоре я понял, что направление ассоциаций служит краеугольным камнем метода Эриксона. Часто психотерапия происходит на уровне предсознательных ассоциаций, на том уровне, где порождаются проблемы. Мышление пациента может быть постепенно изменено посредством направления ассоциаций. Этот метод побуждает пациента проявлять больше инициативы при осуществлении изменения.

Давайте рассмотрим еще несколько тем, возникших в ходе нашей беседы. Эриксон подчеркивал значение подходов здравого смысла, формирующих климат для изменения, основанного на личности пациента. Для того, чтобы усилить эффективность своего метода, он использовал драму. С одной стороны, он мог действовать косвенно (элиминированный шаг). Тем не менее, Эриксон устанавливал пределы, был решительным и требовательным. Наблюдение и утилизация минимальных сигналов имели огромную ценность. Не меньшую ценность представляло понимание пациента в его системе отсчета. Эриксон также делал акцент на позитивное. В контексте реальности он искал ресурсы, которые могут быть определены и развиты. Там, где другие разглагольствовали о значении жизненных сил пациента, Эриксон показывал, как можно реально их использовать.

В последующие два дня Эриксон рассказал истории, касающиеся личных и профессиональных тем, например: «Верь своему бессознательному», «Проявляй игривость и гибкость в терапии и в жизни», «Смотри страхам прямо в лицо». Кроме того, он рассказал семейные истории, направленные на традиционные ценности и собственные силы. Возможно, некоторый аспект его метода был связан с тем, чтобы помочь мне на определенной стадии развития. В те времена я был молодым человеком, подумывающим о создании собственной семьи.