"Любовники" - читать интересную книгу автора (Валенти Джастин)

Глава 7

Бернард Лэсситер сидел в тесном офисе «Тайме», редактируя конец своей недавно написанной статьи о неизвестном широкой публике шестнадцатилетнем филиппинском виолончелисте. Вот уже в течение двух лет он занимается исключительно провинциальными исполнителями, публикуя довольно интересные критические статьи и обзоры об их исполнительском искусстве. Именно поэтому весь его стол был всегда завален горой писем и телеграмм, а телефон просто не умолкал, отвлекая от работы. Все хотели узнать, что и как он напишет о выступлении того или иного дебютанта, а самые наглые даже предпринимали попытки повлиять на его мнение, что он ненавидел больше всего.

Вот и сегодня утром ему доставили конверт с письмом некоей Энн Лурье, которая всеми силами пыталась убедить его в уникальном таланте своего сына. Дескать, сын у нее просто гениален, этакий непревзойденный флейтист современности, лауреат множества почетных премий и наград и все такое прочее. Короче говоря, самое обычное письмо, которых он получал великое множество, но на которые практически никогда не откликался.

Лэсситер брезгливо отшвырнул от себя письмо Энн Лурье и поморщился. Где был бы сейчас этот Пол Лурье, если бы его настырная мамаша не пробивала сыночку все эти премии и награды и не проталкивала его сквозь плотные и весьма небезопасные джунгли музыкального мира? Похоже, эта мадам и дальше будет размахивать своим острым мачете, прорубая сыну дорогу к известности и всеобщему признанию.

В десять часов телефон Лэсситера снова начал трезвонить как сумасшедший, действуя ему на нервы и порождая невольное желание вышвырнуть его из окна.

– Алло? Это Бернард Лэсситер? Вас беспокоит Энн Лурье. Надеюсь, вы получили мое письмо и уже прочитали его. Я близкая подруга Минны Харпер, которая, как вам, вероятно, известно, является членом правления Нью-Йоркского симфонического камерного…

– Да, миссис Лурье, – нетерпеливо перебил ее Лэсситер, – я действительно получил ваше письмо и даже прочитал его, но боюсь, ничем не могу помочь вашему сыну. Не в моих правилах брать интервью у музыканта до его дебюта.

С этими словами он отодвинул трубку от уха и стал просматривать свою последнюю статью, совершенно не слушая истерические вопли этой сердобольной мамаши, черт бы ее побрал. Пусть орет сколько ей вздумается.

– Хм… хм… хм… – хмыкал он в трубку время от времени, пока вдруг до его уха не донеслось знакомое имя. – Генриэтта Кадин? – удивленно переспросил он.

– Да, конечно, это моя мать, – послышалось в трубке. – Мой сын Пол не только унаследовал ее дарование, но и воспитывался с раннего детства при ее непосредственном участии. Если б вы знали, сколько сил она положила на то, чтобы привить мальчику любовь к музыке и выработать у него редкое чувство композиции!

Лэсситер призадумался. Родственные отношения этого молодого музыканта с некогда прославленной пианисткой были единственным интересным моментом во всей этой истории. Конечно, ничего сенсационного, но при желании получился бы весьма недурной материал. Лэсситер быстро пролистал свой настольный календарь, пытаюсь отыскать свободное время.

– Знаете, единственный день, когда мы можем встретиться, – среда на этой неделе. После обеда, разумеется.

– Чудесно, – не раздумывая согласилась Энн. – Приходите к обеду. Знаете, мы до сих пор живем в доме моей матери. Здесь же находится ее знаменитое пианино, библиотека и все, что она мне оставила.

Лэсситер положил трубку и недовольно поморщился. Как же ему надоели все эти блатные дела! Остается только надеяться, что у этих Лурье недурно готовят, иначе вечер можно считать потерянным.

Положив трубку, Энн облегченно вздохнула впервые за последние несколько недель. Она уже все продумала и даже позаботилась о меню изысканного обеда, который в основном будет состоять из итальянских блюд и итальянского вина. Все-таки жизнь идет своим чередом, и она не должна успокаиваться. Помимо столь важного для нее интервью с Лэсситером, уже есть договоренность с некоторыми журналистами и критиками, которые, в чем она нисколько не сомневалась, обеспечат ее сыну надежное информационное освещение премьеры. Кроме того, предполагается широкая наступательная реклама по радио и телевидению, что еще важнее.

Открыв записную книжку, Энн с головой ушла в свои пометки. Она должна во что бы то ни стало загрузить Пола всяческими обедами, ужинами, встречами, интервью и репетициями – пусть у него не останется ни единой свободной минуты, чтобы удовлетворять похотливые желания этой сучки. Николь даже понятия не имеет о том, что значит жить с профессиональным музыкантом и композитором. Еще пару месяцев безденежной жизни – и она на коленях приползет к своему Эдварду и будет молить его о пощаде.

– Эдвард! – почти истерически завопила Николь, следуя за ним в столовую. – Я не позволю, чтобы меня держали в неведении!

– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – невозмутимо ответил тот.

– Я говорю о своей первой выставке, когда Маршалл Фэйбер открыл свою галерею…

– Боже мой, это же было более двадцати лет назад! Неужели ты думаешь, что я должен помнить все подробности той выставки?

– Не все подробности, а тот факт, что Силверсмит купил мою статуэтку «Печаль». Меня сейчас интересует только одно: он действительно купил ее или ты подарил ее в качестве благодарности за участие в выставке? Эдвард, если ты действительно получил за нее тысячу баксов, то непременно должен помнить об этом. Мне нужна правда и только правда.

Эдвард опустился на стул и налил себе чашку кофе. – Его олимпийское спокойствие стало выводить ее из себя.

– Если я сказал, что он купил эту вещь, значит, так оно и есть, и мне нечего добавить к сказанному. И кроме того, надо заметить, что ты вторгаешься в частную жизнь и нарушаешь мой покой, что само по себе преследуется по закону. Ты оставила этот дом и не должна появляться здесь без соответствующего приглашения.

– Извини, – зарделась Николь, обескураженная неожиданной отповедью. – Я, конечно, виновата, но здесь осталась масса моих вещей, одежда и все такое… – Она умолкла, понимая, что ее слова кажутся ему глупыми и бессмысленными. Только сейчас она сообразила, насколько умен и хитер ее бывший муж. На каждый ее вопрос он отвечает спокойными и вместе с тем довольно резкими нападками на другом фронте и тем самым ставит ее в тупик. А она, как всегда, дает ему возможность направлять разговор в нужное и очень выгодное для него русло.

– Эдвард, пожалуйста, вспомни, при каких условиях ты отдал Силверсмиту мою статуэтку. Если ты воссоздашь ситуацию, то непременно вспомнишь подробности дела. Мне это очень важно.

Эдвард вскочил со стула и неожиданно побелел от гнева. У него даже рот перекосился от ярости.

– У меня есть масса других не менее интересных дел, которыми я займусь с большим удовольствием, чем воспоминаниями о черт знает каких временах! Почему я должен сейчас ломать голову над тем, что тебя интересует?

– По крайней мере ты должен помнить, что Энн Лурье пришла в тот день ко мне и увидела в студии тебя с Силверсмитом.

– Ничего подобного я вспомнить, к сожалению, не могу. Эта стерва просто с ума сошла в последнее время и может наплести тебе черт знает что! Она вообще на все способна, чтобы окончательно уничтожить тебя.

– Эдвард…

– Нет! Слышать больше ничего не хочу! – Он вперился в Николь холодными и злыми глазами. – И вообще, не хочу видеть тебя в этом доме и слышать твой голос до тех пор, пока ты не сообщишь, что согласна вернуться. Кстати, наш договор не будет длиться вечно. Имей это в виду, дорогая.

С этими словами Эдвард стал медленно подниматься вверх по лестнице, негодуя на себя за то, что дал ей возможность поймать его на крючок. Она так разозлила его, что он невольно выказал свои чувства и дал понять, что горько переживает разлуку с ней. Жаль, что все так получилось! Однако все его надежды на скорый конец этой невероятно нелепой связи постепенно рушатся. Эта глупая корова Лурье способна испортить ему всю игру. Она совсем выжила из ума и творит черт знает что в своей бессильной злобе!

Дверь Джулии была закрыта. Эдвард осторожно приоткрыл ее и заглянул внутрь. Дочь спала мертвым сном. Он успокоился и облегченно вздохнул. Несмотря на то что Джулия до сих пор с ним не общается, все же приятно, что по ночам она спит в своей постели.

Николь покинула квартиру и вышла на улицу, горько сожалея о том, что все эти годы не вникала в финансовые дела мужа. Он всегда говорил, что тратит все деньги на расходные материалы, но ее не покидало чувство, что все не так просто. Эдвард часто сыпал цифрами и постоянно ссылался на цены, но она не могла поверить, что он все это держал в голове. Нет, у него где-то должен быть своеобразный финансовый справочник, составленный специально для этой цели. Но где? Может быть, у него в офисе? Или в кабинете? Надо во что бы то ни стало отыскать этот документ, иначе она останется ни с чем.

Николь свернула за угол и подождала, когда Эдвард уйдет по делам, затем осторожно вернулась в квартиру и первым делом заглянула в комнату Джулии. Дочь безмятежно спала, и ей вдруг захотелось разбудить ее поцелуем в щеку, как она это делала раньше, когда Джулия была еще совсем малюткой. Но тогда прощай хитроумный план, да и дочь наверняка не обрадуется матери после всего случившегося.

В течение целого часа Николь шарила по ящикам письменного стола мужа и уже было отчаялась найти что-либо интересное, как вдруг в дальнем конце стола наткнулась на картотеку всей его коллекции с указанием цен и дат продажи. Там даже был особый список вещей, сделка по которым не состоялась по той или иной причине. К сожалению, в этих документах не было никакой информации о сделках пятилетней давности. И, только выходя из кабинета, Николь совершенно случайно открыла дверь стенного шкафа и увидела там что-то вроде архива. На самом верху находился ящик с обозначением периода 1955-1965 годов. Бумаги уже пожелтели от времени, но все цифры просматривались довольно отчетливо. Нескольких минут ей хватило, чтобы отыскать чек шестидесятого года, выписанный на имя Силверсмита. На нем значилось пять тысяч долларов, а в нижнем левом углу карточки было аккуратно выведено слово «Печаль».

Пол поначалу не обратил внимания на черный «роллс-ройс», припаркованный у подъезда, и заметил его, лишь когда его окликнули из окна автомобиля.

– Да? Что вам угодно? – рассеянно спросил Пол человека в соломенной шляпе и больших темных очках позади водителя.

– Лурье, я хотел бы поговорить с тобой. Пол подошел поближе.

– Сожалею, но мне кажется, мы не…

– Эдвард Харрингтон, – представился незнакомец и слабо улыбнулся. – Садись в машину.

Пол немного подумал, а потом забрался в просторный салон. Эдвард подал сигнал, и водитель тронулся с места. Какое-то время они ехали молча, и Пол уже нервно заерзал, не понимая, чем вызван интерес к его персоне со стороны бывшего мужа Николь. Похоже, он вознамерился окончательно разобраться со своей бывшей женой и именно поэтому почти похитил его у подъезда дома. Когда молчание затянулось до неприличия, Пол вдруг успокоился и решил не задавать никаких вопросов. Где-то на полпути к мосту Джорджа Вашингтона Эдвард приказал родителю свернуть на тихую улочку.

– Пожалуйста, отпусти мою жену, – начал он ровным холодным голосом, давая понять, что не намерен впадать в истерику, как Энн. – У меня нет никаких оснований сомневаться в искренности твоих чувств к Николь, но это все временно, насколько я понимаю. Поверь человеку зрелому и с большим жизненным опытом. Ваши взаимоотношения не могут длиться сколь-нибудь долго. А когда ты устанешь от нее и она уже не в состоянии будет выносить нищету и сплетни, вас постигнет страшное разочарование, но будет уже слишком поздно. Твоя карьера полетит ко всем чертям, я окончательно потеряю жену, а наша дочь никогда не смирится с потерей матери. – Эдвард снял темные очки, устало потер глаза, пристально посмотрел на собеседника и улыбнулся какой-то страдальческой улыбкой. – Я взываю к твоему чувству благородства и убедительно прошу вернуть мне украденную тобой жену.

В первую минуту Пол испытал жгучее желание нагрубить хозяину автомобиля, но потом взял себя в руки и решил продолжить навязанную ему игру в джентльменов.

– Дело в том, что жена не может быть предметом купли-продажи и тем более воровства. Мы с большим трудом пришли к решению соединить свою судьбу и не намерены отказываться от него. Словом, наши глубокие и совершенно искренние чувства друг к другу делают этот разговор бессмысленным.

Эдвард глубоко вздохнул и снова улыбнулся. Он как бы намекал Полу, что является человеком сдержанным и в высшей степени воспитанным, как и положено настоящему джентльмену.

– Лурье, если бы все мужчины так рано определялись в своих чувствах и в возрасте двадцати лет были готовы взять на себя всю ответственность за семью, то никаких бы разводов у нас не было и в помине. А вместе с ними люди забыли бы, что такое несчастье, разрушенные семьи и брошенные на произвол судьбы дети.

– Хочу напомнить вам тот очевидный факт, что не все мужчины одинаковы, – так же сдержанно изрек Пол. – Мой отец, к примеру, всегда любил одну и ту же женщину, хотя моя мать постоянно настаивала на разводе.

– Я тоже отношусь к той редкой категории мужчин, которые присягают на верность единственной любимой женщине. – В глазах Эдварда промелькнула грусть. – Мы с женой прожили вместе восемнадцать счастливых лет, но тут внезапно появился ты, увлек ее, обольстил и разрушил наш брак, который многим казался вечным.

– Нет, Харрингтон, вы вряд ли имеете право называть себя однолюбом, – ехидно заметил Пол, поворачиваясь к собеседнику. – О вас уже давно ходят легенды как о самом ненасытном бабнике. Вообще говоря, меня это не касается, но вы вынуждаете на крайности. Мне доподлинно известны ваши амурные похождения со студентками художественного колледжа. Думаю, что это только малая часть ваших завоеваний на любовном фронте.

Пол с торжествующим видом откинулся на спинку сипенья и посмотрел на сникшего Харрингтона, который вдруг нервно заерзал рядом.

– Ты уже успел сообщить об этом моей жене? – дрогнувшим голосом спросил Эдвард.

– Нет, – тотчас ответил Пол, – хотя искушение было велико. Это причинило бы ей боль, да и мне было бы непросто потом поддерживать в ней спокойствие и ощущение наконец-то обретенного счастья. Откровенно говоря, я никак не возьму в толк, как можно жить с женщиной, клясться ей в любви и в то же время постоянно изменять ей. Можете назвать такое поведение глупостью молодости, если угодно, но я считаю это пределом вероломства. Что же до меня, то я любил Николь еще с детских лет и с тех пор никогда не изменял своей любви. Надеюсь, что и в будущем этого не случится.

Эдвард снова заерзал и перешел в наступление:

– Твоя пресловутая любовь к ней объясняется прежде всего ее талантом, ее достижениями. Конечно, сейчас ты вправе восхищаться Ди Кандиа, а знаешь, как она этого Добилась? Просто я помогал ей все эти годы, поддерживал материально, покупал все необходимое для работы, купил Даже студию, в которой вы сейчас живете. Я делал все, чтобы она спокойно работала и ни в чем не нуждалась. Полагаю, все творческие личности должны иметь рядом Человека, который полностью берет на себя финансовые и материальные заботы. Разве не так относилась к тебе Твоя мать? Моя жена, Лурье, потрясающая и необыкновенно талантливая женщина, но незаметно для себя она превратилась в страшную эгоистку, совершенно не приспособленную к самостоятельной жизни. Ты думаешь, ей нравится, что во время работы ты пиликаешь на своей флейте и тем самым отвлекаешь ее от замысла? Как бы не так! Просто сейчас она еще терпит тебя, но придет время, и ты услышишь от нее все, что она думает по этому поводу.

– Ваша линия нападения чрезвычайно уязвима и абсолютно несостоятельна, – спокойно отреагировал Пол. – Мы уже в течение двух месяцев испытываем свои взаимоотношения и пока довольны результатами. – Посмотрев на противника, он понял, что переубедить того просто невозможно. Эдвард решительно настроен на борьбу и не отступит от своей цели ни при каких обстоятельствах. – Я так понимаю, вы решили бороться за жену до конца. Так вот, имейте в виду, что мы с Николь столь же полны решимости бороться за свое счастье. Даже если наша любовь слепа и глупа, как об этом говорят все знакомые, мы пойдем вместе до конца.

– Ах ты щенок! – внезапно взорвался Харрингтон, мгновенно утратив контроль над собой. – Ты еще будешь рассказывать мне о настоящей любви?! Да что ты в ней понимаешь?!

Я понимаю в ней больше, чем вы думаете, – спокойно возразил Пол, торжествуя победу. Наконец-то ему удалось вывести этого прожженного циника из себя. – Давайте говорить начистоту, отбросим всю эту старомодную чушь, вроде джентльменского кодекса чести. Вы откровенно ненавидите меня и готовы сделать все, чтобы разрушить с таким трудом обретаемое мной счастье. Прекрасно, мне нравится такой подход. По крайней мере все ясно. Мы с вами не способны вести цивилизованную беседу, так как являемся по определению естественными врагами. Я не могу простить вам того, что вы постоянно изменяли своей жене, хотя и тщательно скрывали от нее свои амурные похождения. И вообще я считаю, что вы любите ее не как женщину, а как носителя определенного таланта, который, кстати сказать, давал вам возможность неплохо на этом зарабатывать. Вы держали ее возле себя в качестве глупого и несмышленого ребенка, вынужденного Обращаться к вам за каждой копейкой…

– Это она тебе сказала? – чуть ли не заорал Эдвард.

– Нет, она никогда не говорит мне о подобных вещах.

– Так как же ты смеешь сочинять здесь свои безумные теории?..

– Это не теории, – тоскливо буркнул Пол. – Николь никогда бы не согласилась связаться со мной, если бы у вас все было нормально, если бы вы понимали друг друга, доверяли во всем и были бы абсолютно равноправны.

– Послушай, мальчик, ты сам не понимаешь, о чем говоришь! – снова не выдержал Эдвард. – Ты же маменькин сынок! Твоя мамаша носится с тобой как с писаной торбой и выполняет за тебя всю грязную работу, пока ты музицируешь в своей башне из слоновой кости. А ты вместо благодарности совращаешь ее лучшую подругу.

Пол брезгливо поморщился и яростно сверкнул глазами, крепко стиснув зубы.

– Вам не удастся опорочить нашу чистую любовь своими вульгарными выходками, мистер Харрингтон. Тот неподдельный восторг…

– Восторг! – хмыкнул Эдвард. – Да что ты вообще знаешь о восторге?! Я окрутил на своем веку столько женщин, что тебе и не снилось! Восторг – это единственное, что недоступно моей милой женушке, хотя временами она бывала весьма приятной. Мне всегда в жизни не хватало женственности и отзывчивости, что, собственно говоря, и вынуждало меня искать кого-нибудь на стороне. Именно женственности, мой дорогой. Моя жена привыкла только брать, брать и брать, ничего не давая взамен.

– А мне почему-то Николь все дает, дает и дает, ничего фактически не требуя взамен.

– Это все потому, что ты еще неопытен в подобных делах и даже не представляешь себе, что можно получить от полноценной и по-настоящему чувственной женщины. Думаешь, что если она затащила тебя в постель, то это уже любовь? Да она не может дать и десятой доли того, что дают другие женщины. Моя жена, да будет тебе известно, очень ленива во всем, что не касается непосредственно ее работы.

Пол невольно сжал кулаки, а лицо его исказилось от ненависти. С превеликим трудом сдержав себя, он сделал глубокий вдох и повернулся к Эдварду.

– Не такая уж и ленивая, если вы тратите столько сил, чтобы вернуть ее домой.

– Отпусти ее! – снова повторил тот с истеричной непреклонностью. – В этом мире полно молоденьких девушек твоего возраста…

– Многие из которых поочередно оказываются в вашей постели, – не без ехидства заметил Пол, ядовито ухмыляясь.

– Это совсем другое дело. Надеюсь, ты сам вскоре все поймешь. Юная девушка – это как сладкий привкус свежей спаржи…

– Господи Иисусе! – прошипел Пол, открывая дверцу машины.

– Постой, – остановил его Эдвард, положив руку на плечо. – Я бы хорошенько подумал на твоем месте, – угрожающим тоном предупредил он. – Твоя мамаша сходит с ума от горя и готова на всякую подлость. Ты и представить себе не можешь, что она тебе устроит…

– Она уже говорила с вами на этот счет? – сердито спросил Пол.

– Да, она приходила ко мне и высказывала свое возмущение, что вполне понятно и объяснимо. Не стоит даже винить ее в этом. Просто чудовищно…

– Но вы по-прежнему развлекаетесь со своими девочками. Разве не так?

– Это совсем другое дело.

– Еще бы! Мы с Николь, к примеру, любим другу Друга. А вы чем можете оправдать свое бесстыдное поведение?

– Ваше поведение не менее бесстыдно, чем мое, – продолжал упорствовать Эдвард. – Чем, собственно, вы отличаетесь от меня?

– Если я сейчас же не выйду из машины, то наш разговор закончится дракой. – С этими словами Пол выскочил наружу и громко хлопнул дверцей.

– Подумай хорошенько, – донеслось из машины, – а то в аду тебе пиликать на своей флейте!

– Это что, угроза?

– Не забывай, что ты живешь в моей студии.

– Ну, это еще надо доказать! – крикнул Пол в ответ. – Вы подарили студию своей жене, а подарок возврату не подлежит. Кроме того, вы фактически вышвырнули ее на улицу, что тоже может быть адекватно расценено судом. И вообще, вам наплевать на бывшую жену, которая имела все основания вас оставить.

– С таким подонком, как ты?

– С кем бы то ни было, – процедил сквозь зубы Пол и зашагал прочь.

Эдвард еще долго сидел в машине и размышлял над недавним разговором. Все получилось хуже, чем он предполагал. Пол не только не поддался на его уговоры, но и продемонстрировал невероятное упрямство. Теперь-то уж он точно расскажет Николь о его романах с девочками! Конечно, можно все отрицать, но былого преимущества у него уже не будет, это точно. Одна мысль о том, что жена по-прежнему будет находиться под влиянием этого молокососа, а он обречен на бездействие, бесила Харрингтона.

Теперь, даже если он вышвырнет их из студии, это уже не поможет. Более того, вполне вероятно, что они станут еще ближе друг другу.

Каждый раз, когда Эдвард представлял Николь в постели с этим негодяем, ему хотелось прострелить тому башку. Выходит, она действительно дает Полу нечто такое, в чем всегда отказывала ему. Что бы там Пол ни говорил, это похоже на правду, и потому Эдварду было так больно и обидно, что хотелось плакать от жалости к себе и от ненависти к этому безусому юнцу. Харрингтон так сильно ударил кулаком по отделяющему его от водителя стеклу, что рука тотчас посинела.

Гилфорд Силверсмит подошел к двери и, щелкнув замком, распахнул ее.

– Мисс Ди Кандиа? – неуверенно произнес он и попятился назад, не веря своим глазам.

Простите, что столь бесцеремонно врываюсь в ваш дом, – робко произнесла Николь, переступая порог. В далекие пятидесятые этот человек был намного моложе и только-только начинал свою карьеру в качестве эксперта произведений изобразительного искусства. Сейчас же это был знаменитый мэтр, авторитетный знаток прекрасного, к мнению которого прислушивались в самых высоких инстанциях. Его слово считалось последним в оценке достоинств той или иной работы, а пространные критические статьи в журналах всегда вызывали живой отклик читателей. А уж о многочисленных дилерах и коллекционерах и говорить не приходится: его мнение для них являлось самым авторитетным!

Николь вспомнила, что они с Эдвардом несколько раз видели Силверсмита на выставках или вечеринках, но никогда с ним не общались. Она слышала, что некоторое время назад он сочетался браком с какой-то важной персоной в области изобразительных искусств, и с тех пор была убеждена, что это был скорее брак по расчету, чем результат искренней и глубокой любви.

Силверсмит всегда был строг к художникам и скульпторам, но к произведениям Николь с самого начала относился с любовью, высоко ценил их и предрекал ей большое будущее.

Поприветствовав мэтра, она сразу же перешла к делу.

– Я всегда думала, что вы купили мою статуэтку за тысячу долларов, – сказала она, оглядывая его кабинет, – а тут неожиданно выяснилось, что мой муж вам ее просто подарил.

– Дорогая мисс Ди Кандиа, – начал тот, заметно насупившись, – я не могу так быстро вспомнить дела давно минувших дней. Конечно, я припоминаю, что такой разговор у меня с Эдвардом был, но подробностей уже не помню. По-моему, через некоторое время я продал ее какому-то немецкому коллекционеру.

Мистер Силверсмит, – настойчиво продолжала Николь, взяв себя в руки, – дело в том, что в дополнение к этой скульптуре Эдвард преподнес вам еще пять тысяч долларов. Смею предположить, что это было сделано для того, чтобы получить благосклонный отзыв о моих работах, представленных на выставках.

– Вы предполагаете или знаете наверняка? Ну хорошо, давайте присядем и во всем разберемся. Разумеется, я отвергаю все ваши предположения и буду делать это при любых обстоятельствах. Что же касается ваших работ, то я всегда был справедлив и честен в своих оценках. Думаю, на этом мы можем завершить наш разговор.

Николь полезла в сумку и вынула оттуда фотокопию чека с указанием названия работы и суммы.

Мэтр долго смотрел на копию, а потом поднял глаза.

– Если у вас есть оригинал этого документа, то какого черта вы приперлись ко мне?

– Прошу меня простить, – проговорила Николь, опустив глаза, – но на это есть свои причины. Теперь я понимаю, насколько наивной и глупой была в те годы.

– Вот именно – наивной и глупой, – охотно согласился с ней Силверсмит. – А что вы намерены делать с этим документом?

– Ничего, – тихо ответила она и посмотрела на старика, который в эту минуту выглядел слегка обеспокоенным. – Мне только хотелось бы знать, как вы в действительности относитесь к моему творчеству.

Морщины на его напряженном лице тотчас разгладились, а глаза повеселели. Он понял, что она не собирается его шантажировать, а просто пытается потешить свое самолюбие.

– Ну хорошо, я расскажу все, как было. Харрингтон пришел ко мне и принес слайды. Мне понравилось то, что я увидел, но он запросил за ваши работы непомерно высокую цену. Я тогда уже понял, что он влюблен в вас, но при этом не упустит случая заработать на продаже ваших произведений. Конечно, я пообещал оказать ему содействие, но он не ограничился этим и предложил мне небольшую статуэтку и пять тысяч долларов в придачу за организацию благоприятного отзыва на выставке. Правда, речи об этом напрямую не было, но мы понимали друг друга с полуслова. А мне в это время позарез нужны были деньги, и потому я не стал отказываться от выгодной сделки.

Силверсмит замолчал и скривил губы в презрительной ухмылке.

– Если хотите знать, это был самый трудный период в моей жизни. Мне приходилось экономить каждый цент, чтобы расплатиться с долгами. Впрочем, это уже неинтересно. Так вот, Харрингтон предложил мне деньги, в которых я жутко нуждался, а поскольку я не слишком уж щепетилен в подобных делах…

– Не щепетилен? – переспросила Николь.

– Ну да, конечно. – Он подошел к двери и остановился. – Знаете, я никогда не принял бы от кого бы то ни было произведение искусства, если бы оно мне не понравилось.