"Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет" - читать интересную книгу автора (Ффорде Джаспер)

Глава 5 Пропавшие автостопщики

Я открыла глаз. Затем другой. Над холмами Мальборо вставал теплый летний день. Легкий ветерок принес тонкий аромат жимолости и дикого тимьяна. Воздух был теплым, заходящее солнце тронуло красным пухлые облачка. Я стояла на обочине дороги где-то в сельской местности. С одной стороны ко мне подъезжал одинокий велосипедист. А с другой стороны дорога терялась в далеких полях, где мирно паслись овцы. Если таков мир иной, значит, большинству из нас нечего беспокоиться и церковь, в конце концов, поставляет не полную туфту.

– Тсссс! – шепнул кто-то совсем рядом.

Я обернулась и увидела человека, прячущегося за огромным рекламным щитом «Голиафа», на котором значилось: «Покупаете два рояля – третий бесплатно!»

– Папа?

Отец потянул меня к себе за рекламный щит.

– Не торчи тут словно туристка, Четверг! – отрезал он. – Как будто хочешь, чтобы тебя увидели!

– Привет, папа!

Я радостно обняла его.

– Привет-привет, – рассеянно отозвался он, окидывая взглядом дорогу, сверяясь с хронометром на запястье и бормоча: – Важное случается, покуда времена вращаются…

Для меня отец – нечто вроде странствующего во времени рыцаря, но для Хроностражи он самый настоящий преступник. Он выбросил свой жетон и отправился странствовать семнадцать лет назад, когда его расхождения с руководством Хроностражи во взглядах на историю и нравственность закончились открытым конфликтом. К сожалению, в результате этого конфликта он, по сути дела, перестал существовать во всех смыслах этого слова: Хроностража прервала его зачатие в 1917 году, вовремя постучав в двери его родителей. Однако папа каким-то непостижимым образом по-прежнему жил, и мы с моими братьями все-таки появились на свет. Папа любил повторять: «Все куда запутаннее, чем мы полагаем».

Он немного подумал и сделал несколько заметок огрызком карандаша на обратной стороне конверта.

– Кстати, как поживаешь? – спросил отец.

– По-моему, меня только что случайно застрелил ТИПА-снайпер.

Он расхохотался, но внезапно осекся, поняв, что я не шучу.

– Боже мой! Какая у тебя бурная жизнь! Но не бойся. Ты не можешь умереть, пока живешь, а ты только начала жить. Что нового дома?

– На моей свадебной вечеринке откуда ни возьмись появился офицер Хроностражи, все хотел знать, где ты.

– Лавуазье?

– Да. Ты его знаешь?

– Думал, что знаю, – вздохнул отец. – Мы были напарниками почти семьсот лет.

– Он уверял, что ты очень опасен.

– Не более, чем всякий, кто осмеливается говорить правду. Как мама поживает?

– Хорошо, но ты мог бы уладить это недоразумение с Эммой Гамильтон.

– Мы с Эммой… то есть леди Гамильтон… просто друзья. Между нами ничего нет, клянусь!

– Вот сам ей это и скажи.

– Я пытаюсь, но ты же знаешь, какой у нее характер. Стоит мне только упомянуть, что я побывал где-то в начале девятнадцатого века, и она сразу же лезет в бутылку!

Я огляделась по сторонам.

– Где мы?

– В лете семьдесят второго года, – ответил отец. – На работе все в порядке?

– Мы нашли тридцать третью пьесу Шекспира.

– Тридцать третью? – удивился папа. – Странно. Когда я отнес все пьесы тому актеришке Шекспиру для распространения, там было всего восемнадцать.

– Может, актеришка Шекспир сам начал писать? – предположила я.

– Черт побери, а ты права! – воскликнул он. – Способный парень, я это тогда же понял! Скажи, сколько сейчас комедий?

– Пятнадцать.

– Но я-то давал ему только три. Наверное, они оказались так популярны, что он принялся сочинять сам!

– Тогда понятно, почему все эти комедии так похожи друг на друга, – добавила я. – Чары, совершенно неотличимые близнецы, кораблекрушения…

– …герцоги-узурпаторы, мужчины, переодетые женщинами, – подхватил отец. – Может, ты и права.

– Минуточку! – начала было я, но отец, ощутив мое беспокойство сквозь массу на первый взгляд невозможных парадоксов своей работы в потоке времени, жестом заставил меня замолчать.

– Когда-нибудь ты все поймешь, и все окажется совсем не таким, каким представляется сейчас.

Наверное, вид у меня был идиотский, поскольку он снова посмотрел на дорогу, прислонился спиной к рекламному щиту и продолжил:

– Запомни, Четверг: научная идея, как и любая мысль – будь то религиозная, или философская, или еще какая, – всего лишь мода, только долгоживущая. Нечто вроде рок-группы.

– Научная мысль – вроде рок-группы? И как прикажешь это понимать?

– Ну, группы появляются все время. Они нам нравятся, мы покупаем диски, постеры, смотрим их по телевизору, творим кумиров, пока…

– …не появляется следующая рок-группа?

– Именно. Аристотель – рок-группа. Очень хорошая, но всего лишь шестая или седьмая. Он оставался кумиром, пока не появился Исаак Ньютон, но и Ньютона сместила с пьедестала следующая рок-группа. Те же прически, но другие движения.

– Эйнштейн, да?

– Да. Улавливаешь смысл?

– Значит, наш образ мыслей всего лишь каприз моды?

– Именно. Трудно представить себе новый образ мыслей? Попытайся. Пропусти тридцать-сорок рок-групп после Эйнштейна. Из далекого будущего Эйнштейн покажется нам человеком, уловившим отблеск истины и написавшим одну прекрасную мелодию и семь позабытых альбомов.

– Ты к чему это, пап?

– Да я уже почти закончил. Представь себе рок-группу, такую замечательную, что тебе больше ни на какую другую и смотреть не захочется и никакую другую музыку слушать тоже.

– Трудно вообразить. Но можно.

Он дал мне несколько минут на осознание.

– Вот когда у нас появится такая рок-группа, дорогая моя, все, над чем мы ломали голову, станет кристально ясным и мы сами посмеемся над собой – как это мы не додумались раньше!

– Точно?

– Конечно. И знаешь, что во всем этом самое лучшее? Это чертовски просто!

– Понятно, – с некоторым сомнением ответила я. – И когда же появится эта замечательная рок-группа?

Папа вдруг посерьезнел.

– Вот потому-то я и здесь. Может, и никогда, хотя это было бы весьма некстати в великом ходе вещей, уж поверь мне. Видишь велосипедиста на дороге?

– Да.

– Так вот, – сказал он, сверяясь с большим хронографом на руке, – через десять минут он погибнет – его собьет машина.

– И что? – спросила я, понимая, что чего-то не улавливаю.

Он украдкой огляделся по сторонам и понизил голос.

– Похоже, здесь и сейчас произойдет ключевое событие, которое поможет нам предотвратить уничтожение всей жизни на планете!

Я посмотрела ему прямо в глаза. Отец был серьезен.

– Ты ведь не шутишь?

Он покачал головой.

– В декабре тысяча девятьсот восемьдесят пятого года – вашего тысяча девятьсот восемьдесят пятого года – по какой-то непонятной причине вся органическая материя в мире превратится… вот в это.

Он достал из кармана пластиковый пакет. В нем подрагивала густая непрозрачная розовая слизь. Я взяла пакетик и встряхнула его, с любопытством разглядывая содержимое, и тут мы услышали громкий визг шин и глухой удар. Мгновением позже перед нами приземлились изломанное тело и покореженный велосипед.

– Двенадцатого декабря в двадцать тридцать плюс-минус пару секунд вся органическая материя на этой планете – все растения, насекомые, рыбы, птицы, млекопитающие и три миллиарда человек – начнут превращаться вот в это. Это конец. Конец жизни, и та рок-группа, о которой я тебе говорил, никогда не появится. Проблема в том, – продолжал он, но тут хлопнула дверь машины, и мы услышали топот, все ближе и ближе, – что мы не знаем почему. Хроностража сейчас не занимается работами в будущем.

– Но почему?

– Да все воюют за улучшение условий труда. Бастуют, требуя сокращения рабочих часов. Не уменьшения их количества, пойми правильно; просто они хотят, чтобы те часы, когда они работают, получались… гм… короче.

– Значит, пока те, кто работает в будущем, бастуют, мир может погибнуть и все умрут, включая их самих? Они что, спятили?

– С точки зрения забастовки, – сказал отец, нахмурив брови и примолкнув на мгновение, – стратегия неплоха. Надеюсь, они успеют вовремя выработать новое соглашение.

– А если нет, то мы узнаем об этом, когда мир начнет загибаться? – саркастически заметила я.

– Да придут они к какому-нибудь соглашению, – улыбнулся отец. – Споры вокруг ставок за укороченные дни длятся уже двадцать лет, – легко тратить время, когда его у тебя навалом.

– Хорошо, – вздохнула я, стараясь не слишком глубоко вникать в причины забастовок ТИПА-12. – Мы-то что можем сделать для предотвращения этой катастрофы?

– Глобальные катастрофы – как круги на воде, Душистый Горошек. Всегда есть эпицентр – место в пространстве и времени, где все началось, пусть даже с чего-то безобидного.

Постепенно до меня начало доходить. Я огляделась по сторонам. Стоял летний вечер. Птицы радостно чирикали, и в небе не было ни облачка.

– Эпицентр – здесь?

– Именно так. Не похоже, да? Я проверил миллиарды временных моделей, и результат один и тот же: что бы ни случилось здесь и сейчас, это каким-то образом связано с возможностью предотвратить катастрофу. А поскольку гибель велосипедиста – единственное событие на протяжении многих часов и в прошлом, и в будущем, именно она и является ключевым событием. Велосипедист должен выжить, чтобы жизнь на этой планете продолжалась!

Мы вышли из-за рекламного щита и столкнулись нос к носу с водителем, молодым человеком в расклешенных брюках и черной кожаной куртке. Он явно пребывал в панике.

– О господи! – воскликнул он, глядя на искалеченное тело у своих ног. – О господи! Неужели он?..

– Пока да, – ответил отец так же спокойно и невозмутимо, как обычно набивал свою трубку.

– Надо вызвать «скорую». – От волнения бедняга заикался. – Может быть, он еще жив!

– Как бы то ни было, – продолжал отец, не обращая на водителя никакого внимания, – велосипедист либо что-то сделает, либо чего-то не сделает, и это ключ ко всей этой дурацкой неразберихе.

– Понимаете, я же не гнал! – торопливо оправдывался водитель. – Ну, может быть, на секунду прибавил скорость, на секунду всего лишь…

– Погоди! – воскликнула я, немного сбитая с толку. – Ты же побывал дальше тысяча девятьсот восемьдесят пятого года, па! Ты сам говорил!

– Знаю, – мрачно ответил отец, – но лучше выяснить все до конца.

– Просто солнце низкое, – не унимался водитель, – а он тут возьми да и выскочи прямо передо мной!

– Стремление уйти от чувства вины – особый синдром, характерный для мужчин, – объяснил отец. – Признан медицинской наукой в две тысячи пятьдесят четвертом году.

Папа взял меня за руку, на нас обрушились яркие вспышки света и шум, и мы перенеслись на полмили в том направлении, откуда приехал велосипедист, и на пять минут в прошлое. Велосипедист проехал мимо и весело помахал нам рукой.

Мы помахали в ответ и проводили его взглядом.

– Ты не остановишь его?

– Пытался. Не помогает. Я украл у него велосипед, так он взял у друга. Не обращает внимания на знаки объезда, и даже карточный выигрыш его не задержал. Я все перепробовал. Время – это связующая субстанция пространства, Четверг, а нам надо его развязать: попытайся силой переломить ход событий, и в результате они разнесут тебе лоб, точно пуля с пяти шагов кочан капусты. Мне подумалось, может, тебе повезет больше? Лавуазье меня наверняка уже засек. Через тридцать восемь секунд появится машина. Перехвати ее и постарайся что-нибудь сделать.

– Подожди! А что будет со мной потом?

– Когда спасем велосипедиста, я заберу тебя отсюда.

– И куда ты меня вернешь? – вдруг спросила я. Мне не хотелось возвращаться в то мгновение, откуда он меня выдернул. – Под пулю ТИПА-снайпера, пап? Ты забыл? А не мог бы ты вернуть меня, скажем, на полчаса раньше?

Он улыбнулся и подмигнул мне.

– Передай маме, что я ее люблю. Спасибо за помощь. Но время не ждет, и мы…

И он исчез, растворился в воздухе прямо у меня на глазах. Я мгновение помедлила, а затем замахала рукой приближающемуся «ягуару». Машина притормозила, остановилась, водитель, не подозревающий о грядущем несчастном случае, улыбнулся и предложил меня подвезти.

Ни слова не говоря, я нырнула внутрь, и мы с ревом рванули с места.

– Только утром эту старушку купил, – бормотал водитель скорее себе под нос, чем обращаясь ко мне. – Три и восемь десятых литра и тройной гоночный карбюратор. Шестицилиндровая пантерочка – прелесть моя!

– Эй, там велосипедист, – сказала я, когда мы проехали поворот.

Водитель дал по тормозам и умудрился не зацепить человека на двухколесном транспорте.

– Чертовы велосипедисты! – рявкнул он. – Угроза и себе, и окружающим! А вам куда, девушка?

– Я… я к отцу в гости, – сказала я, практически не покривив душой.

– А где он живет?

– Да везде.

– Похоже, рация сдохла, – сообщил Безотказен, повозившись с микрофоном и настройками. – Странно.

– Не более странно, чем две лопнувшие шины подряд, – отозвалась я, подходя к телефонной будке поблизости и забирая билет на воздушный трамвай.

– Что ты там нашла? – спросил Безотказэн.

– Билет на воздушный трамвай, – медленно ответила я, кладя трубку на место. В памяти зашевелились смутные образы чего-то полузабытого. – Я сяду на ближайший: в опасности неандерталец.

– Откуда ты знаешь?

– Скажем так, дежавю. Что-то должно произойти, и я в этом замешана.

Покинув ошарашенного напарника, я бросилась на станцию, показала билет контролеру и поднялась по стальным ступеням на платформу в пятидесяти футах над землей. Двери вагона с шипением открылись, и я вошла внутрь, на сей раз в точности зная, что делать.