"Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет" - читать интересную книгу автора (Ффорде Джаспер)

Глава 21 «Дез Ар Модерн де Суиндон»-85

Я забрала машину со штрафной стоянки, подписав чек, который наверняка не смогу оплатить, поехала домой, перекусила и приняла душ, а потом отправилась в Уорнборо на первую выставку «Дез Ар Модерн де Суиндон», организованную Джоффи. Он просил меня позвать коллег, дабы придать начинанию солидности, поэтому я рассчитывала увидеть там кое-кого с работы. Даже Корделию пригласила, с которой, надо признаться, бывало весело, пока она не принималась строить из себя крутого пиарщика. Художественная выставка проводилась в храме Всемирного Стандартного Божества в Уорнборо, и открывал ее Фрэнки Сервелад. Открытие состоялось за полчаса до моего приезда. Когда я вошла, там собралось уже довольно много народу. Все скамьи убрали, и художники, критики, пресса и потенциальные покупатели толпились вокруг эклектичного собрания произведений искусства. Я цапнула бокал вина с подноса у проходившего мимо официанта, потом вдруг вспомнила, что пить мне нельзя, жадно вдохнула винный аромат и поставила бокал на место. Джоффи, очень эффектно смотревшийся в смокинге и рубашке с воротничком-стойкой, едва завидев меня, бросился навстречу, улыбаясь во весь рот.

– Привет, Дурында! – Он горячо обнял меня. – Молодец, что выбралась. Ты знакома с мистером Сервеладом?

Не дожидаясь ответа, он потащил меня к пухлому человечку, одиноко стоявшему в углу. Брат наскоро представил меня и удрал. Фрэнки Сервелад вел программу «Назови этот фрукт!» и в жизни походил на жабу куда больше, чем на телеэкране. Казалось, он вот-вот молниеносно высунет длинный липкий язык и поймает зазевавшуюся муху, но тем не менее я вежливо улыбнулась.

– Мистер Сервелад?

Он взял мою протянутую руку своей влажной ладонью и крепко пожал.

– Польщен! – хрюкнул он, пытаясь заглянуть мне в декольте. – Жаль, нам так и не удалось убедить вас поучаствовать в моем шоу, но, наверное, вы все равно рады познакомиться со мной лично.

– Как раз наоборот, – заверила я его, вырывая руку.

– А! – сказал Сервелад, улыбаясь в полном смысле слова до ушей. Я даже испугалась, не отвалится ли у него макушка. – Тут у входа мой «роллс-ройс» припаркован. Не желаете прокатиться?

– Лучше пожую ржавых гвоздей, – ответила я.

Но это его вовсе не обескуражило. Он еще шире расплылся в улыбке и сказал:

– Жаль, что такие мощные клаксоны зря пропадают, мисс Нонетот.

Я уже наладилась съездить ему по физиономии, но в этот момент решила вмешаться Корделия Торпеддер.

– Снова за старое, Фрэнки?

Сервелад скривился.

– Чтоб тебя, Дилли, ты мне всю песню испортила!

– Пошли, Четверг, тут полно идиотов покруче, не стоит на этого время тратить.

Торпеддер сменила ярко-розовый костюм на более скромный, но все равно могла засветить пленку с сорока ярдов. Она взяла меня за руку и подвела к одному из произведений искусства.

– А ты порядком поводила меня за нос, Четверг, нечего сказать, – проворчала она. – Десять минут уделить не могла?

– Прости, Дилли. Появилось срочное дело. Где твои гости?

– Ну, – протянула в ответ Корделия, – они оба собирались играть в «Ричарде III» в «Рице».

– Собирались?

– Но опоздали к началу. Очень прошу, встреться с ними завтра.

– Попытаюсь.

– Хорошо.

Мы подошли к маленькой группке. Известный художник представлял благоговейно внимающей публике свою последнюю работу. Публика в основном состояла из критиков, делавших какие-то пометки на полях каталогов. Причем все как один были в черных костюмах без воротника.

– Итак, – произнес один из критиков, глядя на картину сквозь очки в форме полумесяца, – расскажите нам о своем творческом замысле, мсье Дюшан2924.[21]

– Я назвал этот арт-объект «Безликая внутренняя сущность», – тихо заговорил молодой художник, сцепив кончики пальцев и стараясь не встречаться ни с кем взглядом.

Облаченный в длинный черный плащ, он носил бачки, подстриженные так, что при резком повороте головы наверняка выколол бы соседу глаз.

Юноша продолжал:

– В моем арт-объекте, как в жизни, символически отражаются многочисленные слои условностей и ограничений, которыми стесняет и парализует нас сегодняшнее общество. Его внешний слой символизирует защищающий нас снаружи твердый панцирный экзоскелет – жесткий, но тонкий и даже ломкий, а под ним таятся мягкие слои таких же очертаний и почти такой же толщины. Погружаясь вглубь, можно обнаружить множество различных оболочек, каждая из которых тоньше, но не мягче предыдущей. Конец путешествия будет ознаменован слезами, а достигнув центра, мы поймем, что там почти пусто и схожесть внутренних слоев с внешней оболочкой в каком-то смысле иллюзорна.

– Это же луковица, – громко сказала я.

Зрители и искусствоведы онемели от изумления, воцарилась тишина. Некоторые критики посмотрели на меня, потом на Дюшана2924, потом на луковицу.

Я надеялась, кто-нибудь из критиков произнесет нечто вроде: «Спасибо, что обратили на это наше внимание. Мы чуть было не выставили себя круглыми идиотами», – но как бы не так. Они просто спросили:

– Это правда?

Судя по ответу мсье Дюшана2924, предложенная формулировка соответствовала скучной фактической истине, но никоим образом не передавала предметно-изобразительную глубину его творения, и, словно для того, чтобы подчеркнуть свою мысль, он извлек из недр плаща луковую косицу и добавил:

– А теперь я хотел бы показать вам еще один арт-объект. Я назвал его «Безликая внутренняя сущность-два (групповая инсталляция)». Арт-объект представляет собой группу концентрических трехмерных предметов, расположенных вокруг устойчивого ядра…

Корделия оттащила меня от критиков, с любопытством вытянувших шеи, чтобы получше рассмотреть инсталляцию.

– От тебя сегодня одни неприятности, Четверг, – улыбнулась Торпеддер. – Идем, хочу кое с кем тебя познакомить.

Она представила меня молодому человеку в безупречном костюме и с безупречной стрижкой.

– Это Гарольд Гибкинсон, – сказала Корделия. – Агент Лолы Вавум и большая шишка в киноиндустрии.

Гибкинсон с благодарностью пожал мне руку и заявил, что обалденно рад со мной познакомиться.

– Вашу историю просто необходимо поведать широкой публике, мисс Нонетот, – восторженно продолжал юноша, – и Лола мечтает об этой роли.

– О нет, – торопливо ответила я, сообразив, к чему он клонит. – Нет-нет. Никогда.

– Выслушай Гарри, Четверг, – взмолилась Корделия. – Он из тех агентов, кто может заключить очень выгодную для тебя сделку и фантастически поднять популярность ТИПА-Сети. И будь уверена, твои пожелания и мнения будут учтены в сценарии вплоть до мельчайших деталей!

– Фильм? – недоверчиво переспросила я. – Вы что, спятили? «Шоу Эдриена Выпендрайзера» видели? ТИПА с «Голиафом» обглодают ваш сценарий до костей!

– Но мы подадим фильм как фантастический, мисс Нонетот, – объяснил Гибкинсон. – Даже название придумали: «Дело Джен, или Эйра немилосердия». Как вам?

– По-моему, вы оба чокнутые. Прошу прощения.

Я оставила Корделию и Гибкинсона шепотом плести интриги и направилась к Безотказэну, который пялился на мусорный контейнер, набитый бумажными стаканчиками.

– Они хотят сказать, что это произведение искусства? – спросил он. – Это же точь-в-точь мусорное ведро!

– Это и есть мусорное ведро, – ответила я. – Потому оно и стоит рядом с фуршетным столиком.

– Ох! – ошеломленно выдохнул мой напарник, а затем поинтересовался, как прошла пресс-конференция. – Ган борется за голоса, – резюмировал он, выслушав мой отчет. – Оно и понятно. За сто миллионов можно купить хорошее эфирное время для саморекламы, но, отдав «Карденио» обществу, он получит голоса шекспирианцев, а эту группу избирателей ни за какие коврижки не купишь.

Об этом я не подумала.

– Что-нибудь еще?

Безотказэн развернул листок бумаги.

– Да. Вот, пытаюсь понять, в каком порядке завтра вечером выдавать со сцены анекдоты.

– Сколько тебе дали времени?

– Десять минут.

– Дай посмотреть.

Он попытался обкатать свое выступление на мне, но я уклонилась под предлогом соблюдения чистоты эксперимента. Самому Просту все анекдоты казались несмешными, хотя он понимал, в чем соль.

– Начать можно с пингвина на льдине, – сказала я, изучая список, пока Безотказэн делал заметки, – затем перейти к домашней сороконожке. Потом попробуй белую лошадь в пабе и, если сработает хорошо, переходи к черепахе, на которую напали улитки, только смотри, говори с выражением. Затем переходи к собакам в приемной ветеринара и заканчивай тем, который про встречу с гориллой.

– А как же лев и бабуин?

– Хороший анекдот. Можно вместо белой лошади, если сороконожка не сработает.

Безотказэн сделал пометку.

– Сороконожка… не… сработает. Понял. А как насчет охотника и медведя? Я рассказал его Виктору, он так фыркнул – аж всего меня чаем облил.

– Оставь на закуску. Он длинный, три минуты, но не торопись, пусть напряжение растет. И опять же, если публика будет немолодая и консервативная, то я бы отказалась от медведя, бабуина и собак, а вместо них включила бы волкодава и скакунов или два «роллс-ройса».

(№№№№№№№№№№№текст погрызен№№№№№№№№№№№№№№№№№№)

– Бутербродик, дорогая моя?

Мама протянула мне тарелку.

– А с креветками больше нет?

– Сейчас посмотрю.

Я проводила ее в ризницу, где она и еще несколько представительниц Женской федерации готовили еду.

– Мам, а мам, – начала я, направляясь следом за ней в уголок, где абсолютно глухая миссис Хиггинс раскладывала по тарелкам салфеточки, – мне надо с тобой поговорить.

– Я занята, сердечко мое.

– Это очень важно.

Она оставила работу, отложила все в сторону и отвела меня подальше, к изъеденной временем каменной статуе, долженствующей изображать последователя святого Звлкикса.

– И что у тебя за дело такое, даже важнее канапе, о дочь моя Четверг?

– Ну, – начала я, не зная, как бы все это сформулировать, – помнишь, ты сказала, что хочешь стать бабушкой?

– Ах это, – рассмеялась она и собралась вставать. – Я давно заметила, что в булочке есть изюминка, только все ждала, когда ты сама мне расскажешь.

– Минуточку! – Я почувствовала себя обманутой. – Тебе же полагается восхититься и разрыдаться!

– Да я уже порыдала, дорогая моя. Могу я задать нескромный вопрос: а кто отец?

– Надеюсь, мой муж. И прежде чем ты задашь следующий вопрос, я отвечу: его устранила Хроностража.

Она притянула меня к себе и горячо обняла.

– Это я могу понять. Ты встречаешься с ним, как я с твоим отцом?

– Нет, – печально ответила я. – Он живет только в моей памяти.

– Бедняжка! – воскликнула моя мама, снова обнимая меня. – Но возблагодари Бога даже за эту малость – ты хотя бы помнишь его. Многие из нас и того лишены. Просто смутно чувствуют, будто в прошлом у них что-то было… Тебе надо как-нибудь вечерком сходить со мной в Общество анонимных утратотерпцев. Поверь, утраченных куда больше, чем ты можешь себе представить.

Я никогда не говорила с мамой о том, как устранили моего отца. Все ее друзья списывали нас с братьями на грешки маминой бурной юности. Моя высоконравственная родительница воспринимала это не менее болезненно, чем потерю отца. Но мне не хотелось принадлежать ни к одной организации, в названии которой фигурирует слово «анонимный», поэтому я решила немного сменить тему.

– Откуда ты узнала о моей беременности? – спросила я, когда она накрыла мою ладонь своей и ласково улыбнулась.

– Да это же на милю видно. Ты ешь, как волк, и все время смотришь на детишек. Когда на прошлой неделе приехал маленький племянник миссис Сардинос, ты его просто с колен не спускала.

– А что, раньше я вела себя по-другому?

– Никакого сравнения нет. И грудь у тебя пополнела – это платье никогда так хорошо на тебе не сидело. Когда рожать будем? В июле?

Я замолчала. При мысли о неизбежности материнства меня охватило уныние. Когда я впервые узнала о том, что у меня будет ребенок, рядом со мной был Лондэн и все казалось куда проще.

– Мам, а что, если я окажусь плохой матерью? Я же ничего не знаю о детях. Я всю жизнь ловила преступников. Могу с закрытыми глазами разобрать винтовку М-16, сменить мотор в броневике и попасть в монетку с тридцати ярдов восемь раз из десяти. Боюсь, колыбелька у камина – это не по мне.

– Я тоже так думала, когда носила вас, – призналась мама, ласково улыбаясь. – Не зря же я скверно готовлю. Прежде чем познакомиться с твоим отцом и родить тебя и твоих братьев, я служила в ТИПА-3. Да и сейчас порой им помогаю.

– Значит, на самом деле вы с ним познакомились не во время поездки в Портсмут? – медленно проговорился, не уверенная, хочу ли услышать то, что сейчас услышу.

– Да нет же. Это было совсем другое место.

– ТИПА-3?

– Если я тебе скажу, ты ни за что не поверишь, значит, и говорить не стоит. Но пойми одно: в свое время я была счастлива иметь детей. Несмотря на ваши бесконечные детские ссоры и подростковые перебранки, это было замечательно. Когда погиб Антон, мое счастье немного померкло, но в целом быть матерью все равно лучше, чем ТИПА-агентом. – Она на мгновение умолкла. – Но я, как и ты, опасалась, что не готова, что буду дурной матерью. И как я справилась?

Она посмотрела на меня и мягко улыбнулась.

– Прекрасно, мам.

Я крепко обняла ее.

– Я помогу тебе, чем смогу, радость моя, только сразу скажу: никаких пеленок и горшков, и не приглашай меня сидеть с младенцем по вечерам во вторник и в четверг.

– ТИПА-3?

– Нет, – поправила мама. – Бридж и кегли.

Она протянула мне платок, и я промокнула глаза.

– Все будет хорошо, милая моя.

– Спасибо, мама.

И она заторопилась к бутербродам, пробормотав, что ей еще целую ораву кормить. Я с улыбкой смотрела ей вслед. Я думала, что знаю свою мать, а оказалось, что нет. Дети редко знают своих родителей.

– Четверг! – воскликнул Джоффи, когда я вышла из ризницы. – На фиг ты тут нужна, раз ничего не делаешь? Если познакомишь этого богатенького Гибкинсона с неандертальским художником Зорфом, буду весьма тебе признателен. О господи! – пробормотал он, уставившись на дверь. – Это же Обри Буженэн!

Так и было. Мистер Буженэн, капитан суиндонской крокетной команды, невзирая на недавний скандал с шимпанзе, как ни в чем не бывало блистал на презентациях и вернисажах.

– А шимпанзе-то он с собой взял? – полюбопытствовала я, но Джоффи пронзил меня гневным взглядом и бросился пожимать Обри руку.

Торпеддер и Гибкинсон обсуждали работы валлийского художника-минималиста Тегвина Ведимедра, тяготевшего к такому минимализму, что его картин вообще не было видно. Они смотрели на голую стену с крюком для картины.

– И что это, по-твоему, значит, Гарри?

– Да ничего не значит, Корди, но это совершенно особое «ничего». Сколько она стоит?

Корделия склонилась к ценнику.

– Она называется «Сверхсатира» и стоит тысячу двести фунтов. Копейки. А вот и Четверг! Ну как, не передумала насчет фильма?

– Ага, щас. А вы не знакомы с неандертальским художником Зорфом?

Я подвела их к кучке людей, столпившихся вокруг Зорфа. Он пригласил нескольких друзей, я узнала Брекекекса из ТИПА-13.

– Добрый вечер, Брекекекс.

Он вежливо кивнул и представил меня молодому неандертальцу в рабочем комбинезоне, густо заляпанном разноцветными пятнами краски.

– Добрый вечер, Четверг, – ответил адвокат. – Это наш друг Зорф.

Молодой неандерталец пожал мне руку, а я представила им Корделию и Гарри.

– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?

– Разве не понятно? – ответил неандерталец.

– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?

– Нет.

– Закат?

– Нет.

– Ячменное поле?

– Нет.

– Сдаюсь.

– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине Ван Гога – всего лишь неумело изображенное поле. Единственные художники сапиенсов, которых мы понимаем, это Кандинский и Поллок. Они говорят на нашем языке. Наша живопись – не для вас.

Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.

– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.

Киношник уставился на холст и завращал глазами.

– Это…

– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.

Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.

– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.

– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?

Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.

– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.

Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.

– Что ты там нарисовала? – спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.

– Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, – призналась она, – но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?

– Все так же, – мрачно ответила я.

– Ничего, – серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. – Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.

– Я понимаю. Спасибо, ба.

– Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.

– Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.

– Нет-нет, – поспешно ответила бабушка. – Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, – она сменила тему, не переводя дыхания, – может, придумаешь еще какие книжки из категории «десять самых занудных классиков»? Уж очень помереть хочется.

– Бабушка!

– Извини, крошка Четверг.

Я вздохнула.

– «Потерянный рай» читала?

Бабушка испустила долгий стон.

– Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!

– «Айвенго»?

– Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.

– «МобиДик»?

– Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.

– А «В поисках утраченного времени»?

– Что на английском, что на французском – тягомотина и есть тягомотина.

– «Памела»?

– А! Вот тут ты попала в точку. Я продиралась сквозь нее еще подростком. Может, в тысяча семьсот сорок первом она и имела успех, но сегодня единственным откликом на нее будет храп обманутого читателя.

– А «Путешествие паломника»?

Но бабушка уже отвлеклась.

– У тебя гости, дорогая. Смотри, вон там, между чучелом кальмара внутри пианино и «фиатом», вырубленным из замороженной зубной пасты.

Там маячили двое в мешковатых темных костюмах, явно чувствовавшие себя неловко. Разумеется, ТИПА-агенты, но не Трупп и не Броддит. Похоже, в ТИПА-5 опять стряслась беда. Я справилась у бабушки, обойдется ли она без меня, и направилась к ним. Они тупо рассматривали лежащую на земле расплющенную трубу с надписью: «Неделимая тройственность смерти».

– Что скажете? – спросила я.

– Не знаю, – нервно начал первый агент. – Я… я не большой спец в искусстве.

– Даже будь вы экспертом, здесь это вряд ли помогло бы, – сухо ответила я. – ТИПА-5?

– Да, а как вы…

Он спохватился и нацепил темные очки.

– Нет. Я никогда не слышал о ТИПА-Сети, тем более о ТИПА-5. Их не существует. Черт. Боюсь, у меня не очень получается.

– Мы ищем человека по имени Четверг Нонетот, – прошептала его напарница, едва шевеля губами. И на случай, если до меня не дойдет, добавила: – По служебному делу.

Я вздохнула. ТИПА-5 со всей очевидностью не хватает добровольцев. И это неудивительно.

– Что случилось с Труппом и Броддитом?

– Они… – начал первый агент, но напарница ткнула его в бок и отчеканила:

– Мы никогда о них не слышали.

– Четверг Нонетот – это я, – сообщила я им, – и, по-моему, вы даже не осознаете, какой опасности подвергаетесь. Откуда вас перевели? Из ТИПА-14?

Они сняли темные очки и нервно заморгали.

– Я из ТИПА-22, – сознался первый. – Моя фамилия Агниц. А это Резник, она из…

– ТИПА-28, – закончила за него женщина. – Спасибо, Блейк, я ведь, знаете ли, не немая. И позвольте мне самой с этим разобраться. Прямо рот раскрыть нельзя, чтоб вы меня не перебили.

Агниц погрузился в угрюмое молчание.

– ТИПА-28? Вы налоговый инспектор?

– Ну и что? – дерзко ответила Резник. – Ради повышения приходится рисковать.

– Мне это хорошо известно, не сомневайтесь, – ответила я, подталкивая их в тихий уголок за моделью гигантской спички, целиком составленной из обломков здания Парламента. – Но хорошо бы знать, куда влезаешь. Так что сталось с Труппом и Броддитом?

– Они переведены, – сказал Агниц.

– То есть погибли.

– Да нет! – удивленно воскликнул Агниц. – Переведе… Господи! Так вот что это значит!

Я вздохнула. Эти двое вряд ли доживут до вечера.

– Оба ваших предшественника мертвы, ребята. Как и два их предшественника. Четыре агента погибли меньше чем за неделю. Что случилось с отчетами Броддита? Неужели их случайно уничтожили?

– Не смешите меня! – рассмеялся Агниц. – Мы их получили целехонькими. Но потом какой-то новый сотрудник отдела пустил рапорты в бумагорезку, приняв ее за ксерокс.

– У вас есть хоть что-нибудь для начала?

– Как только они сообразили, что это бумагорезка, я – простите, они – выключили ее, и у нас осталось вот это.

Он протянул мне два обрывка бумаги. На одном листке помещалась фотография молодой женщины, выходящей из магазина с пакетами и свертками. Ее лицо как раз угодило под ножи, и зрелище получилось жутковатое. Я перевернула снимок. На обратной стороне кто-то написал карандашом: «А.А. выходит из магазина сети „Дороти Перкинс“, расплатившись краденой кредитной карточкой».

– «А.А.» означает «Ахерон Аид», – доверительным тоном сообщил Агниц. – Нам позволили заглянуть в его файл. Он умеет лгать словом, делом и мыслью.

– Знаю. Я сама это писала. Но здесь не Аид. Ахерона нельзя снять на фотопленку.

– Тогда за кем же мы охотимся? – спросила Резник.

– Понятия не имею. А это что за список?

Второй обрывок представлял собой просто страничку с заметками, сделанными Броддитом в процессе слежки непонятно за кем. Я прочитала:

– «…Девять тридцать четыре. Контакт с объектом на распродаже в „Кэмп Хопсон“. Одиннадцать ноль три. Легкий завтрак – морковный сок и овсяные лепешки. Уходит, не заплатив. Одиннадцать сорок восемь. „Дороти Перкинс“. Двенадцать пятьдесят семь. Ланч. Четырнадцать сорок пять. Продолжает делать покупки. Семнадцать двадцать. Перебранка с менеджером „Трикотажной девчонки“ по поводу возврата шерстяных носков. Семнадцать сорок пять. Контакт потерян. Двадцать один ноль три. Контакт восстановлен в ночном клубе „Хотбокс“. Двадцать три ноль две. А.А. уходит из клуба вместе с мужчиной. Двадцать три шестнадцать. Контакт потерян…» Я опустила листок.

– Неужели так описывают действия преступника-аса?

– Не так, – угрюмо согласилась Резник.

– Какой у вас приказ?

– Служебная тайна, – заявил Агниц, уловивший стиль работы ТИПА-5 ровно в тот момент, когда это требовалось меньше всего.

– Пристал как репей, – пожаловалась Резник, гораздо лучше понимавшая ситуацию, – и каждые полчаса посылает в штаб-квартиру ТИПА-5 три варианта отчета.

– Вас используют как живую приманку, – сказала я им. – На вашем месте я как можно быстрее сбежала бы обратно в ТИПА-22 и 28.

– И потерять все это? – ответила Резник, снова надев темные очки и удачно входя в образ ТИПА-суперагента.

Работа в ТИПА-5 для них обоих являлась служебным потолком. Я мысленно пожелала им прожить достаточно долго, чтобы успеть насладиться своим положением.

В десять тридцать выставка практически закрылась. Подвыпившую и, как следствие, крепко спящую бабушку мы отправили домой на такси. Сервелад попытался на прощание поцеловать меня, но я ловко увернулась, а Дюшан2924 умудрился продать свою инсталляцию под названием «Безликая внутренняя сущность-IV в банке, маринованная». Зорф упорно отказывался продавать свои работы тому, кто не в состоянии постичь, что на них изображено, зато неандертальцам, понимавшим их замысел, раздавал картины даром, заявляя, что негоже пятнать связь между картиной и ее владельцем непристойным изобретением сапи-енсов, то есть деньгами. Расплющенную трубу тоже продали. Новый владелец попросил Джоффа подбросить его покупку до дому и, если его не окажется на месте, просто подсунуть под дверь. Я отправилась к себе, но перед этим забежала к маме за Пиквик, которая наотрез отказывалась вылезать из сушильного шкафа все время, пока хозяйка была в Осаке.

– Она требовала, чтобы ее кормили прямо здесь, – жаловалась мама. – Представляешь, сколько это вызвало проблем с остальными дронтами? Впусти одного в дом, и всем захочется!

Она передала мне завернутое в одеяло яйцо. Пиквик раздраженно подпрыгивала, и мне пришлось показать ей яйцо, только бы успокоить. Затем мы, как и в прошлый раз, поползли домой со скоростью каких-нибудь двадцать миль в час. Дома я положила яйцо в бельевой шкаф, и Пиквик взгромоздилась на него в весьма дурном настроении, по горло сытая переездами.