"Заговор Ван Гога" - читать интересную книгу автора (Дэвис Дж. Мэдисон)Глава 18 КОЛЛЕКЦИЯТурн мог попросту куда-то смыться, хотя главная автомагистраль лежала в противоположной стороне. Возможно, он обзавелся автофургоном специально, чтобы вывезти нечто важное из собственного дома. Поддерживая друг друга, Эсфирь с Хенсоном торопливо похромали по дороге, сочно хлюпая промокшей обувью. Легкие начинали гореть. Понятно, что, когда они доберутся до особняка, Турн вполне может быть уже очень далеко и его тайны навсегда останутся в безопасности… Через некоторое время энергичная ходьба принесла результаты: они разогрелись после купания в холодной воде, и мышцы стали эластичнее. С другой стороны, спешка вполне могла привести к новым неприятностям. Совсем не обязательно, что на Турна работал один лишь Манфред Шток. Пройдя порядка мили, они уже смогли разглядеть крышу загородного особняка. – Слушай, давай обогнем его со стороны леса и зайдем сзади, – хрипло дыша, сказал Хенсон. – Не-е, слишком много времени убьем. А потом, он все равно знает, что мы заявимся, так или иначе. – Он скорее будет ждать Штока, а не нас. Я бы, по крайней мере, на его месте был уверен в сообщнике. – М-да. Ну, хорошо, за деревьями мы поближе подберемся к дому, и ему будет труднее в нас стрелять, хотя он может просто-напросто удрать через парадный вход… Они свернули на поле. – Что, если он прямо сейчас мимо нас проедет? – сказал Хенсон, шлепая по лужам. – Я ему пулю пущу между глаз. – Трупы умеют молчать, – заметил Хенсон. – Да, ты прав. Такого нам не надо, – согласилась Эсфирь. – Нам нужны ответы. Спотыкаясь и устало сопя, они пересекли поле, заодно поглядывая на особняк, в надежде заметить там какое-то движение. Затем уровень грунта опустился, и даже крыша дома исчезла из виду. Достигнув опушки леса, Хенсон по-медвежьи обнял толстенное дерево, продышался с минуту и двинулся вперед, держась поближе к высокой стене неподстриженного кустарника, который образовывал зеленую изгородь. Должно быть, в свое время этот участок тоже относился к особняку, а может, и к школе. Впрочем, школьное здание уже давно снесли. Деревья стояли через регулярные промежутки, и в подлеске просматривались остатки заброшенной дорожки. Зеленая изгородь так разрослась, что стала непроходимой. – И теперь что? – А давай по этой дорожке, – предложила Эсфирь. И они пошли по ней, с каждым шагом приближаясь к дому, пока наконец дорожка не превратилась в узкую тропинку между двумя стенами кустарника. С учетом того, что им недавно пришлось пережить, место выглядело весьма неуютно, напоминая туннель метро, где в любой момент мог появиться поезд. С другой стороны, нежные ростки папоротника и хрупкие дрожащие поганки говорили о том, что здесь уже давно никто не ходил. – Порядок, – прошептал Хенсон, показывая пальцем в сторону какого-то просвета в зеленой стене слева. Явно проход, хотя и изрядно заросший. Прямо целая арка, посреди которой виднелась кованая калитка, затянутая паутиной и ползучими растениями. Эсфирь пригляделась и увидела по ту сторону арки вытянутую лужайку, даже скорее просто широкую полоску газона, вдоль которого шла зеленая изгородь, загибавшаяся вдали овалом. На газоне через равные интервалы стояли деревья, а в траве просматривалась полузаросшая каменистая тропинка. Имелись также пьедесталы – тоже расставленные регулярно, – где когда-то могли выситься статуи охотников, нимф, Артемиды, Флоры и так далее. Здесь, наверное, в свое время прогуливались благородные господа, умиротворенно созерцающие бытие или, наоборот, флиртующие с хихикающими дамами. Но та жизнь давно осталась в прошлом. Она закончилась раз и навсегда в тот миг, когда дом прибрали к рукам эсэсовцы. – Вон там у них сад, – сообщила Эсфирь, показывая пальцем на дальний конец газона, где просматривалась кирпичная стена. – Деревья окна загораживают, – посетовал Хенсон. – Если смотреть отсюда… Петли ажурной дверцы оказались приржавевшими и скрипучими. Выбравшись на газон, Эсфирь с Хенсоном начали перебежками двигаться вдоль дорожки, прячась за деревьями и пьедесталами и опасливо озираясь по сторонам. Но нет, ничего подозрительного не видно и не слышно. Время словно растянулось и замедлилось, пока наконец партнеры не прильнули к кирпичной стене. – А теперь? – спросил Хенсон. – Ту дверь попробуем? И действительно, через десяток метров в стене находилась тяжелая дверь, обитая железными полосами и крупными гвоздями. – Я бы сказала, что лучше сигануть поверху. Хенсон задрал голову. Метра два с половиной, а то и побольше. – Сумеем? – Должны. Уж очень не хочется нарываться на приключения за той дверью. А вдруг нас там ждут? Хенсон бодро кивнул, сплел пальцы в стремя и чуть присел на полусогнутых ногах, готовый подбросить Эсфирь до гребня стены. – Ого! Не забыл еще уроки бойскаутского лагеря? – насмешливо спросила девушка. Он недоуменно заморгал, потом явно решил обидеться. – Ну ничего, ничего, – поспешила она успокоить Хенсона. – Так тоже годится. Поставив свою заляпанную кроссовку ему в ладони, она подпрыгнула, чтобы мельком взглянуть, что творится на той стороне. Соскочив вниз, Эсфирь сообщила: порядок. Затем повторила упражнение, уцепилась за гребень, составленный из щербатых кирпичей, и подтянулась. Перебросив ноги, она развернулась на животе головой к карнизу и опустила руки. – Давай. Ее пальцы сжали запястья Хенсона не хуже стальных клещей, выдергивающих железку из груды металлолома. Рывок – и Хенсон сам оказался лежащим на животе на кирпичном гребне. Эсфирь между тем уже спрыгнула вниз и озиралась, держа пистолет на изготовку. Хенсон перебросил ноги и приземлился, перекатившись. Девушка оглянулась, все ли с ним в порядке. Он молча кивнул. Итак, они оказались за стеной, но впереди еще ждала обвитая плющом решетка. Пять деревянных секций, возле каждой по цветочной урне на постаменте. Эсфирь поняла, что за решеткой находится сад с оранжереей. С этой стороны особняка входов не имелось, только лишь ранее виденная дверь, обитая железом и выходившая на газон. Партнеры попали практически в слепую кишку, образованную стеной и домом. К тому же не ясно, видел ли их кто-то из оранжереи или верхних окон. Быстрыми перебежками они скользнули вдоль решетки и добрались до калитки, ведущей в сад. Эсфирь на миг заглянула туда и тут же отдернула голову. Миссис Турн сидела в своем инвалидном кресле, спиной к ним. Она будто смотрела вдаль, за розовые кусты и луг, откуда поднимался черный дымный столб. Горящий «ситроен». Девушка медленно кивнула, и Хенсон приподнял простенький крючок. Калитка скрипнула. Они переглянулись, вышли на открытое место и направились к старушке. Она ничем не показала, что заметила присутствие чужаков. Бледные, подслеповатые глаза недвижно смотрели на столб дыма. – Mevrouw Турн, – мягко сказала Эсфирь. – Hij brandt, – пробормотала та. – Пардон? – Эсфирь перешла на французский, осторожно касаясь локтя старушки. Миссис Турн вся тряслась от напряжения, пытаясь встать. Хенсон вопросительно посмотрел на девушку. Миссис Турн повернула голову к Эсфири. В ее взгляде читался ужас, тот самый ужас, который возникал и в глазах Розы Горен, когда разрозненные обрывки прошлого вдруг проявлялись в ее сознании. – Hij brandt, – повторила она, мелко дрожа. – Мне кажется, это значит «он горит», – пояснила Эсфирь, не сводя немигающего взгляда с лица миссис Турн. Она передала Хенсону пистолет и бережно взяла руки старушки в свои ладони. – Asseyez-vous, madame. Calmez. Tout c'est bien. Asseyez-vous[19]. Миссис Турн кивнула и последовала совету. Опустила глаза, затем вдруг вскинула их вверх, будто припомнив пожар, и повернула голову в ту сторону. – Manfred brandt. Meyer brandt. – Мейер? – переспросил Хенсон. – Мейербер? – Манфред горит. Мейер горит, – перевела девушка с голландского. Из-за спины раздался хруст, и Хенсон обернулся. В их сторону торопилась домработница. – Что вы тут делаете? Чего вы к ней привязались? Кто вам позво… И тут она увидела пистолет в руке Хенсона. Замерев как вкопанная, домработница прикрыла рот фартуком. – Мы не делаем ничего плохого, – сказал Хенсон, непринужденно помахивая пистолетом. – Где доктор Турн? – В Амстердаме. – О нет, он был здесь. Его грузовик еще возле дома? – Грузовик?! – Так он здесь не появлялся, – проворчал Хенсон себе под нос. – Нестыковочка. – Я ходила к курам, за яйцами, – объяснила домработница, показывая пальцем в сторону дальней части сада. – Минут на десять. Может, и на пятнадцать. Миссис Турн начала что-то говорить по-голландски. На слух ее произношение казалось довольно невнятным, хотя, судя по потоку речи, слова были вполне осмысленны. Несколько раз прозвучало слово «Манфред». Эсфирь изо всех сил пыталась уловить смысл, пользуясь знанием немецкого и идиша. – Что-то такое насчет огня. Или пожара, – наконец поделилась она своими соображениями. – Подойдите, – приказал Хенсон домработнице. – А вы поняли, о чем говорит mevrouw Турн? Женщина даже не двинулась с места, все еще объятая сомнениями. Тогда Хенсон просто взял ее за локоть и подтащил к креслу. – Мы здесь не для того, чтобы навредить вам. Или миссис Турн. Кивнув, домработница прислушалась к хозяйке. – Говорит, что он оплакивал картины, а теперь ей самой приходится оплакивать свое одиночество. – Как прикажете понимать? – Это она про штандартенфюрера СС Штока, – ответила домработница. – Он был к ней очень добр, хотя тоже сгорел. Вот почему она плачет. – Вы сказали «очень добр»… Значит ли это, что они были близки? – Мне она говорила, что штандартенфюрер получил превосходное воспитание. Носил ей шоколад. И еще у нее есть заколка, которую он ей вроде как подарил. На вид очень дорогая. И я ей сказала, что штандартенфюрер, наверное, очень щедрый человек, а она сказала, что он давал ей очень, очень много всякого разного. – Ага, романтические отношения. Я правильно вас понимаю? – спросил Хенсон. Домработница дернула плечом, хотя было видно, что их мысли шли в одном направлении. – Моя матушка рассказывала, что в войну приходилось делать много вещей, которые в другое время кажутся невозможными. Хенсону вспомнились слова, произнесенные Турном в эмоциональном запале на пресс-конференции в Рийкс-музеуме. – Штандартенфюрер СС Шток находился рядом с Ван Гогом, когда горел грузовик. Турн заявил, что «опель-блиц» нарвался на мину, помнишь? – Должно быть, она видела это своими глазами, – прошептала Эсфирь. С ее лица сбежала краска. – В Амстердаме Турн упомянул про рабов. А не был ли Сэмюель Мейер одним из тех рабов, кто сидел со штандартенфюрером в грузовике? «Не украл ли Мейербер имя реально существовавшего Сэмюеля Мейера?» – вдруг подумала она. – Спросите ее, – сказал Хенсон. – Она сильно расстроится… – возразила домработница. – Спросите, находились ли Мейер со штандартенфюрером Штоком в том грузовике, который перевозил Ван Гога. Женщина встала возле коляски на колени, поправила шаль на плечах старушки и несколько секунд что-то шептала ей на ухо. Та пробормотала нечто непонятное в ответ, но затем они услышали: – Ja. Zij brandden… brandden… Постепенно вся история начала проясняться. Союзники наступали. Штандартенфюрер Шток, руководивший следственным центром в особняке Де Грутов, взял с собой Мейера и одного солдата, чтобы загрузить в «опель-блиц» те сокровища искусства, которые хранились в пустом каретном сарае совсем неподалеку от музея. Проезжая мимо особняка, грузовик нарвался на мину, а может, его обстрелял самолет. Погибли все. Вскоре в районе высадились британские парашютисты, а потом прошла и вторая армия. Пока грузовик не сгорел полностью, к нему никто не мог подобраться. Остались одни только кости. – Именно это и видел доктор Турн, – заметил Хенсон. – Но Мейер все же мог спастись, – подчеркнула Эсфирь. – Вправе ли мы быть абсолютно уверены, что Сэмюель Мейер действительно погиб? – Ну, если не погиб, тогда это он и украл Ван Гога, – сказал Хенсон. – Каким образом? – возразила Эсфирь. – После мины или обстрела с самолета? «Или Мейербер ее украл, а потом присвоил имя Мейера?» – А что, если он сам поджег грузовик? – сказал Хенсон. – В той суматохе никто бы не разобрался, мина там была или что-то еще… – И кто такой Манфред Шток в этом случае? – Сын штандартенфюрера Штока? – Должно быть, Шток спасся вместе с Мейером… Скажем, они на пару работали в этом деле. – Где логика? Эсэсовец и раб? Эсфирь упрямо не желала принимать очевидное: Шток куда более охотно мог связаться с Мейербером, нежели с Мейером. – Допустим, – быстро начала она, – они каким-то образом потеряли друг друга, или же Мейер в одиночку сбежал с Ван Гогом. А Шток отправился в Южную Америку. Хенсон с минуту обдумывал эту версию. – Хм-м. Уж очень много допущений… – Мой отец вступил в сговор с палачом, чтобы украсть Ван Гога? – между тем вслух рассуждала Эсфирь. К горлу подкатила тошнота. – Неудивительно, что мать его бросила… – Давай-ка не будем торопиться с выводами, – сказал Хенсон. – Зачем воровать Ван Гога, чтобы потом просто держать его на чердаке, а? – Кто вы? – вдруг подала голос домработница. – Прошу вас, mevrouw Турн очень больна. – Спросите-ка ее насчет Мейера, – скомандовал Хенсон. – Прошу вас… – Спросите про Мейера, и все. Мы оставим вас в покое. Эсфирь между тем рассеянно бродила среди роз, потом медленно направилась к воротам, ведущим к парадному входу особняка. Хенсон внимательно следил за ней. Руки девушка сложила на груди и глядела себе под ноги. После некоторого обмена словами с миссис Турн домработница выпрямилась и сказала: – Мейер был евреем. Родом из Рейнланда, Лотарингии или откуда-то еще с юга. Беженец, попал в Бекберг несколькими годами раньше. Искал работу, и доктор Турн нанял его в музей. Когда немцы принялись охотиться за евреями, доктор его защитил. – Ну прямо Шиндлер, да и только, – буркнул Хенсон. – А почему? Домработница промолчала. – Спросите ее, почему доктор Турн защищал Мейера. Вновь женщина начала объясняться с миссис Турн. – Заснула… – Но что она ответила? – Я не очень поняла… Кажется, он давал доктору Турну какие-то сведения. – О чем? – Она не сказала. Хенсон кивнул. Возможно ли, чтобы штандартенфюрер, то есть полковник СС, разрешил еврею работать в музее «Де Грут» и потом вступил с ним в сговор, чтобы похитить картину? Наверное, Мейер был предателем. Вполне веская причина, чтобы его оставила жена. Может, он и не был Мейербером. Скажем, тот Мейербер в самом деле умер в Швейцарии. Н-да, накрутили… Хенсон все еще пытался собрать воедино разрозненные куски и разглядеть в них какой-то смысл, как вдруг Эсфирь показала пальцем за ворота. – Грузовик! – воскликнула она. – Вон он стоит! Она уже заглядывала в кабину водителя, когда подбежал Хенсон. – Дверца не заперта, – сказала она. – Странно. Мы бы услышали, когда он подъехал. – Стало быть, он оказался здесь раньше. – Пока домработница ходила в курятник. Хенсон вскинул пистолет и прыжком очутился у тыльной части «мерседеса». Эсфирь распахнула заднюю дверцу. Пусто, если не считать небольшой грузовой тележки. Хенсон огляделся. – Как ты думаешь, мы бы заметили Турна, если бы он вышел через черный вход? – Может быть. – Пошли-ка осмотрим дом. Опасливо поглядывая по сторонам, они вошли внутрь, проверили мастерскую, комнаты наверху и все прочие места, где бы мог прятаться человек с габаритами доктора Турна. Дверь в винный погреб распахнулась без сопротивления. Чугунная лестница вела вниз, и глазам открылась знакомая картина. Винный стеллаж. Огромные бочки. Хенсон присел на письменный стол. – Ушел… Пора в Интерпол звонить. В дверном проеме обрисовался силуэт домработницы. – Доктор Турн? – спросила она. – Где здесь у вас телефон? – поинтересовалась Эсфирь. Тут Хенсону вспомнились слова, которые говорила домработница на верхней площадке лестницы. – Постой-ка. Вы упоминали, что здесь располагались камеры и решетки, – обратился он к женщине. – Их разобрали, – ответила та. – Но где, где они были? Вы можете показать, где были эти камеры? – Я здесь тогда не работала. А когда приш… – Но где они?! – воскликнула Эсфирь. – Да, где? – подхватил Хенсон. Домработница тупо смотрела, как напарники спускаются вниз по чугунной лестнице. Хенсон постучал по одной бочке и прислушался. Вроде пусто. Рыская по погребу туда-сюда, они искали хоть какой-то признак того, что бочки когда-то сдвигали или открывали. Эсфирь на корточках разглядывала пол в поисках круглых отпечатков. Хенсон ощупывал бочки, надеясь наткнуться на тайную пружину, защелку, дверную петлю или хотя бы на щель, из которой тянуло бы воздухом. Эсфирь задумчиво посмотрела на сливной кран, повернула ручку и раздалось шипение. В погребе запахло кислятиной, на пол шлепнулось несколько капель вина. Хенсон последовал примеру Эсфири и повернул кран на бочке перед собой. Все вздрогнули от громкого щелчка. Эсфирь мгновенно присела. Хенсон развернулся, выбрасывая вперед руку с пистолетом. Напротив один только винный стеллаж – и больше ничего. Впрочем, одна из секций как будто бы чуть-чуть не параллельна остальным. Партнеры на цыпочках подкрались поближе. Эсфирь показала пальцем на пол, где виднелись свежие царапины. Девушка вопросительно взглянула на Хенсона. – Можно, конечно, дождаться подмоги, – сказал тот. – Как того и требует инструкция… – А если там есть еще один выход? Он задумчиво повертел в руках пистолет и протянул его Эсфири. – Осталось только четыре патрона, так? – прошептал он. – А ты стреляешь лучше. – Четыре. И один в патроннике. – Вот и бери. Сам же Хенсон взял бутылку с винного стеллажа, перехватил ее за горлышко наподобие дубинки и, уцепившись за приоткрытую секцию, начал отсчет: – Раз, два… Секция повернулась настолько легко, что Хенсон, ожидавший куда большего сопротивления, не сумел ее придержать, и она с размаху врезалась в неподвижную часть стеллажа. Бутылки задребезжали, а одна выскочила из своего гнезда и полетела на пол. В погребе потянуло странным медицинским запахом, чем-то вроде карболки. Открывшийся коридор был метра три шириной и уходил вглубь минимум метров на тридцать. Справа и слева шли тюремные двери, расположенные через каждые два метра, по шесть штук на каждую сторону. Темно. Единственный проникавший сюда свет шел из погреба. В самом конце слабо виднелась более широкая дверь, куда вел приступочек из двух ступеней. Дверь была обшита металлическими полосами, на уровне глаз – затянутая решеткой смотровая щель. Из нее, из-под неплотно задвинутой металлической шторки, пробивалось бледно-голубое сияние. Они прислушались. Легкое гудение. Должно быть, работает некий электрический аппарат. К гудению подмешивался звук капающей воды в нескольких дренажных отверстиях, проделанных между камерами. Эсфирь пробрала дрожь. Не из-за влажности и низкой температуры, а от ощущения, что призраки прошлого по-прежнему рыдают в своих темницах, прислушиваются к крикам соседей, стоят у входа в ад, где их поджидают демоны с черепами на лацканах, готовые в любую секунду потащить их на мучения. Сколько кожи было содрано на этом бетоне? Сколько крови утекло через эти сливные дыры? Взглянув на Хенсона, она увидела, что тот вытирает пот с верхней губы. Он сделал глубокий вдох и втянул голову в плечи, чтобы шагнуть внутрь коридора. Девушка тут же схватила его за руку и потянула назад. – Даму вперед, – сказала она. Эсфирь скользнула внутрь и, прижимаясь к стене, двинулась от камеры к камере. Кое-какие двери оказались заперты, хотя большая часть оставалась приоткрытой минимум на несколько сантиметров. Петли приржавели. В одной из камер стояло сгнившее деревянное ведро, прочие были совершенно пусты. Хенсон подождал, пока Эсфирь не достигнет дальней двери. Девушка прильнула к ней ухом, прислушалась, затем махнула ему рукой. Он быстро пересек коридор и занял позицию с противоположной стороны. Через щель у косяка тянуло холодом. Он осторожно посмотрел внутрь: яркий и узкий пучок света на фоне оштукатуренной стены, а больше ничего. Он скорчил гримасу и развел руками. Эсфирь знаком велела ему отодвинуться назад. Девушка поставила ногу на верхнюю ступеньку и легонько подпрыгнула, заглядывая в не полностью прикрытую смотровую щель. Хенсон вопросительно вздернул на нее брови. Она отрицательно помотала головой. – Я поверху, – прошептал он, поясняя жестами. – Ты понизу. Эсфирь кивнула. Хенсон встал так, чтобы голова оказалась у дверной петли, а девушка низко пригнулась к полу с противоположной стороны. Он начал отсчет, выкидывая пальцы. Раз, два… И обеими руками с силой толкнул тяжелую дверь. Эсфирь вихрем метнулась внутрь, шлепнулась животом на бетон и, краешком глаза заметив что-то слева, тут же развернула туда пистолет. Впрочем, человека там не оказалось. Только мраморная голова какого-то римлянина, а может, и святого закатывала свои слепые глаза к небу. Сама голова покоилась на простеньком черном пьедестале в стеклянном ящике и освещалась галогенной лампой с потолка. В метре от скульптуры на стене висело средневековое распятие с крупными, грубо обработанными гранатами, а еще дальше – гравюра с изображением голландского торгового корабля. Между ними, под картиной с фламандской свадебной сценкой, гудел осушитель воздуха. У противоположной стены находилась широкая музейная витрина, где под ярким освещением были выставлены: манускрипт с кельтскими письменами, прикрытая золотистой тканью Тора и несколько средневековых шахматных фигурок. Над витриной – полотно в стиле Рубенса, изображавшее трех поющих сатиров и пышную богиню, которую толстенькие херувимы засыпали цветами. Но самое важное находилось у центральной стены. Здесь, посреди полукруглой ниши, стояло модернистское кресло с подлокотниками в форме распростертых крыльев альбатроса. В кресле, спиной ко входу, неподвижно сидел Турн. В своем пальто он напоминал мешок. Правая рука бессильно свешивается к полу. Такое впечатление, что хозяин дома мертв. Хенсон нагнулся к нему и собрался было поискать пульс, но, мельком бросив взгляд перед собой, замер. На него смотрел какой-то человек. На задней стене ниши висело три светильника, и все их лучи сходились в одну точку. На автопортрет Винсента Ван Гога. – Это из «Де Грута»? – спросил Хенсон. – Две пуговицы, – ответила Эсфирь. – Как на рисунке. Волшебный момент нарушил Турн, извергнув из себя хрипящий выдох, и Хенсон присел на корточки, чтобы подобрать с пола крошечный стеклянный пузырек. – Нитроглицерин, – сообщил он, прочитав этикетку. – Умер? Хенсон посмотрел на Турна и заметил легкое подрагивание головы. – Не совсем. – Уйдите от меня, – промычал Турн. – Вам нужен врач, – сказал Хенсон. Эсфирь шагнула вперед и увидела, что в мясистой ладони Турна зажат револьвер. Она тут же вскинула свой пистолет и отскочила назад. – Бросай оружие! На пол бросай! Хенсон растопырил пальцы обеих рук и знаками предложил старику опустить револьвер. – Доктор Турн, давайте успокоимся… – Назад, – приказал тот. Хенсон поднял руки повыше и отступил на пару шагов. Не сводя револьвера с Мартина, Турн тяжело поерзал в кресле и, отталкиваясь одной ногой от пола, развернул кресло к Эсфири. Старик несколько раз мигнул. Его слезящиеся белесые глаза напоминали устричную мякоть. – И что вы собираетесь делать? – Он хмыкнул. – Убить меня? Турн закашлялся и потер лоб толстыми, похожими на сосиски, пальцами. – Да, если не уберете свою пушку. – О, я ведь очень стар, – сказал он. – Сдается мне, умереть здесь будет ничуть не хуже, чем в каком-то – Здесь? – насмешливо переспросила Эсфирь. – На своем рабочем месте, значит? Посреди нацистской пыточной камеры? – Я-то никого не пытал. Здесь – значит на глазах у Винсента Ван Гога. – Он с трудом втянул воздух. – На глазах человека, который понимал все и вся. – Мы могли бы позвать врача, – предложил Хенсон. Турн помотал головой. – Не лезьте ко мне. Через несколько минут мое сердце взорвется, и вы сэкономите пулю. – Да разве у вас есть сердце? – разозлилась Эсфирь. Лицо старика передернулось. – Ах, как вы праведны, барышня… А что бы вы делали в сорок третьем? Кто дал вам право судить меня? – Что бы я делала? Я бы, во-первых, сначала оказалась здесь, а потом в печи, – ответила Эсфирь. – Но быть им пособницей?! – Ja, ja. Конечно. Вся в папочку? – А Мейер-то при чем? – Да при том, что крыса он, – ответил Турн. – Шел на что угодно, лишь бы выжить. Вас и на свете бы не было, кабы не я. Пистолет в руке Эсфири затрясся. Турн повернул голову к Хенсону и улыбнулся. – Правда всегда горька, а? Бедный, бедный Сэмюель Мейер… Ха! – Это он был Стефаном Мейербером? – Как-как? – Стефан Мейербер. Турн прищурился. – Его звали Сэмюель Мейер. Бродяга, перекати-поле. Как-то раз появился в Бекберге. Работал в пекарне, что в еврейском квартале, пока не начал заигрывать с женой булочника. Тот, естественно, выкинул его на улицу. Весь город над ним потешался и швырял ему хлебные корки, как бездомному псу. Но куда он мог деться? Человека без документов могли арестовать в любой момент. И хотя немцы в Бекберге появлялись редко, вся остальная Голландия ими просто кишела. Он-то знал, что делают с бродячими евреями, и потому старался хоть как-то прожить у нас. Прошло некоторое время, и его попросту перестали замечать. И даже забыли о том, что у него есть уши. О да, один бог знает, сколько секретов может выведать бомж, отираясь под окнами! К тому времени, когда прежний хранитель музея позволил Мейеру поселиться в старой мастерской, немцы уже решили занять город. Я ему намекнул, что собираюсь сдать его немцам. В ответ он предложил мне взятку. Да такую, что я мог рассчитывать на благосклонное отношение штандартенфюрера Штока. Всякий раз, когда Мейер приносил мне информацию, я разрешал ему пожить еще немножко. – Он предавал свой народ? – спросила Эсфирь. – Я знаю, он иногда попросту врал. Порой сдавал тех, от которых – как ему казалось – я сам был не прочь избавиться. Но ведь тем, кто работал в Schutz-staffel, было все равно. Неважно, пойман ли настоящий враг. Главное, чтобы всепроницающий страх вечным дождем сыпал на нашу землю. Впервые в жизни люди боялись меня… Потом я стал хранителем музея «Де Грут». Подсидел своих начальников в партии. Женился, причем очень удачно. – Надо полагать, перед вашим очарованием никто не мог устоять? – сказал Хенсон. – Я просто не дал ей выбора. Кстати! Ха! Помнится, она как-то раз обозвала меня поросенком. А кое-кто подбирал выражения похлеще. Смеялись надо мной. Но ничего, смеяться они перестали. И у мисс Де Грут не осталось выбора. Она стала миссис Турн. «Мейер, "свинья", – подумала Эсфирь, – связался с Турном, "поросенком". Это же надо так подобрать…» У нее начинала кружиться голова. Старик несколько раз глубоко вздохнул. Вновь потер лоб. – А знаете, мне сейчас гораздо лучше, – сообщил он. – Наверное, Винсент заботится. – Я бы не сказал, что вы лучше выглядите, – заметил Хенсон. – Лицо белое, как бумага. Давайте я врачей вызову. – Нет! – взвизгнул Турн. – Один шаг, и я стреляю! До последнего мига хочу видеть свою картину! – Картина не ваша, – сказала Эсфирь, держа пистолет обеими руками для лучшей устойчивости. – А чья же тогда? Никто, кроме меня, ее не видел с сорок четвертого года. Я заботился о ней, как мать о младенце. Провел здесь бесчисленные часы, общаясь с ней. – Почему же вы заявили, что другое полотно как раз из музея «Де Грут»? – А кто бы мог догадаться? Я подумал, что вы принесли подделку. Ту самую, которую я написал. В те минуты мне чудилось, будто сам Ван Гог водит моей рукой. Да-да, когда я работал над портретом, я сам превращался в Винсента. – Вы подделали Де Грута, чтобы продать его нацистам? – Нет. Чтобы спасти его. Чтобы оставить у себя. Кто знает, что стало бы с картиной, если бы она попала к ним в лапы… И я знал, что это может случиться в любой миг. Каждый день целые косяки бомбардировщиков в небе. Со дня на день Берлин превратится в пепел, может, даже уже превратился… После операции «Наковальня», то есть когда союзники высадились у Марселя, к нам с юга эвакуировали два поезда, набитых сокровищами искусства. К ним планировали добавить наш музей и потом отправить в Баварию. Это-то и поручили штандартенфюреру Штоку. Да вот только Вторая британская армия наступала не по немецкому графику. Я подменил здешний оригинал своей подделкой, прямо в упаковочном ящике. А когда грузовик сгорел, то я решил, что концов не осталось… И тут вдруг в Чикаго вы заявляетесь с картиной. Я и подумал, что это моя работа. О, позор на мои седины! Вы знаете, я ведь не сразу увидел, что рука написана неверно. Просто был в таком шоке, что разницу заметил куда позже… Но отметьте, ведь я с ходу сказал, что полотно действительно подлинное! Он вновь закашлялся, потом коротко хмыкнул. – Да, я ошибся и в то же время оказался прав. Меня самого поразило мастерство «моей» работы, и тут я понял, что картина вовсе не подделка! – Он взглянул на Эсфирь. – Когда состаритесь, то тоже начнете понимать человеческие слабости. – И зло? – спросила девушка. – Зло всегда в нас, надо только присмотреться. Винсент это понимал. – Зачем же вы послали Манфреда Штока убить Эсфирь? Ведь картина на чердаке могла сгореть? Турн закрыл глаза и тяжело задышал. Когда он вновь смог говорить, его голос прозвучал намного слабее. – Все дело в тетрадке. Мейер сказал, что у него есть полный список. Столько времени прошло – и вот на тебе. Мы спокойно прожили все эти десятилетия, а теперь? – Турн опять закашлялся. – Дом сожгли, чтобы уничтожить список. Про картину я ничего не знал… Потом заявляетесь вы, и что я вижу? Конечно, я сказал, что это подлинник. Хотя думал ровно наоборот. А потом понял свою ошибку. Боже, какой конфуз!.. – И вот почему он оставил охоту? – Кто? Манфред? Мальчишка действовал сам по себе. Я ему сто раз говорил, что он – копия своего папаши. Такой же тупой. Как только выпала возможность, я отправил его в Чили. – Отправили? – А что, мне его при себе держать? – Когда отослали? – спросил Хенсон. – Как только, так сразу… Я же говорю, мальчишка… Впрочем, тогда он был еще просто невинным сопляком, а не тупицей. – Ага. Я, кажется, понял, – сказал Хенсон. – Вы говорите про Манфред а Штока в юности. Вы отослали его к отцу, хотя он и был ребенком вашей супруги. Турн тяжко вздохнул. – А что я мог сделать? В войну? Вызвать Штока на дуэль? И вообще, она же не могла отказать штандартенфюреру… – Он издал смешок. – Да она и не хотела отказывать… Впрочем, какая разница? Если Шток находил ее привлекательной, это его личное дело. А я с удовольствием поспособствовал… Вот в чем собака-то зарыта… Старик вновь прикрыл глаза. – А когда конкретно вы поняли, что Ван Гог, которого Мейер спрятал у себя на чердаке, не является вашей подделкой? Что он действительно подлинный? – Я величайший эксперт мира по Винсенту! Мне не нужен ни рентген, ни прочие колдовские приемчики! – Он затряс головой. – О, если бы я только знал, что он находился в том поезде из Марселя… Я бы сам его выкрал, а не Мейер! Сейчас бы они висели здесь, бок о бок… Турн захрипел и затрясся всем телом. – Вам нужен врач, – сказал Хенсон. Он посмотрел на пузырек из-под нитроглицерина. Ни одной таблетки. – Лекарство еще есть? Скажите где. Турн смотрел на него несколько долгих секунд, потом слабо махнул револьвером. – Зовите… доктора… – прошептал он. Он уронил руку и, елозя ботинками по полу, силился повернуть кресло в сторону Винсента. – Быстрей, – сказала Эсфирь, по-прежнему не сводя мушки с Турна. Хенсон бросился в коридор, и тут, не успев еще добежать до винного стеллажа, он услышал крик Эсфири: – Нет! Оглушительный грохот сотряс воздух. Хенсон замер. Черт! Не может быть! Неужели она… Прыгнув через ступеньки обратно, он угодил в лужу крови, поскользнулся, упал на одно колено и увидел, что девушка сидит на полу, опираясь спиной о тумбу осушителя. Вся грудь у нее была в крови. – Что, ты ранена?! Куда попало?! – Да нет же… – отдуваясь, сказала она. Он оглянулся через плечо. У Турна исчезло полголовы. Хенсон медленно обернулся к Эсфири, потом перевел взгляд обратно. Если бы стреляла она, то брызги крови полетели бы в другую сторону. Турн повернул кресло, чтобы видеть глаза Ван Гога, а потом, как и сам великий мастер, покончил с собой. |
||
|