"Собчачья прохиндиада" - читать интересную книгу автора (Шутов Юрий)

Глава 5

Названия комитетов, а также других структурных подразделений и заведений возникали в пожарном порядке одно за другим, появляясь вместе с авторами этих вывесок, которые изобретали не только само название конторы, но и страстно желали бы ее возглавить, чем, по мере собственных сил, поучаствовать в общем разгроме городского хозяйства.

От абитуриентов не было отбоя. Каждый кандидат хотел себя испытать в роли хирурга у операционного стола с распластанным пациентом, разумеется, без оговаривания ответственности за результат этой пробы, поэтому, если, к примеру, болело горло, смело вскрывали череп и очень удивлялись последующей кончине, видя в этом не иначе как происки «партаппаратчиков».

Это было поистине изумительное время. Ни опыта, ни знаний, ни, в конце концов, пусть даже простой хронологии биографического очертания жизни не востребовалось. Наоборот, те, у кого эти данные были, выглядели в этой массе весьма подозрительно и, как правило, к участию в раздаче должностей не допускались. Возникала уникальная возможность за считанные дни, скажем, из шофера старой полуторки без номерных знаков и с оторванным лет тридцать назад задним бортом, шнырявшей в лабиринтах какого-нибудь заводского двора, превратиться в заместителя, а если пофартит, то и председателя нового городского комитета по транспорту и еще чему-либо. Подобное восхождение зависело только от удачи и личного контакта с большинством "народных избранников" да порой яростно-агрессивной крикливости самого возжелавшего занять высокий пост с правом пользоваться спецбуфетом.

Если известная лестничная площадка были удельным местом только депутатов, где в густом дыму беспрерывного перекура формировались мнения фракций, то в коридорах Мариинского дворца — этих дымящих порочной мыслью переходах и тундре межкабинетных пространств — с раннего утра и до позднего вечера шныряли не только избранные люди. Всюду в закутках шли своеобразные заседания на подоконниках либо лестничных перилах, а то и просто вокруг плевательниц. Комнат на всех желавших их занять явно не хватало, поэтому в кабинетах находиться считалось неприличным и расценивалось как покушение на всеобщее депутатское равенство. Если же возникала потребность найти какого-то конкретного человека, то, смею уверить, не знающему района его внекомнатного обитания сделать это было вовсе не просто. К слову сказать, в кабинетах всей этой коридорной публике делать было, в общем-то, нечего. Им нужен был озираемый каждым, непрерывный людской поток, смахивающий отдаленно на некую биржу идей и мнений, где порой возникали единичные течения-порывы. Даже Собчак иногда поддавался искушению проплыть по этим канавам шепчущихся «заговорщиков», саркастически оценивающих все, что окидывало их око.

Общая фоновая обстановка всюду уже полностью «демократизировалась» — ручки пропали даже со сливных бачков унитазов. Целыми днями от раздирающих души сплетен и сплошной трескотни маломощных гениев вперемешку с разобиженными авторами никому не нужных, но, как они считали, очень «актуальных» проектов дрожали стены. Этот, казавшийся всем деловым, воздух, наполненный бредом коридорного гула, был для них упоителен. Заполнение всевозможных штатных расписаний желающими где-нибудь поработать происходило тут же, не отходя от туалетов. Основной, я бы сказал, фокусной целью всех шушукающихся было желание разом покончить с откуда-то взявшейся после более чем семидесяти лет советской власти бедностью, да еще, как оказалось, и всеобщей. Беды не бывает от того, что человек глуп. Как известно, горе — от ума, поэтому беда и жмется к умным, словно бездомная лахудра-дворняга к столовской помойке. Отсюда лозунговое стремление к безбедному процветанию надо понимать не иначе, как призыв к массовому одурачиванию всех ему следующих.

Вполне естественно, что в этой атмосфере такой чепухой, как конкретное, нужное городу дело, никто заниматься не желал, да и не умел. Хотелось всем без передыха выяснять влияние "лассальянства на зарождение реформизма", порассуждать о поисках «методы» и позакапываться вглубь разных теорий, вырабатывая до предела кухонный словарный запас.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Одно время к «патрону» повадился частить блистательный посланец системы капитала, импозантный и представительный внешне американец Лео Ванстайн, а по-простому — Леня Ванштейн, бывший ленинградец. В Америке за много лет скитаний он, очевидно, совсем озяб в нищей толпе соотечественников, поэтому с первыми всполохами зари «демократии» ворвался сюда «погреться» и, исполняя роль расторопного янки, помучить всех своей работоспособностью, не растраченной на Западе по причине ее ненужности, демонстрируя при этом различные американские стандарты — от постоянной широкой улыбки к месту и не к месту, призовой костюмной пары до прикидывания бодрым и здоровым, что он уже давно пережил. Любой случайный разговор он пытался использовать в своей борьбе за личное благополучие. Перемежая свою речь театральным, как и принято иностранцу, акцентом с хроническим "О'кей", Леня убеждал «патрона», что в США знает всех, кого нужно знать в этой стране, известной ему вдоль и поперек, и что, кроме как чем-нибудь с пафосом торговать, он ничего не умеет.

— Очень ценный кадр! — изрек как-то «патрон», наслушавшись «залетного», и велел его не только пропускать до себя беспрепятственно, но и сам вместе с женой не раз навещал квартиру ванштейновских родственников у метро «Чернышевская», где они подолгу шушукались «тет-а-тет», после чего Леня стал бродить по Мариинскому дворцу с хозяйской приглядкой, являя собой образец верха мыслимого на земле благополучия и просперити, а один раз даже отчитал уборщицу за некачественное подметание коридора.

Приняв меня за ближайшего сподвижника Собчака, каким я был представлен, Ванштейн откровенно и довольно толково дал понять, что держатели долларов в Америке никогда не преследовали цель спасения России, а поэтому все привезенные им обширные, словно артиллерийская мишень, предложения не более, чем способ прилично заработать ему и Собчаку вместе с теми, кто поможет добиться первой победы, после которой откроются неограниченные кредиты для абсолютно безопасного их разворовывания. Глядя пристально мне в глаза, он в двух словах поведал о жизни на Западе, где, как ему известно, доверчивы только животные, а люди же беспощадны. Намек был мною понят, но выводы, нужные ему, не сделаны.

В паре с Ванштейном прибыл еще один американец, его компаньон по бедствиям — Марк Нейман. В противоположность своему постоянно сияющему, как жар-птица, «подельнику» Марк был вял, обстоятелен, неулыбчив, дотошен, упорен и пунктуален. Имел несмелый голос нищего без квалификации и места, доходного для попрошайничества, а также серую от седины шевелюру над уклончивыми глазами. Я бы не вспомнил об этом "гастрольном дуэте", если бы случайно не столкнулся с Нейманом в Америке, куда меня некоторое время спустя занесло по служебным делам. За неспешным легким перекусом Марк, чуть покалибровав руками истертое жизнью лицо, порассказал мне о своем житье-бытье, которое сильно поправилось с тех пор, как Собчак предложил ему управлять отделением "Фонда спасения Ленинграда" в Калифорнии, что «патрон» от меня почему-то скрыл. На мой осторожный, а скорее, недоуменный вопрос о пользе лично ему, Марку, от этого фонда, он, не сомневаясь, что беседует с доверенным лицом «патрона», поведал о прикарманивании Собчаком почти всех денег, жертвуемых американцами на нужды жителей Ленинграда. Я выразил аккуратные сомнения на сей счет, Нейман же, разгорячившись, стал доказывать, что имеет личные поручения Собчака приобрести на указанное «патроном» имя дом в Лос-Анджелесе и другую недвижимость. Определенный провизион, естественно, перепадает от каждой сделки управителю филиала этого подставного фонда. В общем, как я понял, теперь у Марка за многие годы скитаний в поисках своей жизненной ниши наконец-то появился постоянный и неплохой заработок. За него можно было только порадоваться. Что же касалось Собчака, то это была последняя точка над «и» в оценке всей глубины лицемерия, цинизма и беспринципности его «творчества», ибо специально созданный для спасения нашего города фонд, где он, как оказалось, очень предусмотрительно оставил за собой пост президента, являл собой как бы церковную кружку, воровать из которой всегда считалось не просто грехом. Из рассказанного Нейманом выходило, что этот фонд со звучным названием на высокой скорбящей, словно бухенвальдский набат, ноте «СОС», призывавшей к подаянию великому, но якобы "порушенному коммунистами" (это было личной агитационной находкой "патрона") городу-жемчужине в короне всемирных архитектурных ценностей, впрямую, дабы не схватили за руку, использовался Собчаком для прикрытия при получении личного дохода. То есть теперь, подписывая очередной документ по распродаже за бесценок недвижимости нашего города либо дающий одностороннюю выгоду иностранному инвестору, Собчак мог легко и непринужденно отказаться от естественно предлагаемой в подобных случаях взятки, небрежно предложив утроенную против взятки сумму передать вместо него Фонду спасения города. Демонстрация такого "рыцарского бескорыстия" не только спасала «патрона» от презрения дающих иностранцев и опасности разоблачения соотечественниками, но и, самое главное, резко увеличивала его доход. Кто мог заподозрить, что фактический владелец всех средств этого фонда — тот же Собчак. А если кто и догадывался, тот по западным меркам еще больше его ценил за гангстерскую изворотливость, предприимчивость и проходимость. Причем деньги особенно охотно ссужались фонду за границей, если имелось его отделение в стране жертвователя, так как подобные перечисления не облагались там налогами в силу их благотворительности. Тогда это для меня стало настоящим открытием. Я долгое время никак не мог взять в толк причину бесспорной ущербности нашей стороны во всех предложениях «патрона». Так, например, Собчак дал мне задание переговорить в Америке с ответственным представителем крупнейшего гостиничного концерна «Мариотт» по поводу намерений «патрона» о продаже либо сдаче в аренду на 49 лет только что фактически вновь построенной знаменитой нашей гостиницы «Астория», причем за несуразно маленькую сумму — 100 млн. долларов с небольшим. Меня, как я помню, это обескуражило еще и тем, что даже в разговоре со мной «мариоттовец» пытался передать Собчаку намеки относительно размера его доли от будущих доходов. Дело в том, что месячная прибыль отеля типа нашей «Астории» может быть не ниже двух миллионов долларов. Таким образом, за четыре года арендатор полностью возвратит затраченное, а остальные 45 лет сможет выкачивать чистый доход, что даже в сегодняшней итоговой оценке намного превышает миллиард долларов. Этот нехитрый расчет показывает обязательность наличия корыстного умысла у предложившего и заключившего подобный контракт. Только у нас можно убедить всех в непреднамеренности таких просчетов. На Западе же знают, что бесплатным сыр бывает лишь в мышеловках, поэтому сразу оговаривают коммерческие интересы и условия каждого участника односторонне ущербных сделок.

Бесспорно, слаб человек, и неудивительна, особенно в наше время, забота о собственной выгоде занявшего руководящий пост, тем более теперь, когда неподгнивших остались считанные единицы, но Собчак же увлекся этим сразу, причем не параллельно делу, которому был призван служить, а вместо него. Значит, он и не собирался никому служить, кроме самого себя, словно пожарный, спешно примчавшийся к месту возгорания, занялся разграблением спасаемого добра, презрев тушение огня и защиту людей. От своекорыстного остервенения Собчака отвлекла лишь "борьба за демократию и углубление реформ", а также страстные публичные обличения вчерашних коррупционеров. Не думаю, что идея с отмыванием своего «черного» дохода через фонд, среди учредителей которого были академик Лихачев, скульптор Аникушин, начальник Балтийского пароходства Харченко и другие, принадлежит именно Собчаку. Тут «патрон», похоже, полакомился чужим криминальным талантом, ибо фонды есть и у Горбачева, и у Попова6, и у многих схожих с ними «обернегодяев». Надо полагать, не такие они простачки, чтобы так же либо еще изощреннее не пользоваться этим чьим-то «ноу-хау». И только Собчаку, пришедшему к неограниченной власти на гребне волны социальных перемен, удалось избежать даже кратковременного периода ""бескорыстной борьбы за народное дело". Не будучи ни альтруистом, ни идеалистом, ни просто порядочным человеком, он сразу стал выискивать и использовать все, что могло принести ему доход.

Встреча с Нейманом стала последним фрагментом моего сотрудничества с Собчаком. Случайно проговорившись, этот управитель калифорнийским филиалом "Фонда спасения Ленинграда" растворил остатки слоя облагороженной собчачьей оболочки, и наружу вывалилось все зловонное содержимое, приправленное импортной игривостью мысли завсегдатая казино. Ощущение гадливости уже не проходило, и я стал ловить себя на мысли, что не смогу спокойно жить, пока по свету на моих глазах мышкует такая публика, как Собчак, поэтому и принял неожиданное для многих решение об уходе со службы, дабы не вводить себя в искус. Но тут я забежал очень далеко вперед, а сейчас вернусь к тому моменту, когда за подобное мнение о «патроне» мне ничего не стоило влезть в любую самую дикую драку, даже с друзьями, и кулаками доказать несостоятельность такой характеристики Собчака.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Среди ежедневной сутолоки того времени, когда вечер съедал без оглядки день, в коридорах стала выкристаллизовываться мысль о необходимости спешной замены начальника ГУВД, а это означало укрепление позиций тех, чья кандидатура пройдет к управлению карательной машиной города. Я тут не стану говорить, что ГУВД всегда было подотчетно двум Советам — города и области, и что при наличии ОК КПСС конфликты между Советами были исключены. Нынешний же горсовет такую двойственную подчиненность, требующую одобрения кандидатуры главы ГУВД еще и облсоветом, признавать не желал, видимо, по причине нахождения самого здания главка на Территории города, а не области, поэтому даже о согласовании не могло быть и речи. Пошел судорожный поиск замены Вощинину, укрывшемуся на время «демократизации» общества в больнице. Более того, катализатором скорости смены руководства послужило не совсем взвешенное, ставшее достоянием гласности заявление его первого заместителя — генерала Михайлова, который, как-то посмотрев на "деятельный муравейник" Мариинского дворца, в сердцах воскликнул, что всю эту «избранную» публику готов разогнать силами не более сорока омоновцев. То ли обидным показалось сравнение всей депутатской мощи с очень небольшим числом омоновцев, то ли еще что, но в зал для голосования все потянулись дружно, где участь Михайлова была вмиг решена. Я вовсе не собираюсь оправдывать несдержанность генерала, но человеку, не видавшему до этого новых депутатов всех, скопом в одном месте и не наблюдавшему за их поведением, при внезапном с ними столкновении становилось явно не по себе. Напрашивалась сама собой мысль: это все подстроено и за все кем-то уплачено.

На смену Вощинину было выставлено, как уже говорилось, три кандидата: Травников, Крамарев и Робозеров. Это казалось всем очень "демократичным, плюралистичным и имело хорошую альтернативную основу". Причем, если Собчак был за безусловное увольнение Вощинина, как бывшего заведующего отделом обкома партии, то остальных он просто не знал и, кроме Травникова, не видел даже в лицо. Все трое были ставленниками борющихся депутатских группировок, роящихся вокруг тогдашнего председателя Исполкома Щелканова. Собчак же к оценке характеристик абитуриентов оставался равнодушным, а может, как обычно, делал безучастный вид.

Было похоже, что начальник РУВД Фрунзенскогого района, депутат ВС РСФСР Травников не очень рвался занять кресло начальника главка. Ввязаться в этот конкурс его подзуживал закадычный дружок и заместитель по РУВД, также депутат ВС РСФСР, но, кроме того, еще и депутат горсовета, а потом заместитель Собчака — Игорь Кучеренко, разбитной милиционер с похотливой улыбкой фавна; личность, скорее, занятная, чем серьезная. Чуть отвлекаясь, вспоминаю, как сразу после избрания Кучеренко на сессии заместителем председателя горсовета он со своими поклонниками тут же отправился пешком по переулку Антоненко в сторону площади Мира, где они собирались в известной пивной отметить это «эпохальное» событие. Не дойдя до середины переулка, Игорь вдруг резко остановился и заорал благим матом на всю улицу: "Вот это да! Мог ли я об этом мечтать еще год назад, даже будучи сильно поддатым?!" Этот текст мне запомнился не силой звука, а лишь потому, что монолог в шекспировском духе был сыгран на наших глазах, невдалеке от моей машины, где я сидел с «патроном», грея мотор. Кучеренко в охватившем его нечеловеческом восторге нас не заметил, а Собчак как-то брезгливо поморщился, видимо, биографию своего зама «патрон» не знал вовсе.

Игорь Кучеренко вырос на милицейской грядке Фрунзенского района, пройдя, как говорили, путь от рядового участкового инспектора, то бишь квартального, до аж майора — заместителя начальника РУВД. Алкоголь за все годы этого роста, несмотря на щедрость почти ежедневной поливки, так и не смог вымыть из него беспечность, веселость, тягу к личному безразборному благополучию и безудержно-безалаберное стремление к противоположному полу, не зависящее от возрастных и иных данных. Причем тут он, в отличие от всего остального, не разбрасывался, оставаясь верным до конца только этому устремлению. В разговорах на такую тему, а она в его разговорах была основной, он постоянно уверял слушателей в своем превосходном умении "всех блондинок чувствовать спиной" и необходимости "женщинам и собакам знать их место". Причем основным критерием своего превосходства над женщинами он, как я понял, считал лишь наличие у него вторичных половых признаков. Относя себя к "оголтелым демократам", за что его, как он уверял, и избрали, Кучеренко, иногда подвыпив, высказывал вдруг угрюмые мысли о наступлении вскорости времени, когда «демократов» за их делишки должны будут непременно начать вешать почему-то "на цветущих каштанах". Я не знаю, откуда он взял эту метафору. Мне же казалось подобное предсказание слишком поэтичным для южных городов, но сильно ущемляющим интересы северных территорий, где каштаны — редкость, а нашкодивших «демократов» полно. Однако за какие конкретно дела нужно будет вешать его сподвижников, Кучеренко также не распространялся. Восхищаясь без устали собой, Игорь был убежден: если какой-нибудь женщине он не нравится, то это значило лишь, что в мире просто не существует субъекта, который ей может быть по нраву. Кроме всего прочего, в его характере обнаруживались рудименты склонности к интригам и карьеризму. Я так подробно остановился на нем, ибо в некотором смысле он был типичным и даже одним из лучших представителей этой популяции. Поэтому вся описанная гремучая смесь в его упаковке никого не пугала, а даже наоборот, первое время очень привлекала к нему. Придя в Совет и сразу скинув, видимо, сильно надоевший ему майорский мундир, он болтался в самых что ни на есть затрапезных куртенках и пытался поначалу даже обрасти легендами с бородой "а-ля Франс демократик". Тут я могу ошибиться, может быть, он долгое время просто ходил небритым по причине невозможности попасть домой, ввиду затянувшихся вечерних спрыскиваний свалившегося на него чина — зама Собчака. Надо отметить: незадолго до выдвижения его в заместители, Кучеренко, наверно, своим милицейским нюхом одним из первых учуяв непобедимость и непотопляемость «патрона», стал шумно, но перманентно рваться к нему с оперативными донесениями о температуре брожения депутатской массы. В этом с ним сильно конкурировал разве что адвокат Александров, тоже депутат горсовета, обращавший на себя внимание мужественным лицом человека в тяжелых роговых очках, принявшего бесповоротное, твердое и однозначное решение засунуть любого в петлю вместо себя. Кроме этой решимости он обладал еще широкополой черной шляпой, какую обычно носил кокетливо набекрень, вместе с длинным шарфом в несколько оборотов через шею, а также порой сильно вихляющей походкой, как у полностью раскрепощенного активиста сексуального меньшинства.

Не знаю, по какой причине, но Собчак, подыскивая себе зама среди, в общем-то, уже почти полностью враждебного депутатского большинства внезапно остановил выбор на Кучеренко, чем неожиданно втолкнул своего запальчивого осведомителя в общество «сверхчеловеков», каковым Игорь эту компашку считал. И если еще вчера скромный по должности майор Кучеренко, в случае летального исхода, скажем, от вполне возможного алкогольного отравления, мог рассчитывать лишь на несколько строк нонпарели в местной милицейской многотиражке, то ныне его смерть, к примеру, даже в парилке, вылилась бы в пышные похороны одного из новых руководителей города. Психическую перегрузку такого космического карьерного взлета не каждый выдерживает, поэтому и заорал ошалело во всю мочь "счастья баловень безродный", сильно пугнув редких прохожих в тихом переулке имени Антоненко.

На два других вакантных места заместителей Собчака кандидатуры «патрону» были предложены мною после нехитрого конъюнктурно-компьютерного расчета. Этих рекомендуемых я не знал, никаких контактов с ними не имел, но не раскрашенный эмоциями и субъективизмом машинный расчет показывал, что в сложившихся условиях из всего предлагаемого депутатского набора это был наиболее оптимальный вариант в рамках заданных параметров. Один из них — контр-адмирал Щербаков, будущий вице-мэр, кроме прекрасной выправки и внешности, что для ревниво относящегося к своему телеуспеху «патрона» свидетельствовало не в его пользу, еще имел самое высокое среди депутатов воинское звание после командующего 76-й воздушной армией Никифорова, который вовсе не рвался уйти из армии в Совет, хотя и был околопенсионного возраста. Мы рассудили: высокое звание Щербакова будет необходимо для дальнейших контактов с командованием военного округа и армией вообще, которые, как мне представлялось, возможно, будут крайне необходимы на случай "великого прозрения" одураченных. Тут учитывалась и психология истинно военных людей, избравших профессию защищать Родину. Они свои звания выслужили собственным горбом, тяжким ратным трудом, мотанием по отдаленным глухим гарнизонам или обледенелым пирсам на занесенных снегом по самые коньки крыш заполярных военных базах нашей страны. Для настоящих офицеров, заплативших всей жизнью за верность единственной присяге и за свои крупные, тканые золотой ниткой звезды на погонах, прямодушного и доверительного контакта быть не могло с публикой, одетой в опереточные генеральские мундиры, полученные от нынешних властителей, к примеру, за однодневный визг и крики "караул!" 19 августа 1991-го.

Другим кандидатом в замы к Собчаку был профессор Васильев из Института инженеров железнодорожного транспорта, этот недавний конкурент «патрона» на пост председателя. Выступал он всегда независимо и к Собчаку, особенно после своего поражения на выборах, относился с демонстративно-завуалированным презрением. Подобное отношение, если их не связать веревкой общих интересов, могло в дальнейшем, по мнению компьютера средней мощности, сильно вредить «патрону». Кроме того, вся троица — Собчак, Щербаков и Васильев, — были профессорами, докторами разных наук, этакая материализованная мечта технократии и победа просвещенности над темной духотой клаустрофобии "малограмотных функционеров", как все писали в своих предвыборных программках.

Правда, в области знаний муниципального хозяйства города, которым они дерзко собирались управлять, все трое имели опыт и замашки вихрастых активистов пионерского отряда, тем не менее это нисколько их не смущало. Личность профессора-адмирала Щербакова все же вселяла определенную надежду. В прошлом боевой офицер, командир атомной подводной лодки, он обладал таким набором качеств, которые просто заставляли его уважать. Когда адмирал стал замом Собчака, помню, во время приема одной итальянской делегации после долгих разговоров, как обычно, ни о чем, в основном общеобразовательного характера, итальянцы, желая получить стандартный шанс для приоритета в дальнейшем, пригласили его посетить Италию, используя как аргумент то обстоятельство, что он никогда эту страну не видел. Тут логично пояснить: из опыта и теории международных контактов все переговоры, происходящие на чужой территории, как правило, заканчиваются уступками в ущерб собственным интересам. Это одна из основных причин, по которой руководящие деятели, не торгующие в угоду своим потребам интересами города, народа или страны в целом, воздерживаются от личных поездок за рубеж. Как известно, политическую репутацию в конечном счете формируют факты, но не средства, а дома и стены помогают. Поэтому после поступившего от итальянцев предложения я с интересом покосился на Щербакова, ожидая его реакции. Адмирал улыбнулся этакой пренебрежительно-обворожительной улыбкой завсегдатая двора времен казненного Людовика ХVI, поблагодарил за приглашение и, посетовав на полное отсутствие времени, отказался, доброжелательно сообщив равнодушным тоном, что общее впечатление об Италии имеет, так как много лет рассматривал со всех сторон этот выдающийся на много сот миль в Средиземное море полуостров-"сапог" в перископ своей атомной подводной лодки. Как ни покажется странным, но гости посмотрели на улыбчивого, миролюбивого, седовласого профессора-подводника с нескрываемым уважением.

Кандидатуру третьего зама, как уже говорилось, Собчак нашел сам, но перед этим мною «патрону» было замечено, что своими данными третий заместитель должен разбавлять академизм профессорской тройки на случай массированной нацеленной критики. Возможно, поэтому Кучеренко со своим разбитным мандатным набором и был приписан к этой малопьющей, но почтенной портретной галерее. Так вот, именно Кучеренко первым заговорил с Собчаком о доблестях своего милицейского предводителя Травникова, напрямую ляпнув, что получить согласие от председателя Исполкома Щелканова о назначении Травникова начальником ГУВД он, Кучеренко, берет на себя. Помню, Собчак с ехидцей поинтересовался, как ему удастся это сделать, если Щелканов узнает, что «патрон» тоже согласен. Подобное совпадение мнений может насторожить главу исполнительной власти города. Кучеренко, не понимая, к чему клонит «патрон», с жаром сознался, что с "Бродман он уже перетолковал, и она согласна", а раз так, то Щелканов возражать не станет. При упоминании фамилии Бродман «патрон» уставился на меня. Я, перехватив взгляд, стал изображать детальное рассматривание захватанной руками полировки стола. Как только бравый Кучеренко ушел, «патрон» потребовал объяснений. Мне было немного известно об этой пожилой даме без определенных занятий. Она, по-моему, даже не числилась официально в штате Щелканова, но исполняла задания по классу его наперсницы и психолога, беседуя и тестируя всех абитуриентов на разные вакансии, после чего выдавала свои заключения. Ввиду, как мне казалось, малозначимости этой дамы и ее постоянного шатания по коридорам я Бродман в расчет не принимал, а о степени безоговорочного влияния на Щелканова этой крашенной под вокзальную буфетчицу старушенции, как поведал Кучеренко, просто не подозревал.

— Плохо! — заметил мрачно «патрон». — Недорабатываете! Раз совершенно неизвестные люди делают кадровую политику в городе!

После этого замечания мне стало ясно, что сообщению Кучеренко «патрон» поверил больше, чем моему мнению, и поэтому станет категорически против кандидатуры Травникова, раз он так приглянулся какой-то Бродман. Это создавало проблему в будущих отношениях с Кучеренко, который мог меня заподозрить в причине провала своего протеже. Надо отметить, я не ошибся. Игорь действительно стал ко мне относиться за глаза злобно, с милицейским остервенением, но без агрессивности и даже с матерыми доброжелательными рукопожатиями при каждой нашей встрече. А когда я ушел от Собчака, он, невзирая на свою неприязнь, почему-то обратился именно ко мне с просьбой найти способ доплачивать водителям его служебной машины, дабы исключить возможное возмездие с их стороны за всякие его сторонние поездки. Между тем и Травников не очень настаивал на своем назначении, давая Собчаку всевозможные поводы для самоотвода. Так, Первого мая на Дворцовой площади его «веселое» состояние вызвало сильное опасение «патрона» реальной возможностью кандидата в начальники ГУВД свалиться в ликующую людскую сутолоку с импровизированной и неогражденной трибуны. Старую капитальную трибуну ликвидировали вместе со встроенным буфетом и более чем семидесятилетними демонстрациями, поэтому весь традиционный, памятный с детства праздник вылился в какой-то полустихийный, разляпанный вдоль фасада Зимнего дворца митинг с репертуаром лондонского Гайд-парка.

Слух о скорой замене начальника стал раздирать руководящие этажи ГУВД лавиной "страстей служивых". Кое-кто ликовал от грядущих кадровых пертурбаций, а кто-то с усилием космонавта, борющегося с многократной перегрузкой, предпринимал всевозможные и отчаянные попытки удержать равновесие. Было заметно: милиция вот-вот могла сорваться, как и все, в митинговую пропасть. Брала разбег ситуация, обещающая в скором будущем стать неуправляемой, что на общем фоне начавшегося развала допустить было никак нельзя, поэтому я несколько раз пытался уговорить «патрона», несмотря на всю его антипатию к Вощинину, не менять "коней на переправе", пока не доберемся до тверди. Собчак внимал моим увещеваниям рассеянно, но соглашался и даже принял спешно по этой причине вышедшего из госпиталя Вощинина для доброжелательной беседы. Со стороны же депутатов и Щелканова ситуацию с перетряхиванием руководства ГУВД обостряли с каждым днем.

Следующим за Травниковым шла кандидатура полковника Робозерова — преподавателя и соискателя ученой степени доктора юридических наук. Робозеров, бесспорно, обладал кроме опыта и нормальных понятий о чести светлым, трезвым, расчетливым умом, но превосходная степень его осторожности, то ли врожденная, то ли благоприобретенная, была сравнима разве что с неутомимым, прекрасно ориентирующимся только в подземелье кротом. Стоило ему, влекомому землеройным энтузиазмом, вылезти на солнечный свет, как он тут же терялся, становясь слепым и беспомощным. К сожалению, в оценке Робозерова я не ошибся. В конечном счете так и вышло. На поставленное заинтересованными сторонами условие выйти из кулуарных протискиваний на открытый ринг для депутатского голосования Робозеров сам вдруг снял свою кандидатуру с пробега к очень близкой победе и удалился из Мариинского дворца, сжимая в кулаке неразлучную пустую авоську, изготовленную из давно осыпавшегося дерматина.

В самый разгар этой кампании по поиску замены Вощинину меня во дворце нашел мой давний знакомый, с которым мы когда-то работали в Смольнинском районе, и, почему-то заведя в непросматривающийся тупичок коридора, тихим голосом сообщил, что со мной хотел бы переговорить по совершенно неотложному делу его товарищ — руководитель УБХСС города Евгений Олейник. Не услышав темы предстоящего разговора, я, в связи с полным отсутствием времени, посчитал эту встречу для себя излишней и вежливо отказался. Однако через пару дней мне позвонил сам Олейник. Не принимая во внимание мое удивление, мы договорились встретиться на задворках одного кафе в центре города, которое, вероятно, использовалось для оперативных, неофициальных контактов, если судить по наглухо закрытому уютному помещению, ненавязчивому, но качественному обслуживанию и еде. Прежде я с полковником Олейником знаком не был, никогда его не видел, но слышал, что он долгое время служил вместе с А. Курковым7 в УКГБ и был почти одновременно с ним переведен в МВД, когда в ЦК было решено укрепить наиболее коррумпированные милицейские подразделения деятельными и чистыми на руку сотрудниками КГБ СССР.

Олейник пришел на встречу в цивильном. Характер сообщенных им, не спеша, за обедом, плавно перешедшим в ужин, сведений о преступлениях, совершенных под руководством третьего кандидата в кресло начальника ГУВД А. Крамарева и его подручного Н. Горбачевского, воспетого Невзоровым полуспившегося оперативника, свидетельствовал прежде всего о безысходности положения самого Олейника. Если его рассказ со ссылкой на имевшиеся при нем документы был правдой, то обладатель такой информации мог свободно получить пулю в затылок, к примеру, у дверей своего дома. Это я не преминул подчеркнуть, глядя прямо ему в глаза, и спросил, какую цель ставит он, передавая мне эти опасные сведения, чем впрягает меня, мягко говоря, в сильно двусмысленное положение, даже с точки зрения закона. Ведь речь шла не только о злоупотреблениях своим служебным положением указанной парочки, но и о сокрытии за взятки преступлений, совершенных другими, а также прямом участии в подготовке и осуществлении разбоев, грабежей, вымогательств, крупномасштабном рэкете и даже ликвидации неугодных лиц и опасных свидетелей, не говоря уже об организации нанесения несговорчивым «предупредительных» увечий. Из услышанного выходило, что под крышей ГУВД в части, подчиненной Крамареву и Горбачевскому, создана и давно успешно действует хорошо законспирированная, дерзкая, а потому крайне опасная, прекрасно вооруженная и прикрытая законом банда. Мне стало не по себе. Однако я поинтересовался, сможет ли Олейник все это доказать в случае моего пересказа услышанного Собчаку, чего он или стоящие за ним, судя по всему, и хотели добиться нашей встречей. Не моргнув, Олейник с уверенностью и, как мне показалось, облегчением утвердительно закивал. Во время всего этого «банкета» я больше слушал, помалкивая, лишь изредка уточняя непонятное, так как не исключал наличия студии звукозаписи в этом маленьком, обитом фанерованными панелями кабинете с неплохо отделанными вишневым кожзаменителем стенами, поэтому предпочел, кроме чавканья, не оставлять других дискредитирующих звуковых слепков своего голоса неизвестно кому и для каких целей. За десертом я витиевато пытался узнать, почему Олейник не использует для передачи Собчаку этих сведений А. Куркова, тогда еще начальника УКГБ, то есть своего шефа. Жуя половинку яблока, мой собеседник пытливо посмотрел на меня. Ответа я не получил, но мы поняли друг друга. Ошейник прекрасно сознавал, что рискует жизнью. Это было заметно.

В течение следующей пары дней, среди обычной сутолоки, я выбрал момент и все дословно, не исключая, что это просто проверка меня, передал Собчаку. «Патрон» в течение всего моего рассказа не проронил ни слова, внимательно разглядывая подставочку для шариковых ручек, и только в конце, задав несколько равнодушных вопросов, аккуратно своим размашистым почерком записал фамилию Олейника на фирменном председательском «бегунке-бланке», который спрятал во внутренний карман пиджака.

Вскоре поведанная мне Олейником характеристика Крамарева неожиданно получила еще одно косвенное подтверждение на встрече с его непосредственным подчиненным Е. Никитиным из следственной части ГУВД. Эта встреча по просьбе Никитина состоялась в кабинете Ю. Бастрыкина — директора филиала Всесоюзного института усовершенствования следственных работников, расположенного на Литейном проспекте. Хочу особо подчеркнуть: доктор юридических наук Бастрыкин, которого я знал еще по его работе в партийном аппарате, человек честный, был порой до гротеска наивен. Он свел нас безо всякой задней мысли, ибо вряд ли даже подозревал, зачем Никитину эта встреча и кто за ним стоит, а также, я думаю, мало что понял из всей нашей беседы. Никитин, о существовании которого до телефонного звонка Бастрыкина я даже не подозревал, изредка поправляя очки на своих, вероятно от усталости, тусклых, красноватых глазах, порой озарявшихся светом, словно кладбище вышедшей из-за туч луной, долго ткал вокруг не означенной им четко темы паутину пустых фраз, пытаясь «прокачать» мое мнение о Крамареве и Горбачевском и что мне известно об их "теневой деятельности". Я попивал бастрыкинский чаек вприкуску с печеньем и больше слушал, встревая лишь для поощрения говорящего. Наконец Никитин повел довольно странный для данного места и участников разговор о целесообразности и необходимости применительно к нынешним условиям "коммерческо-воровской" жизни создания под крышей ГУВД нового подразделения, но не для борьбы с быстро совершенствующимся и набирающим силу, уже неплохо организованным уголовным миром, а во имя слияния с ним, чтобы взять под свой «милицейский» контроль не только саму организованную преступность, но и криминогенную обстановку города в целом(?!). Это, по мнению Никитина, кроме регулирования роста самой преступности дало бы возможность созданному милицейскому подразделению зарабатывать на жизнь сколь угодно, чем обеспечивать привлечение в свои ряды лучших сил.

"Зарабатывать за счет чего? Рэкета? Вымогательства? У кого? У тех же преступников? Значит, банда, так сказать, "в законе" над всеми группировками?" — вертелись у меня вопросы, но я молчал, боясь перебить, находя излагаемую точку зрения весьма любопытной для человека, носящего большие погоны милицейского следователя. Насколько можно было понять из дальнейшего повествования Никитина, речь шла об уже функционирующей структуре ГУВД с неофициальным пока названием: "оперативно-розыскное бюро" и задачах, очень схожих с пожеланиями Собчака, высказанными мне недавно в бане Военного института физкультуры. Выходило, прав был Олейник. Под конец разговора я спросил у Никитина, разделяют ли эти планы его начальники Крамарев с Горбачевским. Он прямо ничего не сказал, но ответ был и так ясен.

После его ухода мы с Бастрыкиным обменялись мнениями. Доктор наук был обескуражен полным отсутствием, как он считал, смысла этой встречи и испытывал угрызения совести, оторвав меня от дел. Мне пришлось его успокоить, признав полезность знакомства с Никитиным. Больше я ничего не сказал Бастрыкину, хотя великолепно сознавал, что, не дав Никитину первоначально никакой интересовавшей его информации, бесспорно усилил недоверие к себе, вполне возможно вызванное имевшимися у него оперативными данными о моей встрече с Олейником. Этим я сам свел к бессмыслице наш диалог, закончившийся с его стороны безрезультатным прощупыванием. Мне же удалось получить крайне важные при сопоставлении с другими источниками сведения. Мозаичный портрет одних из самых главных, истинных главарей организованной преступности города обретал уже конкретные очертания. Именно истинных, а не тех мнимых, кого периодически, для успокоения населения, подсовывают под гильотину правосудия.

Собчаку сперва я не хотел говорить о полученных от Никитина сведениях. Они лежали, скорее, в области анализа, чем факта, но, памятуя о нашем уговоре ничего не скрывать, дабы не "затоваривались камни за пазухой", как-то между делом, по пути, в общих чертах обрисовал эту встречу. Собчак, не дослушав до конца, запальчиво возразил:

— По этому Олейнику выходит, что Крамарев сотоварищи руководит ими же созданной самой сильной бандой в городе, а вот адвокат Шмидт, который недавно был у меня, очень Крамарева расхваливал. А уж Шмидт-то должен знать, кто в городе бандит, а кто нет.

У меня тоже не вызывала сомнений осведомленность адвоката Шмидта в этом вопросе, но про себя я отметил, что фамилию Олейника, не упоминавшуюся мною в разговоре, Собчак назвал по памяти правильно и без малейшего затруднения.

Больше «патрон» к разговору на эту тему со мной никогда не возвращался но, как я заметил, утверждение Крамарева в должности начальника ГУВД пошло быстрым темпом.

Кто знает, может, именно так и срослась банная идея Собчака, пожелавшего иметь собственную террогруппу, с ее реальным воплощением в жизни.

Собчак себя старался никогда не обманывать, поэтому, отдавая отчет в нестойкости политической симпатии народа, пусть сперва даже самой жаркой, но имеющей обыкновение меняться весьма причудливо, убеждал всех, что пока он у власти, социальная справедливость и основные задачи правоохранительных органов должны заключаться лишь в охране его имущества, его прав и всех его сбережений Иуды, понимая под свободой совести свободу быть бессовестным. Вот почему, выяснив, что собой представляет Крамарев, Он приложил максимум усилий, как и его московский коллега Попов с Мурашевым8, чтобы протащить в кресло начальника ГУВД обладателя именно тех личных качеств, которые позарез были нужны Собчаку. Так был сделан первый шаг к рождению в городе собчачьей Фемиды, повенчанной с цербером, но разведенной с законом, оголтело мстительной и глухой.

Теперь на повестку дня вставала задача безоговорочного подчинения горсуда, УКГБ и горпрокуратуры во главе с трусоватым но не поддающимся давлению Собчака, принципиальным и честным Д. Веревкиным, которого «патрон» уже начал обкладывать нужными людьми. Помню, как-то возвратившись из очередной поездки в Москву, Собчак по дороге из аэропорта рассказал мне, что Комитет госбезопасности представил в прокуратуру СССР обширный материал о взяточничестве заместителя прокурора города Е. Шарыгина, в связи с чем собираются из столицы прислать комиссию. Однако, выяснив, что эта проверка при любом ее исходе не пошатнет положения самого Веревкина, «патрон» пообещал сделать все возможное, чтобы укрыть Шарыгина от возмездия закона, о чем тот должен будет всегда помнить.

Весь дальнейший ход событий показал: подручные, похожие на Шарыгина, «патрону» были крайне нужны, а вместе с рекрутируемым им на пост прокурора города Большаковым вполне могли в перспективе справиться с задачами, поставленными Собчаком перед этой организацией.

— Неплохой будет тандем! — Порой удовлетворенно-злорадно похмыкивал, прикидывая будущее, «патрон».

Некоторое время спустя стало известно, что в чекиста Олейника всадили несколько пуль прямо перед дверью квартиры, где он жил. Функционирующему оперативно-розыскному бюро (ОРБ ГУВД) совместно с горпрокуратурой было поручено найти убийц, обнаружить которых они, разумеется, не смогли…