"Щит побережья" - читать интересную книгу автора (Дворецкая Елизавета)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ТРОПА МЕЖДУ МОРЕМ И НЕБОМ

В день, когда назначено было обручение Брендольва сына Гудмода с Хельгой дочерью Хельги, усадьба Лаберг представляла собой малое подобие летнего торга в Эльвенэсе. Гудмод Горячий жил широко и каждый раз приглашал к себе на зиму чуть ли не сорок человек; теперь же к зимующим гостям прибавились приглашенные нарочно на этот случай — все, кого только можно оповестить и собрать за десять дней. В последние дни по фьорду то и дело тянулись корабли под праздничными цветными парусами, большие и поменьше, от рыбачьих лодочек, с опаской обходящих плавучие льдины, до огромного дреки Хальвдана Седого. Можно было подумать, что здесь собирают войско!

Хельги хёвдинг привел этому «войску» значительное подкрепление, взяв с собой чуть ли не всех домочадцев. Обручение одного из его детей было для всей усадьбы Тингфельт кровным делом, и даже Троа обиделась бы, если бы ее не взяли.

Сама Хельга держалась тихо, не в пример прежним праздникам. Мысли о Брендольве мешались с мыслями о Хравне, она никак не могла свыкнуться с близкими переменами в своей судьбе. Суета и разговоры о ее обручении казались ей какими-то ненастоящими, точно все вокруг лишь играют в подготовку к ее замужеству. А Хельге все не верилось. Вот уже и усадьба Лаберг видна, а она все не верит. Так и хочется спросить: вы это взаправду?

Раньше ей думалось, что звание невесты сразу сделает ее каким-то совсем другим человеком, кем-то вроде бабушки Мальгерд — уравновешенной, мудрой, рассудительной. Хельга ждала этой перемены, прислушивалась, пытаясь найти ее в себе, не находила и снова ждала. «Я выйду замуж в шестнадцать лет, как бабушка! — убеждала она сама себя, но и это, волнующее и желанное для всякой девушки слово „замуж“ отдавалось в ее душе каким-то мелким, тусклым звуком. Хельга была даже разочарована тем, что не радуется в полную силу. Черное копье Ворона и море ветров ей вспоминались смутно, как приятный сон. Да и не сон ли все это? Хельга устала от попыток понять, что в ее жизни явь, а что сон. Ее везли в усадьбу Лаберг, чтобы обручить с Брендольвом, и она послушно поддавалась общему движению. А испытывающие, недоверчивые взгляды Дага заставляли ее изо всех сил притворяться веселой. Даг не спорил с сестрой о состоянии ее сердца, но молча не верил в ее счастье. И вся эта поездка выходила совсем не такой, какой ей следовало бы быть.

Берег возле Лаберга пестрел многочисленными тушами вытащенных кораблей, на огромном плоском камне, который служил молом, толпился народ. Ворота были открыты на всю ширину, возле них тоже шевелилась нарядная, полная ярких цветных пятен, толпа.

Завидев хёвдинга с его людьми, гости закричали, толпа раздалась, чтобы дать им проехать. На крыльце была суета, из сеней звучал голос Гудмода Горячего, который требовал дать ему дорогу. Хельга торопливо шарила глазами по толпе, пытаясь найти Брендольва. От волнения у нее замирало сердце: каким он окажется теперь? Прежним, веселым и дружелюбным, или тем, что был у кривой елки — замкнутым и угрюмо-неприветливым? А он вдруг выскочил из-под самой морды ее лошади и протянул руки, чтобы снять Хельгу с седла.

— Откуда ты взялся? — ахнула она.

Но Брендольв только подмигнул ей. Он тоже еще не свыкся с переменой, которая поставила их в совсем новые отношения друг к другу, и не сразу нашелся.

— Я тебя ждал, — просто и ласково сказал он.

Хельга подняла глаза к его лицу и удивилась: это опять стал другой Брендольв. Глаза его сияли, улыбка была полна уверенной радости, и он даже показался ей красивее, чем прежде. И Хельга засмеялась от облегчения: все сразу встало на свои места. Призрак Хравна растаял, и Хельга разом осознала: она — невеста! Невеста Брендольва!

На пиру Хельгу посадили в самую середину женского стола, на место, которое всегда занимала Мальгерд хозяйка. Хельга была смущена, но понимала: эта честь — дань ее новому положению. Брендольв был от нее довольно далеко, но Хельга то и дело посматривала на него и неизменно встречала ответный взгляд. И каждый раз Брендольв улыбался ей, и лицо его было таким ласковым, таким приветливым, что тревоги и сомнения начисто исчезли из памяти Хельги. Душа ее тянулась навстречу ему, сердце переполнялось бурлящей радостью. Для нее открывалась новая жизнь. И главной опорой этой новой жизни отныне был Брендольв. И Хельга верила, что теперь эта радость и расположение друг к другу будут их спутниками всегда. Отныне каждое дело, каждая мысль у них будут общими. Как в солнечном луче, Хельга грелась в этой уверенности, и чувствовала, как растет и распускается в ее душе горячий и яркий цветок любви, привязанности, совсем не похожей на прежнее чувство детской дружбы. Она любовалась этим цветком, ей хотелось как-то защитить его, согреть, помочь распуститься поскорее.

Многочисленные гости то и дело подмигивали друг другу, благодушно посмеивались, как водится, переговаривались, лукаво косясь на жениха и невесту. Давно было ясно, к чему дело идет… Как же, как же! Они с самого детства… чего уж лучше! Так подходят друг другу… Такая пара… Достойный и равный брак, лучше и не придумать!

И самой Хельге, как и гостям, казалось, что это — судьба, назначенная им норнами, что иначе и быть не могло. Не только будущая, но и прошедшая жизнь представлялась ей связанной с Брендольвом, и она удивлялась, что не понимала этого раньше.

— С благословением Одина и Фригг, при свидетельстве всех свободных людей, присутствующих здесь, я объявляю мою дочь Хельгу невестой Брендольва сына Гудмода из усадьбы Плоский Камень! — провозглашал Хельги хёвдинг, пьяный от пива и волнения, румяный, с блестящими глазами, обеими руками держа перед собой огромный рог, целиком выкованный их узорного серебра. — Свадьба их будет сыграна на Празднике Дис в усадьбе Тингфельт. В приданое моей дочери я даю…

Перечень своего приданого, а также перечень свадебных даров, которые от жениха полагались ей самой, Хельга не слушала. Брендольв подмигнул ей: пусть, дескать, отцы считают марки серебра и головы скота, мы-то с тобой знаем, что все это пустое. И Хельга улыбалась ему в ответ, все сильнее чувствуя установившуюся между ними связь. Это и есть счастье… И лишь изредка вспыхивало странное, пугающее ощущение пустоты под ногами, точно она оторвалась от земли и летит. Но это следовало относить за счет непривычки к новому положению, и Хельга старалась не обращать внимания на это чувство. Перед ней открывалась бесконечная, неведомая ранее дорога, а кто же не робеет в начале такого важного пути? Скорая свадьба, новый дом, заботы по хозяйству, дети, сначала маленькие, а потом сразу большие — все это стремительно носилось в мыслях Хельги и сбивало с толку, она хотела этого и боялась этого. «Так нужно! — твердила она сама себе. — Так и должно быть.» Через это проходят все.

— А сверх всего перечисленного я дарю Брендольву сыну Гудмода этот меч! — провозгласил Хельги хёвдинг.

Гости вытянули шеи, понимая, что под конец он припас что-то совсем необыкновенное. Хёвдинг вынул из мешка меч в богато отделанных ножнах и поднял его на вытянутых руках, чтобы всем было видно. Гридница ахнула: не все видели этот меч с серебряной волчьей головой, скалящей зубы с вершины рукояти, но все слышали о нем.

— Это тот самый, что подарил конунг! Он, он! Не спутаешь! Вот это подарок! — загудели восхищенные, удивленные, завистливые голоса.

— Да! — Хельги хёвдинг важно кивнул и посмотрел на Гудмода, который даже покраснел от удовольствия. — Это тот самый меч, что нам в знак своей дружбы подарил Стюрмир конунг, когда проплывал к слэттам. У меня нет сокровища дороже, и я дарю его тебе, Брендольв, чтобы ты навсегда запомнил этот день. Я думаю, в твоих руках этот меч найдет себе достойное применение!

Принимая меч, Брендольв выглядел таким счастливым, что Хельга смеялась от радости. Брендольв старался сохранить достоинство, подобающее таким торжественным мгновениям, но рот его сам собой расплывался в улыбке. Повесив меч к поясу, Брендольв то и дело поглаживал ладонью волчью морду на рукояти, точно хотел убедиться, что она ему не мерещится. Меч самого конунга! Такой подарок уже сейчас приносит большой почет, а в будущем обязательно принесет удачу, славу, добычу!

— Ты уж можешь быть спокоен — никто не скажет, что твой родич не умеет владеть этим мечом! — сияя, пообещал он хёвдингу, но тут же посмотрел на Хельгу, скорее желая разделить свою радость именно с ней.

Все обеты были произнесены, свидетели принесли клятвы, пир пошел своим чередом. Фроди Борода уже запел первую круговую, когда в дверях появился один из хирдманов и крикнул:

— Во фьорде незнакомый корабль! Правит к нам!

— Нам прибыло гостей! — радостно ответил Гудмод Горячий, которого теперь, за цвет лица, с успехом можно было бы звать Гудмодом Красным. — Зовите его сюда, пусть причаливает! Кто бы там ни был — сегодня мы приглашаем в гости всех! Хоть конунга троллей!

И гридница замеялась шутке, не помня о недавних страхах. Свадьба — не поминки, и здесь любого наполняет счастливое чувство, будто впереди распахнулись какие-то светлые ворота и вся жизнь отныне будет сплошным праздником.

— Вы только посмотрите, что за корабль! Вот уж чего не видали! Да что же это! Ха-ха! Ну и корабль! Ну и морда! — закричали во дворе. — Не так уж я много и выпил — а погляди ж ты!

— Что там такое? — крикнул Гудмод. — Подите узнайте!

— Посмотри, хёльд! — отвечало ему сразу несколько голосов. — Это и правда конунг троллей! Больше некому править таким кораблем!

— А ну-ка пойдем посмотрим! — решил Гудмод и поднялся.

И тут же все гости, в едином порыве веселого любопытства, повалили из-за столов во двор. В гриднице остались только те, кого уже побороли «пивные тролли» или те, которые боялись не успеть отличиться в схватке с ними.

Хельга и Брендольв были почти первыми, кто выбежал из усадьбы к морю. Глянув во фьорд, Хельга взвизгнула и запрыгала на месте, хлопая в ладоши и хохоча от избытка чувств. Корабль, который уверенно правил к плоскому камню-молу, и правда не имел себе равных во всем Морском Пути.

Издалека можно было бы сказать только то, что это прекрасный боевой корабль — дреки на двадцать скамей, узкий, длинный, устойчивый и поворотливый, под отличным красно-синим парусом, и совсем новый, высоко сидящий, так как обшивка не успела ни набухнуть, ни обрасти ракушками. Ни один конунг не отказался бы владеть таким кораблем. Но вот штевень! На носу, там где фьялли вырезают козлиные головы, квитты — волчьи, рауды — конские, вандры — медвежьи, у этого корабля красовалась морда жабы! Да какой жабы — рогатой! Два изогнутых, как коровьи, острых рога гордо возвышались над широкой мордой с растянутым в ухмылке жабьим ртом, а глаза пупырчатой красотки чуть-чуть косили внутрь. Все вместе создавало такую смесь задора и нелепости, что никто при виде нее не мог удержаться от смеха.

Через несколько мгновений уже вся толпа безудержно хохотала, повизгивала, стонала, сгибалась, держась за животы, кашляла и снова хохотала. А возле штевня тем временем показалась еще одна рогатая голова. Какой-то человек в шлеме с такими же коровьими рогами радостно размахивал руками, здороваясь сразу со всеми.

— Это же Эгиль Угрюмый! — кричала Хельга, от смеха едва выговаривая слова. — Он же обещал… Обещал приплыть на мою свадьбу! Еще на тинге… Это он, он!

Но все и сами уже видели, что это он. Во всем Морском Пути был только один человек, который носил этот нелепый рогатый шлем и своим появлением всех заставлял смеяться. Эгиль, которого какой-то другой шутник прозвал Угрюмым, всю жизнь кочевал по Морскому Пути, и там, где он появлялся, жизнь сразу становилась веселее и ярче. Но Эгиля уважали всерьез, потому что он был лучшим корабельным мастером во всех двенадцати племенах. У всех конунгов лучшие корабли были его работы. И, кроме отличного качества и удачливости, изделия Эгиля отличались от других тем, что звериная голова на штевне неизменно бывала украшена рогами. Эгиль наделял рогами даже тех животных, которым боги в них отказали, и среди его прежних достижений уже имелись «Рогатый конь», «Рогатый медведь», «Рогатый сокол», «Рогатый бобер».

— Привет вам всем, добрые люди! — ликующе кричал Эгиль, когда уже можно было расслышать голос. — Пусть вся ваша жизнь будет такой же радостной, как этот день, и дай вам боги всегда так смеяться при виде гостей, и никогда не хвататься за оружие!

— Иди к нам, Эгиль! — утирая слезы, звал его Гудмод. — Нам только тебя и не хватало! Ты знаешь — у нас ведь скоро свадьба!

Едва дождавшись, пока корабль подойдет к молу, Эгиль ловко перепрыгнул через борт. Ему уже сравнялось пятьдесят пять лет, но задумываться о покое ему было рановато. Высокий, крепкий, бодрый, он мог бы украсить собой дружину хоть самого конунга. У Эгиля были прямые черты лица, на носу виднелась горбинка, серо-желтые глаза смотрели весело. На первый взгляд эти искрящиеся глаза казались чужими на красноватом, шершавом, обветренном лице, покрытом беспорядочной сетью глубокий морщин, так что вся кожа выглядела мятой. Но это впечатление скоро пропадало, потому что каждая морщинка была в постоянном движении, в каждой кипели живость и бодрость самого хозяина, душа которого оставалась гораздо моложе тела.

— Я слышал, что у вас обручение, мне сказали в усадьбе Ингви Небитого, — радостно говорил Эгиль на ходу. — Да я и сам собирался к вам — ведь вам сейчас нужны корабли!

Окруженного толпой Эгиля повели в усадьбу, усадили рядом с хозяином, и пир закипел с новой силой. Хозяева рассказывали про троллей, Эгиль охал, ахал, жалел, что не был здесь в это время. Уж он бы сразу справился с любым троллем и любым колдуном — ведь он родом из Эльденланда, а это говорит само за себя[23].

— Где ты раздобыл это чудовище? — со смехом расспрашивал его Брендольв, показывая в сторону моря, где на берегу отдыхала «Рогатая жаба». — Это у вас в Эльденланде такие водятся?

— Мой Эльденланд у меня вот здесь! — Эгиль стучал себя по высокому лбу, окруженному полурыжими-полуседыми волосами, похожими на ржавое железо. — У меня в голове водятся еще и не такие! И все они просятся на волю, грозят затолкать меня, если я их не выпущу. Вот и приходится повиноваться.

— Для какого же конунга ты ее предназначил? — спросил Гудмод. — Не всякий смельчак решится оседлать такое чудовище!

— Ее заказал Ульвхедин ярл, сын Бьяртмара Миролюбивого, но потом передумал и ушел в поход по суше. И давненько от него нет вестей… Я думал предложить мою «Жабу» Стюрмиру конунгу, но он уплыл к слэттам. Теперь вот думаю, не купит ли ее Хильмир конунг. Он богат и понимает толк в хороших вещах.

Гости закивали, улыбаясь: конунг слэттов Хильмир славился своим богатством, так как был хорошим хозяином и в придачу собирал пошлины с самого богатого торга всего Морского Пути. На праздник Середины Лета к его усадьбе Эльвенэс собирались торговцы из ближних и дальних земель, и говорили, что там можно продать или купить все: от ремешка на сапог до живого белого медведя. Если они, белые медведи, вообще есть на свете, в чем многие сомневаются.

— Ты собираешься к слэттам? — расспрашивали Эгиля гости. — Это хорошо! Погляди, куда там запропастился наш конунг! Что это за жизнь без конунга? Все идет наперекосяк!

— Не волнуйтесь, добрые люди, у вас есть конунг! — к общему удивлению ответил на это Эгиль. — Я могу вас всех поздравить с обновкой.

— Конунг! Стюрмир конунг вернулся! — разом вскрикнули все, кто услышал его слова. — Но как же мы его не видели? Как же он плыл мимо нас и не заглянул? Разве мы его чем-нибудь обидели?

— Где ты его видел, Эгиль? — недоуменно спросил Хельги хёвдинг. Он считал, что находится в дружбе со Стюрмиром конунгом, а значит, маловероятно, чтобы тот, проплывая от слэттов мимо восточного побережья Квиттинга, не заглянул к хёвдингу.

— Я его видел в усадьбе Конунгов Двор на озере Фрейра, — ответил Эгиль. — Только его зовут не Стюрмир конунг, а Вильмунд конунг.

Гости снова ахнули и на миг умолкли.

— Вильмунд конунг? — среди общей тишины повторила Мальгерд хозяйка, и каждый мог принять ее недоумевающий голос за голос собственной души. Вопрос у каждого был пока только один: я не ослышался?

— Вильмунд конунг! — уверенно подтвердил Эгиль. — Его старший сын. Он ваш конунг с самой Середины Зимы. Его выбрал домашний тинг Конунгова Двора. Люди решили, что квитты больше не должны оставаться без конунга, а от Стюрмира давно нет вестей. Вот Фрейвид хёвдинг и предложил выбрать конунгом его сына.

— Это понятно, — заметила Оддхильд хозяйка. — Ведь Фрейвид хёвдинг еще на осеннем тинге навязал в невесты конунгову сыну свою дочку. Они уже справили свадьбу? Фрейвиду не терпится стать тестем конунга, и он не хочет ждать.

— Но он в чем-то прав! — решительно вставил Хальвдан Седой. — Стюрмир конунг уплыл к слэттам прямо с осеннего тинга. Его нет уже три месяца. А Квиттинг живет без конунга. И это во время войны! Никому не было удачи. А теперь, смотрите, появился конунг — и у нас все наладилось.

Гридница загудела, сначала тихо, потом громче. Постепенно привыкая к потрясающей новости, в ней открывали все новые и новые стороны. Мало кто как следует помнил молодого Вильмунда, старшего из двух конунговых сыновей (впрочем, многие вообще не знали, что молодая кюна Далла, вторая Стюрмирова жена, уже год как родила ему второго сына).

— Вильмунду конунгу уже восемнадцать лет, он совсем взрослый! — рассказывал Эгиль, который знал всех на свете. — Он довольно высок, хорош собой, отважен и умен. Он воспитывался у Фрейвида Огниво. Нужно ли удивляться, что теперь он пожелал взять в жены дочь своего воспитателя? Ведь они с детских лет росли вместе!

Эгиль дружелюбно подмигнул Хельге, и она радостно улыбнулась в ответ. Ей сразу захотелось узнать побольше о той девушке, на которой должен жениться Вильмунд конунг — ведь у них были совсем одинаковые судьбы! Наверное, сейчас она так же счастлива! Хорошо бы ее повидать!

— Ох, не нравится мне это! — вдруг сказал Хельги хёвдинг. Все только сейчас заметили, что говорливый хёвдинг сидит молча и хмурится.

— Мне тоже не нравится! Как хорошо, что мы с тобой согласны! — со скрытым ехидством, намекающим на недавний раздор, воскликнула Оддхильд хозяйка. — Теперь этот Фрейвид заберет власть над всем Квиттингом, а из конунга будет вить веревки! А этот Фрейвид такой — ему палец в рот не клади, откусит всю руку!

— Да что нам Фрейвид! — воскликнул Гудмод, на этот раз не соглашаясь с женой. Задор иногда завлекал его туда, откуда бдительная осторожность Оддхильд хозяйки вскоре извлекала. — Западное побережье далеко. Плохо от него будет фьяллям, а не нам!

— Все это верно, но я думаю о другом! — ответил Хельги им обоим сразу. — Очень плохо, когда в стране нет конунга. Но гораздо хуже, если их сразу два! Вильмунд конунг поспешил. Может быть, со Стюрмиром конунгом и случилось у слэттов что-то плохое, но неразумно выбирать нового конунга, пока нет верных вестей о смерти старого. А вдруг он вернется! Да разве он согласится отдать сыну власть?

— А разве сын не отдаст ему ее обратно? — спросил Даг, который не сомневался, что только так и можно поступить.

Но хёвдинг многозначительно опустил книзу уголки рта и покачал головой.

— Власть — прилипчивая вещь, — мудро заметил он. — Она кружит голову хуже говорлинского меда. Кто однажды попробовал, тот не может отказаться. Я не слишком близко знал молодого Вильмунда конунга, но молодость честолюбива. А Фрейвид Огниво будет его поддерживать. По доброй воле они не отдадут власти обратно. А Стюрмир конунг никогда ее не уступит. И впридачу ко фьяллям и раудам каждый из них будет иметь страшного врага внутри своей страны.

Даг молча пожал плечами. Он был ровесником нового конунга, но не ощущал ни малейшего желания, как тот, немедленно занять место своего отца. Ведь это же такая ответственность — голова кружится, как перед пропастью!

— Но, может быть, Стюрмира уже нет в живых, — заметила Мальгерд хозяйка. — Иначе почему он пропадает почти три месяца?

— Не знаю. — После недолгого молчания Хельги хёвдинг пожал плечами. — Но ты, Эгиль, хорошо сделал, что приплыл к нам. Как бы ни обернулось дело, нам понадобятся корабли.

— И я рад, что застал восточное побережье в мире и радости! — ответил Эгиль и посмотрел на Хельгу. — Вот бы все жили как вы!

Хельга улыбнулась ему в ответ и посмотрела на Брендольва. Он был возбужден всеми этими новостями, горячо обсуждал что-то с соседями и на нее не глядел. Но Хельге все равно было приятно его увидеть: несмотря на все тревоги Морского Пути, ее собственный мир отныне стоял прочно.

Пир в усадьбе Лаберг продолжался еще два дня, но о первой его причине — обручении Брендольва и Хельги — почти не вспоминали. Не только гости, но и сам жених совсем о том позабыл. Привезенная Эгилем Угрюмым новость взбудоражила всех и оставила в головах только одни мысли — о войне и о новом конунге. Признавать ли Вильмунда конунга — вот о чем говорили за столом, во дворе, даже в спальных покоях.

Все молодые во главе с женихом горой стояли за нового конунга.

— Просто Вильмунду надоело ждать, пока его отец наберется за морем мужества, чтобы вернуться и встретиться с врагами! — горячо говорил Брендольв. — Я бы на его месте тоже не стал ждать до Гибели Богов. Кто смел, тот не медлит!

— И теперь ему нужны смелые люди, которые пойдут с ним! — подхватывали другие. — Сколько можно ждать? Дождемся, что фьялли разорят половину страны, а потом уже поздно будет собирать войско!

Некоторые прямо перешли от слов к делу. Лейпт, старший сын Хальвдана Седого, уже на другой день утром попрощался с хозяевами и уехал домой — собираться в поход. Брендольв всей душой рвался вслед за ним.

— Подожди! — урезонивала его мать. — Если ты уедешь с собственного сговора, ты обидишь родню невесты.

— Но ведь невеста хочет выйти за достойного человека, а не за такого, кто любит греться у очага и слушать лживые саги[24]! — уверенно отвечал Брендольв и подмигивал Хельге. — Я хотел бы еще до свадьбы совершить несколько достойных подвигов. Ты бы тоже этого хотела, да, Хельга?

Хельга улыбалась, но не знала, что ответить. Она понимала, конечно, что все мужчины мечтают о подвигах, но ее задело то, что Брендольву не жаль так быстро расстаться с ней. Никуда эти подвиги от него не денутся!

— Не стоит так спешить! — говорил Хельги хёвдинг, тоже не слишком довольный прытью молодых. — Тот, кто едет тихо, тоже добирается до цели…

— Никогда! — пылко возразил Брендольв, даже не дав будущему родичу толком договорить. — Слава не ждет! Доблесть не медлит! Раз уж в стране идет война, любому достойному человеку стыдно оставаться дома! Вильмунд конунг показал, что надо делать!

— Верно! И мы с ним! Он нас ждет! — с готовностью кричали его товарищи, не глядя, как их отцы и матери качают головами.

— Не слишком ли быстро вы отказываетесь от своего конунга? — сказала Арнхейда из усадьбы Мелколесье. Это была некрасивая, сварливая женщина, которую, однако, уважали за ум и большую хозяйственную мудрость. Сейчас она выражала общее мнение всех старших, и те одобрительно закивали. — Стюрмир конунг начал править тогда, когда ты, Брендольв, и ты, Рамбьёрн, еще не родились на свет! Два десятилетия он правил квиттами мудро и твердо! Пусть нрав у него не слишком любезный, но мы-то, люди восточного побережья, не видели от него зла. Он не вмешивался в наши дела, и предательством было бы с нашей стороны так легко переметнуться на сторону его сынка, который еще ничем себя не показал!

Старшие одобрительно зашумели, молодые на миг притихли, пристыженные словом «предательство».

— Но где же он? — ответил Хальмод, сын Торхалля Синицы. Он был младшим из четырех сыновей и при будущем дележе наследства ему много не светило; тут поневоле станешь отважным и возжаждешь подвигов и добычи. — Где же ваш славный Стюрмир конунг? Куда он пропал? Почему он отсиживается за морем, когда враги разоряют его землю? Или мы мало слышали о том, что творится на севере? Почему же он не вернется и не возглавит войско? А раз он не может или не хочет, это должен сделать кто-то другой! И раз его сын первым это понял, то каждый, кто не трус, должен поддержать его! Мы пойдем с ним! Я верно говорю?

Теперь закричали молодые. Мальгерд хозяйка сокрушенно разводила руками: бывают ссоры в роду, бывают ссоры между родами, но никогда еще не бывало такого, чтобы все сыновья встали против всех отцов. Да еще в такое тревожное время!

— Даг, а ты чего молчишь? — крикнул Брендольв, вдруг сообразив, что ни разу не слышал в этом споре голоса своего лучшего друга и уже почти брата, а это очень странно. Тот ведь никогда не отличался молчаливостью, да еще при таком важном деле! — Ты разве не думаешь, что нам стоит плыть к конунгу?

— Я как раз так и думаю! — ответил Даг и даже встал на ноги, чтобы всем было лучше его слышно.

Поначалу он притих, потому что более важного события не помнил за всю свою жизнь и отнестись к нему с бездумной поспешностью не мог. Но теперь, глядя в покрасневшее от возбуждения лицо Брендольва, Даг ощутил, что его решение созрело.

Крикуны умолкли, ожидая последнего, решающего голоса. Если сын хёвдинга с ними — робким старичкам придется помолчать!

— Только не к тому, о котором ты говоришь, — продолжал Даг, роняя слова по одному, как камни, тяжелые и твердые. — Я думаю, что самое лучшее, что я могу сделать — это отправиться к слэттам и узнать, где наш конунг Стюрмир. Может быть, ему нужна наша помощь. И уж верно ему будет любопытно узнать, что он больше не конунг в своей собственной стране!

Все молчали. Подобное никому не приходило в голову.

Брендольв покраснел сильнее и тоже поднялся.

— Так тебе, значит, не нравится иметь конунгом смелого человека? — с вызовом спросил он у Дага. Притухшее под влиянием помолвки раздражение вспыхнуло с новой силой, будто ждало удобного случая. — Такого, какой поведет нас в бой? Ты хочешь вернуть старика, который убежал от войны за море и спрятался там в сундуке у Хильмира конунга?

— Я хочу оправиться к конунгу, которого признал общий тинг Острого мыса еще до того, как мы с тобой родились на свет! — сурово ответил Даг, глядя в горящие глаза Брендольва. Сам он держался мрачновато, но твердо, и вдруг показался старше своих лет. А Брендольв, на которого он всю жизнь смотрел как на старшего, теперь был в его глазах пылким и глупым ребенком. — И Стюрмир конунг не сделал пока ничего такого, отчего стал бы недостоин доверия. А если сделал — я должен сначала убедиться в этом. Поэтому, если мой отец не будет против, я в ближайшие же дни отплыву к слэттам.

— Ну и отправляйся! — в сердцах крикнул Брендольв. — У Хильмира конунга много места в сундуках — хватит и тебе!

— Э, хватит, хватит! — Хринг Тощий, Кольфинна хозяйка и другие гости вмешались и постарались прекратить спор. — Мы не для того сюда собрались, чтобы толковать о конунгах! Вы, кажется, забыли, что вот-вот породнитесь!

Пир в честь обручения едва не окончился ссорой будущих родственников. До самого конца пира Даг и Брендольв избегали обращаться друг к другу. Именно прежняя дружба делала нынешнее несогласие особенно болезненным, почти оскорбительным. Молодые товарищи посматривали на них обоих нерешительно, не зная, чью стороны взять, но в душе большинство склонялось к мнению Брендольва. Все же знают, что слава — главная цель достойного человека. И больше славы обещал молодой Вильмунд конунг, который для того и провозгласил себя конунгом, чтобы вести воинов в бой, не дожидаясь мешкотных и боязливых стариков. Всех удивляло, что Даг, которого не назовешь трусом, принял сторону этих самых стариков.

— Что с тобой такое? — спрашивали его тайком. — Ты разве не хочешь прославиться?

— Каждый хочет прославиться по-своему! — отвечал Даг. — Север пропал потому, что там все перессорились. А у нас теперь два конунга — причина для ссоры хоть куда! Мы уже чуть не перессорились: молодые за Вильмунда, старшие за Стюрмира. Нашим ссорам обрадуются только фьялли. Нельзя же думать только о себе и своей славе! Подумаем о ней попозже, когда Квиттинг соберет одно общее войско, такое, которое сможет со славой победить, а не со славой умереть!

Брендольв, когда Хальмод или Хлодвейг передавали ему эти речи, только пожимал плечами. Главное — со славой, а победить или умереть — не так уж важно. Самая звонкая слава — посмертная.

Зато Хельги хёвдинг был очень доволен решением сына. В тот же день он послал домой человека с приказом готовить корабль и припасы в дорогу.

— Это очень хорошо! — делился Хельги хёвдинг с матерью. — Стюрмир конунг будет знать, что мы — его друзья! Я бы поплыл и сам, но на кого я оставлю восточное побережье? Не на удальцов же вроде Гудмода Горячего! А мой сын достойно заменит меня!

— Это верно! — Мальгерд хозяйка задумчиво кивала. — Вот твой сын и вырос. Теперь он может сам принимать решения. Впрочем, я давно знала то, что он сегодня доказал. Нет правоты молодых и старых, а есть люди с умом и совестью или без них! И возраст здесь ни при чем!

Но слушать отвлеченные рассуждения Хельги хёвдингу было уже некогда. Приходилось торопиться. Ведь молодой Вильмунд конунг в любой день может явиться сюда с войском и потребовать, чтобы тинг восточного побережья признал его. И придется признать — не драться же, когда враги у порога! А после этого желать возвращения Стюрмира и в самом деле будет предательством.

Уезжая из усадьбы Лаберг, Хельга почти и не помнила, что причиной поездки было ее собственное обручение. Если она и вспоминала об этом, то ей становилось неуютно. Ее надежды на будущее согласие с Брендольвом уже разлетелись в осколки: на прощание он улыбнулся ей весьма вымученно, а на ее брата и вовсе не поглядел. Куда пропало все то, чему она так радовалась в первый день? Так бывает во сне: владеешь огромным богатством, а открой глаза, и нет ничего.

— Я надеялся, что хоть ты будешь посмелее! — только и сказал Брендольв, взяв ее за руку. — Когда мы ловили троллей, ты не оглядывалась на стариков!

— Но если… Я так боюсь, что у нас будет война между двумя конунгами! — сбивчиво пожаловалась Хельга. Ей очень хотелось, чтобы именно Брендольв утешил ее и ободрил.

— Война! — Брендольв пренебрежительно махнул рукой. — Знаешь ли, здешние мир или война очень мало значат по сравнению с Валхаллой. А туда попадают только достойные люди. И я хочу попасть туда, чтобы в день последней битвы оказаться в войске Одина. А для этого все равно, на чьей стороне биться здесь. Разве ты желаешь для меня чего-нибудь другого?

Хельга не знала, что ответить. Конечно, попасть в Валхаллу — важно, даже очень важно для мужчины. Но она, не ожидая этой славной участи для себя, никак не могла признать, что мир в земной жизни ничего не стоит. Но если Вильмунд конунг и правда хочет защитить страну от фьяллей… И Брендольв был прав, и Даг был прав, а она не могла решить, к кому ей присоединиться. У нее было такое чувство, будто что-то большое и важное разломалось пополам и вот две части стремительно уплывают в разные стороны, а она не знает, за какую схватиться, как удержать.

Возвращение домой, в родное гнездо, где все были между собой согласны, доставило ей большое облегчение, и она гнала неприятные мысли. Но где-то в глубине души шевелилась тревога: а что же будет потом? После свадьбы?

Первым собрался в дорогу Брендольв. Работники, бонды, рыбаки, целыми днями по делу и без дела шнырявшие между Тингфельтом и Лабергом, часто приносили известия: оснащают корабль… взяли средний, «Морского Барана», тот, что на восемнадцать скамей… А парус полосатый, тот, зеленый с коричневым, с красной полосой поверху, что ткали в ту зиму, когда у Оддхильд хозяйки гостила ее сестра Трудхильд, что замужем за Сигурдом из Березового Фьорда… Уже грузят припасы… такие здоровые мешки, волокушами возят… Я видел, на корабль несли такой котел, что в нем купаться можно… Еще бы, ведь молодой Брендольв хёльд берет с собой целых пятьдесят человек… Да брось ты, какие пятьдесят? Где столько набрать? Сорок от силы! Да нет, с ним же напросились плыть и Кальв из Гнезда, и Арне, Ёкулев сын, и еще оба Стейна — и рыбак, и тот, что живет в работниках у Торгрима… Набрал, понимаешь, всяких, и думает, что из них выйдут настоящие воины… А что же ты хочешь? Такому знатному человеку стыдно являться к конунгу с маленькой дружиной, а Гудмод хёльд ведь не может отдать сыну всех своих людей! Кого-то надо и дома оставить! Любопытно, а возьмет он с собой тот роскошный меч, который ему подарил хёвдинг? Да уж конечно, возьмет, ведь это такая честь! Где ему взять меч получше?

Хельга слушала эти разговоры с тревогой и все время надеялась, что какая-нибудь случайность помешает, что Брендольв передумает или мать ему запретит, и он никуда не поплывет. Сидя дома рядом с Дагом, она очень быстро стала считать правым именно его. Привычка к Брендольву в ней, конечно, была гораздо слабее привычки к брату. А Даг довольно часто, перед любым из соседей или даже домочадцев, повторял свое мнение. Проницательная Атла видела, что он стремится убедить не столько Торгрима бонда или Сольвёр (которая и не слушая была с ним во всем согласна), сколько себя самого. А пока есть колебания, есть надежда и на другое решение…

— Если бы я родилась мужчиной, я бы уж конечно выбрала того конунга, который помог бы мне скорее отомстить! — заявила Атла, глядя на Дага с недвусмысленным вызовом. — Ведь если враги хозяйничают в моей стране, я считала бы это прямым оскорблением мне самой!

— Поди к Брендольву — он будет рад и примет тебя в дружину! — резко ответил Даг, не притворяясь, будто не понял намека. — Но поскольку ты не мужчина, а женщина, да еще без эйрира за душой, я бы тебе посоветовал не быть такой воинственной. Ты хочешь лишиться крыши над головой еще раз? А этот дом, учти, последний. Дальше только море.

Атла промолчала. Как ни жаждало мести за погибший Перекресток ее упрямое сердце, всему остальному телу нужно было где-то жить. А в Тингфельте ей жилось хорошо. Сохраняя на лице выражение молчаливого несогласия, она тайком косилась на Дага и посмеивалась сама над собой. После этой беседы, похожей на ссору, сердитый и замкнутый от внутренней борьбы Даг показался ей прямо-таки красивым. «Он еще пачкал пеленки, когда я уже умела ходить!» — напомнила себе Атла, знавшая, что хозяйский сын моложе ее на целых два года. Но это не помогло. Он делал совсем не то, чего ей хотелось, но почему-то все больше нравился ей.

Хельги хёвдинг во время всех этих волнений по большей части молчал, но вид у него был недовольный.

— Я не вправе запретить знатному человеку выбирать себе конунга и отправляться на войну, если уж ему хочется! — сказал он только однажды, когда Арнхейда хозяйка, с неохотой отпустив среднего сына с Брендольвом, приехала вместе с младшим посмотреть, как собирается в дорогу Даг. — Но если бы у меня попросили совета, я сказал бы: неразумно вмешиваться в распрю двух конунгов, пока ничего еще не ясно.

— Плохо то, что Брендольв и Гудмод восстановят против себя Стюрмира конунга, — заметила Мальгерд хозяйка. — И неизвестно, поможет ли ему наше заступничество.

— Но мы ведь вступимся за него, если понадобится? — тревожно уточнила Хельга.

Отец в ответ развел руками, намекая на то, что после обручения отказать в помощи новой родне уже нельзя.

— Не думал я, что он так быстро откажется от конунга, меч которого только что повесил на пояс, — со вздохом прибавил Хельги хёвдинг и покачал головой.

Чем ближе был час отплытия Брендольва, тем острее щемило сердце у Хельги. Кроме беспокойства о будущем жениха прибавилась обида: неужели он так и уедет, не попрощавшись с ней, покинет невесту сразу после обручения? При том, как расстались Брендольв и Даг, это будет похоже на разрыв. К ней вернулось прежнее ощущение, что все это невсерьез: сейчас она проснется, а никакой ссоры нет. Но увы — Даг тоже собирается в дорогу, и очень даже всерьез.

Хельга беспрестанно думала об этом, так что даже голова болела, но никак не могла взять в толк, отчего все получилось так досадно. А время бежало, и ей казалось, что она непоправимо опаздывает куда-то.

Наконец под вечер последнего дня, когда уже начало темнеть, в Тингфельт прибежал мальчишка из Лаберга.

— Меня прислал к тебе Брендольв хёльд! — сказал он Хельге, протолкавшись к ней в женском покое. — Он ждет тебя у кривой елки. Просил, чтобы ты непременно приходила.

Едва дослушав, Хельга кинулась одеваться, второпях схватила накидку Сольвёр вместо своей, просунула голову в отверстие, дернула прядь волос, зацепившуюся за нагрудную застежку платья. Она так ждала этого, так надеялась, так отчаивалась, что теперь едва верила в сбывшиеся ожидания.

— Ты пойдешь одна? — обеспокоенно спросила Сольвёр. — Посмотри, уже темнеет! Это опасно! Возьми с собой кого-нибудь! Хотя бы Рэвунга! Он тебе ничуть не помешает! Вспомни, сколько тут нечисти!

— Ничего, ничего! — торопливо отговаривалась Хельга, отчаянно боясь, что кто-нибудь ее задержит. — Ничего не будет! Нечисти больше никакой нет! Он меня потом проводит! Не говори пока никому, что я ухожу!

Не дождавшись от Сольвёр ответа, Хельга кинулась к дверям. Сердце ее громко стучало от радости, что Брендольв все же вспомнил о ней, и она боялась только одного — как бы кто-нибудь не помешал. Хельга чувствовала, что отцу и Дагу не слишком понравилось бы это вечернее свидание — если бы Брендольв одумался и захотел на прощание оказать уважение новой родне, то мог бы и сам прийти в Тингфельт. Уж не выгнали бы, и не мог он ждать плохой встречи. Но Хельга не давала воли этим мыслям. Мужчины вечно выдумывают всякую ерунду, чтобы всем осложнить жизнь, вечно ссорятся из-за пустяков и чувствуют себя оскорбленными всякой малостью. Чего стоят два-три неосторожных, в запальчивости сказанных слова по сравнению с многолетней связью их семей? С теми пятью годами, которые Брендольв прожил в Тингфельте? С их обручением, которое уже скоро, на Празднике Дис, сделает Брендольва и Хельгу одной семьей?

Брендольв ждал ее, стоя возле той самой кривой елки-скамьи. Услышав торопливые шаги Хельги, он обернулся, и она приостановилась. При виде Брендольва ее радостный порыв поутих: таким непривычным он ей показался в кольчуге, с красным плащом, с богатым мечом у пояса. Тем самым, с волчьей головой на рукояти, что подарил ему Хельги хёвдинг. Мелькнуло недоумение: для чего он вырядился как на тинг? Или он отплывает прямо сейчас? Хельга даже бросила беглый взгляд в сторону моря, не стоит ли там «Морской Баран» со всей дружиной. С площадки у кривой елки моря было не видно, его заслоняли скалы, да Хельга и сама поняла глупость этой мысли. В поход не отправляются под вечер, когда море заволакивается туманом и даже берегов родного фьорда не разглядеть. Движимый неосознанным тщеславием, Брендольв хотел показаться невесте в самом роскошном и воинственном наряде, и добился того, что она сразу ощутила его как бы уже ушедшим. Он был похож на того самого «Логвальда Неукротимого», который так напугал усадьбу Тингфельт месяц назад.

Медленно подойдя, Хельга остановилась в двух шагах и молчала, то глядя на Брендольва, то отводя глаза. Все те радостные и теплые слова, которые она несла сюда, вдруг остыли, растаяли. Подумалось: ведь это он звал ее сюда — пусть он и говорит…

— Уплываешь? — все-таки первой нарушила молчание Хельга.

— Да. — Брендольв, кажется, был рад, что она подала голос. — Завтра. На рассвете. Альфрида бросала прутья[25] — сказала, что завтра хороший день для начала похода. Что я вернусь живым.

— Конечно, — не очень кстати сказала Хельга. Какая-то другая возможность для нее была и вовсе невообразима. — Ты же должен вернуться к Празднику Дис…

Она запнулась, не решившись вслух напомнить о свадьбе.

— Конечно, — повторил за ней Брендольв и опять замолчал.

Обоих мучила неловкость. Им была необходима эта встреча, но оба, стоя на расстоянии вытянутой руки друг от друга, ощущали между собой неизмеримую холодную даль. Что-то сломалось. Или так и не сложилось на самом деле…

— Лучше бы Даг поплыл со мной! — в сердцах воскликнул Брендольв. Он чувствовал, что с Хельгой и Дагом нельзя быть в мире или в ссоре по отдельности. — Тогда все было бы по-другому!

В мыслях его вспыхнула череда приятных образов: они с Дагом оплывают, плечом к плечу стоя на носу корабля, как братья Гуннар и Хёгни из древнего сказания, потом возвращаются, утомленные походом, но гордые победой, и счастливая Хельга машет руками с берега, приветствуя разом их обоих…

— Или ты — с ним, — добавила Хельга.

Да, тогда ей было бы спокойно! Оба они знали, в чем корень их нынешней неловкости, но изменить это было им не под силу.

— Нет! — упрямо возразил Брендольв, и у него стало такое же лицо, как тогда, на пиру в усадьбе Лаберг. — Это он должен был плыть со мной! Разве во время войны достойный человек должен отсиживаться дома или бежать за море? Скажи мне, Хельга! Что с вами случилось? Твой отец и брат — не трусы, я знаю! Когда я приплыл сюда от кваргов, они не струсили и вышли на берег с оружием в руках, как мужчины! Что с тех пор изменилось? Или это тролли их заколдовали? Скажи мне!

Брендольв горячо и требовательно смотрел в лицо Хельге: ему тоже был неприятен этот странный раздор, он не понимал его причины и всей душой жаждал прекратить. И уступить должен был Даг, потому что он, Брендольв, прав, это любой треске во фьорде ясно!

— Я не знаю, — сказала Хельга. Она не могла осудить ни того, ни другого, и от этого было так тяжело, как будто на сердце лежал камень.

Посмотрев на нее, Брендольв вдруг устыдился, вспомнил все, что их связывает, и выбросил Дага из головы.

— Ну, ничего! — с потугой на бодрость сказал он и обнял Хельгу. — Не грусти. Скоро это все кончится. Я вернусь к Празднику Дис, и мы справим свадьбу, и забудем всю эту ерунду. При чем здесь конунги, в конце-то концов? Я же не на конунге собираюсь жениться… А если Вильмунд конунг спросит, почему в войске нет никого из вашего рода, я скажу, что здесь разгулялась нечисть и вы не можете оставить дом без защиты. А вообще все это пустое. Я тебя люблю, Хельга, — добавил Брендольв ей в самое ухо. — Я тебя всегда любил, еще когда ты была маленькая. Я всегда знал, что ты и будешь моей женой, а никакой другой я не хотел. Мне там у кваргов пару раз предлагали жениться, а я говорил, что у меня уже есть невеста. Я же знал, что ты ждешь меня. Ты и теперь будешь меня ждать, правда?

— Конечно, да, — шепнула Хельга. При мысли, что он вот-вот уедет, ей стало так горько, что горло сжалось, в глазах дрожали слезы. Первое же приветливое слово Брендольва бесследно стерло все, что их разделяло, и Брендольв опять казался ей частью собственной души. — Я тоже тебя люблю. Я тебя буду ждать. А потом мы больше никогда не поссоримся, ведь правда?

— Никогда, — тоже шепотом согласился Брендольв и поцеловал ее.

Хельга уткнулась лицом ему в плечо и не поднимала глаз: ей хотелось любить его сильно-сильно, чтобы сама ее любовь как-нибудь исправила этот раздор, но острая тревога мешала, и хотелось, чтобы все скорее осталось позади: и это расставание, и его поездка… Все, все! А когда он вернется, все будет как прежде.

Брендольв хотел проводить ее до Тингфельта, но Хельга не позволила, чтобы поскорее остаться одной. Брендольв ушел к Лабергу, а она побрела в другую сторону, к Тингфельту. Ей казалось, что Брендольв еще где-то рядом, хотелось обернуться и поискать его глазами, а следовало привыкать к мысли, что он далеко-далеко… Это было так странно, что мысли и чувства раздваивались, и даже самой Хельги делалось как бы две. И обе они брели по тропинке над морем, но в разные стороны…

Тьма сгущалась, и хотя дорогу еще было хорошо видно, выступы скал и деревья по сторонам тропинки принимали странные, непривычные очертания, точно это были совсем другие деревья, не те, что стоят здесь днем. Весь мир стал другим. Медленно ступая по замерзшей тропинке, Хельга пыталась понять, каков же он теперь, ее мир, и каково ее место в нем. Прежний, приветливый и понятный, неприметно растаял, заменился новым — а всего-то месяц прошел! У нее было странное ощущение: что внешний мир — тропинка, скалы, ельник, туманное море под обрывом — живет сам по себе, а смысл его где-то отдельно, скользит за какой-то прозрачной, но неодолимой гранью, и поймать его никак не удавалось.

Тропинка огибала ореховый куст; на земле под ним, над присыпанными снегом палыми листьями, мягко светились четыре бледно-зеленых огонька. Хельга остановилась: из-под куста на нее настороженно смотрели два маленьких ореховых тролля. Один сидел на сломанной ветке, а второй просто на земле. Их коричневатые шкурки почти сливались с палой листвой, и если бы не мерцание глаз, Хельга не увидела бы их.

Мигнув, один тролль откатился за куст и пропал. Второй остался сидеть. Опомнившись, Хельга двинулась по тропинке дальше и миновала куст; ореховый тролль все так же смотрел ей вслед.

Тропинка вытянулась прямо к обрыву берега. Внизу волновалось море тумана — слоистого, синевато-серого, густого. Ветер медленно колебал его невесомые громады, и казалось, что совсем рядом живет и дышит какой-то особый мир, такой же сложный и осмысленный, как и наш. Только чтобы увидеть и понять мир тумана, на него надо смотреть глазами тумана… Замерев над обрывом, Хельга стояла, устремив взгляд в туман и пытаясь открыть в себе эти самые глаза тумана. Она верила, что сейчас у нее получится. Волнение и тоска души обострили ее и без того чуткое восприятие, сейчас она чувствовала себя старше и мудрее, всем существом ощущала, как движутся вокруг нее грани миров. Она была гора и сосновая шишка, молодая елочка и моховой валун, частичка тумана и первый отблеск встающей луны…

Заметив круглый мшистый валун, Хельга собрала полы накидки сзади в складки, чтобы было потеплее, и села на мерзлый мох камня. Ей требовалось немного неподвижности и покоя, чтобы разобраться в себе. Здесь, в мире дышащих камней, прежний человеческий мир казался таким далеким, почти ненастоящим. Она отдыхала от своей человеческой сущности — быть человеком так трудно! Человеку всегда приходится считаться со множеством жестких, противоречивых обстоятельств, а порой так хочется сбросить с себя все эти путы и просто дышать, просто впитывать глазами мягкий свет небес.

Образ Брендольва, недавно заполнявший ее мысли и чувства, растаял в тумане, а на смену ему все яснее проступал другой — плоть от плоти тумана, кровь от крови камней, голос от голоса ветра в ветвях. Он был уже здесь, он был вокруг, тьма неба была тенью его широких крыльев, трепет тумана был его дыханием. Хельга с такой остротой и силой ощущала его присутствие, что сердце болело и грудь разрывалась от желания скорее увидеть его. Но позвать она не решалась. Хельга сидела на камне, уронив руки на колени и застыв, как зачарованная, но внутри нее бушевала буря и два вихревых стремления рвали ее на части. Человеческий мир: дом, родичи, Брендольв, даже то серебряное ожерелье, что он подарил, вся известная, несчетно хоженая дорога земной женской судьбы — и мир Ворона, мир грезящих скал и шепчущих деревьев, мир крыльев ветра, на которых может парить и она, Хельга… Каждый человек переживает этот разлад. Каждый мечется по тропе между землей и небом и когда-то находит место, где ему хватает и света от неба, и тепла от земли. Но Хельга еще не нашла своего места, земля и небо с властной силой тянули ее в разные стороны, и она изнемогала в этой борьбе двух сущностей человека.

Где-то внизу, в глубине туманного моря, через серовато-синие облака стало пробиваться маленькое пятнышко света. Сначала оно было бледным, чуть желтоватым, потом прояснилось, приблизилось, вокруг него возник блестящий синеватый ореол. И ветер запел; сначала тихо, невнятно, потом все яснее, из дыхания тумана возник голос, плывущий между морем и небом.

Хельга слушала, не сводя глаз с синеватого свечения, не стараясь запомнить, а всем существом впитывая волшебные звуки. Раздвигая туман, к ней приближалась лодка, в которой легко было разглядеть человеческую фигуру с веслом; человек стоял на корме, а на носу лодки горел тот самый синеватый факел, освещая фигуру лежащей неподвижно женщины. Покрывало сползло с ее головы, волна длинных и густых светлых волос стекала с борта прямо в туманное море и оттого казалась бесконечной. Волосы, прекрасное лицо женщины с закрытыми глазами в свете факела казались голубоватыми. А мужчина все пел, медленно ведя лодку вдоль цепи подводных камней:

Лодка проходила мимо, женщины на носу уже не было видно, мужчина заслонял ее собой. Отзвуки песни растворялись в тумане, синеватые облака размывали фигуру певца, принимая его в свои безбрежные объятия. И вот его уже не видно, туман сомкнулся, поглотив своего вечного пленника. Только эхо от последнего «Эйя!» еще бродило в тумане, как привет и прощанье, как рука, протянутая через неодолимую даль. Хотелось крикнуть в ответ, но певец не услышит, боги отняли у него способность слышать и видеть живых. Да и не смогла бы Хельга крикнуть — судорога сжала горло, горячие слезы ползли по лицу, обжигая прохладные щеки.

Это Леркен! Леркен Блуждающий Огонь, древний скальд, не живущий и бессмертный. Уже несколько веков о нем рассказывают на восточном побережье, уже несколько веков повторяют его песни, как самые лучшие из тех, что были сложены на этой земле. Иные говорили, что видели его, но Хельге, сколько она ни мечтала, сколько ни простаивала в туманные вечера над морем, надеясь увидеть пленника зимних туманов, это ни разу не удавалось. И вот удалось, удалось тогда, когда она и не думала о нем. В бессознательной тоске Хельга протягивала руки вслед растаявшей лодке, неистовая сила тянула ее вслед за ним в море дышащего тумана, к образу ее собственной души, и скалы под ее ногами трепетали, стремясь и не имея силы удержать…

Чьи-то руки обхватили ее сзади и легко отняли от обрыва; это был настоящий великан, огромный, как сам туман. Хельга обернулась, уже зная, кого увидит; продолжая держать ее за плечи, перед ней стоял Хравн. Она сразу увидела лицо Ворона, живое, встревоженное, полное мучительной тоски и радости, словно сама эта радость и причиняла ему боль.

Хельга вскрикнула, чувствуя, что выбор сделан; и ей стало так легко! В лице Ворона что-то дрогнуло, и Хельга стремительно, как из воды на спасительную сушу, бросилась ему на шею. Ворон обнял ее, и Хельга не понимала, руки ее обнимают или крылья; он казался таким огромным, что его объятия скрыли ее всю. Она парила в пустоте, земли не было под ногами, ее поглотило живое облако голубовато-серого густого тумана, полное трепета и дыхания неисчислимого множества существ: камней и деревьев, мха и можжевельника, березовой почки и морской волны. Душа тумана была пронизана тысячей нежных и суровых голосов, мягкостью свежего листа и шероховатостью зернистого гранита, в ней была бесконечность и был покой, потому что камни и деревья никуда не спешат и точно знают, как им жить. Хельга растворилась в этом облаке и не хотела из него выходить; она обрела смысл и покой, то, к чему так стремилась и чего не могла найти. Она больше не ощущала себя человеком.

А потом Ворон поставил ее на землю и ослабил объятия; Хельга пришла в себя и посмотрела ему в лицо.

— Я не хотел к тебе приходить, — с отчаянием произнес Ворон. — Я не хотел, но… не мог. Ты звала меня.

— Я не звала, — прошептала Хельга, и собственный голос показался ей сплетенным из шепота ветра и волн, прозрачным и прохладным. — Я не звала, я только думала…

— Ты звала меня не словами, но ты очень сильно звала, — тоже тихо, мягко, совсем по-человечески ответил Ворон. — Я не должен был приходить, но ты притянула меня. Ты — огонь, и я не мог противиться тебе. Ты изменила меня, ты взяла меня в плен, я не принадлежу себе больше.

— И я, — шепнула Хельга, изумленная тем, что слышит от Ворона слова своих собственных чувств. В ней понемногу просыпались прежние, привычные представления — нечеловеческое существо может взять человека в плен, но наоборот…

— Ты изменила меня, — шептал Ворон, склонив голову к ней на плечо и пряча лицо под ее волосами. Хельга дрожала от нестерпимого и неопределенного чувства: огромный мир, заключенный в Вороне, сжался до размеров человеческого тела, но от этого не стал меньше, и она ощущала биение целого мира, но не знала, где оно — рядом с ней или внутри нее. — Ты создала меня заново. Я не знал, сколько я жил, но я всегда был Вороном. Я — берег, я земля и вода, и ветер между землей и небом. Мне приносили жертвы, меня грела жертвенная кровь… Я не знал, что возле живого может быть так тепло. Я хотел лишь остеречь тебя, чтобы тебя не съели дурные духи. А ты в ответ дала мне душу. Ты создала ее, когда думала обо мне. Моя душа родилась от твоей души. Но ты не бойся, — Ворон поднял голову и посмотрел в лицо Хельге. — Это не то, что называется «украсть душу». Я ничего у тебя не украл. Душа — это огонь. От горящей ветки можно зажечь другую, но на первой огня не убавится. Ты зажгла мою душу, но твоя от этого не погасла. Мне так тепло возле тебя… Я не знаю, как мог обходиться без тебя раньше. И как буду жить без тебя потом.

Не зная, что ответить, Хельга с усилием, которому мешало потрясение, улыбнулась и погладила его по лицу. Ворон прижал ее ладонь ко лбу, она запустила пальцы ему в волосы, и ладонь ее трепетала от двойственного ощущения: она гладила человеческую голову, густые волосы, чуть прохладные сверху и теплые в глубине, и одновременно ощущала гладкость травяных стебельков, мягкое движение водяных струй, податливость прогретого солнцем песка, мягкость свежего мха…

— Я рада, — шепнула она то единственное, в чем была уверена. — Я счастлива, что узнала тебя. Ты тоже создал меня заново. Я была такой маленькой, а теперь я — больше гор… А все люди так любят, как ты сказал. Мне тепло возле тебя, и я не знаю, как без тебя обходиться…

— Но я же не человек!

Ворон с мучительной тоской мотнул головой, потом все же поднял глаза и встретил взгляд Хельги, словно признавался в тяжелом проступке. Хельга торопливо и мягко закивала, давая знать, что давным-давно поняла это и примирилась с этим.

— Я мог бы дать тебе дом, но туда никогда не придут люди. Я мог бы дать тебе и детей, но их назовут оборотнями и они не будут знать, к какому миру принадлежат, — шептал Ворон, и Хельга ощущала, как два мощных вихря тянут их в разные стороны, обоих сразу. — А когда твоя душа затоскует по людям, я не смогу дать тебе спасения от этой тоски.

Хельга помолчала. Все ее существо восставало против разлуки с ним. Сейчас она не помнила никаких людей.

— Я не хочу расставаться с тобой, — шепнула она и снова положила руки на плечи Ворону. Если он и захочет вырваться, она не отпустит его, и у него не хватит сил.

Не противясь, Ворон обнял ее, и Хельга чувствовала себя счастливой, несмотря на острое ощущение их несходства. Они были как скала и вода, ее омывающая — несоединимые и нераздельные.

— Мы не расстанемся, — шепнул он ей. — Я буду с тобой всегда и везде. Но ты — человек. Ты должна жить с людьми. Со своей земной тропы нельзя сойти раньше срока. Иначе все равно не попадешь туда, куда хочешь попасть. Поверь мне. Я знаю.

Да, он знает. Не зря ворон с древних времен почитается проводником между жизнью и смертью. Он знает эти серые влажные тропы, но над их законами он не властен. Он — не творец, он только страж.

— Но как же… — Хельга постепенно сообразила, что значит жить по законам людей. — Я должна буду выйти замуж…

— Да, — коротко, сдавленно подтвердил Ворон. — Род человеческий имеет на тебя права. Но у меня твой муж ничего не отнимет. Если ты сама не забудешь меня…

Хельга прижалась лбом к его плечу и закрыла глаза. Ей хотелось умереть, чтобы прекратить это мучение, умереть, чтобы избавиться от оболочки человеческой сути и получить свободу. Два мира разорвались: человеческий стремительно уходил вниз, мир Ворона взмывал вверх, в туманное море серовато-голубого света. А она умирала, не зная, с которым из них она, ее душа мучительно тянулась, но не могла разорваться.

— Не надо! — Ворон почти силой отстранил ее от себя. — Не мучай себя и меня. Это — суть человека, которому вечно суждено рваться на части и не суждено обрести покой. Ты видела Леркена. Он хотел жить между землей и небом, любил свои стихи и любил свою жену. И вот он скитается между тем и другим, не принадлежа ничему. Я не хочу, чтобы ты стала такой же, как он. Я мог бы дать тебе бессмертие, но ведь не-смерть есть и не-жизнь. А я хочу, чтобы ты жила, пусть недолго, не дольше, чем человеческий век. Но жила. Греет только живое. Иди. Иди домой.

Хельга отстранилась от него и прижала руки ко лбу, мучительно пытаясь сообразить, где ее дом. Для этого ведь надо знать, кто ты сам такой.

— Пойдем. — Ворон обнял ее за плечи, накрыл полой своего широкого черного плаща. — Я провожу тебя.

Вдвоем они медленно брели куда-то сквозь туман, по тем влажным тропам, которые знает ворон, но не знают живые, и этим тропам не было предела. Хельга не видела дороги под ногами, не узнавала знакомых мест. Но туманные миры вокруг нее постепенно сдвигались на прежнее место, обретали упорядоченность. Образ дома постепенно яснел в ее сознании, и она крепче прижималась к боку Ворона, боясь, что он вдруг исчезнет, когда запахнет дымом очагов. А она не хотела терять его. Она хотела сохранить все — и человеческий дом, и Ворона. Но она сама и ее желания так ничтожны перед законами мироздания. Хельга ощущала свою слабость, и это вдруг открыло ей упрямую и простую истину: все иметь нельзя. Человек живет на грани, и не может с равной полнотой владеть обеими ее сторонами. Чем-то одним всегда приходится пожертвовать. На глаза ее набегали слезы и жгли, нестерпимо горячие. Из-за этого Хельга вдруг осознала, что все ее тело как-то застыло, почти лишенное человеческого тепла, и только слезы, только сердце в груди оставались мучительно горячими.

Внизу, в долине было уже совсем темно, но Хельга без труда разглядела очертания усадьбы Тингфельт и клубы дыма над крышей. А может, она их и не видела, а просто знала: они — там.

Ворон остановился, повернулся к ней и молча прижался лицом к ее лицу. Хельга обхватила руками его голову в последнем, бессознательном и бесполезном порыве удержать. Его щека была мокрой, и Хельга не поняла, чьи это слезы.

— Вот она! Вернулась! А мы уже… — общим криком встретили ее домочадцы, сидевшие в кухне у огня.

— Да. Вернулась, — тихо согласилась Хельга, и никто не знал, как много заключалось в этих двух простых словах.

Никто не знал, из какой дали она вернулась. Только Даг заметил, что лицо сестры, при всем внешнем спокойствии, стало другим. Оно было как очень тонкая ткань, гладкая на вид, но сотканная из бесчисленного множества нитей. Чутьем родной крови он угадал, что Брендольв здесь, пожалуй, ни при чем, а задавать вопросов не стал, тем же чувством понимая, что она хочет пережить все свое одна.

А женщины заметили только то, что девушка долго гуляла, устала, замерзла и потому выглядит немножко скучной. Но это дело поправимое!

— Не слишком-то хорошо ты поступила, Хельга дочь Хельги! — с облегчением выговаривала ей Мальгерд хозяйка, пока женщины суетились, стаскивая с Хельги накидку, усаживая ее к огню, подавая чашку горячего брусничного отвара, лепешку, миску с творогом. Хельга растерянно улыбалась и отпихивала все это от себя, но заботливые женские руки совали ей все новые и новые угощения. — Не очень-то разумно бегать ночью по лесу одной! — продолжала бабушка, которая, переволновавшись, бранила внучку за собственное волнение, а не за какую-то действительную вину. — Да еще и на свидание с мужчиной! Ты подумала, что люди станут об этом говорить!

— Ну, это не так уж страшно! — вступился за Хельгу Эгиль Угрюмый. Возвращаясь с пира, Хельги хёвдинг привез его с собой, и сейчас он сидел среди домочадцев Тигфельта и резал носовое украшение для одного из новых, недавно начатых в усадьбе кораблей. — Все ведь знают, что девушка ходила на свидание со своим собственным законным женихом. В других племенах, вы знаете, жених после сговора имеет все права мужа. Так что, случается, если свадьбу назначат через год, то невеста вместе с приданым привозит и самый дорогой подарок! — Под общий смех Эгиль качнул руками, будто в них лежит младенец. — И никто не говорит, что наследник незаконный!

— Ну, пусть они в других племенах делают что хотят, а у нас такого не принято! — ответила Мальгерд хозяйка, уже несколько смягчившись. — Здесь у нас девушки уважают себя, чтобы потом их уважал муж! Но бегать одной не стоит ни Хельге, ни кому-то другому. Здесь же полным-полно троллей!

— А я видела двух троллей! — сказала наконец Хельга. — Ореховых. Они совсем не страшные.

Из всего, что она сегодня повидала и пережила, она могла рассказать только об этом, самом мелком и незначительном. И ей хотелось рассказать хоть о чем-нибудь, закрепить едва не порванную связь между собой и родом человеческим.

Домочадцы снова засмеялись, довольные, что хозяйская дочка совсем пришла в себя и принялась за прежние выдумки. Они не знали, что ей не бывать прежней. Даже близкие и любящие люди порой не замечают самого важного, потому что самое важное скрыто глубоко и не бросается в глаза.

— Хорошо, что свидание тебя порадовало! — хихикнула Атла. — А то со сговора ты приехала такая мрачная, будто тебе подменили жениха. И вместо доблестного Брендольва подсунули какого-нибудь старого уродливого тролля…

— Вроде меня! — радостно дополнил Эгиль. — Девушка, если ты действительно не хочешь эту лепешку, дай-ка ее мне! Во мне проснулась жаба прожорливая!

Все засмеялись, и только Мальгерд хозяйка, не слушая Эгиля, обратилась к Хельге:

— Уж не передумал ли Брендольв плыть к Острому мысу?

— Нет. — Помедлив, Хельга качнула головой.

Она не сразу вспомнила, кто такой Брендольв, но заставила себя вспомнить. Ей придется думать о нем, потому что он — одна из самых важных частей человеческого мира, в котором ей предстоит жить. Так сказал Ворон. И, с усилием восстановив в памяти начало сегодняшнего вечера, Хельга продолжала:

— Но он сказал, что Альфрида гадала, что он вернется невредимым. И тогда мы справим свадьбу. И больше уже никогда не поссоримся.

Домочадцы вздыхали и кивали, сочувствуя невесте и стараясь разделить ее надежды.

— Его тоже можно понять! — сказал Ингъяльд. — Молодым хочется отличиться! Ждешь, ждешь, кажется, уже старость на носу, а подходящего случая все нет! Я тоже, в его годы, бывало…

— Уж кому какая судьба! — вздохнула Троа. — Брендольв всегда хотел прославиться. Еще пока мальчишкой был, я бывало, говорила их Асе Болтливой — этот мальчик прославится. Так или иначе…

— От судьбы не уйдешь! — жестко сказала Атла, словно она и была жадной хищницей-судьбой. — У нас на севере тоже было много таких, кто и хотел, и мог прославиться. Но злая судьба достала даже Сигурда! Даже Греттира — а уж лучше него никто не умел одолевать врагов!

— Э, Греттир был побежден не злой судьбой, а своим дурным нравом! — Эгиль уверенно махнул рукой, в которой была зажата полусъеденная лепешка. — Надо было ему поменьше давать воли рукам! Он затевал ссоры везде, куда попадал, вот и нажил себе столько врагов. Его злой судьбой был его собственный нрав. Он не смог одолеть свой нрав, позволил ему оседлать свой могучий загривок, вот и пропал.

— А Глам? — остро сверкнув глазами, возразила Атла. Она смотрела на Эгиля с каким-то вызывающим азартом, ее лицо непривычно оживилось. — Чем здесь был виноват Греттир? Мертвец, которого убил вовсе не Греттир, мучил всю округу, губил людей и скотину. Кто-то же должен был его укротить! На что же тогда нужны герои, если они не будут защищать людей от нечисти? И как же Греттир мог с ним не схватиться? А раз уж схватился, как он мог избежать проклятия мертвеца? А все пошло с этого проклятья. Если бы Греттиру потом не мерещились ночью глаза мертвеца и он мог бы жить один, он не пускал бы к себе всяких предателей и избежал бы гибели.

— А… — Эгиль растерялся лишь на мгновение, но тут же нашелся. — А зачем он все время ночевал один? Ему не повезло с одном: он не встретил женщины, которая избавила бы его от страха перед этим вонючим дохляком. Да он ее и не искал, и вот в этом была его главная ошибка. Потому что я скажу тебе, красавица, — когда мужчина знает, что его действительно любит хорошая женщина, он не боится ни мертвецов, ничего другого. И злая судьба ему нипочем!

Люди одобрительно посмеивались, очень довольные этим рассуждением.

— Да, что-то не рассказывают, чтобы Глам беспокоил Греттира в усадьбе Песчаные Холмы! — вставил Равнир. — Там, где Стейнвёр хозяйка потом родила от него ребенка. Я правильно помню?

Равнир подмигнул Сольвёр; покраснев, она замахала руками, точно отгоняла комара, а домочадцы засмеялись еще пуще.

Только Даг не смеялся. Он сидел на дальнем конце скамьи, почти в темноте, и не вмешивался в общий разговор. Он устал спорить и что-то доказывать как другим, так и самому себе, а желание всегда и во всем поступать правильно заставляло его снова и снова разбирать по косточкам все обстоятельства: от его собственных мимолетных впечатлений от едва знакомого Вильмунда до древних преданий, где герои оказывались в немного схожем положении. И все, что говорилось вокруг, казалось ему продолжением того же спора. «На что же тогда нужны герои, если они не будут защищать…» — сказала Атла. Наверняка она сказала это для него!

Даг исподлобья следил за Атлой и почему-то боялся, что она поймает его взгляд. Стоя у очага, с горящими глазами и разметавшимися волосами, которые от близкого пламени стали еще более ярко-рыжими, она была похожа на валькирию. Бедную, незнатную, но непримиримую, как сама Брюнхильд дочь Будли. Может быть, она все-таки права и за позор своей земли надо мстить как можно скорее и решительнее? Эта некрасивая и неприветливая бродяжка казалась Дагу очень умной, и ее мнение в его глазах стоило дорого. Она ведь повидала такое, чего он еще не видел. А может, и Брендольв все-таки прав и нужно стремиться в Валхаллу любой ценой, не выбирая, под стягом какого конунга погибнуть? В самом деле, здешняя жизнь коротка и незначительна по сравнению с Валхаллой и последней битвой перед гибелью мира.

— Так вот что я вам скажу! — продолжал Эгиль, когда смех немного поутих, и посмотрел на Дага. — Одно дело — побеждать других, а совсем иное — самого себя. Это гораздо труднее. На такой подвиг даже у Греттира не хватило сил. А без этого легко погибнуть. А тот, кто победит свое тщеславие и свой дурной нрав, будет героем не хуже него. Пусть иные глупцы рассуждают, что ты, дескать, трус и предатель, бежишь от войны. Плюнь на них! Главное, что ты сам знаешь, что и зачем ты делаешь. И если человек уже в молодых годах может делать дело, не считаясь с речами дураков — он мудр не по годам! И в конечном счете сделает людям не меньше добра, чем Греттир. И его будут помнить дольше, чем иного героя, который нашумит и погибнет со славой, но без пользы!

Атла сжала губы: ей вспомнилось пламя над усадьбой Перекресток. Оно всегда тлело в глубине ее памяти и вспыхивало при малейшем дуновении ветерка. И так будет всегда: никакие годы и десятилетия не затушат его совсем. Убежать от войны! Чего придумали! Уж если она пришла к твоему народу, то убежать от нее нельзя, как от самого себя. «Старик идет! Старик догоняет!» — мерещился ей глуховатый голос Вальгарда, который спит сейчас в дружинном доме и не забивает себе голову бесполезными мыслями. Старик догоняет. От него не уйдешь даже в тихой-мирной усадьбе Тингфельт, потому что Атла принесла его и сюда в своей душе.

Даг молча смотрел на Эгиля, благодарный ему за то, что услышал. Эгиль Угрюмый и судьбе смотрел в лицо так же, как и людям — бодро, смело и открыто. Он сам творил себя, а значит — свой мир.

Морской Путь потому называется Морским Путем, что от любого из двенадцати племен можно по морю доплыть до любого другого. Дорога от усадьбы Тингфельт на восточном побережье Квиттинга до усадьбы Эльвенэс, что в земле слэттов, заняла одиннадцать дней. Для такого важного похода Хельги хёвдинг дал сыну свой лучший корабль — дреки на двадцать три скамьи по прозванию «Длинногривый Волк». На шее волчьей головы штевня были вырезаны красивые длинные пряди шерсти, отчасти напоминающие лошадиную гриву. А поскольку конь — священное животное морских богов, подобное украшение считалось весьма уместным. Как и Брендольву, Дагу пришлось набирать людей для этого похода по всей округе, и в желающих не было недостатка. Каждому хотелось побывать в таком знаменитом месте, как Эльвенэс, познакомится с самыми могущественными конунгами Морского Пути!

«Рогатая Жаба» и «Длинногривый» плыли на юго-восток вдоль берегов и лишь изредка выходили в открытое море, чтобы спрямить и укоротить дорогу. Осторожный, не слишком опытный в морских переходах Даг не решился бы удаляться от берега в пору зимних туманов, но ведь с ним был Эгиль, который умел не только строить корабли, но и водить их по морю.

— А мы не заблудимся в тумане? Нас не накроет бурей? — поначалу то и дело спрашивал Даг своего товарища, когда на очередной стоянке они обсуждали завтрашний путь.

— Моя «Жаба» нюхом чует правильный путь! — убежденно отвечал Эгиль и показывал на морду рогатой жабы, украшавшую штевень. — А если бы грозила буря, она вовсе отказалась бы сползать с берега.

Сначала Даг улыбался, принимая все это за шутки, но под конец стал верить. «Рогатая Жаба» даже в туманах ни разу не сбилась с пути, не царапнула днищем мель, не наткнулась на камень, точно сам Ньёрд вел ее на невидимом канате. Кормчему «Длинногривого», оставалось только следовать за «Жабой».

— А ты что думал! — говорил в ответ на удивление Дага довольный Эгиль. — Ты думаешь, я из одной жадности прошу за мою «Жабу» такую цену, какую не всякий конунг может заплатить? Она сама ищет дорогу, а это чего-нибудь да стоит! Я учил ее этому еще пока строил!

Даг слегка вздохнул, вспомнив Хельгу. Ей очень нравилась «Жаба», и она упрашивала отца купить ее, но Хельги хёвдинг отказался: корабли у него имелись, а перед войной неразумно тратить столько серебра. Правда, Эгиль обещал потом сделать для Хельги другую «Жабу», поменьше, но это еще когда будет…

Удивление «Жабе» и ее создателю, тоска по родичам несколько сокращали Дагу долгий путь мимо чужих, не слишком приветливых земель. В начале пути перебравшись через Средний пролив, они плыли вдоль берегов полуострова Хординга, где острые бурые скалы выглядывали из тумана, как головы великанов, а людей на неплодородной прибрежной полосе жило так мало, что два раза из пяти пришлось ночевать прямо на кораблях, вытащенных на берег — жилья поблизости не знал даже всезнающий Эгиль. Потом они однажды ночевали на одном из двух знаменитых Ворот Рассвета — священных островов, между которыми, как говорят, каждое утро проезжает богиня Суль. А первый мыс, который показался после Ворот Рассвета, уже принадлежал земле слэттов.

Чем ближе был Эльвенэс, тем больше усиливалось беспокойство Дага. Теперь, когда было очевидно, что само путешествие проходит благополучно, его мыслями завладел конец пути — его цель. Впервые Дагу досталось такое ответственное дело, и он не мог избавиться от сомнений, сумеет ли справится с ним как следует. Найдут ли они Стюрмира конунга? Сумеют ли оказать ему помощь, если она нужна? А если с ним все благополучно, то как Стюрмир примет известие о переменах дома? Даг не допускал мысли, что конунг может не поверить ему, сыну хёвдинга, но все же затруднялся, мысленно сочиняя будущую речь. «Я рад видеть тебя невредимым, конунг, но не знаю, будешь ли ты рад вестям, которые я привез…»

Когда мимо бортов «Жабы» и «Длинногривого» потянулась земля слэттов, крышу для ночлега долго искать уже не приходилось. Владения Хильмира конунга были густо населены: на юго-восточном берегу моря урожаи были обильнее, теплые течения приносили огромные косяки рыбы, торговые пути пролегали поблизости, и слэтты жили богато. Почти на каждой усадьбе имелся просторный гостевой дом, почти везде зимовали торговые люди со своими кораблями, дружинами и товарами. Несмотря на дневную усталость, квиттам не скоро удавалось лечь спать: слэтты с большим оживлением расспрашивали их обо всем — о войне, о старом и новом конунгах.

— А как по-вашему, из-за этой войны железо вздорожает? Ваш хёвдинг почем теперь продает? Ведь у вас есть свои места добычи? — приставал то один торговец, то другой, торопясь запастись нужным товаром, пока цены не взлетели до самых ворот Асгарда. — Может, сговоримся прямо сейчас? У меня тут есть хорошая говорлинская рожь, есть мед, ячмень, есть цветное сукно.

— А что у вас слышно: новый конунг оставит старые пошлины на торговлю или повысит? — вмешивался кто-нибудь. — Или, может быть, снизит? Как по-вашему? А что он любит, Вильмунд конунг? Не нужно ли ему хорошего оружия? Или коней? Или литой бронзы? Он ведь, говорят, скоро женится? Наверняка ему нужны подарки к свадьбе!

— Я ничего не знаю! — с досадой отвечал Даг. — Что мне за дело?

Ему досаждали даже не сами вопросы о тех вещах, о которых он никогда не задумывался. Слэттов занимали не сами квиттингские события, а только то, как перемена конунга отразится на их торговых делах. Конечно, Даг и раньше догадывался, что всяк занят собой и за пределами своей округи даже он, сын хёвдинга, мало что значит. Но убедиться в этом было не очень-то приятно. Хотя, конечно, обижаться глупо.

По мере приближения к Эльвенэсу дворы и усадьбы попадались все чаще. К самому поселению «Жаба» и «Длинногривый» подошли в полдень, и Даг почти растерялся, увидев такое скопище домов и домиков. С моря было хорошо видно, что широкая низина по обеим сторонам впадающей в море реки Видэльв густо застроена. Мелькнула дурацкая мысль, что у слэттов сейчас тинг и они явились вместе со своими жилищами. Даг никогда не видел столько домов так близко друг к другу, и ему трудно было поверить, что они стоят так всегда. Выходя за порог, того и гляди наступишь на соседа! Какие-то мелкие избушки сбежались прямо к воде, обозначая, должно быть, черту прилива — дальше некуда! Поодаль, где прибрежная низина повышалась, можно было разглядеть довольно высокую стену, то ли каменную, то ли земляную, которая широким полукругом обнимала застроенное пространство, защищая со стороны берега.

— Как овцы в загоне! — хмыкнул Вальгард за спиной у Дага, кивнув на постройки внутри стены. — Чтобы, значит, не разбежались.

Вальгарда предложил взять в поход Хельги хёвдинг, и все нашли, что это очень удачная мысль. В дальней дороге такой сильный и решительный человек не будет лишним, а его исчезновение из Тингфельта, хотя бы временное, поможет быстрее наладить прежние добрые отношения с Лабергом. «Незачем мозолить глаза Гудмоду и Оддхильд!» — сказала Мальгерд хозяйка. И сам Вальгард не возражал. «Встречу конунга — сам поговорю с ним о моих делах!» — удовлетворенно заметил он. Вот уж кто не знал смущения или сомнений!

Ближайшее к берегу пространство было занято длинными корабельными сараями. Но немало кораблей стояло в воде: передвижение по незамерзающему морю продолжалось и зимой. Оживленная толпа деловито шныряла туда-сюда: кто с мешками, кто с бочками, что с разными частями корабельной оснастки. Даг с непривычки встревожился, уж не случилось ли здесь чего-нибудь плохого, но вскоре разглядел, что эта суета состоит из самых обычных дел. Там грузили на корабль коней, там волокли мешки, там продавец и покупатель отчаянно торговались и бранились возле безучастно стоящей рабыни. Даг метнул взгляд на «Жабу», шедшую чуть впереди, стараясь отыскать взглядом Эгиля. Где тут пристать? После малолюдства других земель теснота пугала, с моря казалось, что на этом берегу даже ногу некуда поставить.

— Эй, Эгиль! Эги-и-иль! — вдруг долетел с берега веселый протяжный голос.

Даг тоже обернулся. На отмели темнели громады корабельных сараев, а на мысу над ними четко вырисовывалась тонкая, стройная человеческая фигурка. Какой-то мужчина, высокий и нарядный, радостно махал над головой обеими руками, а ветер трепал его длинные светлые волосы и красный плащ за плечами. На груди, на руках, на поясе у него неразличимо блестело серебро, и сам он показался молодым Фрейром.

— А! Сторвальд! — восторженно заревел в ответ Эгиль. — Ты здесь! Откуда ты взялся?

Соскочив со скалы, неизвестный друг Эгиля побежал вдоль берега, стараясь не отстать от идущего корабля.

Когда «Жаба» наконец нашла свободное местечко, ей навстречу сбежалась уже целая толпа. Слэтты хохотали, подталкивали друг друга, показывали на жабью морду на штевне. Оказывается, и здешних можно чем-то удивить.

— Да это же Эгиль! — приговаривали тут и там. — Эгиль Угрюмый! Эльденландец! Опять с новым кораблем! Жаба! Такого чудища даже Локи не родил! Ха-ха! Где ты ее взял? Это у вас в Эльденланде такие водятся? Надо у Сторвальда спросить, вон он бежит!

Едва выбравшись на берег, Эгиль бросился в объятия товарища, который успел прибежать сюда одновременно с «Жабой».

— Сторвальд! Сторвальд Скальд! Ты здесь! — кричал Эгиль, то обнимая старого знакомого, то хлопая его по плечам. — Ты как сюда попал? Зимуешь? Как же ты расстался с Бьяртмаром Миролюбивым?

— А ты уж думал, что я останусь там навсегда? — смеясь, отвечал Сторвальд. — Бьяртмар, конечно, миролюбив, но его никогда не назовут Бьяртмаром Щедрым!

При этом он скорчил странную рожу, смешную и отталкивающую одновременно: верхняя губа вытянулась и совсем закрыла нижнюю, щеки опустились вниз, глаза сузились в крошечные щелочки. Народ вокруг расхохотался, и даже Даг, несмотря на свое волнение, засмеялся вместе со всеми. Он всего два раза видел конунга раудов Бьяртмара, но Сторвальд изобразил его так похоже, что не узнать было невозможно.

Но как ему удалась такая перемена? Лицо самого Сторвальда не имело с Бьяртмаром ничего общего: он был молод, лет тридцати с небольшим, и очень красив. Светло-серые глаза ясно и зорко смотрели из-под густых, чуть надломленных посередине бровей, и даже легкая горбинка на носу не портила впечатления.

— У кого же ты теперь? — расспрашивал Эгиль. — Да! — спохватился он и повернулся к Дагу. — Посмотри, кого я привез. Это сын Хельги хёвдинга. Нам с ним придется идти к конунгу. А это Сторвальд Скальд, — пояснил он Дагу. — Лучший скальд среди всех, кто только досаждал Одину своими творениями!

— Уж это верно сказано! — насмешливо подхватил похвалу сам Сторвальд, и непонятно было, с чем он соглашается: что «лучший» или что «досаждали». — С тех пор как Стюрмир конунг меня сюда привез, я сложил больше стихов, чем за три года у Бьяртмара. Здесь на стихи хороший спрос…

— Стюрмир конунг! Стюрмир привез тебя! — воскликнули разом Эгиль и Даг, перебивая его. — Где он?

— Ну, да. — Сторвальд удивился. — Что вы раскричались? Только не говори мне, Эгиль, что ты явился сюда не ради меня, а ради какого-то конунга!

— Который уже не очень-то и конунг! — подхватил Эгиль. — Нет, конечно. Я приплыл сюда в надежде найти покупателя для моей красавицы. Посмотри, до чего хороша! — воодушевленно воскликнул он, повернувшись и показывая на свою «Жабу». — Какая стройная, посмотри! Всяк свою работу хвалит, но могу сказать, не много я видел кораблей, что могли бы потягаться с моей «Жабой»!

— Хватит, хватит! — Смеясь, Сторвальд положил руку на плечо Эгилю. — Я же не кидаюсь прямо сразу петь тебе все песни, которые сложил за последние полгода! А там тоже была неплохая работа! Я тут как-то придумал такой кеннинг, что его втроем не унести — девятисложный! Тут в Эльвенэсе люди бьются об заклад, кто быстрее его разгадает. Не хочешь попробовать? Слушай: Фрейя огня поля волка…

— Скажи лучше, где Стюрмир конунг! — не слишком вежливо встрял в их беседу Даг. У него не было сил ждать, пока два друга наговорятся. — Он хотя бы жив?

— Не умеешь ты, ясень копья, ценить хорошие кеннинги! — упрекнул его Сторвальд. — Впрочем, тебе же хуже. А кеннинг замкнут сам на себя, так что я не знаю, кто составит лучший… А Стюрмир конунг был жив, когда я шел на берег. Если с тех пор не съел чего-нибудь не того… А зачем он вам?

— Это мы с тобой всю жизнь живем безо всякого конунга и прекрасно обходимся! — пояснил Эгиль и покровительственно обнял друга за плечи. — А обычным людям конунг необходим. Квитты беспокоются, не потерялся ли их Метельный Великан. Они даже… Хм! — обернувшись, Эгиль оглядел толпу слэттов, которые вовсю потешались над их беседой, и решил: — Об этом потом. И правда будет неплохо, если ты поможешь Дагу его найти. Впрочем, умнее сначала найти место, где нас покормят…

— Я не голоден! — Даг с досадой отмахнулся. — Возле конунга и нам найдется место. Только где он сам?

— Он живет со своими людьми вон там, в Волчьих Столбах! — Обернувшись к поселению, Сторвальд махнул рукой куда-то в скопление домов. — Это гостиный двор для квиттов. Хильмир конунг приказал всех оттуда выселить, когда мы приплыли.

— Ты нас проводишь? — нетерпеливо требовал Даг. Ему хотелось поскорее увидеть конунга и убедиться, что тот жив и невредим. Было что-то странное в том, что всех остальных это нисколько не занимает.

— Я могу проводить вас к Волчьим Столбам. — Сторвальд кивнул. — Но, когда я шел на берег, мне попался Стюрмир, который шел куда-то в кузнечные ряды. Если вы торопитесь, лучше поискать его там.

— Какие ряды? — не понял Даг.

— Где живут кузнецы… — объяснил Сторвальд и спохватился. — Ой, Тюр меча! Ты, наверное, никогда не видел больше одного кузнеца зараз? Понимаешь, кузнецы — это когда не один, а много одинаковых.

Даг посмотрел на него с недоумением, а Эгиль хлопнул Сторвальда по плечу:

— Перестань! Его род повыше нашего с тобой, и не надо над ним смеяться. Он вовсе не так глуп, просто он впервые видит столько народу и столько домов разом. Он чуть-чуть подрастерялся, но это скоро пройдет. Вспомни, как ты сам в первый раз сюда попал. Ты тоже выглядел не слишком-то расторопной жабой!

— А! Тогда прости! — Сторвальд тряхнул головой, намекая на поклон, но без следа настоящей почтительности.

Вообще он был каким-то странным. Таким странным, что Даг не спешил на него обижаться. Теперь он разглядел, что левый глаз Сторвальда чуть-чуть косит наружу, и это придает подвижному и умному лицу выражение двойственности, точно в одном человеке уживаются два разных существа. Одно — внешнее, а второе только выглядывает из этого косящего глаза, как из окошка. И с этим вторым надо быть поосторожнее…

— Вы надолго? Будете у берега стоять или нужно место в сарае? — деловито спрашивал какой-то толстый слэтт, коротко остриженный, как раб, но богато одетый и с тяжелой связкой ключей на животе.

Даг молчал, не понимая, кто это и чего хочет, а Сторвальд быстро ответил:

— Место нужно, но это гости Стюрмира конунга. А значит, за них тоже платит Хильмир конунг. Понятно? Ключ потом пришлешь в Волчьи Столбы. Пошли! — Он обернулся к Дагу и повел его куда-то прочь от моря.

Это только с моря казалось, что постройки разбросаны по берегу в тесноте и беспорядке. Тесноты и правда хватало, но вскоре Даг обнаружил, что пройти здесь все-таки можно. Сторвальд и Эгиль шагали впереди, болтая без умолку и громко смеясь, Даг шел за ними, стараясь не отстать. Позади него гордо вышагивал Вальгард, держа на плече свою могучую секиру на длинной рукояти. Вид у него был весьма воинственный и грозный, и слэтты посматривали на него с мимолетным любопытством — но и только. Должно быть, тут видали и не таких.

Море осталось позади, теперь со всех сторон теснились усадьбы и избушки самого разного размера и вида. Везде толпился народ: одни куда-то спешили, другие, наоборот, стояли возле дверей и ворот, разговаривали, разглядывали проходящих. На себе Даг тоже ловил любопытные взгляды, и ему было от них неуютно, но никто не обращал на него особого внимания. Конечно, Дагу и раньше случалось бывать в больших скоплениях народа — каждую весну неплохая толпа собиралась на Поле Тинга, а каждую осень он вот уже пять лет плавал вместе с отцом на Острый мыс, на тинг всех квиттов. Но там, по крайней мере, были знакомые лица, а те, кого он не знал, знали его — сына Хельги хёвдинга с восточного берега. Здесь же его никто не знал и знать не хотел. Даг чувствовал себя маленьким, потерянным. Ему почти не верилось, что он сумеет найти Стюрмира конунга. Мыслимое ли дело — разыскать в такой толпе одного-единственного человека, даже если он конунг!

Но, как известно, мастеру любое дело по плечу. Пока оставалось невыясненным, хорошо ли Сторвальд Скальд складывает стихи, но искать дорогу в Эльвенэсе он несомненно умел. Не прерывая оживленной беседы, он вел Эгиля и его спутников из одной улочки в другую, словно тут был его дом родной. Многие из встречных приветствовали его, окликали, махали рукой, женщины улыбались ему. Они с Эгилем выглядели забавно: один высокий, стройный, нарядный, а второй широкий, грузный, одетый в косматую накидку и кожаные штаны — почти как рыбак или охотник. Но никто не удивлялся этой паре — Эгиля здесь тоже знали.

— Что же ты не приплыл к нам на Середину Зимы? — окликали его то здесь, то там. — У нас были такие пиры! Наследник о тебе вспоминал! Говорят, он хочет заказать корабль!

— Вы не видали Стюрмира конунга? — время от времени спрашивал Сторвальд.

И ответы сыпались со всех сторон:

— Он шел вон туда, за дом Гудрун Ворожеи… Я видел, он выходил от старого Кольскегга… Да ты помолчи, это был не он, а один купец из вандров, они просто похожи! Поищи у Ари, вон его дом… Я точно знаю, я его только что видел у Гисля Серебряного. Можешь мне поверить!

— Попробую! — весело ответил Сторвальд и, обернувшись, подмигнул Дагу: — Держись, сын хёвдинга! Сейчас увидишь своего ненаглядного конунга!

Даг покачал головой. Его задевало, что слэтты говорят о конунге так буднично, точно они все тут ровня ему.

Гисль Серебряный жил в довольно большом доме, который стоял на отдельном дворе в окружении нескольких хозяйственных построек. Но ворота стояли раскрытыми нараспашку, и даже стучать не пришлось. Никто не спросил, кто и откуда, лишь кто-то из челяди крикнул несколько слов в сени. А Сторвальд сам знал, куда идти: никого ни о чем не спрашивая, он уверенно поднялся на крыльцо и прошел через сени в покой. Даг, Вальгард и еще трое хирдманов, которых он взял с собой, потянулись следом.

В сенях Даг в первое мгновение вздохнул с облегчением. Наконец-то он оставил позади толкотню и шум: тут было просторно и почти тихо. Но вот Сторвальд открыл дверь в покой, и оттуда вырвался резкий, уверенный, знакомый голос. Даг вздрогнул: это был голос Стюрмира конунга.

Конунг квиттов Стюрмир, по прозванию Метельный Великан, стоял возле стола, на котором были разложены какие-то вещи, тускло блестевшие серебром в полутьме покоя. Конунг ничуть не изменился за те три месяца, что провел здесь: так же буйно разметались по широким плечам полуседые, густые, плоховато расчесанные пряди волос, так же сквозили в каждом движении сила и нетерпение. Красное морщинистое лицо конунга сейчас было еще краснее от досады. Уперев руки в бока, он настойчиво спорил о чем-то с таким же рослым и плечистым слэттом, который стоял напротив него.

Пожалуй, этот слэтт был настоящий великан. Его широченная грудь напоминала бочку, а руки — бревна. Светлые волосы были тщательно заплетены в косу, как носят все слэтты, лицо с крупными решительными чертами обрамляла небольшая рыжеватая, как бывает у светловолосых, бородка. Хмуря брови, он сверлил глазами Стюрмира и с нетерпением выжидал, когда можно будет вставить слово.

— Все знают: если я чего-то хочу, я всегда добиваюсь! — горячо и напористо восклицал Метельный Великан, и Дагу стало не по себе, хотя гнев конунга предназначался вовсе не ему. — Я первым увидел эту вещь, и она будет моя! Не родился еще такой человек, которому я уступил бы!

— Я пришел сюда намного раньше тебя, и никому еще на этом берегу не уступал Рагнвальд Наковальня! — яростно отвечал великан-слэтт, вклинившись в первую же заминку. — Что там о тебе знают твои квитты — это их дело! А здесь, в земле слэттов, мой род не уступит никому! И тот, кто хочет перейти мне дорогу, сначала должен будет меня сдвинуть! А это не так уж и легко!

— Я сдвигал и не такие горы! — не отступал Стюрмир. — Видывал я и не таких великанов, у которых на деле оказывалась глиняная голова и сердце кобылы!

— Посмотрим, из чего сделана твоя голова! — рявкнул слэтт и схватился за рукоять меча.

Стюрмир мгновенно повторил это движение, у Дага оборвалось сердце. Первый его порыв был броситься на помощь конунгу, но он не посмел вмешаться.

К счастью, здесь нашелся кое-кто посмелее. Сторвальд решительно бросился вперед и встал между противниками, оттирая плечом Стюрмира и придерживая руку слэтта.

— Стойте, стойте! Опомнитесь! Рагнвальд! Наследник тебя не похвалит за такую удаль! И конунг не будет рад! Вы нашли не слишком подходящее место для поединка! — приговаривал он. — Подумай, Рагнвальд, что о тебе станут говорить уже сегодня! Надо быть сдержаннее! А ты, конунг, прибереги свой меч — для него найдется лучшее применение!

Стюрмир конунг с досадой отвернулся. Рагнвальд убрал руку с рукояти меча. Стоявший по другую сторону стола лысоватый темнобородый человечек вздохнул с облегчением. Как видно, это был сам хозяин дома, Гисль Серебряный.

— Из-за чего ссорятся такие почтенные люди? — осведомился у него Эгиль. Вид у корабельщика был бодрый и оживленный, словно все это происшествие, так напугавшее Дага, ему доставило одно удовольствие.

— Стюрмир конунг увидел у меня эти застежки. — Гисль показал на стол, где лежали, среди прочих украшений, две наплечные женские застежки, выкованные в виде воронов с распростертыми крыльями[27]. — А доблестный Рагнвальд как раз зашел и тоже захотел их купить. Я уж не знал, что делать! — пожаловался Гисль, опасливо поглядывая на обоих знатных покупателей. — Хотел даже послать кого-нибудь за Наследником — кому еще под силу усмирить двух таких людей?

Застежки и впрямь были хороши — черненое серебро украшали тонкие узоры из напаянной проволоки, в глаза одной вороньей головы были вставлены зеленые камешки, в глаза другой — красные. Те и другие красиво и загадочно мерцали, как живые. Соединялись застежки тремя толстыми серебряными цепочками разной длины и искусной работы, тоже разного вида. Все вместе тянуло на… весом марки три, а цену работы Даг не взялся бы определить. Но показаться с такими застежками на платье не стыдно даже жене конунга!

Впрочем, он приплыл сюда не для того, чтобы любоваться женскими украшениями.

— Здравствуй, конунг! — Кашлянув, чтобы прочистить горло, Даг шагнул вперед. — Ты узнаешь меня?

Стюрмир нахмурился, взглянул ему в лицо, потом кивнул:

— Даг сын Хельги! Узнаю! Мы не так уж давно виделись, хотя мне порой кажется, что я уже год сижу здесь, в Эльвенэсе!

— Квиттам тоже кажется, что тебя нет уж слишком долго! — смелее заговорил Даг, подбодренный тем, что конунг его узнал. — Меня привело сюда желание увидеть тебя.

— Я бы рад был вернуться скорее! — с досадой ответил Стюрмир, и видно было, что он много и часто думал об этом. — Но тут у слэттов… — Он обернулся к враждебно молчащему Рагнвальду, потом махнул рукой. — Здесь так же трудно добиться толка, как сплести сеть из гнилой соломы!

— Я хотел бы поговорить с тобой, — продолжал Даг. — Я привез новости, которые тебе покажутся занимательными.

— Да? — Стюрмир двинул бровями. — Какие же? А впрочем, — он снова оглянулся на Рагнвальда, — будет лучше, если мы поговорим в другом месте. Идем!

Не прощаясь, он зашагал прочь из дома. Даг, Вальгард и его хирдманы поспешили за ним, а Эгиль и Сторвальд остались у Гисля и живо переговаривались, глядя вслед ушедшим.

В душе Дага царило смятение: он был рад, что так быстро и легко нашел конунга живым и невредимым, но чувства облегчения не было. Угрюмое, озабоченное лицо Стюрмира, враждебность Рагнвальда Наковальни, который даже не кивнул ему на прощание, отстраненное любопытство слэттов, провожавших их беглыми взглядами — все говорило о том, что конунгу здесь приходится нелегко. И долгожданная встреча с ним не исправила разом всех бед, как он по-детски надеялся в глубине души.

Щит получился на славу. О таком стоит сложить «щитовую песню»[28], и не одну. Агнар Оружейник хорошо знал свое ремесло. Большой, круглый, обтянутый ярко-красной кожей, в небольшом покойчике, где жил Агнар, щит сразу бросался в глаза. Если повесить его в гриднице на резной столб возле почетного сидения, так, чтобы на него падал свет очага, то гости весь вечер будут им любоваться. И занимающий сидение под щитом покажется им словно Один, освещенный лучами солнца.

Крупный умбон в середине щита был украшен тонкой чеканкой, а по красному полю вокруг умбона располагались серебряные фигурки, из которых складывались узнаваемые картины. Вот мужчина с маленькой острой бородкой и женщина в платье с крупными застежками на груди стоят в тени огромного дерева — это Ливтрасир и его жена Лив спасаются в роще Ходдмимир от обломков разрушенного мира. Но напротив уже сияет солнце — дочь погибшей богини Суль снова вывезла его в колеснице по обычному, давным-давно и навсегда установленному богами пути. Чуть пониже девы солнца стоят двое мужчин, одинаково могучих, держащихся вдвоем за огромный молот — Моди и Магни, сыновья Тора, приняли Мйольнир, наследство отца. С другой стороны охотник Видар вонзает меч в широко, от земли до неба, раскрытую пасть Фенрира Волка — вот-вот хлынет черная река волчьей крови и погибнет убийца богов. В самом низу щита распростер крылья улетающий дракон, а под крыльями его виднеются крохотные фигурки людей. «Нидхёгг умерших уносит под перьями — скрыться теперь ему время пришло…»

— В общем, «Горе забудется, Бальдр возвратится», — произнес Хеймир сын Хильмира, по прозвищу Наследник. — Что же ты наделал, Агнар? — Подняв глаза, он посмотрел на оружейника, который настороженно, скрывая волнение, ждал, как сыну конунга понравится его работа. — Ведь конунг просил тебя изобразить на щите Гибель Богов. Поединок Тора и Змеи Мидгард, схватку Одина с Волком… А здесь…

— А здесь я изобразил то, что будет вслед за всем этим! — торопливо закончил сам Агнар. Это был немолодой человек, с мягкими кудельками седых кудрей вокруг загорелой лысины, с крупным широким носом на мягком лице. Невысокий, толстоватый, он сам напоминал сварт-альва, и его необычайное мастерство только усиливало сходство с подземными кузнецами.

— Ведь это гораздо важнее! — горячо убеждал Агнар, видя, что Наследник не возражает, а слушает его, чуть прищурив глаза по своей привычке. Он часто так делал, словно оберегая взор от лишнего беспокойства, но те, кому случалось заглянуть ему в глаза, встречали острый, умный, внимательный взгляд. — Гораздо важнее не как погибнет мир, а как он потом воскреснет! Ломать и губить — нетрудно! Любой слабоумный дурак может разрушить прекрасную вещь и треснуть по голове того, кто ее сделал. Но этот подвиг не стоит того, чтобы слагать о нем стихи и резать на камне! А вот попробуй сделать хорошую вещь! Попробуй вырастить и выучить настоящего мастера! Такие подвиги совершают без шума, и их мало кто замечает! Вот я и хочу, чтобы люди задумались об этом! Гораздо важнее, не как все сломают, а как потом построют новое!

— Я понял тебя! — Хеймир улыбнулся его горячности и кивнул. Он не имел привычки горячиться из-за чего бы то ни было, но в целом был согласен с рассуждением оружейника. — Я повешу этот щит возле моего места. Мне он нравится.

— Многие люди обрадуются, если ты повесишь возле твоего места именно такой щит! — заметил Агнар и многозначительно двинул полуседыми бровями. — Те, кто не хочет ввязываться в эту глупую войну на Квиттинге. Конечно, доблестные воины вроде Рагнвальда Наковальни обрадуются меньше, но я надеюсь, что их будет не очень много.

— Хеймир! Ну, Хеймир! Послушай! — Семилетняя племянница, Сванхильд, уже некоторое время пыталась привлечь внимание Хеймира и наконец задергала его за рукав. — Наследник!

— Ну, чего тебе? — Хеймир обернулся. Прозвище настолько прочно к нему прилипло, что даже маленькая девочка воспринимала его как второе имя своего родича.

— Говорят, приплыл какой-то чудесный корабль! — торопливо заговорила Сванхильд, радуясь, что брат матери наконец-то ее заметил. — Говорят, у него на носу жаба! Жаба с рогами!

— Этого не может быть! — Хеймир негромко засмеялся и качнул головой. — Таких не бывает!

— Пойдем посмотрим! — упрашивала девочка. — А вдруг бывает!

— Позови маму, — предложил Хеймир, которому сейчас не хотелось идти на пристань.

— А мама опять ждет Скальда, — наябедничала Сванхильд и обиженно надула губки. — Она не захочет. Он всегда по утрам приходит.

«И по вечерам тоже», — мысленно дополнил Хеймир.

— Иди сюда, посмотри, какой красивый щит сделал дядя Агнар, — предложил он вслух и посадил девочку к себе на колени, чтобы и она поглядела на отделку щита. — Вот мы повесим его на столб в гриднице, и про него скажут, что он освещает собой весь дом!

— А кто это? А почему они..? — Сванхильд мигом занялась, водя пальчиком по серебряным фигуркам и невнимательно выслушивая объяснения Агнара.

Хеймир слегка покачивал племянницу на коленях и тихо посвистывал, думая о своем. Сванхильд была удивительно хорошенькой девочкой — круглощекой, румяной, с ясными глазками, с золотистыми колечками волос на гладком лобике. До женского платья она еще не доросла, и Альвборг, старшая сестра Хеймира, наряжала ее в две-три рубашки одна красивее другой, украшенные то вышивкой, то ленточками шелка, то золотой тесьмой. Все это она шила и вышивала сама, поскольку любила рукодельничать и гордилась собственным искусством. Особенно весело ей было сидеть за шитьем в последние месяцы, когда рядом с ней сидел Сторвальд Скальд… Вот, даже девочка и то заметила. Надо будет все же поговорить с Альвборг. Хеймир не ждал богатых плодов от такого разговора, но все же надо попытаться обратить ее мысли в другую сторону. Конечно, Альвборг — вдова и сама распоряжается собой, но сейчас неподходящее время для сплетен.

— Наследник! Ты здесь! Я так и знал! — Из сеней заглянул один из конунговых хирдманов. — Как пошел слух, что Агнар закончил, так я и знал… Так вот что! — сам себя перебил он. — Говорят, к Стюрмиру приплыли квитты. Там квиттинский корабль, и с ними Эгиль Угрюмый. У него такой потешный корабль — с рогатой жабой на штевне. Это какой-то новый…

— Я же говорила! — закричала Сванхильд и заболтала ножками, требуя свободы. Хеймир мигом спустил ее на пол. — Я же говорила, что там рогатая жаба, а ты не верил!

— Что за квитты? — Хеймир посмотрел на хирдмана. — Кто-то знакомый есть? Это люди его сына?

Тот пожал плечами, почесал в затылке:

— Я толком не знаю. Знакомых вроде не видели. Их встретил Сторвальд Скальд и сразу повел к Стюрмиру. Я решил тебе сразу сказать, а там уж не знаю.

— Молодец! — одобрил Хеймир. — Собери еще трех-четырех человек, возьмите Гутхорма и идите к Стюрмиру. Пусть Гутхорм расспросит, что за гости и не нуждаются ли в чем.

Хирдман кивнул и вышел. Хеймир поднялся на ноги и стоял возле стола, задумчиво поигрывая серебряной цепью у себя на груди. Вернее, одной из трех или четырех серебряных цепей разной длины, толщины и вида, которые висели у него на шее, путаясь в длинном, белом с желтизной мехе накидки. Эта накидка была выкроена из шкуры настоящего белого медведя и служила неоспоримым доказательством того, что такие звери действительно существуют. Молва утверждала, что Хеймир Наследник сам и убил медведя, выдержав жестокий бой. Сам Хеймир это отрицал, но почитателей его доблести это не смущало. Не убил? Ну и что? Убил бы, если бы встретил!

Слэтты Эльвенэса очень гордились сыном своего конунга и звали его Наследником как бы в ожидании тех времен, когда он станет конунгом. На нынешнего конунга Хильмира, спокойного, трезвого и рассчетливого, им тоже не приходилось жаловаться, но его сын многим казался молодым богом. Он был высок, строен, красив, и диковинная накидка из шкуры белого медведя выделяла его в толпе, казалось, для того, чтобы восхищенному взгляду было легче его отыскать. Длинные русые волосы он не заплетал в косу, а просто связывал в хвост — густые пряди лежали так красиво и сами собой завивались на концах в колечки. На висках Хеймира уже в двадцать пять лет серебрилась ранняя седина, и слэтты воспринимали ее как знак необычайной мудрости. Хеймир действительно был очень умен и потому нисколько не гордился тем преклонением, которое его окружало. Его гордость была более глубокого свойства: сам он настолько несокрушимо верил в превосходство своего рода и ума, что ему не требовалось доказывать это превосходство кому-то, в том числе и самому себе. Его отличало непринужденное и уверенное достоинство, которое не мешало ему быть приветливым и дружелюбным даже с простолюдинами. Знатные люди признавали его первым в своей среде, простой народ боготворил. Хеймир Наследник воплощал в себе сердце Эльвенэса, был живым талисманом, охраняющим покой и благоденствие слэттов.

— Так что — прислать в гридницу? — спросил Агнар, положив ладонь на щит. — Или ты захочешь сначала его испытать?

— Я не сомневаюсь, что его прочность не уступает его красоте. Ты хорошо поработал, Агнар. — Хеймир одобрительно кивнул. — Этот щит станет настоящим светилом нашего дома. А свет понадобится уже скоро. Я думаю, этим гостям Стюрмира надо будет устроить пир. Так что пошли его сейчас же в гридницу и скажи, чтобы повесили возле моего места.

Попрощавшись, Хеймир вышел из домика. Трое хирдманов, ждавшие его на дворе, вскочили и пошли следом. Наследник негромко насвистывал, что служило признаком задумчивости, и никто не спросил, как ему понравился щит. Сванхильд прыгала рядом, норовя скакать на одной ножке и изредка хватаясь за руку дяди, и Хеймир шел неспеша, чтобы она успевала. Торопиться пока что некуда. Эти квитты только сейчас приплыли, значит, им нужно время на беседу со Стюрмиром. Может быть, у них и нет никаких особенных новостей. Хотя в стране, где идет война, новости есть всегда. Да такие, что лучше бы их не было. Наверное, и квитты наконец заметили, что их конунг уж слишком здесь загостился. Так или иначе, их приезд должен что-то изменить. Затягивать с ответом дальше — невозможно. Придется принимать какое-то решение.

Перед воротами конунговой усадьбы и на широком дворе толпился народ, но, завидев белую накидку Наследника, все расступались. Перед крыльцом навстречу ему бросилась Хвита, молодая рабыня, приставленная к Сванхильд.

— Вот ты где! — Девушка всплеснула руками. — Наследник, ну зачем ты взял ее с собой! Мы ее искали, искали…

— Где конунг? — спросил Хеймир, передавая Хвите руку девочки.

— В покое. — Рабыня махнула рукой в сторону дома. — А госпожа Альвборг собралась на берег. Говорят, пришел какой-то чудесный корабль…

Хеймир кивнул, подтверждая, что ему это известно, и пошел к дверям дома.

Конунг слэттов Хильмир не любил шума, и потому в его доме было несколько небольших задних покойчиков, куда никого не пускали без особого зова. В гриднице хохотали хирдманы, но Наследник прошел через нее, лишь одним ухом по привычке ловя обрывки разговоров. «… говорю тебе, такое копье и двух хороших ударов не… а тут он вылезает, весь в каше, а тут ее муж… они еще на прошлом тинге жаловались, что Орм Косой…» Ничего нового. Мельком Хеймир глянул на резные столбы, которыми было ограждено его место напротив отцовского — на одном из них уже сегодня будет висеть новый щит. И намекнуть бы Сторвальду Скальду насчет щитовой песни — самому до вечера не успеть, будет не до того… На квиттов это должно произвести впечатление. У них нет таких искусных мастеров, как Агнар Оружейник. У них вообще мало что есть, кроме знаменитого Волчьего Камня в святилище Тюрсхейм и залежей железной руды в горах и долинах. И ради этого ввязываться в войну с Торбрандом Троллем, который, что про него ни говори, еще ни разу не был побежден? Хугин и Мунин!

— Ну, как там мой щит? — осведомился Хильмир конунг, завидев входящего сына. Ради этого он даже оторвался от тавлейной доски, за которой сидел с Фридгейром, старым воспитателем Наследника.

Конунг Хильмир был невысок ростом, но плотен и любил одеваться ярко, чтобы придать своей фигуре внушительность. Голова его наполовину облысела, и простиравшийся до самого затылка лоб придавал конунгу вид очень мудрого человека. Сзади вились красивые, темные, полуседые кудри. Брови Хильмира конунга оставались черными, но борода почти совсем поседела. (Хильмир конунг женился не очень молодым, и сейчас ему было уже за шестьдесят зим.) Рядом с черным мехом накидки из говорлинских соболей белая борода смотрелась красиво и благородно. В семье конунгов Слэттенланда умели себя показать.

— Щит уже готов, но я подумал, что тебя он не порадует и лучше я возьму его себе, — непринужденно ответил Наследник. — Агнар все перепутал и вместо Гибели Богов изобразил возрождение мира. Поскольку ты стоишь за квиттинскую войну, а я против, то людям будет более понятно, если «мирный» щит повешу возле своего места я. Если, конечно, ты не передумал.

— А почему ты думаешь, что я должен передумать? — Конунг выразительно поднял брови и внимательно посмотрел на сына. Они беседовали об этом предмете уже достаточно много и хорошо знали мнение друг друга.

— Потому что скоро у нас будут новости. К Стюрмиру приплыли квитты. Наверняка они что-то привезли. Я подумал, неплохо бы устроить пир сегодня или завтра.

— Конечно! — тут же согласился Хильмир конунг. Насчет пиров его никогда не приходилось уговаривать. — Надо оказать гостям эту честь. Если они приплыли к конунгу, то наверняка это достойные люди. И Стюрмир будет доволен.

— Я не против того, чтобы он был доволен, но мне хотелось бы поскорее узнать их новости! — мягко добавил Наследник, направляя мысли отца в нужное русло. — Весам не вечно качаться — нам давно пора принять какое-то решение. Мы думаем с самого начала зимы — достаточно долго, чтобы нас не сочли торопливыми.

— Я знаю, как тебя уважают, но не боишься ли ты, что тебя сочтут… чересчур осмотрительным? — вступил в беседу Фридгейр. — В мое время кровь у молодых была погорячее! Хе-хе! — Он хрипло хохотнул, точно хотел подзадорить не по годам трезвого и рассчетливого Наследника. — Все знают: это ты против того, чтобы дать Стюрмиру корабли и войско. Конечно, снарядить хороший корабль стоит очень дорого, но многие говорят, что скупиться сейчас — неумно.

— Ввязываться в чужую войну — тоже неумно! — ответил Наследник, и только сейчас в его голосе прозвучал слабый призвук раздражения. Об этом они говорили уже не раз, и ему досадно было видеть, что его слова не производят нужного воздействия на престарелых юношей, жаждущих вернуть подвиги молодости. — Не тронь змею — она не укусит. Не хватайся за горящую головню — не обожжешься. Чужая война — как змея. Пока она за морем — нам нечего бояться за себя. Но стоит нам дать Стюрмиру людей, и мы уже не будем в стороне. Зачем нам терять людей и корабли ради квиттов?

— А железо? — напомнил Хильмир конунг. — Ты забыл, сколько серебра мы имеем только с «железных» пошлин?

— Едва лишь мы объявим себя сторонниками Стюрмира, как фьялли начнут грабить и наших торговцев. Спроси купцов — они этого хотят? Нам будет трудно торговать и с фьяллями, и с раудами, и с хедмарами, и с вандрами — со всеми, кто севернее фьяллей! А ведь туда наши люди возят хлеб! Мне странно, что я должен объяснять кому-то такие простые вещи! — в сердцах окончил Наследник.

— Все это верно, но торговые люди говорят и другое! — не сдавался Хильмир конунг. — Если фьялли разорят железную добычу на Квиттинге, то где мы будем брать железо? А если мы им поможем, то наши купцы будут получать от Стюрмира конунга железо вдвое дешевле и торговать по всему Квиттингу за половинную пошлину! Ты думаешь, это не стоит похода? Твоя мать считает, что стоит!

Наследник махнул рукой. Война — не тот предмет, о котором женщины могут рассуждать с умом. А вот к мнению части торговцев, которое только что высказал его отец, и правда стоит прислушаться. Слэтты, ведущие торговлю, никак не могли прийти к согласию. На полное общее согласие Наследник не рассчитывал — в человеческом море у каждой капли всегда будет свое мнение. В конце концов, способность иметь свое мнение отличает свободного человека от раба. Но необходимо уловить мнение большинства. Конунгу, который этого не может или не хочет, стоит отправиться в девичью и сесть за прялку.

В покой заглянула Альвборг. Овдовев, она вернулась с дочкой обратно к родителям, и ее по-прежнему называли здесь конунговой дочерью.

— Где вы все? — Она улыбнулась, и блеск ее белых зубов, сияние ясных глаз пролили солнечный свет в хмуро молчавший покойчик. — Правду говорят, что сегодня у нас будет большой пир?

— В этом доме слухи не ловят ушами, а вдыхают вместе с воздухом! — весело воскликнул Хильмир конунг, обрадованный появлением любимой дочери. Малоприятный спор с сыном мгновенно испарился из его памяти. — О любом моем решении все знают раньше, чем я его приму!

Поняв все это как согласие, Альвборг засмеялась и прошла через покойчик к отцу; Хильмир конунг обнял ее одной рукой, не вставая с места. Двадцатисемилетняя Альвборг была очень красива: высокая, статная, румяная, она любила улыбаться и везде привлекала к себе восхищенные взгляды. Тревоги и сомнения никогда не темнили ее лица, никто не видал ее в дурном расположении духа, не слышал от нее недоброго слова, и в Эльвенэсе ее прозвали Альврёдуль — Светило Альвов. Вдовье покрывало она давно сбросила и носила на голове неширокую полотняную повязку, сплошь расшитую золотом, из-под которой роскошной волной ниже пояса ниспадали ее светло-русые волосы. Платье из красной шерсти, золоченые застежки не выглядели слишком нарядными для буднего дня, а казались неотъемлемой частью ее сияющего солнечного существа. Дочь Хильмира считалась одной из лучших невест всего Морского Пути, но без колебаний отвергала любое сватовство, не желая снова менять привольную и веселую жизнь родного дома на чужую семью и занудные заботы по хозяйству.

— Мы приглашаем на пир квиттов? Это ты придумал, Наследник? — весело спросила она брата и слегка погладила его по гладко зачесанным волосам. Задумчивость на чеканном лице Хеймира сказала ей, что есть новости, но Альвборг не слишком интересовалась тем, что ее не касалось. — Ты молодец! У нас так давно не было хорошего пира!

— А то как же! — согласился Наследник. — Уже дней пять, а то и шесть. И почти столько же мы не слышали новых песен Сторвальда Скальда…

Он прямо глянул в глаза Альвборг: не смутится ли она? Ему не хотелось заводить разговор, который никому не доставит удовольствия.

Но Альвборг только засмеялась, и ее серо-голубые глаза искрились так же ясно.

— Вот видишь! — сказала она. — Что же это за зима, если не устраивать пиров и не петь песен! Зачем тогда она нужна?

— Конечно! Люди должны любоваться красавицами, иначе заскучают! — одобрил Хильмир конунг, очень гордившийся своей красивой и разумной дочерью. Она не делала больших глупостей, и потому конунг считал ее разумной.

Наследник показательно вздохнул и более искренне улыбнулся. Альвборг на всякий случай подмигнула ему, не зная, что он имел в виду. Хеймир ответил ей нарочито усталым взглядом: он мог осуждать ее только пока не видел. Если он был умом и сердцем Эльвенэса, то Альвборг была его лицом — улыбающимся, прекрасным. Стоило это ценить и прощать ей маленькие женские причуды. Она восхищает, а из этого можно извлечь немало пользы. Не зря же Рагнвальд Наковальня и очень многие другие готовы повторить все подвиги Сигурда, лишь бы заслужить ее улыбку.

Когда из усадьбы конунга пришли звать Стюрмира и его гостей на пир, Даг сначала обрадовался, а потом слегка оробел. Ему было приятно убедиться, что Стюрмира здесь все же уважают, как того требуют род и достоинство конунга. Но что надеть? Никогда раньше Даг не задумывался о своих нарядах, на любой тинг или пир надевал то, что ему шила бабушка Мальгерд, не разглядывая, но сейчас усомнился: достаточно ли его рубахи, накидки, плащи хороши для пира у конунга слэттов? Ах, как пригодилась бы ему сейчас Хельга! Она бы мигом перевернула вверх дном весь его сундук и деловито совала ему то одно, то другое: «Надень вот это! Нет, вот это! Это будет лучше! Этот пояс сюда подойдет!» Но она была далеко, и Даг застыл в размышлении, держа в каждой руке по рубахе и не зная, не засмеют ли его в гриднице конунга, если он явится с этими вот красными драконами на груди, вышитыми Хельгой. У одного дракона крыло слегка кривовато. Никогда бы раньше и не заметил… Или лучше синюю надеть? Как у них тут принято?

Даг взглянул на Стюрмира конунга и устыдился своих мыслей. Чего стоят та или другая рубаха, когда у конунга такая беда! Выслушав его новости, Стюрмир почти ничего не сказал, но стал так мрачен и неразговорчив, что Даг не посмел потревожить его ни единым вопросом. Рядом с конунгом он ощущал непривычную робость и даже чувствовал себя виноватым за те неприятности, которые произошли дома. Хотя это, конечно, совсем ни к чему.

Стюрмир конунг молчал всю дорогу до усадьбы Эльвенэс. И в гриднице, будучи усажен за стол, он оставался так же замкнут. Впрочем, Дага и не тянуло разговаривать. Он был подавлен великолепием гридницы, коврами на стенах, драгоценной посудой, оружием на резных столбах, пестрыми нарядами гостей. Все это казалось шевелящейся и блестящей тучей, что лежит прямо на плечах и не дает поднять головы. Сейчас Даг особенно ясно осознал, как далеко от дома оказался. Непривычный выговор слэттов казался ему невнятным, он не всегда сразу понимал, если к нему обращались, и это увеличивало его смущение. Две или три сотни человек — и хоть бы одно знакомое лицо! А сколько женщин! Все такие красивые, и все смеются о чем-то между собой! Даг боялся бы, что над ним, если бы мог предположить, что его вообще заметили.

Правда, квиттам отвели неплохие места. Но и здесь Дага постигло разочарование: он ожидал, что Стюрмир конунг, как самый почетный гость, будет сидеть напротив хозяина, Хильмира конунга. Однако, это почетное место занял другой — молодой, в белой меховой накидке, с острым взглядом, который лишь изредка поблескивал из-под лениво полуопущенных век.

— Кто это? — спросил Даг у Сторвальда, который то и дело сновал мимо.

— Это? Наследник! — сказал эльденландец с таким видом, будто это все объясняло. — Хеймир сын Хильмира.

В гриднице было шумно: все говорили одновременно, стучали ножами, гремели кубками.

— Я поднимаю кубок Одину, Властителю Ратей и Отцу Побед! — провозгласил со своего места Хильмир конунг, и только тогда слэтты уважительно притихли. — Пусть он даст нам победу во всех будущих войнах, сколько бы их ни случилось!

Слэтты закричали славу Одину и своему конунгу, дружно подняли кубки. Даг сделал это с большим удовольствием: в словах конунга он услышал явный намек на помощь квиттам.

— А я поднимаю кубок Ньёрду! — вслед за тем произнес Наследник. Голос у него оказался негромкий, не слишком низкий, но уверенный и звучащий с каким-то небрежным величием. — Пусть бог движения огня, ветров и волн не позволит нам заблудиться и поведет нас только в те битвы, которые нам нужны!

И слэтты закричали так же громко, как и в первый раз. Теперь Даг понял, что имел в виду Стюрмир, когда говорил, что не может получить твердого ответа. А слэттам, как видно, вообще все равно, за что пить! Лишь бы наливали!

Даг посмотрел на Наследника, стараясь одолеть возникшую неприязнь. И сидит небрежно, опираясь локтем о подлокотник, лениво катает по колену пустой золоченый кубок, точно простую деревянную чашку, и все равно кажется Одином, восседающим прямо под красным солнцем… Удивляйтесь, дескать, и восхищайтесь, квиттинские рудокопы! Даг не хотел удивляться и восхищаться. Он уже готов был видеть в Наследнике врага — ведь кто-то же виноват в том, что Стюрмир конунг живет здесь почти половину зимы и не может ничего добиться! Кто же захочет воевать, если сын конунга не хочет?

Наследник вдруг посмотрел на него, словно почувствовал взгляд, и Даг поспешно отвел глаза. Ему показалось, что тот одним взглядом увидел все его мысли. Что-то в облике Хеймира сына Хильмира мешало даже мысленно обвинить его в трусости или коварстве.

— Но если нам придется идти в битвы, то мы не опозорим ни себя, ни своих предков! — прокричал из гула толпы смутно знакомый голос.

За одним из столов Даг заметил утреннего противника Стюрмира, того, что зовут Рагнвальд Наковальня. Сторвальд успел рассказать, что однажды в морском бою тот метнул на корабль противника наковальню, на которой выправляли оружие, и убил несколько человек. Глядя на мощную фигуру Рагнвальда, в это нетрудно было поверить. И, несмотря на утреннюю стычку, начало его нынешней речи понравилось Дагу.

— У нас есть немало людей, которым хочется делом доказать свою доблесть! — продолжал Рагнвальд. Выпив пива, он развеселился, и сейчас его лицо с крупными чертами выглядело далеко не таким угрюмым, как утром в домике сереброкузнеца. — И пока добыча у нас впереди, я хочу порадовать дочь конунга подарком! Пусть она знает: если слэтты пойдут в поход, все самое лучшее достанется ей!

Дочь конунга! Так у Хильмира Купца есть дочь? Даг быстро окинул взглядом женский стол, но там сидело столько нарядных красавиц, что и не выберешь, которая из них достойна быть дочерью конунга.

А Рагнвальд Наковальня под одобрительный смех гостей встал с места, прошел через гридницу к женскому столу и протянул молодой красивой женщине, сидевшей в середине, что-то небольшое, завернутое в шелковый платок.

Задорно смеясь, Альвборг развернула шелк, и все гости тянули шеи, стараясь разглядеть, что такое ей поднес Рагнвальд. Даже кюна Хродэльв, рослая и суровая на вид женщина, слегка скосила глаза в ту сторону, но лицо ее выражало неодобрение. Альвборг подняла застежку из черненого серебра, выкованную в виде ворона с распростертыми крыльями, вслед за ней потянулись три цепочки, прикрепленные ко второй, парной застежке. Женщины, сидевшие поближе, восхищенно заахали.

— Какой замечательный подарок! — звонко воскликнула Альвборг и приложила обоих воронов к груди. — В нем мудрость и богатство самого Одина! Отмечен милостью Отца Побед тот, кто может подарить такое сокровище!

Она метнула Рагнвальду лукаво-одобрительный взгляд, и тот расцвел, заулыбался во весь рот, точно его похвалил сам Повелитель. Гридница смеялась над этой игрой простодушной страсти, тщеславия и лукавства, и Альвборг посмеивалась и вертела узорную цепочку. Только Стюрмир конунг покраснел от досады: он узнал те самые застежки, из-за которых утром спорил с Рагнвальдом. Его молодой жене, кюне Далле, они подошли бы не меньше, чем этой длинноногой козе! А Рагнвальд, уперев руки в бока, выпятив грудь, точно красный парус под напором ветра, обернулся и бросил на Стюрмира заносчивый взгляд: что, съел? Запомни, конунг квиттов — здесь тебе не Квиттинг!

— Не хочешь ли ты послушать песню об этих застежках? — горделиво продолжал Рагнвальд. Гости одобрительно посмеивались и подталкивали друг друга локтями, призывая к тишине.

— С песней всякий подарок дороже! — вставил Сторвальд Скальд. Как дух, он возник откуда-то из гущи народа возле самого сидения конунга. Начинал он пир, кажется, гораздо ближе к дверям…

Заметив его, Альвборг улыбнулась еще веселее.

— Конечно! — воскликнула она. — Хорошая песня — сама по себе подарок! С ней и подарку больше удачи!

Не дожидаясь тишины, торжествующий Рагнвальд запел, и его густому голосу не страшны были смешки и болтовня гостей:

Стрел поток не страшен смелым! —Серый моря волны мерит. —Клен копья украшен славой —Клад змеи — поклажа Грани!

Липа льна в наряде алом —Луч, блестящий лучше солнца, —Рад улыбке Гудрун Сигурд —Рдеют искры в чистых камнях!

Гости хохотали, кричали, хвалили песню. Смеющаяся Альвборг бросила лукавый взгляд на мрачного Стюрмира: кто-то успел рассказать ей, у какого именно дракона Рагнвальд отбил поднесенное ей сокровище. Метельный Великан смотрел куда-то перед собой, едва сдерживая злость, и лицо его было краснее шиповника. Взгляд Альвборг скользнул по лицу молодого высокого парня, сидевшего рядом с квиттинским конунгом. Это кто-то новенький!

Даг не сводил глаз с Альвборг и, поймав ее взгляд, ответил взглядом пылкого восхищения. Она и правда показалась ему очень красивой женщиной, а кроме того, благосклонность дочери конунга никому еще не мешала. Женщина, которая так любит смеяться, не должна посчитать это дерзостью… и Альвборг тут же с готовностью улыбнулась ему в ответ. Она привыкла к общему восхищению, но оно никогда ей не надоедало. А молодой квитт был хорош собой, и Альвборг было особенно приятно знать, что она ему нравится.

— А не хочет ли кто-нибудь сделать подарок самому конунгу? — раздался среди шума голос Эгиля. Корабельщик встал на ноги, точно вынырнул из моря, и Дагу показалось, что он не видел его уж очень долго. — Например, подарить хороший корабль?

— А, мы слышали про твой новый корабль! — охотно отозвалось сразу множество голосов. — Мы видели! Ну и потешная же жаба! Где ты такую углядел! В пьяном сне не увидишь!

— Говорят, это хороший корабль! — сказал Хильмир конунг. — Я не отказался бы купить его, если на деле он окажется так же хорош, как и красив. Но конунгу не пристало потешать Морской Путь такой мордой на штевне. Если бы ты заменил жабу на какого-нибудь другого зверя, мы могли бы столковаться. И ладно уж, пусть у него тоже будут рога, раз тебе так хочется.

— Но при условии, что вместо жабы не появится белка! — со смехом крикнул Фридгейр. — Или заяц!

— Заменить жабу на другого зверя нельзя! — Эгиль убежденно помотал головой. — В этой жабе живет могучий дух!

— Такой могучий, что все враги при виде этой морды попадают в море от смеха! — весело кричали гости.

— А когда люди смеются, не будет удачи!

— Голова сильного зверя дает кораблю силу! Корабли, у которых на штевне волки или вороны, защищает сам Один!

— А фьялльских «Козлов» на море бережет Тор!

— А «Кони» нравятся Ньёрду!

— Сторвальд, как ты с ними уживаешься? — через всю гридницу закричал Эгиль своему другу-скальду и с таким показным недоумением развел длинными руками, что все опять засмеялись.

Призванный на помощь Сторвальд не оставил соплеменника в беде: улыбаясь, он встал с места и коротким небрежным знаком попросил тишины. Все разом умолкли, и Сторвальд легко, не задумавшись ни на миг, ответил:

— Вот-вот! — обрадованно закричал Эгиль. — Я это и хотел сказать! Важно не то, какая морда на штевне, а какой мастер построил корабль! Только у меня не получается так складно! И как это ты умеешь, Сторвальд! Научил бы меня! — с простодушной завистью восторгался Эгиль под одобрительный хохот пирующих. — Наградил же Один некоторых таким умением! Так и сыплют стихами — прямо как обычной речью!

— А ты научил бы меня строить такие корабли! — не оставался в долгу и Сторвальд. — Умеют же некоторые! Так и строгают корабли, точно ложки!

Пир удавался на славу: гости Хильмира конунга веселились от души. Наследник время от времени улыбался, лениво осматривая гридницу из-под полуопущенных век, так же покатывал в пальцах пустой кубок.

— Я всегда рад видеть, что гостям хорошо у нас! — сказал он, когда Сторвальд уселся на место и последние раскаты смеха потонули в ровном гуле болтовни. И тут же все притихли, внимательно слушая его негромкий и спокойный голос. — Но самый почетный из наших гостей не слишком весел. Отчего ты молчишь, Стюрмир конунг?

Наследник глянул на Стюрмира, и взгляды всей гридницы тоже обратились к нему. А Дага пробрала дрожь: он вдруг ощутил, что этот невозмутимый молодой человек невидимо управляет всем этим сборищем жующих и кричащих людей, точно держит их на невидимых нитях. Не даром Дагу померещилось в нем сходство с Одином на облачном престоле… Ведь Даг был родным братом Хельги — он обладал некоторой частью, хотя небольшой, ее способности видеть невидимое и ощущать неощутимое.

— Мне невесело от мысли, что я пирую у вас в гостях в последний раз, — сурово ответил Стюрмир конунг. Его лицо выражало мрачную решимость.

— Вот как? — быстро спросил Наследник. Не глядя поставив кубок на стол, он подался вперед, его глаза раскрылись во всю ширь, словно он проснулся, взгляд заблестел. — Что же мешает тебе быть нашим гостем и дальше?

— Я получил новости, которые призывают меня домой! — Стюрмир глянул ему в глаза, и сам взгляд его как будто отталкивал всякую возможность уговоров. — Получу я здесь помощь или нет — мне нельзя дальше оставлять свой дом пустым! Пока я гостил у вас, мой сын Вильмунд объявил себя конунгом квиттов!

Гридница ахнула; Хильмир конунг поднял брови, йомфру Альвборг перестала улыбаться и широко, испуганно раскрыла глаза.

— Я должен вернуться и истребить измену, которая завелась в моем доме! — мрачно и твердо продолжал Стюрмир. — Не знаю, буду ли я бороться в одиночку или с друзьями, но никто не скажет, что я легко сдался!

— Ты будешь бороться с твоим сыном? — спросил Хильмир конунг, будто еще не мог взять в толк эту мысль. Себя самого он никак не мог вообразить участником подобного беспорядка.

— Нет! — отрезал Стюрмир. — С моим сыном мне бороться не придется. Люди на Квиттинге думают, что я умер! Как только они увидят, что я жив, моя власть вернется ко мне. И я поведу моих людей против фьяллей! И тот, кто хочет быть моим другом, должен решить уже сейчас! Пойду ли я в бой один, но я пойду туда немедленно! Ждать дольше я не стану!

Высказав достаточно, чтобы умный мог понять, Стюрмир принялся за еду, точно желая показать, что обсуждать тут нечего. Он пришел сюда ужинать, поскольку в советах не нуждается и отлично знает, что ему делать! А кому это не по нраву, тот пусть хоть подавится!

Слэтты тоже торопливо принялись жевать, как будто спешили съесть все, что можно, потому что этому пиру не суждено продолжаться долго. Гридница наполнилась мельканием быстрых вопросительных взглядов, недоуменным движением бровей, перемигиванием. У этих квиттов все не слава богам! И бог-покровитель-то у них однорукий — где же тут быть порядку?

— Ну, вот, и здесь сочинять боевые песни! — негромко вздохнул Сторвальд Скальд. — Из-за них-то я и сбежал от раудов…

— Жаба наивная, — определил Эгиль.

— Каждый, конечно, волен распоряжаться собой, но я сказала бы так! — подала голос кюна Хродэльв. — Достойный человек не откажет в помощи тому, кто в этом нуждается! Особенно когда ему самому это принесет столько выгоды!

— Безнадежное дело: помогать стране, в которой два конунга! — крикнул кто-то из мужчин на почетных местах. — Они погубят и себя, и нас! Имея двух конунгов, воевать хуже, чем вообще без конунга!

— Я не знаю, в какой стране два конунга! — Стюрмир вдруг встал с места, твердо опершись расставленными ладонями о стол, и откровенно неприязненным взглядом соединил Хильмира и его сына, который имел право говорить, когда его отец молчит. — Но у квиттов конунг один! Один, и так будет, пока я жив!

С этими словами он выбрался из-за стола и пошел к дверям. Даг и Вальгард поспешили за ним. Слэтты смотрели им вслед, и языки трепетали в ожидании того мига, когда можно будет высказаться на свободе.

По дороге к Волчьим Столбам Стюрмир конунг не произнес ни слова. Даг шагал рядом с ним, торопливо перебирая в памяти впечатления пира и стараясь в них разобраться. Теперь он понимал, почему конунг так надолго задержался здесь и почему он так мрачен. Слэтты не так уж горят желанием помогать квиттам. Да и Стюрмир конунг, если честно, тоже хорош! Даг с детства был приучен уважать старших и не осуждать других, пока не разберется в их поступках как следует, но сейчас не мог не признать, что конунг квиттов ведет себя в Эльвенэсе не лучшим образом. По крайней мере, не лучшим для того, кто хочет найти дружбу и помощь! На ходу бросая взгляды на замкнутое лицо Метельного Великана, Даг изо всех сил сдерживал желание высказать все, что он об этом думает. Прямо говоря, конунг годится ему в отцы и не просит совета у юнцов, не бывавших еще ни в одной битве. Но и конунг находит своей доблести и опыту не лучшее применение! Ничего хорошего не добьешься, если будешь ссориться со всей слэттинской знатью и грубить самому конунгу! И Альвборг! Она стоит большего, чем мрачное равнодушие! Судя по восторженному вниманию, которым ее окружают, она имеет здесь вес и очень даже может помочь.

— Ну, видел? — бросил Стюрмир конунг, когда они вошли в дом. — Великаны пусть возьмут всех этих болтунов!

— Значит, ты не доверяешь слэттам? — быстро спросил Даг, радуясь, что конунг сам начал разговор.

— Как же им можно доверять? Они думают только о себе!

— Если ты им не доверяешь, то чего вообще мы здесь ищем? Зачем связываться с людьми, которым не доверяешь? Уж лучше бы мы надеялись только на себя, чем понадеемся на них, а они нас подведут!

— Да где же взять таких, кому можно доверять? — гневно воскликнул конунг. — В каждом, кого ни возьми, сидит трус и предатель! Сидит и только ждет удобного случая!

Даг промолчал. Может быть, конунг имеет в виду и его тоже?

— Они меня уже три месяца кормят обещаниями! — продолжал Стюрмир. — И все норовят побольше выторговать для себя! Честь, доблесть, слава для них — ничто, дрянной товар, соленой селедки не стоит. Им нужна одна выгода! Гостиные дворы им подавай на каждом побережье, на каждом тинге с полным содержанием! За мой счет! Думают, я богаче самого Ньёрда! Торговать на тингах без пошлин! Им и так некуда девать серебра! Такие пиры, как вчерашний, они закатывают чуть ли не каждый день!

— Но если они все-таки могут нам помочь, то жалеть им уступок — неумно! — отрезал Даг. За время этого горячего спора вся его робость перед конунгом прошла, и он говорил то, что думал. — Поскупиться сейчас значит остаться без помощи и потерять все!

— Все! — возмутился Стюрмир. — Я пока еще сам стою на ногах и не нуждаюсь в подпорках! Как-нибудь справимся и без них!

— Торбранд Тролль, как говорят, тоже не нуждается в подпорках! — заметил Даг, знавший, что конунг фьяллей лет на десять моложе Стюрмира. — Однако он попросил помощи у Бьяртмара Миролюбивого и не жалел делиться с ним добычей. И вот — они захватили наш Север! У нас на побережье в каждой усадьбе живут беглецы оттуда!

Стюрмир насупился и промолчал, только тяжело всхрапнул, как конь.

— Они же родичи, — вставил конунгов кормчий, Оттар Горбатый. — Им легче сговориться, и они больше верят друг другу.

— А кто мешает и нам стать родичами слэттов? — не отступал Даг. Его возмущало то, что столько драгоценного времени потрачено впустую, когда кое-что можно было сделать! — Не ты ли, Оттар, рассказывал мне, что Хильмир конунг предлагает нашему конунгу свою дочь Альвборг в жены? Ведь это ее мы сегодня видели на пиру?

— Да уж, этот лысый торгаш хочет спихнуть за меня свою дочку! — ответил ему сам Стюрмир. — Видно, уж слишком дорого она ему обходится!

— Красное платье каждый день! — неодобрительно поддержал своего вождя Оттар кормчий. — Такими застежками и валькирии в Валхалле не каждый день щеголяют!

При упоминании о застежках Стюрмир конунг помрачнел еще больше. Поражение в споре о серебряных воронах, которое нанес ему Рагнвальд Наковальня, больно уязвило его самолюбие. Все здесь хотят его унизить! Иначе зачем Рагнвальду понадобилось тащить свою добычу в усадьбу конунга и при всех преподносить застежки Альвборг, как не за тем, чтобы досадить конунгу квиттов?

Даг двинул бровями. Уж он не стал бы отказываться, если бы его хотели женить на Альвборг! Статная, ясноглазая, облитая сиянием золотистых волос дочь Хильмира показалась ему самой прекрасной из виденных женщин, и девять лет, на которые она была его старше, ничего при этом не значили.

— Я не могу оставить мою жену, — сказал Стюрмир. Чувствуя себя обиженным, он искал причины, по которым и не хотел брать то, что ему не давалось. — Ее родичи Лейринги поднимут вой до самого Асгарда, и тогда со всей южной четвертью будет нелегко сладить. Ты ведь не стал бы моим лучшим другом, если бы я сперва взял в жены твою сестру, а потом отослал ее назад и взял взамен слэттинку?

Даг не возразил: это справедливо. Очень глупо ссориться со своими ради того, чтобы приобрести ненадежную дружбу чужих. Однако, брак самого Стюрмира — не единственный выход.

— Если ты сам не хочешь брать ее в жены, то ведь это может сделать кто-нибудь другой, — заметил он, глядя в насупленное лицо конунга. При свете факела тот, с резкими морщинами и встопорщенными бровями, казался совсем стариком. Да уж, какой из него жених для Альвборг! — Наверняка среди твоих людей найдется кто-нибудь, кто будет ей подходящей парой.

— Уж не ты ли? — не без язвительности вставил Оттар кормчий. Прыть молодого хёвдингова сына настораживала: не очень ли много он хочет на себя взять?

Стюрмир посмотрел в лицо Дагу.

— А хотя бы и я, — не смущаясь, ответил Даг. — Сын хёвдинга — неплохой жених для дочери конунга. И если ты, конунг, сам посватаешь ее для меня, нам едва ли откажут.

Стюрмир помолчал. Если Альвборг и впрямь отдадут этому юнцу после того, как ему самому не раз выказали пренебрежение, это будет так унизительно… Невозможно!

— Я ни о чем не стану просить этого торгаша! — тяжело вымолвил Стюрмир. — Довольно я его упрашивал. И я по горло сыт его дружбой. Мы отплываем сразу же, как только будут готовы корабли.

Даг не стал возражать и спорить дальше. Лицо конунга, его голос, весь его облик говорили о каменно твердой решимости поступить по-своему. Готовясь ко сну, Даг посмеивался про себя, сам удивляясь своей смелости. Видела бы его сейчас Атла! Дагу вспоминался насмешливый взгляд ее больших серых глаз, и на душе впервые за весь этот бесконечно длинный день было весело. Честное слово, ему не верилось, что он провел в устье реки Видэльв всего один неполный день. Казалось, что с тех пор как он в последний раз перепрыгнул через борт «Длинногривого», прошло года два! За один этот день в Эльвенэсе Даг набрал столько разнородных впечатлений, сколько не имел дома за целый год. Голова гудела, перед глазами плыли размытые цветные пятна, красные и зеленые, как камешки в глазах тех серебряных воронов. «Не засну», — успел подумать Даг, опуская голову на подушку. И тут же заснул — как провалился.

Наутро Стюрмир конунг, ничуть не повеселевший, повторил вчерашние распоряжения: готовить «Рогатого Волка» к отплытию и запасаться едой на дорогу.

— Со стороны здешнего конунга было бы неплохо снабдить нас едой и поправить нам оснастку! — ворчали хирдманы Стюрмира. — По его милости мы торчим здесь уже четвертый месяц.

Большая часть отправилась проверять оснастку «Рогатого Волка», который все это время томился в корабельном сарае, остальные собрались запасаться едой на дорогу. Даг присоединился к ним. Сидеть с мрачным и неразговорчивым конунгом было неприятно, да и получше посмотреть Эльвенэс хотелось. К утру проснулось любопытство, а когда еще получится попасть сюда? Вспоминая Хельгу, Даг ощупывал крупные серебряные монеты в кошельке — хорошо бы купить ей в подарок что-нибудь такое, чего дома не видали. Вроде тех воронов, которые вчера улетели от Стюрмира и попали в конце концов к дочери Хильмира конунга.

— У них тут каждый день торг! — объяснял Дагу по дороге Оттар Горбатый. — Надо только знать, к кому пойти. Тут купцы зимуют с любым товаром и всю зиму торгуют. За хлебом надо к говорлинам идти — у них дешевле.

Проходя по улицам меж усадеб и дворов, Даг не раз услышал в говоре толпы упоминания о квиттах, Квиттинге, фьяллях. Похоже, здесь не только торг, здесь и тинг тоже круглый год. Двое мужчин, один по виду торговец, в большой ушастой шапке из говорлинского меха, а второй хирдман, спорили так оживленно, что Даг даже остановился послушать. Собравшаяся вокруг толпа время от времени высказывала свое мнение.

— Теперь только последний дурак будет поддерживать этого Стюрмира! — восклицал торговец. — Он не нужен даже своим собственным квиттам, почему мы должны ему помогать? Никто не спасет обреченного, знаете такую поговорку? Если он не может удержать власть в собственной стране, пусть сам справляется со своими делами!

— Сразу видно торгаша — не видишь дальше своего носа! — свысока смеялся хирдман. — Если мы бросим Стюрмира без помощи, то потеряем на Квиттинге и то, что имеем! Где ты летом пристанешь там с твоим товаром? С кем будешь торговать? С лисицами и росомахами? Без нас фьялли там все разорят, а за железо заломят такую цену, что ты будешь утирать слезы своей роскошной шапкой!

— Придется нам покупать у бьярров их дубины и бронзовые топоры! — смеялись в толпе. — А железо станет дороже золота, и конунги будут дарить дружине не золотые кольца, а железные! Пойду припрячу старый дырявый котел — дочери на приданое хватит!

— А Стюрмир нам не поможет! — не обращая внимания на смех дураков, увлеченно доказывал торговец. — Он больше не конунг! Зачем он нам нужен?

— Его сын ничем не лучше! Кто он, этот Вильмунд — мальчишка, и больше ничего! Что он успел совершить, чем прославился? Что-то не слышно о его подвигах!

— Надо поддержать того, кто имеет дружбу к нашему конунгу! — встрял в разговор еще один слэтт, одетый совсем скромно — ремесленник, не больше. Но его слушали, и он важно продолжал: — Если наш конунг сейчас поддержит Стюрмира, то он еще может выиграть эту тяжбу с сыном. А если наш конунг отступится, то потеряет все!

— Правильно конунг решил выдать йомфру Альвборг за Стюрмира!

— Он еще ничего не решил! Такого родича приобретать опасно!

— Рагнвальд Наковальня этого не допустит! Если Альвборг не отдадут ему, он вообще не пойдет ни на какую войну!

— А войны и не будет, если ее не отдадут за Стюрмира! Если она не будет женой Стюрмира, зачем наш конунг станет ему помогать?

У Дага голова шла кругом, он уже не успевал осмыслить каждый поворот спора. И торговец, и хирдман, и ремесленник были такие обыкновенные, непримечательные, и от этого казалось, что таких как они — сотни и тысячи, что их устами говорит весь Эльвенэс. Перед ним были всего лишь торговец, хирдман и ремесленник, но дело Стюрмира конунга на глазах катилось в пропасть, точно приговор ему произнес сам Один. Чувства и мысли Дага были в смятении: его коробила вольность, с которой здешние торговцы и ремесленники обсуждали дела Стюрмира конунга, не раз подмывало вмешаться, но он сдерживался: не дома. А слэтты не обращали на Дага никакого внимания, хотя узнать квитта было нетрудно: и застежка плаща с волчьей головой, и две тоненькие косички на висках, заправленные за уши, сразу отличали Дага от слэттов.

Нет, кто-то все же его заметил. Глядя в раскрасневшееся, разгоряченное спором лицо торговца, Даг внезапно ощутил на себе чей-то взгляд. Подняв глаза, он встретил этот взгляд — спокойный, внимательный, проницательный. В пяти шагах от него в толпе стоял… Даг даже не сразу поверил своим глазам — решил, что мерещится, что это лицо, снившееся ночью, перескочило в толпу прямо из его собственной памяти. Наследник, Хеймир сын Хильмира, в той же белой медвежьей накидке, с теми же тремя или четырьмя серебряными цепями на груди, стоял за спиной у торговца в меховой шапке и внимательно слушал спор, ни словом, ни движением не выдавая своего интереса или даже присутствия.

— А если йомфру Альвборг… — начал ремесленник и вдруг замер с открытым ртом.

Наследник приветливо, чуть снисходительно улыбнулся и кивнул: дескать, продолжай, добрый человек, что ты хотел сказать? Но ремесленник не стал продолжать, а закрыл рот и поклонился. Толпа зашевелилась, люди стали оборачиваться, потом заахали, закланялись. Приняв эту дань почтения, Наследник так же, без единого слова, пошел прочь. Три хирдмана шагали по бокам и сзади, создавая вокруг него небольшое, но неприкосновенное пространство. И толпа уже не возобновляла прежнего разговора. Ни страха, ни смущения на лицах не было заметно, просто Наследник одним своим появлением как будто решил все споры.

Даг смотрел вслед неторопливо шагающему Наследнику, не отрываясь. За вчерашний день он достаточно много услышал об этом человеке. Это он, по словам Стюрмировых хирдманов, был против того, чтобы оказывать помощь Стюрмиру конунгу. Если бы не он, то несмотря на грубость Стюрмира расчетливый Хильмир конунг уже давно дал бы и людей, и корабли, и даже свою дочь Альвборг для закрепления союза.

Забыв об Оттаре и прочих, от которых он давно отстал, не видя ничего, кроме белого меха накидки Хеймира, Даг стал пробираться следом. Если кто-то и может дать ему ответ — то только он, Наследник.

— По… Подожди, послушай! Хеймир сын Хильмира! — крикнул Даг, приблизившись шага на три.

Против его ожиданий, Наследник тут же остановился и обернулся, точно ждал оклика. Даг приободрился: он не ждал, что привлечь внимание этого гордеца будет так просто.

— Тебя зовут Даг сын Хельги? Сын Хельги Птичьего Носа, хёвдинга восточного берега? Так? — уверенно уточнил Наследник. Он ничуть не удивился, что за ним бежит квитт, с которым они никогда и двумя словами не обменялись.

— Так, — подтвердил Даг. — Я хочу поговорить с тобой.

Наследник ждал, спокойно и с неким интересом разглядывая лицо собеседника, и Даг вдруг растерялся, забыл, что хотел сказать. Наследник был старше всего лет на семь, но выглядел мудрее, будто живет не в первый раз. Они с Дагом казались людьми каких-то разных пород. В лице Хеймира отражался ум, глубина, уверенность, готовность быстро осмыслить все, что придется услышать, связать с уже известным, принять решение. Даг же выражал само чистосердечное и честное невежество, жажду истины и справедливости.

— У вас, я думаю, каждый кузнец не позволяет себе распоряжаться рукой дочери конунга? — спросил Наследник, намекая на только что услышанный спор, и улыбнулся, точно хотел подбодрить собеседника.

От звука его голоса у Дага несколько полегчало на сердце: всегда приятно, когда с тобой разговаривают.

— Да! — тут же согласился он и торопливо продолжил: — Я говорил со Стюрмиром конунгом и с другими нашими людьми. Стюрмир конунг живет здесь четвертый месяц, потому что вы не можете решиться ни дать ему помощь, ни отказать в ней. Не подумай, что я хочу обидеть тебя или твоего отца, но почему вы медлите, позволяя чуть ли не рабам обсуждать ваши решения! Почему вы не созовете тинг, не принесете жертвы, не попросите совета у богов!

— У богов? — повторил Наследник и даже приподнял брови, точно его очень удивило это предложение. С поднятыми бровями он стал вдруг очень похож на отца, и Дагу на миг померещилось, что перед ним стоит сам конунг слэттов.

— Да, — подтвердил Даг. — Все же так делают…

Лицо Наследника выразило сомнение. Он снова стал самим собой, то есть чем-то большим, чем просто конунг. «Делают-то все, но всем ли это приносит пользу?» — казалось, хотел он сказать. А Даг вдруг заметил, что Наследник чуть ниже его ростом. Это его удивило: сын Хильмира конунга держался так величаво и уверенно, что казался выше всех.

— Когда у нас на Остром мысу был осенний тинг, Стюрмир конунг принес жертвы и попросил совета у богов, — продолжил Даг, но сам уже невольно усомнился, а правильно ли это было. — И сами боги через Волчий Камень велели квиттам искать помощи у слэттов…

Наследник слегка кивнул и на миг опустил веки, намекая, что это он знает и повторять не стоит.

— Пойдем-ка, — сказал он и знаком предложил Дагу идти вперед. Вокруг них уже скапливались любопытные, так что это было вполне своевременно.

— Почему вы не соберете тинг? — повторил Даг.

— Потому что люди должны решить, что им говорить на тинге. Решить, чего они хотят, — ответил Хеймир, глядя куда-то в толпу, но не останавливая взгляда ни на ком в отдельности. — Иначе будет не тинг, а женская перебранка. А боги… Видишь ли, боги хотят того, чего хочет большая часть народа.

— Что? — Даг нахмурился и заглянул в лицо Наследнику. Этих простых слов он не понял. — Ведь люди хотят того, чего хотят боги!

— Ну, да, — невозмутимо согласился Наследник. — Так оно и есть. Боги вкладывают в головы людей свою волю, а люди даже не знают об этом. Тинг всегда кричит то самое, чего хочет Один, голос тинга и есть голос богов. Запомни на всякий случай, — Наследник вдруг остановился и посмотрел в глаза Дагу, и Даг против воли, не замечая этого, пригибал шею, чтобы не смотреть в серые, проницательные глаза Наследника сверху вниз, — уверенно править людьми будет только тот конунг, который поведет их в ту сторону, в какую они сами хотят идти. Пусть люди думают, что конунг ведет их — ответственность приятнее спихнуть на чужую шею. Но на самом деле конунг — только штевень корабля. Ведь корабль несет штевень, а не штевень тащит за собой весь тяжелый корабль, верно? Что бы там ни говорил Эгиль о своей замечательной «Жабе».

Наследник усмехнулся, и Даг перевел дух. А Наследник вдруг спросил:

— Так ты уверен, что квитты хотят получить помощь от слэттов?

— Конечно. — Даг вскинул глаза, не зная, зачем задавать вопрос, на который может быть только один ответ. — Квитты вообще не хотят никакой войны! — вдруг вырвалось у него. Другому он не сразу решился бы признаться в этом, чтобы не навлечь подозрения в трусости на себя и на все племя, но глаза Наследника говорили: ему можно. — Нам и так неплохо! У нас на восточном побережье живут мирные люди!

— Это хорошо! — Наследник задумчиво кивнул и двинулся дальше, и Даг пошел рядом с ним, как привязанный. — Вот что! — через несколько шагов сказал Наследник. — Ты, я вижу, не отличаешься робостью, Даг сын Хельги. Поговори со своим конунгом. Меня он не любит и мои слова пропускает мимо ушей. Но с тобой, мне кажется, у нас одна цель. Я тоже хочу, чтобы на Квиттинге оставалось как можно больше неразоренных земель. Так скажи ему…

Наследник на миг запнулся, глядя мимо Дага, взгляд его стал сосредоточеннее и острее, а потом он произнес:

Что там говорил Эгиль вчера на пиру про Сторвальда? Так и сыпет стихами, как обычной речью? Выходит, не он один здесь такой. Наследник складывает стихи не хуже, насколько Даг мог судить. И не медленнее. Впрочем, Даг был уже настолько высокого мнения о сыне Хильмира конунга, что не удивился. Было бы странно, если бы тот не владел всеми девятью искусствами[32] лучше всех ныне живущих.

— Ты понял? — окончив вису, Наследник остро глянул Дагу в глаза.

Даг кивнул. Сейчас он еще не очень понял, чего хочет от него Наследник, но его строчки так глубоко отпечатались в памяти Дага, что он мог их вспомнить и обдумать на досуге как следует.

Кивнув на прощанье, Наследник пошел прочь. Через три-четыре шага он обернулся:

— Да, вот еще что. Даже если Стюрмир конунг собирается отплыть в ближайшие дни, ему нет надобности беспокоиться о хлебе и корабельных канатах. Все будет ему доставлено.

Даг опять кивнул, имея в виду поблагодарить. Спокойно, с видом непринужденного достоинства, которое сильнее любой заносчивости, Наследник удалялся куда-то к морю через суетливую, деловитую толпу Эльвенэса, и три хирдмана по бокам создавали вокруг мохнатого пятна белой накидки небольшое, но неприкосновенное пространство.

После отплытия кораблей в Хравнефьорде стало пустовато и скучно. Почти на каждом дворе и в каждой усадьбе не хватало сына, брата, мужа — тех, кто отправился или на юг с Брендольвом, или на юго-восток с Дагом. Сразу обнаружилось, что зима, что дни коротки и пасмурны, а ночи — долги и темны. Раньше, при наплыве гостей и новостей, этого как-то не замечали, но теперь зима заявила о своих правах во всей полноте.

Вечерами все оставшиеся дома пораньше собирались в кружок к очагу, но разговоры велись вялые. По привычке принимались за саги, но довольно скоро подвиги Сигурда или Вёлунда наводили на мысль об отсутствующий близких, и языки начинали молотить обмолоченную солому — толковать о том, о чем никто не мог сказать ничего нового. «Хотелось бы знать, благополучно ли сойдет дорога… Любопытно, легко ли найти подходящий ночлег по пути к слэттам… Как-то их там примут? Говорят, Хильмир конунг учтив и гостеприимен… Ну, да! То-то Стюрмир конунг у него загостился… Ну уж такого знатного человека, как сын хёвдинга, он ведь примет как следует… Да… Хотелось бы знать…»

Прежде самая веселая из всех, теперь Хельга стала едва ли не самой грустной.

— Обручение переменило нашу девушку! — поговаривали домочадцы Тингфельта. — Смотрите — она теперь уже так не прыгает, не смеется чуть что.

— Уж не сглазил ли ее кто-нибудь? — шептали женщины и косились в сторону Вершины.

— Да при чем тут сглаз, сохрани богиня Фригг! Проводить разом и брата, и жениха — тут заскучаешь!

Хельга была благодарна домочадцам, которые сами себе объяснили ее тоску и не приставали к ней с расспросами. Сама она целыми днями думала о Даге и мечтала, чтобы он поскорее вернулся. Она так привыкла быть с ним, что теперь постоянно ощущала рядом зияющую пустоту. Место на скамье, не занятое Дагом, светилось и казалось мертвым. Хельга все время думала о Даге и тосковала, но мысли о брате защищали ее от мыслей о другом — о том, что остался за стеной зимних сумерек. Теперь уже зная, что своей тоской порождает и в нем тоску по невозможному, Хельга старалась сосредоточить все устремления своей души только на Даге. Если бы он был с ней, родной, спокойный, надежный, как скала, не задающий вопросов, готовый всегда помочь чем угодно! Тогда Хельге не было бы так одиноко в доме, полном близких людей. Брат был самой сильной ее привязанностью в разноликом человеческом мире, и Хельга тосковала по нему как по самой надежной защите от тоски по Ворону — по иной жизни, которая и сейчас оставалась ей близка, но недостижима.

Стараясь отвлечься, Хельга целыми днями искала себе дело, но, отыскав, уставала от любой, даже простой работы за считанные мгновения. И ветер был холоднее, и вечер темнее, чем в прошлые зимы, и каша из лучшего ячменя казалась противна, как сухой олений мох.

Когда в Тингфельт приковылял старый Блюнд из Гнезда — дворика над самым морем — Хельга обрадовалась ему, как радовалась в былые дни знатным и разговорчивым гостям. Ей стал дорог любой повод не оставаться наедине со своими мыслями, и даже согнутый, кашляющий старик был хорош тем, что не пускал к ней прекрасный смуглый призрак.

— Как у вас там дела? Как поживаете? Не слышно ли чего? — набросилась она на старика с расспросами, готовая выслушать даже новости вроде того, что большая сеть опять прохудилась, а собака ощенилась сразу восемью щенками.

— Кто-то перебил нам все горшки в кухне! Никто и не видел! — пожаловался Блюнд. — Вчера вечером — только и слышали грохот.

— Может, опять тролли? — хихикнула Скветта.

— Нет, я слышал шаги за дверью. И следы видел на дворе. Человеческие. — Старик покачал головой и добавил: — А Гудфрида слегла! Уже третий день. Не ест ничего, только воду пьет. А работать кто будет? Хорошо бы Мальгерд хозяйка послала ей рунную палочку…

— Бабушка, а можно я отнесу! — взмолилась Хельга. — Тут не так уж далеко. Мне все равно нечего делать, пока шерсть не высохла!

— Хорошо! — заглянув в ее умоляющие глаза, Мальгерд хозяйка вздохнула. Когда окрашенная шерсть высохнет, Хельга мгновенно придумает себе другое дело, лишь бы не сидеть на одном месте. — Только возьми с собой кого-нибудь, не ходи одна.

Блюнду дали мешочек съестных припасов, и старик отправился восвояси. А Мальгерд хозяйка вынула из сундука небольшую ясеневую палочку, срезанную во время убывания луны, и принялась готовить амулет. Забившись в угол, Хельга наблюдала за тем, как она сперва бормочет что-то про себя, глядя на гладкую палочку у себя в руках — подбирает руны, потом осторожно царапает их самым кончиком ножа, чтобы посмотреть, красиво ли вышло. Это очень важно, объясняла бабушка Хельге, красивое заклинание действует гораздо лучше корявого. Потом следует вырезать заклинание, потом завернуть палочку в девять слоев кожи или бересты и девять раз обмотать ремешком. А размотать должен сам больной перед тем, как положить палочку под подушку. И тогда сила убывающей луны унесет болезнь. Глядя, как внимательно и кропотливо работает бабушка Мальгерд, Хельга завидовала ее мудрости, терпению, вниманию — всему тому, чем она так мечтала обладать… Бабушка Мальгерд не слушала песен ветра, не парила над туманным морем в объятиях человека-ворона, но знала о связи земли и небес не меньше, чем ее внучка, любимая духом побережья. Мало видеть невидимое и слышать неслышное — надо еще уметь обратить свою зоркость во благо. И сейчас, томимая своим влечением к Ворону, Хельга терзалась угрызениями совести перед человеческим родом, который ее вырастил и который она едва не покинула, и особенно сильно хотела быть ему полезной. И особенно мало верила в свою способность что-то сделать…

Крепко сжимая в ладони замотанную палочку для невестки старого Блюнда, Хельга отправилась в Гнездо. С собой она взяла Атлу, а когда они выходили из ворот усадьбы, их догнал Равнир.

— Возьмите и меня! — попросил он. — Даг не взял меня в поход, так может, с тобой, Хельга Ручеек, мне больше повезет.

— Странно! — Атла выразительно пожала плечами. — Мы ведь идем не к Хрингу Тощему и не к Фроди Бороде. У Блюнда нет дочери, а его невестка некрасива и больна… Короче, чего тебе там надо?

— Хочу пройтись с такой красоткой, как ты! — съязвил Равнир в ответ. — Выпал же и мне удобный случай, когда твоего Вальгарда Зубастого нет поблизости!

— Да уж конечно, у него есть теперь занятие поважнее, чем бегать за девушками! — не растерялась и Атла.

— Ой, перестаньте! — попросила Хельга. Эти слова напоминали ей все самое неприятное, что случилось в последнее время: злосчастный поединок Вальгарда с Аудниром и отъезд Дага.

Равнир и Атла замолчали, но ненадолго. Вскоре они опять принялись болтать, то посмеиваясь, то перебраниваясь, но не слишком всерьез, чтобы требовалось их мирить. Хельга приотстала. Тропинка шла вдоль моря, и она вглядывалась в сереющую даль, зачарованная таким близким, властным, ненужным, но неодолимым воспоминанием.

А в голубизне неба за фьордом она видела стройную, высокую фигуру женщины, легко и неспешно идущей по воздушной тропе между облаками и вершинами гор. Ее одежда была белой, как облака и снег, и белые волосы вились широкой волной, а прекрасное лицо было печально, взгляд ярко-синих глаз грустно скользил по молчащей, замершей земле. Всю зиму прекрасная Фрейя ищет своего мужа и не может найти его, и от ее горя тоска полнит сердца всех живых. А когда Фрейя найдет его, тогда она засмеется, и волосы ее вспыхнут золотым солнечным блеском. Сердце мира наполнится любовью и радостью, и наступит весна…

— Кого ты высматриваешь, девушка? — Равнир обернулся на ходу, приостановился, чтобы Хельга могла их догнать. — Наших героев ждать еще слишком рано. Может быть, Леркена?

— А кто такой этот ваш Леркен? — осведомилась Атла. — Я уже не в первый раз о нем слышу.

— Это был скальд, он жил лет триста назад, — охотно пустился рассказывать Равнир. Рассказывать он и умел, и любил, и ради этого удовольствия готов был даже отложить на время перепалки. — Никто не умел слагать стихи так красиво, как он, только люди часто обижались: из его стихов было трудновато понять, про кого именно они сложены. Их можно было отнести сразу ко всем людям. Понимаешь, это так странно! Все равно как если бы ты заказала нашему Орму башмаки для себя, а он сшил такие, что и Вальгарду придутся впору!

Девушки засмеялись, вообразив подобную обновку.

— Да уж и мы на севере слышали, какими должны быть стихи! — фыркнула Атла. — Наш хёльд тоже любил их складывать. Строчку сворует у одного, строчку у другого, кеннинг у третьего — вот и он как бы тоже скальд!

— Наш Леркен ни у кого ничего не воровал! — Равнир даже обиделся. — А у него не воруют, потому что его стихи сразу видно! Но был один человек, который его стихов терпеть не мог. У него была жена. Ее звали Сигне, она была молода и очень красива. Когда она расчесывала свои волосы, то в доме становилось от них светло. А когда она кричала на своего мужа, если он возвращался с очередного пира слишком поздно и слишком пьяный, то даже чайки разлетались от испуга.

Хельга слушала, и хорошо знакомая сага сейчас вдруг навела ее на неожиданную мысль. Ведь не она первая за триста лет увидела Блуждающего Скальда. И не она одна знала, что дух побережья может принимать человеческий облик — тот облик, которым одарило его сознание думающих о нем и стремящихся к нему людей. Значит, были и другие, кто переживал тот же мучительный разлад, кто понял судьбу Леркена и соединил ее со своей. Значит, и другие до нее вот так же вглядывались в воздушную тропу между морем и небом, примеривались, куда поставить ногу. И все эти люди нашли какой-то выход. Какой?

… Жена его Сигне сердилась, что Леркен так часто ездит по пирам петь свои песни и совсем не бывает дома. И однажды во время его поездки она умерла. Вернувшись, Леркен нашел ее мертвой. «Часто я забывал о тебе, — сказал он тогда. — Но теперь я сам сделаю все, что нужно.» И взял он жену свою на руки, положил в лодку и повез искать место, где можно было бы похоронить ее. А на море поднялся туман, и Леркен потерял берег. Сколько ни плыл он, факелом освещая путь, берег не показывался и туман поглощал его снова. С тех пор он так и плавает, Леркен Блуждающий Огонь, и не гаснет его факел, и по-прежнему прекрасно лицо его мертвой жены, а сам он лишен смерти…

В Гнезде жена Блюнда встретила гостей ворчливыми причитаниями.

— Все миски перебил! — заговорила она, едва буркнув что-то вместо приветствия. — Чтоб его тролли взяли!

— Да кого? — не понял Равнир.

— Того, кто все это натворил! — Старуха кивнула на кучу черепков в углу, которую не выбрасывала нарочно для того, чтобы показывать соседям. — А с котлом что сделал!

Она подняла обеими руками черный котел, и гостьи ахнули: железные бока были сплющены и почти прижаты друг к другу, словно слепленные из мягкой сырой глины.

— Да он сам — из рода великанов! — определил Равнир и дернул себя за кончик носа. — Таких силачей у нас в округе немного!

— Исключая тебя! — съязвила Атла.

— Вчера вечером я был занят! — надменно заверил Равнир.

— И кто может это подтвердить? Сольвёр, Скветта или Хлодвейг дочь Хринга?

Хельга тем временем прошла во вторую каморку, где лежала больная. Гудфрида, еще молодая женщина, выглядела старше своих лет из-за частых болезней, неудачный родов и нередкого недоедания — к Гнезду примыкало не так уж много хорошей земли.

— Мальгерд хозяйка прислала пшена и масла — Блюнд варит кашу, от хорошей еды ты окрепнешь! — старалась подбодрить ее Хельга. Тесная, темная, душная и не слишком теплая каморка наводила на нее отчаянную тоску, и она старалась не думать — каково жить здесь всегда.

— Спасибо, — невнятно поблагодарила Гудфрида. Она даже не подняла головы, а только повернула к Хельге бледное лицо с отекшими веками, отчего глаза казались какими-то посторонними. — Только мне каша не поможет. Я знаю — Кальв больше никогда не вернется. Он погибнет, и я умру вместе с ним.

— Что ты говоришь! — Хельга замахала руками. Она помнила, что муж Гудфриды уплыл на корабле Брендольва, и дурное пророчество касалось обоих. — С ними ничего не случится! Брендольв не допустит этого! Он уже не раз был в походах и доказал свою удачу! Он вернется, и Кальв вернется. Вот увидишь!

— Брендольв хёльд, может, и вернется, — равнодушно согласилась Гудфрида. — У знатных много удачи. А нам не хватит. Кальв не вернется. Я знаю. За мной приходила норна и стояла у ног.

— Так я же принесла тебе рунную палочку! Возьми, разверни!

Хельга торопливо сунула в руки женщине палочку, завернутую в кожу. Равнодушно, как по обязанности, Гудфрида стала разматывать ремешок и девять слоев кожи, а Хельга зачем-то считала про себя, хотя это было совсем не нужно. Нет, так нельзя! Если не думать, не верить, не искать сил, пробужденных и призванных ворожбой, то никакие руны не помогут. Где же вы, силы? «Давать должен тот, кто сам имеет!» — шепнул ей в самое ухо голос Ворона, живой, теплый, близкий, точно он стоял за плечом. Глядя в дым очага широко раскрытыми застывшими глазами, Хельга видела трепет туманного моря и бессловесным порывом души звала к себе все это — голос ветра и движение сока под древесной корой, мягкость мелкой волны и шершавость гранита. Сотни нитей сплелись и окутали ее живой тканью; Хельга протянула руки, точно просила о чем-то…

В дыму очага возник образ бабушки Мальгерд — немного сгорбленной, но по-своему изящной, величавой, красивой в своей синей накидке и с серым покрывалом на голове… Только это не Мальгерд хозяйка, а какая-то другая женщина… Незнакомая, но лицо ее так мудро и приветливо, словно знаешь ее всю жизнь… Отчаянным усилием Хельга старалась удержать видение, зная, что впервые в жизни может не просто видеть, а и сделать что-то полезное. Призрачная женщина стояла возле изголовья Гудфриды и держала ладони наготове, точно хотела что-то в них принять.

Гудфрида размотала палочку и сунула ее под подушку, а потом уронила голову. Женщина в дыму очага свела ладони вместе, и между ними затлел огонек. Сначала слабый, он разгорался с каждым мгновением ярче, и вот уже добрая диса держит в ладонях яркое пламя, которое освещает всю ее фигуру… Гудфрида подняла голову, удивленно огляделась.

— Откуда так хорошо пахнет? — спросила она.

От звука ее голоса дым заколебался сильнее. Женская фигура растаяла. Хельга стояла не шевелясь и все еще видела дису с огнем на ладонях. Она была совершенно обессилена, но счастлива, уверенная, что главное сделано.

— Каша готова! — Из кухни просунулась голова Блюнда. — Будешь есть?

А Хельга тихо смеялась от радости, прижала ко рту кулак. Она поняла, что означало ее видение.

— Я видела дису! — сказала она Гудфриде. — Диса стояла возле изголовья и держала огонь на ладони. Это огонь твоей жизни, и он был очень силен и ярок! Это значит, что ты выздоровеешь и Кальв вернется живым. Я знаю! Знаю!

Гудфрида и Блюнд удивленно смотрели на дочь хёвдинга, не зная, верить ли ее словам. Они были тут же, но не видели никакой дисы. Старуха возле очага неприязненно трясла головой.

— Диса, диса! — бормотала она. — Добрые дисы только для знатных людей. — Живу шестьдесят лет, а не видела ни одной доброй дисы. К нам заходят только злые!

Но разубедить Хельгу старухина болтовня не смогла бы. Душа ее ликовала, и даже серое небо казалось просветлевшим. «Ты видишь! Ты видишь!» — взывала она к Ворону, позабыв намерение больше не звать его. Но сейчас она не могла иначе, все ее существо стремилось к нему, как река стремится к морю. — «Милый мой, любимый, дорогой!» — пело само ее сердце, и простым и естественным делом казалось обращать к духу побережья слова человеческой любви. На сердце у Хельги было горячо, и она знала, что этот жар греет Ворона, это странное существо, которое больше человека, но меньше божества. Боги сотворили его, соединив в его духе бесчисленное множество духов природы, а люди пробудили в нем разум и чувство, взывая к его защите своим разумом и чувством. А она, Хельга по прозвищу Ручеек, дала ему любовь, порожденную ее собственной готовностью любить. «На дар жди ответа», — говорил Отец Богов. Дух побережья отозвался, в ответ на ее любовь дав ей неведомых ранее сил.

Короткий зимний день кончился быстро, и когда Хельга, Атла и Равнир шли по тропинке обратно, сумерки уже сгущались.

— Как под котлом, — определил Равнир, окинув тоскливым взглядом чугунный небосвод.

Девушки вздохнули в ответ. Зимняя тьма угнетала, недостаток света мучил, как удушье.

— А как же вандры живут? — бормотала Атла. — У них, говорят, зимой солнце и вовсе не встает…

— Ты бы еще про Эльденланд вспомнила!

Тени от кустов и валунов шевелились под ветром, точно живые, под обрывом берега было совсем темно. Хорошо знакомый берег казался чужими неприветливым, как владение инеистых великанов, и все трое невольно прибавляли шагу, торопясь добраться до людных мест. В ясный день кого только здесь ни встретишь — кто к морю, кто от моря с корзиной рыбы, кто на пастбище, кто с лошадью в лес, один в нарядной одежде едет в гости, другой любезничает у каменной изгороди с соседской скотницей… А сейчас — только ветер и валуны, точно от создания мира тут не бывало людей. Как в том пророчестве: «Земли тогда не было, не было неба. Трава не росла, всюду бездна зияла»…

— Вон еще кто-то бродит! — сказал вдруг Равнир. — Не пойму… Еще-то кому не сидится дома в такую троллиную погоду?

— Где? Кого ты увидел? — насторожилась Атла.

Хельга вздрогнула и поспешно огляделась. Она сомневалась, что Ворон покажется при Равнире и Атле, но не могла не ждать — а вдруг… Однако то, что она увидела, не имело с Вороном ничего общего.

— Вон, возле камня! — Равнир показал рукой на что-то большое, шевелящееся возле самой полосы прибоя. — Эй!

Но ответа на окрик не последовало. Темная сгорбленная фигура медленно брела впереди, не оглядываясь, слегка покачивалась на ходу, корочка льда обламывалась под тяжелой поступью.

— Не кричи! — попросила Атла и неуверенно добавила: — Это не медведь?

— Откуда? — удивился Равнир. — А тролль его знает…

Хельга поежилась и схватила Равнира за локоть. В темной молчаливой фигуре было что-то необычное, неприятное… Нет, очертания были вполне человеческие, в них даже угадывалось что-то знакомое. А голос в глубине души твердил, что лучше бы им не встречать этого человека.

Равнир тоже хмурился, вглядывался, стараясь узнать полузнакомую фигуру. Но кричать он больше не пробовал.

— Да великаны с ним! — решил Равнир наконец. — Нам все равно не по пути.

Темная фигура медленно удалялась вдоль берега, а тропинка на Тингфельт ушла от моря. Ветер пробирал дрожью даже через меховую накидку, под небом было неуютно. Скорее хотелось в теплый дом, в тесный кружок у очага.

— Орре наверняка опять рассказывает про Греттира! — сказал Равнир, когда до ворот усадьбы оставалось шагов пятьдесят. — Он же вчера добрался как раз до того, как Греттир пришел на усадьбу Торхалля… У которого всю скотину погубил оживший мертвец…

Хельга вдруг остановилась. Темная сгорбленная фигура, неуклюже бредущая по самой полосе прибоя, опять встала у нее перед глазами. Ее осенила такая догадка, от которой волосы шевельнулись и по спине пробежала холодная дрожь, точно зазябший тролль погладил мохнатой лапой.

— Этот… кого мы видели… — пробормотала она, подняв к лицу Равнира бессмысленный от ужаса взгляд. — Если бы я не знала, что он умер… я бы сказала, что это Ауднир…

Несколько мгновений Равнир недоумевающе смотрел на нее, а потом до него дошло. Резко оглянувшись к морю, он схватил Хельгу за руку и бегом потащил в ворота усадьбы. Густая липкая тьма выползала из моря и тянула руки им вслед.

Хринг хёльд по прозвищу Тощий очень уважал старину. Род его был небогат, но так древен, что Хринг с гордостью называл своего предка, тоже Хринга, в числе дружины Хельги Убийцы Хундинга, бывшей с великим героем на корабле, когда

Хринг Тощий очень любил поговорить о своем предке и гордился им тем более, что в настоящем предметов гордости у него оставалось немного. В округе Тингфельта род его считался не из самых богатых, свою жизнь он прожил тихо и скромно, поскольку слабая грудь и кашель, мучивший его с детства, не позволяли мечтать о морских походах и воинской славе. К счастью, сын его Рамбьёрн унаследовал родовую гордость, но не унаследовал болезни, так что теперь, сидя по вечерам у огня и слушая тихие вздохи жены и дочери, Хринг хёльд мечтал о новой славе, которую добудет Рамбьёрн под предводительством Брендольва сына Гудмода и молодого Вильмунда конунга. Может быть, Хринг Тощий еще доживет до того дня, когда эти древние стены снова покроются ткаными коврами, на столы встанут золоченые кубки, горящие так ярко, что не потребуется огня…

— Что-то дверь скрипит! — сказала Арнтруда хозяйка. Сидя у очага, она пряла шерсть, и ее суровый вид без слов говорил: чем вспоминать о прежней славе и мечтать о будущей добыче, лучше бы раздобыть что-нибудь существенное для настоящего! А то опять позовут на пир, а хозяйке нечего надеть! — Ты заперла хлев?

Она обернулась к служанке. Снилла, притворно суетливая и непроходимо ленивая худощавая женщина, усердно закивала:

— Заперла, заперла! А как же! Такой ветер!

— Это ветер где-то шумит, — сказала Хлодвейг. — Когда тихо, каждую мышь слышно.

Был бы дома Рамбьёрн, любитель поговорить, никто из них не услышал бы ветра. Хлодвейг не любила долгих зимних вечеров, когда от ужина до отхода ко сну не услышишь ничего, кроме скрипа дверей да голосов домочадцев. За каждого из них Хлодвейг сама могла бы сказать решительно все, что только тому может прийти в голову. «Говорила я тебе — лучше мой молочные ведра, а то скиснет…» — это мать. «Я все вымыла и высушила на ветру! — клянется Снилла. — Это Снют рядом разбросал рыбьи отходы — нет бы сразу отнести в хлев…» «Весь фьорд тогда был покрыт кораблями, и у каждого была золоченая голова дракона на носу! — вспоминает отец о тех походах, которых никогда не видел, но которые скрашивают его собственное серое существование. — И у каждого паруса были цветные, красные, синие, зеленые, а у конунга Хельги даже шитый золотом…» «Ох, как кости ноют! — кривит морщинистое лицо Снют, старый работник. — Это опять к снегу…»

Хлодвейг не удержалась от вздоха. Напрасно она все-таки побоялась дождя со снегом, который влажной противной пеленой висел над берегом с утра, и не пошла в Тингфельт. Дома работы мало, мать отпустила бы. А зато в Тингфельте так хорошо, так просторно, так весело горит огонь на трех очагах в гриднице, и там так много народу! Есть гости с других усадеб, играют в тавлеи, рассказывают саги, женщины рукодельничают, мужчины обсуждают дела, молодежь смеется… В мыслях Хлодвейг мелькнуло остроносое и все равно привлекательное, живое лицо Равнира, и она улыбнулась, слегка махнула рукой, отгоняя видение.

Серая кошка, гревшаяся у огня, тяжело вздохнула, будто ей ой как трудно жить на свете.

— Несчастненькая ты наша! — насмешливо посочувствовала ей Хлодвейг. И опять пожалела себя, что сидит дома, где словом не с кем перемолвиться, а не в Тингфельте, где так хорошо!

За деревянной стеной послышался какой-то шум, невнятный топот. Кто-то большой и тяжелый будто терся боком о перегородку. Коротко мыкнула одна из коров.

— Какая-то корова отвязалась! — решила Арнтруда хозяйка и кивком послала Сниллу во двор. — Поди посмотри.

Снилла неохотно поднялась и стала копаться в куче потертых накидок и плащей. Ветер выл во дворе, и от одной мысли о том, что сейчас надо под него выйти, становилось тоскливо.

— Ну, ты идешь? — подгоняла ее Арнтруда хозяйка. — Всегда ты так: сегодня запрягаешь, завтра едешь!

— Зря все-таки ты велела забить эту дверь! — сказал Хринг хёльд. — Ее не зря прорубили когда-то. В старину люди были не глупее нас с тобой! Сейчас не пришлось бы выходить во двор, будь эта дверь открыта!

— Если в древности люди жили в хлеву, я очень рада, что подождала родиться! — сварливо отозвалась Арнтруда хозяйка. — А если кому-то очень нравится, как пахнет навозом, то он может переселяться в хлев. Хоть навсегда!

Хлодвейг встала и натянула накидку. Она не любила слушать, как родители перебраниваются. В молодости Арнтруда дочь Торберга прельстилась знатностью жениха и всю жизнь не могла ему простить бедности. Причин для недовольства находилось предостаточно. В самой крупной причине семейство жило — это был их собственный дом. Из восхищенного почтения к предкам Хринг хёльд отказывался сделать то, что следовало бы сделать еще его прадеду — разобрать дом, который построил еще Хринг из дружины Хельги, и построить новый. И до сих пор Хринг Тощий жил в «длинном доме», чуть ли не последнем из тех, что строили в Века Асов. В длину дом тянулся шагов на тридцать, поскольку когда-то был рассчитан на большую дружину. На высоту человеческого роста стены были выложены из грубо отесанных глыб зернистого серого гранита, а потом сразу начиналась крыша, так что рослый человек не мог стоять слишком близко к стене. Огромные высокие скаты, покрытые дерном, поросшие травой и мелким кустарником, издали напоминали холм, и усадьбу Хринга давным-давно прозвали Обиталищем Троллей.

Наследники древнего Хринга разгородили «длинный дом» двумя деревянными перегородками, в крайнем помещении поставили скотину, среднее отвели для людей, а третью часть приспособили под амбар и кладовку. Арнтруда хозяйка всю жизнь бранилась: ни кухни, ни гридницы, ни девичьей — все не как у людей! Запах хлева так ей досаждал, что она приказала заколотить дверь, которая вела из человеческой половины дома в коровью, и то для этого потребовалось не меньше десяти лет войны с мужем. Однажды Хринг уступил, но вот уже десять лет при каждом удобном случае напоминал жене, что она была неправа.

Вслед за вздыхающей Сниллой Хлодвейг вышла во двор. Холодный влажный ветер кинулся ей в лицо, точно давно топтался тут в нетерпеливом ожидании. Прикрывая щеку краем капюшона, Хлодвейг прошла к двери в хлев.

— Здесь открыто! — крикнула Снилла, шедшая впереди с факелом. Ветер трепал, приминал, рвал на клочки неустойчивое пламя, и служанка старалась телом загородить его. — Кто же открыл? Я хорошо помню, я закрывала! Наверное, Снют пошел спать к коровам. Снют! — закричала она, шагнув внутрь коровника. — Ты здесь? Где ты, старый тюлень? Эй!

Войдя вслед за ней и сбросив капюшон с лица, Хлодвейг увидела в хлеву человека. Стоя спиной к двери, он суетливо отвязывал одну из коров, но не мог управиться с веревкой, дергал, торопился. Это был не Снют и вообще не кто-то из домочадцев Обиталища Троллей.

— Ты кто такой? — возмущенно взвизгнула Снилла. — Ты чего делаешь возле наших коров! Ворюга! Хозяин! Лю…

Дальше раздался некий квакающий звук, будто кричавшую взяли за горло. Вор обернулся, и у обеих женщин кровь застыла в жилах. Они увидели лицо, которого никак не могли здесь увидеть, знакомое, но совершенно невозможное здесь и сейчас. От коровьего стойла к ним повернулся Ауднир Бережливый, брат Гудмода Горячего, убитый на поединке… дней уж с двадцать назад.

Хлодвейг стояла приоткрыв рот и не могла вдохнуть. Глаза ее выпучились, точно хотели немедленно бежать, но руки и ноги застыли, не в силах сделать ни малейшего движения. Она будто падала в бездонную пропасть. Ауднир, тот самый, на погребальном пиру которого они все не так давно были, и курган видели… Ауднир был тот самый и все же другой: никогда раньше у него не было таких лихорадочно горящих глаз, вместе жадных и пустых, никогда лицо его не казалось таким бессмысленным и неподвижным, а углы рта не дергались, будто примериваясь укусить. Нет, смысл на его лице был, но не человеческий, а совсем другой — хищный! Землистая бледность, заметная даже при дрожащем от ужаса свете факела, неповоротливая тяжесть тела, видная в малейшем движении крупных рук, мнущих коровью веревку… И пустота, темная пустота вокруг, только коровы, жующие и тяжело вздыхающие в стойлах, живой мертвец с вытаращенными глазами и никого из живых людей нигде вокруг…

На самом деле прошло лишь несколько мгновений, когда женщины наконец опомнились. Снилла судорожно кашлянула, швырнула в мертвеца факел ( к счастью, он мгновенно погас, а то не миновать бы пожара) и с криком бросилась прочь из хлева. На бегу она толкнула Хлодвейг, и та, как разбуженная, молча кинулась вслед за служанкой. Визгливый крик Сниллы стрелой пронзил небеса, но Хлодвейг не кричала: сберегала силы и прислушивалась, не бежит ли за ней мертвец. Снилла судорожно воевала с дверью, от ужаса забыв, что она открывается вовнутрь, гремела кольцом; Хлодвейг налетела на нее, хотела оттолкнуть, но вместо этого они вдвоем втолкнули дверь внутрь дома и с разгона влетели следом, чуть не падая и цепляясь друг за друга.

— Там Ауднир! Ауднир! Он ожил! Он пришел! Он у нас в хлеву! — вопила Снилла.

Домочадцы побросали дела и окружили ее, а она махала руками, показывала то на стену хлева, то на дверь. Хлодвейг разрыдалась и только мотала головой в ответ на беспорядочные расспросы. Несколько мужчин, изумленных внезапным помешательством сразу и служанки, и хозяйской дочки, похватали первое оружие, что попалось под руку, и гурьбой бросились во двор.

Несколько факелов рассеивали по темному двору неясные отсветы. Возле ворот двигалось что-то большое. По ветру понеслись обрывки беспорядочный криков:

— Ты смотри! Корова!

— Ты куда нашу корову..!

— Держи его!

— Вор! Э…

Темная человеческая фигура тащила к приоткрытым воротам лениво бредущую корову. Торвинд, самый сильный и решительный из Хринговых хирдманов, бросился на вора с занесенным топором, и тот вдруг обернулся. Огненный отблеск упал на искаженное темное лицо с горящими выпученными глазами, знакомое и чужое разом, и Торвинд замер с поднятой рукой. Суматошные крики Хлодвейг и Сниллы сделались понятны. Люди на дворе разом охнули. Через миг опомнившись, Торвинд с силой метнул в Ауднира топор, но опоздал. С жутким, неестественным проворством мертвец отскочил, присел, схватил корову в охапку и, держа ее ногами вперед, понес за ворота. Кто онемел, кто кричал от потрясения: корову, настоящую, большую и тяжелую корову ночной вор поднял легко, как кошку. Ее грузная туша почти скрыла его под собой, и в темноте казалось, что невероятно огромное рогатое чудовище стремительно мчится, оглашая воздух мычанием. Смешанное с воем ветра, оно казалось ужаснее драконьего рева.

Никто больше не тронулся с места. Из-за ворот послышался глухой удар. Мелькнула мысль — уронил. Но после этого настала тишина. Ни звука шагов, ни мычания. Только вой ветра да скрип потревоженных воротных створок.

Конечно, при первых проблесках рассвета Хринг Тощий побежал рассказать о ночном происшествии на усадьбу хёвдинга. Свою повесть он начал еще во дворе, и домочадцы Тингфельта собрались вокруг него плотной толпой, позабыв даже, что в доме будет лучше. Сам Хельги хёвдинг с трудом пробрался к рассказчику и обнаружил свою дочь стоящей рядом с Хлодвейг в самой середине толпы. Ее серьезное лицо выглядело испуганным, но не удивленным.

— Это был Ауднир, точно, Ауднир! — твердила Хлодвейг. После бессонной ночи ее миловидное лицо было бледным, под глазами темнели тени, и она судорожно сжимала на груди руки под накидкой. — Я видела своими глазами! Я не могла ошибиться! Мне и в голову не могло бы такое прийти! Но это был он!

— Успокойся! — пожелала Хельга и погладила подругу по плечу. — Это на самом деле был Ауднир. Мы его тоже видели.

Как ни странно, это заявление и правда отчасти успокоило Хлодвейг. Она боялась, что ей не поверят и сочтут помешанной. А раз Ауднир навестил не только их усадьбу, то бояться вместе с Тингфельтом стало гораздо легче.

— Правда! — подтвердил непривычно хмурый Равнир. Впервые он встретил Хлодвейг без улыбок и подмигиваний. — Мы его видели вечером три дня назад. Он брел по берегу и качался, как пьяный. Наверное, от воздуха опьянел. Шутка ли — полмесяца просидеть в могиле!

— Говоришь, следы были? — расспрашивали Хринга и Торвинда, которого хозяин взял с собой.

— Да, такие огромные, вдавленные в землю! Это потому, что мертвецы тяжелее живых людей! А в десяти шагах от дома появилась здоровенная ямища! — Торвинд раскинул мощные руки, точно хотел разом обнять весь двор. — У нас ее не было! Это он ушел в землю! Кто хочет, может пойти и посмотреть!

— Ах, как жаль, что моего сына Рамбьёрна нет дома! — приговаривал Хринг, покашливая от избытка чувств. — Он бы достойно сразился с мертвецом! Одолеть мертвеца — славный подвиг, достойный самого доблестного из героев!

— Не надо было гнать сына из дома! — ворчала Троа. — Вот и был бы тебе герой! А что нам теперь делать?

— Надо послать людей к кургану и убедиться, что Ауднир выходит оттуда! — сказал Хельги хёвдинг. — Кто хочет это сделать?

Толпа затихла.

— Я могу пойти! — спокойно предложил Рэвунг. Щуплый и в придачу слегка прихрамывающий подросток маловато походил на Сигурда Убийцу Дракона или Греттира Могучего, но его это мало смущало. — Мне чего?

— Ты еще мал! — сказал Орре управитель. — Для такого дела нужен мужчина.

— Пусть Равнир идет! — сказала Гейсла. — Он удачливый!

— Еще бы! — буркнула Атла себе под нос. — Обнимает всех девушек в округе и еще ни разу не побит за это!

— Я могу, конечно, — не слишком охотно отозвался Равнир и нервно подергал янтарное ожерелье у себя на груди. — Днем он вроде бы не должен выходить…

— И я пойду! — добавил Ингъяльд. — Только боюсь, что от нас с тобой там толку будет немного. Здесь нужен человек, который умеет одолевать мертвецов. А я с ними никогда не встречался! Как убить того, кто уже умер?

— Это оттого, что он умер дурной смертью! — сурово сказала Троа и глянула на Атлу. — Если бы он просто так умер или был убит железом, то теперь лежал бы смирно в могиле. А раз он загрызен, то неудивительно, что ему нет покоя!

Качая головами, домочадцы Тингфельта припоминали, что тело Ауднира казалось очень тяжелым уже тогда, когда его несли к могиле. А уж это верный признак, что мертвецу не лежать спокойно! Правильно делают в других племенах, что сжигают всякого покойника на костре вместо того, чтобы просто класть в срубную яму под курган. Пепел не бродит по ночам, не пугает добрых людей и не крадет коров!

— Это он из-за своей лошади! — говорил Орре управитель. — Ведь у него отняли лошадь, с чего все это началось! А теперь он хочет получить свое добро назад!

— А почему он хочет получить его на нашей усадьбе? — обиженно отвечала Хлодвейг. — Мы у него даже муравья не взяли!

— А ему теперь все равно! Все живые теперь его враги!

— Должно быть, и в Гнездо он приходил! Он, он! Перебил у Блюнда все горшки! А котел сплющил! Теперь не разогнуть, только выбросить. Уж не от того ли Гудфрида заболела?

Вернулись Ингъяльд с Равниром и Рэвунгом. Теперь не осталось сомнений: на вершине Ауднирова кургана появилось отверстие, прорытое явно изнутри, а земля вокруг была истоптана глубокими следами. Из отверстия шел отвратительный тошнотворный дух, а лезть внутрь, понятно, охотников не нашлось. Рэвунг, правда, был бы непрочь, но веревок с собой не оказалось, да и старшие ему не позволили бы. «Ты не Греттир! — сказал Равнир. И добавил, увидев кривую обиженную ухмылку: — Да и я тоже!»

Теперь с наступлением темноты люди жались к очагам и не решались выходить во двор. Каждый день приносил слухи: то мертвеца видели в одном месте, то его следы заметили в другом, то у Торда рыбака в щепки разломали лодку, то у Тьодорма Шустрого кто-то ночью залез в кладовку и украл все готовые сыры. Конечно, Ауднир, кто же еще! По вечерам Орре управитель припоминал все повести и саги о мертвецах, какие только знал, и рассказывал одну за другой:

— … А когда Кар умер, он стал выходить из могилы и распугал всех, у кого была земля в округе. Теперь Торфинн один владел всем островом. А тем, кто был у Торфинна в подчинении, мертвец никакого вреда не делал…

— … Ярко светила луна, и густые облака то закрывали ее, то открывали. И вот, когда Глам упал, луна как раз вышла из-за облака, и Глам уставился на Греттира. Греттир сам говорил, что это был один-единственный раз, когда он содрогнулся. И тут на него нашла такая слабость, от всего вместе — от усталости и от пристального взгляда Глама, — что он был не в силах занести меч и лежал между жизнью и смертью. А Глам, превосходивший бесовской силой всех других мертвецов, сказал тогда вот что…[34]

— Сказал бы нам кто-нибудь, что со всем этим делать! — бормотали домочадцы, поеживаясь и поглядывая на стены дома, за которыми бродил, быть может, в эти самые мгновения другой мертвец. — Хорошо было Греттиру! Глам, конечно, был сильнее всех мертвых, но и Греттир был сильнее всех живых! А где нам взять Греттира?

— Наш хёвдинг, конечно, доблестный воин…

— Но что-то я плоховато представляю…

— Д-а-а…

Домочадцы любили Хельги хёвдинга, но вообразить его борющимся с мертвецом и правда не получалось.

— Был бы дома Даг! — вздыхала Хельга. Она вспоминала брата, каким он был в день ложного нападения — высокого, сильного, с кольчуге, в шлеме и с мечом, похожего на юного бога. Если бы он был здесь, то она не боялась ничего, пусть бы хоть целая толпа мертвецов каждую ночь топталась во дворе!

— Сохрани нас богиня Фригг! — воскликнула Троа. — Уж не хочешь ли ты сказать, что послала бы брата биться с мертвецом!

— Послать надо было бы того, кто его так плохо убил! — сказала Мальгерд хозяйка.

И все закивали:

— Верно, верно! Вальгард — берсерк, он бы живо с ним расправился! Берсерки ничего не боятся! Сумел убить один раз, сумел бы и другой! И лошадь-то… С него-то все и началось! Он заварил эту брагу, ему бы первому ее и пить!

— Что вы на меня уставились! — огрызнулась Атла, на которую мигом устремились десятки взглядов. — Уж конечно, Вальгард бы в два счета справился с мертвецом! Он одолевал и не таких! Видели бы вы, что тогда творилось на Седловой горе! Но ведь хёвдинг сам сказал, чтобы Вальгард плыл с Дагом! А если среди вас другого такого нет, то я не виновата!

— Кто не спрятался, я не виноват! — буркнул Равнир.

— Что теперь говорить! — заметил Ингъяльд. — Вальгарда тут нет, и Дага нет…

— И Брендольва, и Рамбьёрна, и Лейпта! — подхватило множество унылых голосов. — И Арне Бычка…

В самом деле, Хравнефьорд можно было только пожалеть. Все молодые и отважные герои его покинули: одни отправились к конунгу Вильмунду, другие — к конунгу Стюрмиру. Остались только женщины, старики и те, кто не имел особой склонности к ратной славе.

Но мертвец не желал с этим считаться. Как-то вечером, дней через пять после его появления в усадьбе Хринга, Хельга в густых сумерках вышла из дома вместе с Сольвёр и Скветтой. Путь их лежал не так уж далеко — перед сном уместно навестить некое строение, которое обычно располагается на заднем дворе в самом углу. Низкое серое небо уже накрыло землю облачным одеялом, но завистливый ветер все тянул его на себя и тянул, облака бежали быстро, и луна то появлялась, то исчезала, точь-в-точь как в саге о Греттире. Позади большого дома Хельга остановилась, подняла голову. Облака вокруг луны летели стрелой. Должно быть, там наверху дул очень сильный ветер. И как же холодно было бедной луне!

Тишину двора прорезал истошный крик Скветты. Вздрогнув, Хельга обернулась: прямо из-за угла отхожего места, до которого им оставалось шагов десять, торчала голова с горящими бессмысленными глазами. Так близко! Факел выпал из руки Сольвёр, зашипел в размякшем грязном снегу и погас. Хельгу пробила ледяная молния, и она застыла, не в силах шевельнуться. Мысли лихорадочно метались: она ведь знала о мертвеце, была почти готова к его появлению, знала, что нужно скорее бежать… Но нет сил сойти с места, и надо было позвать с собой кого-то из мужчин.. Ведь хотела же, Стольт сидел возле самой двери… Услышит… Великий Один! Ни с места… Горящий взгляд мертвеца заворожил ее, точно как в саге о Греттире. Холод заливал жилы, в груди что-то сжималось, и ужас рос и поднимался к горлу… Мертвец темной громадой выдвинулся из-за угла; Скветта, бывшая к нему ближе всех, судорожным усилием вытолкнула из себя воздух, но крика не получилось…

— Ах ты подлая тварь! Я тебе покажу! — вдруг закричал где-то позади сильный яростный голос и точно теплая вода оживил трех застывших девушек. Мимо них промчалась Троа с занесенным поленом — толстая, неповоротливая, с белеющим во тьме покрывалом на голове, и застежки с бронзовыми цепями на ее груди звенели не хуже кольчуги валькирии. — Ты чего сюда притащился, дохлая тварь! — возмущенно вопила она на бегу. — А ну пошел вон! Проваливай к Хель и ее пугай! Я тебе покажу трогать нашу девочку! Я тебе покажу! Ты у меня получишь!

С яростными воплями Троа подлетела прямо к мертвецу и с размаху ударила его поленом по голове. Раздался звук, как от удара о пустую, но твердую кость, мертвец взвыл низким и тупым голосом. Три девушки опомнились и с визгом бросились назад, к большому дому. Мертвец отшатнулся за угол, но Троа не отстала и устремилась за ним, осыпая градом ударов. Ее боевые крики, гул ударов, неясные низкие вопли мертвеца разносились по двору, мешаясь с топотом бегущих домочадцев. Пример Троа все усвоили с неимоверной быстротой: хирдманы неслись с мечами и копьями, работники — с палками, женщины с горшками и котлами. Град камней, поленьев, мисок, всякой тяжелой утвари обрушился на Ауднира, едва лишь он отскочил от Троа.

— Держи его! — вопили десятки голосов.

Большущий старый котел с драконьми головками на концах дужки, брошенный могучей рукой Орре управителя, попал в голову мертвецу и с ужасающим гулом наделся на нее, как бронзовый шлем. Точно под тяжестью котла Ауднир рухнул и втянулся в землю. Подбежавшие домочадцы замерли над пустым местом, держа в поднятых руках разнообразное оружие. Бронзовый котел лежал на земле днищем вверх, точно щит, которым Ауднир прикрыл свое бегство.

— Я тебе покажу! — напоследок пригрозила Троа, показывая котлу свое увесистое полено. Она тяжело дышала, пот градом катился по ее красному полному лицу, покрывало она сдвинула чуть ли не до затылка, вытирая ладонью лоб. — Это ж надо что придумал, поганец! — возмущалась она, еще не остыв после битвы. — Ладно бы полез в хлев, а то к нашей девочке!

— А он хорошее место выбрал для засады! — хохотнул Равнир. — Уж этого места и конунг не минует!

— А вы, девушки, со страху того… не намочили подолы? — осведомился Стольт.

Кто-то сдавленно хрюкнул в ответ, и в следующее мгновение вся толпа разразилась хохотом. Побросав камни и палки, люди сгибались от нервного напряженного смеха, утирали слезы рукавами, кашляли. Сольвёр рыдала, вцепившись обеими руками в рубаху на груди Равнира и трясла его, точно требовала ответа. Хельга стояла молча, закрыв лицо руками и стараясь выдохнуть из груди давящий холод, который отступал понемногу, неохотно. Кто-то большой подошел к ней и бережно обнял за плечи; стремясь к человеческому теплу, Хельга прижалась к чьей-то груди.

— Не бойся, девушка! — прозвучал у нее над головой голос Ингъяльда. — С такой дружиной ты можешь ничего не бояться. Даже если сама Мировая Змея выползет из моря, твои люди сумеют тебя защитить. Вот, Троа первая. Скёгуль полена…[35]

Постепенно успокаиваясь, все потянулись назад в дом. Никто не понял, чего больше было в этом происшествии: страшного или смешного. Спать никто не мог, и чуть ли не до утра домочадцы сидели возле огня, обсуждая «сагу о битве с мертвецом».

— Так что, ты говоришь, Орре, Глам сказал Греттиру, когда луна осветила его страшные глаза? Как пройти к отхожему месту?

Строчки из висы Наследника прочно сидели в памяти Дага, но он не посчитал уместным передавать их Стюрмиру конунгу. Он сказал только о том, что припасы и снасти в дорогу им доставят, но Стюрмир конунг, не изъявляя радости, угрюмо хмыкнул. Он по-прежнему не хотел верить ни единому слову слэттов. Что толку повторять уже известное? Поостыв от первого негодования, Даг решил, что у Стюрмира могут быть основания не верить здешним хозяевам. Стюрмир живет здесь гораздо дольше Дага и лучше понимает, чего стоят те или иные слова. Может быть, он сам напрасно поспешил поверить в дружбу Наследника. А впрочем, почему он не должен был верить? Подозрительность и недоверчивость не были в обычаях Дага: как многие честные люди, он считал честность естественной чертой всякого человека и ждал ее от других до тех пор, пока на опыте не убеждался в обратном. А Наследник чем-то нравился ему, и Даг был бы благодарен за любой довод в пользу его порядочности.

Уйдя от конунга, Даг сидел на крыльце большого дома и вспоминал свою встречу с сыном Хильмира конунга. С тех пор они еще раза два виделись на пирах, но не разговаривали, а Даг больше внимания уделял Альвборг. Она посматривала на него с игривым интересом, и он старался этот интерес поддержать. Хоть Стюрмир и отказался для него посвататься, но кто знает, как все еще обернется?

Но Наследник, конечно, имел в Эльвенэсе больше веса. Стоило Дагу вспомнить его внимательные темно-серые глаза, как душу смущали сомнения в правоте Стюрмира. Конунг слишком недоверчив. Он слишком привык видеть везде врагов и из-за этого может просмотреть друзей. Наследник не похож на лжеца. Но ведь он раньше был против того, чтобы помогать квиттам в этой войне. На самом ли деле Наследник передумал? Или хотел обмануть доверчивого молодого квитта? Но зачем? Даг слишком мало знал, чтобы самому додуматься до истины, а у кого он мог спросить совета? У Эгиля? Корабельщик, конечно, знает, кто чего стоит, но его самого не так-то просто найти. У него оказалось здесь столько друзей, что на гостиный двор он почти не заходил.

— Не поможешь ли ты мне, ясень копья, найти Сторвальда Скальда? — раздался чей-то голос поблизости.

Даг поднял глаза. Над ним возвышался какой-то молодой слэтт с лицом одновременно простодушным и деловитым; он был разнаряжен, как на собственную свадьбу, и все время одергивал и поправлял то синий плащ с черной полосой понизу, расшитой красной тесьмой, то накидку из черного, с белым волосом лисьего меха. Красиво, что и говорить. На восточном побережье Квиттинга на стоимость такого наряда можно целую зиму жить…

— Он ведь здесь живет? — продолжал слэтт, обращаясь вроде бы к Дагу, но при этом озираясь по сторонам. — Ведь это квиттинский гостиный двор? Волчьи Столбы?

— Да, это Волчьи Столбы, а ты говоришь, между прочим, со старшим сыном квиттинского хёвдинга! — раздался на крыльце веселый голос Сторвальда, и эльденландец легко сбежал по ступенькам во двор, чуть-чуть задев сидящего Дага краем плаща. Плащ оказался на шелковой подкладке, и шелк мягко мазнул Дага по щеке, точно кто-то дружески погладил ладонью. — Да хранят боги твоего «Гуся» со всей поклажей, Сигбьёрн сын Торкетиля!

— Да? — Слэтт уставился на Дага, без особого, впрочем, любопытства. У него были пустоватые глаза человека, который гораздо лучше видит вещи, чем людей. — Я не знал. Конечно, если старший сын хёвдинга…

Даг усмехнулся: «старший сын хёвдинга» и правда звучит неплохо, если не знать, что он же и единственный.

— Приветствую тебя, о Тюр сражений! — Слэтт запоздало отдал Дагу долг вежливости и тут же осведомился: — А хорошие лошади вам не нужны?

— Не нужны! — успокоил его Сторвальд прежде, чем Даг успел мотнуть головой. — А ты принес, что обещал?

— А ты сделал, что обещал? — проворно ответил слэтт. — Из двух четверостиший? С переплетенными строчками?

— А то как же? — Сторвальд повел плечами, точно ему задали несусветно глупый вопрос, и украдкой подмигнул Дагу. — Слушай и запоминай! — торжественно, как прорицатель, возгласил он.

Слэтт серьезно наморщил лоб, готовясь к трудной работе. А Сторвальд заговорил, медленно и нараспев, точно не произносил стихи, а раскладывал перед покупателем драгоценные ткани:

Вёр огня волны прекрасной, —Валь-медведь гостей сзывает[36]. — Запомнил? — спросил Сторвальд, окончив.

Слэтт, которому в висе досталось так много имен, пошевелил губами, проверяя, все ли строчки тут, потом, вздохнул, кивнул и полез в кошель на поясе. Оттуда он извлек крупную серебряную монету, отчеканенную в далеких южных землях, и неохотно подал Сторвальду. Усмехаясь, Сторвальд подбросил монету на ладони и ловко поймал.

— Хороший товар! — одобрил слэтт, провожая глазами монету, которой ему больше не видать. — Своих денег стоит…

Уже направляясь к воротам, он снова обернулся и нашел глазами Дага:

— Э-э… Тюр сражений! Если вам все-таки понадобятся хорошие лошади, ты найди Сигбьёрна Конского — это меня то есть. Отдам по сходной цене. С такими знатными людьми мы всегда сторгуемся.

Сторвальд засмеялся. Даг провожал Сигбьёрна Конского удивленным взглядом. Ну и люди здесь! Они хоть о чем-нибудь могут говорить, кроме торговли?

— Что, такого народа ты еще не видал? — смеясь, спросил Сторвальд.

Подобрав полы своего роскошного плаща, он сел на ступеньку рядом с Дагом, и Даг с удовольствием подвинулся, давая ему место. В присутствии Сторвальда невозможно было чувствовать себя одиноким, потому что эльденландцу было дело решительно до всего и до всех. Даг был знаком с ним всего три дня, но Сторвальд держался так живо и дружески, как будто они с Дагом росли вместе. Он говорил много и охотно, но чувствовалось, что знает он еще больше. Даже сидеть рядом с ним было интересно. Как видно, не все врут про эльденландцев. Что-то такое в них точно есть…

— Конечно, у нас в усадьбе каждый год зимуют торговцы… — отозвался Даг. — Ну, ладно, что он хотел продать мне лошадей, я понял. Но за что он заплатил тебе?

— За что? — Сторвальд опять засмеялся и подбросил серебряную монету на ладони. — За вису! Конский Сигбьёрн женится на дочери Тьёрви Соловья, и ему требуются стихи для восхваления невесты. Ну, и себя самого, конечно. Сегодня вечером у них обручение. Меня, между прочим, тоже звали на пир. Хочешь со мной?

— Можно бы… — неопределенно протянул Даг.

Он был бы не прочь сходить куда-нибудь, особенно с таким спутником, как Сторвальд. Без провожатого квитты бродили по Эльвенэсу, как малые дети. (Грани сын Арнхейды с двумя приятелями вчера заблудились и едва нашли дорогу назад к Волчьим Столбам.) Людей в Эльвенэсе было больше, чем деревьев в лесу (деревья хоть стоят спокойно, а эти все мельтешат, бегают с места на место, и оттого кажется, что их втрое больше, чем на самом деле), но Даг чувствовал себя одиноким, потому что он никого здесь не знал и никому не было до него дела. Возьми с собой хоть всю дружину — все равно потеряешься, как горсть камешков на морском берегу. У этих слэттов все по-другому, все не как дома. В Хравнефьорде никому не пришло бы в голову заказывать стихи в честь своей невесты у чужого скальда. Уж как вышло бы — неказисто, зато от души.

— Но как же он? — спросил Даг, поглядев на ворота, за которыми скрылся Сигбьёрн Конский. — Разве твои стихи ему помогут? Как же они привлекут к нему любовь невесты, если он сочинил их не сам?

Сторвальд снова рассмеялся. Смех у него был негромкий, но очень искренний и сразу поднимал настроение.

— Слэтты — большие мудрецы! — сказал он, опять подбрасывая и ловя монету. — Они убеждены: чтобы создать нечто достойное, надо отдать этому делу все силы. Кузнец кует оружие, воин сражается, купец торгует. Скальд сочиняет стихи. У воинов и особенно торговцев на это нет времени. Им надо думать о деле, где уж тут плести созвучия! Это, знаешь ли, очень отвлекает от жизни… На самом деле, я думаю, они не так уж и не правы. Я же не сам шью себе сапоги…

Сторвальд с удовольствием посмотрел на свой сапог, украшенный красивыми бронзовыми бляшками по голенищу. Однако, теперь понятно, откуда у него и дорогие сапоги, и цветные ремни, и красный плащ, и все эти перстни-обручья. Если ему за каждую вису платят по серебряной монете, равной трем собольим шкуркам… Впрочем, как отметил даже этот слэтт, товар того стоил.

— Но это же совсем другое, — возразил Даг. — Сапоги — это не стихи. В стихах нужно совсем другое… Одного умения мало…

— Да? — Сторвальд повернул голову и с явным интересом посмотрел на Дага. — И что же для этого нужно, объясни мне, пожалуйста!

Он говорил без малейшей насмешки, но Даг помялся прежде чем продолжить. Что он, не связавший в жизни двух хороших строчек, будет объяснять одному из лучших скальдов Морского Пути? Дага тоже учили складывать стихи, как учат любого знатного человека. Поначалу и он думал: умение как умение, запоминай правила и упражняйся. Да и чего там помнить: в первой строчке два слова с созвучием, во второй — первое слово начинается на тот же звук, а потом должен быть хендинг. «Плеском стали прогнан ворог — Правит пир Владыка Ратей»… Как-нибудь так.

— Потому что одни слова ничего не значат, — сказал наконец Даг. — Чтобы был толк, надо вложить в них душу. А как ты вложишь душу в чужую любовь, удачу, славу? Может, этот Сигбьёрн Жеребец и запомнил твой стих, но что-то мне не верится, чтобы невеста полюбила его. Любовь на всю жизнь за одну серебряную монету! Скорее уж она полюбит тебя!

Сторвальд негромко засмеялся, и Даг с облегчением понял, что его рассуждение не так уж глупо.

— Слэтты думают, что за деньги можно купить все! — сказал Сторвальд, с удовольствием играя монетой. Когда он улыбался, левый глаз косил заметнее, но это не отталкивало, а, наоборот, делало его лицо задорнее, светлее и значительнее. — Даже стихи. Но потому-то в земле слэттов так мало хороших скальдов! Можно сказать, ни одного! А у нас в Эльденланде знают: за деньги можно купить только то, что продается! Можно купить стих как набор кеннингов и хендингов, но любовь или славу…

В воротах показалась женская фигура. Не договорив, Сторвальд легко поднялся с места и шагнул навстречу. Даг этой девушки не знал: какая-нибудь служанка. Не сказав ни слова, она только посмотрела на Сторвальда; молча кивнув в ответ, он пошел за ворота.

Даг проводил его глазами. Теперь он опять остался один и опять задумался все над тем же: стоит ему верить Наследнику или нет?

Едва госпожа Альвборг отослала Хвиту, как другая рабыня явилась за ней самой: зовет конунг. Охотно отложив шитье, Альвборг пошла в задний покойчик, где Хильмир конунг сидел днем, отдыхая и набираясь сил перед шумом и духотой вечернего пира. Легко, как молоденькая девушка, скользя через просторный дом, госпожа Альвборг сама собой любовалась — такой стройной, статной, нарядной, напевала на ходу, и все встречные — челядь, гости, хирдманы — провожали ее обожающими взглядами. Альвборг-Альврёдуль безразлично-ласково улыбалась всем подряд: она знала, что является солнцем этого дома, и ей нравилось это сознание.

В покое конунга, кроме него самого, сидела еще кюна Хродэльв, что было вполне обыкновенно, и Наследник, что случалось нечасто. Днем он предпочитал бродить по Эльвенэсу: навещать усадьбы, толкаться на торгах, рассматривать корабли в устье Видэльва. Зная эту привычку брата, Альвборг насторожилась. Видно, ее позвали не просто так: затевался маленький домашний тинг. И созывал его, как всегда, Наследник.

— Садись, Светило Альвов! — приветливо сказал он сестре. — Если ты была не очень занята, может быть, ты не откажешься побеседовать с нами?

— Хоть мы и не так речисты, как этот эльденландский тролль! — вставила кюна Хродэльв.

Альвборг изменилась в лице, задетая и рассерженная намеком. Она уже не девочка тринадцати лет, чтобы за ней требовалось присматривать! Наследник бросил на мать быстрый взгляд, и кюна Хродэльв поджала тонкие губы. Уж она-то никогда не забыла бы настолько свой род, чтобы болтать день и ночь со скальдом с этого троллиного полуострова! Не стреляла бы глазами на всех мужчин подряд! Но твердый, многозначительный взгляд Наследника призывал ее к молчанию, и кюна Хродэльв, как нередко бывало, подчинилась.

— Садись! — Наследник кивком указал сестре место возле себя. — У нас есть для тебя новости.

— Какие же новости? — с видом притворного равнодушия спросила Альвборг и расправила красное платье на коленях. Тонкий узор золотой нитью она вышила сама и могла им гордиться: даже уладские женщины, признанные мастерицы, не сумели бы сделать подобного! — Уж не отплыл ли наконец этот косматый конунг квиттов? Когда же наконец мы от него избавимся? Я уже видеть не могу его красную рожу! Он так мрачно смотрит, что я за столом боюсь подавиться!

Альвборг была наделена, может быть, не тем умом, что ее брат, но отличалась тонким чутьем. И своими вопросами она сразу попала на предмет беседы, как зоркая и умелая рукодельница попадает ниткой в иголку.

— Стюрмир конунг еще не уплыл, но отплывает в ближайшие дни, — ответил Наследник, намеренно не замечая издевки, которую Альвборг столь явно вложила в свои слова. — Мы уже отправили ему все снасти и половину припасов на дорогу. Но прежде чем он отплывет, мы хотели бы обговорить с ним еще одно дело…

Наследник замолчал, многозначительно глядя на Альвборг. Она горделиво вскинула голову: нетрудно было догадаться, о чем он молчит.

— Ты можешь послать ему припасов хоть на дорогу, хоть на целый год! — надменно и непреклонно заявила она. — Но мое решение неизменно. Если он не обещает давать мне двадцать марок серебра каждую зиму, об этом браке не может быть и речи! Тем более теперь, когда он уже не очень-то конунг! — ядовито добавила конунгова дочь, вспомнив чьи-то слова на последнем пиру.

— Ты не понимаешь! — вступил в беседу Хильмир конунг. — Хеймир прав: именно теперь нам нужно заключить со Стюрмиром прочный союз. Если он уплывет, не дав нам обетов, то от его сына мы уж точно ничего не получим. Молодой Вильмунд смотрит в род Фрейвиду Огниво, который его воспитал, а Фрейвид предпочитает торговать с кваргами… Короче, нам с ним не по пути. И все наши гостиные дворы на Квиттинге можно считать пропавшими. Ты видишь, Хеймир ярл уступил. Ты же помнишь, как он не хотел связываться со Стюрмиром. Но он уступил, и тебе тоже надо уступить. Подумай! Ты будешь женой конунга! Это подходящая судьба для моей дочери!

— Это получше, чем с утра до ночи болтать со всякими проходимцами, у которых хорошо подвешены языки! — вставила кюна Хродэльв. Она с самого начала решила в пользу этого брака и теперь была воодушевлена долгожданным согласием сына, который один только и мешал Хильмиру конунгу согласиться с ней. — Ты рождена дочерью конунга, и самая подходящая судьба для тебя — стать женой конунга и матерью конунга!

Альвборг помолчала, и ее тонкие ноздри чуть заметно трепетали от сдерживаемого волнения.

— Не так давно ты, отец, говорил, что Рагневальд Наковальня — тоже неплохой муж для меня! — сказала она наконец, ухватившись за первый пришедший в голову повод возразить. — Неужели ты стал ценить его меньше?

— Рагневальд и так наш человек. Нам нужны квитты.

— А если нам нужны квитты, то почему бы не обратить внимание на… кажется, его зовут Даг! — Альвборг вспомнила стройного молодого квитта, которого не раз замечала на пирах. Тревога сделала ее сообразительной, и она воодушевленно продолжала: — Он достаточно хорошего рода, и он гораздо учтивее Стюрмира, да и умнее, я уверена. Почему бы нам не породниться с ним? Уж он-то оценит честь, которую ему окажут!

Хильмир конунг вздохнул: нетрудно было понять дочь, которая предпочитает молодого, красивого и учтивого жениха старому и грубому.

— Мне очень жаль, что конунг квиттов — не Даг сын Хельги, — сказал Хильмир конунг. — Но союзом с одним восточным побережьем дела не решишь. Нам нужен весь Квиттинг. Брак с конунгом принесет тебе больше чести!

— И тебе, и всему роду! — добавила кюна Хродэльв. — И всем слэттам, о чем тоже неплохо бы помнить!

Альвборг колебалась. Пока за ее брак со Стюрмиром высказывалась одна мать, она могла противиться, уступая склонности остаться дома и вести свободную, беспечальную жизнь. Но теперь за это высказывался и отец, и молчание Наследника говорило о том, что и он согласен. Кюна квиттов! Это звучало хорошо, тем более что и сама Альвборг с детства привыкла думать, что рождена стать повелительницей. Правда, молодой квитт хорош, да и Рагневальд Наковальня как жених ей тоже нравился: ее забавляла его шумливость и льстило восхищение ее красотой. А он богат, знатен и имеет в земле слэттов немало веса. А что ей за дело до других земель, если и тут неплохо? Однако, кюна квиттов…

Но Стюрмир! Едва лишь Альвборг вспомнила красное морщинистое лицо Метельного Великана, седые космы, беспорядочно вьющиеся по плечам, его резкую неприветливую речь, враждебный взгляд, как ей стало жаль себя. Никогда у него не хватит ума понять, чего она стоит и чего заслуживает! А ей плыть куда-то за море, туда, где идет война и неизвестно еще, останется ли конунг конунгом — да это чистое безумие! А она, слава Одину, еще не совсем сошла с ума!

— Однажды я послушалась вас! — решительно произнесла Альвборг, намекая на свое первое замужество. — И это принесло мне мало счастья. Теперь, спасибо норнам, я сама распоряжаюсь собой. И если я свободная дочь конунга, а не рабыня ценой в марку серебра, то мой ответ будет: нет! Никогда я по своей воле не выйду за Стюрмира конунга! Поищите другое средство союза. Может быть, у него есть дочь или другая родственница, на которой ты, Хеймир сын Хильмира, мог бы жениться!

Альвборг уколола брата ядовитым взглядом: конечно, он был главным виновником этой неприятности. Пусть-ка сам приносит жертвы, если это так нужно державе слэттов!

Но Наследник качнул головой: он точно знал, что ни дочери, ни другой родственницы, годной ему в жены, у конунга квиттов нет.

— Ты, конечно, вправе распоряжаться собой! — воскликнула выведенная из терпения кюна Хродэльв. — Но если ты не хочешь считаться с нами, то и нам незачем считаться с тобой! Отправляйся в усадьбу, которая тебе осталась после Аринмунда, и живи там, как сумеешь! Конечно, на красные платья и золотые застежки твоих доходов не хватит, но с голода ты и твоя дочка не умрете! И там ты будешь вполне распоряжаться собой!

На глазах Альвборг выступили горькие слезы. Она никак не могла вообразить, что родная мать может почти выгнать ее из дома! И отец, который не нарадуется на нее, который дарит ей все эти платья и застежки, неужели он тоже… Альвборг растерянно, обиженно и недоумевающе оглянулась на отца, но Хильмир конунг молчал, постукивая пальцами по колену, и не глядел на нее. Сын и жена убедили его, что это необходимо, и он, вздыхая про себя, был вынужден принести любимую дочь в жертву. «Я без колебаний взял бы в жены дочь Стюрмира, если бы она у него была! — говорил ему Наследник. — И, клянусь богами, не стал бы привередничать, если она не так хороша собой, как богиня Фрейя.»

Альвборг перевела взгляд на брата. Наследник молчал, и его красивое лицо казалось отсутствующим, словно он уже ушел и не мог услышать ни возражений, ни уговоров. Хеймир по-своему любил сестру и никогда не причинил бы ей напрасного огорчения, но сейчас обстоятельства были сильнее их желаний. Он принял решение, внимательно все взвесив, теперь следовало его выполнить.

Чувствуя себя побежденной, загнанной в угол, окруженной одними несчастьями, Альвборг вскочила с места и выбежала, с трудом подавляя плач. Она никак не ждала, что с ней обойдутся так жестоко! Растерянная, напуганная, она верила, что отец именно так и поступит, хотя сам Хильмир конунг, провожая ее глазами, уже не очень-то в это верил.

Пробежав через дом, Альвборг ворвалась в маленький покойчик, где ночевала (в семье Хильмира конунга как-то не принято было спать в общем покое с челядью). Здесь стояла широкая лежанка с резными столбами, покрытая меховым покрывалом, три подушки из куриного пера громоздились одна на другую. Не всякая жена ярла имеет простыни из тонкого говорлинского льна, белые, как свежий снег! На красивом большом ларе, украшенном узорными костяными пластинками, стоит бронзовый светильник в виде медведя, и каждую прядь шерсти видно! Это не какая-нибудь там плошка с тресковым жиром. Даже железные кольца для факелов на дверных косяках несут на себе искусно отлитые головы драконов с оскаленными зубами. Но сейчас все это великолепие не радовало госпожу Альвборг. Сидя на лежанке, она вытирала слезы тонким льняным платком, стараясь не возить по носу, чтобы он не покраснел. Есть ли во всем Морском Пути еще одна такая несчастная женщина? Она чувствовала себя сидящей на краю обрыва: позади осталась такая веселая, привольная, приятная жизнь, когда каждый новый день приносил только радости и никаких огорчений: изобилие и покой отцовской усадьбы, веселые пиры, стихи в ее честь и подарки, забавные потуги Рагневальда и прочих понравиться ей, Сторвальд Скальд…

При мысли о Сторвальде слезы полились сильнее. Молодой, красивый, учтивый эльденландец заметно украсил свои появлением и без того неплохую жизнь, и Альвборг жилось намного веселее с тех пор, как он стал приходить побеседовать с ней. Не так уж важно, что он там рассказывал, но ее влекло к нему, и по его глазам, по тонкой улыбке, по неприметным для других движениям, когда он находил случай прикоснуться к ней, она знала, что это взаимно, и чувство восторга тихо кипело в каждой жилочке. Конечно, это не мешало подумывать о достойном браке и выбирать между знатными женихами, но из-за Сторвальда отдать свою руку Метельному Великану, краснорожему и грубому, было втрое, вчетверо горше!

Тихо скрипнула дверь, в покойчик заглянула Хвита.

— Ты здесь, госпожа? — позвала она. — Он пришел… Ой! — Служанка заметила слезы на лице Альвборг. — Ты огорчена чем-то? Не впускать?

— Пусти! — крикнула Альвборг. — И больше никого, слышишь?

Понятливо кивнув, Хвита исчезла, и вместо нее на пороге возник Сторвальд. Он ничуть не удивился огорченному виду конунговой дочери, не встревожился, а плотно прикрыл за собой дверь и шагнул к ней.

— Я так несчастна! — жалобно воскликнула Альвборг. Сейчас эльденландец казался ей единственным близким человеком на свете, поскольку он был важнейшей принадлежностью того, чего ей предстояло лишиться.

— Понимаю! — Сторвальд серьезно кивнул и уселся на лежанку рядом с Альвборг, не дожидаясь приглашения. Он знал, когда требуется почтительность, а когда непринужденность. — Значит, доблестный и мудрый Наследник все-таки выдает тебя замуж за Стюрмира конунга?

— Да! — Альвборг кивнула с видом полного отчаяния. — Как я несчастна! Этот гадкий Стюрмир! Идти за него все равно что за инеистого великана! А еще он не хочет давать мне двадцать марок в год! Как же я буду жить, если не смогу одеваться, как мне нравится, приглашать гостей, кого захочу! Разве такая жизнь подобает дочери и жене конунга? Я не знаю, кто родом его нынешняя жена — может быть, ей ничего и не нужно. Но я — совсем другое! Если бы я могла распоряжаться своей судьбой, я выбрала бы другого мужа!

При этих словах Альвборг посмотрела на Сторвальда, и в ее влажных глазах засветилось другое чувство. Сторвальд медленно взял ее за руку, и она позволила ему это. Ах, отчего он не ровня ей по рождению? Какой чудесной парой были бы они!

— Послушай-ка, липа ожерелий! — неторопливо заговорил Сторвальд. Для него не было тайной расположение, которое к нему питала Альвборг, оно было ему приятно, и он по-своему был ей благодарен за это. Отчего же не помочь, если найдется средство? — Я так понимаю, что не один Стюрмир конунг хочет взять тебя в жены?

— Да, — осторожно ответила Альвборг. — Еще хотел Рагневальд… Да ты же знаешь! Ведь ты сочинил те стихи, которые он мне преподнес вместе с застежками!

— Ты знаешь? — В лице Сторвальда мелькнул проблеск удовольствия, оно потеплело и показалось Альвборг еще красивее.

— Конечно! — нежно ответила она и подвинулась ближе к Сторвальду. — Твои стихи узнаешь, как птицу узнаешь по полету. Все прочие скальды рядом с тобой — что курицы рядом с орлом.

Такие слова любую великаншу сделают прекрасной, как сама Фрейя. Сторвальд улыбнулся, приветливо глядя в сияющие глаза Альвборг, потянулся к ее лицу и поцеловал ее. С коротким вздохом она прижалась к нему и обхватила руками за шею: хоть что-то могло послужить ей утешением в несчастьях. Сторвальд обнял ее, но поверх ее головы глядел куда-то в стену, продолжая размышлять.

— Если бы ты спросила моего совета, госпожа, — неторопливо продолжал он, — то я бы посоветовал тебе рассказать обо всем Рагнвальду.

— О чем? — Альвборг подняла голову и взглянула ему в лицо. Сейчас ее мысли были достаточно далеки от Рагнвальда, и она хотела услышать что-нибудь не о Рагнвальде, а о любви.

— О том, что тебя принуждают выйти за Стюрмира конунга.

— Зачем? Он и так об этом узнает!

— А затем, что лучше ему узнать об этом от тебя. И не скрывай, что тебе совсем не нравится этот брак. Можешь даже намекнуть, что охотнее избрала бы другого… Ведь это правда?

— Да. — Альвборг снова улыбнулась в ответ на его многозначительную улыбку.

— И посмотрим, что тогда будет! — с намеком пообещал Сторвальд. — Что-то мне думается, что после этого тебе недолго придется тревожиться из-за этого брака…

Он подмигнул Альвборг, и она поняла, что он имеет в виду. На это ее сообразительности хватало. В уме Альвборг стрелой промелькнули неясные, но бурные видения, и в конце их не висела грозной тучей свадьба со Стюрмиром. А с Рагнвальдом… А уж с Рагнвальдом они как-нибудь разберутся! Родители и сами не очень-то хотели отдавать ее за Рагнвальда, Наследнику все равно, а сама она… Там видно будет! Лишь бы только Сторвальд оставался с ней! А теперь она верила, что он тоже этого хочет.

— Не зря же Рагнвальд подарил тебе те застежки и обещал насовершать еще множество подвигов! — весело напомнил Сторвальд, видя по ее прояснившемуся лицу, что она поняла его мысль. — Ему представится отличный случай. И он будет очень рад отбить тебя у Стюрмира, как отбил застежки!

Альвборг порывисто вскочила, бросилась к ларю, откинула крышку и вынула двух серебряных воронов, соединенных тремя узорными цепочками.

— Возьми! — Она сунула всю пригорошню звенящего серебра в руки Сторвальду и устремила на него нежный, горячий, благодарный и влекущий взор. — Мне его подарков не надо. Я дарю тебе их за хороший совет. Пусть боги помогут мне исполнить его!

Сторвальд улыбнулся и снова привлек ее к себе, сдвинул повязку с головы Альвборг и погрузил пальцы в блестящие волны золотых волос, приподнял ее лицо с блаженно опущенными веками и чуть приоткрытыми губами. Можно продать и купить стих как набор кеннингов и хендингов. Но любовь купить нельзя, и достается она тому, кто складывал стих, а не тому, кто за него заплатил. Сторвальд Скальд отлично знал об этом. И он не видел ничего странного в том, что предмет соперничества двух знатных и могущественных людей сам падает в руки ему, косящему на левый глаз потомку эльденландских троллих, который только и умеет, что складывать стихи. Зато как он умеет это делать!

Однажды ночью Хельга проснулась от холода. Еще в полусне она подумала, что просто прогорели дрова в очаге и угли гаснут — надо встать и подкинуть поленьев — но так не хочется вставать — под одеялом пока что неплохо, а потом еще кто-нибудь зазябнет… кто лежит поближе к очагу… Но тут же ее толкнуло такое нехорошее предчувствие, что она поспешно распахнула глаза во всю ширь и глянула в густую, непроницаемую тьму.

В девичье кто-то был. То есть кто-то посторонний и чужой, такой чужой, что от одного его присутствия захватывало дух. Волны холодного воздуха неровно колебались от неслышных движений какого-то существа. Невидимое в темноте, оно казалось огромным, как сама темнота. Упрямый сквозняк тянул и тянул, пронимал Хельгу даже под одеялом, ее пробрала сильная дрожь, внутри похолодело. Хотелось подтянуть колени к груди, сжаться в комочек, но страшно было пошевелиться, чтобы ЭТО не заметило живого движения.

Глаза Хельги привыкли к темноте, и теперь она различила крупную фигуру, что-то вроде человека или медведя. Пришелец неслышно скользил между лежанками, наклонялся то к одной из спящих женщин, то к другой. Шаг за шагом он приближался к Хельге. Она уже все поняла, но ледяной ужас не давал ей даже шевельнуться; как тогда, на заднем дворе, она понимала, что нужно скорее кричать изо всех сил, но не могла даже вздохнуть. Такое близкое присутствие мертвого гостя сковывало ледяной цепью, и маленькое человеческое существо дрожало, сознавая свою беспомощность и не в силах позвать на помощь. Мертвый Ауднир в доме! В самом доме, в последнем прибежище живых, которое они считали таким надежным!

И вдруг тишину девичьей прорезал пронзительный женский крик. Мертвец отшатнулся, налетел на соседнюю лежанку, покачнулся, упал, неловко взмахнув руками; истошно завопили женщины на той лежанке, которую он придавил своим каменным весом. Теперь уже и Хельга, опомнившись, вопила не своим голосом, и крики наполнили темный покой, так что он мигом показался мучительно тесным. Мертвец уже был на ногах, бестолково метался туда-сюда, и женщины кричали от ужаса, напряженно и отчаянно, в нелепой надежде, что сама сила их крика как-нибудь выбросит жуткого пришельца прочь.

Дверь дрогнула, через порог из гридницы внутрь девичьей почти упали, споткнувшись друг об друга, двое мужчин. Мертвец отшатнулся от двери, тяжело рухнул на пол; дом содрогнулся, раздался звук сильного воздушного хлопка… И сразу стало легче дышать. Женщины все еще кричали, но страшного гостя больше не было: он ушел в земляной пол. Ближайшая лежанка дрогнула, поскольку ее угол оказался над ямой, одна из женщин покатилась вниз и завопила, убежденная, что мертвец тянет ее за собой под землю; она цеплялась за одеяло и тащила за собой всю постель, соседки хватали ее и вопили тоже, хотя, казалось, громче уже невозможно…

Немало времени прошло, пока охрипшие женщины умолкли, а полуодетые мужчины уяснили, что произошло.

— Он ощупывал меня своими холодными руками! — истошно рыдала Гейсла, которой и принадлежала честь поднять переполох. — Своими ледяными руками! Я теперь умру! Я и так чуть не умерла!

— И меня! И меня! У него руки хуже ледышек! — вторили ей другие обитательницы девичьей, то кашляя, то плача от страха. — Я теперь не засну! Ни сегодня, и никогда!

Конечно, в эту ночь больше никто не спал. Оказалось, что мертвец не только взломал ворота усадьбы, но и выломал дверь сеней, на ночь заложенную тяжелым засовом. Как он сумел это сделать настолько бесшумно, что даже чуткий сон стариков не был нарушен — непонятно.

— Он ищет Вальгарда! — уверенно объяснил Хельги хёвдинг. — Он ищет своего убийцу! Потому и ощупывал всех, что хотел найти его и сломать ему шею!

— Но зачем он искал того берсерка в женском покое?

— Да разве он соображает? Мертвецы сильны, как великаны, и глупы, как треска! Еще бы — мозги-то все сгнили! Еще странно, что он догадался искать Вальгарда здесь, а не где-нибудь в Мелколесье!

— Вот уж не могу порадоваться, что он такой догадливый!

— Лучше бы он искал его в море!

— Может, в Мелколесье он тоже искал, только мы еще не знаем. И в других усадьбах.

— А вдруг он опять придет к нам?

Новость мгновенно облетела всю округу, и уже на следующую ночь в каждой усадьбе оставили дозорных, которым полагалось до рассвета поддерживать сильный огонь в очагах. Но все равно мало кто мог спать спокойно. Если даже в усадьбу хёвдинга мертвец является, как к себе домой, то как же может чувствовать себя в безопасности бонд или рыбак?

Передвигаться даже днем было страшно, но сидеть у себя дома среди дрожащих домочадцев было еще страшнее и тоскливее, поэтому именно сейчас жители Хравнефьорда зачастили по гостям. В любой усадьбе теперь собирались живущие вблизи бонды и рыбаки, и бояться всем вместе было не так уж и страшно. Конечно, пока видишь дневной свет.

Приезжал ли Торхалль Синица с десятью хирдманами к Атли и Кольфинне в усадьбу Северный Склон, приходил ли пешком Торд рыбак с корзиной свежей рыбы к Арнхейде хозяйке в Мелколесье, разговоры везде велись об одном и том же.

— Наш хёвдинг, конечно, доблестен и мудр, но пускать в дом того берсерка было не самым лучшим решением!

— Из-за него теперь нам всем нет покоя! Сначала духи, которых разбудила Трюмпа, теперь мертвец… Вальгард увел у него лошадь с припасами — там и было-то эйрира на полтора! — а теперь он наворовал по всем домам разного добра уже марок на десять!

— Да ну, ты скажешь! На десять!

— А то нет? У Тьодорма Шустрого он украл сыры из кладовки, у Блекнира стащил всю сушеную рыбу, у Хринга Тощего тогда целую корову уволок! Это он хочет возместить свои убытки!

— Это вполне понятно! Я бы на его месте тоже хотел! Вон, Кетиль отдал мне на зимний прокорм корову, а молока от нее что-то не видно[37]!

— Да ты так кормишь мою корову, что от нее остались шкура да рога! — обижался в ответ Кетиль. — Ты смотри — она у тебя сдохнет! Тогда будешь мне платить за нее! Я этого так не оставлю!

— Знаем мы тебя! — не сдавался и Торд. — Ты, видать, нарочно пристроил мне худую скотину, чтобы она подохла у меня, а ты потребуешь за нее денежки и будешь жить в свое удовольствие!

— Да ты никогда совести не имел! Отдавай мою корову, пока она и правда не подохла! И на другую зиму проси корову у троллей, если наши тебе нехороши!

Дело чуть не дошло до драки, так что самой Арнхейде хозяйке пришлось вмешаться и развести спорщиков по разным углам.

— Многовато мертвецов у нас развелось! — говорила она после этого в усадьбе Тингфельт, куда сама заехала узнать, нет ли чего новенького. — Ауднир и при жизни готов был корку изо рта вырвать, а теперь, когда жадность его довела до смерти, многие потянулись по его дорожке! Он их не трогал своими холодными руками, а все подхватили за ним припев! Нас это до добра не доведет! Ты, хёвдинг, подумай, что с этим делать!

Хельги хёвдинг не нуждался в таких советах, поскольку и без них день и ночь думал, как избавиться от мертвеца. Вся усадьба думала тоже, но пять десятков голов были так же мало способны решить эту загадку, как и одна.

— Говорят, что мертвеца надо сжечь, а пепел зарыть на перекрестке дорог! — припоминал Орре управитель.

— А еще высыпать в море! — не отставал от него Марульв Рукавица. — А сперва отрубить ему голову и приложить к заду, а иначе она прирастет обратно!

— А сначала позвать Греттира, чтобы он все это сделал! — ехидно добавила Атла. — Кто из вас, доблестные мужи, готов темной ночью схватиться с мертвецом? Чтобы луна вышла из-за облаков и он глянул на вас своими страшными глазами?

Мудрецы умолкали и отвечали только вздохами. В округе было немало мужчин, достаточно отважных и уверенных в простых житейских обстоятельствах. И Фроди Борода, и Бьёрн Валежник, и Ингъяльд, бывало, ходили на медведя, но при мысли о мертвеце спина покрывалась холодным потом и ни один не мог поручиться, что от взгляда мертвых глаз оружие не выпадет из рук.

Хельга переживала эти невеселые события сильнее других. В душе ее дул холодный ветер, и напрасно она куталась в накидку, стараясь согреться. Рядом с миром людей и миром Ворона вдруг возник третий — мир смерти, обоим первым родственный и обоим чужой. Грубо вломившись в границы, он рушил тот неверный покой, который Хельга с таким трудом строила, точно злая судьба ухмылялась мертвым ртом: не уйдешь! От меня не скроешься ни за спины родичей, ни за ветви и камни! Я все равно догоню и съем! Съем! Жмурясь от душевного усилия, Хельга гнала прочь тоскливое чувство обреченности, хотела верить, хотела вернуть ощущение всемогущества, обрести легкое дыхание полета, но страх мешал, тянул вниз.

Даже мысли о Даге окрасились той же тревогой. Появление мертвеца казалось дурным знаком, предвещающим еще более страшные беды. А какие? Что было для нее на свете дороже брата и какая беда могла уязвить ее сильнее, чем несчастье с ним? «Если бы Даг был здесь! — мысленно твердила Хельга, в ясный день бродя поблизости от усадьбы, поскольку отходить далеко ей не разрешали даже с провожатыми. — Если бы только Даг был здесь!» Тогда она была бы спокойна за него и гораздо спокойнее за себя. И где-то в глубине отдавалось: если бы он был здесь… И это «он» относилось уже не к Дагу…

— Позор! — однажды в сердцах бросил Равнир, когда домочадцы, потолковав все о том же, повздыхали и умолкли. — Десятки здоровых сильных мужчин сидят, жмутся к очагу и дрожат, как дети! Тьфу! Был бы здесь хотя бы Даг — может, мы все стали бы посмелее!

— Дагу сейчас самому нелегко! — сказала бабушка Мальгерд. — Мы все думаем о нем, вздыхаем и тем лишаем его сил. А надо не думать и не вздыхать. Надо что-то сделать. И если мы тут одолеем Ауднира, у Дага в земле слэттов прибавится сил. В мире нет ничего отдельного.

Женщины, челядь, хирдманы, сидящие вокруг очага, не сводили с нее глаз, точно слушали саму норну. И внимательнее всех была Хельга: мудрость бабушки указывала дорогу силам ее души.

— Все связано и все связаны! — тихо и ровно продолжала Мальгерд хозяйка. — Мы связаны с тем, о ком думаем, даже если он об этом не знает, и своими мыслями отнимаем силы или прибавляем ему сил. Мы должны что-то сделать, мы должны стать сильнее, и тогда Даг станет сильнее тоже.

— Я знаю, — выдохнула Хельга, едва лишь Мальгерд хозяйка замолчала. — Я знаю, кто нам поможет. Я найду…

Хельга смотрела вокруг, видела знакомые лица, знакомые до последней щелки стены, полки с посудой, котлы на потолочных балках, на камне возле очага старую миску из березового корня, где на краю виднелись следы зубов — это Равнир однажды поспорил с Сольвёр, что пронесет в зубах через весь дом миску, полную горячей каши. (Пронес, ничего.)

Да, Ворон прав: она слишком крепко привязана ко всему этому, каждый человек и каждая вещь здесь — продолжение ее самой. Но среди этих знакомых лиц и вещей ей невидимо мерещился еще один взгляд — взгляд Ворона. Если уж она так неразрывно связана с тем и с другим, но нужно попробовать, как тогда, с рунной палочкой Гудфриды, обратить силу Ворона на помощь человеческому миру.

— Мы готовы! — первым сказал Равнир, а за ним и другие закивали, мельком переглядываясь. — Но за такое дело надо взяться умело.

— Я знаю, у кого мы попросим совета! — ответила Хельга.

— Если ты имеешь в виду старую Трюмпу, то я бы не… — начала Троа.

— Нет! — Хельга мотнула головой. — Нам даст совет сам Один.

— Так это правда? — ахнула Сольвёр.

— Что?

— Что ты… Что ты умеешь разговаривать с Восточным Вороном? — несмело закончила Сольвёр и посмотрела на Хельгу отчасти виновато, будто заранее просила прощения, если неправа.

Хельга помолчала. Только сам Один и знает, каким путем люди все узнают друг о друге, но в конце концов те, с кем ты дышишь одним воздухом, знают о тебе все и никаким открытиям не удивятся.

— Это правда, — просто сказала Хельга. — Восточный Ворон слышит меня, а я слышу его. Он даст нам сил. Нужно только, чтобы мы решились. Ведь мы решились?

Она оглядела кухню, внезапно ставшую местом «домашнего тинга». Все сидели, и только она стояла возле очага, как конунг, призывающий своих воинов к походу. Маленький конунг в шерстяном платье, с двумя бронзовыми застежками на груди, волной темно-русых волос и чистыми, как весенняя вода, серо-голубыми глазами…

Вечером, когда небо посинело и стало одного цвета с морем, Хельга, закутанная в меховую накидку и с натянутым на самое лицо капюшоном, вышла за ворота усадьбы. Ауднира она совсем не боялась, зная, что уже находится под защитой. Ведь Ворон сказал: «Я всегда буду с тобой…»

На берегу она остановилась, глядя в сторону вершины фьорда. Море было синим, небо было синим, несколько вытянутых каменных островков между двумя берегами напоминали заснувших драконов. На горах лежал снег, а над горами поднимались облака, почти тех же очертаний, только белее, и казалось, что это не облака, а другие горы, только чуть подальше. Между двумя горами висела низкая, огромная, белая луна, совсем круглая, лишь чуть затененная плывущими мимо прозрачными серыми облаками. Весь мир спал зимним сном, и боги весны спали. Только жадный мертвец, обиженный при жизни, сидел над кучей награбленного добра и скалил зубы на луну, солнце умерших. И зоркая судьба, укутанная в синий плащ зимней мглы и серое покрывало облаков, единственная, кто не спит никогда, щурила глаза, прикидывая, чья дорога сегодня лежит вверх, а чья — вниз.

На опушке ельника возникла высокая темная фигура и торопливо направилась к Хельге. Силуэт Ворона был хорошо заметен на белом снегу и все же казался нездешним, выходящей не из леса, в который можно войти любому, а из неведомых глубин, и ветер шевелил края широкого черного плаща, точно крылья.

Хельга сделала несколько шагов к нему. На большее у нее не было сил, она слишком устала в ожидании этой встречи. Ворон взял обе ее руки и прижал к груди; Хельга прильнула к нему, уже радуясь тем событиям, которые доставили им причину свидеться. Она хотела сказать, что поняла его правоту, что больше не просит взять ее с собой, а просит помощи тем людям, среди которых живет… А еще что она счастлива увидеть его, счастлива несмотря ни на что. Да только зачем говорить — он все знает. Ворон прижался губами к ее лбу, его поцелуй показался Хельге очень горячим, но она не удивлялась, откуда дух скал и деревьев взял теплоту человеческой крови. Она сама дала ему ее.

Тесно прижавшись друг к другу, они стояли на тонкой сумеречной грани миров и были в эти мгновения сильнее людей и богов. И счастливее.

— Так значит, вы все вместе хотите стать чем-то вроде Греттира? — шепнул наконец Ворон, показывая, что знает, зачем она пришла.

— Но ведь мы можем это сделать? — отозвалась Хельга, и не было сейчас такого дела, на которое она сочла бы себя неспособной. Сама отважная воительница богиня Скади не сравнилась бы с ней!

— Да, — ласково шепнул Ворон. — Люди могут многое, когда верят. Ты веришь, и ты — их вера. С тобой они могут все, и неважно, что среди вас нет Греттира. Мы — живые, а живое всегда одолеет мертвое. После зимы обязательно бывает весна. Это закон, так боги устроили мир. Не зря говорят: много маленьких ручьев делают большую реку.

Закрыв глаза, Хельга вслушивалась в его теплый шепот и уже не различала слов, но вокруг нее и внутри нее сплетался плеск неисчислимого множества ручьев, проснувшихся, оживших, дружно и радостно ломающих мертвые оковы льда. Много маленьких ручьев раньше или позже непременно сложатся в могучую реку весны. Так боги устроили мир, вложив во все живое стремление к жизни.

Следующий день прошел в лихорадочных приготовлениях и суетливой беготне между усадьбами и дворами, а потом началось то, что Равнир назвал «великой охотой на мертвеца». Вскоре после полудня, когда свет зимнего дня уже немного притих, но до сумерек было еще далеко, к кургану Ауднира, где на вершине чернело зловещее, хорошо заметное в белизне снега отверстие, с двух сторон приблизились два человека — мужчина и женщина. Женщина была Альфрида из усадьбы Лаберг, известная лекарка и ворожея, а мужчина — Ингъяльд из усадьбы Тингфельт.

— Привет тебе, добрый человек! — протяжно закричала Альфрида, остановившись так, чтобы курган был между нею и Ингъяльдом. — Не слышно ли у вас чего новенького?

— Привет и тебе, женщина! — во весь голос отозвался Ингъяльд, приложив ладони ко рту. — Есть у нас одна новость. Наверное, вы еще не слышали, что Вальгард Певец вернулся?

— Какой-такой Вальгард? — громко удивилась Альфрида. — Уж не тот ли, что отнимал добро у знатных людей?

— Тот самый! — ответил Ингъяльд. — Он сейчас у нас, в усадьбе Тингфельт, и пробудет до завтрашнего дня.

— Это добрая весть! — прокричала Альфрида. — Многих в округе она обрадует!

Мужчина и женщина разошлись, часто оглядываясь и бросая внимательные взгляды на молчащий курган.

Прошло не так уж много времени, когда со стороны моря показалось двое рыбаков. У обоих за плечами были корзины с плоской стороной к спине, у одного в руках топор, у другого — копье с широким старым наконечником.

— А говорят, что Вальгард Певец пришел нарочно для того, чтобы сразиться с мертвецом! — преувеличенно громко рассказывал соседу Торд рыбак. — Он говорит, что, дескать, если одного раза оказалось мало, то он убьет его еще раз!

— Конечно, кто же об этом не знает! — оживленно поддерживал Блекнир, изо всех сил сжимая рукоять топора и стараясь, чтобы голос не дрожал. — Он на всех усадьбах говорит, что, мол, этого тухлого дохляка он не боится и разделается с ним, как с селедкой! Только пусть, говорит, он мне покажется, а там уж я дам его глупым глазам полюбоваться собственным задом!

— Ха-ха! — не слишком живо, но зато громко отозвался Торд.

Выполнив это дело, оба рыбака со всех ног пустились восвояси. Курган настороженно и мрачно смотрел им вслед черным глазом на вершине.

Ближе к вечеру, когда небо начало синеть, появился и сам «Вальгард». На самом деле это был Тран бонд, отчасти похожий на Вальгарда высоким ростом, небольшой головой, длинными руками и ногами. Для довершения сходства на него напялили сразу три меховые накидки, да еще на плечи наложили и намотали тряпок, чтобы сделать их пошире ровно вдвое, чем было. На голову Трану надели шлем, прикрывающий лицо, а у Бьёрна Валежника нашелся почти такой же щит, какой был у Вальгарда — красный, с большим железным умбоном и железной полосой по краю. За собой «Вальгард» вел лошадь такой же масти, как и та, с которой все началось, и по бокам у нее висели мешки с зерном. Гордо выпрямившись и выпятив грудь, изнемогая под душными мехами и под непривычной тяжестью вооружения, он прошагал мимо кургана в направлении усадьбы Тингфельт. Позади него, шагах в ста, тремя маленькими отрядами двигалось человек тридцать хирдманов, в основном из Тингфельта, но был кое-кто из Лаберга, из Северного Склона, и даже Арнхейда из Мелколесья дала троих. Это делалось на тот случай, если мертвец так разъярится при виде своего противника, что выскочит и бросится на него прямо сейчас. Но Ауднир побоялся дневного света и не вышел.

Теперь оставалось ждать ночи.

Как и предполагалось, Ауднир в кургане отлично видел и слышал все, что для него предназначалось. Едва сгустилась синева в воздухе и меж облаков проглянула луна, как над гребнем холма показалась высокая, тяжелая, неуклюжая фигура.

— Ауднир идет! Ауднир идет! — закричали во дворе Тингфельта. — Прячьтесь скорее! Ауднир идет!

Мгновенно двор вымер. В суете даже позабыли закрыть ворота, так что мертвец беспрепятственно прошел знакомой дорогой к самому дому.

— Наконец-то ты пришел, старый дохляк! — рявкнул изнутри густой голос. — Это я, Вальгард Певец! Давно я тебя поджидаю, дохлая крыса! Что, не сразу набрался храбрости выползти из своей вонючей норы! Пригрелся там на куче навоза! Ну, иди сюда!

— Выйди-ка сам сюда! — ответил Ауднир, и все, кто из-за дверей слышал его, похолодели — так ужасен показался смутно знакомый, но сильно изменившийся голос: глухой, невыразительный, мертвый. Ауднир, которого здесь при жизни знали решительно все, стал совсем другим существом, и потому наводил жуть гораздо большую, чем совсем чужое чудовище.

— Посмотрим, так ли ты смел на деле! — продолжал он. — Иди сюда, я переломаю тебе все кости! И больше ты не будешь отнимать добро у людей! Где моя лошадь? Отдай мою лошадь, мерзавец!

— Твоя лошадь здесь у меня! — ответил из дома Фроди Борода, у которого голос был немного похож на голос Вальгарда. — Я держу ее к себе поближе, чтобы ты мог сразу ее взять, когда переломаешь мне кости. Ну, иди же сюда! Или коленки ослабли? Немного же стоит твоя сила, если тебя остановит такая хлипкая дверь!

Снаружи послышался шорох, потом дверь содрогнулась от сильного толчка. Хельга вцепилась в руку Равнира: как ни были они уверены, что хорошо приготовились к встрече, первый приступ мертвого гостя всех наполнил ужасом. Равнир, не сводя глаз с двери и напряженно вслушиваясь, отталкивал ее руку, чтобы она не помешала ему в самый важный миг. Сидела бы в девичьей, со всеми!

Но, однако, сегодня дверь оказалась гораздо прочнее, чем в прошлый раз. С внутренней стороны и сама дверь, и косяки были сверху донизу расписаны цепочками рун «йоль» и «бьёрг», которые обеспечивают всему живому надежную защиту богов Асгарда. Рукам мертвеца не хватало силы, чтобы выломать ее. Потянувшись, он толкнул мерзлый дерн на крыше над дверью, потом принюхался. Откуда-то снизу тянуло теплым живым духом. Мертвец встал на колени: возле его ног в двери оказалось выпилено отверстие. Не слишком широкое, но если поднатужиться…

— Струсил, тухлая треска! — хохотал в доме ненавистный берсерк. — Так же плачешь от страха, как на поединке! Опять намочил штаны! Отсюда чую, как воняет!

Из темного неба долетел резкий, насмешливый крик ворона. Рыча от ярости, Ауднир лег на крыльцо и просунул голову в отверстие.

Тут же на голову его упал большой кусок кожи, не давая мертвым глазам взглянуть. Откуда-то сверху раздался резкий свист, и в тот же миг на тело мертвеца, оставшееся снаружи, свалилась широкая рыболовная сеть. Почуяв подвох, Ауднир взревел и рванулся назад, но каждое его движение лишь больше запутывало его в сеть. Под мощными движениями мертвеца сеть трещала, но вокруг слышался топот множества ног, визги и вопли, и новые сети, невесть откуда взявшиеся, падали на него одна за другой. Из дверей всех построек бежали челядь и соседи, кучками по четыре-пять человек, и несли растянутые сети. И у каждой на камнях, служивших грузилами, была начертана ясеневым углем руна «торн», похожая на острый топорик с длинной рукоятью. Руна Тора, Грозы Великанов, победителя всяческой нечисти.

Повизгивая от жути и возбуждения, подбадривая себя криками, обмирая и восхищаясь своей смелостью, рыбаки и бонды подтаскивали сети и накрывали бьющегося на крыльце Ауднира.

— Подпирай! Навались! — вопил Орре. Мужчины старались кольями прижать мертвеца к месту; несколько кольев он обломал, но все же ему не давали отползти от двери.

— Давай! Давай! Он готов! Скорее! — неистово визжала Хельга.

Сени осветились огнями, быстро внесенными из-за дверей других покоев. Ауднир так бился и метался, зажатый в отверстии двери, что Ингъяльд и Равнир, стоящие с двух сторон от двери с секирами наготове, не знали, как попасть ему по шее.

— Скорее, скорее! Бей! Руби! Руби ему голову! — вопили служанки, хирдманы, сам Хельги хёвдинг.

Ингъяльд взмахнул секирой и ударил, но мертвец, как почуяв, дернул голову назад, и секира только вошла краем в череп. Ауднир выл и ревел таким дурным голосом, что закладывало уши и судорога сдавливала горло; женщины бежали прочь, сжимая головы руками. Край секиры сдвинул кусок кожи с головы мертвеца, мутный и дикий взгляд блеснул в свете факела, и синее пламя плеснуло по стене сеней, опалило развешанную сбрую и веревки. Хельга хрипло и отрывисто визжала не помня себя: или они сей же миг одолеют его, или он одолеет их! Мир дрожал и звенел, как ледяной, отчаяние рождало невиданные силы. Ингъяльд рубанул еще раз и отрубил мертвецу половину головы. Грязная волна крови и мозга плеснула ему на сапоги, вой взвился на какую-то немыслимую высоту, и тогда Равнир наискось, как дерево под корень, рубанул вплотную к двери. Раздался мерзкий хруст, и его можно было расслышать, потому что мертвец умолк.

— Все, готово! Теперь скорее тащите! — распоряжался дрожащим голосом Ингъяльд, размахивая секирой и не зная, куда ее девать. — Открывайте дверь. Да осторожнее! Гейр, не наступи! Не наступайте на лужу!

Наступать на кровь мертвеца и так никто не хотел, но образовалась давка: одни хотели помочь, другие просто посмотреть. Открыть дверь удалось не сразу, потому что ее подпирало снаружи тело мертвеца, тяжелое, как валун величиной с хорошего борова. Оно было так плотно замотано в рыбачьи сети, что напоминало осиное гнездо. Вокруг валялись камни и колья, в двух шагах бурлила возбужденная толпа.

— Оттащите его от двери! — кричал Равнир людям во дворе. — А то мы не выйдем! Да не бойтесь, уже все! Он уже не укусит!

Куски Ауднировой головы железной лопаткой собрали в кожаный мешок и вслед за телом поволокли к заранее приготовленному костру. Чуть ли не сорок человек разом впряглось в этот груз, но от сознания победы силы удвоились, люди еще не одолели дрожи, но уже смеялись и оглашали ночной воздух торжествующими криками.

Альфрида высекла огонь, бормоча заклинание, тело прямо в сетях и голову в мешке положили на кучу дубовых дров и каждый, кто так или иначе участвовал в охоте, посчитал своим долгом бросить можжевеловую ветку в костер.

Огромное пламя взвилось почти до неба, далеко отогнав тьму. Вокруг костра бродило и металось не меньше сотни факелов, люди громко кричали, хвалили и поздравляли друг друга. Глухая зимняя ночь каким-то чудом превратилась в праздник Середины Лета, когда в самую короткую и светлую в году ночь никто не спит, когда жгут высокие костры, поют и пляшут с факелами. Неугомонный Равнир уже подхватил Сольвёр и Скветту и кружился с ними возле огня, изображая весенний танец.

— Я знала, что так будет! Так будет! — кричала охрипшая и счастливая Хельга, прыгая возле костра. Люди обнимали ее, благодаря за то, что она все это придумала и вдохнула в них смелость.

А Хельга, пока кто-то пожимал ей руки, то и дело оглядывалась и видела позади, совсем рядом, за гранью света от костра и тьмы зимней ночи, высокую, худощавую и сильную фигуру. Кутаясь в широкий плащ, дух побережья смотрел на людское ликование, и в его черных глазах блестела живая человеческая радость. Хельгу тянуло побежать туда и обнять его, но она знала — Ворон и так с ними.

— Если бы Даг был здесь! — приговаривали вокруг. — Если бы он нас видел, как бы он нами гордился! Ничего! — Когда он вернется, мы все ему расскажем! И он узнает, что не всех героев забрал с собой! Ха-ха!

Когда костер догорел, пепел собрали в кожаный мешок и торжественно высыпали с высокого обрыва в море. Туда же бросили мешок, замотав в него камень, и железную лопаточку. И, как говорили в Хравнефьорде, с тех пор не слышно, чтобы Ауднир у кого-нибудь что-нибудь украл.

Даг проснулся от того, что мимо его лежанки кто-то прошел скорым и легким шагом. Он лежал с краю, и ветерок от движения тронул волосы. В просторном и темном покое, полном дыханием и разнообразным посапыванием спящих хирдманов, кто-то шевелился, а из неприкрытой двери в сени доносились приглушенные, полуразборчивые голоса.

— Надо будить конунга… Да ну, мало ли что у них… Какое там — у них! Это уже у нас! Буди! А то поздно будет. Да и остальных… Я давно говорил…

Даг выскочил из-под одеяла и принялся торопливо одеваться наощупь. На пороге встал Оттар Горбатый с поднятым факелом; еще прежде, чем он открыл рот, хирдманы зашевелились, стали поднимать головы, морщась и щурясь, ладонями прикрывая глаза от света.

— Конунг! — позвал Оттар. — Что-то неладное! К нам идет какой-то отряд…

— Какой отряд? — хрипло со сна, но решительно, без следа растерянности, спросил Стюрмир конунг. Его лежанка была в самом дальнем углу, куда не доставал свет факела, и только пятно полуседой головы смутно белело в темноте.

— Непонятно! — крикнул из сеней еще один хирдман. — Идут от усадьбы конунга… Я на двор выходил и услышал. Будут здесь вот-вот.

— Закрыть ворота! — сразу приказал конунг и вскочил, разворачивая вынутое из-под изголовья платье. — Всем подниматься!

Ворота уже были закрыты, и воинам не требовалось много времени на сборы. К тому мгновению, когда тяжелые створки сотряс первый удар, обе дружины — Стюрмира конунга и Дага — уже были на ногах и готовы к бою.

— Эй! Стюрмир, зовущий себя конунгом квиттов, ты слышишь меня? — прозвучал из-за ворот громкий самоуверенный голос, который не так давно распевал на пиру песни в честь «Отца Отважных», «клена копий» и «липы льна».

— Я Стюрмир конунг, и никто из живущих не называет себя конунгом квиттов с большим правом! — крикнул Стюрмир в ответ, подойдя к самым воротам. — А ты кто такой, чтобы сомневаться в этом? — спросил он, хотя и сам узнал своего соперника.

— Я — Рагнвальд сын Торлейва, по прозвищу Наковальня! — прозвучал горделивый ответ. — И вот что я тебе скажу, Стюрмир, зовущий себя конунгом квиттов. Если ты конунг Квиттинга — то отправляйся к себе на Квиттинг. Здесь, в земле слэттов, тебе нечего делать! Твой корабль готов! Открывай ворота, и мы проводим тебя на твоего «Рогатого Пса». А перед этим ты принесешь клятву, что не станешь требовать себе в жены дочь Хильмира конунга и не станешь даже мечтать о какой-нибудь помощи для себя.

— Твоя голова глупее той наковальни! — рявкнул оскорбленный Стюрмир конунг и схватился за меч. — Кто ты такой, чтобы ставить мне условия!

— Посмотрим, чья голова глупа! — прокричал Рагнвальд. Первый же грубый ответ Стюрмира выпустил наружу то озлобление, которое Рагнвальд давно накопил против чужака, и он заорал, уже не пытаясь даже для вида хранить невозмутимость: — Если ты не сделаешь этого, то вовсе не выйдешь из твоей Волчьей Норы! Мы спалим тебя, так лисицу! Трус! Рохля! Сонный лентяй! Это говорю тебе я, Рагнвальд сын Торлейва! Ты уже убедился, что я никогда не отступаю!

— Так и ты убедишься, что я не отступаю! — закричал в ответ Стюрмир. И более сдержанного человека вывело бы из себя столько оскорблений, да еще выслушанных при дружине, а Стюрмир кипел негодованием настолько, что готов был головой вперед броситься на ворота. — Давай померяемся силой в честном бою! Хвастливый болван! Больше тебе никого поносить не придется!

Он шагнул к воротам, рванул засов; хирдманы сделали движение, будто хотели его удержать, но не посмели. Однако, когда засов упал, ворота не поддались: они были подперты чем-то снаружи.

— Тебе слишком много чести — погибать в честном бою! — крикнул из-за ворот Рагнвальд. Отделенный лишь толстой доской, он был так близко, что без преграды его можно было бы достать лезвием меча, и все же Стюрмир не мог до него добраться. — Подлый попрошайка! Я назвал тебе условия, и тебе придется выбрать из них. Или ты даешь мне те клятвы, что я сказал, и убираешься восвояси, или ты сгоришь со всеми своими рабами! Это как раз то, чего вы заслуживаете!

Стюрмир конунг в ярости выхватил секиру и с размаху рубанул воротные створки. Такого оскорбления он не мог перенести: ему, конунгу, отмеченному сединой и славой, предлагают сдаться и уехать опозоренным!

— Руби! — хрипло и отрывисто кричал он. — Руби! Мы выйдем отсюда! Выйдем и посчитаемся с этим наглецом!

Хирдманы взялись за секиры и сообща налегли на ворота. Трещало дерево, лезвия звякали о железные полосы, которыми были окованы толстые доски. Ворота отплевывались колючей щепой, но стояли прочно. Надежность усадьбы, бывшая таким преимуществом, превратила ее в западню.

Люди Рагнвальда быстро поняли, какой ответ им дан. Впрочем, другого никто и не ждал. Снаружи слышался шум, возня, а потом над стеной вдруг ярко полыхнуло пламя. Рагнвальда велел прихватить с собой солому и смолу. Через бревенчатую стену двора полетели пылающие головни, целые поленья. Потянуло густым дымом, запахом горящей смолы. В щелях изрубленных ворот полыхнуло пламенем. Прикрывая руками опаленные лица, квитты с криками отшатнулись.

Даг отскочил тоже, сжимая секиру. Рубить было больше невозможно — стремительно разгоравшийся огонь не подпускал к воротам. Бестолково топчась на месте, Даг огляделся. Мысль его лихорадочно искала выход. Огонь не дает квиттам проложить широкую дорогу на волю, а если они этого не сделают, их положение безнадежно: раньше или позже слэтты сумеют поджечь все дворовые постройки, оставаться здесь станет невозможно, а всякого, кто попытается выскочить, встретят мечи и копья слэттов. Горящие, ослепленные люди будут выскакивать из усадьбы прямо на клинки. И будут перебиты все до единого, не сумев даже прихватить с собой кого-то из врагов. В том самом месте, куда приплыли по своей воле в надежде на помощь!

— Рубите стену! — распоряжался Стюрмир конунг, и его лицо в свете пламени горящих ворот выглядело диким, яростным, страшным. Он не тратил времени на раздумья, ему нужно было действовать, биться! — Рубите стену, все рубите! — кричал он, широко размахивая секирой. — Мы прорвемся! Ищите бревно! Высадим из стены пару бревен! Тюр и Глейпнир!

Голоса квиттов подхватили боевой клич, и Даг кинулся рубить вместе со всеми, не задумываясь, куда же они «прорвутся». Уверенная, яростная сила конунга толкала вперед, наполняла слепой и горячей жаждой битвы, а там будь что будет! Все в нем кипело от дикого возбуждения, чем-то похожего на нетерпение: он сознавал, что погибнет, если не отдаст ради спасения все силы, и стремился отдать их как можно скорее и полнее. Ему хотелось сделать как можно больше, взять на себя самое трудное, кого-то спасти… да ладно, хотя бы с честью выдержать свою долю, чтобы не стыдно было глядеть в глаза отцу — если действительно прорвутся, или Одину — если нет.

Сильный, трепещущий под ветром гул пламени, треск дерева, беспорядочные выкрики, метание огненного света и резких теней, порывы жара и холода зимней ночи кружили голову, томили ощущением сна. Даг неистово рубил, не замечая, кто вокруг, и бревно уже шаталось, но тут огонь снаружи поднялся по стене и вдруг порывом, как жадный драконий язык, лизнул воздух над головой. Измочаленное бревно запылало, как пучок соломы, у Дага затрещали волосы на голове, дыхание перехватило. Кашляя, он отскочил, захлопал себя ладонями по волосам. Из пламенеющей щели, им же самим вырубленной, вылетело копье, ударило потоком раскаленного ветра. Рядом кто-то хрипло вскрикнул.

— А ну пустите-ка меня! — прогудел позади низкий голос, и к стене, раздвигая хирдманов, протиснулся Вальгард.

Берсерк держал в одной руке свою секиру, а в другой — огромный красный щит. Дагу мельком вспомнился тот день на Седловой горе, когда Вальгард вот так же, щитом вперед, выводил их из леса взбесившихся духов. Сейчас это казалось ненастоящим, как придуманное. Мелькнуло в памяти лицо Хельги, и Даг чуть не зажмурился от отчаяния. Какая-то неудержимая река стремительно уносила его прочь от нее, грозя разлучить навеки.

— Да куда ты со щитом — не видишь? — Кто-то указывал Вальгарду на стену, которая лучше щита закрывала врагов от их оружия.

Но Вальгард, никого не слушая, встал со щитом прямо напротив горящих ворот и гулко запел:

Не слишком складная, безо всяких правил сложенная — какие уж тут правила! — эта песня звучала беспорядочно и дико, но сам голос Вальгарда придавал ей такую силу, что волосы шевелились от жути. Рев огня, гул ветра, треск дерева и жадный звон железа вплетались в песню, то заглушая ее, то снова пропуская вперед, точно голос Вальгарда ломился через лес, через горы, через бури, врастая в шум стихий и черпая из него силу. Смысла разобрать было трудно, ухо с трудом выхватывало отдельные слова, но у каждого из слышавших песню вдруг прибавилось сил. Это вихревой огненный поток подхватывал и нес на драконьих крыльях, дарил ощущение бессмертности, неуязвимости — давал то, что составляет основу силы берсерка. Берсерк, как зверь, не знает о том, что смертен.

— Вот это песня так песня! — прокричал кто-то над ухом у Дага, и он почти с ужасом узнал Сторвальда. — Нескладно, зато вовремя и по делу!

Вечером Сторвальд пришел ночевать в Волчьи Столбы (мудро рассудив, что после продолжительного свидания с Альвборг ему лучше не мозолить глаза конунгу и, главное, Наследнику), когда уже почти все спали, и Даг не видел его.

— Как ты сюда попал? — прокричал он, нагнувшись к самому уху Сторвальда.

Эльденландец махнул рукой: дескать, теперь это не важно. Интереснее, как отсюда выбраться! Вид у него был странный: не яростный и не испуганный, а отстраненно-любопытный. Левый глаз косил заметно сильнее обычного, и казалось, что Сторвальд пытается смотреть в несколько сторон одновременно.

— Кому здесь и быть, как не мне! — крикнул Сторвальд, горько смеясь над самим собой и собственной хитростью. Вот уж верно: кто роет могилу другому, ложится в нее сам! Да, Рагнвальд Наковальня вознегодовал, узнав, что прекрасная Альвборг хочет замуж не за Стюрмира конунга, и решил действовать. Но Сторвальд недооценил решительность и прямоту его нрава. Вместо того чтобы собрать тинг и потребовать от конунга переменить решение, Рагнвальд попросту решил опозорить противника и изгнать. А поскольку тот заведомо не согласится, то попросту сжечь!

— Вперед, квитты! — ревел Вальгард. — Их оружие не тронет нас! Вперед! Сила Отца Побед с нами!

Квитты разом закричали и устремились вперед, туда, где черные, охваченные пламенем бревна ограды уже падали, открывая проход наружу. Огненные отблески играли и метались на клинках и лезвиях, ждущих за стеной пламени.

Хеймир Наследник был вытащен из постели самым неожиданным и решительным образом.

— Хеймир! Хеймир! Проснись! — Чьи-то руки бешено колотили в дверь, и Наследник узнал голос сестры, тревожно ломкий и полный неподдельного испуга. Это так не походило на ее обычное, величавое и задорное разом поведение, что Наследник слетел с лежанки и кинулся к двери, путаясь в одеяле. К счастью, спальный покойчик был, как и все такого рода пристройки, шириной в два шага, и бежать далеко ему не пришлось.

— Что такое? Альвборг! — крикнул Хеймир, толкнув наружу дверь и едва не ударив сестру. Позади нее, в гриднице и в кухне, двигались огни факелов, раздавались тревожные голоса.

— Хеймир! — Альвборг вцепилась в руку брата и бешено затрясла ее. Она была в одной длинной рубахе, золотые волосы осыпали всю ее фигуру, закрывали лицо, мешали смотреть, и она суетливо и отчаянно откидывала их свободной рукой. Лицо ее было искажено нервной судорогой, которая грозила вот-вот перейти в плач. — Это Рагнвальд! Это он! Это он все придумал! — беспорядочно вопила Альвборг. — Хеймир! Сделай что-нибудь! Спаси его!

— Что? Кого? От кого? — Наследник отчаянно хмурился и моргал, пытаясь как можно скорее сообразить, отводил от глаз пряди распущенный волос, спускавшихся ниже плеч.

— Возле Волчьих Столбов неспокойно! — вместо сестры ответил ему один из старших хирдманов дружины, Оддлауг, появившийся за спиной Альвборг. Он был полуодет, но держал в руке секиру. — Там огонь. Мы думали, пожар, но непохоже. Огонь снаружи, у ворот.

— Он хочет их сжечь, хочет сжечь! — твердила Альвборг, не выпуская руки Наследника и стиснув ее с такой силой, что ему стало больно. — Это он! Он сказал, что так этого не оставит! Сказал, что я не выйду за Стюрмира, если не хочу! Но я же не знала, что он тоже пойдет туда ночевать! Спаси его, Хеймир, спаси! Пусть они все сгорят синим пламенем, но только не он!

— Ты бы оделся, Наследник, — посоветовал Оддлауг. — Наверное, придется идти…

Хеймир взял у него факел, с силой оторвал от себя пальцы Альвборг и скрылся за дверью спального покойчика. Он не древний берсерк, чтобы идти в битву голым.

Едва лишь кто-то из хирдманов заметил в ночной темноте яркое пламя возле Волчьих Столбов, как весть разлетелась по усадьбе конунга и по всему дому заметались люди: перепуганные женщины, мужчины без рубах, но с оружием. Где-то рядом плакала маленькая Сванхильд, рабыни причитали. Усадьба полна была криков, хирдманы быстро готовились действовать. Если будет такой приказ.

Через несколько мгновений Наследник уже вышел в гридницу, на ходу затягивая пояс с мечом поверх своей знаменитой накидки из белого медвежьего меха. На его лице уже не было и следа сонливости, волосы были приглажены и связаны в хвост, глаза раскрылись и смотрели собранно, с острым и решительным блеском.

С его появлением все сразу успокоились: у усадьбы появилась голова, которая больше не позволит метаться и выдумывать глупости. Альвборг заламывала руки и неразборчиво умоляла о чем-то; Хвита ( появившаяся почему-то не из женского покоя, а из той же двери, что и Наследник, но кто в подобной суматохе обратит внимание на рабыню?) набросила ей на плечи плащ, но она не замечала этого, и плащ уже дважды падал на пол.

— Два отряда. Ингвар и Фарульв. Двадцать человек дома. Арнфинн и Оддлауг. — Наследник быстро находил среди хирдманов нужное лицо, и каждый, кого касались распоряжения, мгновенно исчезал. — Факелы. Стейнгельд — будить все окрестные усадьбы.

— Не хочешь взять твой новый щит? — Фридгейр кивнул на столб возле сидения, с которого сияла красная луна.

— Я ни с кем не собираюсь воевать! — резко и зло ответил Наследник и тут же стиснул зубы, точно пожалел о проявленном чувстве. — Конунгу передайте, — он глянул в сторону отцовского покоя, — пусть не тревожится. Я все улажу.

Суматоха в доме быстро стихала, сменяясь осмысленной и спорой деятельностью. Два отряда строились на широком дворе. Наследник обернулся к рыдающей сестре.

— Иди к себе! — жестко приказал он. — Ничего ему не будет. Выживет. Я не дам сжечь гостя у меня под самым носом.

— Ищи его! — кричала Альвборг, торопливо следуя через дом за стремительно идущим братом. — Найди его живым, слышишь! Если он умрет, я тоже умру! Найди его живым, Хеймир!

— Молчи! — обернувшись, Наследник впервые в жизни повысил голос на сестру. Внезапно все несообразности ее сбивчивых речей нашли в его мыслях свое объяснение, и он понял, что она беспокоится вовсе не о Стюрмире конунге. Не хватало еще, чтобы о том же догадалась вся усадьба! — Он будет жив, я позабочусь, — пообещал Хеймир. — Иди к себе. Займись ребенком. Слышишь, что я сказал?

Стиснув запястье Альвборг, Хеймир сильно тряхнул ее руку, свирепо глянул сестре в глаза. Альвборг ахнула сквозь слезы: такого напряженного и яростного взгляда она не видела у брата за все двадцать пять лет его жизни.

Быстро, почти бегом, Хеймир Наследник шел впереди своей дружины к Волчьим Столбам. Широко и высоко бушующее пламя указывало путь. Чем ближе они подходили, тем яснее слышался шум, звон и грохот железа, треск дерева, гул пламени, человеческие крики. В воротах ближайших усадеб и дворов уже мелькали огни факелов: Эльвенэс проснулся. В мыслях Хеймира металось сразу множество обрывочных соображений. О бесчестье дому Хильмира конунга, если он позволит сжечь человека, которого уже несколько месяцев принимает у себя в гостях. О сестре, которая так некстати обнаружила свою склонность к эльденландцу. Будучи человеком умным и во всех отношениях взрослым, Хеймир отлично понимал отношения сестры и Сторвальда, а понятное трудно осуждать. Пусть бы забавлялась, но не так, чтобы об этом знал весь Эльвенэс! Иначе едва ли кто захочет взять ее в жены. О Стюрмире, который наверняка сам во всем виноват. Тот, кто хочет найти дружбу и поддержку, не ведет себя в гостях, как завоеватель! Наследник чувствовал резкую досаду на проклятого квитта, который уже несколько месяцев не дает ему покоя. То мири его с кем-то, то утешай обиженных им, то уверяй его самого, что никто не хотел его обидеть! И в благодарность получай грубость под видом прямоты: вы, дескать, торгаши и трусы, а я герой! А в будущем, в виде продолжения всех этих радостей, ожидай тяжелой и почти не нужной войны!

На миг Хеймир поддался слабости и пожелал опоздать на помощь. Если Стюрмир сгорит, то об участии слэттов в войне больше никто не подумает, а молодой Вильмунд конунг сможет спать спокойно, пока его не разбудят фьялли… Но Стюрмир не сгорит, потому что его смерть здесь и сейчас опозорит Хильмира конунга, а вот этого его сын не допустит. Кто это забавляется? В самом деле Рагнвальд? На него это похоже!

Хеймир Наследник злобно глянул на пламенное облако, окутавшее усадьбу Волчьи Столбы. Стюрмир конунг отныне возненавидит всех слэттов и никому не будет благодарен за свое спасение. Таким образом, Хеймиру предстояло посылать своих собственных, тщательно отобранных и выученных людей в огонь ради спасения нелюбимого им человека, которое не принесет ему никакой пользы. Но сделать это необходимо, потому что иначе он не сможет себя уважать. А Хеймир сын Хильмира считал право уважать себя самым главным богатством достойного человека.

— Тюр и Глейпнир! Вперед, квитты! С вами ваш конунг! С нами Тюр! — ревел где-то впереди Стюрмир конунг, и его голос пробивался сквозь гул пламени, как призыв из самой Валхаллы.

Как и подобает вожаку, с самого начала Стюрмир конунг вырвался вперед. Едва лишь из стены удалось вытолкнуть несколько бревен и образовался проход, достаточный для одного человека, как Метельный Великан с занесенной секирой устремился было туда. Но чья-то рука отбросила его, и это была рука настоящего великана — Вальгарда Певца. Берсерк, обеими руками держа над головой свою секиру на длинной рукояти, пролетел меж двумя стоячими волнами огня и с размаху опустил оружие; послышались резкие крики ужаса и боли. В проломе сверкали клинки, но могучая фигура Вальгарда, слепленная из тьмы и огня, без задержки то опускала, то поднимала секиру, и шаг за шагом огненный великан отходил от пролома вперед, освобождая дорогу остальным. Следом шел Стюрмир конунг, охраняемый с боков хирдманами, за ним другие.

Но первый и самый сильный удар принимал на себя Вальгард. При виде него слэтты сначала отшатывались в ужасе, потом, опомнившись, пытались его достать, но ни копья, ни клинки не причиняли берсерку вреда. Его секира, как гудящий стальной ураган, сметала любое оружие, едва лишь оно приближалось; тот, кто не успевал отскочить от него на своих ногах, тут же падал, чтобы больше не подняться.

Даг шел примерно в середине строя. Первое воодушевление прорыва уже схлынула, врагов было слишком много. Вокруг плотным строем сверкали клинки слэттов, меч со скрежетом скользил по умбонам их щитов. То и дело мимо самого лица мелькала огненная сталь, и Даг все еще не верил, что это не нелепый сон. Чем дальше, тем меньше, как ни странно, ему верилось в происходящее. Вот так сейчас все и кончится, и ему не исполнится после Середине Лета девятнадцать лет, он никогда не увидит Хельгу, отца, бабушку Мальгерд, оплывший гранитный валун, вросший в землю возле второй ступеньки крыльца, Сольвёр и старый котел для пива с бронзовыми головками драконов… В бою не время думать о такой ерунде, но образ родного дома со всем, из чего он состоит, то и дело всплывал в сознании Дага, не спрашивая, время или не время. И Даг держался за этот образ, как за амулет: пока он связан с домом хотя бы вот так, это клинки не коснутся его… Мимо! Не попал! Вот тебе! Мерзавец!

Толпа вокруг усадьбы Волчьи Столбы все росла, в ней все прибывало мужчин с оружием. Многочисленное население Эльвенэса сбегалось на шум и блеск пламени, а квиттам казалось, что все племя слэттов поднимается против них.

— Там наш враг! — кричал могучий голос Рагнвальда Наковальни, но самого его нельзя было найти в метущейся тьме. Он пытался пробиться к Стюрмиру и не мог — его хирдманы падали, а квиттов не убывало. Подозревая колдовство, разъяренный Рагнвальд неистово кричал, призывая небо и землю обрушиться на врага: — Квиттинский конунг — наш враг! Он хочет втравить нас в эту войну с фьяллями! Убьем его! Перебьем их всех, и пусть они самого Одина просят о помощи! Мерзкие колдуны!

— Рагнвальд! — вдруг раздался железный, ясный и твердый голос, и перед доблестным воином выросла фигура Наследника. В руке Хеймира сверкал меч, как указующий жезл, отсекающий правое от неправого. — Ты не слишком хорошо придумал! Немедленно отзови своих людей!

Дружина Наследника уже обходила усадьбу, словами и древками копий отстраняя от нее нападавших. Битва поутихла, но еще не прекращалась.

— Отозвать! Это ты не слишком хорошо придумал! — заорал в ответ Рагнвальд. Взмокший, ослепленный и опьяненный яростью, он готов был броситься на Хеймира, как на досадную помеху. — Это ты задумал выдать твою сестру за квитта, хотя все знают, что она должна выйти за меня! Я не позволю так меня обмануть, даже тебе! Слэтты не хотят идти на эту войну, а твоя сестра не хочет выходить за Стюрмира! И она не выйдет, потому что он не выйдет отсюда живым!

Лишь одно мгновение Наследник смотрел ему в лицо, и этого было достаточно, чтобы понять: Рагнвальд не уступит. Спорить не время, а Рагнвальд и так позволил себе слишком много. Не сказав ни слова, Хеймир сделал стремительный выпад, и Рагнвальд, не успев даже схватиться за раненый бок, тяжело рухнул на землю и закричал.

— Все назад! — непримиримо крикнул Наследник, широко взмахивая над головой окровавленным мечом. — То же будет с любым, кто меня не слышит! Именем Одина, все назад!

Толпа слэттов колебалась, к ночному небу летели крики изумления и ужаса. Сын конунга убил Рагнвальда Наковальню! На самом деле тот не был убит, и каждый мог об этом догадаться, слыша крики Рагнвальда, которого хирдманы наспех перевязывали. Он ревел не столько от боли, сколько от ярости и досады, что ему так решительно помешали, но от тех же ярости и боли он не мог произнести ни одного слова внятно, а только кричал, и дикий крик сильного мужчины, знатного и всеми уважаемого человека, внушал еще больший ужас, подавлял и наполнял растерянностью.

Всем вдруг показалось, что битва тянулась слишком долго и унесла слишком много сил даже у тех, кто не успел принять в ней участия. Толпа разом устрашилась содеянного и отшатнулась назад, прочь от пылающего круга. На квиттов больше никто не нападал, хирдманы Наследника встали между ними и толпой, и люди Стюрмира получили возможность выйти из усадьбы. Сжимая в руках оружие, они стояли толпой там, где их не доставало пламя. Не слишком понимая, что за перемена свершилась, к добру она или нет, они не сводили глаз со своих врагов и ждали.

— Разбирайте стену! — Хеймир махнул своим людям на усадьбу. — Дом еще можно спасти! Ломайте, пока не перекинулось! Живее!

Хирдманы бросились к стене; опомнившись, жители Эльвенэса засуетились, потащили ломы и крючья: в густо застроенном поселении умели тушить пожары. Какой-то говорлин, без шапки, с шальными веселыми глазами, лез в самый огонь, толкал, тянул, рушил, растаскивал и радостно кричал что-то по-своему, точно это не пожар, а пир.

Убедившись, что порядок восстановлен, Наследник убрал меч в ножны. Оглядывая озаренные пламенем хмурые лицо квиттов, он медленно прошел вдоль толпы.

Стюрмир конунг стоял там же, где и прорывался — перед проломом возле сгоревших ворот. Всю землю перед ними устилали тела слэттов, а рядом с Метельным Великаном стоял другой великан, очень похожий на настоящего — рослый, плечистый, опустивший к ноге секиру, покрытую кровью по самую рукоять. Лицо Вальгарда было спокойным и полным готовности в любое мгновение продолжить эту страшную жатву, и это спокойствие ужасало больше, чем самая дикая ярость. Даже Наследник внутренне дрогнул, зацепившись взглядом за это лицо, и не сразу сумел заставить себя посмотреть на Стюрмира.

Метельный Великан был суров, мрачен и полон решимости. Что бы там ни начал плести сын Хильмира, теперь-то он знает, чего стоят их лживые обещания и их притворная дружба!

Хеймир встретил его озлобленный взгляд и напрягся, задержал дыхание, одолевая внутреннее мучение. Иногда владение собой обходилось дорого и ему. Нет, все же хорошо, что им не бывать родичами!

— Я рад видеть тебя невредимым, Стюрмир конунг, — четко произнес Наследник, с трудом подавляя в себе резкую неприязнь к этому человеку. Ради него, потому что это было необходимо, он своей рукой ранил своего человека, и злился за это на Стюрмира, как будто удар Рагнвальду нанес сам конунг квиттов.

— Хорошо же ты принимаешь гостей, Хеймир сын Хильмира, — с суровым презрением ответил Стюрмир. — О таком вероломстве люди будут долго рассказывать.

Хеймир на миг стиснул зубы: оскорбление так же мало было заслужено, как мало Стюрмир осознавал, что обращается к своему спасителю.

— Мой род ни в чем не нарушил законов гостеприимства! — отчеканил он, усилием всей воли не позволяя ненависти и раздражению прорваться и прозвучать в голосе. — Мы не виновны в этом нападении. Слэтты не хотят твоей смерти. Ты знаешь, что я… что Хильмир конунг предлагал тебе три тысячи человек в войско и даже руку моей сестры Альвборг. Сделал бы он это, если бы хотел твоей смерти? Рагнвальд Наковальня не имел сообщников в усадьбе конунга. А тебе стоит подумать, не имел ли он их где-нибудь еще! За морем, на Квиттинге! Наверное, родичам твоей жены Даллы так же мало нравилась мысль об этом браке, как и Рагнвальду! Наши переговоры ведутся давно, ты это знаешь не хуже меня! О них могли узнать и на Квиттинге! Так что не ищи врагов здесь, Стюрмир конунг! Здесь ты еще можешь найти друзей, если захочешь. Но лучше бы тебе вернуться домой и поискать своих врагов там! Или ты забыл, что там есть еще один конунг квиттов?

Окончив речь, Наследник еще несколько мгновений смотрел в лицо Стюрмира, но не дождался ответа. Тогда он повернулся и резко взмахнул рукой.

— Расходитесь, добрые люди! — крикнул он в толпу.

Толпа дрогнула, шевельнулась, но никуда не пошла. Деревянная стена усадьбы уже почти догорела, на темной земле мерцал алый угольный круг, широкий и беспорядочный, вроде того огненного кольца, каким в некоторых землях освящают свежие курганы. Вокруг во тьме метались бесчисленные огни факелов. Везде виднелись растерянные и встревоженные лица, негромкий ропот, железный блеск оружия.

Хеймир снова повернулся к квиттам и окинул их внимательным взглядом. Выговорившись, он почти успокоился и решил больше не обращать внимания на Стюрмира.

— Если у вас есть убитые и раненые, мои люди помогут вам, — сказал он.

Квитты молчали, неуверенно переглядываясь. Ни убитых, ни даже раненых не было, не считая одного человека, задетого копьем из-за стены, еще до песни Вальгарда. И Вальгард, невозмутимо стоящий со своей секирой у ноги, ничуть тому не удивился.

Наследник удивился, но не подал вида.

— И я хотел бы знать: целы ли Даг сын Хельги и Сторвальд Скальд? — задал он другой вопрос.

Услышав свое имя, Даг шагнул вперед. Он лихорадочно старался сообразить, кому и во что же теперь следует верить. Наследник, которого он уже отнес к обманщикам и предателям, вдруг явился спасать их и спас, превратив страшный сон в тревожную, но вполне правдоподобную (потому что жив) действительность.

— Я рад, что ты невредим, Даг сын Хельги, — почти так же, как недавно Стюрмиру, сказал ему Наследник. Его беглый взгляд был озабоченно-равнодушным, и Даг понимал, что сын конунга беспокоится о нем только ради обычая, повелевавшего отличать самого знатного из гостей. — А где Сторвальд? Он пошел ночевать к вам.

— И я пришел! — ответил откуда-то из-за спин усталый голос, и между молчащими хирдманами протиснулся Сторвальд. — Но не могу сказать, что это была наибольшая удача в моей жизни!

— Да, уж лучше бы ты оставался там, где был! — в сердцах пожелал Хеймир, вспомнив искаженное рыданием лицо Альвборг, ее белую рубаху и в беспорядке рассыпанные волосы.

— Пойдем! — велел Наследник Скальду и, кивком позвав его за собой, зашагал назад к усадьбе конунга. Любовь к нему Альвборг делала эльденландца некоей принадлежностью рода. — Об этой ночи ты сможешь сложить хорошую хвалебную песнь.

— Это верно! — согласился Сторвальд. — Скальд судьбы не ведал…

И вслед за этими словами он вдруг разразился непонятным смехом. Не в силах идти дальше, Сторвальд нервно и звонко хохотал, сгибался пополам, держась за живот, так что хирдманы Наследника оглядывались, кто-то даже покрутил пальцем возле лба: эти хорошие скальды все немного того… Сам Хеймир тоже остановился, не понимая причины веселья. Но больше он никуда не спешил: странный смех эльденландца, как прозрачная вода, смывал с его души копоть напряжения и досады, и Хеймиру уже приятно было знать, что своим вмешательством он спас, кроме собственной чести, еще и этого человека. Не будучи особо искренним человеком, Хеймир любил тех, кто умел хорошо смеяться.

Кто-то из хирдманов держал рядом факел, и Наследник разглядел, что длинные волосы Сторвальда, предмет его заботы и гордости, беспорядочно укоротились, опаленные огнем пожара.

— Что с тобой? — мягче, чем прежде, спросил Наследник.

— Ты поймешь, если узнаешь… — Сторвальд наконец отсмеялся. — Ведь эта строчка — «Скальд судьбы не ведал» — не моя! Ее сложил другой, и скальду надо совсем сойти с ума, чтобы повторять чужие стихи. Верно говорят: кто роет яму другому, попадет в нее сам. Я поплатился за свою изобретательность.

— Ты? — Наследник подошел к нему вплотную, положил руку на плечо Сторвальду и заглянул ему в глаза. Их глаза были в точности на одном уровне. — При чем здесь ты? — вполголоса спросил Наследник.

— Потому что это я посоветовал твоей сестре пожаловаться Рагнвальду, — глядя ему в глаза, так же тихо и прямо ответил Сторвальд. Ему нестерпимо хотелось поделиться с кем-нибудь этим забавным обстоятельством, а Наследник был самым подходящим человеком для этого. — Можешь убить меня прямо сейчас, если все это показалось тебе слишком досадным.

— А правду говорят, что убивший эльденландца вскоре сходит с ума и сам бросается на меч? — так же тихо и серьезно осведомился Наследник. По-настоящему сердиться на безумца не имеет смысла. Хорошие скальды — сумасшедшие, и эльденландцы — сумасшедшие, а когда то и другое разом…

— Проверь, — посоветовал Сторвальд. — И она была так рада моему совету, что подарила мне за него застежки. Те самые.

С этими словами он вынул из-за пазухи свернутый платок, в котором позвякивало что-то увесистое, на ощупь состоящее из нескольких сложных по очертаниям частей.

— Возьми-ка ты их себе. — Сторвальд вложил сверток в руку Наследника. — Для моей удачи обладание ими оказалось слишком тяжелым испытанием. А у тебя хватит удачи и не на такое.

Наследник молча взял сверток и сунул к себе за пазуху.

— Пойдем! — Не снимая руки с плеча Сторвальда, он подтолкнул его вперед. Добровольно вернув подарок, Скальд почти искупил в его глазах свою вину. Если бы кто-то увидел у него застежки, которые Рагнвальд подарил Альвборг… — Я обещал ей, что приведу тебя. Живым. Но только ты пойдешь в дружинный дом, чтобы она не бросилась тебе на шею у всех на глазах. А оставаться с квиттами тебе совсем ни к чему. Они тоже могут догадаться, каким ветром на них принесло огонь. А я не хотел бы, чтобы ты прямо сейчас отправился к Одину. У него там и так много хороших скальдов, а на земле их маловато.

До своего отплытия Даг еще раз увидел Наследника. Это было на следующее утро после пожара, когда квиттинские корабли готовились выйти в море. Конечно, после такой ночи было бы неплохо отдохнуть и прийти в себя, но Стюрмир конунг не желал лишнего мгновения задерживаться на земле вероломных и коварных слэттов, и никто из дружины не жаловался на его решение. Конечно, все чувствовали себя разбитыми, но как знать, что принесла бы квиттам еще одна ночь на этом берегу? А вдруг у госпожи Альвборг найдется еще один жених?

«Длинногривый Волк» был уже совсем готов, и ждали только «Рогатого Волка» — он стоял в корабельном сарае дальше по устью Видэльва и должен был пройти мимо «Длинногривого». Вдруг кто-то из хирдманов тронул Дага за плечо:

— Посмотри-ка…

Даг обернулся. Неспешным легким шагом к «Длинногривому» приближался высокий человек в белой медвежьей накидке, и свежий ветер с моря раздувал широкий плащ у него за спиной. Позади Наследника шли три хирдмана, точно составляли некую принадлежность его самого, как крылья у сокола. Даг внутренне собрался, но не удивился: Наследник казался ему чем-то вроде духа здешнего побережья, и было бы странно, если бы он не показался на прощанье.

Но Наследник направлялся не куда-нибудь, а именно сюда. Завидев его, квитты собирались поближе и выстраивались полукругом за спиной у Дага. Все не сводили глаз с человека, который то ли едва не погубил их, то ли спас — никто не понимал, относиться к нему как к другу или как к врагу. Но никто не желал этого знать более горячо и мучительно, чем Даг.

Подойдя на три шага, Наследник остановился.

— Я пришел проводить тебя, Даг сын Хельги, и пожелать тебе легкой дороги! — спокойно и учтиво сказал он. — Мне жаль, что ты провел у нас так мало времени, что мы с тобой не успели побеседовать и узнать друг друга. Я надеюсь, что в будущем судьба и боги окажутся к нам более благосклонны и мы станем друзьями.

— Я тоже надеюсь, — ответил Даг. При всем мучительном недоверии он чувствовал, что Наследник произносит эти потертые, предписанные обычаем слова с верой, а значит, они не лживы. — Но нам нужно возвращаться…

— Да, конечно. — Наследник уверенно кивнул, показывая, что все понимает.

Вслед за этим он шагнул в сторону и сделал Дагу легкий знак рукой, приглашая следовать за собой. Три его хирдмана на сей раз остались на месте.

— Видит Повелитель Ратей — не моя и не моего рода вина в том, что вы нашли у нас вражду вместо дружбы, — негромко заговорил Хеймир, неспешным шагом уводя Дага прочь от корабля и дружины. — Но прежде чем мы расстанемся, я хотел бы подарить тебе кое-что. Надеюсь, ты примешь от меня в знак расположения хотя бы вот это.

С этими словами он вынул из-за пазухи платок, в котором что-то тяжело звякнуло. Наследник вложил сверток в руку Дага, Даг развернул полотно. На его ладони лежали две женские застежки в виде воронов из черненого серебра, соединенные тремя узорными цепочками разной длины. Луч солнца бросил отблески в глаза воронов — красные у одного и зеленые у другого. «Рдеют искры в чистых камнях…»

— Ты даришь мне это? — изумленный Даг поднял глаза к лицу Наследника.

Тот смотрел на него остро и пристально, точно ему очень важно было знать, как Даг примет подарок.

— Сдается мне, что в знак дружбы ты мог бы выбрать и что-нибудь получше! — хмуро сказал Даг.

Ему не хотелось быть невежливым, но эти вороны были связаны в его мыслях со множеством неприятностей и взять их себе было все равно что сунуть за пазуху живую змею.

— Отчего же? — Наследник приподнял брови. — Или на Квиттинге столько сокровищ, что серебряные застежки недостойны вас? Или правдива болтовня торговцев, будто у вас в каждом ручье лежат золотые самородки и только ленивый не носит золотого обручья из какого-нибудь старого кургана?

— Нет. — Даг помотал головой. — Ничего такого у нас не бывает. Только эти застежки вызвали слишком много раздоров. Зачем мне везти домой чужой раздор? Нам бы справиться со своим собственным!

Наследник мягко усмехнулся. Несмотря на все свои сомнения, Даг не мог чувствовать к нему вражды. Вопреки шумящим вокруг бурям, Наследник сохранял в себе уверенный покой и усмирял любое смятение одним своим видом.

— Послушай! — Наследник мягко прикоснулся к локтю Дага. — Во многих сагах проклятия и неудача передаются через вещи, но я не думаю, что в этом много правды. Серебро и золото само по себе мертво. Всем движет воля богов, судьба, а еще — человеческие помыслы и поступки. Застежки несли раздор, пока были во вздорных руках. Я дарю их тебе в знак дружбы, и ты получишь с ними мою дружбу. А она тебе пригодится. Я вижу, что ты смелый, преданный, честный и достойный человек.

Даг опустил глаза: похвала, произнесенная мягким и уверенным голосом Наследника, так согрела его сердце, что ему было даже стыдно показать это. За немногие дни сын чужого конунга приобрел над ним невидимую, но ощутимую власть, и Даг удивлялся ей, как удивлялся всему, что не мог объяснить рассудком. Хельге легче — она просто принимает все как есть…

— Я не ясновидящий, но сдается мне, что у Стюрмира конунга впереди осталось не так много удачи, — тихо продолжал Наследник. — И те, кто пойдет с ним, имеют мало надежды уцелеть. Если ты хочешь со славой погибнуть, то он — твой конунг. Но если у тебя за спиной есть дом, родичи, люди, которые тебе верят и нуждаются в твоей защите — забудь о нем.

Это были не слишком достойные слова, по сути, призывавшие Дага совершить предательство. Но он молча слушал, не перебивая, не поднимая глаз и даже не чувствуя в душе заметного возмущения. Хеймир сын Хильмира выглядел слишком достойным человеком, чтобы предлагать недостойное. Просто Даг чего-то еще не понял и молча ждал, когда поймет.

— Каждый получает то, к чему стремится, — закончил Наследник. — И если не бывает счастлив, значит, цель была выбрана неверно. Если восточное побережье Квиттинга хочет мира — пусть оно стоит в стороне от Стюрмира и его войны. Если Стюрмир конунг не хочет союза с нами — может быть, среди квиттов найдутся люди поумнее его. Потому я и дарю тебе эти застежки. Пусть вороны Одина напоминают тебе о нас. Отдашь матери.

— Моя мать умерла, — сказал Даг.

— Ну, наверняка в твоем роду найдется какая-нибудь женщина, достойная их носить.

— Да. — Даг вспомнил о Хельге (подарка ей он так и не нашел) и кивнул. — У меня есть сестра.

— Сестра? — оживленно переспросил Наследник. — Дочь твоего отца? Сколько ей лет?

— Шестнадцать.

— Она не замужем?

— Нет. — Даг мотнул головой. Про обручение Хельги и Брендольва он как-то не вспомнил.

— Вот и отлично! — Наследник улыбнулся и положил руку на плечо Дагу. — Отдашь ей.

— Лучше бы ты вместо пары женских застежек отдал мне твою сестру. Это было бы более верное средство союза.

— Да. — Хеймир кивнул. После этой ночи, убедившись, что заключить союз со Стюрмиром и укрепиться на всем Квиттинге не выйдет, он готов был удовольствоваться его восточным побережьем, но увы. — Это было бы верным средством союза. Но мне придется отдать ее Рагнвальду Наковальне. Я ранил его, и никак иначе примириться с ним не получится. А если я не помирюсь с ним, то и вам от меня будет немного помощи. Ты понимаешь?

Даг кивнул, не настаивая. Именно ранением Рагнвальда Наследник, когда Даг все обдумал, убедил его в честности своих намерений. Чтобы поднять меч на своего, надо иметь очень серьезные основания. А не имея мира со своими, чужим не поможешь.

— Но в Эльвенэсе сеть немало красивых и знатных девиц, которые могли бы… — начал Наследник, но Даг слегка отмахнулся. Поиск невесты его пока не занимал. Гораздо больше его мучил другой вопрос.

— Послушай! — сказал он и посмотрел в лицо Наследнику. — Если ты хочешь мира с нами — зачем ты свалили вину за этот пожар на квиттов? Квитты здесь ни при чем. И ты достаточно умен, чтобы это понять…

Лицо Наследника застыло. Даг видел, что тому не понравился его вопрос, но не жалел, что задал его. От ответа Наследника будет зависеть, поверит он ему окончательно или нет.

— Вопрос не из самых приятных, но я его заслужил. — Помедлив несколько мгновений, Наследник заставил себя усмехнуться. — Я сказал так, чтобы твой доблестный конунг не утратил веру в последнего союзника. Мы будем помогать ему только при том условии, что он наведет порядок у себя дома. И не вздумает делить власть с сыном. Если в стране два конунга — она погибла. А теперь прощай, — вдруг добавил он, бросив взгляд куда-то за спину Дагу. — «Рогатый Волк» скоро будет здесь… Надеюсь, ты сам поймешь, что не надо рассказывать Стюрмиру конунгу о нашей беседе?

Даг кивнул. Глядя в спину уходящему Наследнику, которую временами заслоняли спины хирдманов, он думал о том, что нашел здесь совсем не то, что искал. Но так бывает часто: путь человеческой судьбы сложен, извилист и прихотлив. Альвборг… Вот уж чего он не думал здесь найти, так это невесту, а ведь вполне мог бы жениться… Не будь этот Рагнвальд таким бешеным… Да ну их! Довольно скоро Дагу предстояло вновь увидеть Атлу, и ожидание встречи с некрасивой и острой на язык служанкой вполне утешило его в потере дочери конунга, прекраснейшей из женщин Морского Пути. Каждому свое…

Перебирая в памяти события последних дней, Даг задавал себе только один вопрос: не пошел ли он в чем-нибудь против совести, против достоинства настоящего человека? Это — самое важное. И если нет, то никакие серебряные вороны не привлекут на него неудачи. Судьба и боги верны тому, кто верен себе.