Думбадзе НодарНе буди !

Нодар Владимирович ДУМБАДЗЕ

НЕ БУДИ!

Рассказ

Перевод З. Ахвледиани

Прошлый сентябрь я провел в деревне.

Однажды воскресным утром ко мне зашел друг детства Митуша Маршания и уговорил сходить на речку - порыбачить. Вспомним, говорит, молодость!.. Через час-другой корзина была полна рыбой - усачи попались один крупнее другого!

Возвращаясь домой, мы свернули к колхозной конторе. На крохотной круглой площадке было многолюдно и оживленно. Я поздоровался с соседями, перебросился с ними парой-другой слов и попросил табака. Табака, конечно, ни у кого не оказалось, - кто сейчас в деревне станет возиться с табаком?

- Я принесу табак, дядя, возьму у дедушки! - крикнул полуголый мальчуган и исчез, словно ящерица, в расселине скалы.

В ожидании мальчика я подошел к стенду с фотографиями не вернувшихся с Великой Отечественной войны сельчан и невольно стал считать их.

Сто пятьдесят два молодых лица - наивных и удивленных, хмурых и улыбающихся, задумчивых и веселых, гордых и беспечных - глядели на меня со стенда. Одеты ребята были по-разному - одни в штатском, другие в военных гимнастерках. Некоторые фотоснимки были вырезаны из семейных альбомов и затем увеличены.

Я вглядывался в лица этих людей - ушедших и не вернувшихся, - и в памяти всплывали картины - живые, яркие, словно это было вчера.

...Даниел Басилия... Война застигла его за самым что ни на есть мирным занятием: взобравшись на японскую хурму, он собирал "изабеллу". Опорожнив полную корзину, почтальон Бакур пожелал Даниелу благополучного приземления и ушел. В поднятой наверх пустой корзине Даниел нашел повестку. На землю-то он спустился благополучно и на войну ушел с песней, да с войны так и не вернулся...

...Важико Центерадзе... На третье-утро после свадьбы его с трудом выволок из дома, от молодой жены, секретарь партячейки колхоза Людвиг Квитаишвили. Ох и парень был Важико - горячий, веселый, неугомонный!

- Не убирай постель, Тухия! - крикнул он зареванной жене. - Набью морду Гитлеру и через два дня вернусь к тебе!

Не вернулся...

...Тамаз Джабуа... В то лето он перешел в десятый класс. Трижды его гнали из военкомата: "Не так уж плохи наши дела, чтобы забирать на войну неоперившихся птенцов... Катись отсюда!" Он сбежал на фронт. Аттестат зрелости был выдан... покойному Тамазу Джабуа. Теперь тот аттестат вместе с фотографией Тамаза висит в классе, где он учился. А мать его с тех пор не снимает траура...

...Цензор Челидзе, Барнаба Магулария, Миша Гогиберидзе, Ладико Антадзе, Бучута Каландадзе, Лео Поцхишвили...

- А это кто? - спросил я.

- Не узнаешь? - удивился Митуша.

- Нет, хоть убей, не могу вспомнить!

- Да ты что?! Ведь это Кукури, водовоз! - сказал обиженно Митуша и стал рукавом прочищать стекло над фотографией Кукури.

...Боже мой, как я мог забыть Кукури, брата Нателы!

- А где же его лошадь? Почему здесь нет фотографии его лошади?

Все, кто знал и помнил Кукури, заулыбались. Рассмеялся и я. Потом в памяти моей всплыл и сам Кукури. И щемящая тоска овладела мною...

Кукури был писаным красавцем. Работал он водовозом - развозил по чайным плантациям воду в огромной бочке. Для девушек каждое появление Кукури было праздником. Окружив бочку, они с веселыми шутками и прибаутками обливались водой сами и обливали Кукури. А он молча стоял и улыбался. Уж кто-кто, а Кукури знал себе цену.

- Уходи отсюда, видишь, работа стоит! - упрашивала Кукури бригадирша Нина.

- Дай наглядеться на твоих красавиц, - упрашивал бригадиршу Нину Кукури.

- А план? Ты, что ли, будешь работать за них? Катись, катись! подталкивала Нина упиравшегося парня.

- Нина, прогонишь его - вообще перестанем работать! - кричала одна из девушек.

- Кукури, чтоб ты ослеп, не видишь, что ли, как пылает мое сердце? Полюби меня! - смеялась другая.

- И что стоило твоей матери родить дюжину таких, как ты, парней? Хватило бы на всю нашу бригаду!

- Неужели я не нравлюсь тебе, Кукури? Посмотри на меня как следует!

- Уймитесь, бесстыдницы! Виданное ли дело, так терять голову из-за парня?! - набрасывалась Нина на девчат.

Промокший с ног до головы Кукури, посмеиваясь, взбирался на свою повозку и трусил к соседнему участку.

Осенью 1941-го Кукури вместе с его лошадью призвали в армию.

Помню, приехал тогда в наше село Филипп Махарадзе и произнес в переполненном клубе такую речь:

- Люди, братья и сестры, видите, что творит кровавый Гитлер? Вставайте, люди, ройте окопы, точите топоры, перекрывайте дороги! Не видать врагу нашей родной Грузии!

Потом он окинул взглядом рассевшихся на полу учеников и сказал:

- А вы, ребята, помогайте старшим! Страна наша принадлежит вам, так не отдавайте ее на растерзание каннибалу Гитлеру!

Потом, усомнившись, видимо, в наших филологических познаниях, добавил:

- Не уступайте ни вершка нашей родной земли людоеду Гитлеру!

Той же ночью я выполнил наказ Филиппа Махарадзе: вырыл во дворе окоп, отточил топор и разработал детальный план взрыва нашего моста. Однако Митуша отверг мой план.

- Взрывать висячий мост - лишние хлопоты. Перережем канат, и баста! Погляжу я на Гитлера, как он переберется через Губазоули!*

_______________

* Г у б а з о у л и - название речки.

На второй день после выступления Махарадзе на фронт ушла половина Гурии, в том числе Кукури со своей лошадью.

Думаете, Кукури отправился на сборный пункт верхом? Ничего подобного! С утра он вымыл, почистил лошадь, причесал ей гриву и хвост, потом покрыл красным атласом (атлас этот Кукури получил в виде премии за шелковичные коконы) и, торжественно вышагивая рядом с ней, явился в военный комиссариат.

Во дворе комиссариата состоялся митинг. Выступали с патриотическими речами, размахивали флажками и лозунгами, читали стихи. Местный поэт прочел от своего имени стихотворение великого Акакия Церетели. Поэт отправился на фронт вместе с Кукури и его лошадью. Никто из них домой не вернулся.

А за месяц до этого был еще случай...

Как-то воскресным утром Кукури пригнал на базар свою единственную корову. Пригнал, привязал к чинаре, а сам уселся на валявшийся тут же камень. Рядом присела босоногая сестренка Кукури - Натела.

Корову никто не торговал, но от любопытных не было отбоя.

- За сколько продаешь корову, Кукури?

- Сколько дает молока твоя корова, Кукури?

- Молоко-то жирное у твоей коровы, Кукури?

- Как звать твою корову, Кукури?

Кукури одним отвечал, другим нет.

Наконец появился Анания Нибладзе - человек, который при желании мог закупить весь базар, не то что корову.

- Продаешь, парень?

Кукури встал.

- Продаю, уважаемый Анания!

- Сколько просишь?

- Прошу три тысячи, уважаемый Анания!

- Многовато!

- Знаю, уважаемый Анания...

- Так скинь, коли знаешь!

- Для вас, уважаемый Анания, деньги - бумажки, а для меня корова все мое состояние...

- Зачем же ты ее продаешь? - улыбнулся Анания и самодовольно оглядел собравшихся.

Кукури промолчал.

- Тебя спрашиваю!

- Видишь эту полуголую девочку, уважаемый Анания? - Кукури кивнул в сторону Нателы.

- Две пятьсот!

- Уже месяц девочка не ходит в школу, уважаемый Анания. Ей нужны платье и обувь...

- Отдай, парень, цена хорошая! - посоветовал кто-то.

- Да? А когда я пойду в армию, кормить мою мать и сестру будешь ты? спросил Кукури советчика.

- Две восемьсот! - сказал Анания, извлекая из кармана кипу бумажек. Кукури, словно завороженный, глядел на огромные сторублевки.

- Забирай!

Анания быстро отсчитал деньги и передал Кукури. Тот долго и внимательно пересчитывал их, потом аккуратно завернул в газету и опустил в карман. Анания отвязал корову и обратился к стоявшему рядом соседу:

- Как, по-твоему, Акакий, хватит ее человек на шестьдесят? Дом завтра будем перекрывать.

- Вряд ли, уважаемый Анания!

- Так будут еще поросята, индюшки!

- Ну, тогда - конечно!

- Как-никак корова! - Анания похлопал животное по спине.

Кукури удивленно глядел то на Анания, то на соседа. Вдруг у него побледнели губы и раздулись ноздри.

- Зачем тебе корова, уважаемый Анания?

Анания рассмеялся.

- Как это зачем? Зарезать! - ответил за него сосед.

- Зарезать?!

- А ты что думал? - удивился Анания.

Кукури тотчас же достал из кармана сверток.

- Вот деньги, уважаемый Анания! Возвращаю их обратно!.. Как это можно - зарезать корову!

- Ты что, с ума сошел?

- Нет, уважаемый Анания, скорее я дам зарезать себя, чем мою корову! - Кукури осторожно взял из руки Анания конец веревки, всунул ему в карман деньги и обернулся к сестре. - Веди корову домой!

- Три тысячи рублей! - сказал Анания.

- Домой, говорю!

- Три двести!

- Не надо об этом, уважаемый Анания.

- Три пятьсот!

Натела остановилась. Кукури взглянул на босые ноги сестры, потом на деньги, потом на Анания и, наконец, на корову. Он не произнес ни слова. Люди с нетерпением ожидали развязки этого необычного события.

Вдруг Кукури взорвался.

- Ты что, не слышишь меня? Марш сейчас же домой! - прикрикнул он на растерявшуюся сестру, потом сильно толкнул корову: - Домой, корова, домой!

И корова пошла домой. За ней последовал Кукури.

- Болван! - проговорил Анания.

- Да он просто дурак! - добавил кто-то.

А случай, о котором я расскажу сейчас, произошел в феврале 1943 года, на уроке грузинского языка и литературы.

Мы - восьмиклассники бондисхидской средней школы - в ожидании учительницы Джоконды Мелимонадзе сидели у тлевшего камина, стараясь хоть немного отогреть окоченевшие руки и ноги.

Село Бондисхиди* расположено по обоим берегам знаменитой реки Губазоули (ее в народе называют второй артерией Гурии. Первая артерия, как известно, это река Супса). Через реку перекинут висячий мост, давший селу название. До сооружения моста село называлось Джварцма**, но не потому, что здесь был распят Христос, а потому, что именно здесь приняла мученическую смерть от набежавших со стороны Бахмаро татар известная каждому гурийцу монашка Центерадзе. Если не считать святой Шушаник и царицы Кетеван***, Центерадзе первая женщина в мире, погибшая во имя христианской веры. Обо всем этом нам известно из лекций, прочитанных в нашем клубе руководительницей кружка атеистов Агнессой Багатурия. И мы гордимся своим историческим прошлым.

_______________

* Б о н д и с х и д и - "висячий мост".

** Д ж в а р ц м а - распятие.

*** К е т е в а н - мать грузинского царя Теймураза I, в 1624 г.

была замучена иранским шахом Аббасом за отказ принять ислам.

Бондисхиди со всех сторон окружен небольшими деревушками - Мециети, Чачиети, Буксиети, Цкварамети, Укунети, Квирикети, Какабети, Коколети и Ципнагвара. Дети, живущие в этих деревушках, после окончания своих начальных школ продолжают учебу в бондисхидской средней школе. Они ничем не отличаются от бондисхидских детей, разница разве только в том, что от бесконечного хождения по висячему мосту у бондисхидцев немного разболтались мозги, а у ципнагварцев глаза чуть печальней, чем у остальных их сверстников, и лица у них невыспавшиеся. Объясняется это просто: от Ципнагвара до Бондисхиди добрых семь километров, поэтому вставать им приходится на целый час раньше других учеников. Во всем же остальном Бондисхиди с окружающими его деревушками - обычное гурийское село, и его средняя школа - обычная сельская школа, не очень-то напоминающая Икалтойскую академию*.

_______________

* И к а л т о й с к а я а к а д е м и я - высшая школа в

Грузин, возникшая на рубеже XI - XII вв.

Кукури и его сестра Натела жили в Ципнагвара. Я же, спасаясь от городского голода военных лет, жил у своих родственников в Бондисхиди.

Итак, было февральское утро. И мы - озябшие восьмиклассники бондисхидской средней школы - толпились у тлевшего камина в ожидании преподавательницы грузинского языка Джоконды Мелимонадзе.

Она вошла в класс без обычного "Здравствуйте!" и "Садитесь!", бросила журнал на стол, подтащила к камину стул, села и протянула к огню побелевшие от холода руки.

- Замерзли вы, да? - спросила она после минутного молчания.

- Холодно, учительница!

- Сколько вас сегодня?

- Восемь из шестнадцати!

- Маловато!

- Ничего, начнем, остальные подойдут! - посоветовал Титико Чантурия.

- Где же они до сих пор?

- В дороге, наверно...

- Например?

- Например, Натела Нижарадзе!

- Она придет? Не подведет нас?

- Не думаю, чтобы Натела способна была подвести! - ответил Гури Гогиберидзе.

- А урок ты знаешь? - спросила вдруг учительница.

- Я? Конечно, знаю!

- В таком случае, пожалуйста, начни!

Скрип дверей спас Гогиберидзе.

В комнату вошла Натела.

- О-о-о, зачем ты так спешила! - воскликнула учительница.

- Мать у меня захворала, учительница! - солгала Натела и, устыдившись собственной лжи, потупила голову.

- Ладно, ладно, не накаркай здоровому человеку!

- А что мне делать, учительница? От моего дома до школы семь верст!

- Надо вставать пораньше!

- Когда пораньше - ночью?

- Не болтай глупостей!.. А урок ты выучила? - Натела еще ниже опустила голову. - Тебя спрашиваю, Нижарадзе!

- Нет, учительница!

В классе наступило неловкое молчание. Оно длилось довольно долго, и все это время учительница не сводила глаз с Нателы.

- Зачем же ты шла в школу? Нет, подумать только: вставать чуть свет, идти в такую даль, в снег, метель и мороз, и ради чего? Чтоб заявить учительнице: "Я не знаю урока"? Можно ли так рисковать из-за трех слов? Вдруг по дороге споткнешься, или сорвешься в овраг, или, не дай бог, волк из лесу выскочит! Ведь тогда пропала ты и, что самое главное, пропали все мы! Зачем же поступать так неосторожно?! Не лучше ли сообщить телеграммой - так и так, урока не знаю, сожалею, но в школу сегодня не приду...

Классная комната ходуном заходила от хохота. Смеялась Натела, смеялась сама учительница...

- Ладно, иди сюда, погрейся! - Джоконда уступила Нателе свое место у камина, а сама подошла к столу, взяла книгу и начала:

- "Распоряжение". Рассказ Эгнате Ниношвили...

Долго рассказывала наша учительница про жалкое, голодное, бесправное существование гурийского крестьянства, про такую же голодную, несчастную жизнь его верного заступника - Эгнате Ниношвили. Она рассказывала так тепло и проникновенно, что мы не могли сдержать слез. Наши переживания достигли кульминации, когда уставший, голодный и холодный Кация Мунджадзе, посланный сельскими властями караулить железнодорожный путь, прилег вздремнуть и, боясь прозевать поезд, положил голову на рельс.

Дочитав до этого эпизода, учительница закрыла глаза и продолжала шепотом, наизусть:

"Положив голову на рельс, Кация спал... Сияла полная луна, озаряя небритое лицо Кации. В кустах сладчайшей трелью заливался соловей. Вот вдали показался поезд... Кации снится сон: он почувствовал приближение поезда, вскочил, взял ружье на караул, вытянулся... Подходит поезд вагоны из чистого золота, и люди в них в золотых мундирах. Они сердито смотрят на Кацию - дескать, как ты посмел спать на посту!.. "Боже мой, думает Кация, - сошлют, чего доброго, меня в Сибирь! Пропала бедная моя семья!.." Колеса паровоза скользнули по рельсам, где лежал Кация, и продолжили свой бег..."

Учительница умолкла. Мы плакали навзрыд.

- А дальше? - спросил, глотая слезы, Сосико Гигинейшвили. Учительница, с трудом уняв дрожь в голосе, докончила рассказ:

"На рассвете путевой обходчик нашел на рельсах обезглавленный труп. Это был Кация Мунджадзе..."

Минут пять в классе длилось молчание. Потом учительница подошла к камину, подняла Нателу, села на свой стул и спросила:

- Есть вопросы, дети?

Вопросов не было - умер Кация, и все тут. Какие еще вопросы? И вдруг раздался голос Нателы:

- У меня вопрос, учительница!

- Говори!

Натела не спеша подошла к своей парте и спросила:

- Ежели у Кации оторвало голову, кто же рассказал про его сон?

Разразись в классе гром и молния и провались все мы в преисподнюю, Джоконда была бы удивлена меньше! И мы заржали так, что в окне зазвенели стекла. Натела села и стала удивленно оглядываться - дескать, что я такого сказала?

Когда класс унялся, учительница подняла покрасневшее лицо:

- Нижарадзе, встать!

Натела встала.

- Собери книги!

Натела собрала книги.

- Вон из класса!

Натела двинулась к двери.

- И чтоб глаза мои не видели тебя на моих уроках!

Натела вышла. Мы сидели притихшие и удивленные. Никто не ждал такого финала.

- Учительница! - встал я.

- Чего тебе, Нанадзе?

Я сам не знал, чего мне хотелось в ту минуту. Но я чувствовал, что, если сейчас не выскажу всего, что накипело в душе, - задохнусь. И я начал скороговоркой:

- Что же это вы, учительница... Что же это вы с утра отравляете нам настроение!.. Читаете нам про голод, несчастье, смерть, про отрубленную голову, про горе и слезы!.. Мало нам своих забот? Прочли бы этот рассказ сытым, довольным судьбой детям - пусть пожалеют бедняка Мунджадзе... А нам хватит и своего горя - войны, холода и голода!.. Да!.. И потом, если хотите знать, Нателу Нижарадзе вы выгнали совершенно напрасно! Вот так!

Я сел, еле переводя дыхание. И тотчас же встала учительница.

- Ты кончил, Нанадзе?

- Да, учительница!

- Все сказал?

- Да, учительница!

- Значит, Ниношвили тебе не нравится?

- Нет, не нравится!

- А кто тут ревел минуту тому назад? Не ты ли, Нанадзе? Или мне показалось?

- Потому он и не нравится, что заставил меня реветь!

- Собери свои книги, Нанадзе!

Я ждал этого, и книги мои были уже собраны.

- Закрой за собой дверь и догони Нижарадзе, она не могла уйти далеко!

Я вышел во двор. И вдруг мною овладело такое чувство, словно все это время я сидел в раскаленной пекарне, а потом кто-то вытащил меня оттуда и ткнул головой в снег.

Натела шла, опустив голову, не спеша. Я окликнул ее. Она оглянулась, остановилась.

- Выгнала меня! - сказал я с улыбкой.

- Слушай, Нодар, чего вы взбесились? Что я такого сказала? - спросила Натела грустно.

- Ну, знаешь... Задавать такие вопросы про писателя нельзя...

- Почему?

- Так. Нельзя!

- А если в рассказе получается неправдоподобно?

- Ну, может, про сон и вправду получилось не того... Но в общем-то все правдоподобно.

Натела пожала плечами.

- А тебя-то почему выгнала?

- А я сказал, что нечего читать нам рассказы про чужую нужду, когда у нас и своей достаточно! - Я гордо взглянул на Нателу. - Разве я не прав?

- Не прав, конечно! Наоборот, после этого рассказа у меня как-то легче стало на душе. Значит, были люди, которым жилось хуже нашего!

Ответ был настолько неожиданным, что я от удивления раскрыл рот...

Семь верст молча прошагали мы по снегу. Она не спрашивала, куда и зачем я иду, я не говорил - провожаю, мол, тебя. В этом не было ничего необычного ни для нас, ни для встречавших нас соседок. Про нас знало все село. Про то, что наша дружба - чистая и нежная - начало большой жизни, и больше ничего. Настал было однажды час, когда зловещая тень чуть не затмила свет двух пылающих сердец. Но тогда сам господь встал в нашу защиту.

Была осень - теплая, солнечная, ядреная.

Я и Натела лежали навзничь в скошенной траве у берега Губазоули. Я читал ей стихи. И вдруг к нам пришло странное умиротворение. Сияющий солнечный венец озарял нас своим светом. Мы слышали дыхание друг друга и биение собственных сердец. И мир наш стал подобен чудесной сказке, наши веки сомкнулись, и дивный сон унес нас на своих легких крыльях...

Я раскрыл глаза и увидел над головой хмурое лицо колхозного сторожа Михако Аробелидзе.

- Что, парень, сгубил сироту? - спросил Михако, и голос у него дрогнул.

- Вы о чем, дядя Михако?

- Что здесь происходит?

- Спали мы, дядя Михако!

- И больше ничего?

- А что больше?

- Гм, так я и поверил!

- Клянусь мамой, дядя Михако!

- Поклянись своей совестью!

- Клянусь совестью!

- Значит, не будить ее?

- Не надо, дядя Михако!

Михако с минуту глядел на спящую Нателу, и лицо у него просветлело.

- Ангел да и только, сукина дочь! - сказал он тихо.

- Точно, ангел, - сказал я.

Михако погладил меня по голове, улыбнулся и ушел.

У старой мельницы Натела вдруг остановилась и к чему-то прислушалась. Потом сорвалась с места и помчалась к деревне. Я еле поспевал за ней.

У развалин церкви царицы Тамар она вновь остановилась.

- Кукури... - прошептала она и словно подкошенная упала на землю.

Из деревни доносились душераздирающие вопли и причитания... Натела не плакала, не кричала. Она сидела с окаменевшим лицом и не двигалась. Я побежал в деревню, привел соседей. Не сумев расшевелить девочку, они подхватили ее на руки и понесли домой. Мать Нателы - с окровавленным, ободранным лицом - тупо взглянула на полуживую дочь.

- Пригляди за дочкой, не то умрет, чего доброго! - сказали соседи.

- Пусть умирает... Пусть сгинет солнце и обрушится небо... Нет моего Кукури...

Месяц Натела пролежала в постели. Потом отошла, встала, но в школу так и не вернулась.

С тех пор я один сидел за нашей партой.

- Пойдем, пожалуй, Нодар! Рыба протухнет! - Митуша взял меня за руку, встряхнул.

Я еще раз взглянул на стенд и зашагал за Митушей.

Да, не думал я, что воспоминания детства окажутся столь грустными...

Утром ко мне в комнату вошла двоюродная сестра.

- Там тебя спрашивает женщина.

- Пусть войдет.

- Я просила, не идет.

Пришлось спуститься во двор. У калитки стояла миловидная женщина лет сорока пяти с кошелкой в руках.

- Здравствуйте, уважаемый Нодар! - поздоровалась она.

- Здравствуйте! - ответил я и добавил ради приличия: - Пожалуйте в дом.

"Ну вот, - подумал я, - гостинец принесла, значит, теперь начнется: сына куда-то пристроить, кому-то позвонить, чего-то достать..."

- Нет, я на минуту к вам...

- Чем могу служить?

- Вы меня не узнали, уважаемый Нодар... - грустно улыбнулась женщина.

- Признаться, не узнал...

- Не думала я, что не узнаете...

- По-моему, мы не знакомы...

- Я - Натела, сестра Кукури Нижарадзе...

- Натела! - У меня разом ослабли колени, руки, голос. - Натела, повторил я и опустился на бревно, - Натела, ты...

Она села рядом со мной и извлекла из кошелки банку...

- Вот. Это майский мед... Из собственных ульев... Чист, как янтарь...

- Спасибо...

- Слышала я, с сердцем у вас было неважно? Мед - лучшее лекарство... Про Кукури, говорят, спрашивал... Про его лошадь... Надолго к нам?.. Вы одни или... - Она говорила отрывисто, не поднимая головы, и голос у нее дрожал.

- Натела... Как ты живешь? - прервал я ее.

Натела вздохнула и пристально посмотрела на меня.

- Как видите, уважаемый Нодар... старею... А вы? Как у вас теперь со здоровьем?

- Я ничего, Натела. Ты расскажи про себя. Как ты, как... - Я запнулся.

- Да так, как полагается деревенской...

- Ну, а все же?

- Собираю чай, дою коров, ухаживаю за детьми, мужем...

- Ты вышла замуж?

- Я вышла замуж поздно, уважаемый Нодар... Теперь у меня четверо детей. Учатся они...

- А...

- Хороший человек, честный, трудолюбивый...

- Натела, зайдем же в дом!

- Нет, не стану вас больше беспокоить... - Она смущенно заерзала.

- Натела, вижу, что-то тебя беспокоит. Говори!

- Да. Вот принесла вам... Вы только не подумайте иначе... Вы теперь человек известный... И вам это больше пригодится... - Она протянула мне пожелтевший тетрадный листок.

- Что это, Натела?

- Это... Это стихи... Ваши стихи...

Я быстро схватил листок и... обомлел.

Ципнагварская Натела!

Меркнет свет с тобою в споре!

Ты - моя цицинатела*,

Ты - и радость, ты - и горе!..

Утонув в мечтаньях дерзких,

Губ твоих я чую сладость,

Как мне мил твой окрик резкий,

Ты - и горе, ты - и радость!

_______________

* Ц и ц и н а т е л а - светлячок.

И я вспомнил - вспомнил живо, словно это было вчера, - как я, заимствуя без зазрения совести стихи у Галактиона, питал ими ненасытную нашу любовь...

- У меня есть и другие ваши стихи, но эти лучше всех...

- И ты никому их не показывала?

- Что вы! - удивилась она. - Как это можно - показывать другим написанные о тебе стихи!

- А детям?

- Ни детям, ни одной живой душе на свете!

К моим глазам подступили слезы.

- Натела, ты чудная женщина! Прости, что не узнал тебя... Теперь-то... Но теперь поздно, Натела!.. Прости меня...

- Вы ни в чем не виноваты...

- Натела!

- Да?

- Я вспомнил все, Натела! Вспомнил Кукури, его лошадь. Вспомнил тот день, когда вы продавали корову и так и не продали. А помнишь рассказ про Кацию Мунджадзе и его сон? Впрочем, как ты могла забыть, ведь в тот день мы узнали про гибель Кукури... А помнишь, тогда в скошенной траве... Я читал тебе стихи, а потом мы заснули... Помнишь?

Натела встала. Из глаз ее градом катились слезы.

- Нодар, все это спит во мне... И не буди, прошу тебя!

Я взял ее натруженную, огрубевшую руку и прильнул к ней долгим поцелуем. Она осторожно высвободила руку, обняла меня, поцеловала в грудь, там, где сердце, повернулась и ушла...

- Прост меня, Натела! - сказал я. Она не ответила.

Долго еще стоял у калитки, надеясь, что Натела обернется хоть раз. Но она не обернулась.

Она ушла и унесла с собой мое безрадостное детство...