"Стратегия исхода" - читать интересную книгу автора (Рашкофф Дуглас)

5 Разбег

Клиент в Торонто печатает распоряжение: «4000 по 74». Браузер шифрует[108], привешивает ключ; цифр в комбинации – как букв в Ветхом Завете. Компьютер клиента преобразует последовательность чисел в бинарные команды, а их, в свою очередь, – в IP-пакеты и пересылает по телефонному кабелю. Цепочки данных – биты числовой информации – одна за другой прибывают на серверы в Детройте, Чикаго, Толедо и Сент-Луисе. Каждый сервер распознает полученные пакеты и отправляет их дальше, в Нью-Йорк.

Тамошний сервер дожидается всех пакетов, собирает их в единую числовую последовательность и наконец пересылает на сервер «МиЛ», на двадцать четвертый этаж небоскреба на Уолл-стрит. Самый последний сервер получает собранное цифровое послание, своим ключом его дешифрует и преобразует в бинарный код. Видя, что это распоряжение о покупке, сервер переводит код в команды и переправляет их через интранет «МиЛ» по специальному каналу. Сервер на втором этаже Товарной Биржи принимает команды и переводит бинарный код обратно в числовую последовательность, понятную биржевому софту.

На экранчике в кабинке «МиЛ» возле медной биржи появляется указание из Торонто:

Человек в черно-оранжевом клетчатом жилете – фирменный дизайн «МиЛ» – пишет записку, передает ее женщине в жилете таких же расцветок. Та стоит на второй из трех ступенек, что спускаются в ковровый кратер – в громадном зале двадцать таких восьмиугольных амфитеатров. Остальные люди – в основном мужчины в ярких, цепляющих глаз жилетах – стоят на круглых ступенях лицом к центру биржи и орут. Синапс.

Женщина читает записку. Палочки и колбочки различают на белом карандашные каракули, посылают информацию зрительному нерву, тот передает сигнал верхнему холмику. Ага – импульсы конвертируются в символы, ранее обработанные и записанные теменной долей. Почти мгновенно существо, известное под именем Карла Сантанджело, успешно интерпретирует данные как распоряжение о продаже четырех тысяч ноябрьских медных опционов по средней цене минимум 74 доллара за штуку.

Женщина поднимает голову и озирается. Мужские рты выкрикивают числа. Руки изображают количества и цены. 200 по 78. Продано. 300 по 77 1/2. Продано. 100 по 78. Продано. Два юнца в бурых толстовках, единственные человекообразные африканского происхождения в этом бедламе, сидят на корточках в самом центре и записывают каждую заключенную сделку в КПК, которые транслируют данные прямо на серверы. Одни серверы пересылают информацию дальше. Другие конвертируют их в последовательность, выстраивающую из светодиодов числовые комбинации, что мчатся по стене зала торговой биржи.

74 – дешево, но четыре тысячи – многовато для разового сброса. Если не осторожничать, женщина может самостоятельно сбить цену до 72. Она ждет затишья в продажах, когда покупатели занервничают, сколько еще контрактов осталось. Расслабляет лицевые мускулы, чтобы не выдать, сколько у нее фьючерсов и за какие деньги. Для начала завышает, надеясь перехватить одиночек – независимых брокеров, покупающих и продающих за собственные деньги и не по лучшим ценам.

– 400 по 79, – объявляет она. Не вышло. Она повторяет: – 400 по 79.

Какой-то жирняга возражает ей через всю биржу:

– 400 по 78.

– 400 по 78 и 1/2.

– Продано. – Сделка заключена, цепь замкнулась.

– 300 по 78 1/2 – предлагает она.

– 78 и 1/8? – отвечают ей.

– Продано. – Искра чертит дугу в вольтаже, равновесие восстановлено.

И так далее. Въехав, сколько всего у Карлы опционов, одиночки остывают к ее предложениям – боятся, что не сбросят акции к концу дня. Организации выдвигают войска и сбивают цену до 76, 75, 73, даже до 71.

Каждую транзакцию покупатель физически записывает на крошечный бланк, а затем отдает помощнику. Тот вводит информацию в компьютеры, конвертирующие и пересылающие данные замершим в ожидании клиентам. Где-то, в каком-то мгновении фиктивного будущего кто-то получил какую-то медь. До реального ноября она достанется сотням, а то и тысячам людей и организаций.

Женщина, которую я сменил на посту технологического стратега «МиЛ», продала свои четыре тысячи опционов в среднем, как выяснилось, за 75 1/8. Мозг ее целиком погрузился в процесс передачи прав на медные фьючерсы клиентам, которых она никогда не встретит и даже не попытается себе представить. Будто идеально функционирующий нейрон, она сверяла разницы потенциалов и максимальную выгоду каждой продажи. Закончив, вручила запись о последней сделке помощнику и уступила место на бирже другому черно-оранжевому брокеру.

– Впечатляет, – сказал я, когда она выходила с ринга.

– Я несколько часов заново въезжала, – признала она.

– Ну, мне-то, наверное, никогда не въехать.

– Снисходительности не надо, Коэн.

– Я вовсе нет, – сказал я. – Ну, просто я…

– Ну?

– Просто – извини, что все так вышло.

– Да ладно. Мне оставили ключ от директорского туалета. – Физиономия у нее оставалась непроницаемой, как на торгах. – И вообще, туго теперь придется тебе.

На базе «МиЛ» Карла села перед компьютером. Да какая база – скорее телефонная будка. Полно железок, от остальной толпы прячется за перегородками, которые увешаны портретами спортсменов и сексуальнейшими кралями. Прямо автосервис семидесятых. Политкорректность[109] на биржу не добралась. А может, это биржевой ответ политкорректности.

– Правда, Карла, я не думал, что они этим «МоимШвейцаром» прихлопнут «МойПривратник.com». Мне просто показалось, что это удачный бизнес-план. А тебя я не нашел.

– И не пытайся. – Она крутанулась на стуле и сделала вид, будто проверяет цены на мониторе. – Ты меня наебал. Забрал мой фонд. Теперь он твой. А я вернулась на биржу, о чем Морхаус всю дорогу и мечтал. Ты тут ни при чем.

– Но вы с ним были?…

– Что?

– Ну… ты с Морхаусом – у вас ведь что-то было, правда?

– Ты думаешь, я с ним еблась? Господи боже, Коэн. Да у него уже лет тридцать эрекции не бывало. Тем более с этим его гигантским хреном.

– Но вы с ним так разговаривали…

– Ты еще салага, детка. – Она глянула жалостливо.

Так она с ним не спала? Если б я тогда знал.[110]

Карла открыла бутылку «Эвиана»[111] – одинокий артефакт высокой культуры в этой богом забытой раздевалке – и глотнула. Рукавом отерла губы.

– У меня другие варианты есть. За меня не волнуйся. Волнуйся за себя.

– Ты о чем это? – Она что, отомстить задумала?

– Ты считаешь, вся эта ерунда надолго? – Она закатила глаза. – Рынок вялый. «Гонкой хитростей» подотрите мне жопу. Как думаешь, сколько до Уолл-стрита будет доходить, что все уже кончилось?

– Тут еще полно денег. Помимо истерии. Интернет только-только распространяется глобально, широкополосный и беспроводной доступ едва зародился. Потери неизбежны, но это ведь пока еще молодой рынок.

– Вчерашнее изобретение, Джейми, – сегодняшний товар. Все мы рано или поздно оказываемся на биржах. – Она сдула со лба прядь. Карла определенно очень сексуальна, когда уверена в себе. Или это потому, что она побеждена. Я не против, чтоб она меня снова оседлала. – Компьютеры были последним писком, – продолжала она. – А теперь их раздают тем, кто покупает доступ в Интернет. Доступ в Интернет? Его теперь раздают тем, кто подписывается на онлайновые торги. Торги? На них людям платят тысячи за одно открытие счета, как раньше старушкам дарили пятьдесят баксов и автобусный билет в Атлантик-сити. Пока бесплатные дозы не закончатся, надо пятьдесят сделок за первый месяц провернуть, чтоб окончательно попасться.

– Карла, это же просто стимулы. Чтобы люди преодолели нерешительность.

– Не врубаешься, да? – Карла, судя по всему, искренне удивилась. – Знаешь, как появились бейсбольные открытки?[112] Их совали вкладышами в жвачку. Стимул. Потом так стали делать все. Опа – открытки уже ценнее жвачки. Вскоре стали раздавать жвачку в пачке открыток. А теперь и жвачку не продают, одни открытки. Вот что будет с твоими точка-комами.

– Но открытки – все равно ценность. Контент – король, так ведь? Ты знаешь, сколько сегодня платят за одно только имя в точка-ком?

– А это, Коэн, называется искусственный дефицит.

– Новые идеи ценны. – Я предпочел отступить. – Я двадцать бизнес-планов в неделю читаю.

– А раньше было под сотню.

– Зато теперь качество выше. Рынок разборчивее. Для всех плюс.

– Повторяй это себе почаще. – Она допила «Эвиан» и с десяти футов швырнула бутылку в корзину. – Новых идей больше не бывает. Один придумал, другой тут же скопировал или придумал получше. Неделя, две, и гениальная идея – еще один товар. А в итоге все тут будем. – Она обвела рукой биржевой зал. – Гравитация.

– Ну, значит, ты в правильном месте. – Пожалуй, хватит мне извиняться.

– Мы оба, Джейми.

– Я рад, что ты так думаешь.

Почему-то это уязвило ее больше всего. Она отвела глаза, взглянула снова – сощурившись, с расчетливой злобой.

– Так это все? – спросила она. – Просто извиниться за то, что украл у меня работу?

– Ну… еще, наверное, за то, что между нами было.

– Между нами ничего не было.

– Но, Карла… – Неужто я так сыграю? Можно подумать, я невинная овечка. – Мы все равно могли бы, ну… – И я это почувствовал. Я бы переспал с ней прямо сегодня. Не из сочувствия и не победы ради.

– Виноватую свою головенку можешь не забивать, – посоветовала она. – Мы оба просто трахались. – Она что, всерьез?

– Так это ничего не значило?

– Я напилась.

– Угу. Видимо, я тоже.

– Услуга за услугу, – сказала она. – Я лучше поработаю.

– И еще. – Что же мне, вот так взять и уйти? Пускай поймет, что теряет. А может, я по правде хотел совета. – Морхаус меня берет на какое-то совещание. В Монтану.

– Он тебя везет на Бычьи Бега? – Она искренне поразилась.

– Ага, а что это? – спросил я, не показывая, что знаю столько, сколько уже знал. – Ты там была?

– Нет, Джейми. Это для мальчиков. Девочки не допускаются.

– То есть? Это бизнес-тусовка или что?

– Пожалуй, скорее «или что». – И с этими словами Карла вернулась на биржу.

Я – прямо персонаж видеоигры, что в конце уровня победил особо могущественного монстра. Я впитал ее силу.

Я решил прогуляться до «МиЛ». Примирение с Карлой, если можно так выразиться, прошло быстрее, чем я рассчитывал. Да и передышка не помешает. Снаружи оказалось ненормально жарко. Глобальное потепление, что ли? Не исключено, решил я, расстегивая плащ. Погода явно изменилась. Радикалы пеняют за это на рынок и его зависимость от массового потребления и одноразовых продуктов. Здравое зерно тут есть: больше мусоришь – больше покупаешь. Но если экология – по-настоящему серьезная проблема, разве не должен появиться бизнес, который наживался бы на ней, как на всем остальном?

Да, игра в коммерцию неплоха, если правильно играть. Моя стратегия домашней безопасности лучше, потому и смыла Карлу. Хватило объявления о том, что «МиЛ» выступит андеррайтером австралийской компании – и Карлин фонд рухнул. «Уолл-Стрит Джорнал» опубликовал статью о моем повышении – только так «МиЛ» и мог остановить кровотечение. Кто я такой, чтоб отказать компании – плевать, что я и сам выиграл. Я же в команде, в конце концов.

Но о чем Карла меня предупреждала? Волнуйся за себя. Просто отрезвить пыталась. Я ее выкинул с ринга, вот в чем фишка. Обиженный лузер. Но она будет в шоколаде. Ей же ключ от уборной оставили. И пакет опционов тоже. Вреда ноль, грязи ноль.

Улицу запрудили люди, игравшие по тем же правилам новой экономики, что и я. Разумеется, каждый за свою карьеру делал пару сомнительных шагов, особенно вначале, пока учился. Мы все шагали по свежевылизанному центру, любуясь собой и тем, что мы сделали с городом. Тротуары чистые, конторские комплексы блистают фасадами, модельеры зашибают бабло. За последний месяц я сам удвоил свой гардероб, купив шесть костюмов. На моем счете впервые в жизни больше десяти тысяч долларов.

А сегодня я полечу на личном самолете главы «МиЛ» на выходной шабаш, такой весь из себя эксклюзивный, что в «Форбс» и «Вэнити Фэйр» о нем пишут намеками: «ежегодный званый вечер нью-йоркской биржевой элиты» и «частный курорт для нью-йоркской финансовой аристократии», соответственно. Я прибыл три недели назад – и уже в центре поля.

И тогда я впервые его увидел. Человек заворачивал за угол, но целую секунду, пока он не исчез, я различал бесспорный бычий профиль[113], торчащий из голубого воротничка. Я рванул с места, чуть не поскользнувшись на углу. Вся Броуд-стрит – как на ладони, но бык исчез. Или голова стала нормальной. Мог быть кто угодно. Или вообще не быть. Никто ничего из ряда вон выходящего, кажется, не заметил. Странно.

Вернувшись, я решил засветиться у Морхауса. На шабаше я устраиваю презентацию – может, Тобиас хочет ее увидеть первым. Кроме того, я чувствовал себя важной шишкой, являясь к нему в кабинет без предупреждения. Обитатели загончиков на такое бы не отважились.

За столом энергичный черный помощник Брэд прилежно синхронизировал Морхаусов «Палм» с новым мобильником.

– А Тобиас здесь? – Я спросил громко, чтобы все слышали: я зову основателя фирмы по имени.

– По-моему, он не занят, – сказал Брэд. «По-моему» – и только. Никто пока не понимал, как ко мне относиться. Пацан, который с Морхаусом общается, будто с коллегой, а не начальником. Ставки понизились, можно с Тобиасом фамильярничать – как конкурсант «Кто хочет стать миллионером»[114] с Регисом в первых турах, когда подсказки не израсходованы и не теряешь тысяч, поскольку их нет. И, мне кажется, Тобиас ценил мою прямоту. Он мне за нее и платил.

Морхаус сидел в кабинете и читал «Пост». На первой полосе – репортаж про беглого быка[115].

Судя по всему, бык затоптал маленькую девочку (остается в критическом состоянии), и завтра зверюгу принесут в жертву. Может, это и объясняет мою уличную галлюцинацию. Наверное, краем глаза увидел фотографию.

– Ты видел уже? – скорбно вопросил Морхаус. Неужели Тобиас узнавал себя в несчастном, запертом быке? Мощный зверюга, выпал из своей среды, вот-вот будет казнен?

– Ага, – ответил я. – Ему конец.

– На редкость самоуверенный порою фрукт.

– Кто?

– Бирнбаум. – Тобиас развернул ко мне газету. – А по-твоему кто?

– А, ну да, – прочухался я. – Бирнбаум. – Тобиас не про быка. Я не признался, что не врубаюсь, о чем он толкует, и попытался на месте проглядеть статью. Эзра Бирнбаум, председатель Комиссии по ценным бумагам и биржам, начинает расследование онлайновых торгов. Федеральное бюро защиты потребителя. Мошенничество. Риск. Санкции.

– Но ведь нас это не касается, да?

– Ясное дело, касается.

– Мы же не мошенничаем, – сказал я. – Они просто вычистят жулье. – За последние месяцы немало брокеров-любителей вляпались в сомнительные аферы; в «60 минутах»[116] был репортаж.

– Семьдесят процентов наших доходов с комиссий поступают с онлайновых торгов. Розничные клиенты – не инвесторы. Пока они торгуют, нам плевать, зачем они торгуют и сколько зашибают. Расследования, сенатские слушания, запросы Комиссии меняют отношение публики к торгам. Публика сокращает торги.

– Я об этом не подумал.

– Уже пора. – Тобиас выхватил у меня газету. – Эзра приедет на выходные, надо будет его обработать. – Он понял, что в законах и психологии, которые рулят биржами, я совсем зелен. – Ч-черт. Иди с Алеком пообщайся. Мы должны были сами на этой полосе оказаться.

Ну вот. Кризис в самом сердце свободного предпринимательства. Минимальное представление о компьютерных сетях окунуло меня в деловую политику по самые уши – как мало кого другого в мире. Я – точно сотрудник Белого дома, очутившийся в военном штабе. Все, что я сейчас делаю и говорю, в итоге может попасть в заголовки «Нью-Йорк Таймс».

Однако я понятия не имел, что творится. Может, Алек меня просветит, пока никто не догадался.

– Тебе не кажется, что участники рынка иногда сбивают акции, просто чтобы любителей с биржи выгнать? – вопросил Алек из-за стола – куска толстого зеркального стекла на хромированных козлах.

– Слушай, – начал я, рассчитывая на сочувствие. – Торги – это не для меня. Я умею информационную архитектуру, сетевую стратегию, электронную коммерцию, контент, дизайн интерфейса…

– Но, Джейми, это и есть интерфейс. – Алек развернул ко мне монитор и вбил адрес. – Вот, посмотри.

На экране появилась доска объявлений про крошечную НАСДАКовскую акцию «ХТХТ». Алек открыл сообщение юзера, который называл себя «Брокерский Шут».

– Смотри, – сказал Алек. – Шут пишет, что сбросил ХТХТ.

– И? – спросил я. – Парень играет на понижение. Делов-то.

– Ну да. – Алек развернул ко мне другой монитор. – Теперь смотрим на сделки сразу после его постинга.

На экране список транзакций – колонки белых цифр на синем фоне. Возле каждой – красная или зеленая стрелочка.

– Стрелка показывает, по спросу ушли или по предложению, – объяснил Алек.

В 12.32 все стрелочки покраснели. Сотня акций за 1,28 доллара, еще сотня за 1,27, четыреста за 1,27 1/8, все ниже, ниже, до пятидесяти за 1,21 к 13:00 того же дня.

– Ну? Новости плохи – люди продают.

– Еще раз посмотрим запись, – предложил Алек голосом спортивного комментатора. – Следующие постинги прогляди.

– Видишь? – Алек ткнул в другой монитор. – Примерно тогда же перестали продавать. А до этого по предложению ушло больше сотни тысяч акций.

– Я вижу, но не понимаю, что в этом такого. Люди читают доски, решают. Это их проблема, кому верить.

– Это еще не все, Джейми. – Алек пролистал список сообщений. – Брокерский Шут молчал как рыба до следующего утра. И вот чем все закончилось.

– Хочешь сказать, это была сплошная лажа?

– Дальше – больше, – ответил Алек. – Смотри, как взлетели акции сразу после признания Шута.

Он пролистал длинный список транзакций – все с зелеными стрелками. К 15.00 акции поднялись до 2,1 доллара.

– Потрясающе, – сказал я. – Одна перепалка в Сети такое сотворила?

– Еще бы. – Алек сделал эффектную паузу. – Он ее затем и инсценировал.

– Кто? Шут? У него же теперь небось проблемы? Или Человек XT?

– Не Шут и не Человек ХТХТ, – улыбнулся Алек.

– То есть?

– Джейми, это один человек.

– Что за хуйня?

– Один и тот же брокер, – объяснил Алек. – Притворялся, что ругается сам с собой.

– Быть не может.

– Может-может. – Алек сиял. – Изображал сразу медведя и быка. Сначала дал медведю выиграть, чтобы покупать. Собрал 80 тысяч акций, пока Брокерский Шут сбивал цену. Купил все, что хотел, выпустил ХТХТ, тот прервал падение, спросив, была ли вообще конференц-связь. Назавтра подготовился продавать…

– И вывесил признание Шута!

– Именно! – Алек хлопнул по монитору. – Притом одновременно под еще двумя никами на других досках. Месяцами лепил виртуалов, а тут одним махом всех убил. И в процессе заработал 300 тысяч.

– Невероятно. А ты почему так уверен?

– Этот парень – наш клиент. Живет в Хобокене, целыми днями торгует. Мы на этих акциях рынок делаем.

– Господи боже, Алек, это разве законно?

– Пока да, законно. Ну то, что он делал, – незаконно, но мы-то просто его сделки проводим. Откуда нам знать?

– Но мы знаем. Ты знаешь.

– Мы знаем, но мы не знаем. Можем все правдоподобно отрицать. Не будем же мы следить за каждой сделкой. Их там сотни.

– Играешь в игру – изволь рисковать?

– Добро пожаловать в удивительный мир онлайновых торгов.

– Но на доске объявлений ваше имя, имя вашей компании. – Я снова перешел с «МиЛ» на вы.

– Мы публикуем дисклеймеры. «„МиЛ“ не несет ответственности за опубликованную информацию».

– Какие вы добрые.

– Ну а как иначе? Если Бирнбаум своего добьется, компанию можно будет привлечь за любой постинг. Он выдумает процедуры и проверки, а нам они обойдутся дороже наших комиссионных.

– Но то, что твой отец хочет – в перспективе-то это ведь не может быть удачная стратегия? Раз большинство брокеров деньги теряют.

– Это не настоящие клиенты. Это идиоты, погрязшие в дневных торгах. И торгуют они как никогда. Домохозяйки читают о таком вот эпизоде и чувствуют, что они в центре вселенной. В игру попали. Им нравится – значит, они готовы платить. Некоторые вот платят, чтобы в кино сходить. А эти кретины выкладывают деньги за удовольствие поплавать с акулами[117].

Мы поняли, когда прочитали отчет «Юпитера», что сообщества поднимают трафик на коммерческих сайтах. Мы открыли доски, и сделки подскочили на 175 процентов.

– Не хочу оскорблять семейный бизнес, но должны же для стимуляции найтись способы получше.

– Чудесно, Джейми. – Алек развернул мониторы обратно. – Ты же у нас теперь интернет-гуру. Вот и придумай.

Я принял вызов:

– Придумаю.

– Давай-давай! – Он с энтузиазмом закивал, чтобы я понял: мое презрение его позабавило, а не обидело. – Лимузин отъезжает через час. Вещи захватил?

Я кивнул и отчалил.

Справлюсь, думал я по пути в кабинет. Игровой дизайн один к одному. Чтоб онлайновые торги развлекали, без мрачных дискуссионных выебонов, на которые «МиЛ» полагался до сих пор. Делов-то. Занимательно даже. И я реально сделаю толковую вещь.

Черт, да Морхаусы понятия не имеют, что у меня припасено. У меня же запредельная, потрясающая новая технология есть. Тесланет. Коммуникационная инфраструктура на магнетизме самой земли. Она весь мир на уши поставит. И ее изобрели соседские парни. Вот потому я среди квадратных и работаю, напомнил я себе. Потому и притворяюсь одним из них. Я агент перемен – прямо скажем, двойной агент. Занимаюсь подрывной деятельностью на должности в штабе корпоративного капитализма.

Я так порадовался за собственную душу, что решил звякнуть домой и поболтать с матерью. Она как-то умудряется по голосу распознавать, здорова ли моя душа, поэтому я предпочитал общаться, лишь когда чувствовал себя уверенно. Иначе мать вычислит провалы в логике моих эмоций и мертвой хваткой в них вцепится – мне тогда и жить не захочется. Как в тот раз, когда я позвонил из артистической Джеральдо. Мама так меня запутала с моими нападками на Ямайских Королей, что я в эфире перестарался и объявил Интернет «полем для хакерских игрищ».

Мать не защищала Королей – ни в коем разе. В то время она считала их виновниками моего крушения. Но настойчивые вопросы – честные, искренние, непредвзятые – действовали на меня китайской водной пыткой[118].

– Ку-ку, мам, – бодро провозгласил я.

Без толку притворяться. У Софи новости не фонтан.

– Как хорошо, что ты позвонил, – сказала она. – Мы же не общались с…

– Ага, – прервал я упрек. – Тут было сумасшествие. – О сумасшествии я заговаривал всякий раз, когда с языка рвалось ругательство. – Я сегодня в Монтану еду на какое-то сумасшедшее совещание.

– Ой. – Пауза. – А я надеялась, ты завтра приедешь. Мы в синагогу всей семьей идем. Поддержать.

– Зачем? Что не так? – Я уже понял.

– Он сегодня утром в Ассамблею звонил. – В Раввинскую Ассамблею то есть. Туда раввины звонят, когда ищут работу.

– Тебе не кажется, что он поторопился?

– Конечно, кажется. Я считаю, он должен бороться.

– Ты ему сказала? – Это я один такой уникальный, или все сыновья – посредники между родителями?

– Он говорит, я пристрастна. Конгрегация его оценивает не так, как я.

– Они думают, что найдут более опытного раввина за такие деньги? Они что, с ума сошли?

– Не знаю, милый. Но, по-моему, он тебя послушает.

– Меня? Он меня врагом считает.

– Вовсе нет. Он тобой гордится. Ты бы слышал, как он курлыкал над статьей в газете.

– Вы читали?

– Моррис читал. Пришел на той неделе в синагогу – только чтобы нам показать. Что ж ты не говорил?

– Я вам газету оставил, – соврал я. – Вообще-то, знаешь, там все прямиком из пресс-релиза. Ну то есть – ерунда.

– Никакая не ерунда. Вся конгрегация об этом говорит.

– Конгрегация, которая пытается от него избавиться.

– Ну вот ты понимаешь, милый. Поэтому ты ему нужен. Он тебя послушает.

Моя мама умная, только немного чересчур аналитического склада. Она в колледже психологию изучала, так что я понимал, к чему она клонит. Конгрегация обижает лично папу. Может, он с ней помирится, если помирится со мной. Большая натяжка, однако.

– Папа слишком для них хорош, – сказал я.

– Он им нужен, Йосси. Нам всем.

То есть мне. Из ее фрейдистского плана я, видимо, не ускользнул.

– Слушай, я в эти выходные не могу. Я прямо сейчас уезжаю. Но я приеду на следующей неделе. И на Пасху.

– Еще бы ты не приехал на Пасху. – Можно подумать, присутствовать – моя обязанность, а не любезность. – Кого-нибудь особенного приведешь? – Может, мне еще и внуков ей забацать?

– Особенных сейчас нету, мам. Но я, может, кого и приведу. Посмотрим.

– Как квартира? – Мама сменила тему.

– Слушай, мне бы уже собираться.

– Может, поговоришь минутку с Мириам? Она любит твой голос.

– Конечно, только минутку…

Мама уже отошла. Я слышал, как она зовет мою сестру. Взяли вторую трубку.

– Алле? – в пустоту спросила Мириам.

– Привет, Мириам.

– Привет, – сказала она.

– Я поеду смотреть ковбоев. – Я несколько идеализировал поездку.

– Настоящих ковбоев или понарошку?

– Настоящих, детка. С лошадями и всем таким прочим.

– По телику? – спросила она.

– Нет, Мириам. По-правдашнему.

– Грузовик с сеном? – Мы с ней как-то в детстве ездили на озеро Джордж на сенокос.

– Точно. – Я вспомнил впервые за много лет. – Классно было, да?

– Я тебе кашпо закончила, – ответила она о другом.

– Спасибо, Мириам. Замечательно. Приеду – посмотрю.

– Ты сейчас приедешь?

– Нет, Мириам. Скоро.

Из другой трубки вмешался материн голос:

– Детка, Джейми пора идти.

– Но его тут нет, – сказала Мириам, не умея испытать подлинное единение через телекоммуникации.

– Ему надо от телефона отойти, – объяснила Софи. – Попрощайся.

– Пока, Джейми, – сказала Мириам. – Я тебя люблю.

– Я тебя тоже. – И под такой финал я повесил трубку, решив отдельно с матерью не прощаться.

В органайзере я записал: позвонить из Монтаны домой. Да нет, я не забуду, но так мне легче уезжать, когда я нужен семье.

Следующий час я вбивал в презентацию Тесланета в «PowerPoint»[119] дополнительные слайды. Стибрил пару графиков и таблиц с веб-сайтов «Уайред»[120] и «Апсайд»[121], в графическом редакторе поменял названия на «Исследовательский отдел „МиЛ“». Все так делают.

Едва золотое сияние заката превратило картинки у меня на мониторе в нечитабельные тени, в дверях появился Алек: в руках чемоданы, на голове ковбойская шляпа.

– Ну шта, готофф? – спросил он, надвинув шляпу на лоб.

– А то. – Я вынул диск и сунул в карман. – Пошли.

Алеково ребячество оказалось заразительно. Мы шествовали к кабинету Тобиаса, и я чувствовал себя могущественным младотурком, каковым и был. Мы шагали по коридорам и громко беседовали, от чего вздергивались головы младших менеджеров и секретарей в загончиках.

– Ты на таких тусовках раньше бывал? – спросил я.

– Первый год. Он обычно Морта берет или какого-нибудь фондового менеджера.

– Видимо, я теперь тоже фондовый менеджер.

– Не тех фондов, – осадил меня Алек. – Многомиллиардных. Платинового или инвестиционной группы.

– И зачем, по-твоему, он нас берет?

– Наверстать упущенное, – объяснил Алек, заворачивая за угол. – Бычьи Бега за десять лет изменились. Раньше – сплошная валюта, политика, процентные ставки, а теперь – интернет-вечеринка. У папика репутация тотального тяжеловеса, да еще противника НАСДАКа. Старая школа. Он теперь в разговорах фишку совсем не рубит.

– Он что, не понимает – там никто ни хуя не рубит. Все только выделываются.

– Поэтому, друг, у нас прекрасно получится. – Мы пришли к дверям Тобиасовой приемной.

– Он через минуту появится, – сказал Брэд, не заметив, что Тобиас с чемоданами уже выходит. Брэд подскочил забрать чемоданы; Морхаус на секунду замялся, потом уступил багаж – мол, я и сам могу, без проблем, но какого рожна?

Брэд с чемоданами возглавил колонну и направился к лифтам. Тобиас за ним – такой крупный, что нам с Алеком, груженным собственной поклажей, пришлось поотстать. Однако смотрелась наша процессия будь здоров. Денщик, генерал и два юных крепких лейтенанта. Перед нами расступались, девушки жались спинами к стене и стискивали папки у груди, пропуская конвой. Маршируя за Тобиасом, я чувствовал себя могущественным по ассоциации. Я вхожу в узкий круг, я – ключевой игрок в корпоративном завоевании новых территорий.

Мы вошли в поместительный лифт, и Брэд нажал кнопку «Вниз». В лифт набивались люди. Нас, призванных офицеров, невозможно не заметить. Я знал, что на меня пялятся. Взгляды меня ободряли – возбуждали даже.

Мы остановились на двенадцатом этаже. Курьер-велосипедист, примерно мой ровесник, вошел и невозмутимо облокотился на поручень. Судя по виду, из нацменьшинств – смуглый итальянец, а может, марокканец, с болтающимися каштановыми дредами. На боку – синяя брезентовая сумка, в руке – велосипедное колесо. В драной красной футболке, бедра, накаченные круглосуточным верчением педалей, обтянуты лайкрой. Загорелая кожа блестит от пота – от беспрерывных гонок по нью-йоркским улицам. Вид у него был такой, будто ему на все плевать.

Не я один его разглядывал. На юношу уставились все женщины в лифте. Их взгляды гладили изгиб его шеи, поясницу, выпяченный таз молодого распутника, гениталии, проступающие под велосипедками. И вот я уже задыхался в костюме, сумки тянули к полу. У меня в кармане презентация, которая стоит миллионы, а то и миллиарды долларов. Но спросить этих женщин – я просто очередной квадратный. Вот курьер ни на кого не похож. Беззастенчивый тунеядец. Свободный.

Мне хотелось заорать. Чтоб они поняли – тут стою ненастоящий я. В колледже я был спортсменом, притом неплохим. Грудь у меня достойная и руки сильные – не слабее, чем у велосипедиста. Может, я бы выиграл, подерись мы не на жизнь, а на смерть. Но сейчас мне, корпоративному придурку с ног до головы в «Армани», казалось, что хрен у меня крохотный и привстать-то не сможет. Хрень.

Да нет же! Этот лодырь – настоящий лузер, хотя женщины только о нем и мечтают. В конечном-то итоге он всего-навсего курьер, семью не прокормит, детей в школу отправить не в состоянии. Хотя – кто знает? Может, у него рок-группа, в выходные играют по клубам, рывок не за горами. Или, может, он многообещающий молодой художник, не сегодня-завтра – выставка в «Уитни». Он держался так, будто живет настоящей жизнью. Живет.

У подъезда небоскреба нас ждал лимузин. Я уже опытный: поставил сумки на тротуар – Брэд с шофером погрузят. Но я не мог целиком доверить им свой лаптоп, так что притворился, будто открываю дверцу Алеку с Тобиасом, а сам следил, чтобы сумки поставили аккуратно. Я не привык, что мои вещи таскают за меня, и в глубине души сомневался, что о них должным образом позаботятся.

Как это богачи так доверяют слугам? И что будет, если те ошибутся? Нырнув в багажник, Брэд с шофером обсуждали, как сэкономить пространство, а куча дорогущего багажа стояла себе на тротуаре без присмотра! Они просекут, если кто-нибудь решит сумку уволочь? Они вообще смотрят? Или бродяги такого не крадут? Может, живы еще рудименты соглашений шестнадцатого века между уличными селянами и дворянскими слугами?

В багажнике места все равно не хватило, так что пришлось мне с ручной кладью садиться спиной к водителю. От Алека с Тобиасом меня отделяла громадная бесполезная лимузиновая пустота.

– Как насчет выпить? – Тобиас указал подбородком.

Только тут я заметил бар в полированной деревянной панели.

– Вы что будете? – Я встал на колени перед шеренгой бутылок и бокалов. – Есть скотч и, кажется, водка.

– Скотч со льдом, – сказал Тобиас.

– Мне тоже, – сказал Алек.

Цепляясь за покрытый ковром выступ на полу, я смешал три. Один поставил на бар, затем с бокалами пополз к Морхаусам.

– Свой тоже принеси, – сказал Тобиас.

Я подчинился. Похоже, Тобиас желает излить на нас свою мудрость. Сидеть на полу у его ног – небольшая цена за подобное приближение к главе «МиЛ».

Но Морхаус попивал скотч и разглядывал в окно сцепившиеся бамперами машины, что тащились к тоннелю Холланд.

– Наверное, надо было нам по мосту, – сказал я, пытаясь завязать разговор. Если Тобиас не отреагирует на сигнал, вернусь на свое место. Морхаус не ответил. Я молча размышлял, как бы смыться, не показывая, что не оценил чести, и тут Алекова голова откинулась, а челюсть отпала.

Тобиас посмотрел на сына и с невероятной нежностью передвинул его так, чтобы тело удобнее привалилось в угол. Подложил ему под шею свернутый пиджак и укрыл плащом.

– Славный пацан, – сказал Тобиас. – Тем более – столько перенес.

– Ага, – я попытался изобразить сочувствие. Что такого перенес этот привилегированный ребенок?

– Бирнбаум, знаешь ли, нашему семейству сильно жизнь усложнил, – сообщил Тобиас.

– Да? А как?

– Алек тебе не рассказывал?

Я покачал головой.

– На него похоже, – Тобиас улыбнулся спящему сыну. – Все нипочем. Даже несчастный случай.

Я так понял, Тобиас имеет в виду принстонскую неприятность.

– Да ничего особенного и не было, – сказал я, пытаясь умалить собственный героизм. – Темно. Заплутал слегка. Со всеми бывает.

– Не в этом дело. Он же левую руку не может выше плеча поднять, знаешь.

– Не знал. Понятия не имел.

– Его в Андовере из-за этого дразнили. Он правда тебе не говорил?

– Нет. А как это вышло? – Вряд ли такая уж гениальная идея – обсуждать Алека, пока он сном праведника спит.

– Забавно, как все повернулось.

Я не въезжал, о чем он толкует. Даже не знал, как спросить. Морхаус прекратил мои мучительные раздумья.

– Мы с Эзрой дружили еще с «Манхэттенских сбережений и ссуд», – начал он. – У «МиЛ» даже места на бирже не было, а Бирнбаум проверял бизнес-ссуды в банке. По субботам прямо из синагоги приходил к нам домой, на угол Лекса и Восемьдесят третьей. Помню, он стаскивал с головы ермолку, аккуратно складывал пополам и совал в задний карман. Потом мы смотрели игру. Ну трепались за парой пива. Обсуждали, как завоюем финансовый рынок.

– Я не знал, что вы так давно знакомы.

– Давно, да, – сказал Тобиас, подставляя мне стакан. Надо смазки подлить. – Бирнбаум тогда был настоящим психом. Полнейшим невротиком. К психоаналитику[122] ходил.

– А что с ним было? – спросил я, осторожно вручая Тобиасу стакан, до краев наполненный языкоразвязывателем «Джонни Уокер Блэк».

– Ему казалось, людям что-то на головы рушится, – засмеялся Тобиас. – Или вот-вот рухнет. Коктейля не бывало, чтоб он не предупредил кого-нибудь – мол, вроде вон та люстра сейчас сорвется с потолка им прямо на головы. Или, скажем, на улице всегда стройки обходил – боялся, что леса обвалятся или кран упадет. Помнишь, как на «Панам» вертолет грохнулся?

Я отупело поморгал.

– А, ну да, – пожал плечами Тобиас. – Ты слишком молод. Небоскреб «Метлайф»[123]. Там наверху была посадочная площадка. Вертолет как-то не рассчитал и вмазался прямо в верхний этаж. На улицу мусор посыпался, погибла женщина.

– А Бирнбаум это предсказал?

– Нет. Но посчитал доказательством того, что такие вещи случаются. Вырезал из газет все заметки, носил в портфеле. Куда бы ни ехал, все время их перечитывал.

– И психиатр его вылечил?

– Конечно, – сказал Тобиас. – Вылечил. Загипнотизировал и дал ему такую маленькую – как сказать? – мантру короткую, говорить всякий раз, если кажется, будто с кем-то случится несчастье. Что-то вроде: «Все вне опасности, ничего страшного, все в безопасности, все будет хорошо».

– Простенько так.

– И действовало, уж ты мне поверь. Как-то он приехал в субботу. «Нью-Йоркские Ракеты» играли. Алеку не было года. Еще на четвереньках ползал.

– Трудно представить, как вы двое сидите на диване, пивко попиваете, и Алек под ногами ползает. – Я с наслаждением вообразил Тобиаса каким-то мелким буржуа.

– Хуже того, – хмыкнул Тобиас. – Мы сидели в раскладных креслах – я их купил, хотя мать Алека была против. Не в ее вкусе. Господи, она их терпеть не могла. Ну вот, мы накачались «Микелобом», смотрели «Ракет», а Мэри на кухне жарила гамбургеры или курицу.

– Поразительно, что Алек не стал фанатом, – заметил я.

– Поразительно, что у Алека фобий не развилось, – отозвался Морхаус. – Понимаешь, когда Мэри была на кухне, за Алека я отвечал. В доме все было для детей безопасно, так что мы ему позволяли везде бродить. Ну, может, попкорна ему подкидывали. Эзра всегда в таком состоянии был, он следил за Алековым ротиком, чтобы ребенок не подавился.

– По-моему, довольно дико.

– Но когда Эзра вылечился, все изменилось. Понимаешь, у него только закончилась гипнотерапия, и он все повторял свою мантру. Мы слышали, как он себе под нос бормочет, входя в лифт. Непрерывно бубнил. Я привык не обращать внимания. Он по правде видел, что сейчас будет, но ничего не сказал.

– Что видел?

– Мы в этих креслах лежали. Полностью откинулись. Почти горизонтально. Алек залез под мое. Эзра видел, хотел меня предупредить, но решил, что дергается, потому что болен. И стал повторять свою мантру. «Все вне опасности, все в безопасности» и так далее. А тут меня Мэри с кухни позвала. Жир от курицы слить, что-то такое. Никогда не забуду. Я кладу руки на подлокотники, сейчас встану и вижу: Эзра зажмурился, у него губы шевелятся – мантру повторяет.

– А Алек?…

– Ну, я на руки-то оперся, чтобы встать. Ножки кресла задвинулись – тут я и слышу крик. И ничего не поделать.

– Ох, господи.

– Я сразу кресло раскрыл, но Алеково тельце уже все перекрученное. Он даже не плакал – хрипел только. Воздух ртом ловил. – Морхаус глядел на сына. – Мы его отвезли в неотложку, там сказали, что сломаны два ребра. Что рука вывихнута, но они ее сейчас вправят, резать не надо.

– Господи боже, у вас, наверное, шок был.

– Да, но до Эзры далеко. – Тобиас обернулся ко мне. – Мы приехали из больницы среди ночи. Открыли дверь, а Эзра сидит в кресле, бубнит свою мантру, снова и снова. Совсем с катушек съехал. Два месяца оклемывался.

– А Алек?

– Выяснилось, что насчет плеча врачи ошиблись. Порвалось несколько сухожилий. Он еле рукой двигал. Года в три мы его положили на операцию. На плечике и на руке носил твердый гипс несколько месяцев. Но рука все равно не совсем двигается.

– Вы в суд подали?

– Кто с врачами тогда судился? Начало восьмидесятых. Халатность не в моде. Но после этого Бирнбаум заботился о нас, как только мог. Когда его избрали в совет Нью-Йоркской резервной системы, намекнул мне, куда федералы процентную ставку сдвинут. Вообще-то все отчетливо понимали, куда, но подтверждение не мешало. Я смог действовать смелее.

– А что теперь Эзра? – спросил я. – По-прежнему невротик?

– Ну, он все ходит к тому же идиотскому аналитику. – Изо рта Тобиаса полетела слюна – от алкоголя расслабился. – Но я думаю, сессии мисс Холстэд ему вдвое полезнее.

– Проститутки? – Дядька еженедельно ходит в синагогу и по шлюхам?

– Скорее мадам, – ответил Тобиас. – Любовницы, называй как хочешь. Девчонки в коже, с кнутами, все такое. Связывают его или он притворяется школьником, а они его шлепают. Такие вещи. У него в голове бардак. Представь, что с федералами будет, если все это появится на шестой полосе?[124] – Тобиас подмигнул.

– Да уж, – сказал я. А что тут скажешь?

Тобиас повернулся к Алеку. Пихнул его локтем – убедиться, что сын спит. Тот свернулся калачиком.

– Я, знаешь ли, потому его с собой и взял.

– То есть? – спросил я.

– За Бирнбаумом должок.

Тут бы мне и понять, что эти ребята не в бирюльки играют.