"Приди, сладкая смерть" - читать интересную книгу автора (Хаас Вольф)

9

Бреннер точно не принадлежал к числу людей, которые сразу же предполагают самое худшее. Наоборот, в полиции с ним пару раз случилось, что он пропустил операцию, решив, что это ложная тревога. И сил ушло в три раза больше, прежде чем удалось замять это дело.

Конечно, вдвойне тревожно, когда такой человек сразу же предполагает худшее. Он не выдержал и пяти минут ожидания и просто оставил фрау Рупрехтер сидеть в машине. Он побежал на другую сторону к Рози из ларька и спросил ее, не знает ли она чего-нибудь про Малыша Берти.

— Спроси в прачечной, — посоветовала Рози. — У них окна прямо на стоянку выходят.

— Где прачечная?

— Вон там, прямо, у них зеркальные стекла в окнах.

Бреннер еще слегка удивился, почему это в прачечной должны быть зеркальные окна. Но стоило ему войти, и он уже понял почему. Рози была бы не Рози, если бы она не сказала «прачечная» вместо «покойницкая».

В школе Бреннер однажды посетил день открытых дверей в пивоварне. Пиво, конечно, давали бесплатно, и он впервые напился до полной отключки, и это было настолько ужасно, что так и осталось единственным разом в его жизни. Но во время посещения он был еще трезвый, и их отвели в огромный зал, как в бассейне, и весь в плитке. Но не плавательный бассейн, а ванны с пивом, потому как там хранится пиво, пока не созреет. И когда Бреннер вошел тогда в прохладный пивной зал, первая мысль его была: вот так я представляю себе покойницкую.

Это была вовсе не плохая мысль для пятнадцатилетнего парня! Здесь, правда, кое-что было иначе: всего только две ванны, зато была еще стена с холодильными камерами, и столы, и каталки с трупами на них, но общее впечатление все равно очень сходное. И даже молодой работник в белом халате напомнил Бреннеру пунтигамского инженера на пивоварне, который вел тогда экскурсию.

Этот, однако, трупы не обмывал, у него было особое задание. Потому как в такой большой больнице, как ЦКБ, остается, понятное дело, много ампутированных конечностей, и их надо как-то утилизировать. Эмбрионы идут на крем для лица, этих можно как-то использовать, а вот, к примеру, у ноги курильщика никакого использования нет. И ведь просто так такие вещи в мусорный бак нельзя выбрасывать.

— Добрый день, чем могу служить? — не поднимая головы, вежливо спросил молодой человек, у которого как раз застопорилось дело с ногой, потому как она была едва ли не длиннее, чем топка печи. — Все сотрудники ушли на обед.

Бреннер настолько удивился, что здесь работает такой интеллигентный молодой человек, что едва не забыл свой вопрос:

— Я ищу своего коллегу.

Рабочий прижал ногу дверцей и обернулся к Бреннеру:

— А здесь его нет? — Он показал на шесть-семь трупов, лежавших повсюду прямо на виду.

— Мой напарник не умер, — сказал Бреннер. Но в этот момент он был, видимо, не совсем в этом уверен, иначе бы не стал на всякий случай смотреть на трупы.

— Тогда вы не по адресу, — улыбнулся молодой человек. У него было настолько интеллигентное лицо, что Бреннер подумал: наверное, студент или извращенец.

— Вы ведь иногда в окно на стоянку смотрите, — начал Бреннер. Потому как Рози была права: ну просто панорама, а не окна, и с видом на стоянку.

— Редко. Внутри гораздо интереснее, — усмехнулся молодой человек.

А может, все-таки не студент, промелькнуло в голове Бреннера.

— И тем не менее вы ничего необычного не заметили там, на стоянке?

— Необычного на стоянке «скорой»? Вы имеете в виду, спасателя без солнечных очков или без усов?

— Спасатель без усов, но в солнечных очках, почти два метра ростом, тощий, как Микки-Маус.

— Это ваш коллега?

— Да, коллега. Он у меня потерялся.

— Нет, такого не видел. И не мог видеть. Потому что под окнами очень долго стоял грузовик.

— С каких это пор грузовикам разрешено там парковаться?

— Я тоже себе этот вопрос задавал, — сказал молодой человек, а потом в его печке что-то звякнуло, примерно так, как звенят микроволновые печки, и он открыл дверцу и засунул туда очередную ногу.

— На грузовике была какая-нибудь надпись?

— Я не обратил внимания.

— Может, «Ватцек-бетон»?

— Понятия не имею, — сказал парень, потому как это был не такой человек, чтобы соглашаться с первым встречным, ведь студенты и извращенцы очень напирают на духовную независимость.

Когда Бреннер вернулся к машине, он сразу увидел, что микрофон рации оборван.

— Что вы сделали с микрофоном рации, фрау Рупрехтер?

Хочешь верь, хочешь нет, только из-за того, что Бреннер оставил ее на пять минут одну, она сразу же попыталась вызвать по рации помощь. Но конечно, вместо того, чтобы нажать единственную кнопку на микрофоне, от нетерпения и гнева она сразу же выдрала кабель.

— Как только я попаду домой, я буду на вас жаловаться, — начала грозить она.

— Да, госпожа Рупрехтер.

— Куда подевался этот ваш коллега?

— Умер, госпожа Рупрехтер.

Это он просто так сказал, чтобы ее попугать. Глупо только, что он сам испугался больше старухи. Когда он наконец отделался от нее, ему пришлось возвращаться в контору и забирать новый микрофон. В конторе никто ничего не сказал про Малыша Берти, и он тоже не стал упоминать, что Берти пропал. Он надеялся, что ему достанутся выезды поспокойнее, чтобы он мог между делом поискать Берти. Но просто чертовское везение: один срочный вызов за другим.

А под вечер еще одна ездка, из-за которой он едва совсем не забыл про Малыша Берти.

Женщина сразу показалась ему знакомой. Хотя возраст ее, конечно, изменил. А рак изменил ее еще больше. А что изменило самого Бреннера, ему про это и думать не хотелось.

Несмотря на это, они оба узнали друг друга почти одновременно. Не сразу, а сначала в испуге отвели взгляд, потом опять покосились друг на друга, потом снова посмотрели в сторону, потом слегка улыбнулись и потом одновременно:

— А вы не?… — и потом смущенно рассмеялись из-за этого «вы», хотя когда-то в пунтигамской гимназии клялись друг другу в вечной любви.

— Клара, — усмехнулся Бреннер.

И Клара вскинула брови так, как когда-то нравилось Бреннеру.

И чтобы от всех этих улыбок и вскинутых бровей не впасть ненароком в чувствительность, Бреннер быстренько сказал:

— Тебя, значит, тоже в Вену занесло.

— Уже двадцать восемь лет как занесло.

Двадцать восемь лет назад ты еще ходила в пунтигамский детский сад. Или: ты что, в животе у мамы в Вену переселилась? Тебя что, в первом классе на экскурсии в Вене забыли? Или как там говорится в таких случаях.

Но все-таки лучше не шутить насчет возраста, когда везешь на лечение человека, больного раком.

— Уже двадцать восемь лет? Ты в Вене училась?

— Да, а ты? Я думала, ты в полиции окопался?

— Да, по самые уши был.

Бровь взлетела вверх.

— Сколько ты там пробыл?

— Девятнадцать лет.

— Девятнадцать лет. Ты что, с детского сада начал?

Я не хочу сказать, что он не сходя с места снова влюбился в Клару. Но не сходя с места он уже понимал, что в ней так нравилось ему раньше. Потому что за всю свою жизнь он больше не нашел женщины, с которой так хорошо можно было перешучиваться, как тогда с Кларой в пунтигамской гимназии.

Хотя она была из хорошей семьи и в таких случаях обычно говорят, что в смысле юмора, учитывая происхождение Бреннера, они должны были плохо сочетаться.

Но с другой стороны, оба они были из Пунтигама, родины пива. А Клара из семьи пивоваров. А семья пивоваров в смысле юмора все-таки не так уж далека от простых людей.

Хотя семья Клары и в самом деле старалась по возможности избавиться от хмельного духа. Утонченное воспитание и все такое. Только вот Клара недолго выдержала в интернате в Швейцарии. Но и дома она продолжала петь в Баховском хоре, два раза в неделю на репетицию ходила. А музыкальные пристрастия Бреннера, конечно же, заставляли морщиться ее изящный пивоваренный носик.

И теперь самое время сказать вот о чем. Тебе вряд ли удастся найти человека, у которого было бы так мало самомнения, как у Клары. Деньгами она и подавно не кичилась. И с музыкой то же самое.

Я бы сказал, скорее уж Бреннер с его сверхчувствительностью больше носился со своим вечным Джимми Хендриксом, чем она со своим самомнением.

— Ну и чем же ты занималась эти двадцать восемь лет в Вене?

— Работала учительницей музыки в одной гимназии.

— И какая тебе в этом была нужда?

Клара улыбнулась. Знаешь, такой улыбкой, которой улыбаются состоятельные люди, когда какой-нибудь несчастный голодранец дает им понять: «Ну какие такие у тебя могут быть проблемы с твоими-то деньгами».

Бреннеру тут же стало стыдно, что почти через тридцать лет он не продержался и трех минут, как у него соскочил с языка намек на деньги. И я лично тоже не могу не сказать. Да я первый скажу: если ты кладешь в карман слишком много денег, изволь считаться с тем, что в один прекрасный день ты будешь болтаться на фонарном столбе. Делать это надо тихо и профессионально, и ни к чему все время отпускать эти завистливые намеки.

Бреннер попытался загладить свою оплошность, ну фактически проявить способность к сопереживанию:

— Не очень-то легко с таким наследством за плечами?

— Со святым Мертием за плечами тоже не очень легко, — улыбнулась Клара.

— Святой Мертий?

Клара посмотрела на него как раньше, когда у него голова не варила. Потому как по части интеллекта она была определенно несколько впереди Бреннера.

Святой Мертий, размышлял Бреннер. Ну конечно: Смерть. Ни фига себе. Ежели ты едешь на облучение и отпускаешь такие шутки, то просто снимаю шляпу.

Оборотная сторона: теперь Бреннеру уже неудобно было обходить эту тему.

— И что у тебя? — спросил он как можно нейтральнее.

— Да вот укусила меня одна такая муха, что печенка у меня и расстроилась.

— Печень? Ну надо же, чтоб именно печень.

— Да, именно так.

— А вообще-то скорее можно подумать, что пиво на печень действует, только если его пить.

— Иногда хуже, если его в наследство получаешь.

— Ты вечно себе голову ломала над тем, что твои родители виноваты, если какой-нибудь бедолага до смерти упьется.

— Вот видишь, поэтому мне и нужно было работать учительницей музыки.

— Ну и какие твои шансы?

— У мужчин?

— У лучей.

— Лучше, чем у мужчин.

— Тогда мне, значит, не нужно беспокоиться, — выдавил из себя Бреннер. Трудно поверить, но ему приходилось очень стараться, чтобы этот пресловутый комок в горле не добрался до его голосовых связок. Потому что сейчас у него случился самый настоящий приступ сентиментальности.

Он вспомнил, как они тогда расстались с Кларой. Виновата была хорошенькая подружка Клары, Бернадетте. Она даже однажды выиграла конкурс «Мисс лучшая грудь» на одной роскошной пунтигамской дискотеке. А ведущим конкурса был один знаменитый в то время эстрадный певец из Вены, так он в ту же ночь увел у Бреннера Мисс грудь.

Теперь у Клары и Бреннера опять все кончилось, ну, то есть они приехали на станцию облучения. Бреннер проводил ее наверх и на прощание спросил:

— Ты часто ездишь с нами на лечение?

— Два раза в неделю.

— Тогда мы с тобой точно еще увидимся.

— Точно. — Бровь она в этот раз не вскинула. Но Бреннер уже не мог понять, это плохой или хороший знак.

— Тогда пока.

— Тогда пока.

Он был не прочь сказать что-нибудь более приветливое. Но ему ничего не пришло в голову. И здесь опять же можешь убедиться в преимуществах марафона. У Бреннера вообще не было времени на сантименты. Потому как его сразу же ждала следующая ездка. И снова выслушивать волынку про чью-нибудь жизнь. И опять волынка, и опять волынка.

Только когда он вернулся вечером домой, марафон приостановился. Ему снова вспомнилась Клара и уже не выходила у него из головы, и он ей совсем уж было собрался звонить. Но я думаю, это был просто такой небольшой отвлекающий маневр, потому что он просто не знал, где ему искать Малыша Берти. Вместо этого он стоял у окна и смотрел вниз, во двор Союза спасения. И насвистывал потихоньку эту мелодию.

Была у Бреннера такая странная привычка — целыми днями насвистывает порой какую-нибудь песню, а сам толком и не замечает. Но если он потом задумывался, а что он, собственно говоря, свистит, то всегда оказывалось, что текст тютелька в тютельку подходит к ситуации, в которой был Бреннер, хотя при этом он не думал ни о каком тексте. Фактически: «Foxi Lady», когда был влюблен в рыжую, или «Куплю себе лучше тирольскую шляпу, она мне ужасно идет», если парикмахер плохо постриг его, или, если хотите, страх перед импотенцией.

И хочешь верь, хочешь нет, однажды из-за этого от него сбежала подружка. Да нет, не из-за проблем с этим делом, а потому, что она не выдержала его вечного свиста. При том что он еще очень тихо насвистывал, воздух втягивал. Только она не рыжая была, а что-то такое среднее.

А то, что в этот вечер совершенно бессознательно насвистывал Бреннер, тоже было очень показательно. Потому как это была та самая песня, которую Клара когда-то записала ему на кассету.

В квартире Бреннера было две с половиной комнаты, семьдесят квадратных метров. Там долго можно искать кассету двадцативосьмилетней давности. Правда, Бреннер был уверен, что она должна где-то лежать. Но ведь недаром говорится: три раза переехать — все равно что один раз сгореть. А Бреннер за последние три года переезжал больше трех раз. И теперь у него не осталось и половины вещей, разбросанных когда-то по его прежней служебной квартире.

При этом большая часть вещей когда-нибудь все-таки всплывает. Но нет ведь, не найти как раз того, что ищешь. Я думаю, это уже почти как закон.

И еще один закон: когда переселяешься, всегда стараешься выбросить все, что тебе было годами не нужно, чтобы поменьше перевозить и расставлять потом. Но в первый же день после переезда тебе вдруг срочно понадобится именно эта вещь, и ты вынужден покупать новую.

И еще один закон: если где был обходной путь, то Бреннер гарантированно шел именно им. Его начальников в полиции это доводило до белого каления. И иногда я даже подозревал, что он нарочно это делает. Но всякий раз я должен был признать, что он и вправду просто не умеет сосредоточиться на самом существенном. И теперь Бреннер, вместо того чтобы искать Малыша Берти, которому, может, грозила смертельная опасность, упорно искал кассету.

У него была такая коробка со старыми кассетами, по большей части старше двадцати лет. Какая-то часть со школьных времен. Он уже много лет не открывал эту коробку.

Потому как с тех пор, как появились CD, никто уже не слушает эти кассеты. В лучшем случае в машине, а своей машины у него не было. А в машине «скорой помощи» все эти споры с коллегами из-за правильной музыки, нет уж, спасибо. Самым подходящим для всех было слушать целый день радио.

Коробку он нашел уже через пару минут, и придется признать, что это плохой пример для моего закона, потому как все, собственно, оказалось в порядке: он перевез их, и они ему понадобились. Но ты погоди, я тебе вот что скажу.

В коробке лежало кассет пятьдесят, если не все сто. Тут уж он рылся в этом беспорядке часа два. Сначала ставишь кассету одну за другой, потом слушаешь, что на ней, потому как надписи древние уже, потом переворачиваешь, а потом мотаешь полчаса, это занимает все ужасно много времени.

И за все это время он ни секунды не думал о Берти. Бывает же такое! Надо бы искать человека, а вместо этого ищешь кассету. Вряд ли кассета могла подсказать ему, где найти Берти.

Потому как, перебрав все кассеты, он вынужден был наконец признать: все кассеты на месте, кроме той кассеты Баха, которую ему тогда в Пунтигаме записала Клара. Вот видишь, опять же все по закону.