"Приди, сладкая смерть" - читать интересную книгу автора (Хаас Вольф)

15

— Теперь придется выбрать, на какую сторону встать, на правильную или на ложную, — сказал Бреннер серьезно, я его раньше вообще никогда таким не видел.

— Я всегда стою на правильной стороне, — ответил толстяк Буттингер.

— Тогда ты сейчас пойдешь в диспетчерскую и посмотришь для меня кое-что в компьютере.

— Ты что думаешь, если у тебя пушка швейцарская в руках, так я под твою дудку плясать стану?

— Это швейцарская пушка Бимбо.

— Бимбо? — сморщил лоб толстяк Буттингер. — Погоди-ка, он вроде какое-то время у нас работал?

— Бимбо застрелил Ирми.

Когда толстяк Буттингер морщил лоб, над глазами у него выступали натуральные жирные колбаски.

— А Штенцль просто героически бросился на защиту, ну прям телохранитель, или как?

— Просто Штенцлю пришлось получить пулю в голову. Но в его голове было так пусто, что пуля сквозь нее проскочила за здорово живешь.

Толстяк Буттингер только усмехнулся.

— И если ты сейчас пустишь меня в компьютер, — не отступался Бреннер, — потом, может, все будет выглядеть так, как будто ты с самого начала был на правильной стороне.

Но толстяк Буттингер даже и думать не мог, чтобы пустить Бреннера в центральный компьютер. Он все еще наслаждался тем, что Бреннер больше не был под защитой Молодого. Но он не уловил, что он и сам уже больше не был под защитой Молодого. Потому как Молодому сейчас самому нужна была вся его защита.

В следующее мгновение толстяк Буттингер кинулся в диспетчерскую и прорычал в микрофон:

— Семьсот сороковой, немедленно возвращайтесь!

Потому как семьсот сороковым был Бреннер, на такой зверской скорости вылетевший со двора «скорой», что на тротуаре начали креститься посетители магазинов, возвращающиеся домой после шопинга. Хотя крестное знамение вовсе не входит в набор ритуалов шопинг-религии. У них ведь другие ритуалы. Там берут в руку денежную купюру и передают специально для этого поставленной кассирше, а так никаких крестов особо и нет. Но когда Бреннер с мигалкой и сиреной пролетел первый светофор на красный, заставив экскурсионный автобус затормозить до полной остановки, то в зеркальце сзади он увидел, как одна женщина не поленилась поставить сумки с покупками и перекрестилась.

— Семьсот сороковой, возвращайтесь немедленно! — снова проорал толстяк Буттингер.

Но Бреннер к тому времени был уже за тридевять земель. А шопингующие тоже скрылись подальше, зайдя в первый попавшийся магазин, и на всякий случай занялись покупками для очередной акции по сбору подержанных вещей, чтобы, значит, не ты следующий, кого заберет «скорая» или утащит черт.

— Семьсот сороковой, немедленно возвращайтесь!

Правда, толстяк Буттингер всегда был раздражительным человеком, но чтобы так забыть о дисциплине в эфире, этого я не могу припомнить. Потому как теперь он стал кричать:

— Внимание всем машинам! Всем машинам «скорой»! Остановите семьсот сороковой!

— Местонахождение? — спросили его машины «скорой».

— Неизвестно! — рыкнул толстяк Буттингер.

— Шестьсот девяностый вызывает центральную! — подал голос Шимпль, в очевидном возбуждении.

— Шестьсот девяностый?

— Семьсот сороковой едет по Триестерштрассе по направлению из города.

— Шестьсот девяностый, понял. Следуйте за семьсот сороковым!

— Сесьсот сороковой идет сто шестьдесят.

— По Триестерштрассе?

— Точно.

— Тогда жмите сто семьдесят!

— Есть, — отрапортовал Шимпль так по-военному, что я просто должен сказать, театр военных действий с этим ни в какое сравнение не идет.

Потом короткая пауза, потому что толстяку Буттингеру пришлось отправлять машину на инфаркт миокарда в Херренгассе, а потом опять возбужденный Шимпль:

— Шестьсот девяностый вызывает центральную!

— Шестьсот девяностый?

— Серьезная авария.

— Где?

— Триестерштрассе, угол Антон-Баумгартнерштрассе.

— Сколько пострадавших?

— Двое, и очень серьезно.

— Окажите помощь на месте. Я сразу же вышлю вам врача «скорой» на реанимации.

— Шестьсот девяностый вызывает центральную!

— Шестьсот девяностый?

— Мы сами пострадавшие!

— Что это значит?

— Столкновение во время преследования семьсот сорокового.

— Ах вы, задницы проклятые! — прорычал толстяк Буттингер в микрофон, а дальше, к сожалению, Бреннер не мог его слышать, потому что был уже в Альт-Эрлаа. Он припарковался перед вторым домом и поднялся на второй этаж в третий дом, где жил господин Освальд, всего в каких-нибудь ста метрах по прямой от Лунгауэра.

Теперь вот какая прописная истина: мужчины часто совершают ошибку, не вставая с места, когда звонят в дверь. Вставать должна жена, потому как диван такой мягкий или, скажем, как раз спортивные новости идут.

А когда жена уже откроет дверь, то, как правило, может оказаться слишком поздно. И готово дело, пожалуйста, — неприятный сюрприз. Или, скажем, в данном конкретном случае: когда жена Освальда открыла дверь, Бреннер сразу увидел Освальда на диване, а Освальд увидел Бреннера в дверях. Но господину Освальду почудилось, что он видит призрак, а Бреннеру показалось, что перед ним острый 21, то есть, считай, инфаркт миокарда.

— К тебе некто господин Бреннер, — обернулась она к мужу, и Бреннер сразу же обратил внимание на ее изысканную речь. Изящная такая дама, должен тебе сказать, прическа высокая, костюм приличный и все такое, по телевизору она была бы супругой какого-нибудь сельского врача, но в реальной жизни она была всего лишь супругой господина Освальда.

И обстановка тоже была очень элегантная: белые стены, белый ковер, белый кожаный диван, белое лицо хозяина.

— Да, — вырвалось у него, — это господин Бреннер!

— Давно не виделись, господин Освальд!

— Это господин Бреннер, — промямлил хозяин дома в сторону своей жены, — мы с ним знакомы.

— Да вы заходите, — дружелюбно сказала она Бреннеру и протянула ему руку.

— Нет, лучше я! — выдавил из себя господин Освальд. — Я выйду с господином Бреннером на улицу.

И тут, конечно, последовал вопросительный взгляд госпожи Освальд.

Есть такое славное выражение, когда люди в комнате сидят и разговор вдруг прекращается: ангел пролетел. Я тоже не знаю, откуда это пошло, может, потому что чувство такое странное возникает. Фактически дуновение потустороннего. Почти такое же, как если бы ты вошел в магазин за покупками, а все полки пустые.

И пока ангел медленно летел по комнате, Бреннер вспомнил, как вчера в геронтологии он листал журнал. Там была фотография самого толстого человека в мире, который как раз недавно умер в Америке. Хочешь верь, хочешь нет: он весил четыреста двадцать кило! Им пришлось проломить стенку, чтобы вытащить его тело из дому.

Ты скажешь, что же они его не распилили, дешевле вышло бы, но видишь ли, это такое тонкое дело. Я считаю, человека все-таки стоит уважать хотя бы настолько, чтобы не резать его на куски лишь ради того, чтобы он пролез в дверь. И пускай его потом хоть десять раз сожгут, или закопают, или разложат по сейфам на порции в каком-нибудь банке органов, — это все-таки другое, чем расчленять чисто ради удобства транспортировки, тут я в виде исключения должен признать правоту американцев.

Я вот что хочу, собственно, сказать: Бреннер представил себе, что по квартире Освальдов прошел ангел этого американского монстра, такое тяжелое молчание царило сейчас между четой Освальд.

И тогда Бреннер сказал госпоже Освальд:

— Я из «скорой помощи» Красного Креста. А ваш муж вчера спас жизнь велосипедисту.

Эти высотные дома очень подвержены колебаниям. Обычно это не ощущается, особенно внизу, на втором этаже, но Бреннер вбил себе в голову, что он это чувствует. Наверное, это был камень, упавший с души господина Освальда.

— А ты мне про это даже не рассказал, — с такой гордостью сказала госпожа Освальд, что ее благородные глаза довольно неблагородно заблестели от умиления.

— Вероятно, он не хотел вас пугать, — встрял с ответом Бреннер.

— Да я бы только гордилась им! Ну почему же ты мне ничего не сказал?

Дорогие женщины! Не надо так дергаться, выпытывая тайны, и тогда мужчина легче отважится выползти из своего черепахового панциря, вот мой совет по поводу этой фундаментальной проблемы. Хотя в данном случае совершенно не важно, какую тактику применить, поскольку все равно все было построено на сплошной лжи.

— Жизнь пациента уже вне опасности, — выложил Бреннер очередную ложь. — И самое его большое желание — познакомиться с человеком, спасшим ему жизнь.

— Да, тогда тебе нужно идти! — воскликнула госпожа Освальд так решительно, что я тебе скажу: ни одна женщина, за которой подсматривали, никогда не стала бы говорить так с тем, кто за ней подсматривал, тут я даже могу отчасти понять, почему господин Освальд отдал ей предпочтение.

Она тотчас же принесла ему его элегантную куртку, и он надел ее, как безвольное дитя.

— Пока, — сказала ему жена, но он ничего не ответил. И когда он спускался с Бреннером в лифте, он ничего не сказал, и когда сел в машину «скорой», тоже ничего не сказал, и когда Бреннер уже целых пять минут несся со страшной скоростью, включив мигалку, он все еще ничего не сказал. А потом он заорал:

— Вы что, совсем спятили? Вы совсем разум потеряли? Вы сумасшедший? Вы что, садист? Вы хотите разрушить мой брак? Да есть в вас хотя бы столько ума, чтобы… чтобы… чтобы…

— На какой из ваших вопросов я должен ответить сначала?

Но это высказывание застряло у Бреннера в горле. Потому как в следующее мгновение господина Освальда затрясло, как эпилептика, это он разрыдался в шоке от того, что жена едва не узнала про его невинное хобби.

Сейчас Бреннер пожалел, что выпотрошил семьсот сороковой, как рождественского гуся. Потому как тогда бы он сейчас просто протянул руку к ящику с лекарствами и распрекрасно и бережно успокоил бы господина Освальда рогипнолем ровно настолько, что он прекратил бы истерику и при этом остался еще пригоден для дела. Но теперь Бреннеру приходилось опасаться, что в таком состоянии господин Освальд вовсе не сможет выполнить свою задачу.

Теперь, чтобы успокоить его, ему не пришло в голову ничего лучшего, чем кассета, которую Клара все-таки дала ему на память. Но как только из квадрофонических колонок зазвучали первые такты, Бреннер засомневался в правильности этой мысли. Потому как подобная музыка — это штука сильная.

И это несмотря на то, что они играли без усилителей, ничего такого, никаких электрогитар, ничего, только музыка, сегодня такого уже не встретишь. И тут, конечно, вместо того чтобы успокоить Освальда, Бреннеру нужно было следить, чтобы самому не заплакать. Потому как воспоминания и все такое.

Он сделал немного потише и стал рассказывать Освальду:

— Теперь я знаю, кто застрелил Штенцля и медсестру.

Освальд никак не отреагировал и продолжал тихонько поскуливать.

— Все подумали, что кто-то хотел застрелить Штенцля. А что Ирми при этом погибла — это просто несчастный случай.

Освальд ничего не хотел об этом знать.

Насколько позволял ремень безопасности, он повернулся к Бреннеру спиной и смотрел в боковое окно.

— «Приди, сла-а-а-адкий кре-е-ст», — пел тенор. В этом Клара была права: «сладкий крест», а не «сладкая смерть».

То, что он вот уже тридцать лет путает эти слова, напомнило ему про Лунгауэра с его афазией. Но главное слово, конечно, у него было совершенно правильное. Потому как где-то на самых задворках сознания Бреннер все время держал образ сладкой крови диабетиков. Уже давно, еще до того, как он узнал, что Бимбо, вместо того чтобы спасать своих пациенток, отправлял их в мир иной с помощью сахарного шока.

Но все-таки ему стало слегка не по себе, когда он задумался, с какого времени его стала преследовать эта мелодия. Потому что это был не просто день, когда он встретил Клару. Это был день, когда больная сахарным диабетом фрау Рупрехтер рассказала ему, что Ирми рылась в ее бумагах, — видно, значит, завещание искала. При этом он совсем не отметил для себя этой истории. Но где-то на задворках сознания он, значит, все-таки отметил ее!

— На самом деле речь шла вовсе не о Штенцле, — продолжил рассказ Бреннер. — Целью с самого начала была Ирми. И только чтобы замести следы, кто-то выстрелил сквозь Штенцля.

Уголком глаза Бреннер видел, как заинтересовался Освальд. Он постарался не подать виду и, пытаясь сосредоточиться на этом, перестал плакать, чем вполне себя и выдал.

— Мне-то наплевать, — продолжал еще упорствовать Освальд и демонстративно выглянул в окно. Но именно по этой демонстративности ты бы все тотчас понял.

— Я ведь рассказывал вам про моего коллегу, Бимбо.

Никакой реакции. Вот именно: слишком демонстративно.

— История в подвальчике, в баре, — гнул свое Бреннер, — ну когда он с дочкой другого коллеги.

— Да вы и сами любитель подглядывать! — капризно проговорил в окно Освальд.

— А вам что, мешает?

— По крайней мере, я не бегу к вашей жене и не выкладываю ей этого.

— Но ваша жена прямо гордилась вами.

— В последний момент, — прошептал господин Освальд. А потом повернулся на своем переднем сиденье к Бреннеру и закричал на него: — В последний момент! В последний момент!

Бреннер этому обрадовался — считай, прорвало. Постепенно господин Освальд преодолел шок от того, что жена едва не узнала его тайну.

— Все ведь хорошо кончилось, — примирительно сказал Бреннер.

— Слава богу.

А потом вторая попытка Бреннера:

— Но вы помните Бимбо?

— Конечно помню! Вы что, думаете, я забуду такую историю?

— Вот именно.

— «Приди, сла-а-адкий кре-е-е-ест», — все еще молила автомагнитола.

И тут нужно честно сказать: уж этот Иоганн Себастьян Бах знал, зачем нужно столько повторений в его песнях. Он-то знал людей, им надо все по тысяче раз повторить, пока они не поймут.

Потому как Бреннер только сейчас уловил, из-за чего он спутал слова песни. Почему он, как Лунгауэр, на задворках сознания переставил эти два слова: смерть и крест. Невероятно, сколько ж времени понадобилось, чтобы с задворок сознания это пробилось на самый верх: крест на машинах «скорой помощи» означал для больных сахарным диабетом пациенток не спасение, а смерть.

— Я вам рассказывал, что Бимбо был неподалеку, когда оба они были застрелены одной пулей. А это оказалось неспроста. Бимбо был поблизости. Но не как свидетель. Загляните-ка в перчаточный ящик.

Швейцарская пушка была такая большая, что едва помещалась в бардачке. Господин Освальд даже не притронулся к ней, а сразу же захлопнул дверцу бардачка.

— Это Бимбо выстрелил в затылок Штенцлю.

— «Приди, сла-а-адкий кре-е-ест», — продолжал выводить свои бесконечные повторы тенор.

— А кто же прикончил Бимбо?

— Именно поэтому вы мне и нужны.

Господин Освальд выглядел озадаченно, он опять открыл бардачок.

— Я?

На этот раз он протянул было руку, но в последний момент отдернул ее.

— Вы ее спокойно можете взять в руки. От нее так несет дезинфекцией, что Бимбо там точно своих отпечатков не оставил.

Но когда Освальд попытался вынуть ее, она не сдвинулась ни на миллиметр.

— Вы слышите, что он там поет? — спросил Бреннер.

— Он уже три минуты одно и то же поёт.

— Да, все время только «Приди, сладкий крест».

— От этой сладости все зубы испортишь, прежде чем досыта нахлебаешься и коньки отбросишь.

Бреннеру показалось, что господин Освальд заговорил как водитель «скорой». Может, потому, что окружение слегка заразное, вся эта боевая обстановка. Тут даже у такого чувствительного человека, как господин Освальд, бицепс вдруг расти начинает — с моральной точки зрения.

Но Освальд сразу же опять впал в свой прежний оскорбленный тон:

— Что вы мне про песню рассказываете? Я хочу знать, зачем я здесь!

— Бимбо пользовал больных сахарным диабетом раствором сахара. Но перед этим он быстренько подносил им на подпись завещание. Ирми он застрелил потому, что она напала на след.

— Вы считаете, что «скорая» убивала людей, вместо того чтобы спасать их?

— «Приди, сла-а-адкий кре-е-ест», — все еще пел певец, да так соблазнительно, как будто речь шла о крестце, на который мужчины всегда мечтают положить женщин.

— Вы можете это доказать?

— Именно для этого вы мне и нужны.

Освальд взглянул на него с недоумением.

— Вы должны войти для меня в компьютер спасателей Креста.

— Я и опасался чего-то в этом роде, — вздохнул господин Освальд.

— Номер восемнадцать? — спросил Бреннер, когда они свернули на Новарагассе.

Господин Освальд даже не кивнул. Он даже не захотел узнать, откуда Бреннер знает, что у него здесь стоит его баснословно дорогая установка.

Ты вполне можешь догадаться, откуда на нее взялись финансы. Но для спасения чести господина Освальда я тебе одно только скажу. Он никогда не подслушивал ради денег. А если уж он попутно немного прирабатывал шантажом, то не в целях личного обогащения. Всегда служил своему делу, всякий грош вкладывал в усовершенствование установки. А сколько еще своих личных денег добавлял!

Сама квартира вряд ли дорого стоила. Запущенная конура без туалета и ванной. Но компьютер — просто как в NASA.

Пока господин Освальд включал свою машину и пытался зайти в компьютер спасателей Креста, Бреннер рассказал ему все остальное.

— Лунгауэр захотел выйти из игры, когда дело приняло криминальный оборот. Через день после того, как он сообщил об этом Молодому, Бимбо попал ему отверткой…

— Семьсот двадцатый у Милосердных братьев! — перебил его компьютер голосом Черни.

Справившись с изумлением, что господин Освальд в две минуты может прослушать радиосвязь, он сказал:

— Да здесь голос даже больше похож, чем в наших собственных машинах.

— Разумеется, у меня прием лучше, — невозмутимо ответил господин Освальд.

Но пока он проверял все данные Лунгауэра, прошел-таки еще добрый час.

— Положительно, — сказал господин Освальд, после того как удостоверился, что семнадцатого октября прошлого года пациентка Роза Айгенхерр, восьмидесяти двух лет, больная диабетом, действительно умерла во время поездки на «скорой».

— Положительно, — что Бимбо и Молодой действительно были водителями во время этой поездки, то есть Гросс и Ри, потому что компьютер не знал никаких прозвищ. Молодой перенял от отца это «Ри», но люди не стали перестраиваться с «Молодого» на «Ри», только компьютеру было все равно.

— Положительно, — отрапортовал господин Освальд, что три недели спустя во время поездки умерла еще одна больная диабетом.

— Положительно, — что и на этот раз смертельное такси вели Молодой и Бимбо.

— Положительно, — что двадцать шестого ноября у Бимбо и Молодого во время поездки умерла больная диабетом.

— Положительно, — еще у господина Хаберля, единственного мужчины в этой компании.

— Теперь нам нужна только фрау Эдельсбахер, — прочитал Бреннер по своей бумажке, — десятого декабря.

— И как же это все было устроено? — спросил господин Освальд, продолжая поиски.

— В капельницу заливалась сладкая вода вместо…

— Это понятно, я другое имею в виду. Если Бимбо с самого начала метил в Ирми и просто стрелял сквозь Штенцля, чтобы замести следы…

— Или чтобы навести подозрение на Союз спасения. Нападение — это лучшая защита. Поэтому Молодой и натравил меня на Союз спасения. Чтобы откопать как можно больше дерьма у конкурентов. Чтобы в этой мути никому и в голову не пришло заняться Молодым.

— Хотя бы и так. Но откуда Бимбо было знать, что ровно в пять часов они там будут оба стоять и целоваться?

— Вы знаете теорию пятидесяти процентов? — спросил Бреннер. И он стал подробно рассказывать ему теорию Клары и дошел до объяснения: — Ирми всюду рылась, чтобы найти доказательства нелегальных махинаций Молодого. Поэтому она и в банке крови искала, ведь Молодой определил Штенцля в банк крови.

— Вот она и заигрывала со Штенцлем, — вновь встрепенулся в господине Освальде вуайер.

— Как раз нет. Тут вступает в силу теория пятидесяти процентов. Все было как раз наоборот. Ирми думала, что она шпионит за Штенцлем, но на самом деле Штенцль шпионил за ней.

— Как это?

— По заданию Бимбо. Они давно подозревали, что Ирми что-то затеяла.

— А что Штенцль стоял там с Ирми ровно в пять, это тоже было задание Бимбо?

Прежде чем Бреннер собрался ответить, Освальд пробормотал:

— Альт-Эрлаа.

Потому как пока господин Освальд так ловко искал в центральном компьютере, все время было слышно радио службы спасения Креста. И не только радио, но еще и истеричные телефонные звонки тех, кто вызывал «скорую».

Бреннера давно уже раздражала самодовольная манера Буттингера отдавать приказы. Но он все равно бы пропустил мимо ушей, когда толстяк Буттингер передал: «23, эпилептический припадок, Альт-Эрлаа», если бы не господин Освальд, который прошептал: «Альт-Эрлаа». Практически привет с родины.

— Это уже нехорошо, — вдруг включился Бреннер. Потому как адрес, который назвал толстяк Буттингер, был адресом Лунгауэра.

И хотя он сначала не обратил внимания на звонок, потому что все время шли какие-то звонки, звонок продолжал как-то крутиться у него в голове. Почему-то у него все стоял в ушах голос Лунгауэрши. Он одним ухом все еще слышал, как мать Лунгауэра зовет на помощь.

Должно быть, Бреннер сохранил это где-то в памяти, потому что потом он ведь каким-то образом вспомнил про это.

Но видишь ли, каким-то образом — этого недостаточно. Я бы охотно допустил, что Бреннер в приступе внезапной концентрации внимания вспомнил каждое слово Лунгауэрши. Ну вроде: человек — это да, а вот техника — это нет. Но на самом деле Бреннер толком еще и не начинал прислушиваться к воспоминаниям про звонок в своей голове, как господин Освальд выложил ему весь разговор из памяти компьютера.

— Приезжай скорее! — прокричала в телефон Лунгауэрша. — У моего сына приступ!

Господин Освальд сидел за своим аппаратом с видом капитана дальнего плавания и лихо управлялся с самыми опасными радиоволнами.

— Сегодня здесь был один из твоих людей и расспрашивал его! Это его так разволновало, что у него случился приступ! Приезжай скорей!

Бреннер удивился, что Лунгауэрша на «ты» с толстяком Буттингером. Но деревенские часто легко переходят на «ты», и она, может, просто была на «ты» с товарищами сына по работе.

— Скорее! — кричала в телефон Лунгауэрша. — Приходи!

«Сладкая смерть», — закончил за нее Бреннер. Потому как ее звонок наверняка означал бы верную смерть для ее сына, если бы не господин Освальд с его установкой.

Тут можно что угодно говорить против техники, но без нее Лунгауэр уже через полчаса оказался бы среди мертвых.

Может, это порой и пугает людей, что именно те, кто должен спасать жизнь — врачи, госпитали, служба спасения, — оснащены и вооружены до зубов практически как частная армия. Мелкий такой медсестринский фашизм, если говорить по большому счету.

Но ведь так и есть, когда речь идет о жизни и смерти. В таких случаях не до критики. Даже те, что обычно выступают за человеческий фактор, тут уж хватаются за технику, наплевав на все связанные с ней опасности.

А благодаря машинному парку господина Освальда для Лунгауэра забрезжил проблеск надежды. Потому как теперь они точно узнали, что сразу после звонка Лунгауэрши толстяк Буттингер сообщил обо всем Молодому. Про то, что Бреннер вытянул все из Лунгауэра, так что у него случился приступ.

И только сейчас, при повторении, Бреннер услышал, как Молодой сказал по рации:

— Пятьсот девяностый выезжает.

Бреннер знал, что пятьсот девяностый, который выпускал выхлопные газы прямо в кабину, все еще не был отремонтирован.

— Идемте. — Он прямо силой оторвал господина Освальда от его компьютера. И в следующее мгновение он уже пулей промчался вниз по лестнице, словно речь шла об остром 21.

— Молодой едет сейчас в Альт-Эрлаа и собирается забрать Лунгауэра, — объяснял Бреннер, сбегая вниз. — Лунгауэр — единственный свидетель. До сих пор Молодой считал, что Лунгауэра обработали достаточно и он не сможет дать никаких показаний. Но теперь он знает, что я был у него. Мы непременно должны захватить Лунгауэра раньше, чем Молодой.

— Мы должны спасать его от спасателей, — удивленно пробормотал господин Освальд.

Бреннер ехал так, что я тебе скажу: если есть ад, то сам Бимбо мог бы взирать на Бреннера из преисподней с гордостью. Потому как от Второго округа до Альт-Эрлаа добрых десять километров, а это уж никак не меньше, погоди, тридцать, сорок, может быть, даже под пятьдесят светофоров. Но чтобы ни разу не остановиться от Второго округа до Альт-Эрлаа — тут я бы не рискнул голову дать на отсечение, что такое хоть раз удалось даже Бимбо.

Но когда Бреннер позвонил в дверь матери Лунгауэра, Молодой уже уехал с ее сыном.