Дубровин Евгений ПантелеевичПлемянник гипнотизера

Евгений Дубровин

Племянник гипнотизера

Часть первая

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

В ИНСТИТУТЕ

I

В сорок восьмую комнату комендантша тетя Дуся заглянула просто так, для очистки совести. Живущий в этой комнате Петр Музей, конечно, не мог позволить такого легкомыслия, как похищение с плиты кипящего чайника.

Но картина, которую увидела тетя Дуся, заставила ее оцепенеть. Отличник, член профкома, редактор стенной газеты, человек, с которым даже преподаватели здоровались за руку, валялся прямо в туфлях "а скомканной кровати и заплетающимся языком бормотал формулы. На столе стоял пропавший чайник, валялись огрызки соленых огурцов и колбасы.

Не ведя своим глазам, тетя Дуся приблизилась на цыпочках к кровати и привычно втянула воздух широкими ноздрями, похожими на телефонные мембраны. Сомнений не было. Пахло спиртным.

- Ах ты, сердешный, - пожалела тетя Дуся и деликатно удалилась из комнаты, захватив чайник.

Слух о том, что Петр Музей напился, быстро распространился по общежитию. В сорок восьмую комнату стали заглядывать любопытные. На пьяного человека вообще интересно посмотреть, а на отличника и общественного деятеля - тем более.

Петр Музей таращил на любопытных слипающиеся глаза, показывал фигу и бредил из курса "Механизация животноводческих ферм"..

- Сам ты осел, - бормотал он. - А то я не знаю... Сначала вода поступает сюда, а отсюда сюда, а потом вот сюда...

Сразу было видно, что предмет Петр Музей знал на "отлично". И тем не менее сегодня утром он получил на экзамене "неуд". Нет нужды говорить, что Петр Музей никогда не получал "неудов". Он не получал вообще никаких оценок, кроме "отл.", как и все так называемые круглые отличники. Но тем не менее факт оставался фактом: в зачетной книжке, которая валялась на тумбочке, в графе против слов "Мех. жив. ферм. Доц. Свирько" никакой оценки не стояло. Как известно каждому студенту, это и означает - "неуд".

Можно прямо сказать, что доцент Свирько поставил "неуд" Петру Музею несправедливо, сводя какие-то счеты. Какие счеты - Петр Музей не знал. Это тем более поражало, что отношения между деканом и лучшим студентом на факультете были до этих пор самыми наипрекраснейшими, какие вообще, могут существовать между деканом и студентом. А если уж говорить правду, то Петр Музей был любимчиком доцента Свирько.

Но сегодня утром произошло что-то непонятное. Войдя в аудиторию, где шел экзамен, Петр Музей с порога улыбнулся Свирько. В ответ он получил хмурый взгляд. Петр не поверил своим глазам и улыбнулся еще раз. Но доцент уже рылся в бумагах.

- Берите билет, - буркнул он.

Продолжая недоумевать, Музей взял билет. Вопросы были пустяковые.

- Можно без подготовки - спросил он.

- Ждите очереди.

"Какое-то недоразумение, - подумал Петр Музей. - Надо остаться после экзамена и выяснить".

Этот инцидент сильно расстроил отличника, но на качестве ответа он не отразился. Петр Музей изложил материал быстро и полно. Доцент Свирько, маленький, черный, с длинными усами, которые его делали похожим на рогатого жука, крутился на своем любимом вертящемся стуле (этот стул ему специально приносили на экзамен) и, казалось, совсем не слушал Музея.

- Ну вот и все, - оказал Петр и еще раз, надеясь, что дурное настроение соскочило с декана, улыбнулся. Но и эта улыбка не нашла ответа.

- Отлично. Вы свободны.

В коридоре Петр заглянул в зачетку. В графе, где должно было стоять "отл.", никакой отметки не было. Музей вернулся в аудиторию.

- Извините, Дмитрий Дмитриевич, - сказал он. - Вы забыли поставить.

Свирько оттолкнулся маленькой ножкой в черной туфле и сделал несколько оборотов.

- Неудовлетворительные оценки не ставятся, - ответила свирьковская спина.

Музею показалось, что он ослышался.

- Но ведь я ответил на все вопросы...

- Неуд, неуд, неуд. Не мешайте мне работать. - Свирько замелькал перед глазами, как статуэтка на гончарном круге.

- Но как же так...

- Значит, так. Попрошу вас выйти. Кстати, заберите. - Доцент порылся в лежащем на столе портфеле и бросил на стол пухлый блокнот. - И это тоже. Вслед за блокнотом полетела какая-тo блестящая штучка. - И впредь не будьте рассеянным.

Ошеломленный, ничего не понимая, Петр взял брошенные предметы и вылетел из аудитории. Блокнот был его. Музей купил удобную толстую книжку еще на первом курсе и с тех пор регулярно заполнял ее формулами. Это был незаменимый справочник. Каждый вечер отличник просматривал его перед сном. Неделю назад блокнот исчез Музей очень расстроился, искал по всему общежитию, но не нашел. Очевидно, блокнот потерялся на речке, где Петр готовился к экзамену.

Да, блокнот был его. Музей полистал страницы. Все на месте. Но как он попал к Свирько? Может, кто передал, ведь на первой странице отличник предусмотрительно написал: "Нашедшего блокнот прошу вернуть П. П. Музею (Вельский сельскохозяйственный институт. Деканат факультета механизации)". Но почему тогда Свирько швырнул его с такой злобой? И его сегодняшнее поведение на экзамене... Потом эта штучка...

Штучка оказалась зажимом для галстука. К миниатюрному гробу на цепочке был подвешен череп со окрещенными костями На гробе были выцарапаны буквы: ПМ.

Петр пожал плечами и стал бродить по институтскому парку, дожидаясь конца экзамена. Какая-то идиотская история... За всю жизнь с Петром Музеем не случалось ничего подобного. Да и что может случиться с человеком, который ничем, кроме учебы, не интересовался? Петр не пил, не ухаживал за девушками, не вмешивался в ссоры и конфликты. Ему просто было некогда. Даже стоя в очереди в магазине, он листал учебник. В столовой Музей всегда ел, глядя в книгу. На речку тоже ходил с книгой. Вообще Петра никто никогда не видел за каким-либо другим занятием, кроме учебы.

Учиться Музей начал на год раньше своих сверстников, когда ему было шесть с небольшим лет. Однажды, придя с выгона, где он вместе с мальчишками гонял футбол, Петр наповал сразил мать словами:

- Ну ладно. Повалял дурака - и хватит. Пора за азбуку браться. На следующий год в школу.

И засел за учебу. К концу года он без посторонней помощи научился читать, писать и считать. Иногда лампа у его кровати горела далеко за полночь. Мать не могла нарадоваться на своего сына.

- Ив кого он такой усидчивый уродился? - хвасталась она соседкам. Отец работу-то не ахти как любил, сама я тоже поспать не прочь, а он как истукан какой-то. Ей-право, говорю. Как сядет за стол с утра, так не встанет, пока свою норму не выучит. Я уж ему говорю: "Ты бы, сыночек, в кино сходил или за грибами в лес сбегал". А он одно: "Не мешай, мать". - "Давай, дурачок, - говорю, - я тебе покажу, как буква правильно пишется" А он опять: "Не мешай, мать, без тебя разберусь".

В шестом классе Петр выучил половину тригонометрии, умел читать по-немецки и знал основы политической экономии. Жил он четко по расписанию: сон - пять часов, учеба - двенадцать часов, непроизводительные расходы рабочего времени - четыре часа, свободное время - три часа. Во время свободного времени Петр расхаживал перед окнами своего дома, заложив руки за спину. Товарищи сначала смеялись над ним, потом стали издеваться, потом долгое время считали придурковатым, но со временем стали уважать, потому что люди всегда невольно уважают все непонятное.

Постепенно мать стала беспокоиться. Даже силой пыталась выпроводить сына на улицу.

- Ты что делаешь, дурачок! - кричала она. - Свихнуться хочешь? Посмотри, все мальчишки с утра до ночи на улице! Зачем ты лезешь вперед? Учителя вон жалуются! Учишь, поправляешь! Где это видано, чтобы яйца курей учили?!

- Дело в том, - спокойно отвечал Петр, - что у нас неверная система начального и среднего образования. Во-первых, учебу надо начинать не с семи, а с пяти лет, как делают это в Англии, во-вторых, программу необходимо как можно больше уплотнить. На усвоение, например, абсолютной истины (а + b)2 = а2 + 2ab + b2 тратится чуть ли не три дня. Конечно, будешь гонять по улице от безделья. Интегральное, дифференциальное исчисления, а также теоретическую механику надо "проходить в средней школе.

- Тьфу! - плевалась мать, но в душе, конечно, гордилась своим необыкновенным сыном.

В седьмом классе, когда его соклассники и думать не думали о своем будущем, Петр Музей твердо решил поступать на факультет механизации сельскохозяйственного института. Матери свой выбор он объяснил так:

- Дело в том, что механизация сельского хозяйства - белое пятно в технике.

- Отец работал в колхозе! Я всю жизнь коровам в рот лазю (мать была ветфельдшером). И ты хочешь? - кричала расстроенная Мария Николаевна. - И это при твоих способностях! Учись на железнодорожника! (Мария Николаевна очень уважала железнодорожников за их форму и возможность бесплатно передвигаться в любом направлении).

- Ты, мать, если мало смыслишь в этом деле, то лучше помолчи, - отвечал Петр. - В сельском хозяйстве сейчас легче всего защитить диссертацию. Взять хотя бы такую тему: "Использование крутящего момента трактора для разбрасывания удобрений при вспашке, а также принудительного боронования". Она же абсолютно не разработана.

Услышав такие слова от своего четырнадцатилетнего сына, Мария Николаевна испуганно замолкала.

В институте Петр занимался с неменьшим старанием. Еще на втором курсе он взял себе научную тему и тщательно ее разрабатывал. Руководителем у него был Свирько. Никто не сомневался, что после защиты диплома Дмитрий Дмитриевич оставит своего любимого ученика в аспирантуре. Разумеется, не сомневался и сам Петр Музей, ибо абсолютно никаких поводов для сомнений не было. Тема была малоизученной, и отличник успешно поднимал целину.

И вдруг эта глупая история... Какой-то глупый ребус... Надо сегодня же, все выяснить.

*

* *

Экзамен закончился под вечер. Декан, маленький, быстрый, окатился с крыльца института и побежал на автобусную остановку. Музей немного прозевал, и ему пришлось догонять Свирько.

- Дмитрий Дмитриевич, - забормотал в спину доцента Петр. - Мне надо с вами поговорить... Тут какое-то недоразумение.

Свирько продолжал быстро идти.

- Я ведь все ответил... Вы можете спросить еще раз...

На них оглядывались. Попадались знакомые. Петр отстал. Он немного постоял под деревом, растерянно улыбаясь и пожимая плечами, потом все же пошел на остановку. Доцент стоял чуть в стороне ото всех, смотрел в землю и нервно дрыгал портфелем.

- Дмитрий Дмитриевич, я не могу так... Давайте объяснимся... Я ничего не понимаю...

Свирько поднял взгляд и несколько секунд в упор смотрел на своего ученика, потом отвернулся. Правое его веко подергивалось.

- Я не делал абсолютно ничего плохого... Честное слово.

Свирько не ответил. Подошел автобус. Доцент сел в него. Петр побрел назад. Итак, история отнюдь не прояснилась, даже стала еще запутанней. До этого в глубине души Музей надеялся, что у Свирько это просто дурное настроение и что оно скоро пройдет. Но, оказывается, доцент его за что-то возненавидел. Но за что? Музей припомнил свои поступки за последнее время и не нашел ничего предосудительного. Хотя... Разве что книга... Месяца два назад Петр взял в библиотеке для научных сотрудников редкую книгу и до сих пор не вернул, хотя Петра предупреждали, что книгой часто пользуются. Может быть, Свирько потребовалась эта книга и он, узнав, что ее долго держит Музей, рассердился? Но разве можно из-за какой-то книги так вести себя? Нет, тут что-то другое. Скорее всего его кто-то оклеветал... Приписал ему какой-то мерзкий поступок...

Уже совсем стемнело. Над парком медленно проявлялось чистое звездное неба. Петр посидел на скамейке. Бродили парочки. Далеко, на том конце парка, неуверенно пробовал голос соловей. Пах жасмин. Никогда еще Петр не чувствовал себя так скверно. Надо было идти заниматься, но впервые мысль о формулах и теоремах не казалась ему приятной. Может быть, все-таки книга? От Свирько всего можно ожидать. Человек он очень вспыльчивый. Один раз ему на лекции нахамили, так он запустил в хама тряпкой, которой вытирают доску. Студентам научной библиотекой пользоваться не разрешается. А тут еще он держит два месяца редкую книгу. Свирько она позарез потребовалась, вот он и вспылил. Да, да, однажды он приводил оттуда выдержку. Теперь Музей вспомнил. Может быть, отвезти эту книгу Свирько домой? Даже если дело не в книге, это хороший предлог приехать домой. А дома недоразумения всегда легче решаются.

Петр встал. Это был единственный выход. До завтра ждать слишком долго. Он не сможет сегодня ни заниматься, ни спать. Адрес можно узнать в справочном бюро.

Музей сходил в общежитие, взял книгу и отправился на автобусную остановку.

Свирько жил в самом центре в большом сером доме, который занимал целый квартал. Во дворе возле штабелей из ящиков разгружали грузовик с капустой. Мальчишки протыкали палками листья и размахивали ими, как флагами. Под молоденькими тополями сидели старушки и качали коляски. Музей немного посмотрел, как грузчики в длинных серых халатах, подпоясанных веревками, отчего они сильно напоминали монахов со старых картин, ловко перебрасывали друг другу белые сочные кочаны, и стал подниматься то просторной, пахнущей сложными кухонными запахами лестнице. Перед дверью на третьем этаже с табличкой "Д. Д. Свирько" Петр остановился. Сердце его колотилось.

"Он может сразу же захлопнуть, - подумал отличник. - Надо успеть вставить ногу. Будь что будет... Необходимо сегодня же объясниться... А то свинство какое-то".

За дверью было тихо. Дрожащей рукой Петр нажал кнопку. Раздался близкий сильный звонок. Никакого движения. Второй раз нажать Музей не решился. Он стоял перед дверью, часто дыша, раздумывая, что же делать дальше. Вдруг послышались быстрые шаги. Щелкнул замок. Дверь приоткрылась. Музей торопливо вставил ногу. Но вместо усатой физиономии худого Тараса Бульбы показалась растрепанная женская головка.

- Петя? - воскликнула головка удивленно. - Какими судьбами?

Это была неожиданность. Петр думал, что Рита на репетиции. Возвращаясь поздно из читального зала, он каждый вечер слышал ее голос, разносящийся по гулким темным коридорам: "Ля-си-бе-моль". Или что-то в. этом духе. Музей не интересовался музыкой, но слышал, что Рита поет на концертах художественной самодеятельности. Если бы Петр знал, что Рита дома, он бы ни за что не приехал.

- Дмитрий Дмитриевич дома? - спросил Петр, краснея.

- Проходи, проходи. Я сейчас...

Рита запахнула на груди халатик и умчалась, оставив Музея одного в прихожей. Маленький коридорчик был весь загроможден удочками, сетями, раколовками, словно комната из сказки, затканная огромным пауком. На самом видном месте висели большие болотные сапоги в засохшей грязи и в траве. Из кухни, стуча ногтями, вышла поджарая, с длинными ушами собака и, склонив голову набок, принялась рассматривать Музея.

- Шарик, цы-цы, - сказал Петр, обрадовавшись возможности держать себя непринужденно. Но собака презрительно отвернулась и ушла снова на кухню. Музей опять остался в одиночестве.

- Он на рыбалке. Только что ушел, - Рита уже успела переодеться и сделать себе прическу. На ней была узкая синяя юбка и белая кофточка. Волосы собраны на затылке узлом. - У них там какие-то дурацкие соревнования. Кто больше пескарей наловит. Ты не увлекаешься? Да, забыла.

Ты ничем, кроме науки, не интересуешься. Что же ты стоишь? Снимай туфли! На тапки!

Музей смущенно снял свои туфли и сунул "юга в брошенные ему коричневые маленькие тапки. Очевидно, это были тапки Свирько. "Неловко как-то получается, - подумал Петр. - Пришел, надел его тапки..."

Но Рита уже тащила отличника за руку в комнату. В комнате был еще больший беспорядок, чем в коридоре. Везде валялись книги, охотничьи и рыбачьи принадлежности, одежда.

- Ох! - Рита схватила что-то и сунула под одеяло. - Извини за хаос. Это из принципа. Ты думаешь, я неряха? Ничего подобного. Просто мы установили дежурство. Один день он дежурит, другой я. Сейчас его очередь, а он удрал на рыбалку. Ну и пусть! Что я ему, домработница, что ли? У меня завтра концерт на заводе. Я должна подготовиться? Хочешь чаю? А может, ты есть хочешь? Я сейчас сделаю яичницу!

- Мне надо идти... Я, собственно, к Дмитрию Дмитриевичу...

Но Рита убежала на кухню. Музей неловко присел на краешек стула. С Ритой они учились на одном курсе, но были мало знакомы. Петр знал только, что она пользовалась в институте большим успехом, из-за нее постоянно происходили какие-то ссоры, недоразумения, конфликты. Училась она плохо. На первом курсе перед сессией она неожиданно заявилась к Петру в общежитие и попросила помочь ей подготовиться к экзамену по начертательной геометрии, так как в "этой начерталке" она "ни черта не смыслит". Петр согласился, хотя и с большой Неохотой. Ему и без того не хватало времени, а тут еще возись с пустой девчонкой, которая "лето красное пропела". Но Рита удивила его: она оказалась (внимательной слушательницей. Неделю, которую Петр с нею занимался, она не спускала глаз со своего учителя и на вопрос "понятно?" молча кивала в ответ. Когда они проштудировали весь курс, она сказала:

- Вы извините, но я не слышала ни одного слова. Я любовалась вашим профилем. У вас очень красивый профиль, как у артиста Петрушевича.

От изумления и негодования отличник онемел.

- Нельзя ли начать все с начала?

- Вы... - задохнулся Петр. - Вы бессовестный похититель... времени .. Я не только помогать, я разговаривать с вами не буду!

- Подумаешь! - искренне обиделась Рита. - Тоже мне гений нашелся! Думаешь, правда у тебя профиль Петрушевича? У тебя профиль Пуговкина!

Они долго не здоровались. Потом Рита вышла замуж за Свирько. Тогда в институте было столько шума! Месяца три только и говорили об этом. Все началось с того, что Свирько решил исключить Риту за неуспеваемость. А кончил свадьбой. Тогда она ходила страшно гордая: на три метра - ближе и не подойдешь. Преподаватели и первокурсники именовали ее Маргаритой Николаевной. В столовой она обедала за столиком, где обычно обедают преподаватели. На лекции ходила, когда хотела.

- Какой ты молодец, что пришел! - Рита принесла шипящий чайник, масло, варенье, яичницу. - У нас уже сто лет нормальных людей не было. Одни старперы. Как сойдутся, и давай про ящур или про каких-нибудь блох спорить. А в воскресенье возьмут бутылку водки на десять человек - и на рыбалку. И думаешь, ловят? Опять спорят. Еще ни одной рыбешки не принес. Подай свой стакан.

- Я не хочу... Мне надо идти.

- Ну хватит ломаться. Наверняка не ужинал еще. Смотри, какое варенье, пальчики оближешь. Это моя мама готовила.

Петру пришла неожиданная мысль. А что, если все рассказать Рите? Она же может разобраться в этой истории, повлиять на мужа...

Музей пододвинул стакан. Рита хлестнула из чайника толстой струей кипятка.

Стакан тихо звякнул и распался на две части. Отличник не успел отскочить, вода залила ему колени.

- Господи! - закричала Рита. - Что же я наделала! Снимай скорей брюки! Я высушу их утюгом. Сейчас принесу тебе халат.

Рита принесла старомодный, с бархатными кистями мужской халат и, несмотря на сопротивление Петра Музея, вытолкнула его в коридор.

- Быстро! Утюг уже готов!

Петр, чувствуя себя ужасно неловко, снял брюки и облачился в халат. Рита быстро разложила гладильную доску.

- Ты пока ужинай!

- Да нет, спасибо...

- Вот еще! А то насильно буду кормить, как маленького.

Отличник послушно ткнул вилкой в яичницу.

- Выглажу тебе брюки, и мы удерем в кино. На Левый берег. Там никто не увидит. Или, может быть, какую-нибудь шкоду выкинуть? Так давно не шкодила. Давай пойдем в кино и пустим дымовую шашку. У меня есть дымовая шашка, Вот будет потеха! Ха-ха-ха!

- Собственно говоря... Я пришел по делу...

- Не сомневаюсь! Ты всегда ходишь только по делу, говоришь только по делу, ешь только по делу... Вот... почти готово... Один раз можно без дела? Взять и удрать в кино...

- Нет, я не могу . Получилась очень неприятная история... - Петр начал рассказывать, что произошло с ним сегодня, нo в это время раздался звонок. Музей вскочил со стула и побледнел.

- Сиди, сиди, это, наверно, мама.

В коридоре раздалось чмоканье и мужской бас запел:

- Ри-та-ри-та-мар-га-ри-та! Ри-та-ри-та-ри-та-та! Я, Риточка, мотыля забыл. Ты чем занимаешься? Гладишь? Гм... что это за брюки...

- Понимаешь... - смущенно затараторила Рита. - У нас гости. К тебе студент пришел. Я стала угощать его чаем и облила.

- Ну-с, что там за студент?

Музей хотел метнуться в сторону, но не успел. В дверях появилась широкополая соломенная шляпа Свирько. Отличник машинально вытянул руки по швам. Дмитрий Дмитриевич растерялся. Видно, он ожидал чего угодно, но не такой картины: перед ним с маслеными губами, в его халате и тапках стоял отличник Петр Музей.

- Вы извините, Дмитрий Дмитриевич... - промямлил Петр, заливаясь краской. - Я приехал... поговорить, а вас нет... Я вам книгу привез. "Теорию трактора". Стал пить чай, и вот...

- Ничего... ничего, - сказал Свирько.

- Вот и готово. Петр, одевайся. Как же ты, папулька, забыл про этого... мотыля, а? Сколько раз тебе говорила: проверь все. Ты даже удочки забывал.

- Ничего... ничего... - повторил декан. - Бывает... Свирько присел за стол и, не снимая шляпы, принялся

отхлебывать из чашки Музея. Очевидно, он никак не мог прийти в себя.

- Я, Дмитрий Дмитриевич, другой раз зайду... - сказал Петр. - Сейчас вам некогда.

- Ага... заходи... заходи... ничего... Отличник вышел в коридор и там переоделся.

- До свиданья, - вежливо попрощался он. - Книга, Дмитрий Дмитриевич, на столе.

- До свиданья, минуточку, я провожу.. Свирько вышел в коридор. Рита убирала со стола.

- Вы уж извините, - сказал Петр Музей.

- Ничего, ничего, о чем речь...

- До свиданья, Маргарита Николаевна!

- До свиданья, Петя. Заходи!

- Вы завтра в институте будете, Дмитрий Дмитриевич? Я к вам зайду...

- Заходи, заходи...

Музей открыл дверь и сделал шаг на лестничную клетку. Сильный удар обрушился ему на спину. Музей испуганно оглянулся. Сзади стоял Дмитрий Дмитриевич с огромным болотным сапогом.

- Что?.. - спросил Петр, ничего не понимая.

- Заходи, - сказал декан ласково и огрел Музея второй раз.

- Но...

Свирько замахнулся опять. Тут Петр наконец сориентировался и бросился вниз. Декан побежал следом. На втором этаже Свирько догнал отличника и еще раз ударил его сапогом по голове.

- Кот проклятый!

Отличник вылетел из подъезда. На улице мерцали звезды. Старушки со своими колясками еще сидели в синем свете фонаря. Они с любопытством уставились на взъерошенного человека, выбежавшего из дома. Музей остановился, тяжело дыша. В его груди стал медленно разгораться гнев.

- Ах, гад... Значит, так... Значит, вот ты какой...

Отличник выдернул из ограждения клумбы кусок кирпича, высчитал окно декана и запустил туда изо всей силы. Кирпич ударился В стену третьего этажа и рассыпался на мелкие осколки. Старушки всполошились.

- Ты что же это делаешь? - загалдели они. - Хулиган! Залил глазищи! Савелич! Савелич!

Из-за угла выдвинулся дворник с метлой.

- Савелич! Это что ж он делает, а? Вытаращил свои пьяные зенки, схватил кирпич да как ахнет в дом. А тут малышата!

- Выпил - так иди себе, иди, - заговорил дворник, напирая на Музея метлой. - Иди себе, а не буянь. А то дружина набежит, заберут, бумагу составят, пятнадцать суток начислят. Иди себе, гражданин, иди!

Музей побрел со двора.

- Какой гад, а? - шептал он. - Драться сапогом... Котом обозвал... А еще декан... Вот пойду к ректору и пожалуюсь... Или лучше я его подстерегу на рыбалке... Надо узнать, куда он ездит... Надеть маску да палкой по шляпе... палкой...

Отличник стал строить планы мести, и ему немного полегчало. Однако вскоре его мысли перешли на проваленный экзамен. Музей снова впал в отчаяние. Еще вчера все было так хорошо... А сегодня "неуд" по механизации сельскохозяйственных ферм, декан избил его сапогом... И главное, все это совершенно неожиданно, нелепо и необъяснимо. Может, он рехнулся?

Петр Музей брел по тротуару, бормоча и потирая ушибленный сапогом затылок. Через несколько дней Петру предстояло сдавать второй экзамен, а идти готовиться у него не было сил.

Вечер был синий, теплый. С бульвара доносился запах маттиол. Осторожно, позванивая и сыпля белыми искрами, ехали новенькие красные, как игрушечные, трамваи. Стайка девчонок возле афишной тумбы ела мороженое и исподтишка подсмеивалась над прохожими.

- Вот идет заученный совсем. Наверно, студент, - хихикнула одна, показывая на Музея.

- Ученый - заученный, крученый - закрученный. Хи-хи-хи! - сочинила вторая.

- Спина в муке!

- Хи-хи-хи!

- А нос красивый!

- Студент, у тебя нос красивый!

- Ха-ха-ха! Хи-хи-хи!

Трое в серых пиджаках, старательно загораживаясь широкими спинами, мучили низкий облупившийся автомат "Газводы". Автомат слабо охал, бормотал и оплывал широкой черной лужей. Музей машинально остановился и стал смотреть, как один из троих ловко, с ювелирной точностью наливал в граненый стакан водку. Трое в серых пиджаках посмотрели на Музея, довели дело до конца, закусили огурцом и молча разошлись в разные стороны.

"Напьюсь!" - подумал Музей.

В магазине напротив он купил бутылку водки, сто граммов пряников и вернулся к автомату. Загородившись спиной, как это делали те, Петр налил почти полный стакан водки, сунул бутылку опять в карман и поднес стакан ко рту.

Рядом остановилась молодая женщина с девочкой.

- Мама, я хочу чистой!

- Зачем тебе чистая? Чистая плохая. Пей сладенькую.

- А дядя пьет!

Музей, закрыв глаза, хватил из стакана. Цепкая сильная клешня сжала ему горло, кипящая жидкость обожгла рот и внутренности. Петр стоял, выпучив глаза, и делал судорожные глотательные движения. Водка лилась назад изо рта и носа.

- Вот видишь, Мариночка, я же говорила, что чистая - бяка, - сказала молодая мама.

- Это потому, что дяде не лезет. Ты, дядя, когда не лезет - не пей. Когда мне кисель не лезет, я никогда не пью.

- Извините, - пробормотал Музей. - Я вымою стакан...

- Ничего, я сама вымою.

Музей отошел и оглянулся. Девочка пила воду, а мать смотрела ему вслед.

По дороге домой Петр купил три бутылки пива и напился пивом. Пьяный Петр Музей оказался неоригинальным. Как и все пьяные в общежитии, он приставал к коту, который грелся в кубовой возле титана, плакал и не мог устоять перед соблазном - стянул кипящий чайник тети Дуси.

*

* *

До начала переэкзаменовки оставалось три часа. Петр Музей лихорадочно листал учебник. Все было вроде бы хорошо знакомо, но иногда в памяти наступали провалы. Такое случалось с ним и раньше от волнения.

Сзади Петру передали записку:

"Приходи в коридор перед кафедрой ботаники. Третий фикус. Очень важно".

Подписи не было. Почерк женский.

Отличник захватил с собой учебник и пошел на кафедру ботаники. Кафедра располагалась на четвертом, самом последнем этаже. Эта часть была самой красивой в институте. Под стеклянной крышей в больших дубовых кадках росли диковинные цветы, было чисто и тихо.

Третий фикус стоял в самом конце коридора. Собственно говоря, это был не фикус в обычном комнатном варианте, а настоящее развесистое дерево, под кроной которого можно было легко спрятаться (что и делали парочки по вечерам).

За фикусом у окна Петр увидел Риту. Та сделала ему знак не разговаривать громко.

- Тебя никто не видел?

- Нет.

- Делю очень плохо. Знаешь, какой вчера был скандал!

- Он что, рехнулся?

- Он нашел в комнате твой блокнот, зажим и решил, что ты - мой любовник! - Рита (рассмеялась. На ней было легкое платье с глубоким вырезом на груди. - Хоть бы правда было, не так обидно. Ха-ха-ха!

- Ничего не вижу смешного. Как у вас очутился мой блокнот?

- Нашел на речке один мой знакомый. Мы по нему повторяем формулы. Сильнейший блокнот. Я хотела тебе его отдать, да он куда-то девался. Оказывается, его Свирько стащил. Собирал улики против тебя. Ха-ха-ха! Но блокнот еще куда ни шло, а вот зажим с буквами ПМ... Это значит, ты раздевался. Вот умора! Откуда он взялся, понятия не имею. А я смотрю - целую неделю дуется, фыркает, косится. Но видно, он еще сомневался, а когда застал тебя в своих тапках и халате... Вчера всю ночь скандалил. Бегает с этим дурацким сапогом и скандалит. Он тебя больно ударил?

- Я это дело так не оставлю. Пойду сейчас к ректору.

- Ну и что?

- Он мне "неуд" поставил и бил сапогом. Его за это с работы снимут.

- Жди. Над тобой весь институт будет потешаться - вот и все.

- Отелло чертов!

- Куда там Отелло! Он шпионит за каждым моим шагом. Если он сейчас увидит нас, сапогом ты уже не отделаешься.

Музей оглянулся. Коридор был пуст.

- Что же мне делать?

- Стать моим любовником. Это единственный выход. Ха-ха-ха! Хоть не зря страдать будешь. Он теперь от тебя не отстанет до самой смерти.

- Он мне поставил "неуд".

- Вчера он сказал, что аспирантуры тебе не видать, как своих ушей.

- Вот гад!

- Но! Но! Не забывай. Все-таки он мой муж.

- Если и сейчас он мне поставит "неуд", я пойду к ректору и все расскажу.

- Да брось ты! Подумаешь - "неуд"! Давай я тебя поцелую, и махнем в кино!

- У тебя вечно на уме одни шуточки...

- Нет, серьезно! Теперь все равно тебе никто не поверит, что мы не целуемся. - Рита быстро обняла за шею Музея и поцеловала отличника в щеку. Петр вырвался и побежал. В конце коридора он перешел на шаг и оглянулся. Рита смеялась, очень довольная.

- Я буду в читалке до пяти! - крикнула она.

*

* *

В приемной ректора было очень тихо. По ковру от шкафа к шкафу бесшумно скользила секретарша, бесшумно перемещалась в огромных, почти до потолка, часах плоская золотая тарелка маятника. Двойные, обитые черной кожей двери не пропускали из коридора ни звука, хотя там вовсю бушевал перерыв. И только из крошечной, расположенной очень высоко форточки доносилось чириканье воробья. У Петра было такое ощущение, будто он нырнул с шумного берега в глубокий стоячий омут.

Приемный день у ректора был лишь послезавтра, и в списке значилось уже девятнадцать человек, но у Петра Музея был такой жалкий, растерянный вид, что секретарша внимательно посмотрела на него, сходила к ректору и сказала, что ректор примет его сегодня, но не раньше, чем через час.

Весь этот час Петр просидел на краешке глубокого кожаного кресла, одного из десяти стоявших в ряд напротив двери в кабинет. Время от времени в приемную заходили люди, шептались с секретаршей, некоторые уходили, а некоторые садились в кресла и утопали в "их по самый затылок.

Петр Музей заготовил страстную речь. Он решил во всех подробностях рассказать ректору об этой некрасивой и несправедливой истории, о моральном облике декана, который мстит лишь по одному подозрению, о том, что он только что второй раз сдавал "Механизацию" и второй раз Свирько поставил ему "неуд". Конечно, он отвечал неважно, об этом надо сказать честно, но нельзя отвечать хорошо, когда знаешь, что экзаменатор радуется каждому твоему промаху и придирается к каждому слову. Но все же твердый "уд" он заработал. Пусть ректор назначит ему третью переэкзаменовку в присутствии комиссии, и тогда все увидят подлость декана. Один на один он больше сдавать не намерен.

Над дверью тихо звякнуло, словно кто-то слегка дотронулся карандашом до колокольчика, и секретарша проскользнула в дверь. Маленькая, седенькая, она в этот момент очень походила на мышку, убежавшую в норку по своим делам.

- Пожалуйста...

Дверь мягко отворилась, потом неслышно закрылась, потом отворилась вторая дверь, и Петр Музей очутился в длинном огромном помещении. Здесь было еще тише, чем в приемной. В дальнем конце отличник увидел маленький полированный стол и маленького седенького старичка, очень похожего на секретаршу, словно это были брат и сестра.

- Проходите, молодой человек.

От дверей до стола тянулась зеленая ковровая дорожка. Петр пошел по ней, стараясь идти непринужденно, но ноги его невольно печатали шаг, как на параде.

- Садитесь. Я вас слушаю.

Первая фраза у Петра была заготовлена такая: "Вчера декан Свирько избил меня сапогом". Чтобы ошеломить ректора и заставить его слушать.

- Вчера... понимаете... - начал Музей, но тут на белом телефонном аппарате запрыгал красный язычок пламени и послышалось низкое глухое гудение.

- Да... Да, просил... Нет? Тогда соедините, пожалуйста, с замминистра. Никанор Алексеевич? Читов. Да. По поводу. Да. В том же самом положении. По крайней мере миллион. Меньше не стоит и мараться. Нет, нет... Я это дело не брошу. Если на следующий год не включите в смету... Войдем в ЦК... Да... Это мое последнее слово.

Ректор положил трубку и несколько секунд отрешенно смотрел на Музея.

- Так я вас слушаю...

- Вчера декан Свирько... сапогом, - забормотал Петр И вдруг понял всю нелепость этой фразы здесь, в этом кабинете...

- Что?

- Моя фамилия Музей... я отличник... Вернее, был им... - Петр попытался улыбнуться. - Мне уже два раза доцент Свирько ставит "неуд"... по-моему, не справедливо...

- Кто?

- Доцент Свирько... по "Механизации животноводческих ферм"... Я бы хотел в присутствии комиссии... Я всегда учился только на "отлично"... Я сам вырос в селе и люблю механизацию ферм. - Музей и сам не знал, зачем сказал последнюю фразу.

Ректор снял трубку, нажал белый клавиш.

- Соедините с доцентом Свирько.

Минута прошла в молчании. Ректор подписывал какие-то бумаги.

- По-моему, он меня в чем-то подозревает... Запрыгал огонек

- Да... Вы один принимаете экзамен? Я же вас просил, Дмитрий Дмитриевич .. И был приказ. Разве трудно взять преподавателя с кафедры? Это всегда приводит к жалобам. Кто, кто... За эту неделю в институте уже третий случай. Ваша фамилия?

- Музей.

- Музей... Возьмите преподавателя... Это меня не касается... Любит, не любит девушек... На то он и молодой, чтобы любить... Лишь бы знал предмет... Так вот... да... послушайте, что я вам говорю... Возьмите преподавателя с кафедры... ну лаборанта... пожалуйста... и примите у него третий раз. Да. Вот так.

Ректор положил трубку.

- У вас все?

- Все, - пробормотал Петр. - Спасибо До свиданья

- До свиданья. И не увлекайтесь девушками в экзаменационный период.

- Вот гад, - бормотал Петр, идя домой, - наклепал... девушками увлекаюсь... Какой негодяй... на все идет... Теперь он меня съест с потрохами. Напрасно я, наверно, пошел к ректору...

По дороге в общежитие "Петр остыл и окончательно пал духом. Безусловно, визит к ректору был ошибкой. Если раньше еще как-то можно было доказать, что он не любовник, то теперь Свирько будет мстить с удвоенной энергией. Возьмет на экзамен своего человека, придерется к чепухе, поставит третий раз "неуд", и тогда уж ничем не докажешь. Плакала стипендия... да и вообще...

От горьких мыслей у Петра на душе стало так скверно, как никогда еще не было в жизни.

II

Рано утром в одной из комнат общежития раздалось рычание. Дверь распахнулась, и на пороге возникло странное существо. Это существо нельзя было назвать человеком, даже очень диким человеком. Скорее всего это была горилла, притом с недобрыми намерениями, так как в руках она держала опасную бритву.

Худой первокурсник, "салага", бежавший из кухни с дымящейся кастрюлей, налетел на волосатое чудовище, глянул и оцепенел, словно кролик, наткнувшийся на удава. Горилла издала рык, схватила лапой свою жертву за шиворот и встряхнула ее. Затем она понюхала кастрюлю. Запах, видно, понравился обезьяне, гак как она довольно заурчала, вырвала посуду из рук первокурсника и быстро расправилась с ее содержимым.

Это спасло жизнь первокурснику. Насытившись, горилла с отвращением оттолкнула тощего "салагу" и пошла, косолапя, по направлению к умывальнику, время от времени издавая рык. Обезьяна все же была не совсем дикой. На левой верхней конечности у нее виднелись часы, а бедра обматывало полотенце. Увидев на полу пачку из-под папирос "Байкал", горилла подняла ее, заглянула вовнутрь и отбросила, тем самым показав свое знакомство с этой приметой цивилизации. Скорее всего, горилла сбежала из цирка.

Появление ученой обезьяны в умывальнике произвело переполох. Все, кто там находился, побросали мыло, зубные щетки и стали пялить глаза на невиданное существо.

- Чего рты раззявили? - вдруг человеческим голосом сказала горилла и направилась к зеркалу. Взяв чей-то помазок, она стала не спеша намыливать свою рыжую щетину

Общежитие облетела новость: Сашка Скиф встал из зимне-весенней спячки. В дверях умывальника создалась давка. Вытянув шеи, все смотрели, как "горилла" брила четырехмесячную щетину.

В сельскохозяйственном институте имя студента Александра Скифина пользовалось известностью не меньшей, чем, например, имя заслуженного чабана Чижа или коменданта общежития тети Дуси. Ибо Сашка обладал двумя удивительными качествами: мог спать двадцать четыре часа в сутки в течение нескольких месяцев и умел списывать у любого без исключения преподавателя.

- Скифин, - время от времени говорят ему ректорат, деканат и общественные организации - Ты лодырь Мы тебя вынуждены исключить.

- Я не лодырь, - отвечает Сашка Скиф, - я феномен. Вы изучать меня должны, а не исключать. На мне кандидатскую диссертацию можно защитить!

- Ты дурочку не валяй, - горячатся ректорат, деканат и общественные организации. - Вот завалишь сессию - сразу исключим.

- Если завалю, то конечно, - соглашается "феномен", - только я не завалю.

Как известно, философствование в ректорате, деканате и общественных организациях ничем хорошим не кончается. Скифу выносили выговор, фотографировали его для стенной газеты, и "феномен" опять отправлялся в лежку.

Когда до конца семестра оставалось недели две, Сашка Скиф поднимался из своей берлоги, сбривал щетину и развивал бурную деятельность. Он носился по аудиториям, фотографировал чертежи, копировал, подделывал и всегда укладывался в сроки.

Жил Скиф в комнате, которая всему корпусу была известна как "конструкторское бюро". Здесь на копировальном станке всегда можно было "содрать" чертеж, склеить шпаргалку или получить консультацию по любому вопросу, относящемуся к списыванию.

Кроме Сашки в "конструкторском бюро" жил еще один скиф - Мотиков. Мотиков имел флегматичную внешность и обладал иммунитетом против насмешек. Но иногда от чего-нибудь он начинал медленно, как плохо разгорающаяся печка, свирепеть и тогда делался страшен. В институте Мотиков держался на "гире". У него было первое место в области по подъему тяжестей. Целый семестр он или тренировался или разъезжал по соревнованиям. Списывать Мотиков не умел и обычно попадался. Получив "неуд", он шел на кафедру физвоспитания и заявлял, что бросает институт. Заведующий кафедрой, мужчина лысый и решительный, бежал в деканат. Там он, размахивая руками, кричал, что в институте душат спорт и что давно пора написать куда следует. Мотикову ставили тройку.

*

* *

В тот день, когда Скиф из гориллы превратился в энергичного молодого человека, сессия уже была в полном разгаре. Перед аудиториями стояли гудящие очереди. Самая длинная всегда была возле кафедры иностранных языков, где принимала экзамен молоденькая "англичанка", только что окончившая пединститут и поэтому совершенно безжалостная.

Когда Скиф и Мотиков появились возле кафедры, там царила паника. Из восьми принятых "англичанкой" провалились четверо.

- Привет зубрежникам! - весело поздоровался Скиф. - Что, гоняет в хвост и в гриву?

- Сегодня погоняет и тебя, - ответили "зубрежники" мрачно.

- Да ну? - усомнился Скиф

- Вот тебе и "ну".

- А вы кефир пили?

- При чем здесь кефир?

- Говорят, помогает. Пошли, Мотя, раздавим по бутылочке. У меня от кефира светлеет голова.

Мотиков послушно последовал за своим шефом.

В буфете было пусто - экзамены отражаются на студенческом аппетите. Лишь в углу сидел бывший отличник Петр Музей и грустно смотрел в чайное блюдце с винегретом.

- Он завалил механизацию. Г-ы-ы - радостно сообщил Мотиков.

- Что ты говоришь, Мотя? Значит, и на их улице иногда праздников не бывает. Привет, Петр!

Музей ничего не ответил. Скиф затанцевал, извлекая из Заднего кармана узких брюк рубль.

- Мама Дуня, две поллитры, на остальное силосу.

- Поедите?

- Еще как. Посмотрите на чемпиона. Он может съесть ведро. Верно, Мотя? Как-то была у нас экскурсия на мясокомбинат. Смотрю, пропал куда-то наш чемпион. Пошел искать. А он стащил окорок и терзает его в темном углу. Пока оттянул за уши, до кости обглодал. Верно, Мотя? Было такое дело?

Приятели уселись за столик Музея.

- Слушай, а ты не пробовал содрать? - Скиф уставился на Музея наглыми рыжими глазами. - Быстро, надежно, выгодно, удобно, никакой нервотрепки. Техническое оборудование полностью поставляет наша фирма "Скиф и К0". Правда, тебе после предстоит раскошелиться на банкет, но для человека, получающего повышенную стипендию, поставить ведро винегрета и пяток кило колбасы... Верно, Мотя? Ты сколько можешь съесть колбасы?

- Да уж... кило три...

Скиф явно издевался. У него с Музеем были старые счеты. Раза два Сашку обсуждали на комитете комсомола, и у него осталось с того времени о Музее самое неблагоприятное впечатление. Все кипятятся, кричат, требуют исключить Сашку, один лишь Петр Музей сидит, молчит, учебник листает, словно его, Скифа, и нет здесь. Так и не сказал ни одного слова, даже голосовать не. стал. По коридору идет - никогда не посторонится. Один раз Сашка нарочно не ушел с дороги, так они сшиблись лоб в лоб Сначала он думал, что Музей делает это нарочно, чтобы унизить его, Скифа, лишний раз подчеркнуть, что вот я, мол, круглый отличник, всеми уважаемый человек, а ты так, тля, ничтожество... Но потом Сашка убедился, что Музей просто не подозревает, что существует он, Александр Скифин. Конечно, Сашке Скифу тоже в высшей степени наплевать на Петра Музея, но все-таки обидно.

Музей съел свой винегрет и ушел, так ничего и не сказав. Скиф посмотрел ему вслед.

- Так тебе и надо... Не будешь нос драть.

- А как мы будем сдавать английский? - почтительна осведомился Мотиков, когда шеф съел свою порцию винегрета и погладил живот.

- У тебя есть идеи?

- Я попробую по телеграмме, - сказал Мотиков.

- Мысль правильная, - согласился Скиф. - На эту фифочку телеграмма должна подействовать.

- А ты как?

- Надо подумать. За меня не беспокойся.

Метод сдачи зачета по телеграмме заключался в следующем. Мотиков натирал рукавом глаза, взлохмачивал волосы и шел на экзамен. Там он, заикаясь, нес что-нибудь нечленораздельное до тех пор, пока его не спрашивали, что с ним. Тогда чемпион клал на стол телеграмму, в которой сообщалось, что у него тяжело больна (или умерла) тетка (или бабушка). Телеграмма действовала.

Точно так получилось и на этот раз. Грозная "англичанка" с сочувствующим лицом, почти ничего не спрашивая, поставила Мотикову "уд" и проводила до дверей, утешая. Чемпион сел на подоконник и стал ждать своего шефа.

Скиф появился после обеда. Вид его был ужасен. Голова забинтована, лицо заклеено пластырями и измазано зеленкой, тело болталось между костылями. Провожаемый любопытными взглядами, "конструктор" прокандылял по коридору, взял без очереди в буфете папиросы и исчез в аудитории.

Что произошло там, осталось неизвестным, но только через десять минут Скиф вышел, держа в руке зачетную книжку.

- Порядок, - оказал он. Скифа окружили

- Черт знает что такое! - возмутился кто-то. - Учишь, учишь и ходишь сдавать по пять раз, а эти книгу в руки не брали, а вот тебе, пожалуйста!

- Ха! - Скиф почувствовал себя польщенным. - Уметь надо!

*

* *

Скиф лежал на кровати и небрежно листал "Механизацию животноводческих ферм".

- Это тебе, Мотя, не английский, где можно драть с закрытыми глазами и обманывать бедную девушку измазанной зеленкой кожей, - говорил он почтительно слушающему чемпиону. - На Свирько ужас сколько народу погорело

- Я буду по телеграмме

- Ха! Ну и чудак ты, Мотя! Чихал он на твою телеграмму! Даже если ты принесешь ему телеграмму о его собственной смерти, и то он глазом не моргнет, врежет тебе "неуд" между глаз.

- А если его встретить вечером? А?

- Тренироваться тебе надо, Мотя, а не болтать Ты вот весь вечер сидишь, пыхтишь, ничего не делаешь, а руки тебе кто писать формулами будет? Александр Сергеевич?

- Так все равно смоется.

- Мало ли что смоется. Лишний раз потренироваться не мешает. Хоть будешь знать, где что находится. Помнишь, ты чуть сопромат не завалил: не мог вспомнить, где что написано. Стыдно было слушать твой паровозный шепот: "Саша, где у меня двутавровая балка? На руках или на груди?" Работай, Мотя, работай. На меня не смотри. Я свободный художник. Меня всегда спасают полет фантазии и эрудиция. Тебе же поможет лишь тяжкий труд.

Во время этого диалога в комнату скифов постучали. Стук был тихий, вежливый. Сашка насторожился - обычно в дверь барабанили кулаком или били ногой.

- Убери! - приказал он чемпиону. - Наверно, черт, опять комиссию несет.

Мотиков сгреб со стола всякого рода принадлежности для списывания. Скиф ногой закатил под кровать пивные бутылки и открыл дверь. На пороге стоял Петр Музей.

- Здравствуйте, - пробормотал бывший отличник. - Могу я видеть Скифина?

- Ну я.

- Мне надо с вами поговорить

Скиф пропустил Музея в комнату и снова закрыл дверь на ключ.

- Присаживайся.

- Спасибо.

Бывший отличник осторожно сел на измазанный чернилами и заляпанный клеем стул. Вид у Петра Музея был скверный. Лицо осунулось, волосы не причесаны, костюм помятый.

- Видите ли, - сказал Музей, смотря в пол, где отпечатались всевозможные схемы и валялись обрывки фотопленки - Вы, наверно, меня знаете...

- Знаем, - сказал Скиф.

- Вы ведь тоже учитесь на нашем курсе? Ваше лицо мне немножко знакомо... Я к вам вот по какому делу... - Петр Музей покраснел. - Я не могу сдать механизацию животноводческих ферм.

- А я здесь при чем? Я пока не доцент.

- Говорят... говорят, вы умеете хорошо списывать... Скиф был польщен.

- Ну не то чтобы уж хорошо . но кое-какие успехи есть, - скромно сказал он.

- Не могли бы вы меня научить ..

- Тебя?! - Скиф разинул рот У чемпиона тоже был ошарашенный вид.

- Да... Просто не знаю, что и делать...

И Петр Музей честно рассказал о событиях последних дней, даже про зажим и резиновый сапог рассказал. Выслушав бывшего отличника, Скиф почесал затылок.

- Научить можно. Отчего ж не научить. Уметь списывать - это большое дело, можно сказать, даже искусство. Правда, Мотя?

- Лучше всего по телеграмме.

- Но если говорить честно, то твои дела очень плохи. Все твои действия были ошибкой от начала до конца. Тебе не нужно было ехать к нему домой - ты должен был предусмотреть, что его жена может оказаться одна, а это еще больше усугубит дело. Это твоя первая ошибка. - У Сашки Скифа был назидательный тон.

- Какое это имеет теперь значение...

- Потом - зачем ты пошел к ректору? Только самые закоренелые идиоты ходят жаловаться к ректору. Ты знаешь хоть один случай, чтобы студент пожаловался на своего декана ректору и это хорошо кончилось?

Бывший отличник молчал. Он не знал такого случая.

- Но самое скверное, что он застал тебя в своем халате и тапках. Зачем тебе надо было лезть в его халат и тапки? Хоть бы чуть-чуть сообразил. Он же Отелло. Все об этом знают. Помнишь электромонтера Яшку?

- Нет...

- Высокий такой, курчавый. Однажды он ввинчивал лампочку в актовом зале. Стул поставил на стол и ввинчивал, а она стул за ножку держала. Больше ничего не было. Вдруг вбегает Свирько, глаза горят, весь дрожит, отпихивает свою жену и как дернет за ножку. Весь месяц Яшка ходил в синяках. Свирько его потом все равно из института выжил. Ходил и везде короткие замыкания устраивал. Я его один раз застал. Сделал себе, гад, такую проволочку, сунет в розетку - бац, и нет света. Яшка мучился, мучился, а потом плюнул и уволился.

Сашка рассказал еще несколько подобных случаев. Музей сидел подавленный.

- Но ведь как-то можно доказать, что зажим не мой?

- А яичница, тапки, халат? Нет, это дело безнадежное... Хоть лопни, а ничего не докажешь. Самый классический случай, воспетый во всех анекдотах. Муж уезжает на рыбалку, любовник приходит к жене, надевает его халат, тапки, ест яичницу. Муж забыл мотыля и возвращается. Да ко всему прочему раньше был зажим с монограммой любовника. Нет... плохи дела... Плохи... 'Что же придумать?

Скиф задумался. Вся эта история ему явно льстила. Вчерашний отличник, гордец сидел перед ним и ловил каждое его слово.

- Я вас очень прошу помочь... Пожалуйста... Мне говорили, что вы большой выдумщик...

- Во всяком случае, надо сначала попытаться описать экзамен, а то ты завалишь сессию и он легко от тебя отделается. Списать надо почти слово в слово. Тогда он ничего не сделает. Ты предъявишь черновик, а там все правильно. Сдашь, потом что-нибудь придумаем. Ты когда-нибудь шпаргалил?

- Нет... что вы...

- Это даже и лучше. Пройдешь курс с самого начала. Внешние данные у тебя есть: нос не подозрительный, глаза не бегают. Если дело хорошо пойдет, я тебя и гипнозу научу. У меня дядя профессиональный гипнотизер. Мотя, живо мотай за пивом. Начало учебного года надо обмыть!

Когда чемпион вернулся из магазина, учеба уже шла полным ходом. Бывший отличник, а ныне начинающий шпаргалыцик сидел за столом, а Сашка Скиф бегал вокруг него и нервничал.

- Куда ты смотришь? Ты мне прямо в глаза смотри! Так... Теперь правую руку под стол! Да не так! Ты что, курицу воруешь? Опускай ее задумчиво, но твердо. Тебе просто надо почесаться. Ты думаешь над билетом, тебе некогда, но почесаться все-таки придется. Поэтому рука идет медленно, но твердо. Не так! Давай сначала!

Сашка Скиф вытер с лица пот.

- Так... Теперь притопывай правой ногой. Сильнее, сильнее! Так... Я смотрю туда, что это ты там топаешь... У тебя всего две секунды. Вынимай руку со шпаргалкой. Раз-два! Все. Не успел! Ну, ладно, на первый раз хватит. Завтра отрепетируем главное - сам процесс списывания. Ты дома потренируйся. А еще лучше, если бы ты перебрался к нам в комнату. У нас уже полгода койка свободная. Боятся кого-нибудь подселять, как бы мы его не испортили. Ха-ха-ха!

В тот же вечер Музей перебрался к скифам. Своих учеников племянник гипнотизера поднял в семь часов утра.

- Хватит дрыхнуть! Не спишешь - не сдашь! Мотя, ты тоже садись, не строй из себя профессора! Повторенье - мать ученья. Руки на стол! Ать-два, понеслись!

К обеду Петр вытирал вспотевший лоб, а чемпион сопел, как будто только что поставил мировой рекорд по подъему тяжестей. Скиф оглядел своих загнанных учеников и безнадежно, махнул рукой.

- Не сдадите. Может, у кого-нибудь другого, а у Свирько не прорежете. Да еще один - любовник его жены. Лучше сразу не ходите на экзамен. Бесполезно. Неужели так это трудно? Ведь всего-навсего и требуется смотреть в глаза и топать ногой!

- Я по телеграмме, - сказал Мотиков.

- "По телеграмме", - передразнил его Скиф, - он тебе устроит телеграмму с доставкой на дом. Нет, надо для вас, неучей, что-то придумать... Что-то новое, оригинальное... Мотя, сбегай за пивом.

Скиф лег на кровать и стал думать. Петр Музей с надеждой смотрел на него. Мотиков собирался в магазин.

- Ты лег на мой пиджак, - сказал он Скифу. Но Сашка не услышал его. Он думал.

- Слышь, дай мой пиджак.

- Что?

- Пиджак, говорю...

- Пиджак?

- Да.

- Пиджак! - вдруг заорал Скиф.

- Ты чего? - уставился на него Мотиков.

- Пиджак! Ха-ха-ха! - Племянник гипнотизера сорвался с кровати, вспрыгнул на стол и исполнил на нем твист.

Природа не наделила Скифа особой грацией. Как уже известно, после четырехмесячной лежки Скиф мог свободно работать гориллой в зоопарке. Сейчас же, относительно выбритый и подстриженный, он напоминал молодого яка.

- Пиджак! Пиджак! - вопил шеф, отплясывая на столе.

Вид буйного сумасшедшего всегда возбуждающе действует на людей. Мотиков, человек не ума, а сердца, первым стал реагировать на странное поведение своего учителя. Шея у него начала багроветь, глаза выпучились, желваки вздулись.

- Пиджак! Пиджак!

Издав хриплый стон, Мотиков брооился на своего шефа. Когда его тело было уже на полпути, Скиф выкрикнул еще одну фразу:

- Спишем! Спишем! Ура!

Ничто в мире не могло остановить чемпиона во время броска, но слово "спишем" остановило. Он рухнул на пол, дико поводя глазами.

*

* *

Племянник гипнотизера спрыгнул со стола Мотиков и Пётр Музей тупо смотрели на него

- Пришла гениальная идея! Я изобрел пиджак!

На лице Мотикова отобразилась усиленная работа мысли.

- Как пиджак?

- Пиджак-шпаргалка, - пояснил Скиф. - Обыкновенный пиджак, только с бумажной подкладкой. С ним любой экзамен не страшен.

Шеф схватил карандаш и пояснил на бумаге:

- Смотрите, вот пола... тут текст... День жаркий... В пиджаке ты вспотел, у тебя чешется живот... Ты то расстегиваешься, то застегиваешься и тем временем шпарга

лишь. Можно даже совсем снять пиджак и положить его нa стол нужным местом вверх. Здорово? Подкладка сменная. Я сдал, отстегнул - и другой может пользоваться. Просто здорово! Откровенно говоря, я и сам побаивался этого Свирько. А теперь мне черт не страшен! Ха-ха-ха!

- Гений! - прохрипел Мотиков и в избытке чувств замотал головой. Гений!

*

* *

Когда погас свет, они не закончили и одной полы. - Еще этого не хватало, - проворчал Скиф. - Мотя, схода к Дуське, узнай, в чем дело.

Чемпион вернулся с плохими новостями: комендантша только что застала своего любимчика, "директора титана" Алика Циавили, с женщиной. Его увезла "скорая помощь".

В комнате наступило тягостное молчание. Все ясно представляли, что означают слова: "Комендантша застала с женщиной". А тут еще попался сам любимчик, "директор".

Перед тетей Дусей трепетало все общежитие, хотя это был добрый и отзывчивый человек. Если есть четвертка, но нет лукавицы, то можно смело стучать к тете Дусе в любой час суток, и луковица тебе будет. После ворчания, может быть, даже после легкого подзатыльника, но будет. И рубашку тетя Дуся постирает, и носки заштопает, и по голове погладит, когда снимут со стипендии. Взамен комендантша требует лишь одного: чтобы в общежитии все было "по путю". "По путю" - сложное понятие, что оно означает, не знает до конца и сама тетя Дуся, но первый пункт был известен всем очень хорошо: "Не водить в общежитию девок". Пункт, который редко кто отваживался нарушить, ибо в противном случае - "и духу твоего здесь не будет"...

Вторым пунктом "по путю", наводившим особый страх, была учрежденная комендантшей должность "директора титана". Титан вообще был слабостью тети Дуси. Она драила, чистила, холила его каждую свободную минуту, и он сиял, как северное сияние. Титан клокотал почти круглые сутки! Комендантша сидела возле него, наслаждаясь клекотом, пила чай из огромного железного блюдца и слушала зубрение "директора". "Директора титана", в обязанности которого входило поддержание огня в топке и наливание чая своей повелительнице, тетя Дуся выбирала сама, руководствуясь ей одной понятными соображениями, но предпочитала длинных и худощавых. Обычно "директора" покорно тянули свою лямку (хватит ли у кого храбрости ссориться с комендантшей?), но бывали случаи и неповиновения. Не выдержав, "хранитель огня" сбегал и прятался в какой-нибудь комнате. Тогда тетя Дуся делала предупредительное выключение света. Если беглец не являлся с повинной, свет гас на полчаса. Если и после этого "директор" упорствовал, тогда комендантша решительно поворачивала рубильник на "ВЫКЛ" до самого утра. Но обычно мятежного "директора" приводили сами же студенты после первого предупреждения, так как свет в общежитии нужен не меньше, чем воздух.

*

* *

Спустя пятнадцать минут после того, как погас свет, в коридоре послышались тяжелые медленные шаги. Все общежитие притихло, как трава перед грозой. Тетя Дуся шла не спеша, останавливаясь возле каждой двери, очевидно, размышляя, кого взять в "директора".

Шаги затихли возле "конструкторского бюро", чиркнула спичка. Молчание. Наверно, комендантша читала на двери фамилии.

В тишине было слышно, как у Скифа стучат зубы. Племянник гипнотизера до ужаса боялся женщин, а тетя Дуся в его глазах вообще была атомной бомбой.

Бормотание: "Негодяи, заставляют больную женщину шляться впотьмах". Чиркнула еще спичка. Шаги.

- Пронесло, - вздохнул Скиф.

- Наверно, Володька из сорок седьмой влипнет, - сказал Мотиков. - Он в ее духе. Гы-гы-гы!

Но в это время опять послышались шаги. Тетя Дуся возвращалась. Шаги замолкли возле их комнаты. Стук в дверь.

- Скифин дома?

- Нет! - ответил Мотиков.

- Врете! Знаю, что дома! Пусть идет кипятить титан! - Заставляете больную женщину за каждым шляться. Нет чтобы самим прийти кипятить.

- У меня завтра экзамен! - подал голос племянник гипнотизера.

- Ага! Значит, все-таки дома. Эй, вы, слушайте все! Пока Скифин не пойдет кипятить титан, света не будет!

Голос комендантши прогромыхал три раза по пустому коридору, толкнулся в каждую дверь и свалился по лестнице в подвал, где от него в панике шарахнулись по своим норкам мыши. Тетя Дуся ушла. Тотчас заскрипели двери, коридор наполнился людьми. В "конструкторское бюро" застучали:

- Скиф! Иди! Не валяй дурака, у нас завтра зачет!

- А мне какое дело? Идите сами! - огрызался племянник гипнотизера.

- Ты человек или нет?

Громыхание в дверь стало невыносимым. Пришлось открыться. Ввалилась целая делегация, она грозила, упрашивала, умоляла. Скиф не соглашался. В самый разгар спора

появилась тетя Дуся.

- Ну, долго я еще буду ждать? - рявкнула она. Комендантша схватила в охапку племянника гипнотизера и потащила его по коридору. Скиф отбивался, кричал, дрыгал ногами. Картина очень напоминала кадр из американского фильма "Седьмое путешествие Синдбада", когда голодный циклоп утаскивает одного из путешественников.

Возле кубовой Скиф оттолкнул комендантшу:

- Ладно, сам пойду, убери свои ручищи. Включай свет!

- Спасибо, Скиф! - загалдели в коридоре.

- Чтобы к утру пиджак закончили! - выкрикнул шеф последнее указание, скрываясь в кубовой.

- Благодетель! - промычал чемпион.

*

* *

Утром перед экзаменом Скиф устроил генеральную репетицию. Первым стал "шпаргалить" Мотиков. Он уселся за стол, положил на край пиджак и стал заглядывать в него, шевеля толстыми губами.

- Сигма плюс эпсилон...

Племянник гипнотизера на цыпочках обошел вокруг Мотикова и схватил его за локоть.

- Плюс неуд!

- Ых! - дернулся чемпион, привычным приемом зажимая руку учителя под мышку. - Ты чего? Га-га-га! Щекотно!

- Эх ты, гиря заржавленная! Кто же так шпаргалит? Надо одним глазом туда, другим на меня! А подкладку локтем закрывай!

Не смог "списать" и Петр Музей. Да и сам "главный конструктор" пиджака был "засечен" при первом же заглядывании в подкладку.

Скиф почесал затылок.

- Да-да... Верно, что практика проверяется теорией. Надо его усовершенствовать.

Племянник гипнотизера вооружился линейкой, карандашом и принялся что-то чертить, шепча цифры и формулы. Ученики почтительно следили за действиями учителя. Лоб шефа то хмурился, то, наоборот, просветлялся. Наконец Сашка Скиф оторвался от своих расчетов и сказал:

- Нужно метр сатина и четыре метра резинки для трусов

Чемпион вызвался сбегать в магазин за покупками.

- Я знаю! - обрадовался гиревик. - Он за пиджак хвать, а резинка ему по лбу - рраз!

- Кончай болтать! Бегом, а то не успеем!

Из сатина Скиф смастерил шторки для подкладки. Теперь "шпаргалить" можно было, лишь натянув резинку и держа ее в кулаке. При малейшей опасности достаточно было отпустить резинку, как шторки закрывали бумагу и иллюзия сатиновой подкладки становилась полной.

Больше всех был доволен Мотиков. Он шагал по комнате, распахнув пиджак, и без конца щелкал резинкой.

- Он к тебе кинулся, а ты - рраз! Га-га-га! Он к тебе опять, а ты опять - рраз! У него - глаза на лоб! Га-га-га!

Даже Музей нашел, что пиджак в таком виде - изобретение очень удачное.

...Задолжникам Свирько назначил экзамен на пять часов. День, как назло, выдался жарким. Из больших окон в коридор налилось столько тяжелого солнца, что, казалось, еще немного - и оно загустеет, превратится в горячее месиво, и Петр Музей в своем черном пиджаке застрянет в нем, как муха.

Задолжников, сдающих третий раз, "рыцарей в третьей степени", оказалось семь человек. Все были, как и Музей, в пиджаках, карманы и груди их оттопыривались, на ладонях виднелись формулы. Это была отпетая, прошедшая огни и воды компания. Она с любопытством разглядывала бывшего отличника. Петр уловил шепот:

- Это тот, который... с женой Свирько...

- Сгорел парень...

- Не успокоится, пока не исключит.

- А он чего связывался? Мало девок, что ли? Знал ведь, какой зверь.

- Думал, все шито-крыто. Свирько на рыбалку уехал, а тот к ней. Тут он его и накрыл.

- Лучше б уж не приходил сдавать.

Петр одернул дрожащими руками пиджак и отошел, чтобы не слышать. Как он завидовал этим "рыцарям в третьей степени"! А раньше он их и за людей не считал.

Свирько появился, когда все уже изнервничались. Быстро прокатился в аудиторию, побыл там минут пять, потом высунулся, как грач из скворешни:

- Заходите! Все!

Столы были расставлены в излюбленной свирьковской манере - полукругом.

- Ну-с? Разбирайте свое счастье, - сказал он, делая круги на вертящемся стуле. Рядом сидел пожилой лаборант Пахомыч и строгал ножиком какое-то наглядное пособие. Вот тебе и комиссия...

Петру достался очень трудный билет. Предстояло вывести длиннейшую формулу. Как он помнил, она была с краю на левой поле... Петр потянул за резинку и стал расстегивать пиджак... И вдруг увидел, что Свирько зло и насмешливо смотрит на него в упор...

...Все уже давно сдали, а Петр все сидел, дрожащей рукой рисовал на бумаге какие-то каракули и никак не мог даже расстегнуть пиджак. В аудиторию несколько раз заглядывал Сашка Скиф, шипел и делал знаки. За все время Свирько не сказал Петру ни слова, что-то строчил, будто в аудитории никого, кроме него, и не было.

"Это он нарочно, - равнодушно думал Петр Музей. - Хочет, чтобы я первый сказал, что не знаю билета... унизился..."

Так прошло еще с полчаса. Наконец декану, видно, надоело. Он кончил писать и энергично крутнулся на стуле.

- Ну-с? Долго еще будем сидеть?

Петр молчал. Свирько полистал зачетную книжку бывшего отличника.

- Мда... Жалко, конечно, но на следующий куре я вас перевести не могу. Еще на защите завалитесь. Механизация ферм - основной предмет. Я бы вам посоветовал взять академический отпуск. Поработаете годик, подучитесь...

Тон у Свирько был почти доброжелательный. У Музея задергались губы.

- Дмитрий Дмитриевич! - почти крикнул бывший отличник. - У меня с вашей женой ничего не было! Честное слово! Это кто-то другой потерял зажим!

- ...Ну-с... да... поработаете в каком-нибудь совхозе...

- И ваш халат я надел случайно!

- ...так сказать на практике...

- Я облился чаем!

- ...а через годик-другой милости просим опять ко мне...

- Нужна мне ваша жена! Прямо, думаете, свет клином на ней сошелся! Нашли сокровище! Подавитесь вы ей!

*

* *

- Ты еще больше усугубил положение, - сказал недовольно Сашка Скиф. Он никогда не простит тебе этих слов. Лучше бы ты сказал, что все равно отобьешь ее у него. Но теперь ничего не поделаешь.

Скифы сидели на лавочке в институтском парке.

- Как это подло и низко с его стороны! - горячо заговорил Петр Музей. Мстить студенту! Даже пусть я ее любовник! Допустим! Ну и что? Ударь, может быть, убей, но при чем здесь механизация ферм? И этот человек - декан, руководитель большого коллектива! Ведь он же должен быть всегда справедливым! Это основное качество руководителя! А он по одному лишь подозрению губит человеку жизнь. Что мне теперь делать... Я даже не знаю... Куда я теперь... Какой позор перед всеми... Выгнали из института за неуспеваемость. Кого? Петра Музея...

- Нет, надо что-то придумать, - Скиф почесал свой рыжий взлохмаченный затылок. - Терять из-за этого сельскохозяйственного Отелло институт не стоит. Что же придумать? Конечно, можно было вызвать из Душанбе моего дядю. Он хоть уже на пенсии, но мог бы тряхнуть стариной. Он бы свернул ему набок голову. Пусть попробует тогда принимать экзамены! Со свернутой головой у него даже куры списывали бы.

Скиф потер руки и стал фантазировать дальше:

- Мы бы загипнотизировали всех преподавателей и делали бы с ними что хотели. Я бы тогда даже не списывал. Приходил на экзамены... Нет, зачем приходил? Они бы сами прибегали ко мне в комнату и говорили: "Александр Иванович, не угодно ли вам дать зачетную книжку, я в ней поставлю "отлично"?" А я бы отвечал: "Приходите завтра. Я сейчас занят". Они бы за мной побегали!

- А как же я? - забеспокоился Мотиков.

- И за тобой будут бегать, - успокоил его Скиф. - Но это длинная история. Пока приедет, пока настроит инструменты... Надо что-то срочное... Думай и ты, Мотя.

Мотиков послушно обхватил голову руками и наморщил лоб.

Через пять минут после начала этого необычного для него процесса шея чемпиона покраснела, глаза начали тяжело вращаться, пальцы сжались в кулаки.

- Уф-ф, у-ф-ф, уф-ф, - запыхтел Мотиков.

- Хочешь встретить его где-нибудь в темном переулке? - сразу догадался Скиф о ходе мыслей чемпиона.

- Уф-ф, уф-ф, - еще больше запыхтел гиревик.

- Не пойдет, - отрезал шеф. - Думай дальше. Однако ничего другого чемпион придумать не мог. Его

мысли постоянно вращались вокруг темного переулка и собственного большого кулака.

- Идея! - вдруг сказал Сашка Скиф. - Придумал! Я скажу ему, что это мой зажим! Что он мне сделает? Механизацию я уже сдал. Остальное все равно сдеру, хоть надо мной часового с автоматом поставь.

- Нет, ребята. Это не поможет. Спасибо вам за все... Я, наверно, правда подам заявление... - Пето Музей поднялся со скамейки.

- Ты подожди! - ухватил его за рукав Скиф. - Это же очень сильно придумано! Я еще не вижу деталей, но, допустим, он встречает меня где-нибудь на лестничной клетке своего дома. Я иду, напеваю, щеки у меня в помаде, на галстуке зажим с гробом и черепом... Он сразу оставляет тебя в покое и принимается за меня.

- Нет, спасибо, Саша...

- Да брось ты! Я любого вокруг пальца обведу. В мире есть только два человека, с которыми мне трудновато тягаться и которых я уважаю. Это мой дядюшка, профессиональный гипнотизер, и один парень. Не знаю его фамилии, его мимом дразнили. Учился лет пять назад в нашем институте Вот хохмач был! Под любого мог подделаться. Один раз ректор в командировку уехал, так он под него подделался, зашел в кабинет и целый день принимал посетителей. Даже заседание ученого совета провел. А вечером дочка ректора к своему папаше зашла и тоже не узнала. Даже в щечку поцеловала. Он из-за этого и все дело затеял, чтобы она его в щечку поцеловала. Полгода потом не могли разобраться. Ректору стали не доверять. Так перед каждым заседанием он себя за бороду дергал, чтобы доказать, что настоящий. Жаль, нет этого мима, а то бы мы с ходу это дело уладили. Ну ладно, я и один оправлюсь. Давай зажим.

Вечером Скиф позвал для консультации курсового донжуана Алика Циавили. Алик был в высшей степени приглаженный, прилизанный и наутюженный человек. Все у него было на месте: каждый волосок, каждая складочка, не говоря уже о таких вещах, как нос, рот и уши. Курсовой донжуан делал очень мало движений, славно боялся, что какая-нибудь часть может отлететь от него. Одна рука и часть головы у бывшего "директора" были забинтованы после столкновения с тетей Дусей. Алик вообще бывал довольно часто забинтован, так как его довольно часто били

- Алик, - оказал Скиф несколько смущенно. - Тут такое дело... Требуется консультация... Надо, чтобы муж, встретив одного человека, подумал, что он возвращается от его жены... У тебя опыт большой... Дай совет.

- Где этот человек? - спросил Циавили, не поворачивая головы.

- Допустим... я...

- Допустим или точно?

- Ну точно...

Скиф смущенно потупил взгляд, так непривычна была ему роль соблазнителя. Циавили осторожно, славно это хрустальный шар, повернул голову на девяносто градусов и уставился на Скифа.

- Гм... А она кто?

- Молодая, красивая..

- Точнее.

- Стройная... среднего роста...

- Какие употребляет духи?

- Духи... черт ее знает.

Циавили медленно поднял правую бровь и зафиксировал ее в этом положении.

- Какие любит цветы?

- Откуда мы знаем?

Левая бровь повторила движение правой, и курсовой донжуан стал похож на очкастую змею.

- Я удивлен, мальчики. Вы проявляете элементарное незнание материала.

- Мы спишем, - сострил Мотиков. - Га-га-га!

- Так вот: сначала узнайте эти вещи, а потом будем разговаривать. Лишь в духах, цветах и конфетах раскрывается женщина. Все остальное - мишура, защитная окраска. А здесь она выдает себя.

Скиф перебил Циавили:

- Нам не нужна теория, Алик. Ты скажи, как я должен выглядеть, чтобы он поверил?

Циавили медленно поднялся со стула. Вид у него был оскорбленный. Мотиков загородил дорогу донжуану, ожидая распоряжений шефа.

Скиф взлохматил себе волосы, повязал галстук, нацепил на него зажим и глупо-счастливо заулыбался:

- Таким я должен быть? Алик вдруг схватил зажим.

- Ты где взял?

- Нашел.

- Это мой. Стало тихо.

- Ах вот как. - процедил Скиф. - А почему на нем буквы П М?

- Помни обо мне.

- Тогда должно быть ПОМ

- А вам какое дело?

- А такое, неграмотная ты балда, что из-за тебя человек погорел! Ты на квартире декана его потерял?

- Не важно!

- Очень важно! На квартире?

- Чего вы ко мне привязались? Зажим мой, где хочу, там и теряю! - Алик с презрительным видом направился с дверям.

- Отдай зажим!

- С какой стати?

- Отдай зажим! Что с возу упало, то пропало.

- Выкуси.

- Мотя!

Чемпион протянул руку, намереваясь ухватить донжуанa, но Циавили неожиданно боднул головой Мотикова в кивот и помчался к двери.

- Рыжая рожа! - крикнул он с порога. - Да он на тебя никогда и не подумает!

Тут Мотиков наконец опомнился, взревел и бросился зa оскорбителем. В коридоре ему удалось схватить Алика зa шиворот. Затрещала рубашка. С Циавили посыпались запонки, застежки, пуговицы.

Кряхтя, чемпион собрал их, принес в комнату и отдал Скифу.

- На, может пригодиться.

Скиф ходил по комнате мрачный.

- Надо же быть таким остолопом, - бормотал он. - П М вместо ПОМ написал.

*

* *

Два раза Скиф попадался Свирько на лестничной клетке, и два раза декан равнодушно с ним здоровался.

- Хоть бы немножко варил своей башкой, - негодовал племянник гипнотизера. - Что мне делать возле его квартиры? Почему я взлохмачен и щека в помаде? И глаза бегают.

Скиф пошел бы и третий раз, но Петр отсоветовал ему:

- Бесполезно все... Не поверит он... Раз было ПМ - значит, все. Документ...

- М-да. Это верно. А что же делать?

- Пусть исключает...

Второй экзамен бывший отличник тоже завалил.

- Я и знал, что завалишь, - сказал Скиф. - Принимал-то дружок его. Вместе на рыбалку ходят. Ладно, что-нибудь придумаем.

III

Однако вскоре Скифу стало не до Музея, потому что у него самого начались крупные неприятности. Сашка погорел с пиджаком. Погорел глупо, недостойно Александра Скифина. Племянник гипнотизера забыл после экзамена отстегнуть подкладку. Дело было так.

Декан факультета механизации сельского хозяйства Дмитрий Дмитриевич Свирько бежал по коридору, как вдруг возле стенной газеты "За механизаторские кадры" увидел студента своего факультета Александра Скифина, по прозвищу Скиф. Студент рассматривал карикатуры на задолжников и, притопывая ногой, пел противным голосом: "То-реа-дор". Но не это привлекло внимание Дмитрия Дмитриевича. Руки Скифа были засунуты в карманы, полы пиджака распахнуты и вместо традиционной сатиновой подкладки оттуда выглядывала бумажная, вся испещренная формулами.

Свирько остановился на полном ходу, проехав на подошвах (пол в коридоре только что натерли). Скиф, не замечая декана, продолжал притопывать и петь "Тореадор". Свирько на цыпочках подирался к нему и заглянул в подкладку. Формулы были из курса "Механизация сельскохозяйственных ферм". Декан ахнул. Сердце его заколотилось, как у охотника, увидевшего в двух шагах от себя дичь.

- Ну-с! - Дмитрий Дмитриевич протянул руку к подкладке, но в это время в рукаве пиджака что-то щелкнуло, и формулы исчезли.

Скиф обернулся. Декан торопливо схватил его за плечо.

- Снимай пиджак!

- Вы что, Дмитрий Дмитриевич...

- А я смотрю, шпарит и шпарит, - разговаривал сам с собой Декан. - Даже пятерку ему хотел поставить, а оно вот что. Снимай - и пошли в деканат!

Не дослушав монолог до конца, Скиф бросился бежать.

- Стой! - закричал Дмитрий Дмитриевич. - Держи его! Кто-то кинулся наперерез Скифу. Сашка толкнул его, и

тот влип в витрину с насекомыми. Посыпались стекла. Племянник гипнотизера припустил еще сильнее. На ходу он рвал бумажную подкладку и швырял ее в урны. Привлеченный шумом, из буфета выскочил лаборант Пахомыч с бородой, запачканной кефиром.

- Лови! - крикнул ему декан.

- Куды? - услужливо растопырился Пахомыч посреди коридора.

- С дороги! - завопил Сашка, но было уже поздно. Тщедушный Пахомыч покатился в угол, громыхая ключами.

Может быть, Скифу удалось бы уйти, но по коридору как раз двигалась густая толпа заочников. Беглец запутался в их нестройных рядах, как рыба в сети. Тут подбежал Свирько, лаборанты, аспиранты, и Скифа повели.

Декан Свирько исключал и не за такие дела. А тут попался сам неуловимый Сашка Скиф. Вопрос решился за какие-нибудь полчаса. Секретарша факультета Лорочка, которой через дверь все было слышно, рассказывала, что племянник гипнотизера оказался жидок на расправу. Он унижался, умолял не исключать его из института, каялся, обещал исправиться и т. д. В общем, вел себя, как обыкновенный задолжник, а не король списывания Александр Скифин. Однако этим он еще больше подлил масла в огонь. Через дверь Лорочка слышала радостный смех Свирько. Секретарша утверждала, что до нее якобы доносились и всхлипывания племянника гипнотизера, но тут ей уж никто решительно не верил.

Выскочив из дверей кабинета декана, Скиф, красный, взъерошенный, побежал в общежитие, собрал чемодан и куда-то уехал на автобусе.

Обо всем этом Петр Музей и Мотиков услышали от людей, потому что, когда они пришли домой, Скифа уже не было. На заваленном всякой всячиной столе лежала наспех нацарапанная записка: "Уехал к дяде в Душанбе. Не поминайте лихом. Скифин".

Демобилизованный матрос Добрыня, видевший Скифа, когда тот уезжал, рассказывал, что племянник гипнотизера был страшно возбужден, ни за что ни про что избил ногами кубового кота, сорвал никому не мешавший, висевший в коридоре на одном гвозде динамик и ушел, шипя проклятия в адрес Свирько.

- Кто бы мог подумать? - демобилизованный матрос Добрыня покачал головой. - Всегда смеялся над исключенными...

Всеми этими событиями Петр Музей был убит.

- Что же теперь делать? - растерянно спрашивал он чемпиона. - Хотел меня спасти, а сам...

Но Мотиков в ответ лишь сопел, потому что он готовился к межобластным соревнованиям и без конца выжимал гирю.

*

* *

Неожиданно фортуна повернулась к бывшему отличнику лицом. На экзамене по "Эксплуатации машинно-тракторного парка" Музей получил "хорошо". Если так удастся сдать и два оставшихся экзамена, то можно будет надеяться, что вопрос об исключении из института снимется и Петру дадут возможность пересдать "заваленные" экзамены. Все, конечно, будет зависеть от позиции декана. После длительного размышления Петр решил сделать еще одну попытку поговорить со своим мучителем.

В деканате Музею сказали, что у Свирько сейчас должна быть лекция на заочном отделении, но он внезапно отменил ее, сославшись на какие-то срочные дела, и уехал. Следующая лекция лишь через два дня. Поразмыслив, Петр решил караулить Свирько возле его дома. И безопасно (в случае, если декан опять вздумает драться, всегда можно убежать), и издали, из засады, легко определить настроение декана. Приняв такое решение, Музей сел в автобус и поехал в центр города. Сошел он, специально не доезжая две остановки до дома Свирько, чтобы не попасться на глаза декану раньше времени. Лучше всего за домом наблюдать * из скверика напротив. Там есть скамейки, можно купить газету, провертеть в ней дырочку и вести обзор совершенно незаметно для окружающих, как это делают шпионы.

Музей так и поступил. Он купил газету и направился к скверику. Однако, подходя к дому Свирько, Петр вдруг увидел возле него огромную толпу, которая занимала весь тротуар и часть дороги. Чуть сбоку стояла "скорая помощь". Музей не смог преодолеть любопытства, перебежал улицу и очутился в толпе. Толпа гудела.

- Пока я подбежала, а он уж, сердешный, не колышется, - рассказывала сгорбленная старушка с кошелкой.

- Может, оживят. Сейчас, пишут, есть такие машины, - говорил мужчина в лавсановом костюме.

- Шутка ли... с третьего этажа...

- Он его или сам?

- Сам .. Застал их в самый интересный момент... Ну он, сердешный, и сиганул...

- Ишь ты... Правду говорят, никогда не приходи ненароком.

- Не бери молодую.

- А она молодая?

- На двадцать лет.

- Ишь ты. На Краснознаменной тоже такой же случай был. Тот с четвертого сиганул. А время - три часа ночи, ни машин, ничего. Так муж его на себе два километра до больницы пер.

- А я вот еще знаю. Это давно, правда, было. Тоже вот так вернулся муж из командировки, а дома, значит, гость Жена туда, сюда - что делать? Так она ему балкон отворила, а мороз в тридцать градусов, а он в одних трусах...

- Замерз?

- Насмерть.

- Несут...

- Молоденький какой...

Толпа расступилась, Музей встал на цыпочки и увидел носилки, которые несли два дюжих санитара. На носилках, накрытый до половины, лежал бледный Алик Циавили. Следом шел не менее бледный Свирько. Когда Алика проносили мимо, он открыл глаза, что-то пробормотал и опять закрыл.

- Живой...

- Повезло. Говорят, как раз тетка с ковром проходила. Прямо в нее угодил.

- Не с ковром, а с пылесосом.

Носилки с Аликом вставили в машину, и она уехала. Толпа стала расходиться. Декан повернулся, чтобы уйти, и нос к носу столкнулся с Музеем.

- Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич... - промямлил бывший отличник.

Декан ничего не ответил. Петр автоматически схватил его за рукав.

- Теперь вы видите... Дмитрий Дмитриевич... П. М. - это "помни обо мне" ...он просто ошибся... не вставил букву "о". А ваш халат я надел случайно, я просто облил брюхи чаем... У нас с Ритой... Маргаритой Николаевной... никогда ничего не было... Даже наоборот. Мы всегда не любили друг друга. Мне как женщина, например, она глубоко безразлична... То есть как женщина она, конечно, хороша... Вернее, я не то хотел оказать...

- Да... Да... Потом, - Свирько потер лоб и быстро ушел.

На остановку Музей шел почти вприпрыжку. Весь вечер у него было отличное настроение.

- Может, все еще обойдется, Дима, - говорил он радостно чемпиону. - Я ему, рассказал, почему на зажиме П М, а не ПОМ. Мне кажется, он поверил. Вообще, если говорить честно, его понять можно. Находит в квартире зажим с буквами П М, потом видит меня в своем халате и тапках... Поневоле "неуд" поставишь.

- Все равно он дрянь человек, - пропыхтел чемпион. - Несправедливый. Есть преподаватели справедливые. Хоть "пару" влепит, а все равно не обидно. А этот подхалимов любит. Невзлюбит кого, как ни отвечай - засыпет.

- Но предмет он знает неплохо.

- Все равно. Он меня чугунным котлом обозвал. "Пару" ставь, а зачем котлом обзывать? Да еще чугунным?

Во время этого разговора в дверь постучали. Мотиков нехотя пошел открывать.

- Кого там черт несет...

В щель просунулась голова председателя совета общежития демобилизованного матроса Добрынина. Демобилизованный матрос повертел головой, профессионально обшаривая комнату взглядом, подмигнул Музею.

- Паря, на выход! К тебе канонерка швартуется.

- Какая канонерка?

Но матрос уже захлопнул дверь.

- Это он так баб называет, - пояснил чемпион.

- Может, мать приехала. - Петр быстро надел брюки и спустился на первый этаж. В вестибюле на чемодане сидела Рита. Ее большие черные глаза были полны слез, словно в них вставили линзы.

- Вы?

Рита заплакала навзрыд.

- Это какой-то изверг...

- Что случилось? - Музей покраснел и огляделся вокруг, не видит ли кто.

- Пилит и пилит меня... день и ночь... Говорит, что я твоя любовница... Стал нарочно расписание менять... Отменит лекцию и является... Мы с Аликом просто повторяли... Ничего не было... А он вбежал как сумасшедший с топором... туристским. Алик перепугался - и в окно...

- Как он себя чувствует?

- Руку сломал... все тело отбил... Рита вытерла платочкам слезы.

- В общем, я ушла от него, - сказала она решительно. - Пусть выслеживает кого хочет. С меня хватит. Буду жить в общежитии, как все нормальные люди. Я прошу, Петя, твоей помощи, у меня здесь больше никого нет.

Мимо прошли в женский отсек две знакомые девушки и с любопытством посмотрели на них. Одна задержалась возле зеркала, поправляя волосы, хотя поправлять было нечего. Вот-вот могла появиться комендантша.

- Но... собственно говоря... чем я могу помочь... Места в общежитии все заняты...

- Завтра я все устрою. Определите пока меня к девушкам. Есть же где-нибудь свободная койка?

- Да... да... я сейчас... спрошу...

- Я так и знала, что ты молодец. У тебя есть расческа? А то я свою куда-то заложила. Теперь месяц не разберешь.

Рита повеселела. Она подошла к зеркалу и стала приводить в порядок прическу "лошадиный хвост".

- Пусть-ка помечется, черт усатый. Ревновать вздумал. С топором на человека бросился. Совсем обезумел! Спасибо, - Рита отдала Петру расческу. Сейчас я пойду устроюсь, и знаешь что мы сделаем? Поедем в ресторан! У меня есть целых полсотни! Нет, серьезно, давай кутнем. Отметим мое возвращение в лоно холостяков. Напьемся, как сапожники!

- Я, право, не знаю... Я пойду насчет койки...

- А ты посимпатичнел. Неприятности тебе пошли на пользу. Ей-богу! Ну, уже и покраснел! Дай я тебя поцелую! Мне давно хочется тебя поцеловать.

- Да вы что... - испугался Музей. Но Рита, смеясь, чмокнула его в щеку.

В это время, прикованная мощной пружиной к косяку, дверь страшно хлопнула, и в общежитие вбежал Свирько. Наступила немая сцена. Первой опомнилась Рита.

- Что это значит? - нахмурилась она. - По-моему, между нами все кончено.

Декан ничего не ответил. Он оглянулся, сунул руку в оттопыренный карман и вдруг выхватил огромный пистолет. Это был самодельный пистолет, какие после войны мастерили подростки из дерева и железных трубок. У пистолета было два ствола. Из боковых прорезей сыпался порох... Все это Петр Музей рассмотрел в одну секунду. В следующую секунду он прыгнул в сторону и помчался вверх по ступенькам.

- Стой! - закричал Свирько. - Стой, кому говорю! - В руках декана очутилась коробка спичек, и он стал торопливо чиркать ее о торчащие из прорезей стволов спичечные головки.

Вдруг страшно бабахнуло, и все затянуло пороховым дымам. Когда прибежала перепуганная комендантша, в вестибюле уже никого не было.

- Пацанье хулиганит, ужо доберусь я до вас, - сказала тетя Дуся, отфыркиваясь от порохового дыма своими широкими мембранами-ноздрями.

*

* *

Лишь глубокой ночью Петр решился прокрасться в свою комнату. Закрыл на ключ дверь, проверил запоры на окнах и лег на кровать, не раздеваясь, только снял туфли "Он может еще вернуться, - бормотал отличник, - псих. Просто безумный псих... Оба они психи... Привязались Чего они ко мне привязались? Одна бегает за мной со своими поцелуями, другой бьет сапогом и стреляет из пистолета... чего я им сделал? Учился, никого не трогал..."

Музею стало очень жалко себя, и он даже слегка повсхлипывал под могучее храпение Мотикова.

*

* *

Едва отличник забылся, как его разбудили странные звуки. Как будто пытались исполнить марш на водосточной трубе. Петр испуганно вскочил на кровати и стал прислушиваться. Вроде бы кто-то рыдал. Музей осторожно открыл дверь и выглянул. Несмотря на ранний час, в коридоре уже толпился народ. Из кубовой несся душераздирающий плач тети Дуси.

- Ды на каво-о-о-о ты поки-ну-л нас, со-ко-лик яс-ный!

- Что случилось? - спросил Петр стоявшего рядом демобилизованного матроса Добрыню. Председатель совета общежития подтянул брюки и сказал мрачным голосом:

- Скиф утопился.

- Ты что...

- Точно. Дуська пошла сегодня белье стирать на речку и нашла его рубашку и брюки.

- Ну и что? Может, он их потерял...

- Там еще и письмо было. Я читал. Так и написано: "Прощай, дорогой дядюшка..."

- Но он же уехал к нему в Душанбе! - воскликнул Петр Музей.

- Значит, не уехал.

- Может быть, это убийство?

- Навряд ли. Я читал письмо. "Прощай, дорогой дядюшка. Обо мне ее жалейте". Кто бы это просто так написал?

Музей побежал в комнату и стал расталкивать чемпиона трясущимися руками.

- Дима, вставай! Скиф утопился!

Чемпион долго ничего не понимал, чесал волосатую грудь, потом вскочил и вытаращил на Петра глаза.

- Эт ты брось... эти шуточки...

Петр опять убежал в коридор. Там уже было не протолкаться. Тетя Дуся рыдала в окружении студентов, прижимая к груди Сашкину рубашку.

- Извели, вороги, человека... измордовали соколика... Он мне был что сын... Он в детдоме воспитывался... Такой добрый был, ласковый... Ну погодите, вороги! - Тетя Дуся вдруг перестала плакать и энергично погрозила в сторону, где находился деканат факультета механизации сельского хозяйства. - Я вас упеку куда следует! Я в милицию сейчас поеду.

Комендантша вытерла скифовой рубашкой слезы и ушла к себе в комнату.

Все утро общежитие не могло прийти в себя. Никто не ожидал от вечного задолжника такого решительного поступка. Хотя таких, как Сашка Скиф, никогда не поймешь. Они на все готовы, лишь бы было не так, как у людей.

- А что? Вполне может быть, - рассуждал прибывший из больницы, весь забинтованный и залепленный пластырем Алик Циавили (он отделался легким испугом и всем рассказывал, что якобы на него вечером напали грабители и он дрался как лев). Утопился назло Свирько. И правильно сделал. Теперь прижмут этого жучка, а то все ему сходит с рук...

*

* *

На речке нашли еще две вещи Сашки Скифа: туфлю и записную книжку-шпаргалку. Теперь уже не было сомнений, что Сашки Скифа нет в живых. За дело взялась милиция. В "конструкторском бюро" побывал следователь и тщательно занес в протокол все, что касалось поведения племянника гипнотизера в последние дни, а также его взаимоотношений с деканом. Человек двадцать с курса были мобилизованы искать Сашкино тело. Группа тщательно прочесала баграми и сетями дно реки километра на два вниз по течению от того места, где комендантша нашла белье, но тела не обнаружила. Назавтра весь курс решил искать тело вплоть до впадения речки в Дон. Рассказывали, что лысый художник из профкома уже разыскивает фотографию Скифа для некролога. Рассказывали также, что декан Свирько ходит бледный и что его без конца вызывают то к ректору, то в город.

И на второй день Сашкино тело не нашли. Возможно, его уже унесло течением, а возможно, просто прошляпили из-за плохой погоды. С утра моросил дождь, дул сильный ветер, и всю реку затянуло холодной мглой. Пассажиры в городском транспорте чихали, кашляли, все залезли в шляпы и плащи, и от этого улицы приняли совсем осенний вид. К вечеру дождь еще усилился. Водосточная труба под окном "конструкторского бюро" радостно клокотала, в щели форточки сочилась вода и образовывала на подоконнике лужу. От этого на душе становилось еще сквернее. А тут еще аккуратно заправленная кровать Скифа. Никогда у племянника гипнотизера не было аккуратно заправленной кровати... Даже Мотикову и то было не по себе в этот вечер. Он тяжело ступал по комнате, поднимая на плечо и сбрасывая двухпудовую гирю, и говорил:

- Не сдали "Эксплуатацию"... ых... сердце жжет... А тут еще... Скиф утоп... ых...

Музей сидел, подперши лицо руками, и смотрел в заплаканное окно.

- Я, наверно, завтра уеду... в колхоз, к родителям...

Поступлю работать... буду кончать заочно... Стыд только

какой, позор... Чемпион с силой выдохнул воздух:

- Ых... Если не сдам... ых... нарочно... на соревнованиях срежусь... Пусть знают... ых... "

Чемпион отдышался, лег спиной на пол и принялся болтать ногами.

- Все же... плохо без Скифа... счас бы чего-нибудь придумал...

- Чего бы он придумал? Просто веселый парень был...

- Не... он меня всегда спасал...

- А сам не спасся...

- Когда его выловят... и похоронят... я могилу пивом полью... Он очень пиво... любил... Мотя, говорил он... когда я помру... ты чемпион... ты дольше проживешь... ты мою могилу пивом полей. Только не "Жигулевским"... а "Рижским"... Он "Рижское" любил... Пять бутылок вылью...

- Мать еще ничего не знает... У отца инфаркт будет. В колхозе только трактористом можно устроиться... Представляешь, все село сбежится, как за руль сяду...

- А мне, если народу много, нравится... Я в цирке хочу работать... Когда музыка играет... и в ладони хлопают... сто раз могу гирю выжать...

- Бригадиром у нас - парень... вместе учились... троечник был... Всегда у меня списывал... А теперь моим начальником будет... Потеха...

- Жаль, Скиф утоп... Он бы все сделал...

- Давай спать...

- Туши... Я в темноте потренируюсь...

Петр начал стелить постель. Вдруг послышался стук в дверь.

- Кого там еще черти... - проворчал Мотиков с пола.

- Кто там? - спросил Петр (после покушения на свою жизнь он держал дверь закрытой и всегда спрашивал, прежде чем открыть).

- Комиссия!

Мотиков встал и смахнул со стола обрывки шпаргалок. Петр закатил ногой под кровать бутылку из-под пива и открыл дверь.

Комиссия состояла из одной женщины. Женщина была одета очень странно: короткая мятая юбка какого-то фантастического цвета, входящая в моду мужская рубашка. Голову и лицо плотно закутывала косынка, так что были видны лишь глаза и рыжая челка. Губы накрашены толстым слоем желтой помады. Вид у незнакомки был вызывающий.

- Вы к кому? - удивленно опросил Музей.

Женщина не стала отвечать. Она оттолкнула оторопевшего Петра, вбежала в комнату и быстро закрыла дверь торчащим в скважине ключом.

У Мотикова стала медленно отваливаться челюсть. Чемпион как раз начал вставать со стула, но забыл про это и так и остался в нелепой позе, похожий на готовящегося к прыжку питекантропа.

Женщина с ожесточением принялась сбрасывать с себя одежду, при этом на пол посыпались трава и листья. Освободившись, незнакомка плюхнулась на кровать и хриплым басом рявкнула:

- Пива, хлеба, колбасы! Живо! Красные рожи! Продлись эта сцена еще минуту, чемпион, несомненно,

погиб бы. У него или произошел бы разрыв сердца, или выпали бы глаза. Слова: "Пива, хлеба, колбасы! Живо! Красные рожи!" - спасли Мотикова. Это был голос Скифа. Чемпион рухнул на стул.

- Ну? Долго я буду ждать?

Петр не мог вымолвить ни слова. Наконец он пересилил себя:

- Ты... откуда?..

- Оттуда! - Сашка рванул дверцу тумбочки и стал потрошить запас, который Мотиков получал по талонам перед соревнованиями.

- У-у, гады! И колбаса у них польская, и треска в масле. И пиво? "Рижское" даже. Зажрались совсем... Скиф с жадностью набросился на еду. Насытившись, племянник гипнотизера икнул и сказал:

- Смотреть противно на вас. Разъелись, как боровы. В двери скоро не пролезете. "Рижское" пиво потягиваете. А я, значит, погибай в этом проклятом шалаше. Да? У-у-у, взять бы вас за шкурку да под дождь выбросить. Узнали бы тогда, рижские пивуны.

Через некоторое время тепло, еда, пиво сделали свое дело, и Скиф смягчился.

- Теперь я ночевать к вам приходить буду, - сказал он, нежась в лучах трехсотваттной лампочки. - Только одежду женскую получше купить надо, а то в этой забрать могут. Сегодня и так милиционер за мной две остановки гнался. До чего у них мерзкие свистки, до самой печенки проникают. Тьфу!

Скиф энергично сплюнул и продолжал:

- Вроде меня никто не видел. А если кто и увидел - ни за что не узнает. Подумает - к кому-то милашка прибежала. Ха-ха-ха! Милашка-утопленник! Ха-ха-ха!

- Га-га-га! - неуверенно поддержал Мотиков, но племянник гипнотизера резко оборвал смех:

- Ну что тут слышно нового?

- Да вот про тебя... говорят, что ты утопился...

- Это хорошо, - сказал Скиф удовлетворенно. - Значит, Дуська нашла белье и письмо?

- Да... Тут было столько крику...

- Она тебя соколиком ясным называла. Га-га-га! - заржал чемпион.

- Перестань, Мотя. Дай поговорить с человеком. Некролог вывесили?

- Нет еще... тело ищут...

- Вот дураки. Меня бы давно? в Дон утащило. Ну, пусть ищут. Скоро надоест, и вывесят некролог. Интересно почитать, что они там напишут. Что слышно о Свирько?

- Таскают... Скиф потер руки.

- Скоро ему хана. Скоро вы на коленях будете благодарить Александра Скифина за спасение. Александр Скифин смещает и назначает деканов, формирует кабинеты министров!

- Значит, ты это нарочно?..

- Ну да! А вы думали? Вы думали, что я из-за какого-то паршивого института бултыхнусь в воду? Черта с два! Я люблю жизнь и надеюсь, что это взаимно! Понятно вам, рижские краснорожие пивуны?! Значит, вы, чемпионские морды, успели меня утопить?

- Ну что ты, Саша...

- Вижу. По рожам вижу. Поверили. Как будто я не смогу любой предмет сдать без шпаргалки. Запросто, на петушок, если захочу. Просто мне всю эту чепуху, что подсовывают, зубрить не хочется. В колхозе все равно это не надо будет. Там надо, рижские пивуны, знать основной предмет: трактор и тракториста. Ясно? Вот этот предмет я буду сдавать без шпоров, честное слово Скифа!

- Значит, ты и исключение подстроил?

- Что за вопрос? А то бы я попался когда! Жди! Ха-ха-ха! Я раздразнил Свирько подкладкой, как быка. Как он за мной гнался! Всех насекомых растоптал! Ха-ха-ха! Агрономы их все лето собирали, спиртовали, на булавочки насаживали, надписи по линеечке выводили, а Свирько взял да растоптал! Вот умора!

- Говорят, ты плакал в деканате?

- Было дело. Пустил слезу. Иначе бы он не поверил, что утоплюсь. Если бы видели, какая у него была довольная рожа! "Вот вы и попались, Скифин, говорит, - я за вами давно охочусь". А я слезы рукавом вытираю и говорю: "Не исключайте, Дмитрий Дмитриевич, диплом для меня - жизнь. Без диплома хоть в воду!". А он скалит свои лошадиные зубы, видно, доволен до невозможности. "Придется вам поплавать без диплома, Скифин". - "Пожалеете, - говорю, - да поздно будет". - "Не угрожайте мне, Скифин, я и не таких на своем веку видывал". - "Таких не видывали". Выбежал я из кабинета, якобы сам не свой, схватил чемодан - и на речку. Облюбовал одно местечко, построил шалаш и зажил, как Робинзон Крузо. Утром подстерег нашу Дуську, разделся и подсунул ей одежду с письмом под самый нос. Как она ее схватила да как дунет! А я опять в шалаш. Думаю - недельку поживу, декана снимут, я и объявлюсь.

- Как же ты объявишься? Тебя же посадят!

- За что?

- Ну... симулировал самоубийство...

- А кто докажет?

- А письмо?

- Ты читал?

- Нет.

- Там ни черта не поймешь. Я его сам потом перечитывал и не понял. Например, что значит фраза: "Жучку,

дядя, кормите получше, она хорошая сука"? Может, это просто кретинизм, а может, предсмертное желание. И так всю дорогу. Скажу, что просто ездил к дяде в Душанбе, а белье и письмо забыл на речке в расстройстве чувств. Петр Музей встал и нервно заходил по комнате.

- Ну хорошо... Допустим, все будет так... Снимут декана и все прочее. Но тогда вся твоя затея теряет смысл... Если ты после того, как по тебе справят гражданскую панихиду, заявишься в институт и, мило улыбаясь, скажешь, что и не думал кончать жизнь самоубийством, а просто ездил проведать дядюшку в Душанбе, то... декана ведь сразу восстановят.

Скиф зевнул.

- Ладно, давайте спать. Я вижу, до вас никак не дойдет.

- Ну, так объясни.

- И объяснять нечего.

- Ты все же объясни.

- Рожи вы! Его же не за одного меня снимут. Кто же это снимает с работы за одного идиота-самоубийцу? Это так каждого можно снять. Недоволен кто-то своим начальником, захотел его снять, бултыхнулся в воду, и все в порядке? Не-е, так не делается. Его снимут за плохую политико-воспитательную работу на факультете.

- Не вижу связи.

- А ты подумай.

- Подумал. Все равно не вижу.

Скиф снял рубашку и почесал волосатую грудь.

- Студент утонул? Утонул. А почему он утонул? Потому, что на факультете была слабо поставлена политико-воспитательная работа. Если бы она была поставлена хорошо, он не стал бы тонуть, а написал жалобу, как положено нормальным, морально устойчивым людям. Ясно? Самоубийство - это сигнал о неблагополучии с политико-воспитательной работой. Приезжает масса всяких комиссий, начинают копаться и, конечно, находят массу недостатков. Чем больше комиссий, тем больше недостатков. Потом хоть десять человек из мертвых воскреснет - не поможет. - Сашка, кряхтя и чертыхаясь, развесил на спинках стульев юбку, косынку, рубашку. - Завтра в универмаге купите мне ситцевое платье, а то в этом забрать могут.

- Утопленник в ситцевом платье! Га-га-га! - загрохотал Мотиков.

- Где ты достал эту юбку? - спросил Музей.

- Стибрил на реке у одной купальщицы. У них своя "Волга" была. Накрыли ее простыней и увезли.

- Утопленник стибрил юбку! Га-га-га!

- А губную помаду?

- Это глина.

- Утопление с глиной! Га-га-га! Он ее чмок - а то глина. Га-га-га! взорвался Мотиков.

- Закройся, Мотя. Давайте спать, ребята. Мне надо уйти отсюда пораньше, а то еще наткнешься на Дуську, костей не соберешь. Не забудьте купить этого... хлама всякого... клипсы, брошки...

- Брошки! О-хо-хо! Брошки!

- Ну перестань, Мотя. Голова от тебя уже трещит. Грохочешь, как трактор.

Но Мотиков вдруг закатил глаза и стал медленно валиться со стула.

- Он ее чмок, а это утопленник, - бормотал посиневший чемпион. Скиф взял графин и полил немного на голову весельчака.

- Успокойся, Мотя...

- Он ее цап, а там листья...

- Иди на кровать, Мотя, иди...

Скиф свалил чемпиона на кровать и потушил свет.

- Принесете все завтра в десять вечера к железнодорожному мосту. Да жратвы побольше захватите. Пирожков... Колбасы, банку с томатным соком... трехлитровую, Я очень люблю томатный сок... Да не опазды...

Последние слова племянник гипнотизера не договорил Сон сковал ему язык. Но за ночь ему пришлось еще два раза в ужасе вскакивать с кровати.

- Охо-хо! Он ее хвать, а там листья! - грохотал развеселившийся чемпион

*

* *

Ночь была темная, жуткая. Ветер гнал низко, почти над головой, стада туч, похожих на фантастических животных. Иногда в разрыве мелькала зеленая звезда, как кошачий глаз, и от этого становилось еще страшнее. Шумели, стонали деревья по бокам дороги. Где-то впереди, в лесу, жалобно кричал филин.

- Опять дождь будет, - сказал Музей, когда ему на лицо упала большая капля.

- Черт знает, так далеко, - проворчал Мотиков - Не мог ждать где-нибудь поближе.

Они шли быстро. Мотиков нес под мышкой трехлитровую банку, и было слышно, как там бился, словно сердце, томатный сок.

Миновали электроподстанцию с одиноким фонарем на столбе. Фонарь скрипел, раскачивался, и желтый, четко очерченный круг света метался по земле, одним взмахом то вызывая к жизни, то уничтожая какие-то постройки, кусты... Потом скрылась и подстанция. Забарабанил по дороге редкий дождь. Дорога сразу почернела и слилась с кустами

Скифы убыстрили шаг, потом побежали. Со стороны, наверно, это было очень страшно. Ночь, лес, дождь, и бегут двое

Вскоре бежать уже не было смысла: одежда промокла насквозь. Петр остановился, тяжело дыша. Мотиков налетел на него сзади, выронил банку с томатным соком и полез ее искать.

- Барин! Подумаешь, барин! - ворчал он. - Не может сам за жратвой сходить.

Наконец банка была найдена. Дождь внезапно прекратился. Вскоре ветер утих. Небо очистилось от туч. Из-за леса выплыла добродушная луна, и вокруг стало светло-светло. Сделалось так тихо, что было слышно, как с листьев падали в траву капли дождя.

Они увидели, что стоят на краю леса. Дальше расстилался седой под луной луг. По нему, как по воде, пробежала дорожка. Только она была туманной и расплывчатой. Дальше блестела река. До моста еще было далеко. Мотиков опять начал было ворчать и жаловаться на жизнь, но в это время скифы увидели, как от лунной дорожки откололся маленький кусочек и покатился в их сторону.

- Волк! - ахнул Мотиков.

- Ну и что... Летом волки не кусаются.

"Волком" оказался Скиф. Он предстал перед своими подручными, дыша, как загнанная лошадь. От спины племянника гипнотизера валил пар.

- Давай быстрей жратву, - первым делом сказал Сашка, отдышавшись. - С утра одними ракушками питаюсь

Мотиков протянул своему учителю банку с томатным соком и сверток с едой. Племянник гипнотизера зубами сорвал крышку и стал есть, запивая прямо из горлышка томатным соком.

- Некролог вывесили?

- Нет...

- Чего они тянут, гады?

- Тело не найдено...

- Вот бюрократы.

- Их тоже понять можно. Вывесят, а ты найдешься.

- Завтра я анонимку напишу. Мол, человек утопился, а они скрывают от общественности.

Петр и Мотиков плотнее сомкнули плечи над присевшим Скифом. Но Алика было не так-то просто провести.

- Не то девочку где-то подцепили? - спросил он, приглядываясь.

- Тебе-то какое дело?

Алик подмигнул заплывшим глазом и погрозил пальцем:

- Ай да скифы! Ай да тихони! Покажите специалисту.

- Иди, иди, без тебя разберемся.

- Ну покажи!

- Отвали! - Мотиков растопырился, загораживая Скифа, но в это время трамвай резко затормозил и чемпиона кинуло в проход. Мотиков промчался через весь вагон и врезался в кассу, своротив ее набок.

- Ничего, - сказал Циавили, разглядывая сзади Скифа. - Слышь, рыжая, пошли со мной в кино. Еще успеем на последний сеанс. Брось ты этих жлобов. Знаю я их. Замучают умными разговорами, а мы с тобой целоваться будем.

- Не приставай к девушке, - Музей загородил племянника гипнотизера.

- Старик, не применяй силу. Основа любви - свободная конкуренция. Ну, так как, рыжая? Чего ты все время отворачиваешься? Посмотри, какой я симпатичный.

- Уходи, симпатичный, отсюда, пока цел, - прорычал вернувшийся чемпион. Он легко поднял Алика за шиворот и переместил его на середину вагона.

От остановки до общежития скифы долго петляли в институтском парке, чтобы запутать следы.

- Облезлый кобель, - шипел племянник гипнотизера. - Туда же лезет со своими поцелуями. Я б тебя так поцеловал, что навек закаялся бы приставать к бедным девушкам. Представляете, как им тяжело с этим балбесом?

Скифы жили на первом этаже, поэтому, чтобы не нервировать лишний раз тетю Дусю, было решено, что Сашка залезет в окно. Однако Скиф попал в комнату лишь глубокой ночью, хотя окно выходило в глухой переулок и залезть незамеченным можно было и днем. Племянник гипнотизера был в ярости.

- Вот гад! Оказывается, он все время сидел в кустах! - ругался Скиф. Я только к общежитию, а он как на меня - сиг. Целый час гонялся по парку. Ну я ему один Раз крепко врезал. На второй глаз фонарь повесил. Вы завтра поговорите с ним, чтобы держал язык за зубами, а то пойдет болтовня по общежитию, нельзя будет приходить ночевать.

Скиф допил сок и вытер губы.

- Платье принесли?

- Да.

Племянник гипнотизера переоделся. Ученики стояли, потупя взоры. Хоть и не женщина, а все-таки неудобно, когда так вольно обращаются с платьем.

- Вата есть? - Да.

Фигура у Скифа оказалась вполне сносной. Сашка накрылся косынкой, нацепил клипсы, повесил бусы, распушил чуб и стал разбитной молодой девчонкой, каких обычно выставляют с танцплощадок за разные выкрутасы.

- Ну што, пацаны, потопаем? - спросил Скиф ломаным голосом. - А то я одна боюсь. Как зачнут приставать.

- Тьфу! - сплюнул Мотиков.

Они пошли на остановку. По дороге Скиф тренировался.

- Ой, лягушка! - пищал он. - Товарищ чемпион, перетащите меня через лужу!

- Перестань, - молил Мотиков.

- А вчерась мы с Толькой Боцманом фокс плясали. Вот так! Тыц-тыц-ты-ды-рыц! Товарищ чемпион, пойдемте сбацаем фокс!

Сашка довел Мотикова до того, что чемпион потрусил вперед мелкой рысцой, плюясь и чертыхаясь.

В трамвае Скиф надвинул косынку на самые глаза и занял место на площадке, отвернувшись к окну. Петр и чемпион прикрывали его от нескромных взглядов.

- Лишь бы кто из знакомых не попался, - сказал Скиф. - Могут узнать. Прикрывайте плотнее.

Но знакомый все же попался. Когда трамвай, развив страшную скорость, мчался вниз под гору, на подножке неожиданно затрепыхалась тщедушная фигура.

- Залезай! Дурак! Кто ж на такой скорости прыгает! - закричала перепуганная кондукторша.

Но фигура продолжала висеть на подножке, трепыхаясь и от кого-то отбрыкиваясь. Наконец гнавшийся за трамваем человек, видно, отстал, и висевший на подножке выпал в вагон. Это был Алик Циавили. Под правым его глазом сиял перламутровой краской огромный синяк. Отдышавшись, Алик наметанным взглядом окинул трамвай и увидел в двух шагах от себя скифов.

- Тренируюсь... прыгать на ходу, - подмигнул им курсовой сердцеед. - А вы откуда?

- Тоже с тренировки... плавали.

- А-а...

На следующий день Музей и чемпион, как советовал Скиф, переговорили с Аликом Циавили. Курсовой донжуан поднял свои острые плечи и стал очень похож на горного орла.

- Мальчики, - сказал он. - Я удивлен столь глупой просьбой. Удивлен и обижен. Вы слышали когда-нибудь, чтобы Алик Циавили болтал? Алик Циавили никогда не болтает. Запомните это. Только скажи, между нами, к кому она бегает?

- Ко мне, - сказал Петр.

Донжуан закрыл свои черные распухшие глаза и покачал головой.

- Правду говорят, что в тихом омуте черти водятся. Поздравляю, старик. Она ничего, только ноги волосатые Посоветуй ей носить чулки плотной конфигурации.

Неизвестно, хранил Циавили молчание или болтал, но вскоре все общежитие знало, что к Музею по ночам бегает какая-то девица. Председатель совета общежития демобилизованный матрос Добрыня, в общем-то снисходительный к человеческим слабостям парень, провел с Петром политбеседу.

- Дело, паря, известное, матросское, - сказал он, глядя куда-то в угол. - Все мы, паря, юнгами были. Но порядок на полубаке должен быть. Я бы тебе, паря, ничего не сказал, если бы твоя канонерка раз пришвартовалась. Я бы промолчал, ежели бы и два. Даже три. Но, паря, каждую вахту.... Это уж нельзя. Надо и устав, паря, знать.

- Я ей скажу...

- Во-во, - обрадовался матрос - Скажи ей, паря, пусть пореже швартуется. А то, знаешь, пронюхает начальство - не миновать камбуза ни мне, ни тебе.

*

* *

Декана сняли на шестой день. Многие бегали посмотреть на него. Свирько трудно было узнать: он почернел лицом, стал тихим и задумчивым. Нельзя было поверить, что этот маленький, незаметный человек всего несколько дней назад наводил страх на факультет, выбросил в окно Циавили, стрелял в Петра.

- Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич, - поздоровался Музей, встретив бывшего декана в столовой. (Рита жила теперь в общежитии, веселилась вовсю и устраивала "шкоды". На днях она встретила Петра и шутя, но все же с долей обиды сказала: "А ты не такой уж схимник как

считаешься. Слышала, слышала. Только я не понимаю твоего вкуса. Влюбиться в рыжую. Фи!")

Свирько отложил ложку, которой ел щи по-домашнему, и пригласил:

- Садись...

Петр поставил свои тарелки рядом, и они молча стали есть щи по-домашнему. Как будто ничего не случилось, как будто не было этого бурного нелепого месяца. Они съели щи по-домашнему, потом макароны по-флотски, выпили чай, и бывший декан сказал:

- Да... Твой последний ответ я оценил на тройку... Про подвесную дорогу ты хорошо рассказывал...

- Спасибо, Дмитрий Дмитриевич.

Свирько аккуратно счистил со стола крошки хлеба и бросил их в тарелку.

- Ты заходи... Может, на рыбалку когда... Я теперь ведь один.

- Я знаю, Дмитрий Дмитриевич... Но я вам честно говорю... Между нами... Этот зажим... П.М. - это "помни обо мне".

- Теперь я знаю, - прервал его декан. - Если бы он не пропустил букву, все было бы по-другому.

- Да, он пропустил букву...

- Ну ничего... ты заходи...

- Зайду...

- На рыбалку, может, сходим...

- Ага...

Свирько поднялся и пошел к выходу непривычно медленной походкой, будто слепой, осторожно ставя ноги.

...Собственно говоря, теперь Скифу можно было объявляться, но племяннику гипнотизера непременно хотелось прочитать собственный некролог.

- Зачем тебе некролог? - убеждал Скифа Петр. - Дотянешь, пока кто-нибудь увидит тебя в этом платье, тогда труднее будет выпутаться.

Но Сашка упрямился.

- В этом-то все и дело. Хочу прочесть Наверняка ведь напишут: "Память о нем будет вечно жить в наших сердцах". Знаешь, как приятно!

*

* *

Дверь раскрылась бесшумно. Очевидно, петли смазали заранее. Музей с изумлением увидел со своей кровати, как в их комнату ввалилась толпа. Впереди комендантша, сзади - моряк с фотоаппаратом, еще какие-то люди с блокнотами.

С поразительным для ее фигуры проворством комендантша обежала всю комнату, мимоходом отпустила Петру затрещину, сопроводив ее шипением: "Я тебе покажу мораль!", и сделала стойку над кроватью Скифа. На кровати, накрывшись с головой одеялом, спал племянник гипнотизера.

Скиф спал крепко и слегка похрапывая. Возле на стуле висело платье, валялись капроновые чулки, губная помада, клипсы и другие предметы дамского туалета.

Тетя Дуся как увидела губную помаду, так ее всю и затрясло.

- Попалась, голубушка, - прошептала комендантша и сделала знак рукой моряку. Тот нацелился на кровать фотоаппаратом. "Я тебя, паря, предупреждал, - говорил весь его вид. - А теперь, паря, я должен исполнять свой долг. В другой раз будь умнее".

Наступила торжественная тишина, какая бывает лишь при открытии памятника. Только слышался безмятежный храп Скифа. Растягивая удовольствие, тетя Дуся медленно протянула к одеялу руку.

- Не трогайте! - крикнул Музей.

Тетя Дуся рванула одеяло и завизжала неожиданно тонким бабьим голоском, срываясь на истеричные нотки:

- Я тебе, мерзавка моральная, покажу, как шляться в мою общежитию!

Моряк нажал на кнопку. Полыхнул свет. Из-под одеяла высунулся ошалелый Скиф. Увидев перед собой людей, племянник гипнотизера поспешно накрылся опять с головой.

Но было уже поздно. Тетя Дуся медленно оседала на пол, как подтаявшая снежная баба. Глаза ее закатились. В дверях создалась давка.

Комната быстро опустела. Осталась лишь одна тетя Дуся, которая лежала на полу, раскинув руки.

Скиф вскочил с кровати.

- Вот чертова баба! Выглядела все-таки! Ладно, ничего не сделаешь, придется объявляться без некролога. А жаль.

По дороге им встретились двое сокурсников. Один из них, очевидно, самый слабый, лишь взглянув на племянника гипнотизера, схватился за сердце. На второго напал столбняк, и он остался стоять как вкопанный.

Показался Циавили с букетом жасмина. Курсовой донжуан за весну обломал своим возлюбленным целую аллею.

Увидев скифов, Циавили еще издали стал подмигивать и грозить пальцем.

- К ней торопишься, - закричал он. - Знаем, все знаем.

- Приветик с того светика! - бросил на ходу Скиф. Курсовой донжуан наморщил свой узкий лобик, что-то

припоминая, потом дико взглянул на Скифа и увял, словно сорванный цветок.

В вестибюле было пусто. Только лысый мрачноватый художник из профкома вывешивал какое-то объявление.

- Гляди - твой некролог! - сказал Петр.

Да, это было Сашкино жизнеописание. По всей форме, с портретом и словами: "Память о нем будет вечно жить в наших сердцах". Скиф просиял.

Лысый художник достал кнопку, поискал свободное место на ватмане и, не найдя его, вонзил в фотографию, прямо Сашке в лоб.

- Куда колешь? - не выдержал племянник гипнотизера. - Никакого почтения к умершему человеку!

- Был бы человек, а то - так, - буркнул, не оборачиваясь, профкомовец.

Скиф вспыхнул.

- Зачем же тогда написали: "Память о нем будет вечно жить в наших сердцах"?

- Так всем пишут. Уж на что был дрянь человек, и то написали.

- Чем же он был "дрянь"? - спросил Сашка. Художник достал из кармана еще кнопок, сдул табачные

крошки и неторопливо продолжал:

- Уж сколько лет здесь работаю, а такого не видал. Не было таких в нашем институте.

- Ты говори конкретно, - насупился Скиф. Этот разговор, видно, сильно задевал его.

- Могу и конкретней. Для него ничего святого не было. Над всеми смеялся, всех обманывал. Для него обмануть, оставить в дураках человека одно удовольствие. Будь моя воля, я бы в институте вечер отдыха устроил по случаю ею утопления.

Племянник гипнотизера сделался мрачнее тучи.

- Ты, парень, что-то уж чересчур разговорчивый, - сказал Скиф. - Я таких не люблю. Обернись-ка!

Однако должного эффекта не получилось. Профкомовец, конечно, очень удивился, но со стула не упал.

- Жаль, - сказал он. - Полдня просидел над этой штуковиной, а теперь ни рубля не заплатят.

*

* *

В комнату невозможно было войти. Даже в коридоре толпились люди.

- Говори громче! Не слышно! - то и дело раздавались голоса. Сашка сидел на кровати и рассказывал:

- Вхожу, я это, значит, в деканат и говорю: где тут можно выписку из приказа о моем исключении получить? Свирько писал что-то. Видать, дела сдавал. Как глянул он на меня, так и стал валиться со стула. Ну я его поддержал за локоток и из графина на голову водички полил. Очнулся, он, значит, глянул на меня и опять сомлел. Я опять полил. И так четыре раза. А потом бросился на меня и стал целовать, обнимать.

Последнюю фразу Скиф произнес неуверенным голосом. Видно, племянник гипнотизера уже сомневался, действительно ли было то, о чем он рассказывает. По комнате пронесся недоверчивый гул.

- Ты ври, да не завирайся, - крикнул кто-то.

- Провалиться мне на месте! Обнимает, значит, меня, а у самого слезы. "Здравствуй, - говорит, - Саша. Где ты так долго был?" "У дядюшки, отвечаю, - в Душанбе". - "Что ж ты никого не предупредил? А у нас тут такое поднялось. Мне даже заявление пришлось подать". Так что вы должны теперь меня кормить и поить. Я вам декана, рожам, сменил.

Когда все разошлись, Петр Музей подошел к Скифу и пожал ему руку.

- Я тебе, Саша, это никогда не забуду... По сути дела, ты мне спас всю жизнь... Ты просто гений!

- Ну, допустим, не гений, - сказал племянник гипнотизера скромно. - Но ход был придуман, конечно, сильный. А теперь собирай чемодан и дуй в свою комнату. Ты опять отличник, а отличники вместе с такими, как я, не живут.

IV

Скиф валялся на кровати и решал важную проблему: как на пятьдесят восемь копеек прожить оставшиеся до стипендии два дня? Было несколько вариантов, но они все неизменно состояли из хамсы, хлеба и чая. Мотиков в этом вопросе был плохим советчиком.

- Пошли срубим по три порции гречневой каши, - предлагал он, - а там будь что будет.

- Если взять кило хамсы - пятьдесят копеек, - бормотал Скиф, уставясь в потолок, - полбуханки хлеба - семь копеек, то остается еще копейка НЗ... Если полкило хамсы... Тогда можно взять две буханки хлеба... и пять копеек НЗ...

- Попросим полить побольше подливой, - гнул свое Мотиков. - Получится почти суп. Знаешь, как вкусно. Когда я был на сборах в Минске...

- Суп... врезать бы тебе по толстой шее. Зачем ты вчера сожрал три шашлыка?

- Они шипели и луком пахли, - оправдывался чемпион - Съел и даже не наелся.

- "Шипели", "луком пахли!" - Скиф вскочил с кровати и заметался по комнате. - Надо думать головой, а не животом! Почему ты еще не сожрал эскалоп? А? Почему ты не сожрал эскалоп?

- Не говори про эскалоп, - попросил Мотиков.

- Пахнет чем-то, - вдруг остановился Скиф, принюхиваясь в сторону окна. - Какой-то гад жарит сало. Откудa оно взялось? Вчера сам прочистил все тумбочки. Это где-то наверху... Сейчас он у меня расколется. Готовь желудок, Мотя.

- Он у меня... всегда готов ..

Скиф открыл дверь и столкнулся с Петром Музеем. От Петра Музея пахло жареным салом.

- Здорово, ребята, - сказал отличник весело. - Пошли ко мне. Мать приехала. Закусим чем колхоз послал.

- Вообще-то мы только что пообедали. Взял отбивную, а там одно сало. Пришлось заменить на эскалоп. - Скиф погладил впалый живот. - Но за компанию...

- Трепач... всегда трепач... - Мотиков, бормоча, уже натягивал брюки. Шагу без трепа не может...

- Что ты сказал, Мотя?

- Я говорю, что надо уважать человека

- Ты прав, Мотя. Ты прав, как всегда

Через минуту все трое уже сидели за столом в комнате Музея. Стол был уставлен банками, баночками, свертками, сверточками, бутылками с маслом, медом, самогоном. На электрической плитке в углу корчилось и отчаянно шипело сало. Возле сковородки хлопотала полная, модно одетая мать Петра Музея.

- А грибочков не хотите? - говорила она. - Собственного изготовления. Маслята. Не смотрите, что они такие зеленые. Я туда смородинового листу положила. Лесом так и пахнут. Отведайте. Вы картошку какую любите? Жареную или цельную, вареную, обжаренную в сале?

- В сале... - прохрипел Мотиков.

- А холодца не желаете? Свеженький, только вчера сготовила.

- Желаем...

- Петр, что же ты сидишь? Налей ребятам пока по стаканчику. Первачок-то из меду.

Вскоре Скиф и Мотиков опустошали стол вокруг себя, вполуха слушая, что говорила мать Петра Музея.

- Мне про вас сынок рассказывал, как вы его от этого изверга спасли. Прямо и не знаю, как вас, товарищ Скифин, и благодарить... Столько вы из-за моего перенатерпелись... Это надо же - неделю в шалаше прожить... Я вам нейлоновую рубашку подарю! У вас есть нейлоновая рубашка? Ну как же... Скоро выпускной вечер...

Мать Петра побежала к вместительному саквояжу, порылась и принесла Скифу белую нейлоновую рубашку.

- Наденьте.

- Что вы... Не знаю, как вас...

- Марья Николаевна.

- Мне неловко... такая дорогая вещь...

- Здоровье, мой милый, дороже всех вещей! Вы своим здоровьем рисковали, когда в шалаше сидели!

Племянник гипнотизера вытер руки о штаны и надел нейлоновую рубашку.

- Вам идет при вашем светлом волосе.

- Слишком тонкая. Все видно, - завистливо сказал Мотиков.

- Я бы и вам подарила, но такого размера нет.

- Можно из двух одну сшить, - намекнул чемпион.

- Мам, да садись ты! - крикнул Петр. - Все хлопочешь да хлопочешь. Давай лучше выпьем за защиту! Инженеры теперь...

- Инженеры... - проворчала Марья Николаевна, присаживаясь на стул и берясь за стаканчик с самогоном. - Всю жизнь навоз из-под коров вычищать. Мать чистила, отец чистил, и теперь вот сын будет чистить. Для того я тебя учила, что ли? Лучше всех в классе был. Задачки, как орехи, щелкал. Учителя не нахвалятся. Каждый день мне говорили: умный, талантливый.

- Мама!

- А то неправда, что ли? Знакомый у нас есть - с отцом вместе воевал. Хоть сейчас, говорит, в научный институт его устрою. Скажите, Саша, вот вы умный человек, неужели никак нельзя от этого колхоза отвертеться? Мать Петра Музея бросила вилку и заплакала:

- Ничего для своего сыночка не пожалею.... Последнее отдам.

- Мама!

- Вы бы придумали что, Саша... Вы такой ловкий, быстрый... Хватка у вас... Вот сейчас, смотрю, сидите, а глаза так и вертятся, руки так и ходят... А мой такой, прости меня грешную, такой телок!

- Мама! Если вы не перестанете, я сейчас уйду!

- Что, неправду я говорю?! Тебе кто хошь на голову сядет! Помнишь, Игнатка книгу в школе спер, а на тебя свалил? Если бы не я...

Музей вышел, хлопнув дверью. Марья Николаевна вытерла слезы платочком.

- Я вам, Саша, скажу: живем мы, слава богу, в достатке. Огород и сад у нас хороший, у самой речки, да и хозяйство держим. Так что...

- Тут никто не поможет, - сказал Скиф, уплетая печеночный паштет. - Без открепления нашего брата, схишника, нигде не принимают.

- А где его можно достать, открепление это?

- В колхозе, куда направили. Это такая справка: мол, в хозяйстве таком-то инженер такой-то не требуется. Только кто же ее даст - эту справку?

- А вы бы, Саша, могли достать?

- Мне она не нужна.

- Он все может, - сказал Мотиков с набитым холодцом ртом. - Один раз он девкой оделся. Точка в точку.

Сашка Скиф наелся, откинулся на спинку стула и принялся философствовать:

- Сделать все можно, надо только голову иметь. Вот хотя бы с этим откреплением. Все, кто хочет его иметь, рассуждают как? Дескать, чем ближе к городу колхоз, тем больше там специалистов, а значит, и легче получить открепление.

- Он ее хвать, а там листья! - вдруг заржал чемпион. Милашка-утопленник!

- Да... Помолчи, Мотя... А того не понимают, что аппетит приходит во время еды. Есть у него один инженер, так давай ему еще второго - в бригаду. Представляете? Он за откреплением, бедняга, приехал, а его - в бригаду! Ха-ха-ха!

- Га-га-га! - поддержал чемпион. - Он ее чмок - а там глина.

- А как бы вы, Сашенька, сделали? Что же вы ничего не едите? Леща хотя бы подрали. Смотрите, какой жирный. Домашний. - Марья Николаевна пододвинула племяннику гипнотизера толстого леща. Сашка посмотрел его на свет.

- Жирный, гад.

- Ага, весь светится.

- Если не возражаете, я возьму его с собой.

- Пожалуйста, пожалуйста!

- Как бы я сделал? Я бы, наоборот, забрался в самую глухомань, где они инженера-то и в глаза не видели. Чтобы они на цыпочках передо мной. Чтобы с перепугу за ревизора приняли. Только пыжиковая шапка нужна и портфель... Прошелся бы по усадьбе, пересчитал сеялки - и с места в карьер: "Ты почему, такой-сякой, разэдакий, их не смазал и на колодки не поставил? Почему их пятнадцать, а было с осени двадцать три? Куда дел? Пропил? Под суд пойдешь!". И таким макаром про плуги, про тракторы. На председателе лица нет, а ему тут акты всякие на подпись, среди них и открепление. Буквы у него в глазах прыгают, рука дрожит. Чирк, чирк, шлеп, шлеп - и готово! Еще и самогончиком на дорожку угостит.... Есть и другие способы. Например, припадочным прикинуться. Вы любите припадочных?

- Боже упаси!

- Их никто не любит. В этом-то все и дело.

- Ох, Сашенька! - запричитала мать Петра. - Моему бы такой характер! А то сапун-сапуном. Упустит такое место! Помогли бы вы нам, Сашенька. Христом-богом прошу! Поезжайте с ним! Я и дорогу оплачу и шапку... эту самую... куплю.

- И портфель нужен, - напомнил Мотиков.

- Портфель, господи! Я последнее отдам, лишь бы сына по-человечески устроить! А когда Петя в институте обживется, он вас к себе возьмет.

- Нам это не нужно, - захмелевший Сашка Скиф небрежно раскачивался на стуле. - Мы люди простые. Мы хоть где работать можем, не пропадем. Разве правда с Петром съездить, а, Мотя? Как ты считаешь?

- Ага! И я с вами! Мне тоже открепление нужно. Я в цирке хочу работать!

- Можно прокатиться для интересу. А то в самом деле пропадет великий ученый. Давай подъемные и командировочные, Марья Николаевна.

- Господи! - засуетилась мать Петра Музея. Кастрюля с картошкой выпала из ее рук. - Сыночек ты мой дорогой! Да как же мне отблагодарить тебя? Хочешь, мы телку тебе подарим? Хорошая телка, сентиментальная.

- Телку? - опешил Скиф. - Всю жизнь мечтал о телке. Зато Мотиков не растерялся.

- Мы ее возьмем с собой, - сказал он. - Будем ехать и есть. На три дня хватит.

*

* *

Выезд решили не откладывать. Сашка Скиф ходил с озабоченным видом. Он думал. Думал племянник гипнотизера два дня и две ночи, а на третьи сутки сказал:

- Нужна подержанная милицейская форма, кобура, две рваные фуфайки, две блатные кепочки с пуговками, остальное - по вдохновению.

- Кобура с пистолетом аль без пистолета? - деловито осведомилась Марья Николаевна. - А то у меня милиционер знакомый есть. Я и ружье могу достать.

- Обойдемся и кобурой. Фуфайки бы только порваней.

- Господи! Аль у меня на новые денег нет? Может, вам польта купить?

Скиф нахмурился.

- Доставайте, Марья Николаевна, то, что я сказал.

- Ах, извини, сынок! Все сделаем в наилучшем виде, - испугалась мать Музея. - Хочешь как покрасивше...

Петр недоумевал, зачем Скифу потребовался этот маскарад, но расспрашивать не решился. Мотиков же верил своему шефу слепо.

Все приготовления проходили в тайне. Однако вечером, накануне отъезда, Скифа встретил Алик Циавили и стал подмигивать и грозить пальцем.

- Знаем... все знаем...

- Что ты знаешь? - Скиф уставился на курсового донжуана испепеляющим взглядом.

- Все... Ай да скифы, ай да жучки-светлячки...

- Ты что, совсем заболел? - Племянник гипнотизера хотел пройти мимо, но Циавили загородил ему дорогу.

- Слышь, будь другом.... У меня сейчас такой серьезный роман заварился... а они направили на Колыму. Вся жизнь кувырком.

- А я тут при чем?

- Возьми с собой.

- Куда? В колхоз? Чего-чего, а колхозов кругом навалом. Выбирай любой.

- Знаем... все знаем...

- Ну и молодец. Знание - сила.

Но отвязаться от донжуана оказалось не так-то легко. Он приставал к скифам, скребся в дверь и лез в окно.

- Жучки вы, - ныл он. - Только для себя. А что товарища на Колыму ссылают накануне свадьбы, им наплевать. Возьмите с собой... В долгу не останусь... Я вас с такими девочками познакомлю...

Циавили надоедал до тех пор, пока чемпион не рассвирепел. Мотиков выскочил из комнаты в одном трико, загнал щуплого донжуана в угол и стал его кидать через себя, отрабатывая прием классической борьбы. Алик дрыгал ногами и руками, как тряпичная кукла, но, закаленный в битвах за прекрасный пол, не падал духом.

- Все равно... знаем... Ой! Куда кидаешь на подоконник! Знаем... все знаем...

Наконец чемпиону надоело, он плюнул и, показав красному, потному донжуану огромный кулак, пошел спать.

... Состав оказался полупустым. Ехали в основном рыбаки, дачники, рабочие из третьей смены. Вагоны, видно, после жарких отпускных дней побывали в ремонте, и теперь сверкали яркой краской и едко пахли пластиком. Тяжелые громоздкие полки были выброшены, вместо них красовались откидные мягкие кресла, как в самолете.

Скифы расположились возле окон, завалив вещами противоположные сиденья. Очутившись в вагоне, Мотиков заволновался. Он то и дело развязывал рюкзак с общественными запасами питания, заглядывал в него и вздыхал.

- Колбасы... мало, - бормотал чемпион. - И сала всего два кило взяли... Саш, дай рубль, там "Частик в томате" продается...

- Хорош и без частика. Ты что, зимовать собрался? - оборвал Скиф. Послезавтра дома будем.

- Зимовать.... Тут и на один обед не хватит.

За окном, топоча, пробежал железнодорожник с флажками; забубнил что-то радиорепродуктор, где-то зашипело

- Скорей, скорей, заходи, - кондуктор подтолкнул в вагон чемпиона, который висел на подножке, колеблясь, бежать ему за частиком или нет.

Поезд дернулся и пошел, набирая скорость, сначала в лабиринте составов, вагонов, платформ, тупиков с зелеными брустверами, потом замелькали домики пригородов, окруженные уже желтеющими садами, и вдруг вознеслось в небо и поплыло, поворачиваясь вслед за составом, гигантское обзорное колесо, похожее скорее на знамение свыше, чем на творение рук человеческих.

Вскоре город вместе с колесом, разрушенными церквами на холмах, тихой открытой речкой, над которой посреди луга нелепо выгнулся кошачьей спиной железнодорожный мост, семафорами, светофорами, букашками-автобусами внизу (так и хотелось посадить их на ладонь и спеть: "Божья коровка, полети на небко, там твои детки кушают конфетки"), шлейфом дыма, тянущимся от семи труб электростанции, похожей на крейсер "Аврора", растворился в дымке, и пошли леса, короткие платформы с названиями "Осиновка", "Земляничная"... По вагону гулял пропитанный запахами ранней осени ветерок, бегали солнечные зайчики. На коротких стоянках залезали старички с кошелками, врывалась шумливая ребятня с удочками. Скифы притихли, встав у окон. Уже давно каждому из них не выпадало вот такое лесное бегущее утро.

Первым стряхнул с себя колдовство Сашка Скиф.

- Тэк-с, - сказал он, вытаскивая из заднего кармана брюк сложенную вчетверо карту. - Хватит баклуши бить. Давайте решать, куда направим свои стопы!

- Как? - удивился Музей. - Ты даже не знаешь, куда мы едем?

- В этом-то все и дело. Просто мне всегда нравился этот поезд: не надо карабкаться по палкам, дрыхни хоть до самого Харькова. Можно сойти вот здесь. Станция узловая, значит, пиво в буфете есть. Вокруг уйма колхозов. Ты смотри, прямо удивительно - одни колхозы. "Красный партизан", "Верный путь", "Первая пятилетка". Поехали в "Первую пятилетку", братва. У нее романтическая конфигурация: похоже на сердце, пронзенное рекой.

- Что ты придумал? - спросил долго крепившийся Петр. - Зачем нам милицейская форма? С ней можно так подзалететь...

- В этом-то все дело. - Скиф продолжал рассматривать карту. - Все продумано. План такой, что никто не устоит.

- Лучше утопленника? - спросил Мотиков.

- В этом-то, Мотя, и все дело. Ты видел, Мотя, как дети идут на первомайскую демонстрацию? В белых платьицах, жуют мороженое и несут флажки.

- Ага, видел, - сказал чемпион.

- Идут, а флажки так и трещат по ветру, так и трещат. Так вот, Мотя, послезавтра вы будете идти по проспекту Революции, выставив свои открепления, и будете смеяться, как дети.

- Я сразу в цирк пойду.

- Не смею задерживать вас, товарищ Поддубный, только не забудьте перед тем, как уйти, поставить Александру Скифину бутылку "Рижского" пива.

- Я десять поставлю.

- Спасибо, Мотя.

- И все-таки, Саша, - сказал Петр Музей, - нам бы хотелось знать, в чем суть твоего замысла. Надо морально подготовиться.

Племянник гипнотизера сложил карту.

- Двинем в "Первую пятилетку". Очень красивая конфигурация. И от станции далеко. Наверно, непуганный край... Значит, вы хотите знать, в чем суть замысла? А, Мотя? Ты тоже хочешь знать, в чем суть замысла?

- Нет. Я тебе и так верю.

- Спасибо, Мотя. Я никогда не сомневался в твоей преданности. И все же Петр прав, требуя раскрытия замысла: надо знать, на что идешь. Особенно когда операция намечается с привлечением милицейской формы. Замысел очень прост, абсолютно безо всякого риска, без погони, масок и стрельбы. Приходим, разговариваем с председателем, он подписывает нам открепления, и мы возвращаемся домой. Без волокиты, нервотрепки и унижения.

- А шинель зачем?

- В этом-то все и дело. Шинель, Петя, пусть тебя не беспокоит. Все пройдет как по маслу. Можете засечь по часам. Операция не займет и пятнадцати минут. А суть дела, ребята, я вам расскажу в лесной полосе возле колхоза. Нам обязательно нужна лесная полоса. Раньше вам знать не надо. Будете волноваться, нервничать.

Мотиков вдруг развеселился.

- Лесная полоса! Га-га-га! Шалаш! Га-га-га! Утопленник! Я знаю - он оденется милиционером, придет ночью: "Руки вверх! Давай открепление!" Га-г-а-га!

Чемпион еще не кончил смеяться, когда в вагоне появился Алик Циавили, волоча хозяйственную сумку и красный зонт. За Аликом шла Рита.

- Я так и знал, что они здесь! - радостно завопил курсовой донжуан и стал грозить пальцем. - Знаем! Мы все знаем!

У скифов был такой вид, как будто во время списывания их внезапно схватили за шиворот.

- Я всю ночь в кустах пролежал, - сообщил Алик Циавили. - Все равно, думаю, выслежу этих жучков. Ну и жучки! Потихоньку выбрались чуть свет - и на поезд!..

- Здравствуйте, мальчики, - Рита села рядом с Петром. - А я тоже решила взять открепление. Вы знаете новость? Мы с Аликом женимся. Не верите? Алик, покажем им черновик.

Циавили засиял и вытащил помятую бумажку. "В народный Загс, - прочел он торжественным голосом. - Прошу Вас зарегистрировать нас, так как мы решили пожениться".

Скиф быстро вырвал бумажку и выбросил ее в окно.

- Идиот, - прошипел племянник гипнотизера. - Ты что к нам привязался? Я спрашиваю, ты чего к нам привязался?

- Но мы решили пожениться... И нам надо открепиться... Иначе Колыма...

- А нам какое дело? Ты чего к нам привязался? Мотя, чего он к нам привязался? Ты же сказал ему, чтобы он к нам больше не лез?

- Сказал, - прохрипел чемпион, начиная багроветь. Донжуан отбежал в сторону.

- Я всю ночь в кустах пролежал! У меня шея не гнется. Сделаюсь инвалидом - сами будете отвечать.

- Мотя, ну чего он к нам привязался?

- Ых! Ых! - привстал чемпион.

- У меня шея не гнется!

- Сейчас мы ее согнем! Ых! Ых!

- Подождите, мальчики, он не виноват. Это я его уговорила. Мы вам мешать не будем. Просто куда вы, туда и мы. Ну, пожалуйста, Саша... Я вас очень прошу... Мы уже сняли квартиру... Алика берут сапожным мастером... Я устраиваюсь в театр... Ну возьмите, Саша, вам же это ничего не стоит. А? Ну дай я тебя поцелую. Ты такой добрый, славный. Тебя так все любят в институте. Дай я тебя поцелую.

При всех своих достоинствах Сашка обладал одним крупным недостатком: он любил грубую лесть.

- Ну черт с вами, - проворчал племянник гипнотизера. - Только слушаться меня во всем. Во-первых, жениху придется сделать себе прическу "ноль".

Циавили ахнул и невольно схватился за свою прилизанную, набриолиненную шевелюру.

- Это для того, чтобы его не лизали коровы, - объяснил Сашка Скиф. - А то еще отравятся.

- Коровы...

- А ты что думал? Мы едем в колхоз, а в колхозе водятся коровы. Не слышал?

Часть вторая

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

В КОЛХОЗЕ

I

Переодевались в лесной полосе. Вдалеке, под бугром, уже виднелось село: словно небрежно рассыпанная горсть белых кубиков. Село было не очень большое, в желтых садах. Одно крыло примыкало к низкому лесу, очевидно, разросшемуся из балки, другое подступало к запутавшейся в камышах речке. Туда спускалось красное, похожее на раскаленный и расплющенный в кузне медный таз солнце.

- Шевелись! Мотя, чего ты топчешься, как слон! Придем ночью, - подгонял Скиф.

- Трещит, - жаловался чемпион, натягивая на богатырские плечи рваную фуфайку.

- Черт! Правый бок у тебя совсем новый! Потаскай его по кустам!

Чемпион стянул фуфайку и принялся мутузить боярышник.

Рита на скорую руку подшивала милицейскую шинель. Петр Музей, одетый в подержанную форму старшины милиции, расстроенный, приставал к Скифу:

- Не буду я милиционером! Не буду, и все! Ты же сам хотел!

- Рад бы в рай, да морда не пускает. Видел, какой я в форме? На переодетую гориллу похож. Думаешь, мне приятно быть хулиганом? Я бы с удовольствием в милицейской форме покрасовался.

- Пусть тогда Циавили.

- Ты прирожденный милиционер. Хоть на Доску почета вешай.

- Правда, Петя, тебе очень идет эта форма. Такой благородный вид... поддержала Рита.

- Фуражка слишком большая... Болтается...

- Подложи газету.

- Не буду я милиционером! - Петр Музей зашвырнул в кусты фуражку. - И вообще не нравится мне это дело. Можем так погореть!

- Боишься - уходи. Я никого здесь не держу, - заявил Сашка Скиф.

- Я думал, что-нибудь простое, а тут целый водевиль. Если разоблачат, пятнадцатью сутками не отделаешься.

Скиф одернул на себе фуфайку, полюбовался рваными рукавами.

- В этом-то все и дело. Дело сугубо добровольное. Не нравится - уезжай.

- Да, не нравится... Лучше просто прийти и попросить ..

- Может, еще кому не нравится?

- Шкода - блеск, - закричала Рита. - Я им такую Марго-самогонщицу сыграю - Шекспира не захотят.

- Волосы жалко, - сказал Циавили, поглаживая остриженную под "ноль" голову. - Полгода отращивать надо.

Скиф заставил донжуана вываляться в пыли, и теперь, остриженный и грязный, бывший пижон имел бледный вид.

- Волосы им жалко! - Скиф вскочил и стал расхаживать по посадке. - В фуфайках драных стыдно. В форме милицейской боязно. Так брали бы чемоданчики, гитары - и за романтикой на Колыму. А? Воротите носики? Вам хочется, чтобы открепление прямо в постельку принесли? Хочется? Ах, вот оно что! Тогда конечно. Тогда идите ложитесь в постельки и ждите.

Упоминание про Колыму сразу изменило настроение. Петр полез искать фуражку.

- Я вообще говорю... Я про то, что милиционером надо быть тебе. У меня не получится... Вдруг он потребует документы? Что я ему скажу? Ты-то выкрутишься...

- А ты веди себя так, чтобы он не потребовал. Если будешь вести себя естественно, нормальному человеку никогда не взбредет в голову требовать у милиционера документы. Мотя, ты смог бы потребовать у милиционера документы?

- Нет, - чемпион даже замотал голой, похожей на несозревшую тыкву, головой. - Я их боюсь.

- Я не знаю уголовного кодекса...

- А кто его знает? Думаешь, они? Кодекс знает прокурор. Я же не говорю тебе - оденься прокурором. Ну ладно, теперь уже поздно болтать. Все острижены, кроме тебя и Марго. Пошли, ребята, солнце уже почти село. Командуй, старшина.

Петр Музей направил сползавшую фуражку и крикнул фальцетом:

- Вставай! Пошли! Скиф поморщился:

- Не так... Разлеглись, вашу бабушку-распрабабушку! В шеренгу становись! - рявкул племянник гипнотизера.

Скифы выстроились в затылок друг другу и пошли.

Впереди Мотиков, в рваной фуфайке, маленькой кепочке, похожий на громилу в душещипательном фильме из жизни гангстеров, за ним приблатненный Сашка Скиф, Рита в вызывающей позе известного сорта девицы. Замыкал

шеренгу тощий, грязный Циавили. Сбоку бежал Петр, придерживая милицейскую фуражку.

- Мы идем по Уругваю! - затянул Скиф.

- Ночь - хоть выколи глаза! - подхватила Рита. Работающие на поле женщины долго смотрели вслед необычной колонне.

- О, господи! - судачили они. - Гляди, милиционер. Кавой-т к нам повели? Впереди-то, впереди... Ну и рожа...

*

* *

Председатель колхоза "Первая пятилетка" Петр Николаевич Якушкин сидел за своим столом и мрачно курил сигарету. Вокруг сидели тоже мрачные бригадиры с такими же сигаретами во рту. Давно уже не было в колхозе столько неприятностей сразу. Шофер Сенькин, в трезвом состоянии тихий и даже застенчивый парень, выпив, становился хвастлив и задирист. Возвращаясь из райцентра с базара в нетрезвом состоянии, Сенькин устроил гонки с грузинской "Волгой", налетел на столб и перевернулся. В кузове находилось восемь женщин. К счастью, все остались живы, но троих пришлось отправить в больницу. Остальные с перепугу оказались нетрудоспособными. В результате МТФ и птичник очутились без людей. Молоковоз, пришедший вечером за молоком, ушел в райцентр пустым. Завтра наверняка жди неприятного звонка.

Петр Николаевич с обеда заседал в правлении со своими бригадирами и ничего не мог придумать. В колхозе и так было мало людей, еле сводили концы с концами, а тут сразу вышло из строя восемь человек.

Бригадиры дымили гаванскими сигарами и рассуждали вслух:

- Если Марфу взять с силосу... А Даньшина поставить на силос, а вместо Даньшина пусть встанет Крыгин, то все равно один хрен, некого ставить вместо Крыгина.

Шофер Сенькин сидел тут же и, свесив голову, безучастно смотрел в пол. Как поступить с ним, тоже было неясно. Конечно, с одной стороны, проступок очень серьезный, хорошо, что это еще так кончилось.... По правилам Сенькина надо сейчас арестовать и отправить в райцентр, в милицию, пусть ему врежут там на полную катушку, наверняка припомнят и прошлые фокусы. А с другой стороны, кто завтра будет отвозить от комбайна силос? С третьей же стороны, Сенькина никак нельзя оставлять без наказания, ибо он обнаглеет еще больше. Настроение членов правления менялось каждые пять минут.

- Судить! - заявляли они, когда речь заходила о перевернутой машине и недоенных коровах.

- Устроить ему товарищескую темную, и нехай возит силос, а в следующий раз уже судить, только на его место подыскать надо, - перерешали бригадиры, вспомнив, что Сенькина некем заменить.

Петр Николаевич колебался. Отправить Сенькина в район - значит сорвать заготовку силоса и лишиться хорошего работника. Кроме того, за Сенькиным в райцентр наверняка последует его жена свинарка Марья, а может быть, и теща, работавшая на току, и таким образом он лишится еще двух работников.

Размышляя на эту тему, председатель смотрел в раскрытое окно. За окном все было обычно: садилось солнце, мычал пегий телок и рылись в пыли куры. По дороге пробежал мальчишка верхом на стебле подсолнечника.

- Ведут! Ведут! - кричал он.

- Кого ведут, малец? - спросил один из бригадиров, высунувшись в окно.

- Бандитов!

- Каких еще бандитов?

- В лесу поймали! Ух и страшные!

Не успел мальчишка проскакать с новостью дальше, как показалась группа оборванных людей во главе с милиционером. Увидев вывеску на правлении, группа направилась прямо туда. Теперь уже все, кто был в правлении, толпились у окон. Давно никто не видел ничего подобного.

- Может, дезертиров поймали? Брешут, до сих пор дезертиры есть. В газете писали - один двадцать пять лет в норе под полом просидел.

- Молодые для дезертиров-то Может, самодеятельность какая. Циркачи.

Подойдя к окну, молоденький старшина вежливо приложил руку к козырьку.

- Скажите, пожалуйста, могу я видеть председателя колхоза?

- Я...

- У меня к вам дело.

- Заходите.

Стоявший впереди худощавый оборванец подмигнул председателю рыжим глазом.

- Сигареты куришь, гражданин начальник? Может, угостишь? Ну и житуха в колхозе пошла. Хоть перебирайся к вам на постоянное жительство. Да ты не бойся, не задарма прошу. Мы отработаем. Мотя, сбацай нам кукарачу.

Богатырь в донельзя оборванной фуфайке смущенно переминался с ноги на ногу.

- Стеснительный, - пояснил рыжеглазый. - Нос проломить кому-нибудь не стесняется, а кукарачу ему исполнить для тружеников села совестно. Ну, Мотя, давай!..

Оборванец расправил плечи и затопал, бормоча: "А ку-курача, а кукарача"... Распахнутые рамы задребезжали стеклами.

- Ну, ребята, а вы что стоите? А кукарача! А кукарача! Трым-татирим-трам-та-та!

Рыжеглазый завихлялся на месте, выделывая ногами черт знает что. Остальные тоже пустились в пляс, подпевая: "А кукарача! А кукарача! Трым-та-тирим-трам-та-та".

Со всех сторон к правлению бежали люди. Возившие силос автомашины останавливались, запрудив улицу. Мальчишки карабкались на силос, чтобы посмотреть сверху, срывались и опять лезли.

- Давай, труженики села, подплясывай! - кричал рыжеглазый. - Разучивай бальный танец "Кукарача"! Танец занесен к нам из далекого Уругвая. Мы идем по Уругваю! Ночь - хоть выколи глаза! Только крики попугаев разрывают трытата-а-а!

Толпа смотрела молча. Только изредка обменивались замечаниями.

- А девка-то... девка... Ну и срамота.

- Рыжий востер. Ишь што делает.

- Этого вместо быка бы трос возить.

Один из смотревших из окна бригадиров до того увлекся представлением, что сунул в рот не тем концом сигарету и теперь чихал и плевался.

- Эй, блондин! - крикнула ему плясавшая девка. - Иди погадаю, сколько центнеров соберешь!

"Блондин" покраснел, плюнул серой слюной и спрятался за спины.

- Ну хватит, ребята. Благодарю вас, граждане, за внимание. - Рыжеглазый раскланялся на все четыре стороны. - Перед вами выступал ансамбль песни и пляски Дома предварительного заключения.

Между тем милиционер пробился в кабинет председателя.

- Уф! Замучился с ними, - сказал он, присаживаясь на лавку и вытирая платком со лба пот. - Всю дорогу вот так. Народ сбегается, мешает уличному движению. На вокзале драку затеяли. Еле ноги унесли. Давайте знакомиться. Старшина милиции Петр Музей. Прибыл к вам с четырьмя заключенными для отбытия пятнадцатисуточного заключения.

- Что... к нам? - удивился председатель.

- Так точно.

- Но они вроде... всегда... в городе отбывали.

- Почин у нас объявили. Теперь часть мелких хулиганов в деревню направлять будем для выполнения сельскохозяйственных работ. Об этом и в газетах писали. Не читали? "Хулиганов - в село" - называется.

- Нет...

- Дескать, в городе и так рабочей силы хватает, а их каждый день по полсотни набирается - вот и помощь сельскому хозяйству. Проезд за свой счет, кормежка - что заработают.

- А почему именно к нам?

- Мы уже в четырех хозяйствах были. Нигде не берут. В одном взяли сгоряча, да они, черти, ночью сад обнесли и бочку с пивом из магазина укатили. Выгнали в шею. Вам они тоже, наверно, не нужны. Придется на разгрузке вагонов им повкалывать. Так как будем, товарищ председатель?

- Да, с ними хлопот не оберешься... Милиционер вздохнул и полез в полевую сумку.

- Распишитесь вот здесь. И печать нужна. Это мне для отчетности. А то скажут - ты с ними никуда не ездил.

Председатель взял бумажки. На каждой было напечатано на машинке всего несколько строчек: "Колхоз (пропуск) в услугах тов. (далее следовали фамилии) не нуждается".

- Подписывайте скорей, а то нам еще назад вон сколько топать. Или вы машину дадите?

Петр раскрыл сумку, приготовившись класть туда бумаги.

- За что их осудили?

- За разное. Мелкое хулиганство в основном. Одна - злостная самогонщица.

- А тот, с рыжими глазами?

- Вор.

- Шустрый.

- Они все шустрые. Работники плевые, а попьянствовать да покуражиться любят. Пока я на вокзале билеты оформлял, угнали самосвал. Хорошо, рядом милиционер с мотоциклом оказался. Догнал. А то с меня бы за это дело шкуру сняли.

- Кто угнал?

- Этот... как его... с рыжими глазами. Скифин. С ним тяжелее всего.

- А вон тот, с бычьей шеей...

- Мотиков.

- Спортсмен, наверно.

- Гиревик! Лодырь страшный. Ест да спит. А когда разозлится - зверь. Буфетчик ему пива не долил, так он в него подносом кинул, чуть голову не проломил.

- Вы им разрешаете пиво пить?

- Да. То есть нет. Но они хотели пить, а ситра не было.

Петр смутился и замолчал. Ни тон разговора, ни собеседник ему не нравились. Напротив сидел человек, который совсем не был похож на "традиционного" председателя. Не было на нем френча, галифе, кирзовых сапог, не было хитроватого красного лица потомственного крестьянина. Председатель был плотный, высокий и скорее походил на капитана рыболовецкого траулера. Это сходство усиливала эстонская фуражка с лакированным козырьком и сигара, которую он не вынимал изо рта, даже когда говорил. На ногах - странные ботинки из серо-голубой кожи с толстыми белыми шнурками, какие носят альпинисты.

Лицо загорелое, с глубокими морщинами, взгляд - в самые глаза. Петр Музей никогда не любил людей, которые имеют привычку смотреть в глаза.

Председатель повертел в руках бумажки и отложил их в сторону.

- Значит, вы считаете, что новый почин - овчинка выделки не стоит?

- Да... Конечно... Поездим, поездим - да назад. С ними хлебнешь горя. Нужно крепкое помещение с решетками. А еды... Видели вы того, здорового? Он в один присест четыре порции съедает.

- Если б хорошо работали, порций не жалко. А решетки... Это они в городе домой бегают, а тут бегать некуда. Да и от зари до зари как наишачишься, ходить - не только бегать - не захочется.

- Но в том-то и дело, что они не будут работать! - горячо воскликнул отличник.

- А вы откуда знаете?

- Догадываюсь.

- Знаете что? - сказал председатель. - А мне нравится ваш почин. Давайте-ка мы их завтра на МТФ отправим.

- Но... - Петр, не ожидавший такого оборота дела, растерялся. - Как же так...

- А что? Мне сейчас люди очень нужны. Двоих поставим на дойку, гиревик будет чистить коровник, а тот... рыжий... займется подвесной дорогой. Раз машину угнал - значит, с техникой дело имел. Под вашим контролем, конечно. Кстати, присмотрите за нашим шофером Сенькиным. Он у нас тоже на положении пятнадцатисуточника. Пусть три раза в день ездит к вам на контроль.... Так сказать, дыхнуть... Вот вам записка. Получите в кладовой аванс... Остановитесь у бабки Василисы. У ней просторно. Готовить она тоже вам будет. Сегодня отдыхайте, а завтра утром я за вами заеду. Что еще?.. Вы, кажется, чем-то недовольны?

- Нет, что вы... Наоборот...

- Ну тогда до завтра. Возьмите свои бумажки. Я думаю, они нам не потребуются. Клава, проводи товарищей до Василисы! Скажешь ей - постояльцы на пятнадцать суток. Ко мне вопросы есть, товарищ старшина?

- Нет...

- Тогда всего доброго. Своим подопечным передайте: если будут стараться, по полсотни на дорогу выдам.

Из сеней вышла уборщица с тряпкой, смахнула со стола пепел и сказала:

- Ходимте.

II

Скиф к сообщению, что их направили на МТФ, отнесся спокойнее, нежели Петр предполагал.

- Такой вариант я предусматривал, - говорил он повесившим носы "пятнадцатисуточникам", когда они шли к дому бабки Василисы. - Ничего страшного. Отсрочка всего на день. Сегодня устроим ему такой Варфоломеевский вечер, что утром на коленях будет просить уехать. Я подобных типов знаю. Пытается из себя корчить современного руководителя. Фуражечку с лакированным козыречком надел, ботиночки шнурочками белыми зашнуровал, матом не выражается, каждую копеечку считает, фермы, конечно, у него все на хозрасчете. А тут на голову сваливаются четыре дармовых работника. - Скиф лягнул бежавшего за ними всю дорогу и время от времени впадавшего в истерику щенка. - Конечно, надо их использовать. А как же? Я же рачительный хозяин. Сигареты курит и бригадиров приучил. Ну ладно, не на того напал.

Племянник гипнотизера ругался всю дорогу и немного поднял дух своих спутников.

Хата бабки Василисы даже не была видна с улицы, так заросла старым вишняком. Уборщица Клава отвернула вертушку на калитке, и они пошли по узкой, заросшей лопухами дорожке. Лопухи были белыми от паутины, высокими и раскидистыми. Наверно, их тут никто никогда не косил, и они чувствовали себя вольготно. Хата была довольно-таки большой, когда-то, наверно, она представляла из себя высокий рубленый пятистенок, но со временем покосилась в разные стороны, ушла в землю чуть ли не по самые окна, камышовая крыша стала плоской, бревна выпирали, словно ребра у худой коровы, и вообще вся хата скорее напоминала полузатонувшую ветхую баржу где-нибудь в заброшенном уголке речной пристани.

- На Дерибасовской открылася пивная, - напевал Скиф, сбивая ногой лопухи и постукивая палкой по стволам вишен. - Эге! Да я тут вижу целый дом отдыха. Однодневный дом отдыха от предприятия КПЗ! Тут мы, ребята, заночуем, как короли в избушке лесника после кабаньей охоты!

На шум из хаты вышла согбенная старушка в белом платочке и заморгала слезящимися глазами.

- Здорово, бабка! - закричал Скиф. - Ты жива еще, моя старушка? Отводи апартаменты, бабушка, окнами в сад. Чтобы лоси всю ночь ходили. У тебя, бабушка, водятся в саду лоси? Зажарь нам сегодня лосиную ногу. Только смотри не пережги, чтобы корочка румяная была, а не уголь.

- Эт кто ж вы такие будете? - спросила бабка Василиса.

- Мы, бабушка, ансамбль песни и пляски. Несем, так сказать, культуру в массы. Мотя, чего же ты стоишь? Надо уважать пожилых людей. Сбацай кукарачу.

- Ладно, Саша, потом, - Рита оглянулась. - Где тут, бабушка, можно искупаться?

- Тык хошь на речку... Туточки недалече, а хошь водицы в колодце набери да за вишенкою искупайся В той сторонке она густая. Там и колодец. Чи вас Петр Николаи прислал?

- Он, он, - сказала уборщица. - На постой. Мяса им выписал, велел сварить.

Уборщица ушла. Бабка Василиса повела скифов в хату. Внутри было чисто и пахло травой. Пучки полыни, чабреца, мяты лежали везде: и в сенях, и в кухне, и в горнице.

- Ты, я вижу, бабка, колдовством подрабатываешь? - Скиф отломал ветку сухой травы, вдохнул запах и чихнул. - Еще отравишься тут к черту. Ты ядовитые-то, бабка, не собираешь?

- Боже сохрани, внучек. Это все травки целебные.Я их для аптекарши нашей собираю. Летом делать нечего, в поле я уже слабая, а вот так хожу по овражкам и собираю. Все копеечку заработаю. Кормильца-то нету. Был у меня внучек, да когда немцы тут были, угнали его в неметчину. Такой же, как вы, рыженький да говорливый был. Спасибо, Петр Николае, дай ему бог здоровьица, помогает: то дровишек пришлет, то постояльцев определит. А давеча пшеницы аж три чувала выделил - теперь мне на всю зиму хватит. Девушка-то ваша со мной в горенке пусть ляжет, а вы сенца принесите, да и постелю вам, где хотите. Хоть на кухне, аль в сенцах. А может, кто в сарае, на сеновале, спать любит? Внучек-то мой, он завсегда...

Бабка Василиса стала вытирать глаза концами платочка.

- Ну ладно, бабка, чего быть, тому не миновать. Дело прошлое. Ты бы нам фазана, что ли, зажарила. Мотя, тащи сюда мешок с авансом. Гражданин старшина, разжигайте печку. Вы умеете разжигать печку? Нет? И чему вас там в милиции учат? Милиционер должен уметь делать все. А если тебе придется за бандитом по дикой тайге неделю гнаться?

Мотиков вытряхнул на стол из мешка продукты. Бабка Василиса всплеснула руками.

- Да куда ж вы столько понатащили? Ах ты, анчутка... Пропадет, в погребе - теплынь.

- Не пропадет, - утешил чемпион.

После сытного ужина скифы вышли подышать на крыльцо. Темнело. От близости речки было свежо и пахло камышом. Небо над садом постепенно синело от земли, словно вода от брошенной в стакан синьки. Синь поднималась все выше и выше, становилась гуще, и вот уже все вокруг смотрится с трудом сквозь фиолетовый настой. Всхлипнула вдалеке гармошка, прозвучал девичий смех, гавкнула нехотя собака, и опять тишина, только за рекой ровно стучит трактор.

- Хорошо, - сказал Скиф, ковыряясь в зубах спичкой. - А знаете, леди и джентльмены, я люблю деревню. Серьезно.

- Чего ж ты тогда рвешь когти отсюда? - спросил Мотиков.

- Я бы объяснил, Мотя, но ты все равно не поймешь.

- Пойму. Объясни.

- Видишь, Мотя, в деревне очень много скучных людей. А мне со скучными людьми скучно. Понял?

- Нет, - вздохнул чемпион.

- А я сейчас вспоминаю наш город, - сказала Рита грустно. - Огни на мосту, катят троллейбусы, идут влюбленные, пара за парой. В саду Дома офицеров играет оркестр, у касс толпятся зеленые юнцы, курят, задевают девушек. С лип падают мелкие желтые листья... Я умом, объективно, что ли, понимаю, что в деревне свои прелести, но мое сердце они не трогают. Сердцем я в городе. Здесь я - чужая. Понимаете... Это ужасно неприятное чувство: идешь по улице и чувствуешь себя чужой. Люди как-то особенно смотрят вслед, даже собаки оглядываются.

- Чушь, - сказал Скиф. - Мистика.

- Почему же мистика? - подал голос Петр Музей. - Она права. Каждому свое. И силой тут ничего не поделаешь. Надо быть справедливым. Если я не хочу работать колхозным инженером, разве справедливо заставлять меня насильно? Я же не отказываюсь совсем работать. Наоборот, я знаю, где я больше принесу пользу, с наибольшей отдачей использую свой мозг, свои знания. Можно сказать, я нашел свое место в жизни, свое призвание. А вместо этого меня заставляют куда-то ехать в незнакомое место, делать нелюбимую работу. Какая нелепость... Вместо того, чтобы уже сидеть за очень важными и очень нужными людям расчетами, я участник водевиля...

- В водевиле участвует красивая женщина, - подал голос донжуан. - А здесь... И водопроводной сети нет. Утонешь еще в этом дурацком колодце. Там какой-то удав водится.

- Это уж. Он совсем старенький. Мне бабушка говорила, ему тридцать лет, - сказала Рита.

- Я этого ужа... - начал Мотиков, но Скиф оборвал его:

- Уж, уж. Нашли о чем говорить. Давайте подумаем, как лучше устроить ему Варфоломеевский вечер.

Скифы замолчали. В фиолетовых сумерках группа на крыльце бабки Василисы выглядела очень живописно. На верхней ступеньке сидела в белой кофточке и узорчатом сарафане Рита, словно Аленушка над омутом; ниже в рва

ных фуфайках застыли Скиф и Мотиков, тонкий и толстый, - Дон Кихот и Санчо Панса. И в самом низу - интеллигентный Петр Музей и Циавили - худой, потрепанный жизнью бродяга.

Скрипнула дверь. Резкий звук разнесся в вечернем воздухе, затерялся в камышах за рекой. На крыльцо вышла бабка Василиса.

- Спать будете али на гулянку пойдете? - спросила она. - В клуб бы сходили. Там, чай, кино сегодня.

- Клуб - это идея. Спасибо за идею, бабка. Тэк-с, клуб - это хорошо. Мы пойдем туда с Мотиковым. Посмотрим кино. Как, Мотя, ты не против?

- Я люблю кино.

- Очень хорошо. Это очень хорошо, Мотя, что ты любишь кино. По дороге мы с тобой подумаем, как его лучше посмотреть: спереди назад или с зада наперед.

- Спереди назад.

- Надо подумать, Мотя... Не спеши... - Скиф подождал, пока бабка уйдет назад в хату. - Жених с невестой пойдут к председателю. Посмотрите, что там можно сделать. Полагаюсь на вашу фантазию. Можно кур повыбрасывать из курятника, свинью дегтем обмазать. Или еще там что... Посмотрите сами.

- Посмотрим! Люблю шкоду! Мы ему такое устроим! - Рита захлопала в ладоши.

Циавили недовольно закрутил жилистой шеей.

- Куры... Попробуй выбрось. Они знаешь как клюются. А свинья... С перепугу она загрызть может.

- Что значит не знаешь сельского хозяйства. Куры спят. Их надо спокойно снять с нашеста, засунуть голову под крыло и перенести куда-нибудь подальше в чужой двор. Они и не проснутся. А свинью чесать надо. Твоя невеста будет чесать, а ты мажь себе да мажь.

Донжуан поднял правую бровь и зафиксировал ее в этом положении, словно вставил в глаз монокль.

- Он окончил сельскохозяйственный институт, неоднократно избирался членом профкома, - сказал донжуан высокомерным голосом. - По ночам он снимал сонных кур с нашеста и мазал дегтем свинью.

Все рассмеялись, кроме Скифа.

- В этом-то все и дело, - пожал плечами племянник гипнотизера. Совершенно нормальная идея. Это вам хорошо смеяться, когда у вас нет подсобного хозяйства. А вот представьте, что у вас есть подсобное хозяйство. Вы встаете утром - курятник пуст, по сараю мечется вымазанная дегтем свинья. Впрочем, я не настаиваю. Найдете что лучше - пожалуйста. Цель одна - допечь.

Рита слегка шлепнула жениха по стриженой макушке.

- Ему бы только по бабам бегать. Больше ни на что не способен. Хорошо, что остригся. От него теперь все шарахаться будут. Ну и уродец! Посмотри на меня. Ха-ха-ха! Папа Карло! Ну, точный папа Карло!

- Сама ты баба-яга, - надулся Циавили. - Тебя бы остричь, посмотрели бы...

- Ладно, - встал Скиф. - Пора. Операция "Варфоломеевский вечер" начинается. Петр будет обеспечивать прикрытие с тыла. Держись поблизости от клуба. В случае чего хватайся за кобуру и арестовывай нас. Разъяренный сельский житель очень опасен. Ясно?

- Ясно... - пробормотал Петр без всякого энтузиазма.

*

* *

Туча словно поднялась из камышей и встала неподвижно, угрожающе громыхая. Была она похожа на стену, отлитую из мутного зеленого стекла. Время от времени по поверхности стены пробегали голубые трещины. Они трепетали и слепили глаза, как огни электросварки. Все замерло и, казалось, обратилось лицом в сторону застывшего колосса, который остановился в нерешительности, кула двинуться. Взволнованные камыши то принимались хлопотливо шептаться, то замирали, покорно свесив метелки. Ветра не было, но от тучи едва заметно тянуло свежестью предосенней грозы.

Скиф, Мотиков и Циавили надели фуфайки, Рита - теплую кофту, а Петр облачился в шинель, и все ему немного позавидовали. У калитки расстались. Рита и донжуан пошли к дому председателя огородами. Петр уселся на скамейку у дома и стал ждать развертывания событий, а Скиф и Мотиков зашагали в сторону клуба.

Фильм уже начался. Возле дверей никого не было, на завалинке, как пиявки, висели пацаны и заглядывали в окна, мерцавшие синим светом. На двери белел листок.

- "Любовь в сентябре", - прочел вслух племянник гипнотизера. - Чего ж это они идут с опережением графика? Надо, Мотя, поправить товарищей. Сейчас только август, а они уже про сентябрь смотрят.

У порога тарахтел небольшой движок, снабжая киноустановку электричеством. Скиф обошел его и забарабанил в дверь. Дверь тотчас же открылась.

- Скорей. Началось уже, - сказала молодая женщина, очевидно, жена киномеханика. - Вам два?

- А какой фильм?

- "Любовь в сентябре".

- Чего ж вы в сентябре крутите, а сейчас август?

- Так любовь - она в любом месяце, - засмеялась контролерша.

- Нет, вы почему нарушаете установку? Всегда у вас все наоборот. Летом у вас маек в сельпо не найдешь, а зимой шапок. Эт почему вы игнорируете село? - повысил голос Сашка Скиф.

На него зашикали.

- Закрывай дверь! Хватит горло драть!

- Нет, вы объясните, почему любовь в сентябре, а сейчас только август?

- Пойди проспись, - кассирша потеряла к Скифу интерес.

- Эй, тракторист! Останавливай свой драндулет! Очковтирательством занимаешься, сапожник?

Теперь уже загалдел весь клуб.

- Кто там орет? Выкинуть его на улицу! Напьются - и скорей в клуб! Опять Семяхин? Не, кажись, новенькие. Хулиганы, которых работать пригнали. С ними же милиционер был! Где милиционер? Зачем их пригнали? Толку, как от быка молока, а драки теперь каждый вечер будут.

Скиф пробрался к аппарату и стал дергать какие-то провода. Киномеханик вцепился ему в фуфайку. Чемпион, раздвигая людей, как ледокол льды, поспешил к шефу на помощь. Поднялась возня. По экрану метались взлохмаченные головы. Туда уже никто не смотрел.

- Свет! Включи свет! - кричала публика. Но выключатель был у самой двери, а там лежала образованная чемпионом куча-мала. Наконец киномеханику удалось включить лампочку в аппарате. Клуб осветился резким светом. Глазам зрителей предстала жуткая картина. У двери, путаясь в скамейках, возилась куча людей. Потный поцарапанный киномеханик отбивался от наседавшего Скифа, который рвался к аппарату и кричал:

- Я тебе покажу любовь в сентябре!

При свете расстановка сил стала яснее. Через пять минут Скиф и чемпион были выдворены из клуба, дверь закрыта изнутри на засов, и сеанс возобновился. Напоследок племянник гипнотизера получил пониже спины увесистый пинок от белобрысого верзилы. Этот же верзила огрел чемпиона пустой кассетой из-под ленты. Побитые искатели приключений поднялись с земли.

- Вот негодяи, - сказал племянник гипнотизера, потирая ушибленное место. - Быстро сориентировались. Тебе не больно, Мотя? Звук был очень сильный.

- Кх-х, - сказал чемпион.

- Кассетой вздумал драться. В ней наверняка килограмма три.. И ничего не сделаешь. Разве окна побить?

Как им отомстить, а, Мотя? Кассетой по голове... Еще никто не бил Мотикова кассетой по голове.

- Ых! Ых! - выдохнул чемпион, сжимая кулаки.

- Ты, Мотя, вел себя неактивно. Ты слишком либерален по натуре. Тебя лупят кассетой по голове, а ты стоишь, растопырился и глазами моргаешь. Чего мы достигли сегодня, Мотя? Мы ровным счетом ничего не достигли. Они себе спокойно вышвырнули нас, как котят, и спокойно смотрят кино.

- Котят... - повторил чемпион. - Котят... - Мотиков подскочил к движку, обхватил его руками и рванул от земли. Движок чихнул, но продолжал работать. Чемпион, пошатываясь, сделал несколько шагов. Провода лопнули, из них посыпались искры. Синий свет в окнах исчез.

- Котят... - Чемпион зашагал в сторону от клуба, держа в объятиях работающий движок.

Дверь открылась, оттуда стали выбегать люди.

- Украли! Движок украли! - закричал кто-то. - Вон он! Держи!

Несколько человек во главе с белобрысым верзилой устремились вслед за чемпионом. Мотиков кинулся бежать. Над его головой, как из трубы самовара, клубился дым и полыхало пламя. Следом, извиваясь по траве, искрились провода.

- В речку бросай! - крикнул Сашка. - В речку его к черту!

Скиф кинулся было наперерез бегущим, но его отбросили в сторону, и племянник гипнотизера скатился в придорожную канаву.

Топот преследующих стих. Вдруг в той стороне послышался взрыв, шипение, и на фоне синей тучи в вспышке молнии Сашка Скиф увидел поднявшееся белое облако. Затем там начался страшный гвалт, крики "Лови! Лови!".

- Это подвиг, - сказал племянник гипнотизера, вылезая из канавы. Раньше за такие вещи производили в георгиевские кавалеры.

*

* *

Ливень обрушился сразу, и это спасло чемпиона. Преследователи бросили булькающий движок, барахтавшегося в тине Мотикова и разбежались. Скиф помог вылезти на берег совершившему геройский поступок чемпиону и торжественно под шум ливня и раскаты грома пожал ему руку.

- Изо всех твоих подвигов. Дима, - сказал он, - это самый великий. Даже Геркулес, доживи он до наших дней и окончи сельскохозяйственный институт, позавидовал бы тебе.

Вспышки молнии освещали грязное поцарапанное лицо чемпиона, по которому потоками бежала вода.

- Он был очень горячий, - сказал Мотиков, - а так ничего.

Они зашлепали к дому бабки Василисы. Скиф был доволен.

- Завтра ему достанется от народа, - говорил племянник гипнотизера, прыгая через лужи, хотя делать это не было никакого смысла: в туфлях чавкало и хлюпало. - Завтра он нас вытурит, Мотя. Вот вспомнишь тогда мои слова. Но я еще посмотрю. Пусть оплатит подъемные и командировочные.

- Не надо, - попросил чемпион. - Уедем без них. Рядом полыхнуло, и сразу раздался грохот. Скифы инстинктивно присели.

- Еще убьет, - пробормотал Сашка. - Какая-то дурацкая гроза. Сроду таких дурацких гроз не видел. Какой председатель, такая у него в колхозе и погода. Черт, куда-то туфля задевалась. Мотя, ты не видел мою туфлю? Стой, подождем молнию.

Они остановились. Ливень хлестал с неослабевающей силой, но молнии, как назло, не было. Сквозь шум дождя слышался стук зубов чемпиона.

- Ладно, черт с ней, - сказал Сашка. - Завтра найдем. Кому она нужна? Надо бы, конечно, записку написать: "Нашедшего туфлю просим возвратить владельцу за приличное вознаграждение", но слишком темно и нет бумаги.

- Я поищу... - Чемпион нагнулся и, отфыркиваясь or стекавшей с головы воды, стал возить руками в грязи. - Вот она...

- Спасибо, Мотя. Ты верный друг. Подожди... Чегой-то она не лезет... Странно... Похоже, это не моя туфля, Мотя...

Скиф поднес туфлю к глазам и принялся ее рассматривать.

- Острый нос... А у меня тупой был...

- Вот еще одна, - сказал чемпион, разгибаясь.

- Может, ты, Мотя, раскопал доисторический обувной магазин? Ага... левая и правая... Вот что значит, Мотя, чернозем. Посеял одну туфлю, а выросли две. В этом-то все и дело... Покажи, в каком месте ты их нашел. Ага, человек, Мотя, который потерял туфли, драпал со страшной силой, потому что расстояние между туфлями больше метра. Драпал он совсем недавно: в туфлях мало воды. Туфли остроносые, пижонские, значит владелец был пижон.

Неподалеку послышались чавкающие звуки. Кто-то шел прямо на них. Скиф и Мотиков прижались к плетню.

- Тсс, - прошептал Сашка, который все больше и больше увлекался ролью детектива.

В это время опять сильно полыхнуло и сделалось так светло, что стала видна колокольня за камышами, а колокольню и днем едва видно было. Свет держался всего секунду, но все же они успели узнать человека. Это был Алик Циавили. Алик шел почти на четвереньках, угнув голову и шаря по земле руками.

- Ну что я тебе говорил, Мотя? Разве я не говорил тебе, что владелец туфель пижон?

Услышав Сашкин голос, Циавили разогнулся.

- А-а-а, это вы... Я, мальчики, туфли потерял. Такие сильнейшие туфли были.

Опять полыхнуло. Алик был босой. В руках он держал свои яркие нейлоновые носки. Фуражку донжуан тоже по: терял. По голому черепу барабанил ливень, и на нем вскакивали фонтанчики. С бородки, как с коровьего хвоста, лилась вода. И вообще в синем свете молнии Алик был очень похож на решившего прогуляться в ненастную погоду мертвеца.

Туфлям Алик очень обрадовался. Он вытер их о фуфайку и сказал:

- Пойду так.

- А где Рита? - спросил Скиф.

- Не знаю... Где-то здесь, наверно... Может, уже дома...

- Расскажи, как все было.

- Значит, так... Решили мы заткнуть трубу...

- Можешь дальше не рассказывать, - перебил его племянник гипнотизера. Я так и знал, что вы будете затыкать трубу, больше ваша фантазия ни на что не способна. Вы влезли на крышу, крыша, конечно, железная.

- Шиферная.

- Еще хуже. Ваша возня слышна за километр. Он выскочил из дома с ухватом.

- С ружьем.

- Ты спрыгнул и задал стрекача. Он - за тобой. А Рита осталась сидеть на крыше.

- Я специально отвлек на себя внимание.

- Ах ты... отвлек! - Сашка Скиф схватил за шиворот донжуана. Шиворот затрещал. - Ты бросил девушку, спасая шкуру! Как она теперь слезет с крыши?

- Я хотел вернуться. Честное слово. Я туфли потерял, мальчики. Я думал, найду туфли и вернусь.

- Пошли! Она наверняка сидит на крыше. - Скиф зашагал вперед. Мотиков и донжуан поплелись следом.

- Шкуру... - ворчал Циавили. - Я жизнью рисковал. Он запросто мог подстрелить меня, как зайца. Хорошо, я догадался петлять.

Дождь немного поутих, пошел более мелкий и частый. Грозы уже не было, лишь далеко поблескивало и ворчало. Над камышами низко проглянула и тут же скрылась звезда.

- Чего туда идти? Какой дурак будет сидеть на крыше в такую погоду? Она давно уже дома. Спрыгнула - и дома. Сейчас грязь - мягко прыгать. Я, когда прыгал, даже не почувствовал.

- За тобой гнались с ружьем. Это совсем другое дело. Однажды, когда я жил у дядюшки в Душанбе, за мной побежал один загипнотизированный с ножом... Так я... Где его дом?

- Вон, - показал донжуан на высокий дом под шиферной крышей.

Дом был обнесен забором. В двух окнах горел свет. Скифы без труда преодолели забор и очутились в небольшом аккуратном дворике с сараем, журавлем колодца и поленницей дров.

- Рита! Ты здесь? - позвал Скиф громким шепотом. С крыши текла вода. Из трубы валил вкусно пахнущий дым.

- Может, она за трубой?

Сашка обежал дом кругом. Риты на крыше не было.

- Она там... - вдруг прошептал донжуан, со страхом показывая на окно. Все повернулись и уставились в ту сторону. В окне был четко виден Ритин профиль. Профиль улыбался. Потом к этому профилю подошел другой профиль, мужской. Протянулась волосатая рука и открыла форточку. Из форточки вырвались звуки фокстрота и игривый голос Клавдии Шульженко сказал:

О любви не говори,

О ней все сказано.

Сердце, верное любви,

Молчать обязано.

- Дождь уже проходит.

- Кажется, да.

Форточка захлопнулась. Скифы стояли молча, словно парализованные ударом электрического ската или другой какой морской электрической твари, которая подкралась в потоках дождя.

Первым очнулся Циавили.

- Это что же такое, мальчики, а? - спросил он плачущим голосом.

- В этом-то все и дело. - ответил Скиф медленно, очевидно, обдумывая увиденное. - Пошли домой.

- Куда домой? Как домой? - забеспокоился Циавили. - А как же Рита?

- Риту доставят, не волнуйся. Пошли, пошли, нечего мокнуть.

- Кто доставит? Хочешь бросить товарища в беде? Разве не видишь - он снял ее с крыши и допрашивает.

- В этом-то все и дело, Алик. Нам тут нечего делать, ребята.

- Может, камень в окно бросить? - предложил чемпион

- Ага... да... камень... Ишь морда... - Алик Циавили нагнулся и стал шарить в поисках камня. Не успели Скиф с Мотиковым ахнуть, как он запустил в окно чем-то тяжелым. Зазвенело стекло. Очевидно, предмет пролетел комнату и разбил лампу, потому что стало темно. Все трое, не сговариваясь, перемахнули через изгородь и, чавкая подошвами, дали стрекача.

Остановились только возле дома бабки Василисы.

- Тупарь, - сказал Скиф, тяжело дыша. - Взять бы тебя за бороду... да повесить сушиться на забор... Какого ты хрена?..

- Сам же... говорил... допечь...

- Камень... в окно... Ты что... питекантроп? Никакой фантазии.

- Я ему еще не так... " О любви не говори..." Это моя невеста... Я ему справку покажу.

- Ладно, один вечер еще ничего не значит, - успокоил Скиф расстроенного донжуана. - Только ты потом держи ее от него подальше. Пошли борщ хлебать, а то переварился, наверно.

В чистой бабкиной горнице сидел Петр Музей и читал вслух Библию. Это было очень непривычное зрелище: милиционер, читающий Библию.

- "И было во дни Амрафела, царя Сеннаарского, Ариоха, царя Елласарского, Кедорлаомера, царя Еламского, и Фидала, царя Гонмского... Пошли они войною против Беры, царя Содомского, против Бирши, царя Гоморрского, Шиназа, царя Адмы, Шемевера, царя Севоимского, и против царя Белы, которая есть Сигор..." - читал отличник, водя расческой по засаленной странице. Бабка Василиса ширяла в печке ухватом. По хате распространялся запах борща с мясом.

- Ишь ты, как складно читаешь, бабка вытащила из печки большой чугун, в котором клокотало варево. - О, господи! Мокрые какие! Скидывайте все!

Скиф втянул ноздрями воздух.

- Нет, милиционерам все-таки лучше живется, чем пятнадцатисуточникам. Ты чего же это удрал?

- Я не удрал. Я ждал, ждал, а потом дождь пошел. Ну, как получилось? А где Рита?

- Все идет по штатному расписанию, - Скиф принялся снимать мокрую одежду. - Пахнет, как в ресторане "Националь". Ты, бабка, когда-нибудь была в ресторане "Националь?" Нет? Я тоже не был, но говорят, там очень неплохо кормят. Даже бутерброды с икрой дают. Завтра, бабка, мы уезжаем.

- Так быстро?

- В этом-то все и дело. Завтра утром скандал небольшой, бабка, произойдет. Ты уж, пожалуйста, не пугайся. Скандал из-за принципиальных соображений. Нельзя обманывать трудящихся. Если любовь в сентябре, так и показывай ее в сентябре, зачем мозги затуманивать людям? Правильно я говорю?

Бабка махнула рукой.

- Вот балаболка. Внучек у меня такой же был. Как разговорится, прямо радио.

*

* *

Рита пришла, когда осоловевшие скифы приканчивали чугунок с кашей.

- Почему ты сухая? - спросил зло донжуан.

- Дождь кончился.

- А ноги почему чистые?

- Я шла в сапогах, а на крыльце переобулась.

- В чьих сапогах?

- Что это, допрос? Почему у вас такие хмурые рожи? Я вам сейчас расскажу, где я была, рты пораскрываете.

Алик Циавили поднял правую бровь, зажмурил левый глаз и погрозил пальцем.

- Знаем, все знаем. О любви не говори, о ней все сказано.

- Так это ты бросил камень?

- Сердце, верное любви, молчать обязано, - пропел донжуан отвратительным голосом.

- Ты чуть не пробил ему голову. Глупая выходка. Завтра он тебя найдет по следам. Он сказал, что умеет находить по следам. Он на границе работал.

- Я вижу, ты уже все знаешь.

- Ревнуешь, что ли?

- Хватит ссориться, - подал голос Скиф. - Садись ешь.

- Я не хочу.

- Они председательских деликатесов накушались, - съязвил Циавили.

- Да. А тебе завидно? Он не чета тебе. И на границе работал, и на пароходах плавал, и с медведем дрался. Не то что ты, как заяц, удрал с крыши. Бороду какую-то дурацкую вырастил.

- Ну и женись на нем.

- И женюсь.

- И женись.

- И женюсь. С ним по крайней мере интересно. Скиф отложил деревянную ложку.

- Хватит болтать. Ближе к делу. О нас разговор шел?

- Все время. Я уж забыла, что наплела. Кто-то из вас подозревается в убийстве. Кажется, вон тот, с бородой. Сама я злостная самогонщица, но он сказал, что это не очень страшно, меня можно перевоспитать.

- Еще бы! Ха-ха-ха! Кажется, я действительно стану завтра убийцей!

- Куда тебе!

- И тебя вместе с ним кокну, - Циавили встал из-за стола и, тряся бородкой от негодования, пошел спать на кухню, где бабка Василиса на душистом сене уже приготовила им постели.

III

Сашке показалось, что он только что заснул, а его уже будят.

- Внучек, а внучек, вставай, хозяин приехал, - говорила, склонившись бабка Василиса.

- Какой еще хозяин?

- Петр Николае.

- Председатель, что ли?

- Он самый.

- Чего его черти подняли в такую рань? У меня дядюшка не вставал так рано, а он тренировался на кошках с утра до ночи.

Умывшись и наскоро перекусив, скифы вышли во двор. У плетня стоял газик. Председатель, в белом полотняном костюме, парусиновых туфлях, соломенной шляпе, курил на подножке сигарету. Вид у него был, как у плантатора времен гражданской войны в Америке.

- Пламенный привет, гражданин начальник! - Племянник гипнотизера снял кепочку и помахал ею. - Дозвольте закурить.

Председатель полез во внутренний карман пиджака и вытащил сигарету. Скиф воткнул ее в рот.

- Не тем концом.

- Благодарствую. С "Байкалом" проще. Хорошо живешь, гражданин начальник.

- Ты тоже мог бы так жить.

- В этом-то все и дело. У меня дядюшка - профессиональный гипнотизер. Так он мне каждый раз говорит: "Саша, зачем ты пошел в мелкие хулиганы, шел бы ты в ученые, окончил бы сельскохозяйственный институт, стал бы животным доктором, застрявшую картошку из коровьих глоток вытаскивал бы".

- Ну, а ты что?

- А я ему говорю: я лучше буду учиться на пятнадцатисуточника. Работа не пыльная, кормят хорошо, в милиционерской столовой питаемся. А сейчас придумали по деревням нас возить. Тут житуха совсем законная. Не заметили, как уже полсуток пролетело. Ты сколько туг нас держать собираешься, гражданин начальник?

- Двадцать пять суток. Скиф засмеялся:

- Шутить изволите натощак, гражданин начальник.

- Десять суток я начислил вам за вчерашнее... Наступило молчание. Скифы переглянулись.

- Всегда ценил людей с чувством юмора, - наконец сказал Скиф.

- В данном случае юмор отсутствует. Впредь за подобные штучки я буду начислять вам еще больше. Это уж на первый раз.

Циавили, который стоял сзади всех, протиснулся вперед.

- А кто ты такой есть? - закричал он, выставив фараонскую бородку. - Ты что, судья? Ты превышаешь власть! За это знаешь, что будет!

- Это уж моя забота. Впрочем, если вы будете перевыполнять норму в два раза, я стану вам засчитывать день за два. Количество выдаваемой пищи тоже будет зависеть oт работы. Станете филонить - продуктов не получите.

- Да это прямо лагерь какой-то, - удивился Скиф. - Мы подчиняемся только нашему непосредственному начальству - старшине. А вас мы знать не знаем. Так я говорю, гражданин старшина?

Петр одернул шинель, поправил кобуру.

- Это в самом деле... не совсем законно.

- А топить в речке движок - законно? А бить мне стекло - законно?

- Я этот движок, - прохрипел Мотиков, - каждый вечер... уничтожать буду.

- Ладно, садитесь, поехали, мне некогда с вами выяснять отношения. Коровы не ждут. Старшина, давай команду.

Музей посмотрел на Скифа. Племянник гипнотизера скрипнул зубами.

- Ладно, поедем, - сказал он.

*

* *

Обедали за коровником, прямо на траве. Здесь было тихо и солнечно. Циавили даже решил загорать. Ьго тощая прыщеватая спина белела среди густого подорожника, как солончак. Обед был скудным: буханка хлеба, селедка да консервы - все, что нашлось в магазине. Председатель сдержал слово. Он несколько раз приезжал на ферму посмотреть, как работают пятнадцатисуточники, недовольно хмыкал, и поскольку скифы валяли дурака, телега, на которой стояли бидоны с борщом, кашей и молоком, распространяя умопомрачительный запах, объехала их стороной.

Зa коровником шел горячий спор.

- Мне эта затея, мальчики, не нравилась с самого начала! Идиотская выдумка! - кричал из травы донжуан. - Волосы посбривали, туфли все деформировались, а чего достигли? Двадцать пять суток! Я и так худой, а тут жратвы не дают.

- Ешь селедку, от нее жирнеют, - подал совет чемпион. Племянник гипнотизера сидел на двух кирпичах и спокойно отражал нервные наскоки донжуана.

- Рожи вы! Нельзя пасовать при первых же трудностях, - поучал он. - Все предусмотреть было нельзя. Кто же знал, что он окажется таким упрямым ослом? Это нетипичный председатель, неприятное исключение, а я свой план строил на типичном председателе.

- Типичный, нетипичный! Нам-то какое дело! Надо, мальчики, сегодня же рвать отсюда когти! А то он еще какое-нибудь дело пришьет! Вызовет настоящую милицию!

- Какой смысл? Петр под рукой. Ты только построже с нами. Кричи побольше. Циавили даже можешь иногда пинка дать. Он совсем уж филонит.

- Тебе бы...

- Что?

- Ничего!

- Мотя!

Чемпион перестал сосать селедочный хвост и уставился на щуплого донжуана, как удав на кролика.

- Я сегодня же уйду!

- Ты нам все сорвешь. Побег заключенного - знаешь что такое? Сразу нагрянут детективы.

- Черт' Вот влип в историю. Лучше бы уж уехал на Колыму. Двадцать пять суток вкалывать ни за здорово живешь! Кто хочет - пусть остается. Петр, ставь вопрос на голосование!

Музей, которому положение не позволяло оголяться, жуя хлеб, намазанный консервами, расхаживал около в своей милицейской форме Он тоже считал, что дело безнадежное.

- Собственно говоря, как я понимаю, два на два. Мне неясна только позиция Риты. От нее будет зависеть исход. Рита, почему вы все время молчите?

- Она думает о председателе, - ехидно сказал Циавили.

- Да. Я думаю о председателе. Ну и что?

- Продолжай в том же духе.

- Тебя не спросилась.

На невесте донжуана был нарядный сарафан. Она спустила его с плеч и сидела на траве, подставив спину солнцу.

- Значит, ты не поедешь?

- Значит, нет.

- Почему?

- Сегодня я иду смотреть пьесу

- Какую еще пьесу?

- "Родное поле".

- Никогда не слышал про такую пьесу.

- Очень хорошая пьеса. В стихах. Он там в главной, роли

- Ах, вон оно что!

- Да. Тебе завидно? Циавили ехидно рассмеялся:

- Все ясно. Как это я сразу не догадался! Может, он и пьесу сочинил?

- Может быть.

- Это же, мальчики, поэт. Председатель-поэт Я уверен, он ей свои стихи в тот вечер шпарил. Ну, признавайся, шпарил стихи?

- А хотя бы и шпарил.

- Ха-ха-ха! Слышали? Все слышали? Он и пьесу сочинил. "Родное поле". Ха-ха-ха! Точно его пьеса!

- Ничего смешного не вижу. Хорошая пьеса.

- Ага! Они уже всю пьесу успели прошпарить! Бежать, мальчики, отсюда надо! Сегодня же! Немедленно! Председатель-поэт. Что может быть ужаснее? Он замучает нас! Он и в пьесе играть заставит! Вот посмотрите!

Циавили устал выкрикивать и упал в траву, со своей бородкой похожий на беса из сказки А. С. Пушкина о попе и работнике его балде. Рита поднялась с земли.

- Схожу за водой.

- Ага. Сходи. Набери из стойла! Ха-ха-ха! Председательшей скоро будешь. Привыкай!

Минуту Скиф сидел молча, задумавшись. Потом вскочил.

- Поэт! Поэт! "Родное поле". Очень хорошо! Просто замечательно. Гениальный поэт! Шекспир!

- Придумал? - спросил Мотиков.

- В этом-то все и дело, Мотя. Сегодня ночью придется поработать, ребята. Ну уж если и после этого он нас не выгонит, не буду я тогда Скифом! Ага... Наш подопечный едет.

К ферме подъехала грузовая машина. Из кабинки вылез шофер Сенькин и направился к скифам отмечаться у старшины, что он, шофер Сенькин, трезв, никуда не сбежал и вверенная ему машина цела. Шофер Сенькин вообще находился в глупом положении, в которое люди попадают разве что в музыкальных комедиях. С одной стороны, шофер являлся дружинником (это он так грубо выставил Скифа и Мотикова из клуба), а с другой - пятнадцатисуточником и должен три раза в день - утром, в обед и вечером - являться к Петру Музею для освидетельствования. И шофер Сенькин не знал, как себя вести в присутствии скифов: как ровня им или как гроза хулиганов (утром, во время знакомства, Скиф прочитал ему нотацию о том, что пятнадцатисуточное начало должно в нем перебороть начало дружинников).

- Так вот я и говорю, - повернулся Скиф к Мотикову. - Как врежу я ему между глаз.

- Кому? - удивился чемпион.

- Кому, кому. Следи за ходом мыслей. Ему, тому самому. Вообще-то он хороший парень был, но уж больно лез нахрапом. Мы с ним один магазинчик обчистили. Полсотни банок трески взяли, пять охапок мороженою палтуса, ящик масла. Целый месяц в столовую не ходили.

Чемпион слушал, вытаращив глаза.

- Потом его по пьянке пришили. Двое наших за это дело под вышку пошли. Красиво шли, черти. Один маленький был, белобрысенький, а второй громила. Мотя, ты их помнили?

- Нет, - выдавил чемпион.

- Ну как же! Белобрысенького ты еще ножичком щекотал в переулке за Динку-ящерицу.

- Какую... ящерицу... Скиф подмигнул шоферу.

- Видал? Даже не помнит. Для него это эпизод. Сколько драк было. В основном из-за баб. Бабник страшный. Но мне больше всех Динка-ящерица нравилась.

- Кхрр, - сказал чемпион. Глаза его все больше вылезали из орбит. По лбу от усиленной работы мысли тяжело ходили глубокие морщины.

- Или еще случай был, - продолжал Сашка. - Есть у меня дядюшка профессиональный гипнотизер. Между прочим, ответственный секретарь Душанбинского отделения Союза гипнотизеров. Он меня с детства разным фокусам обучал, в гипнотизеры тянул. Ну вот. Научил он со временем меня кое-чему. Например, головы людям скрючивать. Хочешь покажу!

- Гы-ы-ы-ы, - засмеялся Сенькин.

Шофер слушал ахинею, которую нес племянник гипнотизера, раскрыв рот. Глаза его блестели. Очевидно, пятнадцатисуточное начало перебарывало дружинское.

- Ух ты, - сказал он, когда Скиф закончил рассказ о том, как он при помощи гипноза свернул одному голову. - Ну и житуха у вас там. Хвост не распускай - враз оттопчут. Не то что здесь. По мелочам больше. Морду когда кой-кому набьешь, погреб обчистишь. В райцентре еще ничего, там ребята стоящие есть. Недавно улица на улицу ходили. Раненых ужас сколько.

- Ты приезжай к нам в гости. Я тебя с Ящерицей познакомлю и вообще... соорудим что-нибудь. Может, банк почистим. Его давно не чистили.

- Ну я поехал, ребята, а то комбайн стоит.

- Дуй.

- Я приду вечером с бутылкой. Как у вас насчет этого дела, строго?

- Не прокиснет.

- Хороший парень, - Скиф посмотрел вслед шоферу, - хотя глуповат. Но это даже хорошо. Нам он сегодня ночью пригодится.

Первым ее обнаружил скотник дед Пантелей, который возвращался с фермы домой. Дед был крепко навеселе и поэтому не очень удивился, когда на месте, где еще с вечера ничего не было, увидел каменную пирамиду. Но все же дед обошел пирамиду кругом и даже пощупал кладку рукой. Сооружение имело в высоту метра четыре и занимало значительную площадь. "Опять комсомол агитацию сделал", - решил дед Пантелей и пошел домой отсыпаться.

Вторым странное сооружение увидел сторож магазина. К утру сторож покинул правление, где спал, и вышел на улицу. На востоке светлело, но луна, еще по-ночному яркая, летела через облака, то освещая, то погружая во мрак окрестности. Сторож потянулся, привычно окинул взглядом местность в поисках подозрительного, что он делал лет десять, и уже хотел закрыть рот после сладкого зевка, как вдруг недалеко от себя увидел что-то большое и белое. В неверном свете луны даже казалось, что "что-то" надвигалось на сторожа. Пока сторож соображал, руки его автоматически нащупали курок, и тьму прорезало красное пламя сразу из двух стволов. По спящему селу прокатился грохот. Залаяли собаки.

Через полчаса уже десяток жителей деревни вместе со сторожем рассматривали странное сооружение. Среди них оказался учитель истории, который был поражен больше всех. Сооружение походило на копию пирамиды Хеопса. Но кто ее возвел за ночь и, самое главное, - зачем? Учитель то надевал, то снимал очки, ковырял ногтем раствор между кирпичами и качал головой.

- Странно, очень странно...

Когда совсем рассвело, возле пирамиды стояла целая толпа. За многовековую историю села случалось всякое, но чтобы за ночь на ровном месте выросла копия пирамиды Хеопса - такого не было.

- Это знамение. Истинно знамение, - старушка в длинной черной юбке крестилась на пирамиду и низко кланялась. - За грехи наши тяжкие послано.

- Возможно, это из района учебное пособие, - рассуждал сам с собой учитель истории. - Приехали ночью - никого нет, сложили и уехали. Подождите...тут что-то написано

Только сейчас все обратили внимание на надпись в верхней части пирамиды, сделанную мелом. Учитель отошел в сторону и почему-то по слогам вслух прочел: "В че-сть пер-во-го по-э-та-пред-се-да-те-ля".

.... Пирамиду разрушил бульдозер. За нее скифы получили восемнадцать суток. В том числе и безвинно пострадавший Сенькин, который лишь привез со стройки МТФ кирпич. В тот же день совершил побег Алик Циавили. Его поймали на полпути между деревней и станцией. Донжуан отчаянно сопротивлялся, так что пришлось навалить на него силоса, усесться сверху и таким образом доставить Алика в кузове машины Сенькина назад.

Скиф произнес страстную речь. По ней выходило, что дело надо довести до конца, хотя бы даже из принципа. Надо придумать такую штуку, которая бы окончательно вывела председателя из себя.

- Рожи вы! Чаша полная, - убеждал племянник гипнотизера. - Осталась одна капля. Неужели из-за одной капли мы бросим такое прекрасное дело? Я предлагаю пересадить его сад. Яблони отнести в лес, а вместо яблонь посадить дуб. Ха-ха-ха! Представляете, просыпается он утром, а вместо сада дубовый лес!

Алик слушал Скифа мрачно. Когда приехали на ферму, он молча взял вилы и принялся чистить стойла.

- Ты что? - схватил его Сашка за руку. - Ты зачем штрейкбрехерничаешь?

- Отстань, - грубо ответил донжуан, выдернул локоть и опять стал зло чистить навоз.

Алик работал, как знатный свинарь Чиж. Он очистил полкоровника, помыл из шланга полы и сделал еще много других полезных дел. За это ему дали горячий борщ. Донжуан со всхлипыванием набросился на дымящийся жирный борщ. Левой рукой он прикрывал огромную миску с кашей и мясом. Скифы сидели вокруг. Они старались не смотреть, как ест донжуан, но это было невозможно. Вот уже несколько дней они питались чем придется. Деньги кончились. Сначала их кормила бабка Василиса, но потом они сами отказались от ее услуг. Хозяйство у бабки не ахти какое, а аппетит у пятнадцатисуточников после ночных подвигов был волчий. Например, Мотиков мог съесть за один присест две взрослые курицы. Правда, на Петра Музея председатель продукты выделял, но и милицейский паек был давным-давно съеден.

Не глядя на скифов, Алик доел кашу с мясом и опять взялся за вилы. До вечера он очистил еще несколько стойл.

Вечером приехал председатель. Быстро прошел по коровнику, глянул наметанным глазом.

- Все работали?

- Я один, - ответил предатель донжуан.

- Молодец. Засчитываю тебе трое суток.

Подошел к столбу, вырвал листок бумаги, прислонил, что-то черканул карандашом.

- Иди на склад. Получишь продукты.

И уехал, так и не взглянув на остальных. Скиф не на шутку обеспокоился.

- Рожа ты! Ты что делаешь? - приступился он к донжуану. - Ты понимаешь, что делаешь? Он нас сломит по одному!

- Я жалею, что связался с тобой, - сказал донжуан. - Давно бы отработали эти пятнадцать суток. Видишь, за одни сутки он засчитывает трое, а это я еще работал не в полную силу. Можно приходить к семи и уходить в девять.

Скиф покачал головой.

- Боже мой, и ради него я старался! Серый, обыкновенный человек.

- Зато ты строитель пирамид, - парировал донжуан. - Ладно, мне некогда. Еще часика два можно поработать. - Алик вскинул вилы на плечо и зашагал в дальний конец коровника. Бородка его воинственно топорщилась.

Свой срок Циавили отработал за четыре дня. Он один вычистил и вымыл до блеска всю молочнотоварную ферму. За это время Петр и Мотиков под руководством Скифа заменили в саду Петра Николаевича часть яблонь на дубы, покрасили трубы домов председателя и членов правления в синий цвет и сделали еще несколько дел помельче. Их срок увеличился до семидесяти двух суток. С каждым разом председатель становился все щедрее.

Перед отъездом Алик Циавили дал прощальный ужин. На заработанные деньги он купил бутылку водки, селедки и ведро картошки. Донжуан быстро окосел и стал хвастаться:

- Стратеги! Умора! Как идиоты, пирамиды строили, трубу затыкали. А тут, оказывается, все просто. Не послушайся я вас, давно бы уехал вот с этой штукой. - Циавили потряс бумажкой со словами: "Колхоз "Первая пятилетка" в услугах тов. А. Циавили не нуждается". Внизу красовалась самая настоящая круглая печать.

Скифы слушали разглагольствования донжуана молча. Мотиков с ожесточением рвал зубами селедку. Уши у чемпиона шевелились от зависти. Петр Музей уныло крутил пуговицу на милицейском кителе.

- Во! Видали? А вы тут, мальчики, продолжайте строить пирамиды. Можете прорыть осушительный канал. Нет, правда, почему бы вам не прорыть осушительный канал?

Репетируйте пьесы. Пейте чай с председателем. Выходите за него замуж. Па-жа-лста! Рожайте детей!

Рита слушала своего жениха с презрительным видом.

- А я устроюсь на заводик, через пять лет получу квартирку, милости прошу тогда в гости.

- Ладно, - прервал Скиф расхваставшегося донжуана. - Ты мне тут коллектив не разлагай. Получил - и уматывай. А нам такие справки, которые добыты путем унижения, не нужны. Мы их заработаем честным путем. Правда, ребята?

Ребята мрачно промолчали. Циавили стал укладывать свой рюкзак.

- О люб-ви не го-во-ри... О ней все ска-за-но... - пел донжуан ужасным голосом. В бороде его застряли хлебные крошки и мелкая солома. - Последний раз спрашиваю, поедешь или нет?

Рита поднялась.

- Саша, можно тебя на минутку? Скиф посмотрел на часы.

- Могу уделить восемь с половиной минут. У меня деловая встреча.

Они вышли на крыльцо. Был такой же вечер, как в день их приезда. Только теперь больше чувствовалось холодного, терпкого, словно вечер настояли на опавших желтых листьях, побитых с утра росой, прилипших к земле и начинавших только-только отдавать ей свой горький сок. Из камышей вставал туман. Небрежно брошенный шарф его, почти прозрачный, обозначал русло реки. Старые вишни в саду стояли, опустив плечи, думая свою грустную думу.

Рита поежилась.

- Осень уже чувствуется. Холодно.

- Возьми, - Скиф галантно предложил со своего плеча порванный пиджак.

- Спасибо, - молодая женщина набросила пиджак на плечи, села на крыльцо. - Мне надо, Саша, с тобой посоветоваться. Изо всех нас ты, мне кажется, несмотря на всю свою экстравагантность, наиболее... как бы это точнее сказать... рассудителен, что ли... В общем, мне очень хотелось услышать совет именно от тебя.

- Польщен, но никогда не был рассудителен. Я очень вспыльчив. Однажды мой дядюшка...

- Саша, мне сделали предложение.

- Он?

- Да.

- Ты же самогонщица. Неравный брак.

- Я серьезно. В последнее время мы много говорили о жизни... вообще... Это удивительный человек... Он какой-то дельный... знает, чего хочет. Умница... Пишет стихи... У него книжка скоро выйдет... Правда, это необычно: председатель колхоза и пишет стихи? Как Кольцов.

- Кольцов не был председателем колхоза.

- Вообще... Я уверена, со временем он станет большим поэтом. Ему не надо выдумывать, о чем он пишет, он знает лучше всех.

- Короче, тебе захотелось стать женой поэта.

- Не иронизируй. Петр Николаевич действительно необычный человек.

- В этом-то все и дело.

- Он говорит... построим новый дом, на бугре за рекой, насажаем цветов. Представляешь, как здорово? Каждое утро купаться в реке, встречать восход солнца в саду... А с другой стороны, город есть город... И вот я не знаю... Посоветуй, как мне быть...

- Уезжай с Циавили.

- Ты считаешь, что я недостаточно умна, чтобы быть женой поэта?

- Боже меня сохрани. Просто с Циавили интересней. Его можно и за бороду дернуть. А с этим... Даст тебе пятнадцать суток.

- Я серьезно...

Из-за плетня раздался легкий свист. Племянник гипнотизера свистнул в ответ. Показался человек. Рита узнала шофера Сенькина.

- Подожди минуту, - Скиф торопливо спустился с крыльца.

Они встали под вишню. До Риты донеслись слова племянника гипнотизера: "Постарайся убедить... младенец и тот... да, да... все... в полное распоряжение... хоть в Одессу . дело его... Послезавтра вечером..."

Шофер ушел. Скиф взбежал на крыльцо, довольно хмыкнул.

- Договорился. Отвезет вас на станцию. И кстати, пивка привезет. Соскучился по пивку.

Рита поднялась со ступеньки, отдала Скифу пиджак.

- Спасибо за совет. Я остаюсь.

- Ну? - удивился Сашка. - Ты, оказывается, решительный человек... Только вот что. Подожди с объяснением в любви два дня. Мне нужно лишь два дня. Мы уедем, и тогда объясняйтесь сколько влезет. А то я знаю эти объяснения: "Ох, ах, я тебя люблю". - "Я тоже, но ты самогонщица". - "Милый, я не самогонщица, а принцесса из сельскохозяйственного института". - "Ах, а кто же эти твои друзья хулиганы?". - "Они тоже не хулиганы, а принцы чистой крови из сельскохозяйственного института". И завалишь все дело. Серьезно, мне нужны лишь два дня. На третий можешь выдавать нас с потрохами.

Скрипнула дверь. На крыльцо вышел Петр Музей.

- Саш, мне надо с тобой поговорить.

- Племянник гипнотизера сегодня пользуется большим успехом. - Рита ушла, хлопнув дверью.

- Что с ней?

- Дал не тот совет. Оказывается, надо еще знать, кому какой совет хочется получить. Тебе тоже нужен совет?

- Нет. Я просто хотел сказать...

- Что уезжаешь.

- Мне очень неловко... Собственно говоря... все ты затеял из-за меня... Но я уже больше не могу... Поедем, а Саш... К нам домой. Может быть, мать что сделает. Она у меня знаешь какая...

- Послезавтра будут справки.

- Поехали, Саш...

- Я даю тебе слово. Послезавтра у нас будут справки.

- Тогда я поеду один.

- Поезжай.

- Саш, ты только не обижайся... Председателю можешь сказать, что меня срочно вызвали на совещание.

- Найдем, что сказать.

- Не обижаешься?

Подъехала машина. Из дома вышел Циавили с вещмешком, за ним, облизывая губы, - Мотиков. Хмель у донжуана уже прошел, и вид у него был недовольный и злой.

- Подожди, я еду с тобой, - Петр Музей сбегал за вещами и быстро вернулся.

Чемпион забеспокоился.

- А как же мы? - спросил он Скифа.

- Я никого не держу, - рявкнул племянник гипнотизера. - Сам все сделаю!

- Да я чего... - забормотал чемпион. - Я ничего... Как ты, так и я...

Циавили и Петр попрощались со всеми за руку.

- Ни пуха ни пера.

- К черту! - Племянник гипнотизера, ссутулясь, пошел к дому. Машина уехала. Минут пять еще был слышен шум мотора, потом он растворился в тишине.

Скиф вошел в комнату. Бабка Василиса убирала со стола грязную посуду. Капала из рукомойника вода. Жужжали сонные мухи. Из горницы доносились всхлипывания - плакала Рита.

- Молочка не хочешь, внучек? - спросила бабка. Племянник гипнотизера постоял посреди комнаты, провел рукой по лбу.

- Ладно... - пробормотал он. - Есть у тебя, бабка, коса и лопата?

- Есть... А зачем тебе, внучек?

- Мы сейчас, бабка, наведем у тебя порядок в саду. Развела сорняков, удавы какие-то ползают.

- О, господи! - засуетилась старушка. - Лопата в сенях... вот она. А коса на потолке... Да только ржавая она вся. Еще внучек косил... С тех пор... Внучек, я все хотела тебя спросить, да боялась... Ай есть у тебя кто?

- На кого ты, бабка, намекаешь?

- Из сродственников.

- Дядюшка, бабка, один-разъединственный сродственник. Профессиональный гипнотизер. Ответственный секретарь Душанбинского отделения Союза гипнотизеров.

- А мамка с папкой?

- Какое это имеет значение в связи с происходящими событиями?

- Ты прости уж меня, старую, внучек, да чует мое сердце, что один ты горемыка на свете.

- Но, но, бабка. Говори, но не заговаривайся. Это какой же я горемыка?

- Неухоженный ты, сынок. Бездомный. Вот вас пятеро приехало, все одинаковые, все ободранные, а они опять же не такие. Видно пп ним: мать есть и отец и угол свой.

- Тебе бы, бабка, сыщиком работать. В Скотланд-Ярде.

- Ты уж прости, внучек, я тебя еще спрошу о чем-то.

- Валяй.

- Брешут у нас в селе, что фулюганы вы.

- Так оно и есть. Василиса покачала головой.

- Не верю я. Зачем уж вы приехали нашего Петра Николава дразнить - не мого ума дело. Одно знаю - не фулюганы вы. Скажу так. Уехали те, значь, не по нраву им здесь показалось, не наши они, не деревенские. А тебе, внучек, уезжать не с руки. Так мне чуется. Я тебе так, Внучек, скажу, ежели и взаправду у тебе никого нет, поселяйся у меня. Хоть глаза закроешь, когда умру. Свадьбу сыграем. Я уж невестку себе присмотрела. Аптекарша. До чего умница-разумница, хозяйка да ласковая какая.

- Ладно, ладно, пошла чесать. Внучек, наверно, весь в тебя был, - Скиф, ворча, полез на чердак.

Из комнаты вдруг выбежала Рита:

- Я тоже уеду! Я не могу... Ах, какая я дура... Скифин, проводите меня на станцию... Сегодня ночью была бы уже дома... Ах, дура, дура!

- Успокойся, - подал голос Скиф с чердака. - Они заправляться отправились. Я же знал, что этим дело кончится, попросил заехать.

Через полчаса действительно приехала машина. Риту посадили в кабину. Она ежилась от холода и выглядела очень грустной.

- Ну что ж, прощай, Скиф, - сказала она, пожимая Сашке руку. - Спасибо за совет. Ты был прав. Хлебнул бы он со мной горя. Когда все кончишь, передай ему... что я не по вашему заданию... Он действительно мне нравился. Впрочем, теперь это неважно...

- Поехали! - закричал из кузова Циавили. - Хватит выяснять отношения! Всю неделю выясняем отношения!

*

* *

Встреча с Патлатым состоялась на "пятачке", где обычно купались ребятишки и стирали белье женщины. "Пятачок" был окружен с трех сторон камышом. Наблюдать за встречей можно было лишь с противоположного берега, но там расстилались на многие километры непроходимые топи.

Патлатый не зря носил свою кличку. Волосы у него на голове росли сразу во все стороны, как трава на лесной па-лине, когда в нее ударит смерчь. И вообще он был каким-то расхлябанным, дергающимся, словно тряпичная кукла.

- Привет, старик, - сказал Патлатый писклявым голосом, протягивая Скифу негнущуюся ладонь. - Из области, говоришь? Женьку Шурупа знаешь?

- Длинный такой?

- Маленький.

- Что за драку сел?

- Не, он на свободе.

- Не знаю.

- А Генку Ворона?

- Ворона знаю. Пьет все.

- Да? Он вроде бы не пил.

- Сейчас запил.

- А как там Никитинский сквер? По-прежнему на дрова пилят?

- Проверяешь?

- Вроде того. Может, ты лягавый.

- У нас Никитинского Сквера нет. Есть Кольцовский.

- Да ты не сомневайся, - вмешался шофер Сенькин, который привез Патлатого. - Они ребята свои, проверенные. В клубе такой шабаш устроили! Я как дружинник еле их выставил.

- Ближе к делу, - сказал Скиф. - Не хочешь браться - не надо. Найдем других.

Патлатый довольно кивнул головой.

- Это по-нашему. Давай потолкуем об условиях. У меня такое правило. Все поровну. Нас трое. Значит, сейф - на троих. Сколько там, по-твоему?

- Содержимое сейфа меня не интересует. Нужна печать. Патлатый свистнул.

- Вон оно что. Печать... Это дело серьезное. Не, на это я не пойду. Может, ты агент.

Племянник гипнотизера полез в карман и вытащил открепления.

- Я думал, имею дело с настоящим Джеком-потрошителем сейфов, а ты, оказывается, любитель. На, читай. Похоже это на шифрованные донесения за океан? Обыкновенная справка. Не хватает только печати. Шлепнул, и все. Печать положим опять в сейф. Дело плевое. Сам бы сделал, да не умею открывать сейфов. Это, конечно, мой страшный недостаток. Ну так как?

Патлатый подумал.

- Ладно, - пропищал он и дернулся, как паяц. - Сделаем. Только ваша шайка будет вкалывать на меня не неделю, а две. Понял? Я думал, мы денег огребем.

- А какая будет работа? На мокрую я не согласен.

- Работа непыльная. Обчистим пару магазинов и спустим барахлишко в Ростове.

- Это мне по душе. Держи!

Они ударили по рукам. Сенькин разбил.

- На людях мне показываться не стоит, - сказал Патлатый. - Я здесь отсижусь. А вы идите. Встретимся управления в двенадцать.

Племянник гипнотизера и Сенькин зашагали по тропинке в гору. Шофер, видно, трусил. Он забегал вперед и заглядывал Скифу в лицо.

- Патлатый дело знает, ты не сомневайся, - успокаивал он сам себя. Сколько он этих сейфов обчистил - ужас. Сейф ему открыть - раз плюнуть. У него пять судимостей.

- Да, он производит неплохое впечатление, - согласился Скиф. Несмотря, разумеется, на свою отвратительную внешность.

- Ты ему тоже понравился. Я сразу заметил. Тебе правда только печать нужна? Ты, наверно, чек подделать хочешь?

- Да, - оказал Скиф. - Областное отделение государственного банка задолжало мне триста тысяч. И никак, черти, не хотят платить. То неурожай, то гололед, то ящур, а я отдувайся.

*

* *

План был прост. До двенадцати ночи сторож обычно для вида околачивался возле охраняемых объектов, а потом шел в правление и заваливался спать. Из правления его должен выманить Мотиков, завести в сады и там привязав к яблоне. После этого путь к сейфу был практически открыт, так как кабинет председателя запирался на примитивный замок, вскрыть который не составляло особого труда.

Ровно в полпервого чемпион принялся за дело. Он набрал в горсть небольших камней, стал кидать ими в окно. Взломщики из-за угла следили за его действиями. Но сторож не появлялся. Тогда чемпион стал кидать кирпичи на железную крышу. Никакой реакции.

- Во дает! - сказал Патлатый. - Пушкой не разбудишь. Придется взять сонного.

Скиф сделал предостерегающий жест.

- В этом-то все и дело. Никто не должен знать, что мы вскрывали сейф. Иначе печать будет недействительной. Сторожа надо обязательно заманить в сады и там привязать. Пока найдут, мы будем уже далеко, а о сейфе никто даже не подумает. Я надеюсь, ты его не поцарапаешь?

- Буду нежен с ним, как с девушкой, - пообещал профессиональный взломщик.

- А может быть, сторожа там нет? - усомнился Сенькин. Эта мысль никому не приходила в голову.

- Заглянем.

Они осторожно обогнули угол. Дверь правления была приоткрыта, но это еще ничего не значило: она не закрывалась никогда, даже на ночь. Дверь в общую комнату тоже Пыла открыта. Они прошли туда на цыпочках и замерли. Из председательского кабинета доносился громкий возмущенный голос сторожа.

- Ты как стоишь? Ты знаешь, перед кем стоишь? Отвечай, почему у тебя скотина кажный вечер не поена? Ты почему Афоньку Кривого заведующим поставил? Лодырь и пьянчужка твой Афонька. Не то в колхозе перевелись хорошие люди? У тебя одни всю дорогу в сторожах ходят, а другие из пеленок в заведующие. Молоко только красть и умеет. Отвечай, Петька. Я тебя Петькой буду звать, хоть ты и председатель. Председатель супротив министра что цыплок перед коршуном.

Всем очень захотелось знать, с кем же это разговаривает сторож. Любопытство пересилило осторожность. Скиф первым пересек комнату и заглянул в приоткрытую дверь.

Сторож был в кабинете один. Он сидел за председательским столом и что-то ел, судя по движениям на фоне окна, - селедку. Лунный свет, падающий на стол, освещал бутылку водки и стакан.

- Все ясно, - прошептал Сенькин. - У него очередной приступ мании величия. Как выпьет, так то министра, то ревизора из себя представляет. Один раз выпивши в клуб пришел и Петра Первого изображал. Очень похоже.

- Почему ты до сих пор неженатый? - между тем продолжал сторож, все больше и больше вдохновляясь. - Что это за председатель, который, как кобель, холостой? Какой ты пример подаешь молодежи? Хулиганов привезли, так он за хулиганкой хвостам стал таскаться. Домой ее к себе водит, на машине катает.

- Между прочим, критика совершенно справедливая, - сказал Скиф на ухо Патлатому. - Председатель у них страшно неприятный тип.

- Да? А говорят - свое дело знает.

- Что ты! С людьми обращаться абсолютно не умеет. Груб, нахален, абсолютно лишен чувства юмора, а главное, пишет стихи. Председатель пишет стихи! - Скиф шепотом, рассмеялся. - Мы ему пирамиду Хеопса поставили. Ты бы видел, как он утром рвал и метал. Бульдозером пирамиду расшиб. Ей-богу, не вру!

Сторож отпил из стакана, пососал селедку, вытер губы рукавом и продолжал:

- Самодеятельность... Стой прямо, когда я с тобой говорю. Руки по швам! Самодеятельность везде развел. Как вечер, так самодеятельность. Прежний председатель собрания устраивал. Как вечер, так собрание. Любо-дорого, а этот как вечер - так самодеятельность... Стой, Петька, не шевелись, когда с тобой министр разговаривает! Маскарады делает какие-то. В прошлую зиму хари на рожи надели и давай по улице скакать...

- До утра будет трепаться, - буркнул Патлатый. Вдруг по крыше кто-то пробежал, со страшной силой топоча и сотрясая стены. С минуту сторож темнел на фоне окна неподвижно, потом схватил ружье.

- Ах ты, пьяная морда, - забормотал он. - Напился, так надо на правление лезть? Я тебе сейчас...

"Министр" схватил ружье и выбежал наружу. Взломщики едва успели спрятаться за большую печь.

- Стой! - донеслось снаружи. - Стой! Стрелять буду! буду!

Топот удалился в сторону огородов.

- Клюнул, - сказал племянник гипнотизера, довольно посмеиваясь. Быстрей, ребята, не будем терять времени.

Все трое торопливо вошли в кабинет председателя и окружили сейф. Патлатый тщательно осмотрел замок.

- Мура, - коротко подытожил он свои наблюдения. Взломщик вытащил из кармана связку отмычек и стал

колдовать, приплясывая и дергаясь.

Скиф разложил на столе открепления. Руки его немного дрожали. Цель, ради которой он затратил столько усилий, была близка. Рядом тяжело, сквозь стиснутые зубы, дышал Сенькин. Его, видно, волновала вся эта обстановка: ночь, таинственный полумрак, скрежетание отмычки в замке сейфа. Все как в кино про грабителей.

- Скоро? - прошептал Скиф.

- Заклинило что-то...

Патлатый плясал у сейфа, как дергунчик на ниточке.

- Дай я! - не выдержал племянник гипнотизера. - Тоже мне профессионал.

Сашку все больше и больше раздражал этот писклявый дергающийся субъект. Создаст же бог такую каракатицу.

- Дай, говорю. Где ты только учился!

- С простыми сейфами всегда возня, - Патлатый кинулся в сторону, сделал круг по комнате. - Это я нервничаю, - пояснил он. - Чем сложнее сейф, тем легче его открыть. А эти, дубины... Помню, в Одессе хотел я выпотрошить сберкассу... Подожди, у меня есть несколько ключей.

Профессиональный взломщик запустил руку в карман и вынул горсть ключей.

- Врешь... все равно не уйдешь...

Щелкнул замок. Патлатый надавил на ручку, и дверца сейфа открылась.

Скиф нетерпеливо оттолкнул взломщика.

- Она где-то здесь... - Племянник гипнотизера стал торопливо шарить среди бумаг. - Ага! Вот она, голубушка!

Племянник гипнотизера выпрямился. В лунном свете тускло поблескивала белая ручка печати.

- Внимание... на старт! - пропел под нос Сашка Скиф и склонился над откреплениями.

- Руки вверх!

В дверях с ружьем наизготовку стоял сторож.

- Ежели кто пошевелится, пальну, - пообещал сторож дрожащим голосом. Подымай руки!

Взломщики медленно подняли руки. Сторож, продвигаясь боком и не сводя с них ружья, дошел до подоконника, где стояла керосиновая лампа, и, неловко действуя одной рукой, зажег фитиль. Красноватый свет сделал все происходящее еще более похожим на кадр из приключенческого кинофильма. Человек с ружьем, раскрытый сейф, вывалившиеся бумаги, трое с поднятыми руками, один из которых держит в кулаке печать.

Сторож опустился на лавку.

- Будем так сидеть до утра, - сообщил он. - Пока люди не придут. Ружье волчиной дробью заряжено. Можете садиться на пол. Кто такие будете? Двоих я вроде признаю. Хулиганы из городу. А ты, кудрявый, кто?

- Тоже знакомый, - пропищал взломщик и дернул себя за нос. Потом, когда Сашка Скиф вспоминал ночные приключения, это было самое страшное. Нос растянулся, как резиновая соска, и шлепнул. Патлатый дернул сильнее. С клецкающим звуком нос отделился. Взломщик бросил его на пол. Потом он схватил себя обеими руками за волосы и заплясал на месте, дергая головой и руками. Волосы вместе с кожей отстали от черепа и тоже упали на пол.

На месте Патлатого стоял председатель.

- Отклоняешься от текста, - сказал председатель недовольно сторожу. Отсебятину прешь.

Сторож виновато затоптался на месте.

- Виноват, Петр Николае... Увлекся... Председатель взял со стола бутылку и понюхал.

- Вон оно что. Я же тебе сказал, чтобы воды налил.

- Я хотел, чтобы жизненнее было... Так сказать, ближе к правде... Вы уж извините, Петр Николае, что вас Петькой называл... и насчет кобеля тоже... Увлекся... вошел в роль.

- Конечно, полбутылки выхлестал. И дурак в роль войдет, - засмеялся Сенькин. - Будем народ звать, Петр Николаевич, или сразу в район повезем?

Председатель не ответил. Он встал на колени и принялся запихивать в сейф выпавшие бумаги.

То, что произошло, настолько ошеломило Скифа, что племянник гипнотизера все это время простоял, не шевелясь, с зажатой в кулаке печатью. Потом глаза его сверкнули, оценивая обстановку. Председатель стоял спиной к нему на коленях, Сенькин, растянув рот до ушей, смотрел на сторожа, который, не теряя времени даром, допивал из стакана. В следующее мгновение Сашка Скиф кошкой бросился на Сенькина, сбил его с ног. Возможно, племяннику гипнотизера удалось бы уйти, но он зацепился ногой за ремень от ружья и растянулся на полу. Сенькин и сторож набросились на него, подмяли под себя.

- Ай-ай-ай, - сказал председатель, закрывая сейф. - Грубо. Не похоже на Александра Скифина.

- Что вам от меня надо? - закричал Сашка, тяжело дыша. - Что это за спектакль?

- Десять лет принудительных работ, - заржал Сенькин. - Это только за один сейф. А там, наверно, у тебя еще кое-что найдется.

- Я никакой не грабитель... Я даже не пятнадцатисуточник... Я сейчас все расскажу... пустите меня!

- Отпустите, - приказал председатель. Сашка поднялся с пола.

Председатель сел за стол, посмотрел на свет бутылку.

- По сто грамм наберется. Садись поближе, Александр Скифин. У меня есть к тебе деловой разговор. А вы идите отдыхать. Благодарю за участие.

Сашка присел к столу.

- Вообще-то мне ваш нос сразу подозрительным показался. Дрыгался на ходу. И голос похож.

- Мало было времени для репетиции. Уборка.

- Я уже хотел удрать, да сторож убедил. Уж очень здорово вас критиковал.

- Талантливый, черт, - согласился председатель. - Это он сам придумал... меня разделывать. Он деда Щукаря так сыграл, что все три дня с больными животами ходили. Ну, ладно, рассказывай свою биографию.

*

* *

Отвязать яблоню от Мотикова не было никакой возможности, ножа не оказалось, и они пошли к бабке Василисе так. Хорошо, что была глубокая ночь и никто не мог видеть этого странного, почти фантастического зрелища. К человеку привязана яблоня, он шагает со связанными толстой веревкой руками, над его головой шелестят листья, корни волокутся по земле. Время от времени с ветвей срываются яблоки и со стуком падают на землю и на голову человеку.

- Штук десять их на меня кинулось, - рассказывал Мотиков. - Двоих я через себя бросил, одного зажал под мышку, другого ногами... Темно слишком было и ямы какие-то... Я бы все равно их раскидал, - споткнулся. Привязали они меня к яблоне и ушли. Да разве это яблоня? Три раза дернул. Пошел искать тебя. Откуда они взялись, а, Саш? Десять таких лбов. Как будто ждали.

Племянник гипнотизера сорвал висевшее над головой чемпиона яблоко и надкусил его.

- В этом-то все и дело, Мотя... Они разыграли пьесу-с нашим участием. Знаешь, как называется? "Скифин и другие, не считая милиционера..." А вкусную ты яблоню выдрал, Мотя, завтра надо вернуть хозяину... Пока, Мотя, мы валяли дурака, пирамиду строили да движок утопляли, они черти, эту пьесу репетировали... Сенькин, гад, придумал, что у него в райцентре знакомые рецидивисты... ну и все такое.

- А зачем они это сделали, Саша?

- Чтобы поймать меня в момент вскрытия сейфа. Теперь, Мотя, я связан по рукам и ногам...

- Дай яблочко, - попросил чемпион. - Во рту пересохло.

Скиф сорвал яблоко и скормил его Мотикову. Они пошли дальше.

- Что ж нам теперь будет? - спросил чемпион.

- Он предложил на выбор: или сдаст нас в милицию, или мне отработать у него главным инженером три года.

Мотиков остановился.

- Да кто он такой? - зарычал чемпион так, что сорвалось два яблока. Пьесу какую-то... Его дело хлеб растить! Коров доить! А он пьесы дурацкие играет!

- В этом-то, Мотя, все и дело. Это знаешь кто? Это мим, что в нашем институте учился. Ты помнишь, что о нем рассказывали? Мы тогда только на первый курс поступили. Он кого хочешь изобразить мог. Он один раз так ректора изобразил, что родная дочка не узнала и поцеловала его в щечку. Знаешь, на чем мы сгорели, Мотя? На этих самых откреплениях. Там было написано: "Колхоз такой-то в услугах тов. не нуждается". А пятнадцатисуточник разве тов.? В этом-то и все дело, Мотя. Тут он и подключил к нам свою самодеятельность. А она у него первая в области. А мы с тобой, Мотя, уши развесили. Подожди, я схожу за ножом.

Они уже стояли перед бабкиным домом. Скиф сбегал за ножом и освободил чемпиона. Богатырь расправил отекшие руки.

- Я тоже с тобой останусь, - сказал он. - Куда ты, туда и я.

Друзья сели на скамейку. По вершинам сада прошелестел предутренний ветер. Не то упала роса, не го начинался дождь. Звезд не было. Только на краю неба, у самого горизонта, в мутном пятне угадывалась луна.

- Нет, Мотя, - Скиф покачал головой. - Тебе тут нечего делать. У тебя душа к другому лежит.

- А у тебя лежит?

- С мимом интересно поработать. Да и у меня нет выбора. Вот тебе справка. И всем развезешь. И скажи им, что Скиф всегда держит свое слово.

- Подписал? - ахнул Мотиков.

- Да.

Чемпион задумался.

- Значит, он за одним тобой охотился? - догадался он наконец.

- В этом-то все и дело, Мотя. Ритка ему все растрепала. Ну он и захотел взять меня в свою самодеятельность. Знаешь, как некоторые директора за футболистами охотятся, так он вербует в свою самодеятельность. Ну пошли, собирайся, Мотя. Часов в пять за тобой Сенькин заедет. Наш старый друг. Теперь он, рожа, в моем подчинении будет. Я ему покажу, как на главного инженера верхом садиться. Десять раз заставлю мотор перебрать. Ты заметил, что он у него на трех цилиндрах работает?

- Нет, - сказал чемпион.

- Вот видишь, а еще хотел оставаться. Иди, Мотя, выжимай гири, удивляй публику. Ты напиши, Мотя, как устроишься. Я буду жить у бабки Василисы.

Чемпион вдруг замотал головой и схватил Скифа за плечо.

- Друг, - замычал он. - Ты настоящий друг... Пожертвовал собой...

- Ну, хватит, ну, Мотя...

- Когда буду в цирке работать... всегда в первом ряду посажу... когда ни приедешь... бесплатно. А хочешь, маленькую мартышку пришлю?

- Идем, холодно...

Луна зашла. От реки тянуло сыростью. По дорожке куда-то прыгала по своим делам лягушка. С вишен капало. Не то роса, не то начинался дождь.