"Грибы на асфальте" - читать интересную книгу автора (Дубровин Евгений)Девушка ошибается один раз– Ку-ка-ре-ку! Я вскочил с кровати и выглянул в окно. На крыше своей будки сидели «вооруженные силы» и горланили во всю глотку. – Что за черт? – подал голос с кровати Вацлав. – Егорыч купил другого петуха? – Да нет, вроде тот самый. Кобзиков высунулся в окно и стал торопливо одеваться. – Ну, уж нет, – сказал я. – Теперь ты его не тронешь! Понял? Это редкая птица. – И наверно, чертовски вкусная. Пусти! Но я скрутил локти куролова полотенцем. – Мы даруем ему жизнь! Понял? Поклянись, что ты не тронешь его пальцем! – Клянусь… – торопливо сказал планомерный донжуан, – не тронуть его пальцем, а тронуть топором. Весь день у меня было хорошее настроение: слова Кобзикова «Теперь ты старший инженер совнархоза» не приснились мне. На этот раз ветврачу здорово повезло. Адель оказалась дочкой начальника отдела кадров совнархоза. Вчера вечером Кобзиков сделал ей предложение и получил неопределенный ответ: «Не знаю… Как посмотрит на это папа…» По мнению поднаторевшего в таких делах ветврача, папа должен посмотреть одобрительно. Вацлав выклянчил у меня на представительство десятку и уехал продолжать натиск на сердце Адели. – Сроки жмут, – так объяснил мне Вацлав свою торопливость. После отъезда Кобзикова к нам явился Егор Егорыч с бутылкой «Рошу де десерт» и кругляком колбасы. – Поговорить с тобой надо, – сказал он. – Закрой дверь. Я набросил крючок. Егор Егорыч налил в стакан вина и пододвинул колбасу. – Получил назначение? – спросил он. – Ага. – Куда? – Далеко. – Слушай, посоветоваться с тобой хотел… Ты по сельскому хозяйству учился… Прочитал я в газете: взаправду овощи на воде разводить можно? – Чего ж, – ответил я, расправляясь с колбасой. – Есть такой способ. Гидропонным называется. Вода и железные ящики. И уплетай себе помидоры за обе щеки круглый год. А чего это ты вдруг сельским хозяйством заинтересовался? – Удумал я себе такую штуку сделать. Потолков в моем доме на сто двадцать метров квадратных. Накуплю цинковых корыт, воду подведу, свет дневной сделаю, отопление. Жильцов жалко, у некоторых малые ребятишки, овощ-то нынче пойди на базаре укупи. А тут цельный год будут помидорчики да огурчики. Похрустывай себе мальцы на здоровье. – Задумано, конечно, крепко, но без инженерных и агрономических знаний тебе, Егорыч, не потянуть. Гидропонный способ – дело тонкое. – Так вот и я насчет этого. Берись. – Ха-ха-ха! Инженер по механизации потолка? – А ты не смейся. Обижен не будешь. Оклад хороший положу, и живи бесплатно… Опять же овощи круглый год. Опять же городская прописка. – Нет уж, Егорыч, уволь. Благодарю за угощение, скорблю, что разорил тебя на бутылку, но уволь. Президент забрал недопитое вино и сказал от порога: – Жаль. Парень ты серьезный, положительный, не то что этот баламут Кобзиков. Мы бы с тобой сработались. – Кончай, Егорыч, закругляйся. Живот от смеха болит. – Президент неожиданно обиделся. – Думаешь, я для себя стараюсь? Да я за них и деньги брать не буду! – Не сомневаюсь, Егорыч, но перестань, пожалуйста. – Работаешь, работаешь для них, а все плох, – сплюнул Егор Егорыч и хлопнул дверью. Я еле дождался из института Кима, который улаживал перед отъездом последние дела, чтобы сообщить ему про овощи. Но капитан выслушал меня невнимательно. – Выживший из ума индюк ощипанный, – выругался он беззлобно. – Тунеядец! Времени нет, а то бы я занялся его выселением из города. Ты знаешь, какую я новость принес? – Какую? – Догадайся. – Нас допускают до защиты и оставляют э аспирантуре. Ким удивился: – Откуда ты узнал? Правда, в аспирантуре не оставляют, но дипломы защищать разрешили. – Что?! – теперь пришла моя очередь изумиться. – Да. Да. Все Кретов. Это он настоял. Звонили«сверху». Декан, скрежеща зубами, согласился, но, Кажется, решил нас с треском провалить. Кретов сказал – готовиться во все лопатки, чтобы в расчетах ни единой ошибочки не было. Езжай за Тиной, будем сидеть день и ночь. В этот день мы занимались до одурения. И только когда я, помножив два на два, получил шесть, Ким сказал: – Отбой. Завтра начнем пораньше. – Вы что, опять чокнулись? – спросил Кобзиков, входя в комнату. – Никак не можете расстаться со своей дурацкой сеялкой. – Не твое дело, – пробурчал Ким. – Неужели нельзя заниматься в читальном зале? Я теперь жених, и мне нужен полный покой и усиленное питание. Понятно? – Ты настоящий жених? – спросил я. Вацлав пожал плечами: – Какой может быть разговор? Ген, выйди на минутку. Мы вышли в сени. – Подали заявление сегодня, – прошептал ветврач – Ну? – удивился я. – Так быстро? – Да, был у тестя. Договорился насчет работы. Он говорит, их сильно ругают за сельскохозяйственное образование, но ради нас он сделает исключение. Меня берет каким-то консультантом по крупному рогатому скоту, а тебя инспектором. – Ты же говорил – старшим инженером! – Это пока. Понял? Мумия ты! Еще недоволен! Как же он тебя возьмет инженером, если ты без диплома? – Диплом должен быть. Нас допускают к защите. – Ну, а если будет, то и место будет. Понял? Вот так надо действовать. Ким куда едет? – Трактористом к Кретову. – Жаль. Тракторист с вышестоящими никакого дела не имеет. А вот если бы он поехал механиком, ты бы ему каждый месяц циркуляры присылал за своей подписью и раскрутку давал. Вот так, брат, оно в жизни бывает. Окончили вместе, один лямку тянет, а другой циркуляры ему строчит… Так что считай – Вацлав Кобзиков тебя в люди вывел, и помни… Мы защищались последними. В окна глядел фиолетовый вечер. Жасмин в стеклянной банке из-под консервов «Частик мелкий в томате» завял. Члены комиссии украдкой посматривали на часы. Только один Глыбка все никак не мог успокоиться. Он кружил возле нас, как жужжащий шмель, и все придирался, все придирался. У Кима по лицу катились крупные капли пота, глаза покраснели, как у алкоголика. Наконец, видимо, сам Глыбка устал. Он замолк на полуслове и плюхнулся в свое председательское кресло. По комнате прошуршал вздох облегчения. – Записывать их, Наум Захарович? – спросил Косаревский, он вел ведомость. «Записывать»! «Записывать»! А где же выводы изобретателей, с позволения сказать, «скоростной»сеялки? – Если бы вы дали нам трактор, они были бы, – дерзко ответил Ким. – Ах, трактор! – Декан задохнулся. – Вы мне угробили лучший трактор и еще смеете упрекать! Да вас надо было отдать под суд! – Разрешите мне? – поднялся с места Кретов. – Как-никак я был у этих ребят руководителем дипломного проектирования… Я скажу по-простому, безо всяких формул. Летающая борона работать не будет. Кричащие пугала нам тоже не нужны. И кроты селу без надобности. А скоростная сеялка нужна. Ох, как нужна! Вы были когда-нибудь на весеннем севе, Наум Захарович? – Попрошу вас говорить по существу вопроса! – Так вот, по существу… Не ученый вы, Наум Захарович! Кретов зачем-то боком поклонился и сел. В комнате стало очень тихо. Я затаил дыхание, ожидая, что будет. Из-за воротника рубашки декана стала выползать густая краснота, а щеки были белые-белые. – Прошу студенчество выйти! – прохрипел Глыбка. В коридоре было темно. Мы с Кимом уселись на подоконник. Тина повернулась лицом к окну и стала смотреть во двор. За полчаса мы не произнесли ни слова. Наконец дверь открылась, и мимо нас пробежал Глыбка, волоча пухлый портфель. Следом повалили члены комиссии. Подошел Кретов. – Поздравляю. Инженеры, – сказал он. И только тут я заметил, что дрожу противной мелкой дрожью, от которой чуть не щелкали зубы. – Ну, пойдемте, чего стоять, – сказал Кретов. Коридоры института были пусты и гулки. Впереди с горящими глазами промчался кот. У входа, склонив голову на стол, спала дежурная. У нее на плечах лежала шаль, сотканная из лунного света. Небо было рябым от звезд. – Какая чудная ночь, – сказал я, – а дежурная спит. – На перекрестке дорожек мы остановились, – Ты куда? – спросил я Кима. – Помогу Дмитрию Алексеевичу уложить вещи. Завтра мы уезжаем. Я заметил, что Ким не спускает глаз с Тины. – Ты проводишь меня? – спросил он ее. – Нет… у меня заболела тетка. – Тогда… всего хорошего. – До свидания! – Мы пожали друг другу руки. – Пишите, как у вас сложатся дела, – сказал Кретов. – Хорошо, Дмитрий Алексеевич…Они с Кимом ушли. Мы с Тиной спустились к реке. Теплый ветер забирался под пиджак, трепал волосы. Опять ветреная ночь… В Сосновке шумят сады и порывами, как отдаленная канонада, разносится кваканье лягушек. Тина шла рядом. Узкое черное платье делало ее стройнее и выше. Рыжие волосы были собраны в тугой узел, словно сноп пшеницы. В ларьке я купил бутылку вина и твердых, засахарившихся конфет. – Егор Егорыч сделал мне предложение, – сказал я. – Выращивать на потолках овощи. Оклад приличный. Тина молчала. – Чего же ты не смеешься? – Не смешно. Дальше мы шли молча. С грохотом, преградив дорогу, промчался пассажирский поезд. Мы прошли немного против течения и поднялись на десятиметровую вышку по шатким ступенькам. Сооружение напоминало забредшего по колено в воду и озябшего великана. Оно раскачивалось и жалобно скрипело. Отсюда открывался великолепный вид на ночной город. Миллионы огней сплелись в фантастические узоры. Огни шевелились, переползали, тухли, загорались, меняли окраску, жили своей особой жизнью, о которой даже не подозревали люди там, внизу, и о которой знали только мы с Тиной. А дальше, за этим скопищем огней, было темно и загадочно. Там что-то шевелилось призрачно-белое, бесформенное. Там начиналось неведомое. Неведомое, откуда прилетал зов. Мы выпили вино прямо из горлышка, а бутылку бросили вниз. Река проглотила ее с жадным всхлипом. – За твое будущее, – сказала Тина. – Может, через несколько лет ты будешь пить из золоченых кубков. Ты добьешься всего, чего захочешь. Вы, мужчины, можете себе это позволить. Вас готовят для подвигов с детства. – А вас? – Нас – замуж. Это наш единственный козырь в игре, называемой жизнью. Ты даже не представляешь, какое это трудное искусство – искать мужа. Вы видите на танцах смеющихся, веселых существ, которые порхают, строят глазки, говорят милые глупости, но не знаете, как тяжело делать все это сотни раз. Один-единственный просчет, и пропала вся жизнь. За те десять минут, когда ты танцуешь с ним, нужно понять его всего, увидеть насквозь… Говорят, минер ошибается один раз. Девушка… Мне была почему-то неприятна Тинина откровенность. – Перестань, – сказал я. Но выпитое вино оказало на Тину действие. – Да. Подцепит тебя какая-нибудь выдра, которая и мизинца твоего не стоит, а ты будешь считать ее божеством. Я жалею, что упустила тебя. А то бы сейчас… Слышишь, женись – или я брошусь с вышки! Тина подошла к краю и заглянула вниз. Ветер обрисовывал ее фигуру. Скрипели и раскачивались деревянные стропила. – Не бросишься, – усмехнулся я. – Ты так думаешь? Тина наклонилась еще ниже над черной пропастью. – Ты так думаешь? – повторила она шепотом, заглядывая все дальше и дальше, точно река притягивала ее. – Я схватил ее за руку. – Не дури! Ты пьяная. – Пусти! Тина сделала шаг и вдруг вскрикнула. Тело ее мелькнуло у меня перед глазами. Снизу донесся глухой плеск. Скрипела жалобно вышка. Над ухом пищал комар. Река молчала. И вдруг, почувствовав какую-то жалость к себе и в то же время восторг, я оттолкнулся и прыгнул вниз головой в бездну. Через пятнадцать минут, насквозь мокрые, мы стояли на берегу. Тина плакала и смеялась одновременно. – Я просто оступилась. Я просто оступилась, – повторяла она. Потом ей стало плохо. Я снял брюки и стал их выкручивать. Дул теплый ветер, ветер, который всегда приносит зов. Мерцали огни города, смешиваясь со звездами. Рядом беспокойно шевелилась река. И вдруг я вздрогнул. Кто-то тихо-тихо позвал меня. «Ге-н-н-а… Ге-н-н-а…» – шептал ветер, лаская мое тело. Неожиданная радость охватила все мое существо, пронизала его тысячами шипучих иголок. Я свободен! Я защитил диплом! Завтра я иду искать тебя. Кто ты, зовущая меня в ветреные ночи? Когда я оделся, подошла Тина и положила мне руки на плечи. – А как же теперь? – спросила она, стараясь во тьме заглянуть мне в глаза. – Ничего не изменилось, Тинок, – сказал я, – ты ведь… оступилась. Тина убрала руки с моих плеч. – Пойдем, – сказала она вдруг резким и хриплым голосом. – Мне холодно. Мы простились у первого фонаря. Я знал, что больше никогда не увижу невесту своего друга. – Прощай, Тинок, – сказал я с облегчением. – Мне очень жаль, что так все вышло… – Прощай, Гена. Желаю тебе удачи. – Тина поднялась на цыпочки и осторожно поцеловала меняв лоб. – Пожелай и ты мне. – Желаю большой, большой удачи, до неба…Ты куда поедешь? – Не знаю… Еще не решила. А пока буду выращивать у Егорыча овощи… Горькая ирония, показалось мне, скользнула в ее словах. Я привлек ее к себе за мокрые плечи, и мы так постояли немного под фонарем. Потом я ушел не оглядываясь. На душе было грустно, но на самом дне, как неразгоревшийся уголек, тлела радость. Когда я вернулся домой, ночь уже была на исходе. Кровать ветврача пустовала – три дня назад он как защитил диплом, так с тех пор и не появлялся. Вся наша комната была пропитана странным запахом, сильным и резким. Я зажег лампочку и увидел на тумбочке, у своего изголовья, букет черных роз. |
||||
|