"Большая пайка (Часть третья)" - читать интересную книгу автора (Дубов Юлий)

Отодвинули

Марка просто трясло от ярости. Он чувствовал себя незаслуженно обиженным, задвинутым в тень, обойденным и несправедливо исключенным из игры. Ведь это же он когда-то заработал те самые первые деньги, на которые в течение многих месяцев существовал "Инфокар". Он сутками просиживал в офисе, влезал в любые мелочи, перехватывал всех приходящих на переговоры и по крохам выдавливал из них информацию о цели появления и планируемом бизнесе. Это он мотался по всей стране – утром в Саратове, вечером в Вильнюсе, завтра в Сургуте, – нажил себе язву желудка и тахикардию. Это он – единственный из всей инфокаровской верхушки – так и не обзавелся приличной квартирой, продолжая жить в двухкомнатной конуре, купленной еще в институтском кооперативе, – с постоянными засорами водостока, вечно текущими кранами и мусоропроводов во дворе. Он продолжал ездить на "Жигулях", когда все уже пересели на "мерседесы" и "вольво", и демонстративно отказывался от любых командировок за границу, иронизируя над Платоном, вечно мечущимся по Европе. Он тянул весь воз повседневной бумажной и организационной работы, замыкая на себя разрывающиеся от звонков инфокаровские телефоны...

А что в ответ? Где благодарность? Где признание заслуг? Где элементарная человеческая порядочность? Где хотя бы молчаливое, не высказанное вслух, понимание того, сколько он сделал для общего дела, чем пожертвовал, сколько вытерпел и перенес?

Ведь что-то же происходит! Иначе зачем вся эта сверхсекретность? Что за документы в запечатанных конвертах постоянно курсируют между клубом и офисом? Почему за одну ночь весь секретариат во главе с Марией спешно и без объяснений переехал из приемной в кабинет соскочившего с балкона Сысоева? Почему у двери кабинета появилась охрана и никого не пускают внутрь? Кто распорядился вывести из подчинения Марка группу компьютерщиков и чем эти лоботрясы сейчас заняты? Почему никто даже не считает нужным ввести его, Марка Цейтлина, в курс событий? Он искал ответы и не находил их.

На самом деле ответы лежали на поверхности. Все, кроме, пожалуй, Платона, давно и откровенно тяготились Марком. Неумолимая логика бизнеса беспощадно проредила толпы предприимчивых авантюристов, рванувшихся на заре перестройки сколачивать капиталы. Лежавшие на земле деньги, за которыми достаточно было только нагнуться, кончились. Элементарные представления о законности или незаконности тех или иных операций, постигаемые, при наличии общей культуры, на чисто интуитивном уровне, утратили всякий смысл.

Вытесняя предпринимателей первой волны, в бизнес потянулись люди с профессиональной подготовкой, овладевшие – пусть даже умозрительно – головокружительной техникой банковских трансакций, небрежно бросающие слова "форвардный контракт" и "хеджирование", в совершенстве знающие два, а то и три иностранных языка, с легкостью работающие на компьютерах и общающиеся со всем миром через разнообразные сети. Во многих компаниях эти молодые волки вытеснили старое руководство, пришедшее из науки или комсомола, захватили ключевые посты и обеспечили себе фантастически высокие зарплаты, оставив владельцам право ежегодного принятия решений на собрании акционеров и полагающиеся дивиденды.

Сплошь и рядом зачинатели кооперативного движения охотно шли на предлагаемые условия. Почему я не могу платить этому пацану десять штук в месяц? Сколько там получается в год? Сто двадцать тысяч? Так он мне по итогам года принесет не меньше пяти миллионов чистыми. А еще построит дом на Рублевке, виллу в Монтре или на Лазурном берегу. Плюс машины, телефоны, охрана... И если что – сидеть будет он, а не я, потому что он подписывает все документы, мое же дело – только голосовать на собрании. Конечно, нужно контролировать. Найму еще одного, лучше всего из налоговых органов, пусть за сто долларов в день проверяет, как тратятся деньги. Если они друг с другом пересекаться не будут, вполне можно заняться своими делами. А дел много! Вот на прошлой неделе кобыла Астра что-то захромала, и никто из этих чертовых ветеринаров не в состоянии вылечить. Привезли специалиста из Англии, а он требует поместить кобылу в клинику под Манчестером. Значит, нужно какие-то документы оформить, чтобы ее в самолет загрузить, да найти соответствующий чартер, да как она еще перелет перенесет... А дочка плачет, волнуется...

Конечно же, с Платоном все было по-другому. На вызов времени он, как и все, ответил решительным обновлением среднего звена менеджеров, однако бизнес в их руки не отдал. Потому что в бизнесе была вся его жизнь. Он часами просиживал с мальчишками, годящимися ему в сыновья, вникая в тонкости и технологию современного предпринимательства, влезая вместе с ними в базы данных, – и при этом никогда не стеснялся признаться в собственном невежестве, а любую новую информацию впитывал, подобно губке.

Но Платон мог себе это позволить, он был хозяином. Другое дело – его заместитель, Марк Наумович Цейтлин. Марк занимал административную должность, числился и был руководителем и, благодаря тесным дружеским отношениям с самим Платоном Михайловичем, а также благодаря причастности к сонму отцов-основателей, имел право отдавать приказы, не подлежащие обсуждению. В формальном смысле новая команда менеджеров обязана была эти приказы исполнять. Вот только ни времени, ни возможностей, чтобы выучить язык, на котором с этой командой можно разговаривать, у Марка не было. Потому что превосходство Платона всеми воспринималось мгновенно и без сомнений, а руководящая роль Марка нуждалась в ежечасном и неуклонном утверждении, и на это уходило колоссальное количество времени.

Марк твердо знал: подчиненный только тогда правильно оценивает свое место в иерархической системе, когда пребывает в состоянии постоянной дрожи и трепета перед вышестоящим руководством, когда он в сортир без разрешения выйти не может, не говоря уже о каких-то иных надобностях. Поэтому Марк, продолжая, по традиции, гноить и гонять директоров, параллельно создал ежедневную систему давления на "мальчонок", как он пренебрежительно называл новое поколение. "Мальчонок" было много, а он – один. И если у каждого из них на общение с Марком бессмысленно тратилось не более часа в день, то у Марка на то же самое уходило полдня. Плюс воспитание директоров. Плюс выведывание, что вообще происходит и куда дует ветер. И хотя время от времени его посещала мысль, что надо бы кое-что почитать – он даже купил себе книгу Ли Якокки, – ни к чему положительному, из-за острой нехватки часов в сутках, эта мысль так и не приводила.

Конечно, время, расходуемое на укрощение "мальчонок", можно было бы успешно потратить на то, чтобы заставить их поделиться сокровенным знанием, но этого Марк допустить не мог. Какой он, к черту, начальник, если знает меньше своих подчиненных! Поэтому Марк изо всех сил надувал щеки, пыжился и с невероятной цепкостью запоминал обрывки фраз и новые термины, которыми пользовался, совершенно не вникая в существо вопроса.

Никаких иллюзий насчет компетентности Марка у "мальчонок" не было. Оставаясь в своем кругу, они довольно беспощадно высмеивали его, а встречаясь с Платоном, осторожно делились впечатлениями от общения с господином Цейтлиным. Платон всегда ужасно расстраивался, порывался немедленно позвонить Марку, потом забывал, и история повторялась.

Но даже если бы Платон и поговорил когда-нибудь с Марком на эту тему, из такой беседы вряд ли что получилось бы. Поскольку на руках у Марка были неубиваемые козыри: старая дружба – раз, абсолютная преданность делу – два, фантастическая работоспособность – три, семидневная рабочая неделя по шестнадцать-восемнадцать часов ежедневно – четыре, кристальная честность и неподкупность – пять, полный аскетизм в быту – шесть. О чем тут говорить? Чтобы Марк не лез командовать и руководить тем, в чем ни хрена не понимает? А кто будет все контролировать, кто будет ежеминутно стоять на страже инфокаровских интересов, следить, чтобы ни одна копеечка не ушла налево, чтобы буфетчики делали свое дело, а водители свое? Муса? Так он болеет. Ларри, что ли? Он вообще не умеет с документами работать, Платон? Ой, не смешите!

Тем не менее доводимая до Платона информация все же делала свое дело. И если на форпостах, уже захваченных Цейтлиным, ему был негласно предоставлен карт-бланш, то от новых проектов Марка потихоньку начали отсекать. И уж тем более не могло быть речи о том, чтобы допустить его до участия в складывающейся кризисной ситуации. От одной только мысли, что Марк полезет, например, в переговоры с Фрэнком Эл Капоне, будет орать, размахивать руками и сорить сигаретным пеплом, Платона бросало в дрожь. Поэтому он переселил секретариат в освободившуюся после смерти Виктора комнату, объявил Марии о режиме особой секретности, выдал ей собственноручно написанный список лиц, допускаемых в эту комнату, и категорически запретил данный список кому-либо показывать.

Цейтлина в списке не было. Зная, что ее ждет, Мария, в нарушение всех правил, задала Платону прямой вопрос – не забыл ли он вставить в список Марка Наумовича? Платон взвился.

– Тебе что, непонятно? Читать разучилась? Вот по этому списку... Все!

– Но он же... – не сдавалась Мария, – будет же скандал...

– Охрану поставь у дверей, – рассвирепел Платон. – Что тебе еще неясно?

Больше вопросов у Марии не было. В тот вечер она рано распустила девочек, уехала домой сама, а когда ей доложили, что Марк Наумович наконец-то угомонился и отбыл отдыхать, вернулась и в одиночку до утра перетаскивала в бывшую сысоевскую комнату папки с документами. В десять утра Марк был поставлен перед фактом.

И тут началось.

Увидев опустевшую приемную и двух охранников у сысоевского кабинета, Марк взбесился и с ходу рванулся к двери в кабинет, но был отражен. Навопив на охранников и пообещав им немедленное увольнение, он влетел к себе, трясущейся рукой набрал номер и вызвал Марию. Та выждала минут десять, накапала в стакан сердечные капли, выпила и побежала к Марку, предупредив девочек, что в случае звонка Платона Михайловича переключать на номер Марка Наумовича ни в коем случае не следует.

В кабинете Марка резко пахло валокордином. Сам он сидел не за большим, карельской березы столом, а на угловом диванчике, приберегаемом для чаепитий во время переговоров, и игнорировал заходящийся от звонков телефон. Марк был смертельно бледен, лоб его покрывали крупные капли пота, глаза покраснели, а лежащая на колене правая рука заметно дрожала.

Вопреки всем ожиданиям Марии, Марк не стал орать. Он уже понял, что ломиться напролом бессмысленно и что в эту минуту союзники или просто сочувствующие намного нужнее, чем враги. Поэтому впервые за все время их знакомства Мария увидела перед собой не наводящего всеобщий страх и оцепенение монстра, а глубоко страдающего человека, раздавленного неожиданно свалившейся бедой. Первые же слова Марка, слова, произнесенные обрывающимся шепотом, слова, в которых не было ни привычных агрессивных ноток, ни запредельной самоуверенности, а наоборот – отчетливо звучала чуть ли не мольба о помощи, – эти слова заставили Марию дрогнуть.

– Ты понимаешь, что сегодня произошло в конторе? – хриплым шепотом спросил Марк. – Ты понимаешь?.. Я что, заслужил это? За что?

Мария опустилась рядом с ним на диванчик. Не выполнить приказ Платона она не могла. Но также не могла спокойно смотреть на дрожащую руку Марка и не могла не понимать, какой силы удар нанесен по самолюбию этого, внезапно отодвинутого в угол человека.

– Я же не сама придумала, – тоже шепотом произнесла Мария. – Я сделала, как сказали...

– Ларри сказал? – болезненно скривился Марк. Мария покачала головой.

– Платон?

Она кивнула, глядя в пол.

– Я тебя прошу, – Марк с трудом выговорил непривычные слова, – как друга... Устрой мне встречу с Платоном. В клубе меня с ним не соединяют, на даче охрана снимает трубку... Как друга прошу...

– Но как... – начала говорить Мария, однако, посмотрев на Марка; oсеклась.

– У тебя же есть способ. Ты знаешь, где он бывает. Просто предупреди меня. Я подъеду и подожду. Ты не беспокойся, я тебя не выдам. Все будет выглядеть совершенно нормально

Способ был.

Много лет назад, когда "Инфокар" только вселялся в собственный офис, а Платон сосредоточенно размышлял, допустимо ли брать на работу девушку, еще вчера засыпавшую у него на плече, было достигнуто соглашение, что работа и постель несовместимы. Мария отчетливо понимала: любовь со дня на день сойдет на нет, тем более что безошибочные признаки этого уже стали явственно обнаруживаться, а совместная работа – категория более жизнеспособная. Поэтому она сделала единственно правильный выбор, положив немало сил, чтобы монополизировать все платоновские контакты и тем самым стать для Платона единственной и незаменимой связью с внешним миром. Время от времени в голове у Платона что-то щелкало, он осознавал невидимую, но непреодолимую зависимость от Марии и начинал совершать судорожные движения, пытаясь вырваться. Так было, когда он выдернул из Института Леню Донских. Конечно, головокружительный провал Лени во многом был вызван специфическими особенностями платоновского характера, но и Мария, почувствовавшая в появлении Лени немалую угрозу, сыграла здесь немалую роль. Ничего особенного ей и делать-то не надо было – Мария просто-напросто отсекла Леню от своей записной книжки. И когда Платон поручал Донских, скажем, организовать якобы случайную встречу неких А и Б, то у Лени были всего две возможности: либо выяснить у Платона, кто это такие и как их найти, либо идти к Марии на поклон. Из-за нарастающих трудностей при контактах с Платоном, откровенно не понимающим, почему нельзя сделать столь простую вещь, не надоедая ему идиотскими вопросами, Леня вынужден был все чаще и чаще выбирать последний вариант. Мария кивала головой, что-то записывала на бумажке и с легкостью решала задачу. Нет, она никогда не отказывала Лене, если он просил чей-либо телефон, но давала ему только номера приемных, где вышколенные секретарши привычно налаживали Леню по большому кругу. А сама, выждав некоторое время, набирала либо прямой номер, либо номер мобильного телефона. И Леня довольно быстро ушел в тень, а потом перебрался на подмосковную базу, откуда, после известных событий, его убрал Ларри.

Попыток вторжения в деятельность Марии было еще немало, но она отражала их с той же решительностью и эффективностью. Вряд ли Мария отдавала себе в этом полный отчет, но чем больше проходило времени, тем необходимее для нее становилась близость к Платону, не имеющая никакой интимной основы, не подкрепленная материальными благами, не влекущая за собой даже эпизодических деловых встреч. Если в течение дня Платон долго не звонил в офис, чтобы скороговоркой справиться, как дела, и дать несколько поручений, на щеках у Марии загорались красные пятна, голос становился резкими неприятным, и попадаться ей на глаза в эти минуты было опасно.

Проще всего объяснял перемены в ее настроении Марк Цейтлин, который в таких случаях обычно говорил, пожимая плечами:

– Бесится баба. Обычное дело – ее трахать некому. Вот она и сходит с ума. Ей бы найти кого-нибудь, вот с таким членом, и все было бы в порядке.

Однако простые объяснения не всегда оказываются верными. При инфокаровском режиме работы с личной жизнью у всех было не очень. А у Марии, при канувшем в неизвестность муже, хуже, чем у других. Иногда, во время коротких отпусков, у нее завязывались курортные романчики, но они так ничем и не кончались и приносили мимолетное, скорее моральное, чем физическое удовлетворение, потому что после первой же ночи Мария начинала откровенно тяготиться партнером. Вряд ли даже она сама отдавала себе отчет в том, что ее "я", перекипев в алхимическом инфокаровском тигле, попросту сублимировалось в насущную, требовательную и всепоглощающую потребность служения, конечной целью которого было бы полное слияние с человеком, олицетворяющим ныне весь смысл ее существования, – слияние не физическое, не плотское, но духовное, не подвластное ни времени, ни внешнему миру и не обремененное низменными человеческими страстями – страхом, жадностью или ревностью.

Мария с удивлением обнаруживала, что, когда Платон, поглощенный важными государственными или коммерческими делами до полного забвения, поручает ей срочно связаться с какой-нибудь очередной Эммой или Кларой, послать машину, забрать эту Эмму из косметического салона и привезти в ресторан, или же оформить швейцарскую визу, купить билет, провести через депутатский зал и проследить, чтобы Клара точно вылетела к нему в Лозанну, то она, Мария, которой, с учетом прошлого, полагалось бы испытать если не злость, то по крайней мере обиду, воспринимает поручение с какой-то непонятной радостью, чуть ли не с восторгом. Она встречалась с ослепительными длинноногими красавицами, подолгу разговаривала с ними, выслушивала интимные откровения, давала советы... И оставалась лучшей подругой Эммы, даже когда ей на смену окончательно и бесповоротно приходила Клара. И не переставала общаться с Кларой, когда появлялась Элина.

Может, в этом было что-то противоестественное, но в калейдоскопической смене платоновских подруг Мария видела чуть ли не основу все усиливающегося единения между собой и Платоном. И чем больше было этих подруг, тем меньшую потребность ощущала Мария в налаживании своей собственной личной жизни.

Марк, будучи человеком сугубо земным, конечно же, ошибался, объясняя вспышки темперамента причинами физиологического характера. Все было куда сложнее. Именно эта сложность привела к тому, что, захватив полностью все деловые контакты Платона и осуществляя регулярное руководство его личными связями, Мария стала самостоятельно расширять круг его знакомств. Теперь уже девочки стали попадать в постель к Платону только через нее. Хотя сам Платон об этом, скорее всего, и не догадывался.

Ее знали во всех модельных агентствах. Она находила время, чтобы приезжать на просмотры и конкурсы, куда со всей страны стекались девочки в поисках славы и выгодного мужа, тихо садилась в углу, доставала блокнот и делала пометки. Затем подолгу беседовала с возможными кандидатками. Беспощадно отсеивала непригодных. А тех, кого в результате выбирала, приближала к себе, шлифовала, давала не подлежащие обсуждению советы и наконец приводила на какой-нибудь прием, на котором должен был появиться Платон. Видя, как загораются его глаза, как он, отставив недопитую рюмку, начинает с мальчишеской застенчивостью протискиваться в сторону новенькой, Мария испытывала чувство, близкое к экстазу. А когда, в конце вечера, Платон увозил с собой ее творение, ошалевшее от неожиданно свалив

шегося счастья, Мария явственно ощущала, что это она сама сидит с ним сейчас на заднем сиденье "мерседеса", и у нее радостно перехватывало горло от ожидания того, что сейчас – через какие-то полчаса – должно произойти.

Именно это Марк и имел в виду.

Именно это Мария ему и обещала.