"Жизнь Кольцова" - читать интересную книгу автора (Кораблинов Владимир Александрович)

Дилогия о народных поэтах

На поэтической карте России, если такую вообразить, Воронеж был бы означен двойным кружком. Ведь это родина Алексея Васильевича Кольцова и Ивана Саввича Никитина, чьи пламенные строки давно стали народным достоянием. В сознании уже нескольких поколений эти два имени неотделимы одно от другого и оба – от города, их взрастившего.

Своим литературным авторитетом наш край прежде всего и, пожалуй, больше всего обязан именно им – Кольцову и Никитину.

В судьбе земляков-стихотворцев много общего. Настолько много, что их можно без натяжки назвать духовными братьями. И тот, и другой вышли из низкого, необразованного сословия. И тот, и другой посвятили свой талант изображению простого человека, его трудов, дум и чаяний. Наконец, и тот, и другой до рокового исхода вели изнурительную борьбу с враждебной житейской средой.

Один из них умер, когда второму было восемнадцать лет. Каждый не дотянул и до сорока. Похоронили их друг возле друга…

На книжной полке Кольцов с Никитиным тоже рядом. Теперь вот встретились и под общим переплетом – как действующие лица романа.

Да, перед нами не два разных произведения, написанных одним пером. Перед нами дилогия, спаянная единством замысла и воплощений. Даже логическая стыковка между частями соблюдена: впервые Никитин появляется на страницах книги в составе траурной процессии, провожающей на кладбище гроб с телом Кольцова. Две жизни, две биографии сливаются в одну – в горестную биографию художника-разночинца, неимоверным усилием воли преодолевающего препятствия на пути к свету.

Помимо двух главных героев есть в дилогии еще третий, присутствующий незримо, между строк, – автор. Нам передается тревога и сочувствие, с которыми следит он за участью Кольцова и Никитина…

Владимир Александрович Кораблинов известен читателям как ревностный патриот своего Воронежского края, как его знаток, ценитель и вдохновенный певец. С легкой руки писателя неказистая речушка Усманка, с ее плесами и заповедными пущами, с ее «лесов таинственною сенью», превратилась в своеобразный поэтический мир, прикоснуться к которому может каждый. Кораблиновский «Олень – Золотые рога», обитатель этого чудесного мира, вошел в нашу душу как мечта о лучшем, с которой мы никогда не расстаемся.

Тот, кто влюблен в несказанную прелесть знакомых с детства пейзажей, в дивную красоту родных мест, не может не дорожить их былой славой. Оставаясь наедине с величественной природой – свидетельницей столетий, поневоле обращаешься внутренним взором к своим истокам, корням. В этом – один из неписаных законов человеческой психологии.

В. Кораблинов завоевал репутацию «воронежского Нестора». Завидная репутация! Под его пером далекая и недавняя старина стала вовсе близкой, осязаемой, хоть притронься к ней ладонью. Точно заправский летописец, он листает страницы минувшего, и мы с радостью и порой не без удивления открываем для себя землю, на которой живем.

И выходит, что это не просто земля, а кладовая истории, и каждый шаг вперед не только приближает нас к будущему, но и возвращает памятью к героическому прошлому.

Гордые, смелые, сильные духом люди живут в книгах В. Кораблинова. Их стихия – боренье, действование. Бунтарь-казак Герасим Кривуша, мастеровитые строители петровских кораблей, знаменитый историк Болховитинов, председатель губчека Алексеевский, участники боев за Чижовку – всем им довелось оказаться на крутых поворотах своего века, в гуще событий, определявших лицо эпохи. И каждый из этих воронежцев в решительную минуту не сробел, выстоял, нравственно окреп. Лучшие герои писателя становятся нашими современниками, как бы сотоварищами в кипенье сегодняшних дней.

Владимир Кораблинов – не историк в строгом значении этого понятия. Он художник, и судить о его произведениях должно по законам творчества, а не науки. Для него важен не столько сам факт, сколько заложенная в нем идея. Это естественно. Ведь если для ученого академического толка всякое отклонение от истины есть ее безусловная фальсификация, то для литератора такое отклонение от истины часто равнозначно приближению к ней. Скрытая сущность человеческих характеров, а следовательно, и людских поступков порой раскрывается полнее именно перед художником, а не перед исследователем с его голой рассудочностью.

Не относится В. Кораблинов и к тому типу романистов, которые со скрупулезностью педанта, вплоть до мельчайших подробностей, держатся документальной первоосновы. Ему чужд буквализм описательности. Ему тесно в таких рамках. Его фантазию сковывает эстетический аскетизм.

Можно по-разному относиться к этому свойству кораблиновского дарования. Можно и даже, вероятно, нужно осуждать автора за некоторую вольность, допускаемую им по отношению к реальным фактам. Но нельзя при этом не видеть главного: сама логика развертываемых перед читателем картин гораздо убедительнее, чем слепое копирование частностей.

Да, Кораблинов – не служитель истории. Он ее поэт. Причем поэт не только в фигуральном, метафорическом, но и в прямом смысле слова. Я имею в виду прежде всего «Воронежскую поэму» В. Кораблинова, великолепную попытку воспеть в стихах свою «малую родину».

Сейчас Владимир Александрович Кораблинов в расцвете творческих возможностей. В нынешнем году ему исполняется семьдесят лет[1]. Это возраст, когда итоги подводить еще рано, но уже хочется оглянуться на пройденный путь. Сколько было на нем огорчений, но всегда В. Кораблинов оставался верен своему высокому писательскому призванию!

Первое стихотворение юного автора появилось в воронежской печати более полувека назад, а первое прозаическое произведение – роман «Жизнь Кольцова» – в 50-е годы. С той поры романы, повести, рассказы В. Кораблинова почти неизменно находят своего благодарного читателя. За каждым произведением – месяцы, а то и годы напряженного, тяжелого и одновременно окрыляющего труда. Известный девиз «Ни дня – без строчки!» стал и его девизом.

Немало увлекательных книг создано В. Кораблиновым. Целая библиотечка, если собрать их вместе. И все-таки не случайно в юбилейный для автора год переиздаются именно романы-жизнеописания, посвященные Алексею Кольцову и Ивану Никитину. Это, бесспорно, наиболее зрелые вещи писателя. Они значительны уже в силу значительности самих героев. Однако не только потому. Они сработаны рукою настоящего мастера.

Хорошо помнится – а ведь пролетело уже более двадцати лет! – то радостное ощущение какого-то открытия, которое охватило меня, тогда студента-филолога, едва я проглотил первые главы романа о Кольцове. Они печатались в альманахе «Литературный Воронеж» за 1954 год. Пахну́ло на меня терпким ароматом травостойных задонских лугов. Защемило сердце от несчастливой истории любви Кольцова к крепостной девушке Дуняше. Уже трудно, невозможно было оставаться безучастным к доле бедного сочинителя. А продолжения романа пришлось ждать еще полгода…

Отдельным изданием «Жизнь Кольцова» вышла впервые в Москве (1956). За ним последовало еще несколько переизданий. На экранах страны прошел кинофильм «Песня о Кольцове», по мотивам романа на сцене областного драматического театра режиссер Фирс Шишигин поставил спектакль, о котором и поныне с восхищением вспоминают старожилы.

Кто-нибудь, очевидно, подумает: «Экую золотую жилу откопал Кораблинов!» А он и не откапывал. Эта самородная жила всегда была с ним, точнее сказать – в нем самом, в его сердце. Немногие знают, что еще в 1929 году «Неделя», литературное приложение к воронежской газете «Коммуна», опубликовала стихотворение В. Кораблинова «Воспоминание об Алексее Кольцове». Но интерес к поэту возник гораздо раньше.

«С отрочества любил я Кольцова, – говорит сам писатель, – за его изумительные стихи. С юношеских лет наивно гордился тем, что родился с ним на одном и том же месте русской земли, что то же небо, те же заречные дали виделись ему и мне. Но всегда над этой любовью, над этой наивной гордостью жило еще и чувство близкой родственности к поэту.

Это, впрочем, понятно и свойственно всякому русскому. Где-то, за тридевять земель от Воронежа, спрашивают вас: откуда пожаловали? Вы отвечаете. «А-а, кольцовская родина!» И в глазах, в улыбке нового знакомца, может, сроду и не бывавшего в наших краях, но, как все русские, знающего и любящего Кольцова, – теплота родственной близости…»

Такой теплотою согреты и страницы романа. Перед нами возникает обаятельный образ поэта-степняка, слагавшего свои песни в бесконечных поездках верхом, не расстававшегося с заветной тетрадочкой даже в седле. Незамедлительно проникаемся мы нежными симпатиями к человеку, на долю которого выпало столько испытаний, но который не позволил нравственно себя растоптать.

Ценность книги состоит в том, что автор не просто рассказывает эпизоды из жизни выдающегося литератора. Он их осмысливает, строит на них собственную концепцию. Перед нами не иллюстративный роман-биография, а, так сказать, роман-судьба.

В воспоминаниях современников Кольцов нередко рисуется смиренным сочинителем-прасолом, заискивающим перед сильными мира сего. Кольцова настойчиво пытались зачислить по «ведомству» необразованных пиитов-самоучек. Даже похвалы по его адресу расточались весьма сомнительного качества. По сути, они сводились к банальной благонамеренности: вот, мол, пример того, чего может достичь православный народ, процветающий под державной защитой августейшего монарха.

Совсем иным видится Кольцов писателю. Не забитым, приниженным, не смеющим поднять голову выше незримого, но твердо означенного уровня. Не малограмотным купчиком, погрязшим в тине житейской прозы. Трудно поверить, чтоб подобный недочеловек мог стать задушевным другом таких рыцарей духа, как Николай Станкевич и Виссарион Белинский. Конечно, Кольцов был другим.

Каким же именно?

Здесь перед В. Кораблиновым возникала опасность: закоснев в местном патриотизме, впасть в противоположную крайность, подсластить розовым сиропчиком образ народного поэта. К счастью, этого не произошло. Отбрасывая в сторону частности, можно считать, что Кольцов, каким он выведен в романе, схож с оригиналом.

Противоречия, которые раздирают героя, не придуманы автором. Кольцов был земным существом – детски-бесхитростным и одновременно лукавым, столь же восторженным, сколь и деловитым. В нем удивительным образом сочетались практическая сметливость и романтика, покорность и удальство. Этими же чертами наградил поэт и многих своих персонажей.

Но главное, стержневое свойство кольцовской натуры – это желание вдохнуть жизнь полной грудью, чтоб, как говорится, по жилушкам растеклось. В одном из писем поэта находим строки: «Я русский человек. Шапку снимем пред грозой, а в сердце кровь не остановим; холод по телу пустим, но в теле не удержим…» В этих словах – весь Кольцов с его внутренним пламенем, с его огненными страстями.

В произведении немало бытовых сцен (кстати, отлично написанных). Это закономерно: из них складывались будни героя. Вместе с тем автор часто вводит его в дворянские салоны и литературные кружки. Кольцов только прикидывался там простачком. На самом деле он никогда не мог утолить в себе духовную жажду. Над чувственной стороной действительности он воспарял в сферу интеллектуального, к высотам искусства.

В. Кораблинов, однако, не стремится проникнуть в святая святых героя, обнажить самый процесс творения. Как создавал свои шедевры Кольцов, эту сокровенную тайну он унес с собою. Задача романиста не в том, чтобы показать, как рождаются художественные образы, а в том, чтобы убедить читателя, что они должны были родиться, и именно такие, а не иные. В целом автор с этой задачей, на мой взгляд, справился.

Алексей Кольцов однажды замечательно выразился: «Великое дело – пахать большую ниву для пользы человека!» Сам он как раз и распахивал ее.

Сеять на эту ниву вскоре вышел Иван Никитин.

Есть особая логика в том, что сначала появился у В. Кораблинова роман о Кольцове и лишь потом – о Никитине. Дело, разумеется, не во внешней хронологической канве (Кольцов родился на пятнадцать лет раньше Никитина), а в том, что писать о последнем несравненно труднее, чем о его предшественнике. Сама жизнь Кольцова кажется куда более «романической», чем участь Никитина. В первом случае к услугам биографа экзотика разительных контрастов: степное раздолье, скотобойня по колено в бычьей крови, пылкая любовь к крепостной девушке, столичные ресторации, дружба с Белинским, медленная смерть в постылом отцовском доме.

Во втором случае житейские тона более приглушены, размыты, не столь кричащи – однообразная череда времен года на постоялом дворе, открытие незадолго до кончины книжной лавки, робкая любовь, едва блеснувшая на закате дней. Только мучительное ожидание конца рядом с пьяницей-родителем напоминает нам аналогичную картину с Кольцовым. Но и здесь драматизма больше скрытого, затаенного, загнанного внутрь; не случайно так потряс Герцена своей жуткой обыденностью жизненный финал Никитина (в письме к Н. П. Огареву от 4 сентября 1869 г. он восклицает: «Читал ли ты в „Вест. Европы“ описание смерти Никитина – это ужаснее Кольцова…»).

Словом, как «романный» материал биография Кольцова гораздо выигрышнее во многих отношениях по сравнению с никитинской биографией. Темпераменту страстных песен Кольцова соответствует темперамент его судьбы. В душе Никитина клокотали чувства ничуть не менее кипучие, но они почти не находили иного выхода, кроме как в стихах (да и то не всегда).

Читатель, берясь за биографическое повествование, не без основания рассчитывает погрузиться в чужую жизнь, как в стремительный, полноводный поток, который вынесет на какие-то новые, лучшие рубежи. Но у всякой реки помимо бурных водоворотов, возникающих на ее поверхности, есть и глубинное, придонное течение, более важное для самого существования реки, чем верхний слой.

Биография Никитина представляет общественный интерес именно такой спрятанной от равнодушно скользящего ока глубинной сущностью. Личность Никитина, при ее кажущейся заурядности, в самом деле является на редкость многогранной и емкой. Только измерять ее надо, так сказать, не по горизонтали, а по вертикали. Это одна из самых трагедийных фигур в отечественной изящной словесности. Никитин-человек, без сомнения, заслуживает нашей памяти наряду с Никитиным-поэтом.

Биография Никитина несколько богаче оттенками, чем его поэзия. Основной ее пафос – сохранить личностную полноценность, не дать захлестнуть себя хаосу бездуховности, особенно губительному в мещанской, торгашеской среде. Никитин был стихийным, народным интеллигентом. Недаром он смог стать одним из идейных вождей передового русского общества.

В. Кораблинову удалось органически войти в атмосферу никитинской жизни с ее накалом чувств, упрятанных под маской угрюмости и замкнутости. Страницы произведения пересоздают в калейдоскопе сцен жгучие коллизии эпохи, которые пролегли через сердце даровитого юноши. Тонкое проникновение в глубины никитинской натуры помогло В. Кораблинову воспроизвести круг мытарств, уготованных поэту при самом рождении. Большинство нарисованных в романе ситуаций убеждает своей психологической оправданностью, и нам кажется, что Никитин поступал и думал именно так, а не иначе. Быть может, доподлинно он делал что-то совсем по-другому, хуже или лучше, – этого знать не дано. Перед нами реальность воображенных художником картин – и мы им доверяем.

Естественно, центральной проблемой романа является становление личности Никитина, вызревание в нем мастера. С детства познавший горький привкус жизни, лишенный образования, Никитин на ощупь, в потемках ищет выход в большое искусство. Не сразу он его находит. На первых порах эстетическое преображение действительности приводит к бегству от нее в возвышенные сферы чистой идеи. И лишь позднее, ценой горестных поражений, приходит Никитин в ряды некрасовской обличительной школы.

Совесть Никитина перед самим собой и потомками чиста – он в последние годы ни разу в стихах не сфальшивил, не солгал, не унизился перед власть имущими. И вот ведь удивительное дело: в быту, несмотря на грубость окружающих нравов, такой деликатный, легкоранимый, мягкосердечный (как сиделка, ухаживал за опустившимся отцом, не перешел недозволенной грани в отношениях с Н. А. Матвеевой, постеснялся, оказавшись в Питере, зайти к знаменитостям), Никитин в творчестве выказывает качества совершенно иные – бойцовский запал, готовность ринуться в битву без оглядки на последствия. Искусство накладывало на него особые моральные обязательства, отчасти неприемлемые в повседневности. Самое существенное из них – предельная искренность художника в борьбе с общественной несправедливостью и косностью.

Стихотворец-дворник не умел и не хотел заискивать, подличать, у него была своя, «мещанская гордость», не позволявшая принимать, словно милостыню, благосклонность меценатов. Нелегко оказалось согласовывать частные, обыденные заботы с кодексом «мещанской гордости», здесь возникали поистине, как бы мы нынче выразились, стрессовые ситуации, однако Никитин чаще всего с честью из них выходил Дороже августейших даров и лицемерных похвал мнимых друзей стало сознание личной и творческой независимости, право писать без подсказки. Только в силу внутренней стойкости Никитин не превратился в благонамеренного барда, преодолел искушения «чистого искусства» и вышел на просторную дорогу служения народу.

Никитину досталась горькая доля. Другой на его месте или заделался бы мелким коммерсантом, или опустился, запил. Никитин выбрал иной путь и – победил. Он сам выковал собственную судьбу. Его участь, как ни была она тяжка, – не житие великомученика, а жизнь, заполненная до предела ощущениями бытия.

Прекрасно сказал о Никитине его друг М. Ф. Де-Пуле: «Лучшая поэма, им созданная, – его жизнь; лучший тип – он сам». Можно добавить: биография Никитина – лучший из уроков, которые он нам преподал.

И мы говорим спасибо писателю, который позволил еще раз воспользоваться этим уроком…

Владимир Кораблинов, автор «воронежского» цикла произведений, может кое-кому показаться литератором сугубо краеведческим: дескать, не выходит за узкие пределы местных мотивов. Сам В. Кораблинов с большим достоинством и совершенно справедливо ответил печатно на подобные упреки: любая так называемая краеведческая тема, если она связана с яркими событиями и фигурами, перерастает в общую и единую тему, имя которой – Россия.

Я бы рискнул добавить: честь и хвала тому, кто черпает материал для вдохновения в летописях родного края! Дело-то, в конце концов, не в географии избранной темы, а в ее принципиальной значимости и талантливом раскрытии.

Лучше всего доказал В. Кораблинов собственную правоту своим творчеством, и в первую очередь историко-биографической дилогией о поэтах-земляках А. Кольцове и И. Никитине.

Олег Ласунский