"Сладостная горечь" - читать интересную книгу автора (Робинс Дениз)

Глава 7

– Чертово время… оно летит так быстро, – сказал Майк Прайс. – Как бы я хотел остаться здесь еще на один месяц!..

Он брился в ванной. Венеция, сидевшая за туалетным столиком, услыхала его слова и хотела было ответить, когда Майк спросил ее:

– А ты не хотела бы?

Венеция положила кисточку для ресниц и задумалась.

Это был их медовый месяц. Приближалась к завершению вторая неделя, которая началась в Париже, продолжилась на юге Франции, откуда они перебрались на север страны и теперь пребывали в Довиле.

Из Англии самолетом была доставлена их машина, преподнесенная Венецией Майку в качестве свадебного подарка – роскошная открытая «лагонда». Майк любил открытые машины, но по просьбе Венеции всегда опускал верх. Впрочем, во Франции можно было не бояться простуды – погода стояла теплая. Казалось, для Венеции ничего уже не имеет значения. Только бы бесконечно длилась эта идиллистическая красота Лазурного берега да горячие объятия Майка.

Как хорошо было просыпаться и видеть рядом с собой загорелого, полного сил мужчину, его мальчишескую голову с темными вьющимися волосами, уткнувшуюся в подушку, смотреть в эти голубые глаза, когда он просыпается!

Для Венеции такой образ жизни был немного обременительным, так как Майк не хотел нигде останавливаться больше чем на одну-две ночи. Он обожал перемены. Он ездил с такой сумасшедшей скоростью, что порой заставлял ее вздрагивать, но она ни разу не призналась, что боится, и не просила сбавить скорость, лишь поправляла шарф, повязанный поверх головы, и косилась на Майка, облаченного подобно молодому французу в белые шорты, рубашку и берет, лихо сдвинутый набекрень. Под жарким солнцем, откинув верх, они мчались по дорогам Франции, ели вкусные блюда, пили прекрасные вина, останавливались в самых роскошных гостиницах и проводили много времени на пляжах, купаясь в воде, которая сверкала и блестела как синяя масляная краска. Майку никогда не бывало жарко. При любой возможности он нанимал лошадь и поутру, когда было еще прохладно, объезжал окрестности. В такие дни Венеция спокойно отдыхала и собиралась с силами, готовясь к новому дню. Она тоже загорела, не боясь солнца и свежего воздуха. Но в отличие от мужа к вечеру она уставала. Уже после первых двух недель брака разница в годах дала о себе знать. Иногда Венеция говорила себе, что даже девушка одних с ним лет не смогла бы угнаться за Майком. И все же она была счастлива, радуясь тому, что в равной степени делает счастливым и его.

Они побывали в Каннах и в Монте-Карло. Французские мальчишки с неизменным восторгом встречали мчащуюся «лаговду». Здесь, в Довиле, было прохладно, и Венеция была благодарна этому городу; вдвойне она была благодарна выпавшему на ее долю трехдневному отдыху.

Они заняли роскошный номер в «Отель Норманди», из окон которого можно было любоваться яблонями в тихом саду. Майк нашел одного «профессионала» и подолгу играл с ним в теннис. Венеция сидела на стуле возле корта с твердым покрытием, гордясь тем, что ее муж несколько раз вчистую обыграл француза. «Профессионал», утирая лоб, заявил мадам, что месье должен играть в большой теннис. Его игра просто превосходна! Венеция смотрела на потное загорелое лицо Майка и доброжелательно улыбалась, замечая на его лице выражение тщеславия. Близко уз-дев Майка, она открыла для себя еще одну черту в его характере – он не отличался большой скромностью. Но она находила очаровательным и забавным, когда он охотно внимал лести вместо того, чтобы воспринимать ее так, как воспринял бы средний англичанин; «О, не такой уж я хороший игрок». Майк, определенно, был о себе высокого мнения.

Хотелось ли ей продлить эти бурные, немного лихорадочные недели? Трудно сказать. Она не решилась ответить на этот вопрос, поскольку в глубине души чувствовала, что готова вернуться домой.

Вскоре Майк появился в ее комнате, вытирая лицо полотенцем после душа. Его волосы были взъерошены. Как молодо он выглядит, подумала Венеция. Она успела одеться, и теперь на ней было белое с зеленым платье из хлопка, а волосы зачесаны назад, и собраны в узел. Из украшений Венеция надела недорогие под золото клипсы, купленные Майком в «Казино» прошлой ночью. Она увидела эти украшения в одной из витрин и захотела их приобрести.

Они проиграли в «железку» до двух часов. Венеции везло, и она выиграла пятнадцать тысяч франков. Она собиралась потратить их на подарки, но Майк сзади подошел к ней (они играли за разными столами), увидел перед ней кучу жетонов и протянул к ним свою загорелую руку.

– Одолжи мне немного, милая. Я проигрался. И разноцветные кружочки быстро перекочевали в карман Майка. Венеция все еще не могла без трепета видеть этот теплый зовущий огонек в его глазах и после всего безумия последних двенадцати дней никак не могла свыкнуться с мыслью, что она миссис Прайс; что со вдовой Джефри Селлингэм произошла удивительная метаморфоза. В «Казино» Майк обещал вернуть одолженные жетоны, но опять проиграл. Возвращаясь в отель под огромными россыпями звезд, он не переставал жаловаться на фатальное невезение, преследовавшее его за игральными столами. К тому же в «Казино» было страшно жарко. Самое неприятное заключается в том, что он потратил почти все туристские чеки. Венеции придется подождать, пока он не сможет вернуть ей все то, что он взял у нее взаймы (в последние два дня он только и делал, что одалживал у нее).

– Не беспокойся, милый, – сказала она, прижимаясь к нему. – Все, что я имею, – твое.

– Ты ангел, – произнес он, целуя ее в макушку.

Деньги ее мало волновали. Беда только в том, что с собой у нее не было франков, на которые она хотела бы купить подарки своей дочери и матери Джефри.

За границей она получила две весточки от Мейбл. Письма дочери следовали за ней и, наконец, догнали ее в этом городе. Одно из писем она прочла Майку. Оно его позабавило, и он от души смеялся.

«Очень надеюсь, что ты классно проводишь время. У нас тут стоит страшная жара и, наверняка, во Франции тоже жарко. Я начала вести пятилетний дневник, который бабушка подарила мне на день рождения, и описала в нем вашу свадьбу. Я написала, что ты была очень красива, что было много народу и мне понравилась роль твоей подружки, пусть даже ты и не походила на настоящую невесту…»

– Хотел бы я знать, что у нее на уме, – улыбнулся Майк.

– Я не очень уверена, – рассмеялась Венеция, – но, пожалуй, она считает, что на невесте должна быть белая фата и флердоранж. Вот послушай, что она здесь пишет о нас: «Моя мама была красивой в шелковом платье цвета бледного табака с жемчужным ожерельем в три ряда и в большой черной шляпе, из-под которой выбивались ее золотистые волосы…»

– Мне это нравится – «золотистые волосы», – заметил Майк.

– Мейбл вступила в романтическую полосу, – сказала Венеция и продолжила чтение письма:

«Муж мамы, которого я буду называть дядя Майк, был очень красивым в светло-сером костюме с белой гвоздикой. Со мной согласны все наши девочки, и я жду-не дождусь летних каникул, когда мы сможем покататься с ним верхом. Я забыла сказать, что у мамы были в руках роскошные орхидеи, присланные ей дядей Майком. Банкет в „Кларидже“ прошел просто здорово. На нем была тетя Барбара, она была со мной очень мила, хотя в общем она мне не нравится. Все было очень хорошо, и шафер, Тони Уинтерс, принес мне мороженое. А я даже покраснела, когда он сказал, что я хорошенькая. На мне было нежно-розовое платье с розами. Их тоже прислал дядя Майк, и еще он подарил мне часы…»

Наивное письмо не столько растрогало Венецию, но, по крайней мере, убедило ее в том, что Мейбл ничего не имеет против того человека, который заменит ей отца. Майк продолжал смеяться над письмом и сказал, что Мейбл «милый ребенок», но возразил против «дяди Майка», поинтересовавшись, чья это была идея.

– Мой дорогой, – ответила Венеция. – Как еще ей называть тебя?

Он сказал, что Мейбл может обращаться к нему просто по имени; ведь ей уже пятнадцать, и он только в два раза старше ее.

В ответном письме Венеция попросила дочь не называть отчима «дядей».

В каждую из удивительных ночей медового месяца, лежа в объятиях мужа, Венеция ощущала полное блаженство, убеждаясь лишний раз в правильности сделанного выбора.

Сейчас ей больше всего хотелось вернуться домой и снова увидеть Мейбл, поскольку ребенок не все лето проведет с ней. Венеция обещала хотя бы на три недели отправить дочь к бабушке. Впервые во время летних школьных каникул они будут разлучены на столь длительное время.

Майк не горел желанием увидеть Мейбл в Бернт-Эш, когда они вернутся туда.

– Мейбл владела тобою пятнадцать лет. Наступила моя очередь, – сказал он. – Давай побудем одни в начале нашей совместной жизни… хотя бы на первых порах.

Если Венеция и не была согласна с ним, она ничего не смогла противопоставить его льстивой ревности. Приятно сознавать его желание, чтобы она принадлежала только ему одному.

С другой стороны, как долго они будут оставаться одни? Это необходимо выяснить.

Майк подошел к ней и положил руки на ее плечи.

– Разве нельзя наскрести еще немного франков и остаться? – спросил он со вздохом.

– Дорогой, я не могу, – ответила она, глядя на его отражение в зеркале. – И я считаю, что нам пора домой.

– Значит, завтра рано утром двинем в спешном порядке в Ле-Турке, а оттуда в Англию. Жаль!

Она томно склонила голову на его ладонь.

– В конце года мы получим деньги и снова отправимся сюда.

– Я хочу собрать друзей и на зиму отправиться куда-нибудь, – заметил он.

Венеция промолчала. Слова Майка смутили ее, так как она не любила лыжи. Ей ненавистна была сама мысль о горных отелях, а Швейцарию она любила по-настоящему только летом. После смерти Джефри она поклялась, что никогда не возвратится в страну, где в горах летом отдыхала вместе с ним.

Она молча принялась наводить порядок на туалетном столике и убирать косметику в ящик.

– Кажется, я никогда не спрашивал тебя, умеешь ли ты кататься на лыжах, дорогая? – спросил Майк.

– Я пыталась, но они мне не понравились, хотя Швейцария наверняка должна понравиться Мейбл. Мы могли бы взять ее куда-нибудь с собой на Рождество. В ее возрасте она должна уметь кататься на коньках и лыжах.

Венеция, продолжая следить за лицом Майка в зеркале, заметила, как оно омрачилось, а уголки губ опустились вниз. Но в следующую секунду он опять улыбался.

– Хорошо… посмотрим!

Она подумала:

«Он не хочет, чтобы Мейбл была рядом. Разумеется, Барбара сказала бы, что я сумасшедшая, если пытаюсь, едва выскочив замуж, гнуть свое. Мне надо запастись терпением и приручать его постепенно».

– Чем мы сегодня займемся? – спросила она наконец.

– Хм… ты помнишь парня, с которым вчера вечером мы болтали в баре?

– Этого довольно симпатичного американца?

– Да. Оказалось, что у нас с ним одно увлечение.

– Лошади?

Майк улыбнулся и, протянув руку к портсигару Венеции, взял сигарету.

– Да. Он держит скаковых лошадей в Вирджинии. Между прочим, он приглашает нас к себе. Можно приехать в любое время и остановиться у него, если мы когда-нибудь соберемся в Штаты. В Париже он по делам и на уик-энд сумел выбраться в Довиль. Мы с ним хотели бы проехаться на Ривьеру… это неподалеку от того места, где во время Второй мировой войны высадились американцы. Помнишь, дорогая, я показывал тебе эти пляжи, когда мы проезжали мимо?

– Да, помню.

– А чем ты хотела заняться?

Венеция, не говоря ни слова, встала. Майк обнял ее, с удовольствием оглядывая ее стройную фигуру. Никому не приходит в голову, что она на двенадцать лет старше его, подумал он, проводя рукой по ее тонкой талии. Это просто чудо, что она так хорошо сохранилась. Правда, прошлой ночью Венеция жаловалась, что набрала вес благодаря французской пище… Если она хочет сохранить эту девичью талию, то дома ей придется сесть на строгую диету. У него не просто красивая жена, но и надежный друг. Просто здорово, что не нужно экономить после того, – как Венеция перевела на его счет изрядное количество денег. Порой он пугался, что она устает, а прошлой ночью жаловалась, что ей нездоровится… Все же он обожал ее.

Он объяснил ей, что американец, Рендольф Саттон, имеет письменное приглашение какого-то французского виконта, а у этого виконта есть замок в Ламарше и отличная конюшня.

– Я вызвался подбросить Саттона до Ривьеры на машине, если ты не возражаешь, милая. Мы пробудем там часа два, не больше, и мне кажется, что ты не горишь желанием отправиться с нами.

Она не возражала. Утро обещало быть опять жарким, и она собиралась написать несколько писем и приобрести подарки, пусть даже не очень дорогие.

Тем не менее, она была несколько уязвлена, что, не спросясь ее, Майк уже договорился отправиться на встречу с этим американцем.

– Ты не хотела бы поехать с нами, дорогая? – быстро вставил Майк.

– Нет ни малейшего желания, – ответила она. – Кроме того, «лагонда» рассчитана на двоих.

– И моя Венеция, – проговорил он, целуя ее в щеку, – не выдержит часовую болтовню о лошадях.

Он пошел, насвистывая, в ванную. Венеция надела кольца, подошла к окну и посмотрела на залитые солнцем кроны зреющих яблонь. Через два месяца яблоки нальются соком, их превратят в сидр или кальвадос, к которому Венеция пристрастилась в последнее время, хотя предпочитала обычный коньяк. Нормандия ей полюбилась. На этом модном курорте она была впервые. Ей было приятно бродить по затененным улочкам среди буйства цветов. Майк здесь бывал раньше; это место приводило его в неописуемый восторг. Венеция со временем обнаружила, что у ее мужа двойственный характер. Он наполовину любитель спорта, наполовину – лондонский бездельник. Признаков того, что он рвется к работе, гордится своей фондовой биржей она почти не замечала. Такое заключение немного огорчило Венецию. Джефри любил свою работу. Но он был издателем, всегда интересовался книгами и, бывало, говорил, что независимо от того, сколько у него денег, ему всегда хочется что-то делать. Он часто подчеркивал, что не создан для праздной жизни.

Венеция вздрогнула, как от удара. Самое последнее дело – сравнивать двух мужей. Да и как их сравнивать?

Взять хотя бы машину… они с Джефри отдавали предпочтение закрытой машине, в которой было бы достаточно просторно и она могла вместить его мать, а позднее и их дочурку. Когда Венеция спросила Майка, какую машину ему хочется, он назвал спортивную «лагонду», сказав, что всегда мечтал о ней, но не мог себе позволить. Когда она предложила что-нибудь просторнее, имея в виду Мейбл, он усмехнулся и заявил:

– Только не семейную машину, дорогая. Пожалуйста!

И она позволила Майку выбрать спортивную машину. В принципе в «лагонде» имелось крошечное заднее сидение, куда могла бы втиснуться Мейбл, и Венеция была вынуждена согласиться.

Перед тем, как выйти из спальни, Венеция обняла мужа и сказала:

– Ты отдаешь себе отчет, дорогой, что в первый раз мы разлучаемся на три часа с момента нашей свадьбы? К завтраку ты наверняка не успеешь вернуться.

Майк, неотразимый в открытой спортивной рубашке и сером фланелевом костюме, тоже обнял ее. При желании он мог сказать нужные слова в нужный момент, И потом его отличала пылкость, не знавшая границ. Однако он склонен был проявлять нервозность в те моменты, когда на Венецию находили приступы избыточной нежности. Скорее всего, рассуждал он, все дело в возрасте; Венеция очень сентиментальна, не то, что девушки вроде Джикс, проявляющие свой энтузиазм только в постели. Этим они и нравились Майку, а к жизни с сентиментальной женщиной придется привыкать. Венеция же настолько его привлекала, что он нежно поцеловал ее, заверив, что вернется как можно скорее, на что она игриво заметила, что если дело только в ней, то не следует торопиться.

Майк на прощание взмахнул рукой и улыбнулся. Когда «лагонда» скрылась в облаке пыли, она подумала:

– Какой он в душе еще мальчик! Я должна оставаться молодой рядом с ним.

Утро протекало быстро в разных заботах. Она ответила всем, благодаря за свадебные подарки, но с особенным удовольствием она отправила открытку Барбаре:

«Мы чудесно проводим медовый месяц. Майк – замечательный супруг. Вы все ошибались, дорогая!».

Она также написала Герману, что очень счастлива.

Но не подсказывает ли ей внутренний голос, что слишком рано делать какие-либо выводы?

Возможно, возможно, но она постаралась побыстрее заглушить голос благоразумия.

После завтрака на террасе красивого и элегантного ресторана она поднялась к себе в номер, опустила жалюзи и легла. Проснувшись в половине пятого, она обнаружила, что Майка еще нет, и это обстоятельство ее раздосадовало.

Наверное, он задержался на Ривьере, решила она. Несомненно, этот виконт… как его там… очень радушно встретил гостей. А Майка не надо долго уговаривать, чтобы проехаться на отличной лошади, подумала Венеция. С другой стороны, его нет уже более пяти часов. Сколько времени, прошло!

Она отправилась по магазинам и с час разглядывала милые вещицы, которые хотела бы купить Мейбл, но не могла себе этого позволить из-за отсутствия проклятых франков, и довольствовалась браслетом из разноцветного стекла, вполне приличным для молодежной вечеринки.

Возвращаясь в отель, Венеция была совершенно уверена, что найдет «лагонду» припаркованной перед главным входом «Норманди», но, к своему удивлению, не увидела ее там. Впервые она по-настоящему забеспокоилась. И дело не в том, что Майк задерживался, а вдруг с ним что-то случилось? Он ведь ездит как сумасшедший. Под тонким слоем румян ее лицо побледнело. Она спросила в регистратуре, не было ли ей звонков, и в ответ услышала лаконичное «нет, мадам».

В вестибюлях было полно народу. Одни выходили из здания, чтобы побыть на ярком солнце, другие возвращались после купания с веселыми лицами. Одна Венеция сидела, как на иголках, объятая смутной тревогой. Затем она снова поднялась к себе в номер, бросила взгляд на пиджак, висящий на спинке стула, и новую коробку с гаванскими сигарами, лежащую на столе, которую Майк выбрал вчера. Венеция закрыла глаза и подумала:

«Если что-то случилось с Майком, я умру».

В шесть вечера она была уверена, что он попал в аварию. Спустившись в фойе, Венеция принялась излагать портье свои опасения. Не считает ли он, что ее муж угодил в автомобильную катастрофу? Не известно ли ему что-нибудь об этом? Свяжется ли полиция с отелем? Как они узнают, где остановился месье? Любезный француз пытался успокоить ее. Ему ничего не известно об аварии, нет. Какая авария? Просто месье задержали, вот и все. Или машина сломалась и пришлось ее ремонтировать. Венеция не стала его слушать и ушла. С какой стати могла сломаться совершенно новая машина? Она попыталась рассердиться и заставить себя поверить в беспечность Майка. Развлекается и не удосужился даже позвонить.

Она нервно разделась и легла в горячую душистую ванну, гоня от себя страхи и сомнения, роившиеся, подобно летучим мышам, в ее голове.

«Не паникуй, Венеция, – твердила она себе. – Ты же сама ненавидишь психопаток».

Час спустя, когда надо было идти на обед, а она сидела на краю кровати и нервно курила, дверь неожиданно распахнулась и вошел Майк.

Она поднялась, гася недокуренную сигарету в пепельнице на ночном столике и дрожа всем телом. Нервы ее были натянуты как струны. Взглянув на мужа ее первым желанием было броситься ему на грудь и воскликнуть «Слава Богу! Ты жив!», но злость взяла вверх, и она процедила сквозь стиснутые зубы:

– Как ты смел меня так пугать! Как ты смел! Майк закрыл дверь и прислонился к ней спиной. Его загорелое лицо раскраснелось, а глаза налились кровью.

– Венеция, малышка, я страшно виноват, – начал он. – Я понимаю, что поздно, но клянусь тебе, я не имел понятия, который час, пока не вернулся в отель.

Она чуть было не задохнулась от негодования.

– Тебя не было без малого восемь часов, – ледяным тоном произнесла она. – Практически целый день.

Майк почесал в затылке и засмеялся. Это был смех с оттенком нервозности. Он внимательно посмотрел на нее и заметил, что она бледна и рассержена не на шутку. Никогда прежде он не видел, чтобы эти мягкие и чуть раскосые глаза были такими сердитыми.

– О, Боже! – промямлил он. – Кажется, я наломал дров, черт меня побери.

Он напомнил школьника, прогулявшего уроки, перед распекающей матерью, и сердце Венеции быстро оттаяло. Она не хотела принимать его таким. Он был… нет, не пьяным… это было бы сильным преувеличением, но от него пахло алкоголем.

– Даже не знаю, то ли я так разгорячился, то ли в комнате жарко, – смеясь продолжал он, сбрасывая пиджак.

Майк подошел к окну и остановился, жадно вдыхая прохладный воздух. Венеция с испугом уставилась на его спину. Меньше всего ей хотелось выступать в роли подозрительной, сварливой жены.

Если Майку захотелось провести весь день с друзьями, она не имеет права критиковать его, даже если у них медовый месяц. Взяв себя в руки, она на удивление мягким ровным голосом сказала:

– Я не хотела набрасываться на тебя. Просто я перенервничала, видя, что ты не возвращаешься, и все боялась, что ты попал в аварию. Ты ездишь так быстро.

Мгновенно лоб его разгладился. Он не мог совладать с разгневанной Венецией. Такой он ее еще не видел и поэтому не знал, как быть. Она всегда была мягкой и нежной с ним. Он медленно приблизился к Венеции, взял ее правую руку и робко поцеловал:

– Венеция, прелесть моя, у меня нет слов для извинений. Я поступил ужасно. Мне следовало бы позвонить. Мне и в голову не пришло, что ты можешь подумать, будто я разбился. Понимаешь, дело в том, что Жан… то есть этот виконт… убедил нас с Рендом Саттоном прогуляться с ним после завтрака. Мы смотрели его конюшню, и потом он настоял на том, чтобы мы поехали в одно местечко… милях в двадцати… к его приятелю, тренеру. Я закрутился и забыл позвонить. То есть, я, конечно, собирался… но, знаешь, таких превосходных лошадей я еще не видел. Жан собирается выставить одну на национальных скачках…

И он принялся вдохновенно говорить на любимую тему, продолжая сжимать руку Венеции и стараясь не глядеть ей в глаза. От него дурно пахло, и Венеция резко отвернула голову, когда он попытался поцеловать ее.

– Я прекрасно тебя понимаю, – сказала она.

– Не надо больше никаких объяснений. Я рада, что ты хорошо провел время. Да, я переживала за тебя, признаюсь, но это было глупо с моей стороны. Я уверена, что тебе было очень хорошо. Вы повеселились от души.

– Дорогая, ты все еще сердишься.

– Ничуть, – сказала она, стоя к нему спиной.

– Я думаю, что тебе следует пойти принять ванну и переодеться. Скоро восемь.

– Я быстро… обещаю.

Майк стянул рубашку, обнажив свое сильное и мускулистое тело с темными вьющимися волосами на груди, но Венеции сейчас не хотелось смотреть на него. Она чувствовала к нему неприязнь. Он эгоист, совершенно не думает о других. Настоящий самец, лишенный такта и деликатности. Она с ужасом поняла, что готова расплакаться, и отрывисто сказала:

– Я спускаюсь вниз, если ты не возражаешь. Возьму себе джина, а то ты намного опередил меня.

– Ты сердишься…

– Из-за того, что ты веселился – нет, уверяю тебя. Лично мне свободное утро доставило удовольствие, но ты хотя бы мог сообщить, что задерживаешься.

Она тут же пожалела о сказанном. Вот, пожалуйста, она превратилась в ту, кого всегда презирала – в сварливую жену. Но было что-то унизительное в том, что за весь день он, наверное, не вспоминал о ней. Это в последний день их медового месяца!

Майк решил, что если Венеция будет продолжать злиться на него, он тоже проявит характер. Он не боится ее… черт возьми, он не боится ни одной женщины, даже Венеции. Мысли в голове Майка путались от чрезмерного количества коктейлей, выпитых с этим американцем, Рендольфом Саттоном. Они заскочили в довольно любопытный бар по дороге из Довиля, и он подсел к исключительно привлекательной француженке, знакомой Саттона, которую Саттон называл «цыпленком», с рыжими кудрями и соблазнительными ногами. Что за ноги! Она не раз демонстрировала их, а потом спросила, не занят ли он сегодня вечером. Конечно, он ответил ей, что занят.

«Я женатый человек», добавил он, смеясь.

«Очень жаль», хихикнула она, и ее огромные глаза под тяжелыми черными ресницами озорно вспыхнули. Ренд Саттон остался с ней. Ничего не поделаешь.

Ну конечно, он хотел побыстрее вернуться к Венеции. Он мог бы сказать ей совершенно искренне, что ни о чем не жалеет и ему не понятен этот холодный прием.

– Проклятье, я же извинился за опоздание, Венеция, – бросил он в сердцах.

Не говоря ни слова, она направилась к двери. Тогда он снова сменил тактику, встав на ее пути и обнял за Талию. Венеция в строгом шифоном платье с открытыми плечами, с жемчужным ожерельем с оправой из витого золота, исполненная изящества и печали, больше не раздражала его. Во всем виноват только он один, принялся горячо оправдываться Майк. Дело не в том, что он ее не любит, об этом не может быть и речи, просто выдался какой-то безумный день, а потом, и он признает это, было выпито слишком много. Эти американцы просто глушат джин и пришлось, дабы не прослыть слабаком, поддержать марку.

– Я в самом деле огорчен, если расстроил тебя, дорогая, – заключил он, и его небесно-голубые глаза с мольбой взглянули на нее. – Перестань, пожалуйста, сердиться, останься со мной и скажи, что я прощен.

Прошло несколько секунд, она сдалась перед этим умоляющим взглядом, очутившись в его объятиях и прижимаясь холодной, надушенной щекой к его загорелой щеке. Алкоголь и долгие часы ожидания были прощены. Она снова любила его.

– Я злая ведьма. Прости меня, милый, – сказала она, сцепляя тонкие пальцы на его голове и привлекая к себе.

Теперь его страсть принадлежала ей и только ей одной. Ему стало стыдно: как только он мог подумать, что этот французский «цыпленок» симпатичен? Просто это был животный инстинкт. Но истинная его любовь здесь, с этой спокойной, золотоволосой женщиной, такой нежной и обожаемой.

Между поцелуями он, не переставая, молил о прощении, и в конце концов Венеция убедилась, что он поступил, как бездумный мальчишка, не желавший причинить серьезного вреда. Его страсть передалась ей. Лицо ее приобрело прежний румянец, глаза засветились. Она снова была счастлива.