"Сила, которая защищает" - читать интересную книгу автора (Дональдсон Стивен)

Глава 1 Опасные сны

Во сне Томас Кавенант разговаривал. Временами он осознавал, что это сон, и мучительно хотел пробудиться, но сковавшее его болезненное оцепенение было слишком велико. Он что-то бормотал, вскрикивал, шептал, как это часто бывает со спящими людьми, но никто этого не слышал. Временами у него даже во сне возникало смутное ощущение, что он остался один на всем белом свете, – так сильно было чувство заброшенности и одиночества, пронизывающее все его существо. Пронзительный звонок телефона ворвался в его сон, и он с криком проснулся. Рывком сел на постели, не сообразив сразу, слышал ли он телефонный звонок или был разбужен каким-то ужасным видением. Потом телефон зазвонил снова. Он звонил и звонил не переставая, пока Кавенант, обливаясь холодным потом, выбирался из постели, тащился, волоча ноги, в гостиную и, наконец, протягивал руку к телефонной трубке. Его онемевшие, болезненно-холодные пальцы неловко нащупали и с трудом подняли ее, но удержать были не в силах, и ему пришлось зажать трубку между ухом и приподнятым плечом.

Растерявшись, он не произносил ни слова, дожидаясь, пока заговорит тот, кто был на другом конце провода. Наконец раздался неуверенный женский голос:

– Мистер Кавенант? Это Томас Кавенант?

– Да, – еле слышно ответил он, испытывая странное чувство, что это одновременно и правда, и ложь.

– О мистер Кавенант! Это Меган Роман звонит. – Поскольку он продолжал хранить молчание, она добавила чуть-чуть резковато:

– Ваш адвокат, помните?

Он не помнил. Он вообще понятия не имел, кто такие адвокаты, – его память словно заволокло дымкой. Как это обычно бывает при телефонном разговоре, голос женщины звучал несколько искаженно и все же казался смутно знакомым, хотя никаких ассоциаций у него не возникало.

– Мистер Кавенант, – продолжала она, – я являюсь вашим адвокатом вот уже два года. Что с вами? У вас все в порядке?

Его ужасно беспокоило то, что голос был явно знаком, и в то же время он никак не мог вспомнить, кто она. Он хрипло прошептал:

– Какое вам до меня дело?

– Вы шутите? Стала бы я звонить, если бы мне не было до вас дела? Стала бы я вообще во все это ввязываться, если бы не вы? – В ее голосе теперь отчетливо ощущались возмущение и некоторая неловкость.

– Нет, – отрезал он, не желая ни о чем вспоминать. Чтобы у нее не возникало никаких сомнений, он сказал как можно отчетливее:

– Закону нет до меня никакого дела. Она… – Он имел в виду жену. – Она нарушила его, не я. Я… Меня все это не касается.

– Будет лучше, если вы поверите, что то, о чем я хочу сказать, очень даже вас касается. Советую выслушать меня. С вами явно что-то не так, но…

Он снова прервал ее, чувствуя, что еще немного, и он вспомнит ее голос – почему-то теперь это пугало его.

– Нет, – снова настойчиво повторил он. – Не впутывайте меня. Я – вне всего этого. Это не касается меня. Закон – это… – Он остановился на мгновение, подыскивая нужные слова. – Закон – это то же самое Зло.

И тут, вопреки собственному желанию, он понял, кого ему напоминал ее голос. Этому не смогли помешать даже телефонные помехи. Елену. Его охватило мучительное ощущение потери, боли, вины.

– О чем вы говорите? – продолжала она. – Я – ваш адвокат, Меган Роман. И если вы воображаете, что по каким-то причинам неуязвимы для закона, то лучше выслушайте меня. Вот зачем я звоню вам.

– Да, – безнадежно сказал он.

– Послушайте, мистер Кавенант. – Теперь она уже не сдерживала своего раздражения. – Мне, честно говоря, самой не очень-то по душе быть вашим адвокатом. От одной мысли о ваших проблемах мне делается не по себе. Но я еще ни разу не отказала ни одному клиенту и не собираюсь начинать с вас. Теперь возьмите себя в руки и внимательно выслушайте меня.

– Да.

«Елена, – внутренне простонал он. – Елена? Что я сделал для тебя? Как помог?»

– Отлично. Теперь о возникшей ситуации. К несчастью, ваша шальная выходка субботним вечером создала массу проблем. Она… Зачем вам вздумалось идти в ночной клуб, мистер Кавенант? Не куда-нибудь, а именно в ночной клуб, а?

– Я не хотел… Это все произошло случайно. – Ему было трудно подобрать слова, чтобы выразить, как сильно он сожалеет о происшедшем.

– Ладно, сейчас дело не в этом. Шериф Литтон взял все в свои руки. Вы сами дали ему отличный повод, который он собирается использовать против вас. Весь воскресный день и сегодняшнее утро он потратил на то, чтобы обсудить случившееся со множеством людей. А те, с кем он разговаривал, рассказывали услышанное другим. И так далее… В результате сегодня в полдень собирается заседание городского совета.

Мистер Кавенант, ничего этого, скорее всего, не произошло бы, но на беду все еще помнят тот случай, когда вам вздумалось отправиться в город. Эта ваша прогулка породила множество слухов, и большинство людей осуждали вас. Теперь все снова возбуждены – но, боюсь, на этот раз одними словами дело не обойдется. Люди ждут, чтобы были приняты меры.

Городской совет намерен выполнить их волю. Наша в высшей степени добросовестная местная власть сделает все, чтобы прибрать ваш дом к рукам. По-видимому, они примут постановление, запрещающее в связи с расширением индустриального строительства на земле, где расположен ваш дом – Небесная Ферма, – ставить жилые строения. Вы, конечно, получите прекрасную цену за Ферму, но вряд ли вам удастся поселиться где бы то ни было еще в нашем округе.

– Я допустил ошибку, – сказал он. – В моих руках была сила, а я не сумел использовать ее. – Его трясло от застарелой ненависти и злости.

– Что? О чем вы? Мистер Кавенант, вы мой клиент – до тех пор пока платите мне. Я не собираюсь оставаться в стороне и просто смотреть, как они разделываются с вами. Больной или здоровый, вы имеете точно такие же гражданские права, как и всякий другой. И существуют законы, которые защищают граждан от.., от преследования. Мы должны бороться. Теперь я хочу… – Он почувствовал, что голос ее напрягся – похоже, ей понадобилось собрать все свое мужество, чтобы произнести дальнейшие слова. – Я хочу, чтобы вы пришли ко мне. Сейчас. Мы разберемся в ситуации, подумаем и примем соответствующие меры. Используем все для того, чтобы обжаловать решение совета. Если понадобится, подадим прошение о его отмене. В общем, что-нибудь да придумаем. Нам нужно прикинуть все возможные варианты и спланировать свою стратегию.

Она сознательно шла на риск ради него – он остро почувствовал это.

– У меня проказа, – сказал он. – Они не посмеют тронуть меня.

– Да они выбросят вас отсюда и даже не задумаются! Черт возьми, Кавенант, вы, кажется, не отдаете себе отчета в том, что здесь происходит. У меня такое чувство, что вам наплевать, отнимут у вас дом или нет. Нужно бороться! Однако вы – мой клиент, и сражаться с ними без вас я не могу.

Ее горячность странным образом вернула его мысли к Елене. Воспоминания нахлынули на него, вытеснив все остальное, и он ответил устало и безразлично:

– Мне нечего вам сказать.

Не дожидаясь ответа, он положил трубку на рычаг. И замер, пристально глядя на черный аппарат, пытаясь вспомнить что-то очень важное, мелькнувшее в разговоре. Да, конечно, вот оно! Она сказала: “Воскресный день и сегодняшнее утро”. Он неуклюже повернулся, точно робот, и взглянул на висящие на стене часы. Вначале ему было нелегко сфокусировать взгляд – он таращился на них, но не видел ничего. В конце концов ему удалось различить время. День, разгоравшийся за окном, подтвердил, что он не ошибся. Он проспал более тридцати часов!

"Елена”, – снова с тоской подумал он. Разве Елена могла ему звонить? Она умерла. Его дочь умерла – и он, хотя бы отчасти, виновен в этом. Боль, до этого времени словно притаившаяся у него в мозгу, внезапно затрепетала, вспыхнув с новой силой. Он наклонил голову, надеясь, что от этого станет легче.

Елены вообще никогда не существовало. Ее не было на свете – никогда! Все это привиделось ему во сне. “Елена”, – простонал он и побрел, шатаясь, к своей постели.

Войдя в спальню, он увидел свою подушку – и его глаза широко распахнулись. Наволочка была испачкана черными пятнами. Они выглядели так, точно белоснежную чистоту полотна разъедала плесень или гниль.

Он поднял руку и пощупал лоб, но не почувствовал ничего. Боль, казалось, разрывала череп изнутри, но онемевшие пальцы словно говорили ему – ерунда, все в порядке. Проказа, похоже, просто издевалась над ним. Пустой желудок судорожно сжимался от голода. Борясь с тошнотой и держась обеими руками за лоб, он пошел в ванную комнату.

В зеркале над раковиной он увидел ужасную рану на лбу – типичное пятно проказы – разошедшаяся в виде разреза гангренозная плоть с черными запекшимися корками по краям. Кровь и желтоватая жидкость просачивались между затвердевшими струпьями. У него возникло ощущение, что гной не только вытекал наружу, но и сквозь череп проникал прямо в мозг. Рана выглядела ужасно – от нее несло отвратительной, непристойной болезнью и такой же отвратительной смертью.

Дрожа, он отвернул краны и принялся намыливать руки.

Однако, заметив на безымянном пальце обручальное кольцо белого золота, он замер, вспомнив, как, исходя из этого самого кольца, пульсировала горячая сила в одном из его удивительных снов. Он почти услышал голос Баннора, Стража Крови, своего телохранителя, который восклицал:

– Спаси ее! Ты должен!..

И слышал свой собственный ответ:

– Я не могу! Я не знаю, как это сделать! Он слышал, как Хайл Трои кричал:

– Прокаженный! Разве ты можешь любить кого бы то ни было, кроме себя?! Ты для этого слишком большой эгоист!

И тут, содрогнувшись, он вспомнил тот удар, из-за которого возникла его ужасная рана на лбу! Это была не проказа, это…

Елена умерла из-за него. Ее никогда не существовало. Она никогда не падала в расщелину, отчаянно сражаясь с обезумевшим духом Лорда Кевина-Расточителя Страны, которого сама же и вызвала из могилы. Она упала туда и погибла. Посох Закона утрачен. А он, Томас Кавенант, даже рукой не пошевелил, чтобы ее спасти! Ее вообще никогда не существовало, Она приснилась ему, пока он лежал без сознания, когда ударился головой о край кофейного столика. Раздираемый противоречивыми чувствами, он стоял, пристально глядя в зеркало на свою рану, точно именно она таила в себе одновременно и скрытое обвинение, и угрозу. Застонав, он отшатнулся от зеркала и бросился обратно к телефону. Мокрыми, намыленными руками он нащупал трубку и с трудом принялся набирать номер телефона родителей Джоан, у которых она, скорее всего, остановилась. Он отчаянно нуждался в том, чтобы обсудить с кем-нибудь все, что с ним творилось, – и к кому еще мог он обратиться? В конце концов, она ведь была его женой!

Однако, набрав всего несколько цифр, он бросил трубку. В памяти возник ее образ и то, как, уверенная в своей правоте, безжалостно она поступила с ним. И все же она сама позвонила ему, а он – в этом она, конечно, не сомневалась – не пожелал разговаривать. И никакими словами он не смог бы убедить ее в том, что дело было вовсе не в его нежелании, а в том, что он потерял сознание – в его болезни и беспомощности.

Как смел он обращаться к ней за помощью, если там, в своих снах, он позволил другой, дорогой ему женщине умереть? Как смел он обращаться за помощью к кому бы то ни было? И все же он отчаянно нуждался в ком-то, кому бы он мог сказать: “Помоги мне!"

Проказа довела его до такого состояния, что он был бессилен помочь самому себе. Однако к врачам ему обращаться не хотелось: все, что они могли предложить ему, – это вернуться обратно в лепрозорий. Хотя там ему, наверно, стало бы легче – они поговорили бы с ним и дали бы ему хоть какой-то совет. Они вернули бы ему то ощущение – без которого он вряд ли смог бы выжить, – что его болезнь была единственным фактором, имеющим для него значение, и что ни о чем другом ему просто не следует думать. Его печаль, и угрызения совести, и ужас стали бы всего лишь иллюзиями, не совместимыми с больничными стенами, ослепительно белыми простынями и флюоресцентными лампами его палаты. Врачи сумели бы убедить его в том, что все ощущения, так волновавшие его, были нереальны.

Он стал задыхаться, дыша тяжело, с хрипом, как будто воздух в комнате был слишком затхлым для его легких.

Он не мог больше оставаться один!

Судорожными рывками набрав номер, он позвонил в справочное бюро и узнал номер ночного клуба, где побывал в субботу ночью. Он набрал этот номер, к телефону подошла женщина и скучающим голосом сообщила, что Сьюзи больше у них не работает. Прежде чем он успел задать следующий вопрос, она сказала, где теперь будет выступать певица.

Он снова позвонил в справочное бюро и, узнав нужный номер, заказал междугородный разговор с тем городом, куда уехала Сьюзи. Его довольно быстро соединили с ее гримерной. Услышав низкий бесшабашный голос, он спросил, быстро, неразборчиво произнося слова:

– Почему вы сделали это? Он велел вам назвать меня так? Зачем? Я хочу знать… Она резко прервала его:

– Кто вы такой, черт возьми? Я понятия не имею, о чем вы толкуете. Что вы себе вообразили? Ничего я никому не делала.

– В субботу ночью. Вы сделали это в субботу ночью.

– Парень, ты пьян, что ли? Чтоб ты сдох! Сделала… Что Я такого сделала? Освободи мой телефон!

– Говорю вам – вы сделали это субботней ночью! Он велел вам сделать это, да? Вы назвали меня Береком.

Берек Полурукий! Так звали давно умершего героя из его снов. Люди, живущие в Стране – люди из его снов, – были убеждены в том, что он и есть этот самый, заново родившийся Берек Полурукий, потому что из-за проказы у него на правой руке отсутствовали два пальца.

– Признайтесь – это сумасшедший старик нищий велел вам назвать меня Береком? Вот почему вы сделали это, да?

Последовала долгая пауза, а потом она сказала уже другим тоном:

– А, так это вы… Тот самый парень из ночного клуба… Люди болтали про вас, будто вы прокаженный.

– Вы назвали меня Береком, – хрипло повторил Кавенант.

– Прокаженный, надо же… О черт! Я ведь могла поцеловать вас. У меня голова кругом пошла, когда я увидела вас. Вы чертовски похожи на одного моего приятеля.

– Берек, – простонал Кавенант. – Почему Берек?

– Что – “Берек”? Вы не правильно меня поняли. Я сказала – “Беррет”. Беррет Вильяме, мой старый друг. Мы с ним вместе пуд соли съели, я многому научилась у него. Он всегда был такой, знаете.., слегка двинутый. Вечно шутил. Он часто приходил слушать, как я пою, но никогда слова не произносил. Просто молча сидел и слушал. И вы были…

– Он велел вам сделать это. Старый нищий приказал вам, верно? Он хотел навредить мне. Зачем?

– Парень, если у тебя и проказа, похоже, она засела в мозгу. Не знаю я никаких нищих. Терпеть не могу стариков – какой от них прок? Скажи, может, ты на самом деле Беррет Вильяме? То, что ты несешь, похоже на одну из его шуточек. Беррет, черт возьми, если это ты и просто прикидываешься кем-то другим…

Спазм опять сдавил внутренности. Кавенант положил телефонную трубку и согнулся, схватившись за живот. Однако там слишком давно ничего не было, и его не вырвало – последний раз он ел двое суток назад. Пот застилал ему глаза, он смахнул его пальцами и снова набрал номер справочного бюро.

Полузасохшее мыло, оставшееся на руках, ожгло глаза, но он упрямо выслушал новый номер и заказал еще один междугородный разговор. Ему ответил жесткий голос, явно принадлежащий военному:

– Министерство Обороны.

Кавенант, не обращая внимания на слезы, бежавшие по щекам, сказал:

– Я хотел бы поговорить с Хайлом Троем. Еще один персонаж из его снов. Однако этот человек точно существовал, он пришел в Страну из реального мира и, следовательно, не был всего лишь плодом ночных кошмаров Кавенанта.

– Хайл Трои? Минутку, сэр. – Послышался шелест страниц, затем тот же голос произнес:

– Сэр, мне неизвестен человек с таким именем.

– Хайл Трои, – повторил Кавенант. – Он работает у вас.., в одном из научных отделов. С ним произошел несчастный случай. Если он не погиб, то должен был уже вернуться к своей работе.

Голос военного звучал теперь менее жестко:

– Сэр, если он действительно работает здесь, то, возможно, засекречен. В этом случае я не могу соединить вас с ним.

– Мне нужно всего лишь поговорить с ним, что здесь такого? – простонал Кавенант. – Позовите его. Я знаю, он не откажется поговорить со мной.

– Как ваше имя, сэр?

– Он будет говорить со мной?

– Возможно, будет. И все же мне необходимо знать ваше имя.

– О черт! – Кавенант вытер глаза тыльной стороной ладони и произнес просительным тоном:

– Хорошо. Меня зовут Томас Кавенант.

– Да, сэр. Соединяю вас с майором Ролле. Может быть, он сумеет помочь вам.

Послышался щелчок, воцарилось молчание, прерываемое лишь потрескиванием, похожим на тиканье часов. Напряжение нарастало. Рана на лбу пульсировала – казалось, Кавенант слышал ее крик. Он прижал телефонную трубку плечом к уху и, обхватив себя руками, призвал на помощь все свое самообладание. Наконец линия снова ожила.

– Мистер Кавенант? – произнес мягкий, вкрадчивый голос. – Меня зовут мистер Ролле. Пока нам не удалось найти того человека, с которым вы хотите поговорить. Знаете.., у нас ведь немаленькое министерство. Вы не могли бы еще что-нибудь рассказать о нем?

– Его зовут Хайл Трои. Он работает в одном из ваших научных отделов. Он слепой.

Кавенант с трудом выдавливал из себя слова, словно губы его свело от холода.

– Слепой, вы говорите? Мистер Кавенант, вы упоминали о несчастном случае. Вы не могли бы рассказать поподробнее, что именно произошло?

– Просто соедините меня с ним, и все. Есть он там или нет?

После секундного колебания майор сказал:

– Мистер Кавенант, в нашем министерстве слепые не работают. Вы не могли бы сообщить источник вашей информации? Боюсь, вас ввели в заблуждение…

Внезапно охваченный яростью, Кавенант закричал:

– Он выпрыгнул из окна, когда в его квартире начался пожар! Он погиб! Его вообще никогда не существовало!

Он с бешенством выдернул телефонный провод из розетки и, не глядя, швырнул аппарат. Тот угодил в часы, висящие на стене, и упал на пол, оставшись цел и невредим, в то время как часы, тоже рухнув, разлетелись на куски.

– Он умер всего несколько дней тому назад! Его никогда не существовало!

В порыве гнева он лягнул кофейный столик онемевшей ногой. Тот отлетел, ударился о стену, от сотрясения упала и разбилась фотография Джоан. Кавенант пнул ногой диван, бросился к книжному шкафу и одну за другой стал сбрасывать на пол книги.

В мгновение ока чистота и порядок, за которыми он так следил с тех пор, как заболел проказой, превратились в опасный хаос. Порывистыми движениями он выхватил из кармана перочинный нож, открыл его, бросился в спальню и принялся кромсать подушку со следами запекшейся крови на ней. В воздух взвилась туча белоснежных перьев, кружась и оседая на пол, на кровать, на остальную мебель. Увидев это, Кавенант сунул нож в карман и, хлопнув дверью, выбежал из дома.

Позади Небесной Фермы находился лес, и он помчался по тропинке, направляясь к уединенной хижине, где у него был рабочий кабинет. Если ему не с кем было поговорить о своих бедах, может быть, он смог бы их описать? Его пальцы подергивались, как будто он уже печатал на машинке. “Помогите же мне, помогите, помогите, помогите!” Однако когда он добрался до хижины, то обнаружил, что здесь уже побывал кто-то. Дверь была сорвана с петель, лист, вставленный в пишущую машинку, смят, кругом валялись обрывки рукописей и всякий мусор. Все было в экскрементах, маленькие комнаты провоняли мочой.

Он тупо уставился на весь этот разгром, пытаясь вспомнить – может быть, он сам учинил это безобразие? Нет, он твердо знал, что не делал этого. Это нападение, подобное поджогу конюшни несколько недель тому назад. Чудовищность неожиданного варварства ошеломила его – он напрочь забыл о том, что всего несколько минут назад сам творил нечто подобное у себя в доме. “Нет, я на такое не способен, – подумал он. – Я не безумный. Я не такой”.

У него возникло ощущение, что стены дома сдвигаются, стискивают его со всех сторон. Удушье сдавило грудь, снова к горлу подкатила тошнота, и снова это окончилось лишь судорожными спазмами. Стиснув зубы и тяжело дыша, он выбежал в лес.

Сначала он двигался безо всякой цели, удаляясь от дома с такой скоростью, на какую только был способен, – точно спасался от кого-то. Но когда холмы окрасились в цвета заката и в наступающих сумерках стало трудно пробираться между деревьями, он повернул к городу. Мысль о встрече с людьми соблазняла и подстегивала его. Спотыкаясь в быстро густеющем мраке, он чувствовал, как сердце заливают волны сумасшедшей надежды. Временами у него мелькала мысль, что, может быть, один лишь вид самого обыкновенного лица, на котором не было бы написано безжалостное осуждение, мог бы вернуть ему утерянное равновесие, дать возможность спокойно обдумать все происшедшее и справиться с тем, что так тревожило его.

Он боялся увидеть такое лицо, хорошо представляя себе, как изменится его выражение при виде него.

И все же он резкими рывками продолжал двигаться к городу – точно порхающий мотылек, бездумно летящий навстречу своей гибели. Окружающие сторонились его из-за смертельной болезни, которая притаилась в крови, и с этим он ничего поделать не мог. И все же его неистово тянуло к людям, хотя общение с ними обещало лишь новые мучения. “Помогите, – молчаливо восклицал он, содрогаясь от того, что надежда тут же сменялась отчаянием. – Помогите мне!"

Но когда он добрался до города, когда выбежал из леса и оказался рядом с разбросанными на значительном расстоянии друг от друга старыми домами, которые, словно защитный барьер, окружали деловой центр, мужество покинуло его, и он не осмелился приблизиться ни к одному из них. Ярко освещенные окна и крыльцо, подъездная дорожка, где он стал бы заметен, как на ладони, – нет, у него не хватило духу подойти ни к одной из дверей и оказаться у всех на виду. Ночь надежно укрывала его от любопытных и недоброжелательных взглядов, и он не мог так легко и просто покинуть это убежище.

Разрываясь между разочарованием и надеждой, он заставил себя двигаться вперед. Переходя от дома к дому, он вглядывался в окна, словно надеясь найти для себя хоть какое-то утешение. Но яркие огни, все как один, отвергали его. Навязывать себя чужим, случайным людям… Явное неприличие такого поведения вкупе со страхом удерживали его. Люди находились в освещенных домах, в своем убежище – как мог он ни с того, ни с сего вломиться к ним? То, чего он ждал от них, было слишком большой жертвой – а он не хотел больше никаких жертв.

Так и крался он мимо окраинных домов, точно бесплотный дух, точно вурдалак, не способный даже никого напугать, пока наконец все дома не остались позади. Тогда он повернул обратно, к Небесной Ферме, точно гонимый ветром хрупкий, сухой лист, годный только на растопку.

В течение трех последующих дней его не раз охватывало желание покончить счеты с жизнью. Сжечь дотла свой дом, превратив его в погребальный костер, в котором сгорели бы все его нечистота и мерзость. Вскрыть вены и позволить страданию медленно завладеть собой, незаметно истощить последние силы. Однако, у него не хватило решимости осуществить эти замыслы. Разрываясь между ужасными ощущениями и мыслями, осаждавшими его, он, казалось, утратил всякую способность принимать решения. Тот крошечный остаток силы воли, который еще уцелел, он расходовал на то, чтобы не притрагиваться к еде и не давать себе покоя.

Он постился уже однажды, и голод помог ему тогда преодолеть самообман, осознать в полной мере, как ужасно он обошелся с Леной, матерью Елены. Сейчас он хотел добиться того же самого: отбросить все оправдания и отдать себе отчет в том, что он собой представляет, во всей темной, мрачной, неприглядной полноте. Раз он был способен пасть так низко – включая и то, что он ничего не сделал для спасения Елены, – может быть, все его требования честности и понимания не имели под собой никаких оснований? Может быть, начиная с самого рождения, все те подлости, на которые его душа оказалась способна, были предопределены, и он просто не догадывался, каков на самом деле?

Труднее всего было преодолеть ставшее почти невыносимым желание заснуть – он безумно боялся того, что тогда могло с ним произойти. Он знал, что корни его вины начинались именно там, где он оказывался во сне. Позволить себе спать мог невинный младенец или какой-нибудь простак, но только не он.

То, что давало ему силы выполнить задуманное, было выше него. Тошнота, постоянно сосущая под ложечкой, помогала воздерживаться от пищи. Невыполненные обязательства не давали ему уйти из жизни. Всякий раз, когда силы, казалось, полностью иссякали, точно какой-то неведомый ветер уносил его, и он мчался по холмам, покрывая милю за милей, вверх и вниз по лесистой местности вдоль реки Греческих Праведников, текущей рядом с городом. И каждый раз он приходил в себя дома, понимая, что просто бредил среди обломков мебели, которые впивались ему в бока, мешая заснуть непробудным сном.

В процессе этого сумасшедшего бега он нисколько не беспокоился о своей болезни. ВНК – Визуальный Надзор за Конечностями – и другие навыки самозащиты, от которых зависела его борьба с проказой, – всем этим он пренебрег, словно любые попытки приостановить распространение болезни утратили для него всякое значение. Лоб загноился. Холодное онемение медленно, но верно распространялось по рукам и ногам. Он, однако, игнорировал угрожающую опасность – он заслужил ее.

Настроение обреченности и безысходности усиливалось с наступлением вечера. Надвигающиеся сумерки несли с собой мрак и уныние, потребность в человеческом обществе становилась нестерпимой. Она гнала его вперед, он плевался и скрежетал зубами, но вновь и вновь уходил “во тьму внешнюю”, пробираясь к манящим огням города. И опять он пытался заставить себя подойти к какому-нибудь дому, и опять у него не хватало на это мужества. Люди, укрывшиеся за стенами своих домов, оказались для него недостижимы, точно они принадлежали другому миру. Ночь не приносила ему ничего, кроме обманутых надежд, он по-прежнему оставался лишен всякой помощи, предоставлен самому себе и своей боли, раздирающей череп.

Елена умерла, потому что он не сделал ничего, чтобы спасти ее. Она была его дочерью, он любил ее – и все же позволил ей умереть.

Она вообще никогда не существовала.

Все это было выше его понимания.

Позднее, в ночь на четверг, во время его одиноких скитаний что-то изменилось. Опустошенная душа, внезапно очнувшись, ощутила неподалеку движение.., темный, неясный шум.., легкий ветерок. Голоса, казавшиеся во мраке бесплотными, выводили скорбную мелодию, точно призывая к себе заблудшие души. Стихи и хоровое пение печалью отозвались в его душе. Елена тоже пела… Все в ее семье пели… Пробираясь между деревьями на окраине города, он пошел в том направлении, откуда доносилась грустная мелодия.

Она привела его к вытоптанной площадке, которая обычно служила местом для проведения городских торжеств. Несколько человек также спешили туда, как будто они опаздывали, и Кавенант посторонился на узкой тропинке, пропуская их. Добравшись до площадки, он увидел огромный тент, натянутый в центре. Края были подвернуты со всех сторон, и свет ярких фонарей освещал то, что происходило под брезентом.

Там на скамьях сидело множество людей. Несколько распорядителей подошли к опоздавшим и отвели на пустые места в задних рядах. Скамьи были обращены к широкой платформе, на которой сидели три человека. Рядом с ними возвышалась кафедра, а позади стоял временный алтарь, наскоро сколоченный из сосновых досок и украшенный витыми свечами и потускневшим золотым крестом.

Когда те, кто пришел позже, уселись, один из людей, находившихся на платформе, – невысокий плотный мужчина, одетый в унылый черный костюм и белую рубашку, – поднялся и подошел к кафедре. Звучным, берущим за душу голосом он произнес:

– Давайте помолимся.

Люди опустили головы. Кавенант почувствовал острое желание отвернуться от происходящего и уйти, но его остановила спокойная уверенность, зазвучавшая в голосе человека, когда тот положил руки на кафедру и начал молиться:

– Дорогой Иисус, Господь и Спаситель наш! Пожалуйста, загляни в души людей, собравшихся здесь. Загляни в их сердца. Господи – Ты увидишь в них боль, и обиду, и одиночество, и печаль, и, конечно, грех, но еще Ты увидишь в них страстное желание быть с Тобой. Ободри их. Господи, помоги им, исцели их. Научи их жить в мире с собой и чуду молитвы именем Твоим. Аминь.

И все люди вместе повторили:

– Аминь.

Голос человека притягивал. Кавенант услышал в нем отголосок искренности и сострадания. Конечно, он не был уверен в том, что ему это просто не показалось, – то немногое, что он знал об искренности, в его воспоминаниях было связано только со снами. Да и молиться он не умел. Вместо этого он осторожно стал продвигаться вперед и, подойдя совсем близко к тенту, прочел то, что было написано на большой вывеске, висящей рядом с платформой. Надпись гласила:

Другой человек из числа сидящих на платформе приблизился к кафедре. У него был высокий воротничок, какие обычно носят священники, на шее висел серебряный крест. Поправив пальцем тяжелые очки на носу, он с сияющей улыбкой взглянул на сидящих людей.

– Я счастлив, – заявил он, – что нас посетили доктор Джонсон и Матфей Логан. Их имена известны по всей стране в связи с плодотворным служением духовным потребностям простых людей – таких, как мы с вами. Нужно ли мне рассказывать вам о том, как много среди нас нуждающихся в возрождении и исцелении? Всем нам нужна спасительная вера, в особенности сейчас, во время светлого праздника Пасхи. Доктор Джонсон и мистер Логан делают все, чтобы помочь нам вновь обрести веру и вернуться к несравненной благодати Божьей.

Снова поднялся невысокий мужчина, одетый в черное, и произнес:

– Благодарю вас, сэр.

Священник, стоящий за кафедрой, на мгновение заколебался с таким выражением, точно его неожиданно прервали и он был удивлен этим, но потом все же уступил свое место Джонсону, который спокойно продолжал:

– Друзья мои, здесь с нами мой дорогой брат во Христе, Матфей Логан. Вы уже слышали его удивительное, прекрасное пение. Теперь он почитает вам пророческое Слово Божье. Прошу, брат Логан.

Когда Матфей Логан, мужчина могучего телосложения, подошел к кафедре, Джонсон, казалось, стал еще меньше ростом. Несмотря на почти полное отсутствие шеи, голова Логана, которая как будто сидела прямо на мощных плечах, возвышалась почти на полметра над головой его собрата. Он положил на кафедру черный томик Библии, нашел нужное место и начал читать без какого бы то ни было вступления:

– “Если же не послушаете Меня, и не будете исполнять всех заповедей сих, и если презрите Мои постановления.., то и Я поступлю с вами так: пошлю на вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. Обращу лицо Мое на вас, и падете пред врагами вашими, и будут господствовать над вами неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами… И небо ваше сделаю как железо, и землю вашу как медь. И напрасно будет истощаться сила ваша, и земля ваша не даст произрастений своих, и дерева земли не дадут плодов своих. Если же после сего пойдете против Меня и не захотите слушать Меня, то Я прибавлю вам ударов всемеро за грехи ваши. Пошлю на вас зверей полевых, которые лишат вас детей, истребят скот ваш, и вас уменьшат, так что опустеют дороги ваши. Если и после сего не исправитесь и пойдете против Меня, то и Я в ярости пойду против вас, и поражу вас всемеро за грехи ваши. И наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь в города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага”.

Голос Матфея Логана звучал внушительно и сурово, и Кавенант невольно поддался силе удивительных слов. Обещание кары сжало его сердце – точно оно и прежде жило в его сумрачной душе и лишь сейчас внезапно заявило о себе. Судорожно втягивая воздух, он непроизвольно стал приближаться к тенту, притягивающему его к себе, точно проклятие, которого он был достоин.

"Если же и после сего не послушаете Меня и пойдете против Меня, то и Я в ярости пойду против вас, и накажу вас всемеро за грехи ваши. И будете есть плоть сынов ваших, и плоть дочерей ваших будете есть. И.., возгнушается душа Моя вами. Города ваши сделаю пустынею, опустошу землю вашу, так что изумятся о ней враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города ваши разрушены. Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего-”.

Кавенант нырнул под край брезента и увидел рядом с собой одного из распорядителей. Тот подозрительно взглянул на него, но сесть не предложил. В это время Матфей Логан, сделав паузу, обвел взглядом склоненные головы слушателей, над которыми он возвышался, подобно грозному патриарху. Потом он снова полистал Библию и начал читать дальше, уже не таким суровым тоном:

– “Посему, кто будет есть хлеб сей и пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней. Ибо, кто ест и пьет недостойно, тот ест и пьет осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем. Оттого многие из вас немощны и больны и не мало умирает. Ибо если бы мы судили сами себя, то не были бы судимы; будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром”. Захлопнув Библию, Логан вернулся на свое место. Тут же поднялся доктор Джонсон. Казалось, его распирало от небывалого наплыва энергии – похоже, он еле дождался, когда можно будет начать говорить. Его толстые щеки возбужденно подрагивали, когда он обратился к своим слушателям.

– Друзья мои, как удивительно Слово Божье! Как легко и быстро проникает оно в сердце! Как успокаивает боль, тоску, слабость. И как легко заставляет даже самых непорочных корчиться, точно адский огонь уже охватил их. Послушайте, друзья мои! Послушайте Слово Апокалипсиса:

"Жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном. Боязливых же и неверных, и скверных, и убийц, и любодеев, и чародеев, и идолослужителей, и всех лжецов – участь в озере, горящем огнем и серою; это – смерть вторая”.

Изумительное, потрясающее Слово Божье! Всего несколько строк, пара коротких отрывков, а сколько в них мудрости и глубины! Первый отрывок, который прочел вам брат Логан, относится к Ветхому Завету, к главе 26-й Левита. Вы внимательно вслушивались в то, что читал вам брат Логан, друзья мои? Вы слушали всем сердцем, всей душой? Это – голос Бога, всемогущего Бога. Он говорит прямо, без обиняков, друзья мои. Он не ходит вокруг да около. Он не прячет смысл за прекрасными словесами и причудливым языком. Нет! Он говорит: если вы грешите, если разрушаете Мой Закон, Я вселю в вас ужас и нашлю на вас болезнь. Я сделаю землю бесплодной и нашлю на вас мор и эпидемию. И если вы будете продолжать грешить, то я превращу вас в каннибалов и беспомощных калек. “Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего”.

А известно ли вам, друзья мои, что Закон Божий и в самом деле существует? Можно суммировать его, прибегнув к словам Апокалипсиса: “Не будьте боязливыми, и неверными, и скверными”. Никогда не замышляйте убийства, любодейства, чародейства, идолопоклонничества и лжи. Все мы здесь – ХОРОШИЕ люди. Мы ничего ПОДОБНОГО не делаем. Но разве мы не бываем боязливы – и весьма часто? Разве не бываем временами не так уж стойки в своей вере? Всегда ли чисты мы в своем сердце и помыслах? “Тогда удовлетворит себя земля за субботы свои во все дни запустения своего”. Апостол Павел называет вещи своими именами: “Оттого многие из вас немощны и больны и не мало умирает”. Но Иисус идет еще дальше: “Идите от Меня, проклятые, в огонь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его”.

Я догадываюсь, что вы протестуете, не так ли? Я точно слышу, как некоторые из вас говорят про себя: “Никто не может быть настолько хорош. Я человек. Я не могу быть совершенным”. Вы правы! Конечно, вы правы. Но Закону Божьему нет дела до ваших оправданий. Если вы парализованы, если у вас артрит, если вы слепы или у вас шалит сердце, если вы покалечены, если у вас обширный склероз, или диабет, или любое другое из тех болезненных состояний, причудливые названия которых могут быть заменены одним словом – грех, можете не сомневаться в том, что на вас лежит проклятие Божье. Но даже если вы здоровы, не воображайте, что вы спасены и вам все позволено! Вам просто повезло, что Бог пока еще не решил “в ярости пойти против вас”. Вы не можете быть совершенны, друзья мои. И Закон не волнует, насколько тяжело вам пытаться стать такими. Вместо того чтобы хвалить себя за предпринятые героические попытки, лучше послушайте слова Библии. Ветхий Завет говорит нам ясно как день: “У прокаженного, на котором язва, должна быть разодрана одежда, и голова его должна быть не покрыта, и до уст он должен быть закрыт и кричать: Нечист! нечист!"”.

Теперь слушатели были полностью захвачены силой убежденности, звучавшей в его голосе, превратившись из отдельных личностей в сообщество грешных и слабых, чьи сердца бились в унисон с его словами. Даже Кавенант забыл о своих бедах, забыл о том, что он был незваным гостем в этой молельне под брезентовым тентом. Мысль о том, что он был проклят Богом, заворожила его.

– Ах, друзья мои, – вкрадчиво продолжал доктор Джонсон, – день, когда болезнь обрушивается на нас, – без сомнения, черный день. Когда боль, или несчастье, или тяжелая утрата причиняет нам страдание, и мы не можем больше притворяться, что чисты. Но мы еще не вспомнили с вами о Евангелии. Помните, как Христос говорит: “Потерявший душу свою ради Меня обретет ее”? Вы слышали, что сказал Павел: “Будучи же судимы, наказываемся от Господа, чтобы не быть осужденными с миром”. Вы слышали, что говорит автор Апокалипсиса: “Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном”. Есть и другая сторона, друзья мои. Закон – лишь половина той святой истины, которую Господь считает нужным сообщить нам. Другая половина – это очищение, прощение, исцеление, благодать, и все это прекрасно сочетается с праведностью Бога. Нужно ли напоминать вам о том, что Сын Божий дарует исцеление всем, кто искренне, глубоко, с верой просит Его?! Даже прокаженным?! Нужно ли напоминать вам о том, что Он был распят на кресте и терпел невыносимые страдания и позор – ради нас, ради того, чтобы оплатить наши грехи?! Нужно ли напоминать вам о том, что гвозди вонзились в Его руки и ноги, разрывая плоть и терзая ее?! Что копье проткнуло Его бок?! Что в течение трех дней, вплоть до Своего воскресения, Он был мертв и в это время спускался в ад, чтобы облегчить участь грешников?!

Друзья мои. Он сделал это, чтобы заплатить за нашу трусость, неверие, нечистые субботы. Он сделал это ради того, чтобы мы получили возможность исцелиться. И все, что теперь требуется от нас, – это принять Его дар, поверить в Него и всем сердцем любить Его за это. Все, что нужно сделать, – это повторить вслед за человеком, чье дитя было при смерти:

"Я верю; помоги моему неверию”. Пять коротких слов, друзья мои. Если они идут от сердца, их достаточно, чтобы войти в Царство праведности.

Как будто эти слова послужили ему указанием, Матфей Логан поднялся и запел мягким дискантом:

– Блаженная вера – Иисус со мной. На фоне его пения доктор Джонсон продолжал говорить, молитвенно сложив руки:

– Друзья мои, помолимся вместе.

Все головы тут же склонились – и голова Кавенанта тоже. Однако в этом положении боль во лбу вспыхнула с новой силой, и он поднял голову, когда доктор Джонсон снова заговорил:

– Закройте глаза, друзья мои, пусть ничто не отвлекает вас. Забудьте на время о своих детях, родителях, супругах и соседях. Забудьте обо всем, что огорчает вас. Пусть каждый заглянет в свою душу, друзья мои. Загляните глубоко внутрь себя, постарайтесь разглядеть свою болезнь. Прислушайтесь к голосу Бога и молитесь вместе со мной в своих сердцах.

Святой Иисус наш. Ты – наша единственная надежда. Только Твоя Божественная благодать способна исцелить болезнь, которая подтачивает наше мужество, истончает нить нашей веры и оскверняет нас в Твоих глазах. Только Ты можешь уничтожить болезнь и исцелить нас. Наши сердца распахнуты навстречу Тебе, Господи. Помоги нам найти в себе мужество, чтобы произнести эти пять трудных, очень трудных слов: “Я верю; помоги моему неверию”. Дорогой Господи, пожалуйста, дай нам мужество исцелиться.

Воздев руки над головами слушателей, он продолжал:

– Ощущаете ли вы присутствие Божественного Святого Духа, друзья мои? Ощущаете ли вы его в своих сердцах? Ощущаете ли, как перст Божественной праведности исследует то место в ваших душах и телах, которое нуждается в исцелении? Если да, то пусть тот, с кем это происходит, выйдет сейчас вперед, чтобы мы вместе могли помолиться за его здоровье.

Он в молчаливой просьбе опустил голову, ожидая, пока кто-либо из раскаявшихся откликнется на его призыв. Но Кавенант уже шел по проходу, направляясь к нему. Один из распорядителей сделал едва заметное движение, как будто намереваясь остановить его, но замер на месте, увидев, что некоторые из собравшихся подняли глаза. Кавенант, охваченный возбуждением, быстро пересек пространство под тентом, по грубым деревянным ступенькам поднялся на платформу и остановился перед доктором Джонсоном. Глаза его сверкали, но голос был едва слышен, когда он хрипло прошептал:

– Помогите мне.

Вблизи доктор Джонсон оказался еще ниже, чем это казалось из рядов слушателей. Черный костюм его лоснился, рубашка выглядела несвежей и мятой. Он, по-видимому, давно не брился. Жесткие седые бакенбарды топорщились, опрощая и огрубляя лицо. Во взгляде явственно читалось удивление, даже более того – почти смятение. Однако, как только Кавенант оказался перед ним, он тут же придал своему лицу выражение мягкости и добродушия. Лишь голос, который слегка звенел, выдавал его волнение.

– Помочь вам, сын мой? – произнес он. – Только Бог может помочь вам. Однако я буду счастлив присовокупить свои молитвы к молитвам любого кающегося сердца. – Он положил крепкую руку на плечо Кавенанта. – Преклони колени, сын мой. Давай вместе попросим Бога о помощи.

Кавенант хотел опуститься на колени, от всей души он хотел покориться чарующему воздействию руки и голоса доктора Джонсона. Но, может быть, от длительного изнурения ноги свело, а боль во лбу запульсировала с такой силой, что, казалось, мозг вот-вот разорвется на части. У него возникло ощущение, что, если ему все же удастся согнуть колени, он просто рухнет на платформу.

– Помогите мне, – прошептал он снова. – Я не могу встать на колени.

Доктор Джонсон воспринял эти слова как сопротивление, и его лицо обрело суровое выражение.

– Вы на самом деле раскаиваетесь, сын мой? – с оттенком некоторой угрозы спросил он. – Вы нашли то место в своей душе, где таится грех? Вы искренне, страстно стремитесь прибегнуть к помощи всемогущей Божественной благодати?

– Я болен, – ответил Кавенант. – Я совершил множество преступлений.

– Но вы раскаиваетесь? Можете ли вы произнести те самые пять трудных слов, искренне вложив в них всю боль вашего сердца?

Челюсти Кавенанта непроизвольно сжались. Он сказал – почти проскулил – сквозь стиснутые зубы:

– Помоги моему неверию.

– Сын мой, этого недостаточно. Вы знаете, что этого недостаточно. – Теперь голос доктора Джонсона звучал строго, точно он обращался к нерадивому ученику. – Не пытайтесь обмануть Бога – он может отвернуться от вас навсегда. Вы верите? Вы верите в то, что ваше здоровье полностью во власти Бога?

– Я… – Кавенанту очень трудно было разомкнуть челюсти, словно отчаяние сплавило их. – Я не верю.

Пение Матфея Логана неожиданно смолкло, наступила зловещая тишина. Чувствуя себя беспредельно несчастным и униженным, Кавенант тихо произнес:

– Я прокаженный.

Любопытные, выжидательные лица тех, кто сидел в первых рядах, говорили о том, что они не расслышали его слов. Ему показалось, что никто из них и не узнал его. Это его не очень удивило. Ему показалось, что фантазии – сны? галлюцинации? – изменили его до неузнаваемости. Кроме того, даже в те далекие дни, когда Кавенант был здоров, он никогда не поддерживал отношений с религиозными людьми.

Однако доктор Джонсон услышал. Его глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит, а голос звучал так тихо, что едва достиг ушей Кавенанта, когда он произнес:

– Не знаю, кто пустил вас сюда, но лучше бы вам убраться отсюда подобру-поздорову.

Помолчав, он заговорил снова, обращаясь, главным образом, к людям, сидящим под тентом:

– Бедняга, вы бредите. Эта рана на лбу… Она загноилась, и у вас, похоже, жар. – Теперь его привычный к публичным выступлениям голос источал сострадание. – Вы очень опечалили меня, сын мой. Потребуется молитва огромной силы, чтобы очистить вашу душу, – только тогда Господь сможет услышать ваш голос. Брат Логан, не могли бы вы отвести куда-нибудь в сторонку этого несчастного, тяжелобольного человека и помолиться вместе с ним? Если Бог благословит ваши усилия, Он снимет жар, а заодно и приведет вас к раскаянию.

Мощные пальцы Матфея Логана, точно тиски, сомкнулись на руках Кавенанта, сдавливая их с такой силой, точно намереваясь раздавить его кости. Подталкивая Кавенанта перед собой, он вытеснил его с платформы на ступеньки и затем к проходу. Позади них доктор Джонсон продолжал говорить:

– Друзья мои, не помолитесь ли вы вместе со мной за эту бедную, исстрадавшуюся душу?

Угрожающим шепотом Матфей Логан произнес над самым ухом Кавенанта:

– Нам ни к чему осложнения. Если вы выкинете что-нибудь, я сломаю вам руки.

– Не прикасайтесь ко мне! – резко ответил Кавенант. То, как этот большой, сильный человек обращался с ним, прорвало плотину, долгое время сдерживавшую ярость в его душе. Он попытался ослабить хватку Логана.

– Уберите от меня руки!

Как раз в этот момент они дошли до конца прохода и нырнули под брезент в ночную тьму. Без особых усилий брат Логан оттолкнул от себя Кавенанта, тот оступился и упал на вытоптанную, безжизненную землю площадки. Взглянув вверх, он увидел огромного человека, нависшего над ним, подобно черному колоссу, в свете, бьющем из-под тента.

Кавенант с трудом поднялся, ощущая боль в ногах; собрав последние крохи своего достоинства, повернулся спиной к брату Логану и пошел прочь. Поминутно оступаясь в кромешной тьме, он услышал, как люди под тентом запели. Вскоре, однако, снова наступила тишина, и душераздирающий не то юношеский, не то даже совсем детский голос воскликнул:

– Господи, я парализован! Пожалуйста, исцели меня!

Кавенант упал на колени, и его наконец вырвало – желудочным соком и желчью. Понадобилось некоторое время, чтобы он смог прийти в себя после мучительных спазмов и убежать на такое расстояние, где не было слышно пения, разрывающего душу.

Домой он открыто возвращался по главной дороге, рискуя с кем-нибудь встретиться и не заботясь о том, к чему это могло привести. Однако все уже было закрыто, и улицы опустели. Он двигался словно черная тень в свете мертвенно-желтых уличных фонарей – и так, не встретив ни души, добрел до окраины города и свернул к Небесной Ферме.

Две мили до Фермы растаяли за спиной, как обычно во время его странствий – быстрый, механический ритм его больших шагов был похож на тиканье заспешивших часов. Пружина, толкавшая его вперед, была взведена слишком туго, разворачивалась слишком быстро, словно торопила его навстречу гибели. Но изменить что-либо он не мог – казалось, помимо его воли, неведомая сила гнала и гнала его вперед.

Ненависть с новой силой ожила в его душе, в мозгу один за другим вспыхивали и гасли дикие планы мести.

Добравшись до дома, он увидел в холодном свете звезд мешок, прислоненный к почтовому ящику. Он знал, что в мешке находилась еда; ее доставляли дважды в неделю из местной бакалейной лавки, хозяин которой боялся, что Кавенант сам может явиться к нему за покупками; вчера, в среду, был как раз один из дней доставки. Однако, захваченный идеей своего непрекращающегося поста, он и думать забыл об этом.

Он подхватил мешок и понес к дому. Заглянув в него при ярком свете лампы у себя на кухне, он решил, что следует наконец поесть. Месть требовала сил; ради того чтобы нанести ответный удар тем, кто мучил его, ради того чтобы иметь право ходить с гордо поднятой головой, он сейчас был готов на все.

Он достал из мешка упаковку булочек с изюмом. Не заметив, что она аккуратно разрезана с одной стороны, он надорвал ее и вытряхнул содержимое. Со вчерашнего дня булочки успели зачерстветь. Он взял одну и подержал на ладони, пристально, с неприязнью разглядывая ее, точно это не булочка, а череп, который он выкопал из старой могилы. Вид ее вызывал тошноту. Какая-то часть его существа по-прежнему жаждала чистой смерти от голода, и он почувствовал, что желание отомстить ослабевает. Тем не менее, словно голодный зверь, он схватил булочку и надкусил.

Что-то оцарапало губу и десну. Зубы еще продолжали жевать, и он больно порезался. Кавенант ощутил острую вспышку боли и, задыхаясь, выплюнул откушенную часть булочки. Раскрошив ее, он обнаружил тусклое лезвие бритвы.

В первое мгновение он просто очень удивился. Ржавое лезвие, оказавшееся в булочке, – это было выше его понимания; ему даже не верилось, что кровь капала на пол и на руки из его рта. Булочка вывалилась из руки. Он поднялся и, наступая на разбросанные повсюду обломки, пошел в гостиную.

Его взгляд остановился на фотографии Джоан. Она лежала вверх изображением под обломками кофейного столика, стекло разбилось, и трещины, расходившиеся во все стороны, напоминали паутину. Отбросив щепки, он вытащил фотографию. Джоан улыбалась ему сквозь трещины, словно она запуталась в смертельной паутине и не понимала этого.

И тут его разобрал смех.

Вначале это был самый обыкновенный смех, но вскоре перешел в истерику. Из глаз брызнули слезы, но он трясся от хохота, как безумный, так что, казалось, мог рассыпаться на куски. Эта дикая вспышка привела к тому, что он забрызгал кровью изо рта руки, фотографию Джоан и обломки вещей в комнате.

Внезапно Кавенант отшвырнул фото подальше. Ему показалось, что Джоан наблюдает за его истерикой, а этого он хотел меньше всего. Продолжая хохотать, он выбежал из дома и бросился в лес. Даже в полубреду в глубине его сознания тлело желание, чтобы окончательный конец, который, по-видимому, был уже близок, наступил где угодно, только не на Небесной Ферме.

Добравшись до реки Греческих Праведников, он повернул и помчался с той скоростью, которую способны были развить онемевшие, неуклюже ступавшие ноги, вверх по течению, в холмы, подальше от людей, все время продолжая отчаянно хохотать.

Не раз в течение ночи он падал, споткнувшись, после чего, приходя в себя, садился, прислонясь к какому-нибудь дереву. Наконец усталость окончательно сморила его. Он заснул непробудным сном, без сновидений, и открыл глаза лишь утром, когда солнечный свет упал на его лицо.

Кавенант не сразу сообразил, кто он и где находится. Жаркий белый свет солнца опалил разум и ослепил глаза, так что он не был в состоянии разобрать, что его окружало. Услышав тонкий, жалобный плач, вскрик страха, он снова засмеялся, словно теперь ни на что другое не был способен.

Крик повторился. Он заставил себя сдержать рвавшийся наружу смех и приложить все усилия, чтобы подняться на ноги.

И снова услышал крик – без сомнения, детский. Держась за дерево, он оглянулся, моргая от солнечного света и всматриваясь в неясные очертания деревьев.

Постепенно глаза его вновь обрели способность видеть. Он находился в лесу на высоком холме. В большинстве своем ветки деревьев и кустов уже покрыла молодая весенняя листва. В нескольких метрах ниже него весело бежала среди скал река Греческих Праведников, игриво петляя между деревьями и напоминая брошенную в траву серебристую ленту. Большинство соседних холмов были почти полностью лишены растительности, что позволяло видеть довольно далеко.

Его внимание привлекло яркое светлое пятно у подножия холма. С усилием сфокусировав на нем взгляд, он понял, что это светло-голубое платье, в которое была облачена девочка лет четырех-пяти. Она стояла вполоборота к нему, прижавшись спиной к темному прямому стволу высокого дерева. Казалось, она изо всех сил пытается оттолкнуться от него и убежать, но дерево не отпускает ее.

Она кричала пронзительно и непрерывно, и этот крик болью отдавался в его голове. При этом она не отрывала глаз от чего-то, находящегося прямо перед ней, что, по-видимому, и привело ее в ужас. Вначале Кавенант не мог разглядеть, на что она смотрит, но потом взгляд его уловил зловещее движение гремучей змеи.

Свернувшись кольцом, змея извивалась совсем рядом с голыми ногами девочки. Голова змеи покачивалась, точно она выискивала наиболее подходящее место для удара.

Поняв, в чем дело, Кавенант оторвался от дерева и бросился вниз по склону холма, который казался бесконечно длинным, потому что ноги едва держали его. При каждом прыжке он почти падал и лишь ужас ребенка заставлял его удерживаться на ногах. Не обращая внимания на змею, он смотрел только на голые колени девочки, прикладывая все усилия к тому, чтобы достичь ее прежде, чем ядовитые зубы вонзятся в беззащитное тело. Все остальное, кроме этих голых, не очень чистых коленок, расплылось, точно ноги ребенка и угрожающая им опасность существовали вне всего остального, сами по себе.

Очередной душераздирающий крик подстегивал его. Ему некогда было смотреть под ноги. Не пробежав и половины расстояния, он оступился, упал головой вперед, перекувырнулся и ударился о шершавую скалу. Стукнувшись лбом о широкий каменный выступ на склоне холма, он почувствовал, что проваливается в камень, погружаясь в холодную тьму. Твердая поверхность раздалась под ним, точно волна. – Нет! – закричал он. – Нет! Не сейчас! Призвав на помощь все свои силы, он пытался выбраться из каменных объятий, но у него ничего не получалось. И наконец, перестав бороться, он полностью погрузился в камень, точно медленно врос в него.